Кочетков Владимир Павлович

И.В. Владимир Павлович, здравствуйте. Нашу нашу беседу с вами мне бы хотелось с вашей довоенной жизни. Что вам из того времени больше всего запомнилось?

В.К. Хорошо, договорились. Значит, я, Кочетков Владимир Павлович, родился в 1925 году в Москве. Отец у меня был машинист-железнодорожник: проработал 25 лет машинистом на железной дороге, водил поезда от Москвы до Рязани. В Гражданской войне он не участвовал, хотя возил в те годы на поезде военные грузы. Сам он был не местный — жил в Луховицах, а сюда переехал в 1902 году. Мама моя была коренной жительницей Коломенского. Здесь у меня похоронены мои дедушка и бабушка. К сожалению, я так до сих пор и не могу найти их могил. А дед был, как бы это сейчас назвали, небольшим предпринимателем. У него имелась своя обувная мастерская, в которой работало пять человек в качестве наемных работников. Жили они все на месте нынешнего Голутвина: там, где все начинается общим проспектом. Это потом все разъехались. Дед умер еще до советской власти. Потом мы оказались в Москве. Мама родила нас в общей сложности тринадцать человек детей. Так что наша семья считалась многодетной. Правда, выжило нас, кроме меня, четверо: брат и три сестры. Между прочим, брат у меня воевал на фронте. Но он потом попал в плен, а после оттуда бежал. Затем был арестован нашими органами для проверки. Ведь всех тех, кто оказывался в плену, наши особисты обычно собирали, проверяли, после чего кого-то отпускали, а кого-то сажали в тюрьму. Мой брат пробыл три месяца в Нижнем Тагиле. После вернулся в Москву.

Сначала я учился в 217-й школе, расположенной на Верхней Красносельской улице. Жили мы в Москве на Ольховской улице. Где она расположена? В Москве между станциями метро Красносельская и Бауманская проходил улица Красносельская. Так вот, примерно посередине идет Ольховская улица. Верхняя Ольховка, я и сейчас все помню, ведет к Казанскому вокзалу, а Нижняя Ольховская — к Спартаковской площади. Но я родился не точно именно что на Ольховской улице, а рядом. Точный адрес моего места жительства звучал так: улица Товарная, дом № 45, квартира № 187. Короче говоря, там, посередине Ольховской улицы, я родился и вырос. В детстве, помню, катался на метро: от «Парка Культуры» до «Сокольников». Брали билеты, проходили через все эти эскалаторы... Станция метро «Красносельская» открылась, по-моему, в 1935 году, и тогда же — станция метро «Сокольники». Но тогда станций метро было не так много, не то, что сейчас... Должен сказать, что сначала мы жили не в квартире, а в общежитии. Но потом отцу, как заслуженному машинисту, дали свою квартиру. Ведь после того, как он попал в аварию, он на ВДНХ работал кочегаром (топил разные промышленные здания).

Когда я уже заканчивал седьмой класс, к нам пришел представитель от 4-й Московской специальной артиллерийской школы и попросил собрать всех выпускников седьмого класса. Таких у нас набралось сорок человек. Тогда представитель спецшколы объявил: «Кто, во-первых, имеет отличные оценки по математике, физике, и химии? Во-вторых, кто имеет значок ГТО? Все, кто соответствует этим моим требованиям, останьтесь. Остальные - можете быть свободны». Нас осталось десять человек. Тогда он объявил нам: «Кто из вас желает поступить в 1-ю Московскую специальную артиллерийскую школу? В ней, как и в обычной школе, изучают общеобразовательные дисциплины. Но плюс ко всему этому вы там будете проходить военную подготовку, а это: материальная часть орудия, топография, уставы и строевая подготовка». Мы дали на это свое согласие и стали учениками 2-й Московской специальной артиллерийской школы. Всего таких специальных артиллерийских школ в Москве до войны насчитывалось шесть. Они были своего рода подготовительной базой для поступления в военные училища. Наша школа располагалась в Богородском, это рядом с Сокольниками, около завода «Богатырь», недалеко от Преображенского кладбища (на трамвае ехать четыре остановки от станции метро «Сокольники»).

И.В. Что вы можете сказать по поводу так называемых репрессий 30-х годов? У вас такое случалось, что люди бесследно исчезали?

В.К. К сталинским репрессиям я отношусь довольно скептически и их не признаю. Скажем, сейчас все активно обвиняют в этом Сталина. Но все, что о нем по этому поводу говорят, не соответствует действительности. Ведь сам Сталин был против серьезных репрессий. Возьмите такой пример. Министр внутренних дел Ягода увлекался ими и был за это в 1936-м году расстрелян. Это что, все без Сталина делалось? В 1937 году расстреляли нового министра внутренних дел Ежова. Казалось бы, за что? За те же самые репрессии, за то, что он никаких выводов из своих действий не сделал. Опять все делалось без Сталина? Или возьмем Лаврентию Павловича Берия, который тоже занимал пост министра внутренних дел. С ним поступили аналогичным образом: расстреляли за то, что он из своих действий не сделал никаких выводов. То есть, я о чем говорю? Что все эти люди нарушали законы страны по этому вопросу. Плюс ко всему прочему имейте в виду, что в тот период времени в стране шла классовая борьба. Россия была феодальное государство с признаками капитализма. Ведь хотя после Октябрьской революции сколько-то людей удрало за границу, сколько-то все равно осталось. Вредителей в России было очень много. И все они, те, кто не симпатизировал советской власти, писали доносы. Причем доносы они делали на людей порой преданных советской власти. Они их оклеветали. Разбираться же с ними нашим органам было некогда, поскольку людей судила тройка. В результате под репрессии подпадали невинные люди.

И.В. Вы помните из своего детства конкретные случаи, чтобы такие невинные люди были репрессированы?

В.К. Вы знаете, сейчас я многого могу уже не помнить. Но все же расскажу об одном случае. У нас во дворе жил такой Грачев, которого все у нас звали «буржуй». Сам он вел себя довольно вызывающе. Бывает, во дворе сидят бабушки, грызут семечки и разговаривают. Если он мимо пройдет, то никогда не поздоровается. Женщины про него говорили: «У-ууу, недобитый буржуй». Его вскоре забрали, осудили и отправили вместе с семьей на Новую Землю. Но его отправили, правда, туда вместе с женой. У него была дочка Лера, которая с нами все время играла во дворе. Так она осталась жить вместе со своей бабушкой.

И.В. Какими были ваши детские увлечения?

В.К. Ну какие у меня могли быть увлечения? В детстве я все время играл во дворе в футбол. Это, впрочем, продолжалось совсем недолго. Ведь в возрасте 14 лет я уже поступил в 4-ю Московскую специальную артиллерийскую школу. Здесь уже стало некогда заниматься другими делами, нужно было серьезно учиться...

И.В. Занятия с вами в артиллерийской школе проводили военные или гражданские?

В.К. У нас в основном преподавали гражданские, которые, правда, носили военную форму. По сути дела, мы были как суворовское военное училище. Разница состояла лишь в том, что если те жили в казармах, то мы — на своих квартирах. Все остальное было такое же: нам так же выдавали форму, ботинки и шапки. Меня, кстати говоря, в этой форме сфотографировали. Так что все преподаватели у нас считались гражданскими. Работало всего два военных: начальник нашего училища, полковник, и старший политрук, который занимал должность в школе командира батареи. Все остальные являлись гражданскими.

И.В. Какие предметы вы изучали в школе (помимо обычных общеобразовательных дисциплин)?

В.К. Я вам и говорю, что мы изучали материальную часть зенитной пушки, топографию, уставы, строевую подготовку. Помимо всего прочего нас учили бальным танцам. На такие танцы приглашали девочек. Короче говоря, специальные артиллерийские школы были привилегированными и опирались на таких ребят, которые перед этим хорошо учились в обычных школах. Им для учебы создавали все необходимые условия.

И.В. Какие в спецшколе вы изучали орудия?

В.К. Мы изучали 76-миллиметровую пушку образца 1902-1930 годов. Также изучали снаряды и боеприпасы.

И.В. Войну вообще предчувствовали?

В.К. Знаете, в минувшие 30-е годы тема войны — это был самый злободневный вопрос. К войне, конечно, у нас все готовились основательно. Не случайно в Москве были созданы специальные артиллерийские школы. Для чего это делалось? Для того, чтобы накапливать для будущей войны кадры. И так получилось, что когда началась война, то я, 15-летний мальчишка, уже имел кое-какие представления о военном деле.

И.В. Как вы узнали о начале войны?

В.К. Этот день мне очень хорошо запомнился. Помню, тогда мы получили приказ: «Всем явиться в Химки!» Тогда о войне не шло и никакого разговора. Короче говоря, мы отправлялись в лагеря. Они располагались в местечке Сельцы. Туда выезжало на учебу наше Коломенское училище. Раньше, правда, эти лагеря принадлежали Рязанскому артиллерийскому училищу. Но в 1941-м мы уже второй год выезжали в эти лагеря летом на три месяца. Там у нас шла усиленная подготовка: кросс, изучение материальной части оружия. Нас погрузили на теплоход и повезли по Москве-реке мимо Коломны. Затем мы вошли в Оку и плыли до пристани Хворостово: того самого места, где как раз расположен населенный пункт Сельцы. Едва мы успели выгрузиться, как нам объявили о том, что началась война. «Немцы вероломно напали на нашу страну!» - сказали нам. После этого нас, никуда не отпуская, погрузили обратно на теплоход и вернули в Москву.

Через какое-то время нас мобилизовали на строительство оборонительных сооружений. В то время вышел специальный приказ Сталина: направить всех учащихся специальных артиллерийских школ в Москве на это строительство. И мы начали копать противотанковые рвы в районе станции Крючково. В Москве в то время (кажется, 20-го числа августа месяца) объявили осадное положение. Помню, бомбардировки столицы начались где-то 24-25 августа 1941 года. Потом мы копали окопы. А уже 17 октября нас, всех учеников артиллерийских спецшкол, собрали, посадили в эшелон и отправили на Восток. Видите, какая была дальнозоркость у нашего Верховного Главнокомандующего? Ведь Гитлер, когда совершил на нас нападение, рассчитывал закончить войну за несколько недель. И имел на это все основания. Он в общей сложности за 141 день покорил всю Европу. 44 дня — и Франция пала у его ног. 30 дней — и то же самое произошло с Польшей. И так как он за 141 день одолел почти всю Европу. По поводу же нашей страны, видимо, мысли у него были такие, что, мол, Советский Союз он разрушит тоже за короткий период времени. И он, мобилизовав на это дело всю экономику и огромные людские резервы, с огромной силой пошел на нас. Так, против нас он бросил только 35 дивизий его сателлитов, а это, считайте, помимо немцев — 700 тысяч человек. Короче говоря, он бросил на нас в общей сложности пять с половиной миллионов человек. Направил к нам все Вооруженные Силы Германии, 3000 танков... И все же мы смогли его не только задержать, но и победить.

И.В. Сколько вы находились на оборонительных работах?

В.К. Я там был где-то, наверное, с месяц. А 17 октября наши спецшколы погрузили в эшелоны и повезли в самые разные места.

И.В. Немцы вас бомбили?

В.К. Когда мы находились на оборонительных работах, не бомбили. Бомбежки были в Москве. Помню, там, где у меня стоял дом (если к Москве подъезжаешь и едешь по Казанке, то с левой стороны располагался элеватор, так вот, на той же стороне находился мой дом), стояла батарея 85-миллиметровых пушек. Я видел всю затемненную Москву с крестами на окнах домов. Видел заваленные мешками нижние этажи тех же домов. Стояли надолбы. Когда Москву объявили на осадном положении, в городе уже устанавливались противотанковые «ежи». Одним словом, ждали немцев. По городу ходили отряды, готовые для обороны столицы от фашистов. Кроме того, стоял поезд Сталина, приготовленный для его отправки в эвакуацию. Кругом была маскировка, все эти затемнения. Кстати говоря, Сталин приезжал и смотрел на свой поезд. Во всем чувствовалось какое-то напряжение. Однако паники все равно никакой не наблюдалось. Все находились при деле и работали. Часть нашего правительства к тому времени уже переехала в Куйбышев (нынешнюю Самару) во главе с Михаилом Ивановичем Калининым. Предлагали это сделать и Сталину, но он от эвакуации отказался.

И.В. Патрули по городу ходили?

В.К. Лично мне их встречать не приходилось, а вот на крышах наша молодежь дежурила, это я могу сказать точно. Помню, на крыше каждого дома стояли бочка с водой и ящик с песком. Также там лежали большие щипцы, предназначенные для того, чтобы непосредственно забирать падающие на крыши зажигалки и класть их в ящик с водой. Надо сказать, немцы и тогда вели себя как очень точный народ. Поэтому, как только наступало 20.00, голос Левитана по радио обязательно объявлял (минута в минуту): «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!» Женщины в это время, как правило, брали своих детей под мышку и уходили с ними в убежища.

И.В. А вы прятались в убежищах?

В.К. Сначала прятались, а потом нам это надоело и мы от убежищ отказались. Фактически сам я бегал в это убежище всего один раз. А больше со мной этого уже не происходило. Из школы, где располагался весь наш состав, ходили пешком. На ночь нам давали определенные указания. Как сейчас помню, мы даже собирали людей в эвакуацию. Также я хорошо помню прожектора, освещавшие небо: это были так называемые улавливатели. Так наши искали противника.

И.В. В связи с введением осадного положения изменилась ли работа московских магазинов?

В.К. Вы знаете, цены в них совершенно не менялись. Конечно, ассортимент там имелся разный. Но люди, тем не менее, не голодали. Самое главное, что все время был хлеб, хотя его и выдавали по карточкам. Фактически больше ничего такого и не было. Во вторых, продавались пряники из патоки (ее летом сажали; это были такие отруби из сахарной промышленности). Короче говоря, положение создалось тяжелое, но никто, тем не менее, не роптал. Я, конечно, очень благодарен своей стране за то, что мне дали закончить учебу. В 1943 году я это сделал. Меня призвали в армию, где я дал присягу, и направили в военное училище.

И.В. Каким было название вашего училище?

В.К. Это было Томское артиллерийское училище, которое в то время, находясь в эвакуации, располагалось недалеко от Днепропетровска. Обучение в нем я закончил в конце 1944 года. Так что я застал самый конец войны.

И.В. Кто были вашими сокурсниками?

В.К. В основном, как я говорю, наши ребята, то есть, молодежь 1925 года рождения. Конечно, среди курсантов встречались парни, которые, как говорят, уже побывали на фронте. Но нас готовили отдельной группой. Затем нас отправили в гороховецкие лагеря, расположенные около города Горького, и осуществили выпуск. Так в возрасте 19 лет я получил звание лейтенанта. Мне вручили четыре 122-миллиметровых гаубицы, четыре «тягача» - «Студабеккера», боеприпасы к орудиям, то есть снаряды, всякие приборы, после чего отправили прямо на фронт под Варшаву.

И.В. Насколько серьезно и как много с вами, как с курсантами, занимались в училище?

В.К. Могу только сказать, что нас готовили очень серьезно и основательно. Гоняли, конечно, много. Ведь нас обучали экстренно, за очень короткий срок.

И.В. Если я не ошибаюсь, были училища еще более ускоренного обучения: шестимесячные.

В.К. Совершенно верно, в годы Великой Отечественной войны такие училища существовали. Но нас готовили более основательно. Когда в мае месяце я закончил училище, мне исполнилось всего лишь 18 лет. Конечно, возраст был слишком мал для того, чтобы выпускать в качестве офицера. Но таковой была дальновидная политика Сталина. Ведь он прежде всего смотрел не в настоящее, а в будущее. Поэтому для этого он готовил офицерские кадры. Он рассчитывал на то, что если Гитлер все-таки пойдет на «Блицкриг», то он, как дальнозоркий человек, уже будет располагать нужными для этого кадрами. Он предполагал, что война может затянуться и на довольно-таки длительный период времени.

И.В. Как вас кормили в училище?

В.К. В училище кормили хорошо. Там существовала такая девятая норма, по которой, кстати говоря, нам выдавали даже масло.

И.В. На что в учебе делался основной упор?

В.К. На физическую подготовку, на стрельбу, на изучение материальной части оружия, на правила стрельбы. Короче говоря, упор был на то, что относилось к военному делу. Сюда входили, кроме всего прочего, и карты, и топография, и противохимическая подготовка. Но в основном мы занимались изучением правил стрельбы.

И.В. Учения проводились?

В.К. А как же? На фронте таким вопросам, к сожалению, очень мало уделялось внимания. И то, что я через это в училище прошел, на фронте мне впоследствии очень пригодилось. Ведь там мы оказались в довольно тяжелых условиях. Вы только представьте себе обстановку, в которой мы были: погода на улице плохая — идет дождь, всем холодно, а у тебя имеется только плащ-накидка и больше ничего. А ведь нужно не только разместиться в полевых условиях, но и сохранить весь личный состав батареи. Поэтому такая подготовка имела для нас довольно-таки важное значение. Но я прошел путь от Варшавы через Польшу до Берлина.

И.В. Отправляли ли рапорта, чтобы поскорее отправиться на фронт?

В.К. Этого не было. Все прекрасно знали, что поедут на фронт.

И.В. Когда вы прибыли на передний край?

В.К. Я попал на фронт в самом начале 1945 года. Попал я в 383-ю стрелковую дивизию, которая, между прочим, приняла первый удар в 1941-м году. Она перебазировалась из Крыма. Ей было присвоено почетное наименование Феодосийская. Позже она стала еще и Бранденбургской. Так что она прошла Тамань. С Тамани переправилась в Крым. Как только закончилась Крымская операция, она перешла под Варшаву, на Белорусский фронт.

Но мне довелось воевать лишь только в самом конце. Как сейчас помню, 14-го января мы пошли в наступление. Проводилась знаменитая Висло-Одерская операция. Она началась по просьбе Тэтчери, который обратился за помощью к Сталину. Он сообщил, что наши союзники в Орденах попали в очень тяжелое положение: немцы окружили их там и стали основательно бить. Вот он и сказал Сталину о том, чтобы мы поскорее начали наступление с тем, чтобы отсосать часть немцев от разгрома союзников. И мы вместо того, чтобы начать наступление в начале февраля месяца, как это изначально планировались, осуществили его на три недели раньше — в январе 1945 года.

И.В. Где проходил ваш путь?

В.К. Сразу, как только я прибыл на фронт, началось наступление. В это время на нашем направлении было создано девять оборонительных полос. Их мы и преодолевали. Дошли до Люблина, потом - до города Франкфут на Одере, расположенном на озере. В конце февраля, когда мы достигли пределов реки Одер, нам было приказано остановиться и окопаться. Одним словом, нам дали немножко отдохнуть. Но уже 16-го апреля мы пошли в наступление на Берлин. Наши войска полтора часа стреляли из орудий, проводя так называемую артиллерийскую подготовку. Стреляли из 220 орудий, а это, считайте, километр фронта (если выстроить орудия в линейку на расстоянии пяти метров друг от друга). Впрочем, они располагались эшелонировано: спереди, сзади, в зависимости от калибров орудий. После этого пошли в наступление танки и самоходки, а за ними — пехота. Но, несмотря на то, что нами была проведена такая усиленная артподготовка, немцы ударили по нашим войскам с флангов: они отрезали нашу пехоту от танков.

Тогда нам приказали вместе со своей артиллерией переправиться на тот берег и вступить в бой с немцами на прямую наводку. И вот образовалась такая ситуация: танки идут, по ним стреляет артиллерия, а они, в свою очередь, стреляют по нам, артиллерии. Во время того боя было подбито три орудия в седьмой батарее. Через какое-то время этой самой батарее и моему взводу приказали переправиться на ту сторону. Но мне повезло в том отношении, что я каким-то образом занял очень удачную позицию. Я потерял только двух человек. Как я уже вам сказал, в общей сложности в батарее немцами было уничтожено три орудия. Затем мы подбили четыре танка и самоходку, тем самым обеспечив продвижение нашей пехоты вперед.

Второго числа мая месяца наши войска взяли Берлин. Мы пошли южнее его и вышли на восточную окраину города. Довелось нам побывать и у рейхстага. В этом районе находились 3-я Ударная армия и 5-я армия. Наша же 33-я (69-я) армия шла южнее (юго восточнее Берлина, около самой его окраины). Нам тогда, помню, приказали окружить немецкую группировку, в которой насчитывалось 220 тысяч человек. За это у меня, между прочим, имеется благодарность от Верховного Главнокомандующего Сталина. Ведь мы окружили эту группировку вместе с войсками 1-го Украинского фронта, который шел с юга. В ходе боев, когда мы окружали эту группировку, нам удалось уничтожить около 80 тысяч человек. Остальных мы пленили. Кроме того, захватили 1700 машин, и так далее. В общем, взяли трофеи. Если бы эта группировка сумела прорваться в центр Берлина, то крови было бы пролито гораздо больше. Пришлось бы очень трудно.

Когда же эту самую группировку мы разгромили и уничтожили, нам была поставлена задача продвигаться дальше от Берлина на запад. В это время на нашем направлении действовали англичане и американцы, которым их командование поставило задачу: «Захватить Берлин!» Ведь дело обстояло каким образом? Кто бы первым захватил Берлин, тот бы и диктовал свои условия после поражения Германии. Мы тоже в этом вопросе торопились. Командовал нами Георгий Константинович Жуков. Я, между прочим, три раза его лично видел.

Отступая от своего рассказа, расскажу о своих трех личных встречах с известным Маршалом. Первый раз я с ним виделся в то время, когда мы форсировали Одер. Дальше Одера шел канал Шпрее. Через эту водную преграду наши саперы навели переправу. Наши войска начали этот канал форсировать. В это самое время на мосту произошел затор: сначала провалилась повозка с боеприпасами, потом — танк, который шел следом за ней, хотя он и не совсем увяз. Из-за всего этого движение на мосту сделалось невозможным. Подошла танковая колонна. Тут же у моста оказались наша артиллерийская батарея и пехота. Все стоят, никто ничего не может сделать. Через какое-то время подъезжает три машины, из одной из которых выходит Жуков со своей свитой. А я Георгия Константиновича знал и представлял, как он выглядит. Жуков вызывает старшего по переправе, спрашивает: «В чем дело? Почему затор?» Он объяснил: «Вот там такое-то и такое-то дело». А мы совсем рядом от него стояли и слышали весь разговор. Тогда он подошел к командиру танковой части и приказал: «Дайте команду всему личному составу уйти с моста». Командир запустил тот самый танк Т-34. Жуков посбрасывал все то, что стояло на мосту, потому что по нему с этим грузом оказалось невозможно ни пройти, ни переправить нужные средства. Переправа снова пошла. Сам же Жуков обернулся и поехал в обратную сторону. Такой оказалась моя первая встреча с Георгием Константиновичем Жуковым.

Вторая моя встреча с ним произошла уже после войны — 9-го февраля. В то время я нес свою службу в составе Группы советских войск в Германии. Проводились выборы в Верховный Совет СССР. Жуков у нас проходил как кандидат в депутаты. В это время я как раз служил в 1-й артиллерийской бригаде. Вдруг меня вызывает командир бригады и ставит такую задачу: «Собери свой взвод (я в то время как раз командовал взводом). Вот этот дом на окраине (он на него показал) окружи и сделай так, чтобы в него никто больше не входил. Поставь «секреты!» Всех проживавших немцев мы выселили: приказали временно покинуть весь квартал. Вскоре подъехала целая кавалькада машин. Из одной из них вышел Жуков, посмотрел, что делается вокруг. Он приехал на встречу с избирателями, то есть, с солдатами, сержантами и офицерами Группы войск. Я стоял рядом с ним, примерно где-то в десяти шагах от него. Собралось много народу. Но и с ним находилась большая свита. Правда, он не стал в этом месте ночевать, как предполагалось, а поехал дальше. После этого мы свои «секреты» убрали.

В третий раз я с ним встретился в Свердловске, когда он уже, как говорят, находился в опале и был назначен командующим Уральским военным округом. В то самое время у нас проходилось собрание партийного актива. А я ко всем этим партийным делам имел прямое и непосредственное отношение. Я был группарторгом в своей батарее. В коммунистическую партию вступил еще в 1943-м году. Считайте, я уже 73 года как являюсь коммунистом! После окончания войны меня избрали секретарем комсомольской организации полка. Потом меня назначили помощником начальника политотдела строительного округа в Краснодаре по комсомолу. По роду своей деятельности объехал весь Кавказ. Уже потом я стал начальником политотдела зенитно-артиллерийского полка. Это произошло в то самое время, когда американский летчик Пауэрс пролетел через весь Урал и собирался дальше лететь на Киров, где как раз разворачивалась дивизия стратегических ракет. Ему поставили задачу сфотографировать эту дивизию на Урале. Но выполнить свою задачу ему оказалось не суждено. Наш полк, помню, подняли и направили на охрану той самой дивизии. Потом, когда два наших полка объединили, я получил назначение на должность начальника политотдела бригады. В этом качестве я прослужил девять лет. Потом еще девять лет был заместителем начальника политотдела корпуса противовоздушной обороны. В Перми я уволился в запас и приехал оттуда сюда, в Коломну.

Но вернусь к прерванному этими несколькими эпизодами встреч с Жуковым рассказу. Итак, после того, как закончилась Берлинская операция, нам было приказано двигаться на Запад. Мы с боями продвигались вперед правее американских войск. Затем начали немножко переправляться через Эльбу. Во всяком случае, патрули там уже стояли. 7-го мая мы находились уже в районе Цепса. Между прочим, у нашей императрицы Екатерины был такой титул — княжна Цепско-Ангальская. Вот и получается, что я на родине Екатерины побывал. Тогда же, помню, американцы переправлялись к нам на лодке. Мы, в свою очередь, переправлялись к ним. Короче говоря, в течение двух дней, с 7-го по 9-е мая, у нас происходили такие вольные движения и такие же вольные обращения друг с другом. Конечно, с выпивонами, без этого, как говориться, не обходилось. Они нас угощали виски, а мы — спиртом. Короче говоря, братались с ними. А вскоре и закончилась война.

И.В. Чем вам закончился конец войны?

В.К. Это было, между прочим, очень интересно. В это время мы как раз стояли на берегу Эльбы, где развернулись со своими орудиями. Вдруг ранним утром, часов в четыре или пять, началась стрельба. Мы выскочили с правой стороны. Я приказал в эту сторону развернуть орудие. Вдруг началась стрельба и с левой стороны. «Что такое? - думали мы. - Что случилось? Наверное, на нас напали немцы». Мы поступили таким образом, что развернули два орудия в одну сторону и два орудия в другую сторону. Но в нашу сторону никакого движения не наблюдалось. Вы представляете образовавшуюся ситуацию? Стрельба идет, а движения никакого нет. Тогда я вызвал одного солдата-разведчика и сержанта. Сказал им: «Ну-ка сходите вперед и поникните подальше. Уточните, что там за обстановка. В чем дело? Откуда идет стрельба? Кто стрелял? Кто на нас напал?» Они пошли вперед. Потом бегут обратно и кричал: «Конец войне! Это был салют!» Тогда мы развернули орудие и четыре снаряда в сторону американцев как ширякнули. По случаю Победы мы стреляли из всех видов оружия, из всего того, что у нас имелось: и из пистолетов, и из карабинов, и из всего остального. Так мы встретили окончание войны с Германией.

И.В. По каким целям чаще всего стреляли?

В.К. Вообще-то говоря, наши гаубицы стреляли с закрытых позиций. Но, собственно говоря, наши гаубичные пушки образца 1938 года были такими, что лучше применялись в стрельбе по танкам, чем 76-миллиметровая пушка, смонтированная на ЗИС-3. Почему? Потому что у нее дальность прямого выстрела составляла 800 метров. Что такое дальность прямого выстрела? Это означает, что когда снаряд летит, то делает это после вылета из канала ствола не опускаясь. Все это говорило о том, что она могла поразить танк не ближе чем на 800 метров. Гаубица в этом отношении считалась более устойчивой. Она была ведь потяжелее. Ствол у нее откатывался назад и потом возвращался «на обратно». А пушка все время прыгала после выстрела на колеса, приходилось восстанавливать установки. Так что наша гаубица была более эффективной для стрельбы по танкам.

И.В. Накрывали ли немцы ваши позиции?

В.К. Конечно! Ведь я на фронте был контужен.

И.В. Расскажите о том, как это произошло.

В.К. Это произошло следующим образом. Когда мы шли колонной, то подверглись обстрелу немцев. Как оказалось, была пристрелена дорога. Я тут же отдал команду: «Влево развернуться!» После этого батарея начала разворачиваться влево. «Студабекеры» потащили пушки. Тем временем стрельба у немцев продолжалась. В то самое время, когда я стоял на подножке кабины машины и командовал водителю, куда ехать (держался за борт и говорил «давай, давай»), рядом разорвалась или мина, или снаряд (точно этого я не знаю). Сразу подо мной пошел взрыв. Хорошо, что дорога, по которой шел «Студабекер», оказалась грунтовой и из-за этого снаряд ушел глубоко в землю. Таким образом, земля погасила непосредственно сам взрыв. Тем не менее, сила взрыва получилась такой, что у машины сорвало подножку, а меня вместе с ней шмякнуло через кабину о землю. Лежу я, а у самого меня, как сейчас помню, представление о случившемся такое: «Скоро война кончится, а ты будешь калекой». Я пошевелил рукой, потом сначала одной ногой, затем — другой. После поднял голову и сам себе выговорил: «Ты чего разлегся? А личный состав твой где?» Едва я вскочил, как зашумело в голове. В глазах — искры. Находясь в таком состоянии, я, тем не менее, сделал все, что мог и что от меня зависело. После этого пролежал пять лет в машине. Тогда к командиру полка пришел наш врач и сказал: «Кочеткова надо положить в госпиталь. У него — сильная контузия». На это командир полка ему ответил: «Хорошо! Тогда ты будешь командовать его людьми, вот тебе четыре орудия». Такой ответ он дал врачу. Тот ему ответил: «А что я в этом понимаю?» На это командир полка дал такой ответ: «А на кого же я брошу личный состав? Иди и лечи его. Сделай все, чтобы поднять его на ноги. Ведь больше у меня командовать некому. Один офицер — командир батареи, другой — командир взвода управления. Они воюют вместе и находятся, как правило, впереди». В батарее, одним словом, служило два офицера: командир первого взвода и командир второго взвода. Было по два орудия во взводе. А народу-то оставалось очень мало! И оставить батарею в итоге оказалось совершенно некому. Поэтому он и отдал такой приказ. Когда я приехал к командиру полка, тот меня спросил: «Сынок, ну как ты?» «Да ничего», - сказал я ему. «Ничего, ничего, бывает, - ответил он мне. - Так что ты поправляйся. Я не могу никуда тебя отправить. «Я понимаю, - сказал я ему. - Да я и не собираюсь никуда ехать». В общем, он оставил мне того самого доктора. Сказал: «Когда нужно будет стрелять, то ты выходи из машины, принимай команду и стреляй. Как только пострелял, можешь идти опять в машину. Отходи таким образом понемножку от своей хвори».

И.В. Какими были ваши потери на фронте?

В.К. Знаете, из 30 человек моего взвода, с которыми мы начинали путь на Эльбе, у меня осталось восемь человек. Остальные или погибли, или были ранены. А пополнение тем временем все шло и шло.

И.В. Из-за чего в основном несли потери?

В.К. В основном в результате стрельбы. У меня, к примеру, погибло два старшины. Причем оба считались хорошими певунами. Меня иногда, бывает, на встречах молодежь спрашивает: «Была ли самодеятельность на фронте?» И я всегда на этот вопрос отвечаю: была. Да и юмор на фронте существовал: смеялись мы друг над другом. Бывает, в конце дня, когда мы заканчиваем решать все вопросы и размещаемся после ужина на ночлег, то собираемся вместе, эти два старшины (один с моей батареи, а другой — с седьмой) начинают петь украинские песни. Мы их с удовольствием слушаем. Это был такой факт. И однажды, когда мы присели и приготовились их в очередной раз слушать, раздался взрыв. Он произошел как раз на том самом месте, где сидели этих два старшины. Оба оно погибли.

Да и вообще, вспоминая нашу фронтовую жизнь, могу сказать, что погибнуть на войне можно было в два счета. Как-то, помню, сидим мы все вместе вечером. Уже начинались сумерки: небо постепенно сгущалось. С одним здоровым солдатом мы спускаем ноги в окоп и разговариваем. Он мне рассказывает о том, как у него обстоял дела дома. Вдруг смотрю: он раз — и прыгнул вниз. Я ему говорю: «Ваня, ты что там делаешь?» Молчит. Я прыгаю туда, поднимаю его, смотрю на него: пуля — во лбу. И оказалось что? Метрах в 200-х от нас располагалась роща. Там на дереве сидела немецкая снайперша, девка. Она почему-то выбрала его, а не меня, хотя я был офицером, а он — всего лишь солдатом. Но мы носили погоны и на них оказалось сложно разобрать, кто есть кто. И она выбрала для уничтожения человека посолиднее своей физической формой. Ее поймали. Но как поймали? Сшибли: пять человек окружили это дерево.

И.В. Чего больше боялись — бомбежек или обстрелов?

В.К. Честно говоря, в то время, когда я находился на фронте, авиация действовала у немцев мало. В основном по нам била артиллерия — эти фаустпатроны, которые считались достаточно действенными.

И.В. Вам, значит, приходилось сталкиваться с их применением?

В.К. Да, приходилось. Они били по нам очень здорово. Правда, у наших 122-миллиметровых гаубиц был броне зажигающий снаряд образца 1938 года, который прожигал броню, делал пробку и внутри, как говорят, взрывался.

И.В. В перестрелки попадали?

В.К. На войне действовало всегда одно и то же правило: ты стреляешь и в тебя стреляют. Называлось у нас это дело артиллерийскими дуэлями.

И.В. Проверяли ли вы результаты своей стрельбы?

В.К. Мы редко это делали. Да и трудно было для нас определять это. Во-первых, мы находились на далеком от этого расстоянии, а во-вторых — располагались в укрытии. Правда, когда били по танкам, то было видно, как это все взрывается и горит.

И.В. На рейхстаге расписывались?

В.К. Я углем расписался на стене рейхстага: взял головешку и поставил просто свою фамилию.

И.В. Расписывались сразу после окончания боев или после?

В.К. Знаете, как только наши войска штурмом взяли рейхстаг, кое-кто расписался сразу, а другие, как, например, я поставили свои росписи уже после взятия рейхстага. Я, например, поставил свою фамилию 9-го мая. Рейхстаг же взяли 2-го мая.

И.В. В каким вы застали весной 1945-го года Берлин?

В.К. Город находился в разрушенном состоянии. Домов, впрочем, нам встречалось очень мало. Но ведь когда ты идешь вперед и стреляешь, то мало на это смотришь. Может быть, справа или слева и оставались дома целыми, а впереди все было, как правило, разрушено.

И.В. Насколько серьезное сопротивление оказывали вам немцы в боях за Берлин?

В.К. Как вам сказать? Когда они чувствовали в себе силу, то они оказывали сопротивление. А если они видели, что земля уходит из под ног, то сдавались в плен. Так что в последних боях они не особенный проявляли героизм. Тем не менее, они были вояки неплохие. Об этом я прямо могу вам сказать!

И.В. Какие у вас, как у советских воинов, складывались отношения с союзниками в Германии?

В.К. У нас были прекрасные отношения. Мы считали, что вместе с ними решаем одну общую задачу: бьем немцев. А позже у нас каких-то особенных контактов с ними не было.

И.В. С кем было больше общения — с американцами или англичанами?

В.К. Вы знаете, американцы вели себя посвободнее и почеловечнее. Англичане же выглядели очень высокомерными.

И.В. Проходили ли вы в Германии мимо концентрационных лагерей?

В.К. Нет, тогда я был не в курсе этого дела. Но мой однополчанин Николай Сергеевич, фотография которого есть в моем альбоме, через это проходил. Он воевал в 6-й армии. Но мы, как говориться, шли параллельно: он — в 6-й армии, а я — в 33-й армии. Месяца три тому назад он умер. Поэтому сейчас больше уже никого не осталось в живых из ветеранов моей дивизии. Жил он во Владикавказе. Сфотографировались мы с ним в Коломне, когда он сюда ко мне в гости приезжал.

И.В. Трофеи брали в Германии?

В.К. Конечно, брали. Но мы, собственно говоря, что с этим делали? К примеру, немецким солдатам давали сигареты, а у нас их почти что не было. Так мы в другой раз, бывает, возьмем машин, едем к немцам, отдаем им какой-то материал и меняем на сигареты. Видите, у меня в квартире лежит ковер. Так он трофейный. За семьдесят с лишним лет он так и не изжил себя.

И.В. Трофеи переправлять на родину в то время разрешалось?

В.К. Это делать было можно. И когда после войны ко мне пришла замена и я поехал в Россию, то забрал немецкий приемник, который положил в специальный ящик (а то ведь стал бы болтаться), и ковер, который тоже, закрутив, положил в ящик. Так мой трофей из квартиры у немки, у которой я жил, «дошел» до Москвы.

Среди трофеев у меня также имеются наручные часы. Между прочим, это тоже интересная история. Расскажу о ней, если вам интересно. Мы шли вместе с наводчиком. Шла колонна. Мы остановились с ним на ночлег: затащили в лесочек технику, а сами пошли, как говорят, до ветра. Метров на пятьдесят отошли, как вдруг видим, что кругом нарыто черт знает сколько. Немцы-то отсюда, наверное, ушли. Мы с ним присели, сидим. Вдруг поднимается из окопа здоровый немец с вверх поднятыми руками. Мы — на крючок и скорее за оружие. Говорим ему: «Ком! Иди сюда!» Он подошел к нам и положил свой карабин. Тогда я ему и говорю: «Иди туда, в тыл!» «А, - начал он, - хер золдатен...» С его слов я понял, что тут много их солдат. «Как много? - спрашивал я его. - Где?» «Вот!» - сказал он. Он что-то крикнул, после чего поднялась целая рота немцев. А нас двое! В пятидесяти метрах от нас не только наша батарея, но и весь дивизион разворачивался на ночлег. Они, конечно, услышали об этом деле. Я стал махать этим немцам: мол, идите сюда. Они пришли все вооруженные. «Оружие сложить!» - сказал я им. Они положили целую гору с оружием. Затем вышел офицер и стал что-то докладывать. Так как я сам являлся офицером, то сказал ему: «Построй всех!» Когда же он их построил, то я сказал: «Все, иди! Веди по дороге их в тыл. Направление — такое-то, туда идти...» Немец поблагодарил меня за то, что мы так гуманно к нему отнеслись, и отдал эти часы. Я сначала их сам носил, потом отдал сыну. А потом они всем надоели и никто их теперь не носит. Они, между прочим, на ходу, можно прямо сейчас их завести. Вот такая интересная деталь к вашему вопросу о трофеях.

И.В. Встречали ли вы мирное население в Германии? Как оно к вам относилось?

В.К. А как же? Встречали. Ведь сначала, оказавшись в Германии, мы, так как для нас не существовало никаких условий, жили у немцев на частных квартирах. Когда же проезжали через Польшу, то вообще беседовали с местными поляками. Мы их почему-то звали пшеки. Но с ними, собственно говоря, у нас ничего особенного не происходило. Никаких эксцессов! Правда, помнится, когда мы по Польше шли, народ нам попадался чаще всего жадный. Бывает, скажешь какому-то поляку: «Пан, дай хлеба!» Тот тебе отвечает: «Ни, ни пан солдат. Нет ничего!» Говоришь: «Биндер дай!» Или вот, к примеру, вам один случай. Как-то раз я обнаружил, что у меня во взводе нет бусоли. Спрашиваю своих подчиненных: «Где бусоль?» Солдат отвечает: «Сейчас будет, товарищ лейтенант!» Говорю ему: «Что значит будет? Где она есть?» Отвечает: «Сейчас будет, я послал немножко подремонтировать ей чехол». А потом я узнаю о следующем. Двое моих гавриков направляют бусоль на дом. Третий солдат начинает ходить и считать шаги. Выходит поляк, хозяин этого дома, и спрашивает: «Пан, чо робе?» Ему мои солдаты отвечают: «Здесь будет дорога проходить». Он с волнением спрашивает: «Как? А мой дом?» «Дом снесем!» «А жить мне где?» «Сам догадывайся, где. Не наше это дело. Война есть война». «Пан солдат, - спрашивает тогда этот поляк, - а поправить нельзя?» «Если хочешь правее, - говорят, - то давай бимбер». Тогда поляк уходит, приносит бимбер, а мои солдаты берут его, забирают бусоль и уходят обратно. Вот так, для смеха, я рассказал вам одну интересную бытовую историю.

Стоит отметить, что с немцами у нас складывались исключительно добрые отношения. Понимаете, никаких диверсий и репрессий по отношению к нам они не делали. Случалось и такое, что какой-то из наших офицеров напьется и упадет. Так немцы ничего с ним не сделают, а позвонят в комендатуру и скажут: «Хер офицер, фильдейкен унде шаффен». Одним словом, они сообщают, что наш офицер по такому-то адресу много выпил и спит. Тогда наши приезжают на место и этого офицера забирают. То есть, говоря о немцах, я не могу припомнить такого, чтобы с их стороны были нападения, драки, диверсионные акты и убийства. Мирное население исключительно спокойно к нам относилось.

И.В. Самосудов над немцами наши солдаты не устраивали?

В.К. Таких вещей у нас не происходило. Правда, в памяти моей остался случай, когда наши солдаты изнасиловали одну немку. Между прочим, они ее не только изнасиловали, но и убили. Участниками этого преступления оказались один офицер и сержант. По этому поводу в бригаде организовали суд военного трибунала. К нам приехали специальные представители. Их приговорили к расстрелу. Построили всю бригаду. Для них предварительно вырыли яму, к которой их поставили в то время, как зачитывали постановление венного трибунала. Затем сзади подошли, застрелили их и закопали в яму. Вот такой случай реально происходил. Вся бригада стояла и смотрела на это мероприятие.

И.В. А как нашим стало известно о состоявшемся убийстве и изнасиловании?

В.К. Очень просто. В комендатуру пришла немка-мать и заявила о том, что ее дочь убили. Наши провели расследование, вышли на них, арестовали их, а затем тут же осудили. Буквально через два дня следствие над ними было закончено. Это послужило большим уроком для других. Больше таких случаев у нас не происходило. По сути дела, такой показательный расстрел я видел только один раз. Да и вообще случаев изнасилований и убийств было очень мало.

И.В. Самострелы встречались?

В.К. Они и сейчас есть. Их было очень мало. Про них, честно говоря, тогда что-то мало было слышно.

И.В. С органами СМЕРШ встречались на фронте?

В.К. Как-то мы не имели таких целей и задач, чтобы с ними соприкасаться. Но они к нам приходили. В каждом полку существовал их работник. Поэтому с кем-то из нас они, безусловно, контакт имели.

И.В. Наркомовские сто грамм вам выдавали?

В.К. Их нам давали регулярно, как правило, перед боями. Обычно это происходило перед наступлением. Та, например, когда мы находились на Одере, их нам тоже выдавали. Форсирование Одера происходило очень интересным образом. Я это хорошо помню. Сначала были сделаны наплывные мосты. Между прочим, через мост первыми переправились мой взвод и седьмая батарея 76-миллиметровых пушек, а уже потом все остальные.

И.В. Кого из высшего командного состава вам приходилось встречать, помимо Жукова?

В.К. Только командира нашей дивизии генерал-майора Горбачева. В этой дивизии я служил командиром взвода в 966-м артиллерийском полку, в третьем дивизионе, девятой батарее.

И.В. Как вас награждали в период войны?

В.К. Лично я за свое участие в боях получил медаль «За отвагу». Как это получилось? В годы войны у меня складывались очень хорошие отношения с командиром полка Тарасенко. Он меня сначала представил к награждению орденом Красной Звезды. Проходит какое-то время. Вдруг меня приглашает к себе командир дивизии и говорит: «Ты у нас молодой, у тебя еще все впереди. Для того, чтобы дать тебе «Красную Звезду», мне нужно посылать материал в армию. А у меня как у командира дивизии есть такая возможность и право: наградить тебя медалью без отправки материала в штаб армии. Давай я тебе дам медаль «За отвагу». Это хорошо звучит». «Товарищ генерал! - сказал я ему. - Как прикажете!» «Ну и все, договорились», - сказал мне он, после чего вручил «медальон».

Если же вообще говорить о награждениях, то у меня во взводе командир орудия получил звание Героя Советского Союза. Это произошло на Висле. В это время батарея получила приказ: задержать отступление немцев. Была занята позиция. Из четырех орудий три орудия оказались подбиты. Этот боец остался, таким образом, с одним орудием. Так как весь его расчет, по сути дела, у него погиб, он сам заряжал свое орудие и сам из него стрелял. Так вот, в ходе того самого боя он подбил семь машин. Когда все это закончилось, командир дивизии специально уточнял (он знал о произошедшем), кто стрелял и как это у него не получилось. Немцы не прошли. Этого командира нашли и дали ему «героя». Вернее, направили материал на присвоение ему звания Героя Советского Союза в Москву. А присвоили ему это звание уже в то время, когда закончилась война. Но в полку не он один имел «героя».

И.В. А какие награждения еще были в вашем взводе?

В.К. В моем взводе все бойцы получили награды, а один из них, как я уже сказал, стал Героем Советского Союза.

И.В. Кто на того самого героя первым подал представление?

В.К. В армии все делается по команде. Командир дивизии приказал представить его к этой высокой награде. Само представление писал командир батареи, которое передавалось командиру дивизиона, а тот, в свою очередь, отдавал его командиру полка. Соответственно, командир полка — в дивизию, а дивизия — в армию. Далее все шло в Группу советских войск в Германии, а уже оттуда — непосредственно в Москву.

Между прочим, после войны судьба свела меня с еще одним Героем Советского Союза — эстонцем Арнольдом Паппелем. После войны я его искал. Кстати говоря, у меня осталось сообщение с указанием его адреса. Я написал туда письмо, откуда пришел ответ, что он умер в 1976 году. А я приехал сюда в 1980 году. Говоря о Паппеле, особо отмечу, что это был очень принципиальный и товарищеский человек, не заносчивый. Конечно, у него ощущался небольшой эстонский акцент. Зная о том, что он по национальности эстонец, я удивлялся, как он оказался в Москве. А он, получается, там раньше жил. Я его, конечно, очень хорошо знал. Повторюсь, принципиальный человек, чудесный и веселый парень, с чувством ответственности. Вместе с ним мы служили в Германии.

Меня, впрочем, послевоенная служба в Вооруженных Силах СССР куда только не забрасывала. Я, например, поступал в академию, но не попал из-за того, что оказался слишком молод. Мне сказали: «Вот когда будешь командиром батареи, то тогда и пиши рапорт...» Меня избирали секретарем комсомольской организации полка. Потом я сдал все-таки экзамены (заочно) за курс высшего военно-политического училища. Еще я девять лет служил в городе Кирове. Недалеко, в городе Слободском, стояло наше подразделение. Да и в поселке Вахруши, рядом расположенном, стояла, по-моему, батарея.

И.В. Как вы относились, находясь на фронте, к Сталину?

В.К. Как к Верховному Главнокомандующему. За Сталина шли в бой. Так что отношение к нему было исключительно положительное.

И.В. Встречались ли на фронте ППЖ (походно-полевые жены)?

В.К. Во время движения вперед такого, как правило, не было. Может быть, это встречалось при отступлении в 1941-м году. Но у наших, конечно, были связи с немками. У Жукова тоже вполне могла быть какая-нибудь ППЖ. Ведь на фронте складывались совсем другие условия.

И.В. Какие национальности помимо русских воевали в вашем взводе?

В.К. Встречались украинцы. Одна грузинка занимала у нас должность санинструктора. Все остальные были русскими.

И.В. Ваше отношение к политработника на фронте?

В.К. Я их, по сути дела, и не видел. Один раз только с ними встречались, а больше их что-то и не примечал. Редко мы с ними виделись. Полк-то ведь был большой!

И.В. В партию вы вступили во время войны?

В.К. В коммунистическую партию я вступил, еще будучи курсантом военного училища. Правда, тогда меня приняли еще кандидатом в члены партии. Когда же я прибыл на фронт, к нам в полк пришел такой полковник Клинов: как он представился, начальник политотдела 33-й армии. Он прибыл на встречу с личным составом. В то время туда как раз пришло пополнение, в том числе и я. Он задал вопрос: «Коммунисты есть?» Подняли руки три человека: наводчик, командир орудия и я. Он поспрашивал о том о сем меня, другого, третьего. Затем он мне и говорит: «Ну вот что, младший лейтенант! Я назначаю вас группарторгом батареи». Я ему отвечаю: «Товарищ полковник, я всего лишь кандидат в члены партии». «Ничего, - ответил он, - через три месяца ты будешь членом партии». Надо сказать, в период войны испытательный срок для кандидатов в члены партии продолжался не год, а три месяца. И так, будучи кандидатом в члены партии, я занимал еще и должность группарторга батареи. И, между прочим, в партии я до сего времени состою: постоянно хожу в нашу местную организацию КПРФ.

И.В. Ваши взгляды не изменились сегодня?

В.К. Я придерживаюсь тех же взглядов, что и раньше. Тех же людей, которые в конце 80-х годов выходили из партии, я считаю слабаками, которые, по сути дела, на самом деле никогда не верили в будущее человечества. Эти люди — приспособленцы. Они себе искали, вероятно, более легких путей в жизни. Но я честно скажу: я не помню такого, чтобы на фронте вступали люди в партию для того, чтобы получить какую-нибудь там должность.

И.В. На фронте охотно вступали в партию?

В.К. Люди с удовольствием шли в партию, в том числе и в моем взводе. Правда, я на переднем крае находился довольно короткий период времени: с марта по май 1945-го года. Конечно, это был небольшой срок. Да и потом: все это время мы участвовали в боях, когда было некогда этими вопросами заниматься.

И.В. Как одевали вас в годы войны?

В.К. Во все, что было.

И.В. Вши водились у вас?

В.К. Особенно на это никто не жаловался. Почему? Потому что спали солдаты на земле, а вошь, как говориться, тоже удобства любит.

И.В. Слышали ли вы во время войны о власовцах?

В.К. Разговор об этих предателях во время войны действительно был.

И.В. Страх испытывали на войне?

В.К. Вы знаете, по молодости мы совершенно о таких вещах не думали. Думали в основном о том, как двигаться вперед и о том, как бы поскорее закончилась эта всем нам ненавистная война. Но от страха ты куда денешься? Он все равно все-таки есть. Ведь когда по тебе стреляют и рядом с тобой взрывается снаряд, а ты от этого дела прячешься, это что? Страх или нет? Но в то же самое время я могу сказать, что на фронте встречалась паника. Нет, этого не было.

И.В. Многие ветераны рассказывают о случаях отравления метиловым спиртом.

В.К. Такие случаи у нас действительно происходили. Наши солдаты порой нападали на немецкие спиртовые заводы и растаскивали все их имущество. Да и в магазинах тоже это делали. У меня в альбоме есть старая фотография, на которой запечатлен лейтенант Шароглазов. Так вот, у него взвод полностью вышел из строя, так как они выпили метиловый спирт. Он выжил, поскольку выпил меньше других. Вы меня извините, я сейчас многих моментов уже не помню. Память стала не та. Ведь мне все-таки идет 92-й год.

И.В. Как в таком возрасте вы сохранили такую хорошую форму?

В.К. Для этого я соблюдаю определенные правила. Во-первых, каждый день занимаюсь физзарядкой. Пить я не пью. У меня дома стоит алкоголь, но я его не пью. Если гости приходят, то я им его даю. Курить я бросил после того, как закончилась война. На фронте я курил махорку и сигареты. А как в 1950 году выехал из Германии, так с тех пор больше не курю.

И.В. Наркомовские принимали?

В.К. Принимал, не отказывался.

И.В. Говорят, некоторые меняли водку на сахар.

В.К. Я этого не знаю.

И.В. Как вы считаете, война психологически повлияла на вас?

В.К. Она меня закалила в определенной степени. И физически, и морально. Ведь все эти ее ужасы стояли у меня перед глазами. Это поднимало чувство ответственности. Конечно, она повлияла, тут об этом нечего и говорить.

И.В. Как спали на фронте?

В.К. Для нас это была самая тяжелая вещь. Вот, скажем, идет дождь. Холодно. А у тебя, как назло — ничего нет. Только плащ-накидка, фуражка, пилотка и каска. Поэтому, если, бывает, два командира взвода прижмутся спинами друг к другу, то как-нибудь выспятся. Кто-то скажет: «А как же машины-тягачи?» А все дело в том, что тягачи запрещалось держать на позиции, так как это был демаскирующий признак, по которому немцы могли определить наше нахождение и открыть по нам стрельбу. Поэтому, когда мы где-нибудь останавливались на ночлег, то отправляли свои машины с позиций в укрытие. Конечно, водители спали в кабине. Также появлялась возможность разместить сколько-то солдат в кузове. Но по правилам солдат должен был находиться у своего орудия. Помню, когда мы по Германии по земле шли и останавливались у какого-нибудь поселка, то солдат отправляли в поселок в дома, многие из которых оказывались брошенными. Там они брали разное барахло- матрасы и прочее. Все это они либо приносили, либо привозили на машине к нам в окоп.

И.В. Всегда ли были уверены в нашей победе над немцами?

В.К. Когда в 1941 году всего за несколько недель немцы оказались около Москвы, у нас, честно говоря, большой уверенности в нашей победе не было. Но в то же самое время и паники и каких-то пораженческих настроений тоже не наблюдалось. Конечно, мы испытывали тоску из-за образовавшегося для всех нас тяжелого положения. А уже потом, когда 5-го декабря 1941-го года наши войска пошли в наступление, когда поддали немцам под Москвой и тем самым развеяли миф о непобедимости гитлеровских войск, то после этого наше морально-политическое состояние стало совсем другим. Теперь мы были уверены в своей победе. А уж когда в 1944 году пошли освобождать иностранные государства, когда началась наша великая освободительная миссия, были уверены еще больше.

И.В. Существовал ли у вас после войны Совет ветеранов вашей дивизии?

В.К. Нет, его не было. Был только Совет ветеранов армии.

И.В. Спасибо, Владимир Павлович, за интересный рассказ.