Я родился 5-го июля 1925 года в городе Первомайске, тогда Одесской области (сейчас это область Николаевская).
- Сколько вас было в семье?
В семье ещё были брат, отец, мать и тётя моя с нами всё время жила - она мне была тоже как мать.
- Брат младший, старший?
Брат немножко старше. Он был 23-го года. Олег его звали.
- Тоже воевал?
Воевал, только погиб в первые дни войны где-то в Белоруссии.
- Родители ваши кем были?
Отец у меня был инженер-железнодорожник и преподавал там, в Первомайске, в железнодорожном училище. Мать - учительница. А тётя, матери сестра родная (у неё детей не было), она врач была.
- До войны как жилось?
В общем-то неплохо.
- Чем питались в основном?
Ну, мы особенно, так сказать, не требовательны в этом отношении были. Питались обычно. Всё было: и мясо, и крупы.
- Раз вы жили в городе, значит про коллективизацию у вас нет смысла спрашивать?
Про коллективизацию очень много можно спрашивать, потому что я это всё наблюдал.
- Я думал, города это не коснулось.
Так получилось, что тогда отец был мобилизован и работал где-то аж в Финляндии. Я его не видел годами. Мы жили больше с тётей вместе, потому что отца не было. И она везде получала новые какие-то назначения на работу. Масса сёл: и Степковка, и Зелёные Кошары - там она работала, помню. И аже в Черкасской области, под Уманью. И потом здесь вот, в сёлах ривоозёрского района (сейчас он Николаевский тоже). Там мне запомнились Тридубы, Бурилово, Курячьи Лозы. На один участок этот врачебный в то время было что-то около девяти или десяти сёл. Ей приходилось всё это обслуживать. Транспорт был такой: лошадка и двуколочка. Возил кучер, и она успевала по всем этим сёлам одна.
- Вы тоже с тёткой ездили?
Да-да.
- А что на счёт школы?
Первый класс, второй и почти весь третий я в школу не ходил, потому что мы в таких местах бывали, где со школой что-то не ладилось. А поскольку мать была учительницей, то она мне, собственно говоря, всё и давала. Она преподаватель языков была, и даже одно вреня заведовала школой.
- И сколько классов вы закончили до войны?
Короче говоря, когда началась война, у меня уже было девять классов образования. По тем временам это было большое образование: когда я был уже в армии, так у нас был командир полка Алтушко. Он мне так говорил (*копирует басом): "Я мужик архангельской, у меня четыре класса церковно-приходской школы. А ты целый академик". (*смеётся). И десятый класс я уже заканчивал в Германии. В группе оккупационных войск, где я после войны служил, были созданы средние школы офицерского состава, общеобразовательные - Советское государство заботилось об этом. Ну, туда попадали не только офицеры, а и рядовые, и сержанты - те, кто проявлял желание...
- Ещё вопрос по поводу коллективизации: говорят, что был сильный голод в 32-м-33-м годах и обвиняют в этом прежде всего Сталина. Что можете сказать?
То, что голод был, то совершенно верно. Но в вину Сталина непосредственно какую-то особую и что это было умышленно сделано, я ни в коей мере не верю.
- Я слышал, что засуха была - это так?
Засуха была. Но кроме того у нас специфика народа довольно особая: я вот почти всю Европу прошёл во время войны и после войны, и нигде подобного ничего не видел. Я приведу небольшой пример. Кривое Озеро - большой район, богатый и всё такое. Там земли хорошие, богатые колхозы. И я помню, вот это было в 33-м году, тогда ж не было ни комбайнов, ничего: косили косами, вязали снопы и складывали их. Наворотят скирды немолотого зерна (пшеницы, ржи) - током это называлось, на току, а потом обычно привозили машину на паровом двигателе, которая молотит эти снопы. Скирды эти охранялись и всё такое, и кто-то их поджог. Кто их поджог? Что, Сталин поджог? Я нигде ничего подобного не видел за границей, чтобы вот такой подход народа был к этому. Кто-то значит появился злобный, которому хотелось сделать хуже. И так уже чувствовалось недоедание, и взяли подожгли ещё. А там в то время не было таких пожарных машин: там одна машина на весь этот район была легковая - М-1. А лошадьми пока приехали, всё это погибло. И сколько людей осталось голодными после этого. Кто нанёс этот удар? Что это за человек? Мне кажется, это дрянные люди, которые могут водиться, к сожалению, только в нашей среде.
Теперь вот такое я помню, в другом селе было. Так общались они, дети там, то, сё. И тут вдруг приходят к одному из них и идут прямо в клуню. Копают там, вынимают полтонны или тонну зерна и забирают. Потом помню этот разговор, как этот хозяин, у которого забрали, говорит: "То ж оцей Iван, то вiн оце пiдглядав за мною. Я ранком вчора iшов, нiс мiшок зерна до дому, вiн це забачив, пiшов i сказав. I оце вони прийшли цi хлопцi-комсомольцi i забрали у мене все зерно". Значит не Сталин же забирал, а забирали местные свои.
Или вот, например, такое дело: признали кулаком, позабирали всё, а самих, значит, с детьми вместе в Сибирь отправили. И что же у них кулацкого было? Они уже потом, я помню, вернулись оттуда, мы беседовали: "Ось, подивiться: у всiх хати пiд стрiхою (это солома или камыш), а у нас i ще там в де-яких людей хати пiд бляхою (то есть в железе)". Вот это уже было признаком того, что они кулаки. А они не были, собственно говоря, кулаками. Но тем не менее пришли и у них всё позабирали. И кто - местные забирали. У нас люди привыкли, к сожалению, друг друга топить. Не помочь, а наоборот.
Анекдот, между прочим существует такой, расскажу тоже. Человек попал в ад и смотрит, какая деятельность там происходит: в казанах варятся представители разных национальностей. Вот, смотрит, один казан открыт, оттуда люди в смоле выскакивают, убегают, прибегают и с улыбкой обратно в котёл. -"Это кто такие?" - спрашивает. -"Это русские". -"А куда ж они бегают?" -"А тут рядом есть кабачок один, им по 150 грамм наливают - выпил и сюда довольный". Ведут его дальше, там ещё один котёл. Сидят в нём какие-то люди, и котёл открытый. -"А этот вот открытый, так чего никто не вылазит?" -"А мы его не закрываем, потом что тут украинцы сидят: если кто-то один попытается вылезти - его сразу же остальные тянут за задницу обратно и всё". Дальше идут, там котёл с железной сеткой, закручен, замазан, камни наложены. -"Это кто такие?" -"Это евреи." -"А чего же они так закупорены?" -"Только хоть один вылезет - всех остальных тоже вытянет за собой"...
- Первый день войны помните?
Конечно. Уже закончили школу, хороший день такой, тёплый, солнечный, тихо. Мы лежали на траве и рассуждали, что делать нам. Тогда в основном были семилетки. У нас, в той школе, где я учился, только-только начали старшие классы вводить - 8-й, 9-й и 10-й. Но дело в том, что, имея даже семилетнее образование и аттестат, можно было работать, к примеру, учителем в младших классах. Ну и потом, с 8-го класса, можно было поступать в разные училища - в общем, возможности большие. Я, значит, себе мыслил учёбу дальнейшую, и вдруг, смотрим - летят самолёты, советские и вражеские. Завязался бой, ну это, собственно, не бой, а очень быстро сбили два наших самолёта. Наших было что-то около девяти штук. Я даже не знаю, что это: это были не истребители и не бомбардировщики, потому что мы потом рассматривали там остатки...
- А немцев сколько было?
Немцев было, по-моему, три истребителя. Даже это было после того, как мы услышали по радио об объявлении войны. Тогда ж радио какое было: вот эти громкоговорители установлены были на улицах, вот, и в 11 часов 22-го числа в июне месяце было выступление Молотова, который сказал, что на нас напала без предъявления войны Германия гитлеровская. И после этого вот этот бой был. Ну и тут началось всё это. Наши войска тогда передвигались то в одну сторону, то в другую. И танки там были, и бронемашины, и пехота, и конница. Они как-то курсировали вдоль Днестра: одни на Балту двигались, другие на Первомайск. Чтобы такие были сражения - мы этого не замечали. Но слышали, что там идёт борьба. Тётя стала в госпитале работать, ей было звание присвоено: капитана сразу дали. Раненых много было, больница целиком перешла на это дело.
А потом появились уже вражеские войска. Первыми вошли румыны: они шли рядами такими, вооружённые. Между прочим, дождь шёл как раз, и они были в палатках. Где-то там шли бои - слышна была стрельба, не очень резкая. Оказывается, там были наши части и было сражение какое-то. И часть там была взята в плен, часть погибла, а часть отошла куда-то. Потом, когда это всё утихло, мы с ребятами пошли и посмотрели, что там осталось много оружия: пулемёты - ручные и станковые "Максимы", винтовки и даже пушки 45-миллиметровые. А мы ж комсомольцами были, преданные своей стране, мы так посмотрели на это всё дело и друг на друга, и решили, что будет борьба, и мы тоже будем бороться. Там у меня друзья были: Думанский Ваня, Коноплёв и так далее - вместе учились в школе. И мы по ночам это оружие затаскивали и прятали, где только можно. Ну, в основном на природе: были неподалёку глинища такие - там, значит, зарывали его. Пушки вот эти закатили - там лесок был и два пруда - так мы утопили их в этих прудах. Вот так.
- А немцы в селе вашем остановились или нет?
Нет, первые не останавливались. Они шли. Причём вот так шли: румыны, потом венгры ехали, а потом немцы. Те вообще красавцы: воротнички, всё это дело, суббота и воскресенье они не воюют, "мундгармоника" эта у каждого (*губная гармошка). Играют, выпивают, шоколад едят и всё такое. На остальных всех своих союзников они так смотрели... Итальянцы - те тоже машинами ехали. Ну, тех в основном девочки интересовали: "Сеньорина-а-а!" - орали (*смеётся).
- А к местному населению все эти вышеперечисленные как относились? Были случаи проявления жестокости?
Ну, первое время не было этого заметно особенно. Сама по себе война, конечно - это разрушения, гибель и прочее такое. А так, буквально, если в первые дни чтоб шли и расстреляли кого-то - я не помню такого. Но потом, когда они, скажем, начали забирать в Германию на работу - это уже в конце 41-го года, даже не в конце, а с октября месяца где-то - то началось, да. Ну, безусловно проявлялись и случаи какого-то саботажа, и, так сказать, действия, направленного против этих оккупантов. И они уже начали тогда расправляться. Они начали искать активистов, начали искать коммунистов, комсомольцев. Между прочим, я тоже пострадал солидно. Мы шли с товарищем и встретили группу, я даже не знаю, или румын, или венгров. Кстати, венгры тоже отвратительные были. Мы поздоровались и считаем, что всё нормально. Они, значит, подзывают нас и один из них мне говорит: "Чё ты эту фуражку носишь?" - я не помню, что у меня было на голове такое. Говорит: "Ты, видно, комсомолец. Если встречаешь нас, ты должен снять шапку и низко покланяться. А ты шапку не снял, не покланялся, и в шапке приветствуешь нас, мерзавец такой". И, надо сказать, что сзади сюда вот меня ударил прикладом. И как ударил - у них же приклады оббиты металлом - так я даже сознание потерял.
- А как вы его поняли? Он на русском говорил что ли?
Да, на ломаном. Между прочим, некоторые из-них и чисто говорили по-русски. Это те, кто в румынской и венгерской армии были, а жителями они являлись Черновицкой области, Ивано-Франковской и так дальше. Там, помню, Василий был - он чисто по-русски говорил. Я просто удивился, говорю: "Вася, откуда у тебя такой разговор?" Это вот русины были.
Такая картина ещё наблюдалась: здоровые мужики-резервисты наши, в возрасте около сорока лет приблизительно, не хотели воевать. Кидали оружие и сдавались - было такое. В основном воевали молодые. А те разбегались кто куда. Старались, конечно, попасть куда-нибудь, где женщины остались без мужей. Муж погиб, она сама хозяйство ведёт, так он под юбку ей спрятался. А немцы начали их тянуть в лагерь военнопленных, заставлять что-то там делать, посылать в Германию. Короче говоря, появились такие притеснения, и эти люди стали тогда идти в партизаны. Создался партизанский отряд и в нашем Савранском лесу. Это был отряд "Буревестник". И надо сказать, что этому "Буревестнику" то оружие, которое мы прятали вместе с товарищами, здорово помогло. Местное население, конечно, знало это, и были такие, кто предателями являлся. Появились так называемые "фельд-жандармери" - полевая жандармерия. И особенно девицы там были такие, уже не первой молодости. Они с этими солдатами яшкались, вот, и сказали, что мы занимаемся тем-то и тем-то. И нас конечно бы уничтожили, но мы сбежали.
- Так вы тогда в каком селе были?
Тогда мы были недалеко от Кривого озера, в селе Гедвилово. А потом перемещались и в другие места.
- Вас предупредил кто-то?
Да, предупредили: люди были и такие. И мы, значит, смылись. Всячески спасались от этого дела...
Потом мы попали в село Бобрик. А тут итальянцы появились. Солдат там не так много было: их где-то потрепали, и сюда они как бы на отдых прибыли. Воевать они не хотели: карабины свои, маленькие такие, забрасывали, и только смотрят, где потанцевать, попеть и с девочками пошушукаться. Нас там нескольких привлекли к погрузке зерна. Зерно забирали из окрестных сёл, привозили на станцию, там грузили на машины, а потом эти машины с итальянцами направились куда-то в Ростов. Лично я с одним из водителей, итальянцем, в хороших отношениях был, и поехал с ним аж туда, на "Голубую линию", на Кубань. Там у нас родственники были - это станица Лабинская, на Лабе (приток Кубани). Я туда, значит, добрался, связался с этими родственниками - они царствовали там буквально в этих плавнях. Потом добрался туда, где ещё одни родственники были - это Кагальницкая станица. А потом оттуда меня призвали в армию. Это уже было начало 43-го года. Призвали в Лабинском военкомате и направили в училище: Челябинская область, город Чебаркуль. Там воинские училища располагались. Нам говорили, что года полтора-два мы поучимся, а потом присвоят звания офицеров и дальше в зависимости от обстановки. Ну, интересно там было, в этом Чебаркуле...
- Кормили как в училище?
Неважно, я бы сказал. На фронте - там хорошо. А в училище рыбу варёную частенько давали - просто кусками. Хлеб по-моему 800 грамм в сутки норма была - "ворошиловская" она называлась. Каши разные крупяные. Жареного там мы ничего не получали никогда: солдатское питание было только вареное.
- А американская еда была?
Да: сосиски в банках были, тушёнка в большом количестве. Но наша нам больше нравилась, она более пряная такая.
- Боевым навыкам каким обучали?
Прежде всего - это навыки бойца: маршировка, штыковой бой, стрельба и так дальше.
- Стрельба из чего была?
Из всех видов оружия: винтовка, пулемёт, и, поскольку это было артиллерийское училище, то мы из пушек 45-миллиметровых стреляли.
- Распорядок дня помните?
Конечно помню: подъём утром, сразу выскакиваем на физзарядку - зима ж, холодно (это как раз в то время, когда в Сталинграде решались события). А у нас старшина был, сибиряк такой, и вот, помню, взяли мы с собой всё, что он сказал, и побежали. Прибегаем на реку - там вода замёрзшая и снег. "Вот тут долбить" - говорит. Начали долбить, сделали воронку большую, стали брать воду по его команде и этой водой мыться до пояса. Вёдра у нас были не металлические, а брезентовые такие. Потом опять физзарядка и бегом. Прибежали в казарму. А у меня же дома всё-таки врачи были, я наслушался всего этого дела, сам, бывало, тоже чем-то болел, знал, что существует такая вот чахотка скоротечная - туберкулёз. Думаю: "Ты посмотри, этот старшина - враг народа. Он нас, молодёжь непривычную к этим сибирским холодам, заставил раздеться, холодной водой умываться. Значит надо ожидать вот этого туберкулёза и гибели". Кашлянул, посмотрел - нет, крови пока не заметно. А я знал, что основной признак - это кровь когда появляется. Температуры вроде тоже нет. Я товарищей своих спрашиваю: "Как вы себя чувствуете?" -"Да ничего". -"Не кашляешь?" -"Нет". Другой: "А я кашляю". -"А ты плюнь, посмотри"... (*смеётся). Короче говоря, такое дело было. Но потом я понял, что этот старшина сделал великое дело: он закалил нас. На фронте мы ложились спать просто так, на мёрзлую землю. Разделись до гимнастёрки, легли на бочок, плотненько друг к другу, кто-то прикрыл фуфайками да шинелями и всё.
- Ну а на землю ложили что-то?
Листьев каких-то немножко. Мы же обычно останавливались в посадке какой-нибудь. За всё прибывание на фронте в зимнее время в помещении единичные случаи были, что пришлось ночевать. А так в полевых условиях всё...
В училище нас до офицерского состояния не доучили. Кончилась Сталинградская битва, и немцы решили расправиться с Советской армией на Курской дуге. Мы прибыли туда где-то 30-го июня 43-го года и расположились со своим противотанковым орудием недалеко от Прохоровки. Я был в качестве наводчика.
- Я слышал, что расчёты 45-милиметровых пушек называли в то время "прощай, Родина".
Говорили, да. Дело в том, что нашей задачей было не допустить того, чтобы танки вражеские прорвались и давили нашу пехоту. Таким образом, мы должны были находиться в одних рядах с пехотой, а иногда даже и впереди неё. И кроме того нашей задачей было уничтожение огневых гнёзд. Наблюдаем: где пулемёт какой, где орудие, где ещё что такое. И вот тут дуэль определённая - кто кого. И вот все эти условия вели к тому, что большие потери были среди артиллерии противотанковой. Прибывают люди: с кем-то мы ещё не познакомились хорошо, не узнали, как его зовут, а тут вдруг какая-то потасовка, и его уже нет - убит. И во всех отношениях мы довольно беззащитны. Ночью уставшие все, залезут в земляночки, а часовой уснёт - молодые ж ребята все. А немцы проберутся и поубивают всех, гранатами забросают. Это так говорили нам всё время, мол: "Та-а, немцы - это ерунда, с ними мы расправимся очень просто". А они очень хорошие солдаты, исполнительные... Да, так вот, почувствовали мы уязвимость свою, и решили между собой обсудить вопрос: "Что нам делать? Как нам выдержать всё это?" Если будешь плохо воевать, то тебя убьют: или враги, или, чего доброго, и свои могут, потому что ответственность надо же тоже нести за свои действия. А, собственно говоря, кто ответственный? Возраст у нас 19 лет, а кому ещё и не исполнилось 19-ти. Реже кому за 20 было... И вот, мы пришли к такому выводу, что мы сами свою судьбу должны решать. Нужно быть фронтовыми волками: всё уметь, всем пользоваться, и это нас спасёт. Орудия свои мы стали маскировать. Наделали специальных погремушек, что если там, на расстоянии, кто-то будет лезть (а немцы часто разведку боем делали), то нам подастся сигнал. А если сигнал, значит мы должны стрелять.
Я, между прочим, наловчился стрелять с пистолета. Там на передке у пушки есть такой ящик, в котором и снаряды, и другое имущество содержится, так я туда кидал трофейные пистолеты немецкие. Мы ж первыми идём фактически - пехота и мы тоже - ну и забирали у пленных пистолеты: там были и "Парабеллумы", и "Вальтеры" - всё, что хочешь. Да, и, значит, только где-то остановились, я там повешу кусочек сахара, там коробочку от спичек, и бац, бац, бац. И если я первый стреляю, то уже гарантия, что противник в меня не выстрелит, он будет пристреленный. Но жалко иногда было, из-за этого пострадал. Был уличный бой, я выскочил с пистолетом из-за угла, а тут немец. Я воздержался от стрельбы, думаю: "В плен возьму", а он выстрелил прямо в меня. Вот тут прошла пуля, и был сосуд повреждён. Я на улице находился, а наши ребята уже проникли на верхний этаж и видели всю эту картину: видели, что тут я, что у меня ранение, а тут он тоже стоит, и мы друг друга подстерегаем. Я слышу, как он дышит, он слышит, как я дышу - тут же бегом всё делалось. И я знаю, что если я услышу, что он повернулся уходить - я сразу выскочу и выстрелю в него. Если он услышит, что я - он со мной так поступит. Ребята это дело увидели сверху и в него, значит. Мне кричат: "Он готов!". Это было уже в Германии...
Были у нас и противотанковые гранаты. Кроме того, мы при себе имели и ещё некоторое оружие - немецкое, называлось "Панцерфауст". Здесь трубка такая, вот такой длины приблизительно, она нафарширована, ну типа ракетного действия. Берёшь её таким вот образом, прицеливаешься - тут планка на 120 и 80 метров. И он так устроен, что только касается - сразу взрыв. Я расскажу, как мы ещё только в первый раз добыли эти панцефаусты и решили потренироваться. Это было в Белоруссии. Захотели мы, значит, рыбы, и пошли к какому-то водоёму. Рыбу мы обычно глушили гранатами: "лимонку" оборонительную взял, вытянул кольцо, кинул - она тонет быстро, на дне взрывается, и рыба всплывает. А у панцерфауста же удар ещё более сильный, и я думаю: "Тут если запустим, то рыбы, наверное, пуда два будет". Мы встали вот так вот (берег высокий довольно), я взял это дело, прицелился, нажал: "Бац!". Эта мина медленно летит, её даже можно увидеть. И мне показалось, что она ещё даже не коснулась воды, и как драбалызнет - мы перекинулись вверх ногами от ударной волны. У одного товарища ухо осколком посекло, всех оглушило здорово. Тут мы заволновались, потому что могли за это понести наказание. Это было примером того, что может произойти, когда ещё не хорошо знаком с чем-то.
Был у нас на Курско-Орловской другой случай, с гранатами противотанковыми. Я не видел это, но товарищи рассказали. Танки немецкие пошли, а тут расчёт орудийный был. И один из них, по-моему командир орудия или наводчик, бросал гранату. Он, значит, так её откинул, чтоб бросить, а она дотронулась до чего-то и взорвалась. И весь рассчёт почти погиб, а кто-то остался раненный и вот это рассказал.
- Первый бой помните свой? Как с немцами столкнулись впервые.
Вот я ж начал рассказывать, что где-то 30-го июня мы приехали в часть. С нами ехала масса молодёжи: с Баку, из училища пехотного, со Средней Азии откуда-то погранвойска - короче говоря, стягивали всех, нужны были силы. И, вот, нас тоже туда. Выдали нам оружие, орудие дали, и на передовую - это дело было уже 3-го июля. Передвигались только в ночное время. 4-го июля мы окапывались, занимали позицию, а пятого начался бой. До этого были какие-то стычки, но то другое. А вот это был первый бой. И, надо сказать, что он мне запомнился тем, что пятое июля - это мой день рождения. И так я, помню, подумал, что в этот день я родился, и в этот день меня, наверное, не станет…
Мы усиленно окапывались, чувствовалась напряжёнка. Нам сказали, что нужно вырыть две огневые позиции: основную и запасную. И тут, значит, что получилось: немцы собирались начать наступление, а нашим, по всей видимости, это стало известно, и они всё предусмотрели. Немцы приготовились к наступлению в 6 часов утра, а наши на два часа раньше начали артподготовку по их позициям. Там и РСы были - "Катюши" так называемые, и много чего другого, и ровно в 4 утра вот это "поздравление" с днём рождения мне последовало (*смеётся). Два часа молотили, всё там горело буквально. Потом всё прекратилось, но немцы тем не менее своё намерение собирались выполнить. И вот, значит, услышали мы гул танков: он всё нарастал, и в конце концов они появились на горизонте. Но прошли немножко стороной от нас, мы по ним огня не вели. А рядом была ложбинка, и по этой ложбинке стали двигаться немецкие бронестранспортёры с пехотой. Я по одному ударил бронебойным снарядом, он сразу же остановился и прекратил движение. Оттуда выскочили человек двенадцать, наверное, солдат вооружённых, их обстреляли с пулемётов, они развернулись и отошли. Там осталось два или три убитых, и на этом всё затихло.
Нам стало интересно, что же произошло с этим транспортёром. Мы туда отправились втроём, с нами ещё два пехотинца, там нашли нескольких убитых (и раненый там ещё был, его куда-то забрали), и вот этот транспортёр. Оказывается, я попал в этот вал, который колёса вращает - кардан, кажется, и перебил его. Мы там пошарудили, понаходили сигареты - они хорошие у немцев, да... (*улыбается). Печенье было, небольшое такое, сладенькое. Оружие какое-то: пистолеты и прочее. Вот такой эпизод. Это первый.
А потом, через некоторое время, на нас полезли уже те, которые стороной прошли. Там им дали отпор, они вернулись сюда и с той строны уже на нас. Ну, тут, конечно, стрелять из пушки по танкам сложное дело, серьёзное. И расстояние же надо выбрать правильное. Начинать можно метров с пятисот. Но самый, мне казалось, лучший результат - это где-то метров триста, потому что дальше он уже быстро накатывается и тяжело попасть. Значит, мы там с соседним орудием подбили несколько танков. Пехоту обстреливали с пулемётов. Нам, между прочим, не положены были пулемёты, но уже тогда мы себе завели пулемётик ручной такой. А дальше у нас уже были другие виды вооружения: очень хороший был пулемёт немецкий - "МГ", вот эти панцерфаусты и автоматы.
- Сколько человек у вас в расчёте было?
Семь. Ну, это с теми, кто подвозят. Два заряжающих, три подносчика, они же помогают в защите пушки от каких-то угроз. У нас орудие на конной тяге было. Четыре лошадки, небольшие такие, но работящие. Их жалели больше, чем себя. Мы, если позицию занимаем, то ищем овраг. Там их распрягаем, смотрим, чтоб им там было уютно, хорошо, и сена хватало, а сами пушки катим дальше на место, потому что лошадь могут убить. И каким образом это делалось: были у нас такие шлеи прочные из брезента, к ним кольца приделаны на цепи, а на станинах орудия, на лафете - там такие крючки. Это кольцо кидаешь на крючок и запрягаешься сам как лошадь, и тащишь пушку. Пехота, если там есть благоразумная и отзывчивая - тоже помогут выдвинуть орудие вперед.
- Что в ваши обязанности, как наводчика, входило?
Моя обязанность - это прицелиться прежде всего. В лафете отверстие такое, там прицел. Я смотрю через этот прицел, а иногда приходилось и прямо через ствол целиться. В ствол посмотрел, зарядил снаряд... Снаряды у нас самые разнообразные были: бронебойные, зажигательные, подкалиберные - то вообще страшная вещь, фугасные. И была у нас картечь. Есть шрапнель, чтоб не путать. Шрапнель - это в воздухе снаряд разрывается и таким вот образом осколками поражает цель. А картеч - это как с гладкоствольного ружья стреляешь дробью. Эта картечь ужасно косит: по пехоте если драбалызнешь несколько раз...
Потери были большие... Но благодаря этим действиям, про которые я говорил, что мы очень тщательно маскировали огневые позиции, продумывали ходы сообщений и здорово укреплялись, нас ликвидировать было очень трудно. У нас и гранаты были, причём немецкие тоже. Наша граната, она просто как консервная баночка: выдёргиваешь кольцо и бросаешь. Ну, как-то её не удобно и бросать, и она летит недалеко. А немецкая - такая же самая фактически, но ручка у неё длинная деревянная. Внизу на ручке крышечка такая, как пробка. Откручивается, и к ней прикреплен шнур - это запал. Берёшь эту гранату, тут открутил, это выдернул, и бросаешь. Она очень далеко летит благодаря своим свойствам. И потом так она устроена, что она не сразу взрывается - можно успеть её отбросить обратно. Мы когда стояли в обороне на Одере, так там было такое место, что у нас расстояние между нашими траншеями и немецкими было где-то метров 30, не больше. Так что если сильно швырнул гранату, то она перелетает через траншею. И они иногда успевали её взять и откинуть обратно.
- Вы тоже так кидали?
Не-не-не, это риск большой. Я, например, не любитель был, да и все товарищи, которые рядом со мной там были, они глупо себя не вели. На войне надо быть осторожным. Те, кто как-то так излишне храбрился, погибали ни за что. Вот, например, я всем говорю: "Посмотрите, нас подстерегает снайпер. Будьте очень осторожны. Я вам сейчас продемонстрирую". Беру, значит, шапку на штык, поднимаю, и сразу уже дырка есть. Говорю: "Вот, видите? Будет каждому, кто вот так высунется". И тем не менее, один из пареньков (мы там недалеко выкопали яму для естественных надобностей, но в достаточной степени не углубили её), он утром пошёл, снял штаны, сел там (а я потом изучал это дело: у него получилось, что часть головы была выше бруствера), и его прямо в лоб снайпер уложил. Хороший паренёк, глупо погиб. Значит, вот такого допускать нельзя: если погибаешь, то только уже когда выхода нет.
- А вот орден Славы у вас за что? Его ведь не так просто было получить.
Да, ордена ни за что не давали. Солдат - он для того и существует, чтобы воевать и без всяких там защищать, погибать. Вот, смотрю - у нас прибыло пополнение: ещё не узнали, как его зовут, кто говорит, что Ваня, кто говорит, что Коля, а уже его нет, уже погиб он. Так вот, очень многие делали что-то полезное и проявляли героизм, но никаких наград не имели. Для того, чтобы получить награду, нужно выполнить больше, чем ему положено. Вот так. А ему положено очень многое.
- Ну, то есть это за конкретный подвиг или после какой-то операции выборочно наградили?
Скажем так, за количество подбитых машин.
- И какое было количество?
Ну, не всё учитывалось, что я подбил. По моим подсчётам я где-то семь танков подбил. А то, что мне посчитали, то четыре. Вот. Ну, конечно, ещё броневики, машины, солдаты и всё остальное.
- Много в вашей части осталось тех, кто с 41-го воевал?
Единицы буквально.
- Я вижу у вас нашивки за ранения. Расскажете?
Да: вот эта чёрная полосочка - это контузия, жёлтая - это тяжёлое ранение, и красная - лёгкое. У меня осколки ещё вон торчат в ноге и в костях, мы делали снимок. (*Засучивает штанину на левой ноге).
- Можно?
Пожалуйста.
- (*Щупаю ногу и отчётливо ощущаю под кожей кусок металла). Ого, ничего себе...
Как это получилось. Мы, значит, вели бой и перешли как бы сами в наступление. Пехота немножко продвинулась вперёд, мы взяли нашу пушку и стали тащить её следом. Протащили, и на открытую позицию просто поставили. Стали готовить её к стрельбе: развернули, станины укрепили, а немец заметил, сволоч, и обстрелял из этого, как оно называлось, ну такое самоходное орудие...
- Не "Фердинанд"?
Да-да-да, "Фердинанд". Ха-ха-ха. Это мерзость такая, что, вот, буквально смотришь - вспышка, и моментально уже взрыв здесь. Зрение у меня было отличное, и я их обычно замечал: только пошевелится где-то что-то - я уже знаю, что это он там, и уже на чеку. А тут он первый выстрелил, ещё мы пушку не развернули.
- А пушка ваша брала вообще "Фердинанды"?
Да, а чё, брала. Особенно, если в борт. Осложнение только с лобовой бронью бывало. А по гусеницам если, или по бортовой части, то всё это поджигалось. Да, и я, значит, разворачиваю эту пушку, собираюсь стрелять, и вдруг чувствую, в сапогах чавкает что-то. Думаю: "Что это такое может быть?". И состояние такое, что не чувствовал я боли никакой, а только как будто палкой ударили по ногам и по спине. (У меня множественное было ранение: и в позвоночнике осколки были, и в шее...) И надо огонь вести, но не клеится что-то у меня, не получается. Смотрю вот так на солнце, а оно превращается в месяц. Я его перестаю видеть. Потом вообще потемнело в глазах, и я упал...
Полежал какое-то время, потом открыл глаза - посветлело. И страшно мне захотелось пить, помню. Там ещё несколько ребят были ранены тоже, и надо сказать, что пушка повреждена была. Мы это, конечно, оплошность сделали, что высунулись. Да, и вот что ж пить? Рядом какие-то лужицы, там, видно, скотник был недалеко, и колодец какой-то, а там зелёное что-то плавает. Я говорю: "Пить хочу". -"А что ж тебе дать пить? Там такая вот дрянь". Я говорю: "Пускай, вода лишь бы, любая". Они чем-то зачерпнули, я напился этого, сколько мог, опять немножко светлее в глазах стало - большая кровопотеря. Ну, тут бой затих немножко, санитары вытащили меня и в госпиталь поволокли. Там врач подходит, посмотрел - я с закрытыми глазами лежу, вот эта зелёная дрянь на губах, скользкая, как водоросли - и, помню, говорит: "Этого можно списывать, у него, видно, кишечник". А я ему: "Ничего подобного, живот у меня целый". -"О-о-о!". Забрали меня туда, там обработка хирургическая, всё такое... Это тяжёлое ранение.
- А контузия?
А контузия - это в Белоруссии одну сопочку мы заняли, высота такая. Она очень немцам была нужна, и они собирались её у нас забрать опять. И что? Решили авиацией подействовать: налетели "Штукас" эти - Юнкерс-88.
- "Лаптёжники"?
Я не помню, чтобы их так называли. Они пикирующие: уходят в пике и прицельное бомбометание. Там они понемножку сбрасывали кроме бомб ещё и бочки с дырками. Эти бочки визжат, шум такой, что можно обделаться от страха, ха-ха. И вот они налетали девятками: девятка отбомбит и уходит, девятка отбомбит и уходит. Пока эти отбомбятся, те уже опять возвращаются. И перемесили там всё вдоль и поперёк. Ребята говорят, что при моём росте я летел на высоте где-то метров пять. И потом засыпало землёй. Помню только, что я пришёл в себя, как-то выцарапался из-под этой земли и так смотрю: "Ох, Боже мой, это что ж такое? Я один, видно, остался, никого нет..." Тут затихло вроде, уже перестали бомбить. Потом смотрю: выкарабкивается один, второй, третий. Там в блиндаж кто-то успел залезть, тоже живой остался...
 |
«Так я выглядел, когда становился военным человеком (42-43 год)» |
Несколько концлагерей я освобождал: первый - Майданек, это возле Люблина. Дело было в 44-м году, летом. Ну, картина, конечно, там страшная, как и во всех концлагерях. Что они делали: из людей удобрения - в мешках стояли, волосы отдельно - с них тоже что-то делали. Кожу снимали тоже для целей определённых. Массовые убийства, спаливания...
Потом освобождение Варшавы было 14-го января 45-го года, и наступление на Германию уже окончательное - Висло-Одерская операция. 14-го января мы начали вот это освобождение Варшавы, а 17-го закончили и двинулись дальше на запад. Причём уже научились воевать от и до: немцев уже, так сказать, уважали, но не боялись, как это раньше было. Мы шли вперёд, а те, что оставались сзади - сколько их там есть: тысяча, десять тысяч, пятьдесят тысяч - с ними мы разделывались потом. Вот в Минске осталось что-то около 70-ти или 80-ти тысяч. И в Бреславле, и в Кракове тоже, а мы вперёд и всё.
И вот, значит, мы сунулись уже на Берлин - там Зееловские высоты, преодолеть их очень сложно было. Потери пошли. Данные такие, наиболее правдивые: у нас потери там достигали 15-ти тысяч в сутки. Обороняли Берлин, считай, миллион солдат немецких, причём полмиллиона из них составлял сам гарнизон Берлина, а полмиллиона находились в лесах. Между прочим, если бы кто-нибудь мне сказал, что там, в Германии, такие леса могут быть, я б никогда не поверил. Юго-восточнее Берлина, немного Юго-западнее - масса лесов, и там сосредоточены были войска. Причём такие, преданные гитлеру - эсэсовцы, которых привезли откуда-то из Испании, из Франции, из Италии. И вот, мы когда сунулись на Берлин через Зееловские высоты, то большие потери понесли и безрезультатно всё это было. А тут ещё и сведения такие, что они всё время пополнение получают из так называемой Франкфуртско-Губенской группировки - тоже около полумиллиона там солдат. И мы форсированным маршем, значит, огибаем этот Франкфурт, форсируем опять Одер и врезаемся клином таким: тут Берлин остаётся справа (его мы тоже осваиваем), и тесним и уничтожаем вот эту группировку, которая здесь. Уже они не могут в Берлин давать подкрепление и сами находятся под прицелом. Там в основном техники уже не было, потому что танки не пройдут по лесам эти. Орудия ещё действие своё осуществляли, потому что они на конной тяге и по лесам можно было проникнуть. Всё время мы сталкивались с немецкими войсками, и такие вот, с применением огнестрельного оружия личного, всё время бои были. И, надо сказать, что пленных маловато брали. Потому что что с ними делать? Так ведь? Таким образом там многих уничтожали тоже...
- До рукопашной доходило?
Да, и это бывало.
- Приходилось вам один на один с немцем выходить?
(*Вздыхает) Да...
- Расскажете?
Ну, как-нибудь немножко погодя... Я расскажу о другом. Помню, лесистая местность, и такой луг, довольно большой. Смотрим - какая-то железная дорога, причём узкоколейка: видно лес там разрабатывали, вывозили. И рядом домик небольшой. И заметили, что там немцы в форме. Туда мы. Их там семь человек оказалось. Молодые ребята, примерно нашего возраста, самому старшему было 24. Два вообще без оружия. А я, между прочим, со школы ещё немецким немножко языком владел, мог объясняться. И расспрашиваю их: "Вер зинд зи?" (*кто вы?). Они говорят: "Вир зинд але пионирен". Знаете, что это такое? По-немецки "пионирен" - это род войск, это сапёры. И вот они говорят: "Вир керен унс аус урляб". "Урляб" - отпуск. Они возвращаются из отпуска. Ну я им сказал: "Вы узнаёте, с кем имеете дело?" -"Да". Я говорю: "Так что, видите, ваша ситуация сложная". А деть их некуда вообще-то. Если их оставить, то кто-то из нас один, а то и два, должны караулить их, вести куда-то. Так же? Враги ведь. Значит только вывести и расстрелять, и всё. А в то же время тоже ж люди. Посмотрел - ребята такие неплохие. Мешки свои они пораскрывали: и вурст есть (*немецкие колбаски), и шинка есть - всё такое. Ну и у меня душа как-то заболела. Поговорил с ними - вреда большого они не нанесли, только то что связаны, конечно, с немецкой армией. Я так подумал и говорю: "Постараемся, чтоб вы нам полезные были, если сможете". А у нас уже ребята поуставали: тащат на себе миномёты дивизионные, там и ствол, и плита.
- Так вы уже не в артиллерии тогда были?
Нет, я был в артиллерии, но это стрелковое подразделение, а мы как бы приданы туда. Был там взвод миномётный, был взвод артиллерийский, ещё какие-то. И тащить вот эту плиту, она же такая тяжёлая: я не помню, но что-то около килограмм 70-80.
- И что, на руках её тащили?
На плечах. А пулемёт станковый тоже взять: один несёт ствол, и там ещё залита вода - он же водяного охлаждения. А где воду потом брать? Поэтому налил и уже не выливаешь, хранишь эту воду внутри. Тот несёт казённую часть, а тот колёса несёт, тачку эту - тоже согнулся в три погибели. Ребята молодые ж тоже. А другие несут снаряды, гранаты несут, пароны... Вот, и я говорю: "Так, ребята, стрелять этих не будем". -"Как так? А что мы с ними будем делать?" -"Очень просто. Видите, уже вон некоторые едва-едва? Это будут делать они, немцы будут нести". Я их нагрузил, значит, говорю им: "Только кто-нибудь в сторону туда-сюда - але шиссен". -"Вир махен гут".
Двигаемся дальше так. Потом были стычки небольшие, я присадил их, говорю: "Я наблюдаю за вами".
Потом зашли мы в какое-то село. Там старики какие-то жили, немцы - маленькое лесное хозяйство. Расспросил их, говорю: "Тут немцы были?" -"Да, тут вот где-то школа фельдфебелей была, они вот только вчера ушли, никого нет". Ребята занялись, кому положено, приготовлением покушать (в основном трофейное), и в школе разместились. Поели - отдыхать. Такой вот большой класс, там были скамейки, их сдвинули, одни на другие поставили. Я этих немцев посадил вдоль стены, а сам в кресле сел напротив, и автомат держу. Смотрю, они подоставали припасы со своих мешков, мне предлагаю, угащают. Я говорю: "Нет, я не хочу кушать, я только поел". И уснул.
Спал я не долго, минут 15, наверное. Проснулся и сразу за автомат - обстановка ж напряжённая. Они увидели, и говорит мне один: "Руиг, камарад". Товарищ по-немецки - это "геноз", а "камарад" они называли друг друга - тоже типа "товарищ". Говорит: "Канст ду шляфен" - можешь спать, значит - "Вир махен нихтс шлехтес. Вир зинд але мюден". "Мюден" - уставшие. Ну, думаю, преступление это? Нет, не преступление - всё-таки человечность. Говорю: "Ну хорошо, я спать не буду". А сам вздремнул (*смеётся), поспал. Потом проснулся - они ничего: тоже поели и отдыхали.
После этого они с нами дальше продолжали движение. Потом мы вышли на автостраду, и там вели колонны немцев пленных. Так, по-моему, четверых отдали туда, а остальные страшно просились, чтобы их оставить у нас. И их оставили. Так там потом начались бои, и один погиб в бою, воюя против своих.
- В своих что ли стрелял??
Да, стрелял. Стрелял и погиб. А двое остались. Один из них, по-моему, упросил комбата, что тут недалеко его родня, дом, чтоб его отпустить. И тот его отпустил. А второй, Курт его звали, самый такой разбитной был. Механиком он был, или ещё что-то в этом роде. И даже мы с ним как-то сблизились немного: он меня называл Алекс, а я его Курт. И я не заметил, куда он делся, потому что потом начались перетрубации всякие. И появился он совершенно случайно.
Мы тогда уже в Веймаре дислоцировались какое-то время. Вдруг, значит, трактор едет, и на тракторе два прицепа. Он меня увидел, остановил трактор, заглушил, подбежал и обнимает так. Я смотрю, а это Курт. В гимнастёрке нашей, без погон правда. Оказывается, что он как бы вольноопределяющийся, что ли, и работает в нашем подсобном хозяйстве. Хозяйство это находится в Польше, и оттуда поставляют сюда продовольствие: мясо, колбасы - всё там делают. И он сразу же меня тут угостил и колбасой, и ветчиной. А нас уже, так сказать, прижимали - я ж всё-таки не офицер был тогда. И после этого, как только он приезжал оттуда, меня всегда расспрашивали: "Откуда у тебя это всё? Как тебе вдруг привезли? Ты что, генерал потайный?". Хе-хе...
Участвовал я и в освобождении Освенцима тоже, где отец Ющенко был. Это было после того, как мы освободили Варшаву 17-го января 45-го и двинулись на запад. Снег, мороз такой, мы остановились в какой-то посадке, там что-то ели. И тут танки идут наши: что-то около 12-ти или 14-ти штук. Подошли, остановились, вылез из танка одного такой кряжистый, невыского роста майор, или подполковник, и говорит, что вот они получили распоряжение, что в тридцати километрах с чем-то находится концлагерь Освенцим, и надо помочь освобождению. "Но ведь я не могу помочь, потому что у меня нет на броне никого". Танк тогда чувствует себя хорошо, и более эффективен, когда на броне есть люди. Эти люди во-первых ведут обстрел, во-вторых - наблюдение: если увидят, что там где-то пулемёт строчит, выстрелят туда трассирующей пулей - и уже танкист заметит и с пулемёта обстреляет, снаряд может туда послать и так далее. Майор этот говорит комбату нашему: "У меня на броне были солдаты, но сейчас вот никого не осталось. Дай мне стрелков, потом они присоединятся к вам". А у нас как раз с пушкой поломка тогда была. Мы сели и отправились туда.
Двигались где-то часа полтора, подошли к этому Освенциму. Там был пост, какой-то домичек деревянный и шлагбаум. Шлагбаум, и немец стоял в ботах таких соломенных - согревать ноги. Наш танкист прямо на этот шлагбаум, раздавил его. А тот орёт: "Ду бист ферюкт! Вас махст ду!?" (Ты сумасшедший! что ты делаешь!?). Ну, я ему ответил: "Етц ауфхенген!" - "сейчас повесим", что и сделали.
- Повесили его?
Конечно. Дальше мы сразу начали наводить порядок в этом лагере. Там на сторожевых башнях ещё кто-то был, их тоже в расход. Потом ещё подошла какая-то стрелковая часть, со стороны 1-го Украинского фронта. Ну и тут посмотрели мы, что там творится... Боже мой, ужас. Какой у них вид, у этих каторжников, узников... Пооткрывали все запоры, вылазили они: ну, такие, скелеты одни. Там кое-чё ещё я видел: всё то, что они применяли для истязания этих узников. Повозка такая огромная, камнями нагруженная - заставляли их возить...
Да, и нам сказали, что какое-то количество узников были погружены и отправлены под эсэсовской охраной по шоссе на город Ченстохов. Это большой промышленный центр в Польше, и, между прочим, довольно активные бои там проходили. Так вот, этих эсэсовцев мы догнали аж на окраине Ченстохова, и там ещё освободили часть узников. Эсэсовцев почти всех уничтожили. Кто, может быть, индивидуально где-то спрятался...
Я смотрел телевизор недавно, так там сообщали, что всё немецкое поколение, родившееся в те годы (45-й, 46-й, 47-й год) - это дети русских, украинцев и так далее. Чуть ли не 10 миллионов родилось. Я не знаю, было ли такое массовое это дело, но тем не менее... Ну вот, интимности такие расскажу.
В городе бой идёт, немцев вышибают, везде стрельба, то-сё. У нас такие штурмовые группы создавались: автоматчики, пулемёт, ПТР. Так вот, смотрим - какое-то шевеление. Открываем подвал, а там беженцы попрятались: есть старики, а есть и довольно симпатичные женского пола, так сказать. Но тут же ж бой идёт, никак нельзя. Что делать? "Але руиг!" - чтоб спокойствие было, и закрываем чем-то, подпираем. А то, бывало, что двери просто забьём гвоздями, чтоб никто не выбежал. И когда всё успокаивалось уже, то возвращались, чтобы ближе быть в соприкосновении (*посмеивается). Но там так: если кто-то начнёт приставать или какое-то насилие совершать, то они начинали шуметь и всё такое. Ну, короче говоря, нас рассматривали как бандитов, что ли. Поэтому пользовались таким способом, очень хорошим. Зашёл, посмотрел - там симпатичные какие-то: "Але фашистен!" ("Все фашисты", значит). "Але шиссен" ("всех стреляем"). Тут они: "Вас хат эр гезагт?" ("что он сказал?"). -"Эр загте але шиссен". -"О, майн гот! Шиссен? Варум шиссен??! Битте, нихт шиссен!" -"Нихт, але фашистен - але шиссен", и всё. Опять: "О, майн гот! Майне летцте штунде" - это женщины, девушки. Ещё раз: "Але шиссен". Всё, уже погибают они буквально. Потом успокаиваешь всех: "Кайне ангст, вир шиссен мит фляйш пистолен" ("не бойтесь, стрелять будем мясными пистолетами"). Ой, какие они довольные становились! -"Битте! Филь данк! Битте-битте!" - совсем другое дело.
- А не расстреливали разве за такое? Ведь был приказ...
Был приказ, и расстреливали, да. Поэтому надо избежать и этого расстрела, и в то же время как-то что-то для себя менять. Мы этим пользовались. Вот так.
 |
Стояли, помню, в обороне на Висле: холод, очень часто не успеют приготовить поесть. Кормили два раза: утром (часов в пять-шест, не позже) туда с термосами являешься, берёшь что-то, и вечером (где-то уже часов в 10) - какой-то чай, каша. А остальное всё время в этих траншеях, в окопах своих. Холод, мороз, молодые - чёрта б съел, наверное. Правда, консервы получали, и амерканские, и наши, но тоже не мешало бы побольше. А тут смотришь, поляки эти: живёт богатейшим образом, у него там десятки коров, свиньи и всё прочее. И чтобы сам подумал о том, чтобы нам что-то привезти поесть... Так у него прийти забрать, то действительно могут расстрелять - он пожалуется. А уже какой-нибудь фокус провернуть, то другое дело. У нас хорошие были, из английской шерсти такие вот, костюмы - из Ирана мы получали. Шинели хорошие, свитера - офицерам особенно. Ну, нам тоже кое-чего доставалось. Обувь была: ботинки, сапоги с подошвой тёплой. Вот, а командир тоже ж солдат. И, значит, заходим к поляку этому: "Тебе нужны вот ботинки и свитер?", скажем. (А так попроси у этого поляка сала кусок или ещё что-нибудь - "Нитс нима. Пшисько герман забрав" (ничего нет, всё забрал немец). "А где у тебя туалет?" -"Неет, нима, герман пшисько съев" - туалет съел, ага...). Тот: "Да-да-да, варто". -"Ну давай, значит, килограмм сала, две буханки хлеба, биндер (это водка их такая). Это, значит, отдаёшь и забирай". Он сразу к жене своей, принёс, отдал. Оказывается, у него всё есть: и сало, и хлеб, и колбаса. Мы ушли.
Только вышли, сразу заскакивают другие наши товарищи, с повязками - патруль. "К вам заходили только что? Что они принесли? Потому что они будут наказаны за это дело, но учтите, что это военное имущество, вы его не имели права брать, значит вас тоже будет трибунал рассматривать". А он что может сказать? Как бы отделаться только. -"Так, ладно, мы это заберём, если хочешь, а если нет, тогда с нами идёшь. Составим акт, и будешь потом с трибуналом разбираться". -"Не-не-не, ничего не надо, забирайте". Таким образом, всё получили обратно и имеем сало, имеем выпивку дополнительную, хлеб. И много эпизодов таких. Мудрые солдатики были...
- В Польше к вам мирное население не лояльно относилось, да?
Многие очень лояльны были. Я помню, у поляков были такие большие поместья, но хозяевами стали немецкие бароны, а те поляки, что были раньше владельцами, они как бы управляющими стали. Так вот, я помню, зашли в одно такое поместье, они сразу зарезали кабанчика, стали что-то готовить, печёнку жарить, прочее. А мы все уставшие, с пушкой, я немножко подмазал её, посмотрел, как она работает, сел в кресло и заснул. Просыпаюсь - боже мой, что делается: я разутый, значит так, брюки у меня (ватные такие были) подкатаны до колен, ноги в миске с тёплой водой, и две красавицы, его дочери, моют мне ноги.
- Ни хрена себе.
Я обомлел просто. Мне никогда кроме мамы никто не мыл ноги, а тут ещё и такая ситуация. Этот пришёл: "Мы хотели, чтоб вам облегчить", и всё такое. Ну, короче говоря, вот такое отношение было. А было, что и похуже...
Между прочим, когда мы Украинско-Польскую границу преодолели, то некоторые из более старших товарищей, которые воевали и в Финскую войну, стали говорить, мол: "Нам надо домой уже возвращаться, у нас дети дома, а мы свою Родину уже защитили", и всё такое. Но приехал к нам высокопоставленный человек, генерал армии, и сказал: "Братцы, запомните, что путь ваш домой через Берлин идёт. Значит думайте не о том, чтоб домой попасть, а думайте о том, чтоб Берлин взяли".
- А лёгкое ранение вы как получили?
Лёгкое ранение - это гранатой кинул в меня немец. Граната взорвалась, и сюда вот попало, в левую ногу с внутренней стороны. Тут до сих пор ещё осколки сидят.
 |
- Вы курили на фронте?
Да, немножко до фронта ещё даже начал. Собственно, с 42-го года. И курил до 86-го, а потом бросил. Жаль, что поздновато...
Все говорят много о Рейхстаге. Но у них же была ещё Рейхсканцелярия. Причём, это очень важный орган. И мы, я в том числе, брали её.
- А канцелярия эта далеко находится от Рейхстага?
Прилично. Там канцлер, там гитлер, и там были бункеры. Именно там, не в Рейхстаге. И вот здесь наша часть заканчивала войну. Вот тут у меня есть фотографии, которые я взял в бункере Гитлера.
 |
 |
 |
- Номер вашей части можно узнать?
226-й гвардейский полк имени Суворова.
Так вот, когда штурмовали бункер этот и канцелярию, там сильные бои были. Мы её три дня мусолили: где-то с вечера 29-го и до 31-го. Здание такое многоэтажное, и нам доложили, что там чуть ли не батальон целый эсэсовский в подвале. Подкатили туда два самоходных орудия, КВ вот эти, "Клименты Ворошиловы"...
- КВ - это же танк?
Это был не танк. Вот я читаю, говорят: "Танк, танк...". Это самоходное орудие, 152-милиметровое. А танк самый большой был - это ИС, "Иосиф Сталин". А КВ - это не танк. Хотя его даже, по-моему, кто-то из генералов называл танком. Страшной разрушительной силы...
И, значит, подкатили эти орудия, и с двух стволов по первому этажу. Я смотрю - как врезали, а оно как будто дышать стало это здание. Приподнялось и рухнуло. И там всех... (*свистит).
Ну, тут мы изобретательность проявили: поразбирали эти вот гвардейские миномёты и прямо из окон палили, куда хотели. Наша пушка уже там была в отставке, потому что в основном нужна была сила стрелковая - пехота. Сунулись было через Шпрее, а там аэродром, самолёты поднимаются. Я глубоко уверен, что гитлер скрылся, потому что до последней минуты взлетали самолёты и садились.
Мы стали подтягивать оставшиеся силы. Уже всех, кого можно было, пособирали буквально для последнего удара: санитарную роту, музыкальный взвод и так далее. Перед нами была штрафная рота, человек 900. Там встречали даже своих командиров некоторые солдаты. Они переправились через Шпрее (это что-то среднее между рекой и каналом) и там вступили в бой. И буквально через два часа никого не осталось. И дальше уже за нами было слово. Выступил Жуков (я его вообще видел несколько раз, и на охоте с ним бывал уже после войны), и такие вот слова его были: "Гвардейцы, я - командующий фронтом маршал Жуков". Потом он сказал, что наша Победа близка, что мы уже вот-вот с врагом этим справимся окончательно. И ещё он сказал: "Я в вас верю, Родина вас не забудет. Вперёд, в последний бой". Мы кинулись туда, и это был действительно последний бой по взятию Берлина. Там уже начали изучать то, что досталось, бункеры разные.
Между прочим, немцы метро затопили: взорвали шлюзы на Шпрее, и вода хлынула внутрь. И там утонули и немцы, потому что на некоторых станциях госпитали были - там раненые утонули, и наши тоже некоторые погибли, кто оказался в этой ситуации. Ну а здесь, в бункерах, много разных закоулков было. Мы там шарили, находили убитых, отравленных, трупы собак. И там где-то нашли как будто бы Геббельса труп обожжённый, ещё там кого-то, и якобы Гитлера.
- Правда, что Геббельс голый лежал? Я читал где-то.
Я, честно говоря, не видел, чтобы он был голый. Я слышал тоже об этом где-то, но дело в том, что весьма возможно, что это двойник был. Ну, по росту и по всем данным похоже, что это был Геббельс. Я очень хорошо помню другое дело, что начали там шарудить немножко дальше, а там монастырь оказался в подвальных помещениях. Мы туда забрались, а там оказалось вино. И я, помню, полный мешок набрал бутылок вина. Ха-ха-ха, таким образом отмечали.
- Трофеи какие-то кроме фотографий привезли? Оружие например?
Не, оружие возить нельзя. У меня было ружьё, которое мне подарил (вот там расписывался) главнокомандующий группой оккупационных войск (тогда он был после Жукова), Чуйков Василий Иванович.
- Ничего себе, лично вам?
Да. Чуйков был охотник, и Жуков тоже. Они приезжали к нам, а я имел отношение к пограничной службе (граница с американской зоной). Наше подразделение выполняло там обязанности по охране. И вот они высказали пожелание поучаствовать в охоте на свиней диких. А поскольку у меня стаж в этом отношении имелся и я считался неплохим охотником, то отправили с ними меня...
 |
44 год |
- Расскажите про встречу с американцами на Эльбе.
Мы выполняли операцию по уничтожению Франкфуртско-Губенской группировки. Там сильная потасовка была и упорные бои, вплоть до рукопашной.
- И какие чувства были, когда в человека стреляешь?
Ну, чувства, конечно, разные бывают... Конечно это всё - дело труднопреодолимое. Но всё-таки обстановка человека заставляет в результате и это делать тоже. Другого выхода нет...
Так вот, мы охватили Берлин с южной стороны и подошли к реке. Какая река - даже особенно не поинтересовались. И форсировали эту реку с помощью тех средств, которые там были: какие-то катера, лодки и прочее. Форсировали по всем тем правилам, которые уже освоили (мы уже не раз форсировали реки и создавали плацдармы). Сразу укрепились и чувствуем, что ничего такого нет, значит можно продвигаться вперёд. Ещё немного продвинули, и нас обстреляли из пулемётов и миномётов. Ну и мы начали стрелять. Потом кинулись туда, откуда по нам стреляли. Пока туда добрались, там никого уже не было. Но следы того, что там находились люди, были явные: ящики с каким-то продовольствием лежали, тушонка, сигареты, патроны валялись, оружие кое-какое, обмундирование. Причём, я обратил внимание, что обмундирование зелёного цвета. У немцев оно сероватое, а тут зелёные свитеры. Что такое? В общем, я два свитера новых себе взял. Между прочим, я ими пользовался лет тридцать. Мне кажется, что даже ещё остался где-то один. Потом поищу. Кстати, вот фляга моя.
 |
И, значит, я сразу заподозрил, что тут что-то странное, и подумал, что это венгры. Потому что у венгров вот такого цвета зелёного обмундирование было. Думаю: "Откуда они тут взялись?". Мы их, между прочим, не любили. Они злые были, жестокие, похуже немцев.
Продвинулись мы ещё вперёд, и там встретили гражданских немцев - какое-то поселение. Спрашиваем: "Тут солдаты ваши были?" -"Да". -"А куда ж они делись?" -"А их уже почти неделю нет". -"А кто ж вот там в посадке был и стрелял пару часов тому назад?". А они говорят: "Это ами зольдатен" - американские солдаты. Оказалось, что это встреча с американцами была у нас.
- Они, интересно, знали, в кого они стреляют?
Они не знали вначале. А потом уже поняли, потому что мы ещё продвинулись вперёд и встретились уже с ними.
- Кого-то из ваших они тогда убили?
Неа. Никто не был из наших убит, и никто из них не был убит. Но была вот такая стычка. Нас заставили белые повязки одеть на рукав, что-то белое на голове устроить, на машинах повесить флажки белые, и на танках, и на орудиях - везде белые полосы были. Обозначалось, что это мы и что мир. И американцы то же самое как будто сделали себе. И вот это была встреча. Среди них были канадцы украинского происхождения, так что можно было объясняться. Это было 27-го апреля 45-го года. Если в часах буквально, то где-то в 2-3 часа дня. Мы по-солдатски выпили, угостили их этим делом, они нас своим. Причём, мы хлопали друг друга, обнимались. И наша водка им очень понравилась. Потому что их вот эти виски, конечно, критики не выдерживают. Между прочим, в Одессе сейчас разыскивали участников встречи на Эльбе, и оказалось, что я чуть ли не один оставшийся. Ещё кто-то есть, наверное...
К слову скажу, что я всех выдающихся людей того времени, возглавлявших армии, видел. Я видел де Голля на расстоянии каких-то пяти метров.
- Ничего себе, это где?
В Потсдаме.
- Вы были на Потсдамской конференции?
Ну, в конференции я не участвовал (*заливается смехом).
- Я имею в виду, в то время.
Да, да. Я там был. Я десять классов оканчивал в Потсдаме. Потсдам - это поселение королей и императоров немецких, и каждый из них при своём царствовании возводил там свой дворец. В некоторых были драгоценности большие, камни разные вделаны, изумруды, ещё что-то такое. Я помню, что один раз забрались американцы туда и решили поворовать: взяли зубило, молоточек, и двое на посту, а один выдзёбывал вот это. Наши прихватили их там и устроили...
 |
- Кроме де Голля кого ещё видели?
Видел Монтгомери - командующего английским корпусом. Нам сказали, что он должен приехать, и мы собрались посмотреть на него. Короче говоря, приезжают броневички такие, смотрим - наверное, Монтгомери приедет на какой-то машине особой и наверняка будет чем-то отличаться. А потом кто-то говорит: "А вот же он!" -"Где?" -"Вот это он". -"Кто?" Он точно, как все англичане: пилотка на нём зелёная, тут какие-то знаки отличия. И по виду он худощавого телосложения, относительно невысокого роста (ну может чуть выше среднего). Вот это Монтгомери был. И так он суетился что-то там с солдатами, и там генералы были. Ну, короче говоря, у них в этом плане очень демократично.
 |
- А Черчилля не видели?
Нет, Черчилля не видел... Да, ещё Эйзенхауэра видел.
- Скажите как профессионал, чем отличается танк от самоходки?
Разные назначения у них: танк - это такое закрытое, так сказать, сооружение, с люком, с башней и прочим, и туда не заберёшься никакими возможностями. А самоходное орудие - оно в основном что: спереди лобовая защита довольно мощная, сбоку немного, а сзади вообще почти что ничего. Так что ПТР запросто пробивает вот эту броню, она лёгкая. Кроме того, те самоходки, которые были у нас на фронте, они почти все открытые. Таким образом, очень опасно для рассчёта, скажем, в городе, потому что с балкона или через окно бросил гранату и всё... Ну и, пожалуй, у танка больше скорость, потому что самоходка, она предназначена для чего: передвигать орудие.
- В каком звании вы войну закончили?
Очень высоком: не маршал, не генерал армии - гвардии старший сержант. Ха-ха-ха, вот так.
- А командиром орудия вы когда стали?
Командиром орудия я стал уже где-то в декабре 44-го года.
- Про фаустпатроны вы ещё так и недорассказали.
А, так вот, мы увидели, что эти немецкие гитлерюгенд очень активно ими пользуются: сидят в подвалах и по нашим танкам лупят за милую душу. Мы решили, что мы тоже должны их заиметь. Потому что гранату, скажем, противотанковую с окна не бросишь, из подвала откуда-то тоже. А панцерфаустом можно: он как и со стрелкового оружия летит. И мы, значит, обзавелись этим делом и стали пользоваться.
Первой мишенью был даже не танк, а какой-то гренадёрский броневик, что ли. Я по нему с расстояния 80-ти метров запустил. Разворотило там всё к чёртовой матери. Всю переднюю часть - там не толстая броня, сантиметра 3 где-то - этот панцерфауст уничтожил. Потом в уличных боях несколько раз приходилось. Тут, допустим, улицу не пройдёшь - обстреливают с окон, так мы делали что: проваливали стену. Ну а как её по-другому провалишь? Гранатой сложно, долбить тоже не вариант... Между прочим, писатель есть такой, Сивенко. Он написал книгу эту, "Валькирии не прилетят". Так это с нашего полка он.
Между прочим, вот то, что у нас, например, был Гастелло - один из первых лётчиков, который пошёл на таран - немцы это тоже делали, я наблюдал сам. В частности, мы когда уже под Берлином были, на Одере, там была переправа сделана, мосты сапёры соорудили и огромное количество противовоздушной обороны находилось. Там стояло несколько дивизий зенитных, представляете себе? Кроме того, аэродромы рядом, вылетают самолёты наши, когда немцы сюда летят. И очень трудно было, никак не могли они повредить вот эти пути снабжения, эти мосты. И я видел, как немецкий лётчик пикирует и прямо на этот мост: взрывается сам и всё, что на мосту находится, вот... Два случая таких я наблюдал.
 |
- Расскажите, почему вы решили стать хирургом?
Сейчас. У меня, между прочим, зрение повреждено. Я начал рассказывать, и забыл. У нас сильные бои происходили, и наше орудие, оно отбило атаку немцев. Мы танков несколько разбили, но наша пехота отошла, и наши два орудия остались как самостоятельные. Потом подошло подкрепление и наши перешли в наступление. Но они не знали, что тут мы есть. И когда наступали, там был взвод огнемётчиков, и они запалили с огнемётов по нам. Огнемёт - это страшная штука. И на какое-то мгновение я попал под это облучение. У меня был ожог второй степени, и это повлияло на глаза. А вот это прошу прочесть вслух, если можно:
 |
Понятно теперь, что меня связало с медициной?
- Да, но мне сказали, что был один конкретный случай. Про клятву что-то. Хотелось бы из первоисточника услышать.
Это было в Белоруссии, во время операции "Багратион". Мы захватили переправу - железнодорожный мост через реку. А потом немцы накопили силу и на нас начали жать. Обстрел был и орудийный, и миномётный, и пулемётный. Я там непосредственно не был, я чуть-чуть дальше был от этого. Но о том, что немцы отбили этот мост обратно и нескольких наших товарищей прихватили в плен, я знал - нам сказали. А потом, значит, нам дали подкрепление, и мы опять вернули этот мост. И вот, был там такой, звали его Серёжа. Очень хороший паренёк, давно уже воевал с нами. Он был пулемётчик. Так эти фашисты-эсэсовцы его захватили, и что они сделали: когда мы опять отбили этот мост, там были убитые немцы, кто-то раненный был - доходил, часть удрала, а этот Серёжа со связанными сзади руками лежал. И они коробку для пулемётной ленты на костре раскалили до красна - на ней тиснёная звезда была большая такая - и ему приставили к груди. И она как бы приварилась к телу. У него всё это буквально зажарено было. Когда он ещё жив был, я подошёл (ну, я ж с медициной ничего общего не имел) и так вот немножко приподнял, чтобы убрать эту коробку, и увидел, что приподнимается она с кожей, и лёгкое выглядывает, тоже повреждённое. Ну, его быстро забрали... И вот тогда мы поклялись, что... будем мстить за него, понимаете? Мстили...
- Он умер?
Да.
- А вы над пленными так не издевались?
Был момент...
- Расскажете?
Ну вот, когда насмотрелись того, что они наделали с нашими, то решили попробовать пробивную силу ружья ПТРС. Выстроили двадцать человек в затылок друг к другу, по росту так, и сзади в межлопаточную область выстрел из ПТР. Нам известно было, что пуля этого ружья летит до 14-ти километров. Так вот, 16 человек она прошила из 20-ти. 17-го немного повредило, потом его тоже... Не надо это вспоминать, это ужасы войны. Там иногда человек, насмотревшись чего-то... Мы были мирные добрые люди. Что это, лицо бандита? (*показывает на своё фото). А тем не менее... Да, что посеешь, то пожнёшь...
Но, надо сказать, что в то же время и жалко тех, кого приходится убивать.
- Чего жалко-то?
Ну, вот я смотрю на немцев этих пленных: молодые ребята тоже, по 16-17 лет, а кто и постарше. Но такие же, собственно, как и мы. Так подумаешь, что его ждут где-то мать, отец, а он в результате погибает...
Так, поговорим о фронте и кулинарии. Мы были на Висле, в обороне стояли. Конечно, были периоды такие, что недоедали. Молодёжь - всё время что-то хочется. Посъедали всё, что у нас было: каши всякие и прочее. Готовили как: блиндаж был такой, типа земляночки, сверху ветки, доски какие-то, прикрыли землёй немножко и печку там сделали. Но вот топить чем - уже грешили немного, потому что использовали иногда даже ящики от снарядов, хотя их нельзя было, надо было сдавать. Они сухие, из ёлки и сосны, и без дыма горели. Неподалёку от нас артиллерия 76-миллиметровая располагалась. У них сначала были небольшие такие лошади, как и у нас, а потом они поменяли их на немецких тяжеловозов. Приходилось видеть? Это очень большие кони, копыта у них огромные, но он почти не бегает, он только так вот идёт. Но тяговая сила колоссальная. И вот, мы узнали, что этого коня одного во время обстрела убило. А мы ж тоже к артиллерии относимся противотанковой, значит можно пойти достать мяса там. Ребята говорят: "Кто пойдёт?" Выбрали меня и ещё одного. Ну, видимо считали, что я мог это увереннее сделать: переговорить, достать, убедить и так далее.
Пришли мы туда - капитан там, комбат. Спрашиваем: "У вас тут коня недавно убило? Мы тоже артиллеристы, то и сё, мяса бы нам". Тот говорит: "Слышишь, да куда там, моментально всё слопали. Тут же столько народа, а кухни не было". (Кухню, оказывается, разбили во время артналёта). -"Ну не может быть такого. Сколько там нам надо? Нас два рассчёта каких-то всего". (Тогда кто-то выбыл, нас человек 12 осталось). -"Да я дал бы вам, что ж я, пожалел бы? Ну нету, ничего нету". Я говорю: "А где его разделывали?" -"А вот там овраг такой - там". Говорю: "Ну может кишки какие-то остались, железы?". -"Да, может быть". -"Ну ладно". Пошли мы туда и смотрим: действительно, там притрусило уже (это январь 45-го был, 6-е или 7-е число, по-моему), но видно, что разделывали. Шкура валяется, кишки, ещё что-то. И я смотрю - да, вот это самое "дело", с одним яйцом. Мы так друг на друга посмотрели, кинули в мешок...
Приходим домой, все говорят: "Ну что? Где? Давай-давай! Будем варить". -"Что ты будешь варить? Нечего варить" -"Как?! Коня такого, понимаешь ли, убило, а вы не могли чего-нибудь хотя бы прихватить: кости какие-то, мозг повыбивать. Топор нужно было взять с собой". Я говорю: "Да есть у нас и топор, и всё остальное - не было ни костей, ничего". -"Да ну, знаете, всё, больше вы не пользуетесь авторитетом". Говорим: "Ну, между прочим, кое-чего там нашли". Все посмотрели так: "Это съедобное?" -"Ну давай попробуем". Порезали меленько совсем, разделили, по-моему, на шесть котелков - котелок на двоих - засыпали туда мясо, потом туда ещё добавили, что оставалось: крупу какую-то и прочее, и вот это яйцо. Варили часов 10, наверное. И сделали суп: это прелесть просто.
- Вкусный?
Да-а. Ничего вкуснее мы не ели...
После этого, когда мы уже прорыв на Висле сделали, мы какое-то имение захватили. Там тоже немецкий барон хозяином был, но он удрал. А вместо него поляк какой-то остался. Он спрятался от нас. Коров у него несколько десятков, свиней - то наверное больше сотни. Вот, и каждый стреляет себе кабанчика. Что он с ним сделает, он не думает: сейчас же вот будем двигаться в наступление. Я лично пристрелил свинтуса такого, килограмм, наверное, на 60. Быстренько скомандовал, чтобы помогали - ребята там такие боевые были. Повытаскивали из библиотеки старинные книги всякие, обложили, зажгли, обшмалили его, ножом поскоблили. Я говорю: "В чём его готовить будем?" Воды нет, так снег есть. Посмотрел, а там ванна. Притащили эту ванну сюда, забили её чопом, кинули туда кабанчика этого, снегом засыпали. Всё, что было, поснимали - двери, окна, стулья, кресла - обложили эту ванну и зажгли (такие вещи дорогостоящие, но нам тогда наплевать было). Смотрю - кипит уже, варится. Оно, значит, кипело там где-то с час, не меньше. Потом воды не стало, оно уже жарилось там. И тут: "Приготовиться к движению!" Значит что: сразу всё сворачивается, и тронулись - дальше догонять немцев. А с этим что ж делать? Что, чтоб пропало? Ни в коем случае. Нашли какой-то большой мешок, тут петли, тут завязка. Я говорю: "Ну, Бог с ним, я всё-таки ответственный в каком-то смысле (командир орудия, ха-ха), давай, кидай сюда его". Один держит, те, значит, кинули его в мешок, ещё и этим топленым салом залили. Я почувствовал, что потекло мне аж в сапоги. Но, тем не менее, холодно, быстро оно там схватило. Пошли.
И появилась у нас вот такая шамовка. И получилось, что хлеба не было. Где-то какие-то галеты нашли: они часто у немцев были, небольшие такие. Как наелись этого дела, и начался понос. До неимоверности. Мы ж жира до этого не ели практически (это уже дней 20 прошло после того, как мы ели вот эту "штуку"), а тут такое мясо жирное - свинина, с салом пополам, пахнет так, и каждый по куску такому слопал. Оно застыло уже, так даже просто и с куском мешка отрезали и ели. У нас был Ткачук - здоровый такой парень, украинец, откуда-то с Сумской области - так у него так разобрало это дело, что он сел просто на станину, штаны опустил и так вот ехал. И дорожка такая тянулась. Я тоже выскакивал, где какая канавка, какое-то дерево, да и вижу, что все таким же образом, и всё время спускают штаны. И вот так мы, значит, двигались. Что делать?
Тут остановились возле одной посадки, и я смотрю - дуб стоит. Вспомнил, чему дома учили: нарезал веточек сырых целый котелок, снега туда, вскипятил. Получилось буквально как чернила. Налил себе три четверти солдатской кружки, выпил и воскрес сразу. И тут я всех начал тоже угощать этим делом...
Между прочим, товарищ у меня там был, Поликарп. Мы с ним просто побратались на фронте: он был наводчиком - я был наводчиком, потом он стал командиром орудия, и я тоже стал командиром орудия. Так вот, Полик тоже участвовал в этом, и тоже "приболел".
- Из тех, кто с вами начинал воевать летом 43-го, остался кто-нибудь в живых?
Да, остались. Мы после Победы встречались. В Москве у нас были сборы, есть фотографии.
- После тяжёлого ранения вы снова вернулись в свою часть?
Да.
 |
Поликарп |
- Говорят, вы участвовали в параде Победы в Москве?
Было дело.
- Так расскажите.
Ну, сразу же после войны началась подготовка в параду. Между прочим, в Берлине тоже был парад Победы. Оккупационные войска: наши, французы и так далее. Тут демобилизации пошли. Первая была по 1900-й год рождения. Потом сразу же вторая пошла демобилизация - по 1905-й год. Потом третья - по 10-й. Потом сразу тех, кто с 10-го по 20-й родились. Сильно шли демобилизации. И кончилось тем, что в 46-м году осенью демобилизовали 24-й год. Между прочим, некоторые из тех, кого мы освобождали в Германии, остарбайтеры, они пришли в армию позже нас на много и раньше нас ушли. Они фактически в войне и не участвовали, потому что их прихватили уже в самом конце.
Ну, значит, все старики демобилизуются, а тут к параду Победы подготовка (но ещё об этом никто не знал). Начали нас готовить: отобрали молодых - а я ж был молодой тогда, 20 лет всего навсего. Хотя у меня ещё плохо тогда зажила вот здесь рана, но я скрывал это. Надо сказать, что тренировки к параду производились на аэродроме Темпельхоф. Нагрузка потрясающая: мы в день там больше 12-ти часов маршировали. Разваливались сапоги буквально через несколько дней, гимнастёрки выцвевали.
Тут прилетает самолёт с каким-то маршалом - проверить, как мы там ходим уже. Так и сяк, значит: "Всем СВТ выдать" - винтовки эти со штыками. Потом кто-то такой: "СВТ устарела. Первому ряду (а я иногда попадал и в первый ряд даже по росту своему) ручные пулемёты дать". Это ж попробуй его потаскай - 22 килограмма весит - при такой жаре. Короче говоря, загнали "в доску" уже.
Тем временем начали формировать войска. Нам тоже сказали вначале, что мы в Россию будем отправлены. Но потом оставили здесь, в Германии, а в Россию поехали другие. Оказалось, что их отправили на Дальний Восток, Квантунскую армию придержать. А потом нам заявляют, что мы едем в Москву от 1-го Белорусского фронта, и перечисляются лица. Был у меня товарищ, Николай Петров, старшина. Хороший парень, москвич. А командиром дивизии тогда был генерал - забыл фамилию - он москвич тоже, и знал этого Петрова каким-то образом. И, значит, задание такое боевое нам даётся: чуть ли не целый вагон отводится, будем везти то-то и то-то, и в том числе трофейные немецкие знамёна. Мы их взяли в штабе 8-й армии, и потом ещё из 5-й армии какие-то знамёна были. Надо сказать, что многие из них оказались выпачканы, некоторые в крови даже. А то мокрыми их смотали, там плесень пошла: тряхнёшь - запах такой неприятный. Нужно было их сушить, щётками обрабатывать - на кой чёрт они нужны? Ругались там...
Потом всё это было погружено, и оказывается, что в нашем вагоне ещё и вот этого командира дивизии, генерала, некоторые, так сказать, трофеи. Короче говоря, там пианино было хорошее, чемоданов десятка три - это всё Николай Петров занимался этим делом. В нашем распоряжении было несколько человек и почти весь вагон, потому что ещё кто-то, видно, из командного состава что-то поручил...
Ну вот, привезли всё это в Москву. Там Петров занимался тем, что отдавал, кому что передали - я в это не вникал совершенно. А нас с этими знамёнами разместили в каких-то казармах в пригороде Москвы (по-моему, 89-я дивизия внутренних войск там располагалась). И вот, началось формирование. Я думал, что нам предложат принять участие в параде Победы: всё-таки молодые, столько тренировались и так дальше. Но об этом перестала идти речь, а определили нас в так называемые носильщики знамён - батальон, кажется, сводный. Короче говоря, 200 человек подобралось для этого - 200 знамён там было, трофейных этих. Их высушили, привели в порядок. Фронтовиков набралось только меньше половины. Таким образом, 120 человек среди этих двухсот - люди, которые совершенно не принимали участие в боях и вообще в армии служили всего каких-нибудь три месяца. Молодые ребята совершенно. Это уже были, по-моему, 27-го или даже 28-го года рождения. Были там всякие мнения: некоторые говорили, что всего 50 человек достаточно, потом перешли на 100, а потом на 200 перешли. 200 этих носильщиков - 200 бросков надо было сделать...
 |
- Ну так бросали вы эти знамёна?
Бросали, да, ну и что, не будем вспоминать.
- Вы же историческая личность, я впервые такого человека встречаю, а вы не хотите рассказывать.
Ха-ха-ха. Я рассказал. Ничего такого особенного...
- Вы помните, какое у вас было знамя?
М-м-м, да: это было знамя гренадёрского полка какого-то. Где-то у меня даже осталась фотография. Что-то связанное с гитлером там написано было, "гренадир режимент". Бросали всё к одному месту - к мавзолею туда.
 |
2013 год |
- И каким вы по счёту были, не помните?
Где-то 8-й или 9-й. У меня где-то были фотографии такие, когда нас на тренировке снимали.
- Покажете?
Если найду. У меня об этом неважные воспоминания. Не хочу я...
- Почему, если не секрет?
Ну, получилась такая штука... Бог с ним, это не имеет такого значения.
* * *
Бывало, стоишь на посту: уставший, мокрый. Другой раз уснул, и немножко мороз прижал. И всё это превратилось в какую-то корку. Начинаешь ворочаться, оно хрустит, ломается, пар с тебя идёт. Потом курю, дым пускаю под одежду, он идёт вокруг, так приятно - тёплый, и сюда выходит. Ха-ха-ха...
| Интервью и лит. обработка: | Д. Куринной |
