- Родился я в 1923 году в пригороде Астрахани - в Рабочем городке Нариманского района. Отец работал рулевым на пассажирском винтовом пароходе “Спартаковец”, который возил рабочих из города на завод и обратно, а мама мыла полы в школе. Нас, детей, в семье было пять человек. Я был средним, старше меня были сестра и брат. Один из младших братьев вскоре умер, долго не прожив.
Детство у меня было беззаботное, я бегал по улицам, голубей гонял. А потом пошел работать токарем на завод “10 лет Октября”.
- После окончания школы?
- А я почти не учился. Четыре класса окончил и все, хватит. У меня в детстве случилась психическая травма: во время половодья меня с мостков сбила женщина и я почти утонул, но меня вовремя спасли. После этой травмы у меня стали появляться приступы панического страха. Тогда лечения никакого не было и мне никто не мог помочь с этим справиться. Поэтому после четвертого класса я решил не продолжать учебу.
- Как Вам запомнилось 22 июня 1941 года?
- Я в это время был учеником токаря, но 22 июня был выходным днем, и я на работу не пошел, гулял по городу. О начале войны мне сказал отец, вечером возвратившийся с рейса. Они у себя на пароходе в штурманской включили радио и там услышали сообщение о начале войны. Отец сказал, что в судовой журнал даже сделали запись об услышанном по радио сообщении.
- Отца сразу забрали в армию?
- Нет, он по возрасту не подходил под мобилизацию. Повоевать он успел еще в Первую мировую войну и даже побывал в плену у немцев. Два раза пытался бежать из плена, третий раз оказался удачным. А во время Сталинградской битвы отца, вместе с пароходом, забрали в Сталинград, где он участвовал в работе на волжских переправах, перевозя боеприпасы в сражающийся город.
- Чем Вы во время войны занимались на заводе?
- Точил корпуса минометных мин.
- Когда Вас призвали в армию?
- Прогуливаюсь я как-то по улице, а навстречу мне мои друзья идут: “Колька, у тебя паспорт есть?” - “Есть. А зачем?” - “Иди в военкомат к комиссару. Завтра все вместе в армию идем. Мы уже свои повестки получили”. Хотя у меня была бронь и мне можно было остаться в городе, но я записался добровольцем и нас всех быстро оформили и быстро отправили в армию. Так что в армию я ушел, даже не получив от военкомата повестки. Я даже никакого заявления не писал, просто пришел, паспорт сдал и меня включили в списки отправляемых на фронт.
Пришел домой, сообщил родителям о том, что меня в армию забирают. Отец с матерью собрали мне в дорогу немного продуктов и мать повела меня в военкомат, который находился за семь километров от дома в Трусовском районе города. Когда пришли туда, оказалось, что пока нас не могут отправить на фронт из-за отсутствия эшелона для перевозки призывников, и всех отправили по домам, приказав явиться на следующий день. Это продлилось десять дней и все это время, каждый день, мама вместе со мной ходила в военкомат и обратно. Затем эшелон для нас был все-таки выделен и нас отправили.
Привезли нас в село Ерзовка, что недалеко от Сталинграда, а там нам говорят: “Переправляйтесь обратно через Волгу и отправляйтесь в село Среднепогромное”. Что поделаешь, переправились. В Среднепогромном нас разместили в школу. Сидели мы там уже и не гражданские вроде бы, но еще и не бойцы Красной армии. Никому до нас дела не было, никто нас не кормил, и мы сидели, голодали.
- У вас там был курс молодого бойца?
- Никакого “бойца”! Мы просто там сидели и все. Ни стрелять нас не учили, ни строем ходить. Месяц мы там пробыли. Из еды нам давали только хлеба немного. Потом приехали какие-то холеные мордатые военные, привезли какую-то пушку и стали нас расспрашивать: “Покажи затвор”. А я всегда говорил, не стесняясь, правду и на подобный вопрос встал и сказал: “Я кушать хочу, а не оружие изучать”. Военные мне говорят: “Садись” и тут же с вопросом поднимают кого-то другого. Пока находились в Среднепогромном, мы все свое барахло в селе на еду променяли, особенно с радостью у нас местные забрали наши новые ботинки, в которых мы отправились из дому. Потом, когда в апреле месяце нас пешком погнали из Среднепогромного в Верхнепогромное, большинство из нас шло по грязи без обуви, в одних только носках.
Тот офицер, который нас встретил в Верхнепогромном, был получше предыдущих. Он был строгим и после ранения в ногу слегка прихрамывал. Из-за этой особенности он получил среди нас прозвище “кидай-нога”. В Верхнепогромном нас хоть покормили более-менее сносно, и мы уже так не голодали. Но в этом селе мы надолго не задержались, поскольку нас погнали еще дальше. Пришли в какую-то деревню, там нам выдали по двести грамм сухарей и вернули обратно в Верхнепогромное. Я думал: “Да что же это нас туда-сюда гоняют? Из-за каких-то сухарей пришлось идти целых десять километров!” Но, на обратном пути нас развернули и отправили в Сталинград.
- Вас до этого момента так и не переодели в форму?
- Нет, мы все так же шли в своей одёже и в большинстве своем босиком. На мне были надеты носки из собачьего пуха и еще одни шерстяные носки имелись про запас. Те, кто шел босиком, старался в грязь не лезть, прыгая по сухим кочкам.
Дошли до берега Волги, там нас на большом пароме, который тянул маленький пароходик, переправили на противоположный берег. Когда пришли в Сталинград, там нас посадили на поезд и повезли в сторону Калача-на-Дону. Это был конец апреля сорок второго года, фронт был еще далеко. Выгрузили на станции Ляпичев. Помню, там хутор был, а в нем стояла деревянная церковь. Вот как раз уже в Ляпичеве нас обули, одели и стали мы военными людьми. А раз мы военные, то и кормить нас стали, как полагается, по крайней мере хлеба мы там наелись от души.
- Что за пушку вы изучали, находясь за Волгой?
- Да это была какая-то допотопная пушка времен царя Гороха, на деревянных колесах. Ее мы и “изучали”, да к тому же еще и маршировали по селу, перемешивая грязь ногами.
В Ляпичеве собрали не только нас, туда привезли призывников из других мест и стали из нас формировать механизированную бригаду. Формирование проходило одновременно и в Калаче и Ляпичеве. Однажды нас всех выстроили, чтобы распределять кого куда дальше отправить служить. Подходит офицер, спрашивает: “На кого вас учили?” - “Ни на кого” - “Как так? А винтовку вы изучали?” - “Нет” - “Не может такого быть. Придется вас обучить”. И обернувшись к сопровождающему, сказал: “В резерв их!” В результате нас таких необученных, человек сто набралось.
Некоторое время нас учили азам военной службы, а потом, все-таки, не задерживая, погрузили в эшелон и отправили на фронт на харьковское направление. Разгрузили эшелон на станции Купянск. Когда прибыли на место, я попал служить в артиллерию и меня зачислили разведчиком во взвод управления дивизиона к младшему лейтенанту Тищенко. Там же, под Харьковом, я принял воинскую присягу и меня направили разведчиком в первую батарею.
- Как происходило принятие присяги?
- Это происходило при батарее. Нас, четырнадцать человек, построили, затем каждый выходил из строя, зачитывал текст присяги.
Когда я принял свой первый бой, Харьков уже был в окружении. Это был уже не первый раз, когда наши войска теряли этот город. Мне, можно сказать, повезло - моя часть не успела попасть в этот Харьковский котел, он захлопнулся буквально перед нашим носом. Но с этого момента мы стали отступать. Настолько покружили мы по местности, что я уже даже не знал, куда мы идем: вперед или назад. Пройдем какое-то расстояние, останавливаемся и ночью копаем наблюдательный пункт, оборудуя его образцово, по уставу. Наш командир батареи, старший лейтенант Знаменский, до войны был директором школы и очень уж любил, чтобы все делалось согласно Уставов и наставлений.
- Расскажите про первый свой бой, пожалуйста.
- Я не помню место, где это произошло. Там я впервые увидел и убитых и раненых. Пушкарям нашей батареи в тот день удалось подбить три немецких танка. Помню, там стоял мост деревянный и мы, перед тем как отступить, его подожгли.
Отступали мы, отступали, и, в конце концов, немцы прижали нас к Дону. И только увидев эту реку, я понял насколько далеко мы отступили. Мы хотели с ходу переправиться через Дон, но, когда подошли к переправе, увидели, сколько там скопилось машин, техники и вооружения. Мы тогда разместились неподалеку и стали ждать своей очереди на переправу. Утром, как только рассвело, помкомвзода говорит мне: “Коля, пойдем, к реке сходим”. Ну, я пошел, ведь он мой начальник и я должен подчиняться ему. Спустились к воде, только умылись, смотрим: десятка четыре самолетов летят. Подлетели они к переправе через Дон и как начали ее бомбить! Что там стало твориться - просто жуть! Я бросился бежать, отбежал подальше по берегу и упал на землю. От сильного удара о землю меня спасла шинельная скатка, висевшая через плечо, у нас многие называли ее “хомутом”.
Стал я наверх подниматься. Выкарабкался, смотрю, а полка нашего нет на месте, он куда-то уехал, вернее убежал. А в это время немецкие самолеты переправу утюжат: одни самолеты отбомбившись улетают, а на их место прилетают другие и тоже бросают бомбы. Там такая каша получилась - все горит, взрывается, люди кричат! По реке в это время плыл пароход, так немецкие самолеты и его тоже разбомбили. Я впервые увидел такой ужас. Бросился я искать свой полк. Бегу, а вокруг меня пчелы летают и кусают - видимо осколками немецких бомб разрушило пасеку, стоявшую у берега. Пока бежал, у меня щеку раздуло от укусов.
Нашел свой полк, прибегаю туда. Младший лейтенант меня спрашивает: “Где помкомвзвода?”, а я ему говорю: “Он убежал от меня, когда началась бомбежка”. Командир взвода уточнил, где это произошло и говорит мне: “Пошли”. Пришли к берегу, походили, поискали помкомвзвода и в результате нашли его убитым. Ведь он побежал, не став падать на землю как я, а беглого всегда осколок находит.
- Переправу быстро восстановили?
- Не знаю, мы не стали там переправляться, а поехали вдоль берега искать другую переправу. Мы могли передвигаться довольно быстро - у нас каждая пушка была прицеплена к машине, а личный состав сидел в кузове. Если бы мы были пехотой и передвигались пешком, то нам проще было бы попросту переплыть Дон, а тут пришлось искать, где можно переправиться. Хорошо, что нашли.
- Какие пушки были на вооружении в полку?
- 76-миллиметровые, образца тридцать девятого года. Тяжелые они были! Когда мы пришли в Сталинград, там нам дали уже другие пушки - тоже такого же калибра, но уже гораздо легче. У первых щиток имел закругленные края, а у новых он уже был прямоугольным. Все новые пушки были хорошо проклепанными.
Пробыли мы в Сталинграде, пока получали новые пушки, а затем нас отправили в Дубовку, где переправили через Волгу. Расположились мы на левом берегу, отдохнули немного и занялись формированием. Меня, как опытного разведчика, перевели во взвод управления дивизиона.
- Кто еще, кроме разведчиков, входил во взвод управления дивизиона?
- Там под командованием лейтенанта Гуртика, командира взвода, было четыре разведчика, четыре телефониста и четыре радиста. Командиром дивизиона у нас был капитан, фамилию уже не помню, под командованием которого находилось двенадцать пушек - три батареи по четыре орудия в каждой. Кстати, хоть мы на тот момент уже считались сформированной отдельной механизированной бригадой, своего знамени мы по-прежнему не имели. Мы вообще непонятно за кем были закреплены, могли придаваться любой армии.
К нам в полк пришло пополнение, мы его немного обучили, а затем полк снова переправили через Волгу и отправили в Сталинград. Переправлялись оба раза на паромах, которые в большом количестве курсировали через Волгу. Немцы тогда уже входили в город и переправы уже часто подвергались бомбардировке. Вечером полк переправился, выгрузился на центральной переправе, а ночью ушел в район Мамаева кургана. Но расположились мы не на самом Мамаевом кургане, а выдвинулись вперед и чуть правее, ближе к заводу “Красный Октябрь”, навстречу наступающему врагу. Когда мы оборудовали там для себя позиции, немцы уже заняли центральный вокзал Сталинграда. Но мы об этом не знали, поэтому, услышав стрельбу и крики в том районе, нас, двоих разведчиков, послали узнать и разведать обстановку. Мы отправились. Не добравшись до вокзала, мы столкнулись с немцами, которые из трамвая обстреляли нас из пулемета. Поняв, что к вокзалу уже не пробиться, решили возвращаться обратно. Вернулись, доложили в штабе, что до вокзала дойти не смогли, встретили немцев.
С вершины Мамаева кургана было далеко видать всю равнину вокруг. Видно было даже, как на аэродроме немецкие самолеты взлетали. На склон кургана ни один танк поначалу не мог въехать: появится там немецкий танк - наши его сожгут, вылезет наш - немцы его тоже расстреляют. У нас каждый разведчик на руке носил компас, как часы, так вот на Мамаевом кургане компасом невозможно было пользоваться, стрелка начинала тут же бегать как угорелая.
- Какое оружие у Вас было в Сталинграде?
- Автомат. Сперва, при формировании, нам выдали кавалерийские карабины, с которыми мы приняли присягу на станции Купянск под Харьковом. С этим карабином я отступал от Харькова до Сталинграда, а уже когда мы за Волгой проходили укомплектование, там нам выдали автоматы, а все карабины мы сдали. В то время армия начинала оснащаться уже получше: когда мы ехали под Харьков, нам даже не выдали перевязочных пакетов, а уже в Сталинграде их было столько, что хоть десяток себе бери.
- А недостаток в боеприпасах в Сталинграде ощущался?
- Нет, там всего хватало.
- Где разместили орудия вашего дивизиона? На склоне Мамаева кургана?
- Нет, все наши двенадцать пушек были размещены на улицах города. Причем каждое орудие ставилось посередине улицы, избегая стен домов. А то еще ненароком при бомбежке рухнет стена и похоронит под собой весь расчет.
- Какова была Ваша задача как разведчика в городских условиях?
- Мы никуда не ходили, просто выбирали точку повыше, залезали на нее и оттуда в бинокль наблюдали за противником. Бинокли были у всех наших разведчиков, при этом предпочтение отдавалось советской оптике с шестикратным увеличением. Иногда, когда работали в поле, приходилось использовать стереотрубу - у нее увеличение было аж двадцатикратное!
- Немецкие танки выходили на ваши батареи в уличных боях в Сталинграде?
- Я не пушкарь, я у орудия не сидел, поэтому не знаю. Хотя знал, как работать с артиллерийской панорамой, и умел вести огонь из пушки.
- Разглядев с высоты цели для своих артиллеристов, как вы им передавали информацию?
- С нами был телефонист, он с нами на любом наблюдательном пункте находился. Без телефониста мы никуда не выдвигались, потому что иначе в разведке не было смысла: цели мы обнаружим, а сообщить о них не сможем. У нас была постоянная связь со штабом дивизиона, куда мы сообщали об увиденном, а те уже передавали информацию на батареи. Хотя у пушкарей в батареях тоже были разведчики, но мы считались старше них, поскольку числились при штабе.
- Батарейные разведчики сообщали информацию в дивизион?
- Нет, они подчинялись командиру батареи, поэтому вся информация от них шла только на батарею. Командирами батарей каждый день в дивизион подавались сводки об обнаруженных и уничтоженных целях: если их орудия подбили танк, и разведчики это подтвердили, то об этом обязательно сообщалось в дивизион.
- На какие позиции вы отошли после Мамаева кургана?
- Мы долгое время никуда не отходили, стояли там же. Первый батальон нашей бригады стоял насмерть, но сдержал немецкий натиск. Там не только наша бригада полегла, но и много других частей. С наших позиций нас увели уже позже.
Однажды меня отправили с донесением в штаб в район Тракторного завода. Мне вручили пакет, дали в помощники радиста, и мы отправились в путь, причем шли мы по знакомым местам, где бывали еще до начала Сталинградской битвы. Помню, я удивился тому, как все изменилось: все густые деревья, которые росли там раньше, от обстрелов и бомбежек превратились во что-то обгоревшее и обугленное. Нашли штаб, он оказался в каком-то большом бункере. Все стены внутри были сделаны из бетона. Начальство не стало под берегом прятаться, как все остальные войска, а нашло для себя место понадежнее. Ведь у берега если от артиллерийского обстрела еще можно было спрятаться, то от самолета и его бомб укрытия не было. Вошли внутрь, а там все начальство собралось - от полковников до генералов. Елки-палки! Нас грозно спросили: “Чьи такие?”, мы в ответ протянули пакет: “Приказано доставить”. Пакет у нас какой-то полковник принял и сказал: “Садитесь, отдыхайте пока”. Мы как сели, так сразу оба и уснули. Потом кто-то нас растолкал, нам вручили пакет, и мы его доставили в свой полк. Оказалось, что в этом пакете был приказ отвести нашу бригаду за Волгу. Да сколько там от той бригады осталось-то...
Мы переехали к заводским цехам, вот только не помню, “Красный Октябрь” это был или “Баррикады”. Помню орудия мы выстроили вдоль заводской стены и ходили вокруг, охраняя их и штаб. Для нас была организована переправа, мы вместе с пушками перебрались на левый берег Волги, а оттуда, из Сталинграда, мы ушли в сторону Саратовской области, где нас в очередной раз пополнили личным составом и нашу 9-ю механизированную бригаду ввели в состав 5-го механизированного корпуса 6-й танковой армии.
- Как долго вы находились в Саратовской области?
- Месяца два, наверное. Там были огромные, так называемые, “Татищевские лагеря”, где мы получали на пополнение личный состав. Народ на пополнение приходил разный: кто из госпиталя, кто впервые призван был. Там сортировкой людей тыловики занимались, они сами решали, кого куда направить. Тылового офицера можно было сразу отличить: они ходили все чистенькие, все важные такие. А наши офицеры - командир взвода или командир батареи - носили солдатские шинели и те во многих местах осколками пробитые. Идем мы как-то, уже холод наступил, морозы, а у нас на головах пилотки. Мы края пилоток опустили, чтобы уши не мерзли. Навстречу нам какой-то лейтенант-тыловик, увидел нас, раскричался: “Что это за команда? Что за вид? Надеть пилотки как положено!” Наш командир взвода ему презрительно так говорит: “А ты кто такой? Лейтенант? Вот и молчи! Перед тобой тоже офицер стоит. Причем, в отличие от тебя, боевой!” А наших офицеров от рядовых отличить невозможно было, все мы одинаково были одеты.
- Пушки новые получили при пополнении?
- Все новое получили! Укомплектовали бригаду как положено! Затем вместе с 6-й танковой армией, которая комплектовалась под Тамбовом, мы прибыли в Подмосковье. У нас на тот момент из автомобилей были только “ЗиСы” и, по прибытию, мы все свои машины сдали, получив взамен “Студебеккеры”. Иностранные машины - “козелки” - были у нас в полку и раньше, еще под Харьковом, они у зенитчиков их 76-миллиметровые зенитки таскали. Эти машины мы получили еще при формировании в Ляпичеве. Но они оказались негодными для наших условий: как только в песке застрянут, так у них сразу начинали шестеренки “лететь”.
Вместе с 6-й танковой армией мы отправились в сторону Брянска и Смоленска. Южнее нас происходило сражение на Курско-Орловской дуге, а мы прорывались в сторону Белоруссии на северном участке. Так получилось, что во время всего пути следования мы не заходили в города и не участвовали в уличных боях. Нашей задачей было выбивать танки у противника на открытых участках, а в городах мы могли пострадать от стрельбы из укрытий или, впоследствии, от огня фауст-патронов.
- В составе 6-й танковой армии были иностранные танки?
- Да, были у нас такие, “Валентинками” назывались. Но у этого танка пушка очень маленькая была. Ой, бестолковый танк! Много их в болотах потопили. А как в бой вступили, они все первыми там и погорели - немец их щелкал как орехи!
К тому времени меня уже опять отправили разведчиком в батарею, на этот раз в третью. Чем-то я не понравился командиру батареи, и он приказал моему командиру взвода: “Отправь его в пехоту воевать”. Командир взвода встал, подошел к командиру батареи и сказал: “А может и меня в пехоту тоже отправишь? Вместе с ним?” Командир батареи тогда слегка поостыл и сказал: “Ладно, пусть остается”. Этот командир в свое время тоже в Сталинграде воевал и имел на своем счету пять подбитых танков, правда командовал он тогда 45-миллиметровыми пушками.
Наш командир взвода управления увлекался астрономией и нас разведчиков, по возможности, этому обучал. Мы с его помощью знали почти все звезды и могли в ясную погоду прекрасно ориентироваться по ним. Командир взвода управления меня всегда везде с собой таскал, даже потом отправил меня учиться на младшего командира.
- Где проходило обучение?
- Да там же, еще когда в Московской области стояли, перед тем как вступить в бой. Мы целый месяц учились, чтобы получить звание “сержант”. Только закончилось обучение, и нас на фронт отправили.
Когда мы еще под Москвой стояли в лесу на формировании, решили с ребятами сходить на речку искупаться. Смотрим, на противоположном берегу полянка - хорошая такая, на ней много ягод растет. Переплыли мы на ту сторону, стали собирать ягоды. И вдруг видим - лежат на этой полянке останки наших солдат в белых маскхалатах. Давно они там, по-видимому, лежали, ещё с сорок первого года, почти все уже в скелеты превратились. Один из нас решил из остатков обмундирования погибшего достать документы, чтобы узнать, кем были эти ребята. Достал книжку, раскрыл ее, прочел, да как закричит! А это оказались документы его родного брата, про которого в семью раньше пришло извещение о том, что он пропал без вести! Представляете? Вот ведь как случается в жизни!
Когда мы дошли до Белоруссии, мы поняли, насколько “Студебеккеры” хорошие машины. Наши “ЗИСы” там точно бы не прошли: болотистая местность, дожди и грязь. А “американец” трехосный, сам идет по бездорожью как трактор, да еще кому-нибудь лебедкой пройти поможет, вытащив из грязи.
- Вы постоянно были в движении?
- Конечно. Зачем нам оборона? Мы все время вперед двигались. Захватим какой-нибудь участок фронта, нас меняет другая часть, а мы отправляемся транспортные коммуникации прерывать, такие, например, как шоссе Минск - Варшава. Ох, хорошая это была дорога - прямая, шириной метров двадцать! Чтобы немец не отступал по ней, мы ему отход перерезали. Перерезали и опять шли вперед.
- Каким образом перерезали? Оставляя пушки?
- Там не только пушки, там и пехота, и танки готовы были встретить отступающих немцев, ведь на каждом танке обязательно десантники сидели. Мы со многими нашими танкистами были знакомы. Один раз, правда это уже было, когда границу перешли, я с другим разведчиком ездил на разведку на танке. Танкист нам предложил залезть внутрь машины, но я сказал: “Я не полезу, я останусь наверху”. Заехали в город: он пустой, никого нет, лишь огни везде горят. Помню, мы там обнаружили брошенную немецкую машину, которую немцы загрузили елками рождественскими и елочными игрушками. Брать ее себе не стали, как въехали в город на танке, так на нем же обратно и вернулись.
- Куда вы направились после боев в районе Белоруссии?
- Нас вернули в Москву, там опять пополнили техникой, вооружением и личным составом, а затем отправили на юг, освобождать Киев. Когда мы прибыли туда, Киев уже был взят и мы, как новая свежая часть, с ходу вышли на марш и пошли дальше. Взяли Белую Церковь и стали участвовать в Корсунь-Шевченковской операции, где окружили немецкие части. С Украины затем двинулись на Молдавию, там под Яссами стояли долго, бились с немцами. Мы бы взяли Яссы, но у нас сил не хватало, выдохлись все, поэтому нас там сменили другие части, а нас отвели в тыл на доформирование. Три месяца мы не могли взять Яссы, но все-таки взяли. Удалось это только тогда, когда этот город хорошо обработали артиллерийским огнем: час по переднему краю били, а затем переносили огонь вглубь обороны. В артподготовке участвовали различные орудия - от гаубиц до легких пушек. Наши пушки тоже участвовали в этом обстреле, поскольку ими удавалось отлично уничтожать цели, а осколочно-фугасные снаряды прекрасно использовались против немецкой пехоты.
Перейдя границу, мы вошли в Румынию. Взяли Бухарест и пошли на Венгрию. Там опять надолго остановились, теперь около венгерской столицы Будапешта.
Зашли мы как-то ночью вчетвером в одну деревню, смотрим, а там два брошенных немцами мотоцикла стоят. Нам стало интересно, чего это они тут стоят. Решили проверить, не заминированы ли они. Осмотрели внимательно - вроде мин нет. Захотелось нам на них прокатиться, но, как выяснилось, никто из нас не умел водить мотоцикл. Потолкали их немного и бросили, пошли дальше. Когда вернулись, доложили о мотоциклах своему начальству. Тут же была дана команда шоферам, те быстро приехали и забрали нашу находку.
Однажды у нас в кукурузе случилась маленькая война между разведчиками. Отправились мы в разведку через поле и там столкнулись с такой же разведгруппой, которая шла в нашу сторону. Все произошло внезапно - мы их своими гранатами забросали, а они нас своими. Немецкие гранаты хорошо ловить, поэтому мы успевали их гранаты с деревянными длинными ручками поднимать и обратно немцам кидать. В этом бою у нас телефонист погиб: он гранату успел поймать, а на то чтобы отбросить ему не хватило времени. Граната взорвалась у него в руке, разворотив ему весь живот. Немцев убитых там тоже несколько осталось, кто-то успел отойти, а несколько человек мы смогли взять в плен.
В Венгрии меня наградили Орденом Славы. До этого на меня четырежды подавали наградные, но они почему-то не прошли. Видимо из-за того, что я с начальником штаба дивизиона капитаном Крупским не в ладах был. Он мне неоднократно предлагал: “Иди ко мне в штаб, будешь у меня ординарцем”. Я доложил об этом своему командиру батареи, тот говорит, чтобы я сам решал, нужно мне это или нет. А мы тогда ординарцев при начальстве называли “придурками” или “холуями”. Соответственно, я не захотел, чтобы и в мой адрес такие слова применялись, поэтому пришел к Крупскому и сказал ему: “Слушай, капитан, я со своим командиром батареи прошел половину всей нашей страны. Разве я в Венгрии смогу его бросить? Я уже привык и к нему, и ко всей нашей батарее, поэтому не пойду к тебе”. Тот разозлился: “Не пойдешь? Тогда вот те четыре наградных, которые на тебя подали, я не пущу дальше. Сейчас у тебя одна Слава, а было бы все три - еще на две Славы наградные уже написаны. Но ты за свое упрямство ничего у меня не получишь!” А мне тогда на награды было все равно, я ему ответил: “Да не нужны мне твои награды, мне главное, чтобы живым остаться!” Начальник штаба, конечно, на мои слова оскорбился, но слово свое сдержал - больше награждения орденом Славы у меня не было.
- Вам довелось воевать против венгерских частей?
- А как же! Наши разведчики даже в плен их брали. Смотришь: возвращается разведгруппа, тащит за собой пленного венгра и его пулемет. Венгр раненый, слегка покалеченный, но не сопротивляется, ползет. Мы выдвигались навстречу группе, помогали им до наших позиций добраться. А вообще, в целом, как противник, венгры были хороши, не то что румыны. С ними мы тоже воевали.
- Румыны в сорок четвертом году стали нашими союзниками. Они стали вместе с вами воевать?
- Нет, может где-то в других местах они воевали, но рядом с нами их не было. Ой, ну их! Они в атаку ходили не цепью, как наши войска или немецкие, а колоннами человек по десять. Стоило нашему снаряду попасть точно в эту колонну, там сразу погибало много румын.
- С какими национальными частями вам еще приходилось встречаться?
- С поляками вместе воевал. Мы, как говорится, “огнем и колесами” поддерживали их наступление в районе города Ленино, в Белоруссии. Там сформированные польские части - первая дивизия имени Костюшко - впервые вступили в бой. Поляки два населенных пункта взяли, а на третьем остановились. Мы их поддерживали, сколько могли, но и мы тоже выдохлись. Поэтому нас с того участка фронта сняли, увезли, а поляки остались там. Но без артиллерийского прикрытия они не остались: мы еще толком не покинули свои позиции, а нам на замену уже новые части прибыли.
- С местным населением за границей контактировали?
- А как нам с ними контактировать, ведь я не понимаю их, а они не понимают меня. Хотя, если нужно было что-то, то на пальцах им показывали. Румыны - те жили очень бедно, а вот жители Венгрии, Чехословакии, Австрии жили побогаче. Когда мы в своих походах немного “задели” территорию Германии, немки, увидев наши части, испугались и стояли, закрыв глаза руками. А я еще перед этим где-то раздобыл себе “кубанку” и носил ее вместо пилотки. Немцы увидели у меня ее на голове и сразу испуганно заговорили, что “пришли казаки”, а казаков они там боялись еще с давних пор. Моего отца, когда он в Первую мировую был в плену у немцев, те чуть не расстреляли как “казака”, увидев его красивый большой чуб.
- Как вас встречало население Австрии?
- Те нам совсем не рады были, а вот в Чехословакии - там встречали так встречали! Нашим войскам был оказан самый радушный прием, нас просто забросали букетами цветов. А вот в Венгрии, например, в одном городке, нам вместе с цветами бросили и гранату. Чехи нам прямо на улице накрыли столы: пей, сколько хочешь! Все вокруг тебя обнимают, приветствуют, кричат: “Наздар! Наздар!”
- В Венгрии местные жители угощали вас вином?
- Я за весь свой боевой путь какого только вина не попробовал! Мы шли по виноградным краям - Молдавия, Румыния, Венгрия.
- В городских боях часто принимали участие?
- Например, в Вене у нас были очень тяжелые бои. Там, в домах, засели немцы с фаустпатронами, и наши танкисты очень боялись идти вперед, потому что было опасно, могли пожечь танки. Вперед пускали пехоту и только когда она пройдет вперед по улице, только тогда начинали движение танки. По танкам стреляли отовсюду: и из подвалов, и из окон.
- Вы свои пушки использовали в городе для подавления огневых точек?
- Конечно использовали, мы артиллерию в Вене применяли по необходимости. Но мы ее взяли довольно быстро, Вена - это вам не Будапешт! Там мы Буду взяли почти сразу, а вот Пешт, который был на другом берегу Дуная, взять не смогли.
- Где Вы встретили День Победы?
- Название этого местечка я не запомнил. Мы в это время шли на Прагу. Мы взяли Вену и нас развернули на Чехословакию. Шли мы вдоль Дуная, проехали Венский лес. В честь Победы наше командование устроило парад, а затем празднично накрыло для нас столы. Только солдатики выпили хорошо, как вдруг объявили тревогу и нас бросили в бой. Так что Великая Отечественная война для нас закончилась не девятого, а двенадцатого мая. В Чехословакии была большая немецкая группировка: мы этих немцев там в плен брали и брали - по дорогам их вели огромными колоннами.
- С власовцами доводилось встречаться?
- Мы против них несколько дней сражались, это было где-то в Белоруссии. Русский на русского шел в атаку. Но потом мы кого-то побили, а кого-то в плен взяли.
- А в Чехословакии их в плен не брали?
- Нет, там мы брали в плен чехов, которые с немцами против нас сражались. Взяли одного такого, а он нам кричит: “Я коммунист!” Да какой ты коммунист, если ты в нас стрелял!
- Как поступали с этими пленными?
- Отдавали чехам, те их куда-то уводили.
- Случаи расстрелов на месте были?
- Конечно были, особенно если еще после боя не отошел кто-то и старался на пленных всю свою злобу выместить. Был случай, когда кто-то просто в пленного каску бросил, та попала в голову и убила человека. Злые все тогда были.
- Куда вас направили после окончания боевых действий?
- Мы остались в Праге. Вернее, не в самой столице, а в лесу, неподалеку. Через день нас подняли ночью по тревоги и приказали грузиться в эшелон. Погрузились мы сами, погрузили все свое хозяйство - танки, машины, пушки - и поехали. А куда едем, мы и в то время и сами не знали. Узнали об этом уже только когда приехали в Новосибирск. Там к нам в вагон пришел полковник и сказал: “Гуляйте, ребята, пейте! Снова едем на войну!”
- Вам во время следования эшелона спиртное выдавали?
- Да куда там! Сами на станциях покупали. Местные ведрами к вагонам водку таскали, кружками зачерпывали и протягивали нам: “Пейте, ребята. Только деньги платите”. Водки было полно!
- А деньги у вас откуда были?
- Так мы же ехали из-за границы и везли с собой много разного трофейного барахла. Вот это все мы сначала в одном месте выменивали на деньги, а затем в другом месте на эти деньги покупали водку.
- Что брали в качестве трофеев?
- Я лично брал шоколад. А чего еще там брать? Зайдешь в магазин, там висят хорошие костюмы. Но куда они мне? Не буду же я его с собой в вещмешке таскать. Можно было и золота набрать, набив им полные карманы. А вдруг меня ранят или убьют? Тогда все это золото из моих карманов кто-нибудь выгребет и заберет себе. Да еще, наверняка, и скажет про меня: “Вон, мародер какой!”
- Вам разрешалось отправлять посылки весом не более пяти килограмм?
- Я один раз отправил и больше не стал. Я бы, может, и не отправил совсем, но однажды ко мне подошел командир батареи и спросил, отправил ли я посылку. Я ответил, что у меня ничего нет и мне нечего отправить. Тогда он сказал: “Вон там, в кабине, лежит тюк ткани - возьми его. Там еще чулки есть, если хочешь, тоже возьми”. Ну, я взял все, что он предложил, добавил от себя еще трое часов: одни золотые, одни серебряные, одни простые. Серебряные часы мне австриец подарил перед тем как мы в Вену входили, а остальные я в магазине взял. Австрийцам наговорили, что идут коммунисты, у которых на голове рога растут, и этот австриец все пытался у меня рассмотреть рога. Вот какая у них пропаганда была, как людей вводили в заблуждение! Я шапку снял, он пощупал мою голову, засмеялся и подарил мне карманные часы с крышкой и цепочкой. А золотые часы были женскими, маленькими такими, с тонким браслетиком. Еще я брал мыло, хотел тоже отправить домой, но его у меня украли. Причем украли свои же, три украинца. В Вене командир батареи поделился со мной куском хромовой кожи на сапоги. Я пришел к себе, завернул в этот хром свое мыло и убрал. Эти трое при этом присутствовали и все видели. Когда проснулся, нет ни кожи на сапоги ни мыла. Я спрашиваю у этих хохлов: “Куда дели мое имущество?”, а они все как один в ответ: “Мы не видели, мы не знаем”. Я одному из них, сержанту, говорю: “Ну, если найду, то держитесь!” А потом как-то забыл об этом и не стал разыскивать свое добро.
- Куда вас повезли из Новосибирска?
- Нас повезли в Монголию, там выгрузили и мы, пройдя через пустыню Гоби и перевалив через Хинганский хребет, пошли на японцев. Как у нас говорили: “Прошли сначала полями, а затем буграми”. Правда, вся Квантунская армия, увидев такую силу, разбежалась при нашем появлении.
- Где тяжелее было передвигаться: по пустыне или через горы?
- А нам везде одинаково легко было: мы же не пешком шли, а на машине ехали. А вот танкистам было тяжело через перевалы двигаться: у них танки иногда падали вниз с обрывов. Тяжелые танки продвигались более-менее, а вот легкие часто или опрокидывались, или скользили и срывались в пропасть. В основном это были старые танки БТ с пушкой калибром сорок пять миллиметров, мы их называли “бэтушки”. Нам их дали уже в Монголии, они там всю войну простояли. И зачем только взяли эти танки, ведь толку от них было мало.
- Как решали проблему снабжения водой при пересечении пустыни Гоби?
- А мы заранее набирали для себя воду, набирая полные бочки. Эти бочки накрывали, защищая от прямых солнечных лучей, поэтому вода не нагревалась и оставалась прохладной.
- После того как вы перебрались через Хинганский хребет, вы сразу вступили в бои?
- Да, только там разве бои были… Совсем не то, что с немцами. Вот те наши части, которые шли с востока, те сильные бои вели, у них танки горели. А наши танки пришли к Тихому океану почти не встречая сопротивления. Мы же с тыла зашли, японцы не ожидали наши танки позади себя увидеть.
- Японцы сдавались в плен?
- Нам никто не сдавался. Японцы от нас бежали впереди китайцев, переодевшись в гражданское. И поди разбери - китаец он или японец. Но нападения японцев на наших солдат все же случались - они выскакивали из домов и маленькой косой убивали наших солдат. У нас в батарее таким образом погиб телефонист. Поэтому нам строго приказывали не ходить близко к постройкам, а ходить посередине улицы и держать оружие наготове, чтобы открыть огонь при первой же опасности. В основном так нелепо погибало молодое пополнение, двадцать седьмого года рождения, которое нам прислали перед наступлением. А мы, “старики”, уже были достаточно опытными и не попадали в такие неприятности. Хотя какой из меня “старик” - ведь когда война закончилась, мне было всего двадцать два года.
- После окончания боевых действий против японцев вашу часть расформировали?
- Нет, нас повезли в Советский Союз, в Забайкалье. Говорили, что оттуда нас должны перебросить в Киевский военный округ. Но когда китайцы у себя начали чудить, устроив гражданскую войну между коммунистами и Гоминьданом, нас на границе задержали, и мы там в землянках жили. Прослужил я еще два года, демобилизовавшись в сорок седьмом году в звании “гвардии старший сержант”. Нашей бригаде перед этим присвоили звание “гвардейская” и сменили нумерацию: она теперь стала именоваться не девятой, а тридцать первой гвардейской.
- Можно Вам еще задать несколько вопросов?
- Пожалуйста, задавайте.
- Что у Вас, как у разведчика, во время выхода в рейды, имелось при себе из оружия, кроме автомата?
- Гранаты были, нож. Все, как положено. Нам финки не выдавали, мы их сами для себя добывали. У меня даже не финка была, а большой раскладной нож - если воткнешь в кого, то кишки выпустишь. У всех разведчиков обязательно был компас.
- Карты местности с собой носили?
- Нет. Карта была только у командира батареи, большой такой лист бумажный. Когда мы наступаем, у него одна карта, а как только мы этот рубеж возьмем, так у него сразу новая появляется, а старая в обязательном порядке сдается в штаб. Когда командир разглядывал свою карту, то и я тоже ее внимательно старался изучить и запомнить. А когда нам давалось задание, он просто показывал на карте: “Пойдете вот сюда, в этот квадрат. Расстояние километров пять”. Но карты были не всегда точны. Например, нам говорил командир батареи: “Там есть колодец”. Мы приходим на место, а этого колодца уже не существует. Или, например, на военной карте отмечены все тригонометрические вышки, а как начнешь их искать на местности, так ни одной не найдешь.
- Вам по нормам довольствия табак выдавался?
- Все время получали табак, вернее, махорку. Но я не курил, а все то, что получил, отдавал своим друзьям, таким же, как и я, “старикам”. Старшина мне говорит: “Тебе не буду выдавать табак, потому что ты не куришь”, а я ему: “Ты выдавай, как положено, а я сам решу куда его девать”. Лейтенант Гуртик у нас был очень сильно курящим и радовался каждой подаренной ему пачке махорки. После войны нам вместо махорки стали выдавать японские сигареты, целыми блоками. Их старшина каждому навязывал: “Бери, даже если не куришь”. Мы тогда стояли в лесу, вокруг одни сопки, вот от безделья я и стал там баловаться куревом. Всю войну не курил, а как только вывели в Советский Союз, так пристрастился к курению. Когда домой уезжал, мне с собой в дорогу семь или восемь блоков дали. Привез, угостил отца, а он попробовал и говорит: “Ерунда все это, я лучше свой табачок покуривать буду” - он для себя табак выращивал самостоятельно. А вот “наркомовские” сто грамм нам, пока мы шли по своей территории, не выдавали. Я как-то спросил у одного ветерана: “Слушай, ты сто грамм на фронте пил?”, он отвечает: “Пил”. Я его тогда со смехом спрашиваю: “Федя, а где же ты тогда служил? Ты, наверное, штабная крыса, раз каждый день был при выпивке? Видимо, на переднем крае ты не был и пороха не нюхал”. А когда при Брежневе стали выдавать удостоверения участника войны, то Феде и еще паре человек их не дали. Наши потом все удивлялись: “А Федя-то, оказывается, не воевал! Хотя вон как своими подвигами гордился, “фронтовик”!” Это сейчас всех уравняли, а тогда было четкое разделение - кто фронтовик, а кто тыловик. Тогда и надбавки получали по-разному, в зависимости от того, где ты просидел всю войну - в окопе или в тылу.
- Вши одолевали?
- Сами посудите, если мы за всю зиму, находясь на переднем крае, ни разу не имели возможности помыться. Тут как-то я услышал недавно, что якобы на фронте каждую неделю людей в баню водили. Да кто это придумал? Это же надо всех снять с передовой, а кто тогда останется оборону держать? Да и где эту баню расположить? Не перед окопами же.
- Как боролись со вшами?
- Как только отведут нас в тыл, мы тут же брали бочки, наливали внутрь немного воды, сверху укладывали деревянные решетки, на которых размещали свое барахло и разводили под бочкой костер, устраивая прожарку. Ох, какая вонь в это время стояла! Пропарим одежду и, пока она просыхает, сами в речке моемся и стираем свое нижнее белье - рубахи с кальсонами, портянки. Никаких банно-прачечных у нас не было, все свое стирали сами.
- Вы носили сапоги или ботинки?
- По своей территории я шел, обутым в ботинки с обмотками. А уже в Румынии мне старшина выдал материал, я отдал его сапожнику и тот сшил сапоги с брезентовыми голенищами. Но в таких сапогах по сырости не очень-то походишь. Однажды осенью мы выручали какое-то подразделение кубанских казаков. После боя подходит ко мне один казак и говорит: “Эй, приятель, сапоги-то у тебя уже все мокрые. Возьми, вон, из кучи, какие тебе по размеру подойдут”. Я выбрал себе казачьи сапоги, а свои брезентовые кому-то отдал. Правда, долго я в этих сапогах не походил, они пришли в негодность и мне пришлось следующие свои сапоги снять с убитого немца. Вот это были хорошие сапоги! Голенище у них было не очень широким, ноге вполне удобно. В болото в них зайду, ноги сухими остаются. В этих сапогах я поехал с японцами воевать, там всю войну пробыл и снял их лишь тогда, когда нас вывели в Советский Союз. Нам в тот раз полностью меняли обмундирование и, вместо кирзовых сапог, выдали японские сапоги коричневого цвета. У них на пятках были специальные выступы в виде шишечки, чтобы их было удобнее снимать с ноги, наступив другой ногой на этот выступ. Помню, я из этих сапог по тогдашней моде сделал себе “гармошку”.
- За ношение обуви противника не ругали?
- Да это смотря на какого офицера нарвешься. Бывает, дурак попадется, так он начинает требовать, чтобы все было по правильному, да еще и пистолетом угрожать начинает. А другой понимает, что солдату главное, чтобы воевать было удобно.
- Какой возраст был у разведчиков в вашем взводе управления?
- Все молодыми были, пацаны еще. Все телефонисты тоже молодыми были.
- Каким составом обычно уходили в разведку?
- Всем составом, вчетвером. Если надо было оборудовать наблюдательный пункт где-нибудь поблизости на нейтральной полосе, то всегда телефониста с собой брали, у него катушка на спине с проводом, в руках аппарат телефонный и он прокладывает телефонную линию для связи с командиром батареи. Если далеко надо было идти, то нам уже давали радиста с радиостанцией, ведь провод телефонный туда не протянешь. Рация у него не сильно большая была, но тяжелая. А другой раз отправлялись совсем без связи.
- Вы сами не могли по рации работать?
- Нет, нас этому не обучали. Да у нас и своих дел хватало, поэтому связью занимались только связисты.
- Артиллерийская разведка в тыл к врагу не ходила?
- Нет, мы ходили не дальше вражеских позиций. Мы и на передке прекрасно видели то, что нам было нужно. Иногда подбирались настолько близко к немецким окопам, что было слышно, как они там ходят, разговаривают. Нам везло, что они в это время нас не замечали.
- Не возникало желания в такие моменты им туда гранату бросить?
- Если бы мы им гранату бросили, то они нам точно не дали бы уйти обратно и моментально из нас сделали котлету. Один раз нас немцы загнали в речку. Шли мы и случайно на них наткнулись. Их было человек пятнадцать, и они нас в кольцо взяли. Мы были вынуждены, уходя от немцев, залезть в реку и там просидеть всю ночь. Погрузились мы в воду практически полностью, только рот над поверхностью оставался, чтобы дышать. Хорошо, что ночь была и они нас не заметили, просто постреляли вокруг и ушли. А мы только наутро, когда рассвело и стало видно, что немцев рядом нет, выбрались из воды. Прежде чем выбраться на берег, я отправился осмотреться. Возвращаюсь обратно и тут подо мной разрывается мина. Мне старший сержант потом говорил: “Ну, думаем, все - в клочья порвало тебя и вдруг ты из дыма выбегаешь”. А меня от взрыва подбросило вверх, а осколки пошли низом и не задели. Все говорили, что я в рубашке родился.
Однажды на территории Венгрии мы расположились в каком-то замке. Боеприпасов у нас к тому времени практически ни у кого не осталось, и мы стояли, ждали пока отставшие наши тыловики привезут нам боеприпасы. Утром ко мне пришел денщик командира батареи и позвал завтракать - он где-то раздобыл сметаны и напек оладушек. Елки-палки! Отказываться было бы глупо, пошел, поел. Выхожу на улицу, говорю: “Товарищ старший лейтенант, немцы”, а он не услышал видимо и просит, чтобы я ему дал пострелять из своего трофейного “парабеллума”. Я ему повторяю: “Немцы!”, тут он услышал: “Ну-ка, дай бинокль”. Посмотрел и как крикнет: “Да там цепь идет, а за ней вторая! Быстро бежим отсюда!” По пути забежали в первую батарею, а их командир спит лежит. Растолкали его: “Немцы идут! Давай к своим пушкам!” Сами к своим орудиям побежали. У нас на тот момент всего два рабочих орудия было, остальные два вышли из строя и были непригодны к стрельбе - у них пробило противооткатник и откатник, вытекла вся жидкость - поэтому мы их в ремонт отдали. Постреляли мы все снаряды, что у нас имелись, потом Клим, наводчик, снял с пушек прицелы, выбросил их в снег и мы побежали, бросив свои орудия. Не руками же их тянуть, они ведь тяжелые! А времени на то, чтобы подогнать машину и прицепить к ней пушку у нас совсем не было. А погода в тот день был хорошей: солнечная, безветренная, снег блестел на солнце и слепил глаза. Нас спас танк. Мы бежим, а танкисты нам кричат, чтобы мы убегали, а они нас прикроют. Там, у них на броне, уже кто-то раненый сидел. И вот этот танк даст залп, немцы ложатся, потом поднимаются, а в них из пулемета танкисты очередь дают. Пока они немцев задерживали, мы “салом пятки смазывали”. Видим, на дороге в кювете лежит разбитой наша машина, а вокруг нее снаряды валяются. Вот так мы чуть в плен не попали. Потом говорили, что начальство наших тыловиков расстреляло за их безалаберность, за то, что они вовремя не доставили боеприпасы и оставили целое подразделение небоеспособным.
- Трофейные пистолеты пользовались у вас популярностью?
- У меня было их два: один “парабеллум”, а другой маленький такой пистолетик, дамский - у меня его потом командир взвода выпросил. Дамский я нашел в одном из домов: захожу внутрь, а он там на столике у зеркала, рядом с дамской сумочкой, лежит, блестит. Я сначала подумал, что это не настоящий пистолет, а игрушка, но затем вытащил магазин и увидел в нем патроны. Понял, что пистолет боевой и тут же сунул его в карман. Комвзвода как увидел его у меня, так стал выпрашивать: “Подари, подари. Зачем он тебе? Ведь тебе еще служить”. Я послушал его, махнул рукой и отдал этот пистолетик командиру взвода. А потом комвзвода получил три осколка в живот, его повезли в госпиталь и там на перевязочном пункте у него этот пистолет отобрали. Там все забирали у раненых, что в их карманах было. После окончания войны все имеющееся трофейное оружие у солдат забирали. Командир батареи ко мне подошел и спрашивает: “У тебя пистолет трофейный есть?” - “Есть” - “Сдай его, а то домой поедешь и не дай бог кого-нибудь из него хлопнешь по дурости”. Я начал отнекиваться, но он настаивал: “Знаю я тебя!” Делать нечего, отдал я ему этот пистолет.
- Что скажете о немецком оружии?
- Немецкий пистолет был хорошим оружием, но автомат у них был все-таки получше, ничем нашим не уступал. Я одно время и сам ходил, вооруженный немецким автоматом. У немецкого автомата пружина была потолще и закрыта, а в наших автоматах пружина была открыта и очень слабая. Если наш автомат чистый, то стреляет отлично, а попадет песок, так первый патрон выстрелит без проблем, а на втором может сразу заклинить. Тут выход только один - чистить.
- Из японского оружия довелось пострелять?
- Нет, мне в руки оно не попадало. Я японцев близко увидел только когда их пленных в вагоне везли.
- Были случаи расстрелов перед строем за какие-нибудь преступления?
- Расстреливали. У нас старшину одного расстреляли еще под Сталинградом, когда немцы далеко от города были. В районе Сталинграда были воздушные бои между нашими и немецкими самолетами. И вот один наш летчик со сбитого самолета на парашюте спустился. Наши его подобрали, привели к себе в расположение и говорят этому старшине: “Пусти-ка раненого в палатку”. Тот стал возражать: “А я что, под дождем остаться должен что ли?” Видимо он там еще много чего наговорил, может нагрубил вышестоящим командирам, я при этом не был. А вот при расстреле присутствовал: построили всю нашу бригаду и при всех этого старшину расстреляли. А в Венгрии расстреляли перед строем солдата, который убежал с переднего края. Не подумал дурак, что бежать ему некуда, все равно ведь поймают. Так он мало того, что оставил передовую, он еще и какую-то венгерскую женщину изнасиловал. Пензенский мужик был, двое детей у него. Расстреляли его, закопали в яму и холмика даже не оставили, с землей сровняли.
- Были в батарее случаи небоевых потерь?
- Под Москвой дело было. Недалеко от нас стояло подразделение прожектористов и звукоуловителей, состоящее из девушек. Один наш командир батареи по фамилии Майборода частенько к ним туда похаживал. Девчонками командовал какой-то старший сержант, командир отделения, они его люто ненавидели. Вот этот старший сержант кого-то из девчонок приревновал к Майбороде и из ревности нашего офицера пристрелил.
- У вас на батарее были женщины?
- Однажды появилась одна. Когда мы уже в Венгрии были, прислали нам санинструктором хохлушку. У нее, говорили, даже какой-то медицинский диплом имелся. Но в это время вернулся из госпиталя наш санинструктор, хороший парень. Поэтому хохлушку отправили санинструктором во вторую батарею, там ее приняли. Ее потом ранило. Видел, как танкисты ее раненую тащили на броню: она кричит, ватные штаны на ней в клочья порваны, все кровью пропитались. Ничего, перевязали ее в госпитале, залатали и отправили в тыл. Еще одна у нас была в штабе. Но та была неофициальной женой начальника разведки, они вместе сожительствовали. Любила она выйти, покрасоваться перед солдатами: одета хорошо, в сапожки обута. Но однажды она попалась на глаза командиру бригады и, на свою беду, повернулась к нему задом. Тому не понравилось это, и он приказал ей: “Что это за солдатка? Ну-ка, вон отсюда!”
- Вы каску постоянно носили?
- Каску? Да я ее вообще не носил! Еще когда отступали от Харькова, один наш телефонист, страдающий куриной слепотой, присел отдохнуть у дерева. А в это время пролетала “рама”, бросила бомбу и ее осколками этого телефониста убило. А он сидел в каске, и я видел, во что осколки превратили ее: они эту каску прямо в череп ему вдавили. После увиденного я каску больше никогда и не носил, понимая, что толку от нее никакого, если пуля попадет.
- Как вас кормили на фронте?
- Слабовато кормили. А вот когда мы перешли границу, то стали сами себе добывать пропитание. При этом питались так хорошо, что у всех морды появились и мы говорили старшине: “На черта мне твоя кухня сдалась!” Например, нам выдавали ржаной хлеб, а мы для себя доставали буханку белого. Обычно нам выдавали по две буханки хлеба на батарею, а что это аж на пятьдесят человек - много что ли. Помпохоз, старший лейтенант, все подшучивал над нами: “Куда вы хлеб девать будете?” Но за границей рацион солдатской кухни тоже изменился: когда в дивизион приезжала кухня и повар кричал: “Третья батарея, идите получать пищу!”, мы лениво у него интересовались: “А что там сегодня дают?” Спирт выдаешь?” В ответ слышали: “Сегодня поросенок. Жирный!” - “Неее, ешь его сам, мы уже наелись”. Мы обычно заходили в какой-нибудь магазин и набирали там для себя колбасы и других продуктов, или какого-нибудь поросенка ловили, а потом приносили все это на батарею. Батарейные “старички” этого поросенка зажарят, накроют стол и потом всех приглашают: “Ешьте, пацаны”.
- У вас о молодых солдатах постоянно заботились?
- Мы их постоянно опекали, оберегали. Они о нас тоже заботились. Если мы долго не возвращаемся из задания, а они приготовили поесть, то они эмалированное ведро, в котором готовили пищу, укутывали чем-нибудь, чтобы к нашему приходу еда сохранялась теплой. Когда мы возвращались усталыми и измученными, они тут же начинали хлопотать над нами. Еще о нас постоянно заботились пожилые солдаты, ведь мы для них были мальчишками, у них сыновья были такого же возраста, как и мы. Пожилых солдат потом в первую очередь из Маньчжурии демобилизовали, тех кто родился с девятисотого по девятьсот пятый год.
- Немцы вели агитацию и пропаганду на переднем крае?
- Они часто листовки над нами разбрасывали, когда мы еще отступали. Мы эти листовки использовали в качестве бумаги для самокруток, ведь нам махорку давали, а во что ее заворачивать - нет и бумага была в дефиците. Но листовки нужно было поднимать с большой осторожностью, чтобы никто из начальства не увидел. Один пушкарь, парень видный и красивый, поднял листовку, а на следующий день его арестовали и больше мы его не видели.
- Это работа особого отдела?
- У них в каждой батарее были свои крысы, которые докладывали особисту, о чем говорят солдаты. У нас особистом был капитан, тоже меня к себе в денщики звал, говорил: “Приходи, будешь мне с кухни завтраки с обедами носить, а не на передовой сидеть”. Я попытался отказаться, но особист приказал, а против приказа не попрешь. Возвращаюсь к себе в батарею за барахлом своим, а мне командир батареи говорит: “Ты сегодня в наряд идешь”. Я говорю, что не могу идти в наряд, поскольку приказом начальника особого отдела назначен к нему адъютантом и попросил его похлопотать за меня, чтобы вернуть обратно в родную батарею. Командир батареи пошел к особисту, но тот его даже не стал слушать, а покрыл матом и тот ушел обратно без меня. В особом отделе я пробыл всего дня три, а потом пришел полковой приказ отправить меня учиться на младшего командира - это мой командир взвода еще раньше успел подать на меня заявку на учебу. Особист меня вызвал и сказал: “Ничего не поделаешь, иди учись. Я себе взамен тебя нового адъютанта найду. Но ты не забывай обо мне, если услышишь на батарее кто о чем говорит - сразу мне докладывай”.
- Что можете сказать о политработниках?
- В сорок втором комиссары у нас были в каждой батарее, а вот уже через год их всех убрали, остались только парторги - по одному на дивизион. А для чего они были нужны эти политработники? Только лишний хлеб ели! Если только газету почитать перед солдатами, так там и газет-то не было, а как только появлялась, то ее сразу на бумагу для самокруток рвали.
- Японская авиация в Маньчжурии совершала налеты на ваши боевые порядки?
- Нет, я их самолетов в небе не видел. И артиллерия их не обстреливала наши танки, поэтому мы шли вперед и вперед, не задерживаясь нигде, до самого Мукдена. И, как в песне поется: “На Тихом океане свой закончили поход”.
- Вы письма домой писали?
- Писал, но почти всегда одно и тоже - жив-здоров. Но не всегда были подходящие условия для того, чтобы писать письмо. Сидишь, например, в окопе, а тебя потихоньку снегом заносит - какие уж тут письма. Однажды я не писал домой месяца три или четыре, просто руки не доходили до этого. Подходит как-то лейтенант Гуртик и говорит мне: “Иди, тебя в штаб вызывают”. Прихожу, а мне там говорят, что меня моя семья уже потеряла и прислала письмо на имя командира с просьбой сообщить, что со мной случилось. Я не поверил этому, потому что знал, что родители мои были неграмотными, но тут же сел и стал писать письмо. Одно из моих писем было даже зачитано дома по местному радио. А те письма, которые приходили мне от родителей, всегда были написаны кем-то из соседей под их диктовку.
- В Вашей семье кто-нибудь еще воевал?
- Брат, двадцать пятого года, погиб на Курской дуге, когда ему еще не исполнилось восемнадцати. В сорок втором он работал с отцом на сталинградских переправах и, когда из-за ледостава они остались зимовать в какой-то деревне, его забрали в армию. Еще один брат, девятнадцатого года, успел в Севастополе закончить военное училище имени ЛКСМУ, служил в тяжелой береговой артиллерии и пропал без вести под Ленинградом. Никаких писем от него не было, а последние деньги по аттестату от него пришли в сорок втором году.
| Интервью: | С. Ковалев |
| Лит. обработка: | Н.Ковалев, С.Ковалев |
