Григорий Сухоруков: я выжил в боях подо Ржевом, часть 2

5. У «Бога войны». Заместитель комбата по политчасти

Так я оказался в 929-м артполку 369-й стрелковой дивизии. Я благодарен полковнику, что он дал мне выбор.

Это был апрель 1943 года. Кончилась моя относительно безопасная жизнь. Несколько месяцев надо мной не свистели пули, не лежал я в окопе, не ходил, согнувшись, по траншеям, мало спал, но спал в тепле. Хотя штаб дивизии несколько раз подвергался бомбардировкам, обстрелам. При одной такой бомбардировке нашу крытую машину накренило в сторону. Только стоящее рядом дерево удержало ее от падения.

Я прибыл в артиллерийский полк, когда наступление войск Калининского фронта еще продолжалось. Неотступно преследуя противника, они освободили Ржев, Вязьму. Враг поспешно отходил на запад, бросая на дорогах разбитую технику. По обочинам дороги лежали в снегу трупы немецких солдат. 76-мм батарея передвигалась на конной тяге. Мы часто останавливались для ведения огня сходу. Мне нравилось, как разгоряченная четверка лошадей разворачивала пушку стволом в сторону противника. Ездовой делал красивый круг, быстро отцеплял постромки и уводил лошадей в укрытие. Часто это место было только по установившейся терминологии «укрытием», а в действительности оно никого не укрывало.

На новой должности вначале я никак не находил своего места в бою. На батарее (т.е. на огневых позициях) люди, на НП с командиром разведчики, связисты. Быть на огневых, мне казалось, - это отсиживаться в тылу. А что я буду делать на НП? С командиром батареи я еще не успел как следует познакомиться. К моему счастью, наши войска перешли к обороне. Не помню точно, когда, но снега уже не было, наш полк отвели в ближайший тыл на доукомплектование. В ходе наступления полк потерял много людей, были разбиты или повреждены несколько пушек, и особенно большой урон был в лошадях. Бедные незащищенные животные, как много их гибло в войне. Я с детства любил лошадей, и мне особенно больно было смотреть, как они гибли от пуль, снарядов, и были случаи, когда они подыхали в упряжке, не выдержав тягости и гонки.

В тылу мы получили молодых, справных лошадей не только как тягловую силу, но и выездных. У командира батареи и у меня были персональные кони. Нам выдали новое обмундирование, сапоги со шпорами, клинки (сабли).

После фронта это был рай. Боевая подготовка, которой мы занимались с утра до вечера, нас не утруждала. На батарею прибыло новое пополнение. Нужно было готовить расчеты к будущим боям. Командир батареи, хотя и молодой, но был в высшей степени ответственным человеком. Не терпел формализма. Составленный план занятий выполнял строго. Но в свободное время по вечерам молодость брала свое. На конях в сопровождении ординарцев мы ездили в близлежащую деревню на гулянки. Начищенные хромовые сапоги, шпоры со звоном и обязательно на левом боку кривая сабля. Она страшно мешала, но что поделаешь, форма, которой мы очень гордились. Тренировка в езде, преодоление препятствий и рубка лозы на быстром скаку входили в боевую подготовку. Этим мы занимались с большой охотой. Мне попалась лошадка, которая по внешнему виду уступала комбатовской, но была страшно ревнива. Не позволяла обгонять себя. Вытянется в струнку, но не уступит. Мы с комбатом на спор устраивали гонки. Моя, меньше ростом, кобыленка ни разу не уступила комбатовскому жеребцу. Весь личный состав выходил для смотра этих гонок. Моя кобыленка вызывала одобрение и веселый смех. Комбат говорил, что я что-то такое делаю, чтобы лошадь так старалась. Однажды он предложил поменяться лошадьми, Результат был тот же. За этот короткий период формировки мы так сдружились с комбатом, что друг без друга ни на шаг. Он неизменно звал меня «комиссар». Этим он хотел подчеркнуть, что это больше, чем «замполит».

Счастливые дни так быстро промелькнули. Нужно было опять возвращаться в бой. Шпоры мы быстренько сняли, в руки снова взял автомат. Готовилось летнее наступление наших войск. Наши расчеты были укомплектованы и подготовлены. На проверочных боевых стрельбах комбат, стреляя с закрытых позиций, получил отличную оценку, Два расчета стреляли по движущейся танковой мишени и получили хорошие оценки. Комбат получил благодарность от командующего артиллерией дивизии. Настроение личного состава было боевым. Люди не то, чтобы рвались в бой, как это писали в донесениях, но и не грустили. Здраво осознавали, что «надо». Последнее построение батареи перед отправкой. Все стояли в полном боевом. Начинало темнеть. Командир посматривал на часы. Приближалось время выступления. Он сказал несколько лаконичных фраз о поставленной задаче, и слово предоставил мне, Как всегда, он сказал: «Будет говорить комиссар». Он уже несколько раз слышал мои выступления. И как-то сказал мне: «Хорошо у тебя получается. Когда ты рассказывал о зверствах фашистов, я еле сдерживал слезы».

Наши надежды получить машины-тягачи для перевозки орудий не оправдались. Батарея оставалась на конной тяге. К фронту двигались ночью, Командир на первой машине впереди колонны, я на последней, замыкающей, нагруженной боеприпасами. Иногда мелькала мысль: попадет снаряд в машину. Не хотел об этом думать. В мою задачу входило, чтобы не было отставших, чтобы колонна шла компактно. Отстающих поторапливать, в случае поломки: знать причину и где это случилось. Как бы кто не сбился с маршрута. Это легко могло случиться. Ночь темная. Движение с выключенными фарами. Одну машину с боеприпасами пришлось вытягивать из канавы. К счастью нашему, было сухо. Мы двигались больше всего по полевым дорогам. У меня была карта с начерченным маршрутом, но я не видел впотьмах местности и не мог ее сличить с картой. Фонарик мало в чем помогал. Думал, как же командир ведет колонну? Он был на рекогносцировке маршрута, На перекрестках и развилках дорог были расставлены указатели. Только они спасали от ошибок и, конечно, память, обостренная ответственностью. У нас не было отставших, заблудившихся. Мой командир был головастым парнем. У других были поломки, отставшие.

В этой батарее и на этой должности я воевал месяца четыре. В начале апреля прибыл, и в конце июля мне пришлось уезжать. За это время я успел побывать в оборонительных и наступательных боях. Короткая оборона предшествовала наступлению. Из этого периода мне особенно запомнилось два боевых эпизода. Сразу же после того, как мы заняли огневые позиции, командир батареи получил приказ. Батарее ставилась задача уничтожить несколько огневых точек противника. Вели разведку наблюдением за действиями противника, готовили данные для стрельбы с закрытых позиций. Но тут произошло непредвиденное. Разведчики засекли орудие противника, стоящее на прямой наводке. Оно было тщательно замаскировано и в числе обнаруженных огневых точек не числилось. По всей вероятности, или оно в прошедшую ночь только было поставлено, или стояло давно, но не обнаруживало себя стрельбой, приберегалось для особых ситуаций. Командир батареи решил уничтожить его прямой наводкой. С закрытых позиций укрытое орудие в дзоте уничтожить трудно. Предстояла дуэль двух орудий. Кто кого. У противника были преимущества. Он укрыт. Мы же занимали огневую позицию, заранее не подготовленную. Для выполнения задачи были подобраны лучшие командир орудия и наводчик. Кто-то должен был пойти с этим орудием из офицеров. Командир взвода на огневой позиции с оставшимися орудиями, готовыми к бою в любую минуту. Комбат на НП. Вижу, комбат мнется и не может прямо приказать мне убыть с расчетом. Я понял это и вывел его из затруднения, сказав, что я отправляюсь с расчетом. Он улыбнулся и сказал: «Не приказываю, но действия ваши одобряю». К тому же, у меня уже был опыт такой борьбы.

Мы были с ним на «Вы» не только в служебных, но и в личных отношениях. Такой характер взаимности больше зависел от меня. Я никогда так быстро не сближался с людьми. Присматривался, пытался понять человека, а уж потом выбирал форму отношений. Я завидовал многим командирам, как они сразу же, при первой встрече, становились близкими внешне, как будто годы были вместе. Но потом я часто убеждался, что эти отношения наиграны, несерьезны.

Погода стояла пасмурная, ночь была темная. Насколько позволяла обстановка, орудие подвезли. Потом катили вручную. Огневую позицию выбрали заранее. Орудие закатили в какую-то яму. Укрыли его и тщательно замаскировали. Работали всю ночь. Под утро начал моросить дождь. Глина под ногами размокла. Грязные и мокрые, укрывшись плащ-палатками, сидели в некотором удалении солдаты. Командир орудия докладывал о готовности. Ночью связисты нам дали связь. Командир попросил к телефону меня. В целом, я подтвердил, что мы готовы. Но я предложил дать нам еще ночь. Время терпело, и командир согласился. Я решил осуществить свою задумку. Создать ложную огневую точку. И мы нашли полуобгоревшее бревно, пристроили его на камнях, метрах в 20 от нашей огневой позиции. Замаскировали, но так, чтобы его можно было все же обнаружить. Рано утром, с рассветом, около бревна нашего ложного орудия мы скрытно передвигались, искусственно суетились. Один солдат нашел осколок стекла и приспособил его в направлении к противнику. Пусть, мол, думает, что это какой-то прибор для наблюдения. Погода была пасмурная, и вряд ли эта выдумка достигнет цели. Но я не препятствовал инициативе. Ждали часа два. Противник не предпринимал никаких действий. «Не удалась затея», - думал я. Но все же какая-то капля надежды оставалась. Послал двух солдат. Они отправились туда где ползком, где перебежками, скрываясь, чтобы еще раз показать какое-то оживление на ложной огневой. Они слегка высовывались и смотрели сквозь маскировочные ветки, шевелили ими. И вдруг выстрел, и тут же разрыв. Сразу же последовал второй. Где солдаты, что с ними? По дымку и блеску пламени расчет теперь точно знал расположение орудия противника. Орудие было заряжено. Ответный выстрел с нашей стороны последовал мгновенно. За ним второй. Земля, осколки бревен полетели в воздух.

- Цель! - твердо сказал командир орудия.    

- Молодцы, - кричал в телефонную трубку комбат.

Я действовал уже по имеющемуся у меня опыту и посоветовал командиру орудия отвести расчет в ближайшую траншею, которую занимала пехота. Отход был сделан вовремя. Противник открыл огонь по нашему расположению из минометов. Сидели до ночи, ждали, что вот-вот последует команда отвести орудие на закрытые огневые. Но такого распоряжения не последовало. Мы оставались на месте. Готовилось наступление. Пехота нас снабжала пищей. Теперь окопные солдаты относились к нам доброжелательно. А когда мы ночью только что приехали, они начали ворчать: «Вот, появились со своей колымагой. Жди обстрела».

В наступлении мне запомнился и поразил воображение один эпизод. Мы наступали со своими орудиями вслед за пехотой, в готовности быстро сходу развернуться и подавить появившиеся огневые точки. Я уже писал, что мы везли орудия на лошадях. Когда батарея выехала в чистое поле, противник открыл непосредственно по нашим боевым порядкам сильный огонь. Снаряды, мины рвались тут же. Лошади взбесились. Расчеты не могли ими управлять. Они шарахались то в одну, то в другую сторону от разорвавшихся снарядов. Храп, ржание. У одной лошади выпадали кишки, но она продолжала бежать. Недалеко в стороне была какая-то то ли роща, то ли полоса. Я кричал, хотя меня никто не слышал, чтобы расчеты укрылись там. Я почувствовал свою полную беспомощность как старший в воинском коллективе. Я бежал вместе с другими, рискуя быть сраженным снарядом или миной.

Самое главное для меня теперь было найти своих связистов, разведчиков и войти в связь с командиром. Есть связь - ты командир, начальник, политработник, нет ее - ты заблудившийся солдат, отставший от своей части. Догнал свою батарею, когда она развернулась в боевой порядок, чтобы поддержать огнем пехоту, которая штурмовала населенный пункт, где закрепился противник. Я почувствовал себя при деле.

Около четырех месяцев провоевали в этой части. За это время мы с командиром батареи стали большими друзьями. Расставались со слезами на глазах перед строем всего личного состава батареи. Такие трогательные проводы были мне устроены. В боевой обстановке складывалась какая-то особенная дружба. Она создавалась не на основе красивых, трогательных слов, а как результат совместных действий, переживаний, взаимной выручки, поддержки, заботы. Здесь не было и не могло быть каких-то скрытых отношений. Люди в бою, грубо говоря, выворачивались наизнанку. Ясно было видно, кто есть кто. Смелость, добровольный вызов на выполнение опасного задания, взаимная выручка, прямота, иногда суровая и даже жестокая, сообразительность, находчивость - вот те боевые качества человека-воина, которые особо ценились в боевой обстановке.

Во всех подразделениях, в которых мне приходилось воевать, находились личности, обладающие такими, или другими положительными чертами. Своим поведением они создавали такое психологическое состояние коллектива, в котором поступать трусливо, мелочно, эгоистично, можно сказать, стеснялись. Я упомянул слово «коллектив». А были ли такие в суровой и жестокой обстановке, в которой все делалось на основе приказа командира? Приказные отношения. А были ли другие, просто человеческие? При хороших командирах и политработниках были. Коллективные товарищеские отношения складывались удивительно быстро. В первом же бою люди сразу узнавали друг друга. Редко у кого оставались нераскрытыми качества характера, нравственные черты. Складывалось здоровое боевое товарищество. Я нисколько не идеализирую, и мне нет смысла это делать сейчас, спустя почти пятьдесят лет. Это я, в большинстве случаев, встречался с такими коллективами. Были и другие. Мне везло и тогда, когда я был рядовым бойцом, и тогда, когда воевал политработником и командиром. В первом случае я находил хорошие отношения готовыми, которые от меня не зависели. Во втором я во многом создавал их сам. 

Я был требователен, и в то же время снисходителен к более слабым, чем я сам. Помню, был у меня ординарец Кацнельсон. Почему-то его фамилия мне очень запомнилась, хотя другие выпали из памяти. Это был маленький и жалкенький еврейчик. К несчастью, среди способных, энергичных и даже талантливых евреев встречаются и такие. Как и у всех других народов. В ординарцы он ко мне, можно сказать, пролез не силой, а своими слабостями, воздействуя на слабости мои. Мне стало его жаль, и я взял его к себе. Он так старался. Случалось, в период затишья за много дней и даже недель разденешься, снимешь сапоги и ляжешь спать. Встаешь и видишь: сапоги вымыты, вычищены, шинель освобождена от комьев грязи, глины, воротничок гимнастерки подшит, котелки с кашей и чаем подготовлены. Такая услужливость его нисколько не унижала, напротив, он испытывал, как мне казалось, какие-то радостные чувства. Испытание наших отношений произошло в критический период боя. В результате непрерывных неудачных атак одного опорного пункта противника силы пехоты иссякли. А выполнение задачи оставалось, во что бы то ни стало. Началось очищение штабов, тыловых подразделений, артиллерийских частей. Собирали всех, кого можно было безболезненно взять, и кого нельзя, посылали на передовую. Мой Кацнельсон так сжался, приобрел такой беспомощный и жалкий вид, что у меня не хватило силы послать его на передовую. Смотрел я на него и думал: он будет первой жертвой, никакой пользы в бою не принесет, он не сможет даже выстрелить. И я оставил его на огневой позиции.

6. Учеба. Резерв и борьба с бандеровцами

В мае 1943 года Государственный Комитет Обороны принял постановление об упразднении института заместителей командиров рот и батарей по политической части и о переподготовке освободившихся политработников для использования их на командных должностях. В эту категорию, как заместитель командира батареи по политической части, попадал и я. Меня послали в учебно-артиллерийский полк, который располагался в тылах Калининского фронта. Там я обучался в течение года артиллерийскому мастерству. Обучение шло чрезвычайно напряженно, в стиле военного времени. Из начальствующего состава мы превратились в курсантов с офицерским званием. Из старшего политрука я превратился в старшего лейтенанта. Соответственно нашему положению, изменились и наши взгляды, разумеется, не идеологические, а обыденные, рассудочные. Теперь нам не нравилась жесткая дисциплина, т.е. то, что мы сами некоторое время назад утверждали. Нам не нравились требовательные офицеры. Их мы представляли себе как людей, которые выслуживаются перед начальством, боясь того, чтобы их не послали в действующую армию. Потом нам пришлось признаться в своих заблуждениях. Многие, или даже почти все, уже были там, и не один рапорт подали, чтобы их послали опять на фронт. Это случилось тогда, когда мы сами на своей собственной шкуре испытали «прелести» этой учебы. Вначале, вырвавшись из окопов, мы чувствовали себя в раю тыловой жизни. Но потом я с нетерпением ждал окончания учебы. Летом 1944 года Советская Армия успешно наступала на всех фронтах, наносила, как тогда называли, «десять Сталинских ударов». Противник отступал, а иногда и панически бежал. Нам, кто перенес на себе все тяготы отступления и тяжелые наступательные бои, теперь страстно хотелось быть в рядах победоносно наступающих войск. В свободные минуты мы только об этом думали и рассуждали. О предстоящей опасности не было мысли. Нам очень хотелось разделить с наступающими Победу, к которой мы так долго и трудно шли. Да и кормили похуже, чем на фронте, мы были недовольны, паек-то сократили, мы вынуждены были подкупать продукты.

В июне 1944 года я окончил 28-й учебно-артиллерийский полк офицерского состава, который работал по программе нормального военного училища с той лишь разницей, что к нам, офицерам, были предъявлены более высокие требования, чем к курсантам военного училища. Даже был специальный предмет по теории стрельбы, часто решали задачи. Все остальное время практические занятия,  стрельбы, в том числе из легкого стрелкового оружия. Пребывание в учебном полку задержало мне присвоение очередного воинского звания больше, чем на один год. Нас выпускали командирами взводов. Сдавали теорию стрельбы, практические стрельбы. Мне было задано 2 цели по карте, приставили наблюдателя, выдали стереотрубу, бинокли. Цель необходимо было обнаружить, после чего, по времени нужно было уничтожить цель. Оценки в свидетельстве при направлении в часть не брались в расчет. Они были у меня отличные, за исключением физподготовки, которую я по требуемым нормативам сдал только на «хорошо».

По окончании меня направили в резерв первого полка Украинского фронта, который располагался в городе Львове, Всего несколько дней назад этот город был освобожден от фашистских захватчиков. Город-красавец со средневековой архитектурой и храмами католического типа. Его центр почти не пострадал от войны. Многие окраины были разбиты. Наш резерв, резервный артиллерийский дивизион, размещался в школе на окраине города. Неподалеку виднелись разбитые хутора и дорога, обсаженная с двух сторон деревьями. С первого же дня пребывания командир дивизиона организовал занятия по артиллерийской стрельбе. На ящике с песком с изображением рельефа местности и местных предметов: лесов, населенных пунктов, дорог и озер. Я отстрелялся отлично, да еще показал свои знания по теории вероятности. По формулам теории вероятности в артиллерии рассчитывается вероятность поражения цели, эллипс рассеивания снарядов. По этой причине я был назначен командиром взвода и проводил занятия по стрельбе с офицерами резерва. Так как я всегда заботился о своем авторитете, то и на этот раз мне пришлось много заниматься. Готовить задачи, тренироваться на скорость подготовки данных по стрельбе.

Другие же старались как можно больше провести времени повеселее. Мне тоже этого хотелось. Но не удавалось. Назначение командиром и, по существу, преподавателем артиллерии мне льстило и, в то же время, не давало беззаботно отдохнуть, как другим. Это было только в первые дни. А потом все изменилось.

В округе действовали бандеровские банды. Они убивали наших военнослужащих и мирных жителей, которых подозревали в симпатиях, в поддержке воинов Советской Армии. После первого обстрела нашего расположения мы большую часть своего времени проводили в охранении, дежурили у пулеметов, находились в засаде по ночам. По заданию командования фронта нам была поручена охрана коммуникаций. Однажды дивизион получил особое задание — охранять район дороги, которая шла от Львова в западном направлении. Предварительно в трех населенных пунктах мы провели ночные облавы. Нужно было очистить села, расположенные рядом с шоссейной дорогой, от бандеровцев. В первую ночь были задержаны два подозрительных человека и отправлены в милицию. Нам потом жители тайком говорили, что нам бандеровцев не поймать, если даже они находятся по ночам дома, в своей семье. Из дома они проделывали тайные подземные лазы, и уходили через них из дома в сад, огород и скрывались в лесу. В одну из ночей, во время проверки домов, произошел курьезный случай. Проверка обычно осуществлялась так: с трех сторон дома делалась засада. Дом окружали. К двери подходили два вооруженных офицера, стучали, требовали открыть дверь, объясняли, что это проверка. Жители открывали двери, как правило, без задержки, если там нет никого из посторонних, бандитов. А тут столкнулись с тем, что на наши требования открыть дверь длительное молчание. Через некоторое время послышался голос женщины: «Сейчас, сейчас открою!» И все еще не открывает. В саду за домом раздается автоматная очередь. В заднее окно выскочил мужчина. После автоматной очереди поднял руки вверх. Затем стал объясняться. Оказалось, что он железнодорожный служащий. Сказал своей жене, что дежурит в ночь. Вместо дежурства оказался в постели другой женщины. Он слезно просил отпустить его и не говорить его жене. Но для опознания личности мы были вынуждены привезти его к жене. Он был опознан и тут же при нас получил пощечину. Мы прошли всю деревню, возвращались обратно, а в том доме все горел свет и еще стоял крик. Шел процесс опознания уже в наше отсутствие.

На следующее утро нас подняли по тревоге. Мы вооружились пулеметами, автоматами, каждый получил по две гранаты. После короткого марша заняли огневые позиции у дороги, где были скрытые подходы. На каждой точке дежурили по два офицера. Нам предварительно не говорили, кто и когда будет проезжать по охраняемой дороге. Мы ждали, находясь в полной неопределенности. Часов в шесть утра показалась колонна машин. Впереди шла машина с автоматчиками, за ней несколько «виллисов», в одном из которых сидел командующий Первым Украинским фронтом генерал Конев. «Смотри, смотри, Конев!» - поспешил обратить мое внимание мой товарищ по выполнению данного боевого задания. В папахе и плащ-накидке генерал выглядел солидно. За ним шел бронетранспортер, а потом пошли крытые машины. Перемещался штаб фронта. Днем, при небольшой охране, это подтверждало большую уверенность в превосходстве сил наступающих. Немного погодя прошли зенитные батареи. И это после того, когда совсем недавно на улице города Ровно был смертельно ранен бандеровцами командующий фронтом генерал Ватутин.

Я стоял и думал: идет успешное наступление наших войск, а я сижу здесь. Мне так захотелось быть в той колонне, которая только что скрылась за перелеском, а не стоять тут и неизвестно чего ожидать в этом резерве. Бандеровцы не давали нам покоя. День и ночь мы находились в напряжении, в готовности к отражению внезапных провокационных нападений. Лучше быть на фронте. Там знаешь, в какой стороне противник, а здесь его нет, и он со всех сторон. В город ходить нам не разрешалось, тем более знакомиться и посещать местных жителей. Были случаи, когда военнослужащих убивали на улицах города, в домах, в увеселительных заведениях. И все же в этих условиях один из наших офицеров, капитан по званию (фамилию не помню) задумал жениться. До начала Великой Отечественной войны он служил в войсках, которые освобождали Западную Украину. После взятия Львова их часть оставалась в городе. Капитан снимал квартиру у одной польской семьи. Там познакомился с девушкой-полькой. Они полюбили друг друга и хотели пожениться. Но внезапное нападение фашистских войск помешало этому. Капитану вместе со своей частью пришлось спешно отступать. Прошло четыре года, и вот он опять во Львове. Польская семья сохранила добрую память о капитане Советской Армии, сберегла все его имущество до последней рубашки, а девушка сберегла любовь к нему. Встреча состоялась трогательная. Готовилась свадьба. Перед свадьбой состоялся непредвиденный случай. Мы, целая группа офицеров, стояли во дворе школы, который был открыт в сторону поля. Неподалеку виднелись разрушенные хутора. Жених, капитан, выделялся среди нас своим большим ростом. Вдруг слабый звук выстрела. Мы оглянулись в сторону поля, а в это время капитан упал на землю. Дежурный пулеметчик немедленно открыл огонь в сторону поля. Мы подняли капитана, пришел врач. В санчасти извлекли пулю, сделали перевязку. Рана оказалась неглубокой, кость не была повреждена, так как стреляли издалека.

- Ну что, капитан, свадьбу придется отложить? - сказал командир дивизиона.

- Нет, - ответил капитан, - свадьба должна состояться.

И она состоялась. Жених с подвязанной рукой пел, танцевал со своей невестой. И все же он не выдержал. У него закружилась голова, он побледнел. Ему с невестой пришлось удалиться в другую комнату. Мы до позднего вечера гуляли. После свадьбы капитан высказал нам свое предположение, версию. За его невестой ухаживал один молодой поляк, И все четыре года склонял ее к замужеству. Она не соглашалась. Теперь, перед свадьбой, он решил убить капитана. Метил, наверное, в голову. Его голова возвышалась над нашей группой. Промазал, попал в плечо,

Вскоре после этого я получил назначение на должность командира минометного взвода 459-го минометного полка 25-го танкового корпуса. Но перед самым моим отъездом случилось еще одно событие. В первые дни пребывания моего в резерве в дивизионе пропали два офицера. После занятий пошли на шоссейную дорогу. Предполагали, что они хотели там пособирать вишню на деревьях, которые росли вдоль дороги. Ушли и не вернулись. Органы особого отдела долго искали, но безуспешно. Уже перед самым моим отъездом в дивизион пришла женщина и сообщила, что в песчаном карьере в одном километре от нашего расположения она увидела руку, торчащую из песка. Органы СМЕРШ раскопали два трупа. Они были связаны колючей проволокой, облиты бензином и подожжены. Нас пригласили для опознания трупов. Их было невозможно узнать. Тела были черные, обугленные, черты лица уже пропали. На черепе одного сохранился клок белых волос, а под подбородком на шее другого — клочок красной майки. По этим признакам мы их опознали. Это были трупы наших пропавших офицеров. Один из них имел густую шевелюру белых волос. Красавец парень-блондин. Второй носил красную майку. Вероятнее всего, бандеровцы внезапно схватили их на деревьях. Они не успели оказать сопротивление, хотя у них были с собой пистолеты. Так зверски расправлялись бандеровцы с советскими воинами-освободителями украинского народа от фашистских захватчиков. Бандеровцы сотрудничали с немцами, пользовались их оружием, боеприпасами и даже продовольствием.

7. Помощник начальника штаба минометного полка (бой в Карпатах)

Трудно и долго мы добирались от Львова до 25-го танкового корпуса. На попутных от одного пункта до другого. Машины часто, или почти всегда, шли загруженными. На них везли боеприпасы, продовольствие. Насколько мне помнится, был приказ не подбирать попутчиков на дороге. Были случаи, когда под видом советских офицеров садились в машину бандиты, диверсанты, бандеровцы. Они убивали шоферов и овладевали грузом. Поэтому водители часто проезжали мимо, не обращая внимания на наши сигналы. Нас было двое, В одну со мной часть направлялся лейтенант Калибек Тогаев. Казах по национальности. Его родители жили в каком-то отдаленном от цивилизованного мира ауле на юге Казахстана, Он выбрался оттуда и стал офицером - это его большая удача. Нужно было проявить много воли, чтобы преодолеть традиции почти неграмотного и малограмотного народа родного аула. Его рассказы о тяжелой, полунищей, бескультурной жизни населения аула меня поражали. Я полагал, судя по восторженному тону нашей печати, что уже везде ликвидирована неграмотность и для людей созданы более или менее нормальные условия жизни. Однако это было далеко не так. Калибек был проворен, пронырлив, но боязлив. Может быть, это объяснялось его некоторой неуклюжестью и физической слабостью. В учебном полку он был в числе самых средненьких по боевой подготовке. Поэтому он крепко держался за меня. Мы бы значительно быстрее добрались до места, если бы садились на попутные по одному. На двоих часто места не хватало, а одного шофер мог бы взять. Но мой попутчик никак не соглашался ни поехать, ни остаться одному. Мы проехали несколько больших городов: Перемышль, Ланшут, Жешув. За этим городом наш маршрут стал более определенным. До этого мы следовали но расспросам маршрута 38-й армии. Трудности еще были связаны с тем, что редко кто мог назвать номер армии. Все больше по полевой почте ориентировались. Но в армии таких номеров почт очень много. В наших документах значилась полевая почта штаба 25-го танкового корпуса, который входил в состав 38-й армии. В Жешуве мы впервые встретили машину с боеприпасами, следовавшую в 25-го танковый корпус. В кабине места не было, в кузове с боеприпасами ехать не разрешалось. Мы мило поговорили. Они рассказали нам, каким путем следовать, как тяжело, трудно и опасно воевать в Карпатах. От Жешува то пешком, то на попутных. Питались кое-как, сухой паек наш давно кончился. Случайно встретится полевая кухня - покормят. Не встретится: подтягивай ремень туже и выбрасывай из головы мысль о еде. Последняя машина, на которую мы сели, привезла нас в горы. Шофер сказал; «Дальше вам лучше идти пешком, и не по дороге, а горами по лесу. Дорога обстреливается артиллерией противника».

- А как вы?

- А так, успеешь проскочить от одного залпа до другого, твое счастье. Свернуть некуда, другой дороги нет.

Мы сошли с машины. Вот он, фронт, Карпаты. Справа и слева высокие горы, обросшие лесом. А внизу, вдоль небольшой горной речушки, проходила лесная дорога, на которой не везде можно разъехаться встречным машинам. Горы и лес как-то придавили мое воображение. Я почувствовал себя где-то внизу и не уверенным, что здесь человек что-то может сделать. Постояли, осмотрелись. На лице Калибека улыбка и растерянность. Пошли по дороге. Вскоре вышли на поворот. Впереди открылось длинное, далеко просматриваемое ущелье. Там противник, оттуда он наблюдает за этой частью дороги. Это можно было понять по тому, что по обочинам дороги валялись разбитые машины. Огромная воронка, вокруг повалены деревья. То ли следы бомбежки, то ли взорвалась машина с боеприпасами. Наш шофер это место проехал благополучно. Мы, следуя его совету, стали углубляться в лес, обходя опасный участок. Шофер говорил: стреляют не только по машинам, но и по людям. Шли мы по чащобе, переходя речку по камням то на правый, то на левый берег. Просматриваемый противником участок сменился закрытым высоким выступом горы. Мы вышли опять на дорогу. Но вскоре подошли к еще более страшному месту. Не только на дороге, но и в лесу лежали разбитые машины и несколько трупов лошадей. Брошенное 76-мм орудие уткнулось стволом в берег реки, Калибек торопил меня уходить с этого места. Обходя его, мы поднялись немного в гору и тут встретили могильный холм. На нем стоял кол, на котором было что-то написано, а вернее, нацарапано. Наверное, фамилии погибших. Страшно стало ощущать свое одиночество в лесу, где мы были стиснуты горами со всех сторон. Вскоре совсем стемнело, заморосил дождь. Идти стало еще тяжелее. Скользкие корни, палки и камни, коряги под ногами. Хотели выйти на дорогу. Но недалеко впереди начался обстрел. Противник и ночью обстреливал дорогу, зная, что с наступлением темноты интенсивность движения по дороге усиливается. Мы больше не пытались выходить из леса и лезли часто напролом по камням и кустарникам. Мы выбились из сил, не ели со вчерашнего ужина. Калибек, вижу, еле тащит ноги, то и дело опирается на деревья, останавливается.

- Давай отдохнем, - сказал он.

- Давай, - тут же согласился я.

Мы повалились на мокрую траву, укрылись плащ-накидками. Вещмешок и противогаз под голову. И тут же уснули. Сколько спали, не помню, но еще не было светло. Мы поспешили возобновить свой поход. Кто знает, каковы подходы к нашей части в дневное время? Выстрелы и разрывы артиллерии мы слышали давно. Передовая должна быть недалеко. Наконец-то мы встретили офицера в танкистском шлеме. Я спросил, где тут располагаются артиллеристы.

- Артиллеристы вон там, на высоте 720, - указал он на высокую пирамидообразную гору.

Мы полезли туда. По пути мы встретили разведчика, который нам сказал, что штаб 459-го минометного полка находится внизу, и что он туда идет.

- Слава Богу, - сказал я как убежденный атеист. Мы пришли, радовались, как будто пришли к себе домой.

Штаб 45-го минометного полка располагался в землянке, внутри находился офицер.

- Начальник штаба капитан Перестюк, — представился он.

Мы предъявили ему свои документы. Он их внимательно прочитал, затем стал расспрашивать, как теперь говорят: «Что? Где? Когда? » Он был энергичный, молодой капитан. Мне запомнилось его лицо - живое, как бы двигающееся. Говоря, он все время сдерживал свою улыбку. Голос зычный, Я сразу подумал: украинец хорошо поет. Лейтенанту Тогаеву он дал направление на должность командира минометного взвода 4-й батареи.

- А вас я оставляю здесь. Будете моим помощником, - сказал он, не оставляя права выбора. Так я оказался на должности помощника начальника штаба полка. Хотя маленький, но скачок. Должность капитанская. Загрустил мой Калибек, Начальник заметил это и спросил:

- Вы что, недовольны?

- Нет, товарищ капитан, мы со страшим лейтенантом все время были вместе.

- И теперь будете вместе.

В учебном полку за обеденным столом мы сидели рядом. Калибек не ел свинину, и эти кусочки мяса перекладывал мне в тарелку. На политзанятиях садился тоже рядом со мной и пользовался моей подсказкой.

Бои в Карпатах, на Дуклинском перевале, для танкового корпуса были исключительно тяжелыми. Теперь я в штабе, у меня топографические карты с обстановкой. Мне стала известна даже обстановка в масштабе корпуса. Задача корпуса в Карпатско-Дуклинской операции состояла в том, чтобы, действуя совместно с войсками 38-й армии и 1-го Чехословацкого армейского корпуса под командованием Людвига Свободы (будущего президента ЧССР), выйти через Дуклинский перевал на чехословацкую границу, перейти ее и, соединившись со словацкими партизанами, поддержать словацкое народное восстание, начав освобождение Чехословакии от фашистских войск.

Корпус вел тяжелые бои в Карпатско-Дуклинской наступательной операции. Танковым частям воевать в горно-лесистой местности сложно и опасно. Ограниченность и узость дорог для развертывания и маневра танков. Трудность управления и подвоза материальных средств. Корпус или медленно продвигался, или это было совсем исключено. Часто корпус вел бои при отсутствии пехоты. Пехотного прикрытия танков не было. Отдельные группы противника просачивались на близкое расстояние к нашим танкам и почти в упор расстреливали их из всех видов противотанкового оружия, и в том числе фаустпатронами. Корпус нес большие потери в танках, автомашинах. Командир корпуса генерал-майор Анкушкин был отстранен от должности за неудачные бои. Он был мало в чем виноват. Большую вину несут старшие начальники, поставив в такие условия боя танковый корпус.

Мы с Тогаевым прибыли в корпус, когда его части вели бои в районе населенного пункта Цехоня. Это были уже не наступательные, а оборонительные бои. Штаб 459-го минометного полка стоял на самой чехословацкой границе. По карте и местности мы пытались установить, где же точно проходит чехословацкая государственная граница. Получилось, что она проходила через нашу землянку, в которой находились я и начхим полка Журавлев. Его земляной уступ для отдыха находился по одну сторону границы, мой по другую. Шли непрерывные бои, гремели выстрелы и разрывы, трещали автоматные очереди. Мне уже реже приходилось брать в руки автомат. Но все же по приказанию начальника штаба полка я должен был в одиночку делать вылазки на самую передовую для уточнения расположения переднего края и наблюдательных пунктов своих батарей и дивизионов. Сведения часто давались ложные. Мне приходилось обнаруживать такие факты, когда НП командира батареи находится в более безопасном месте, с которого слабо просматривается передний край противника. А сведения дает, что он находится значительно ближе к противнику и все прекрасно наблюдает. Приходилось иметь не всегда приятный разговор с командирами. Помню такой случай. Вскоре после моего назначения начальник штаба полка послал меня на передний край, где располагались наблюдательные пункты первого дивизиона. Я должен был побывать на всех НП. Это была проверка и обстрел «новичка». Она преследовала важную практическую цель. Мне нужно было знать расположение боевых порядков полка не только по карте, но и на местности. Для начальника штаба первая цель была основной, Я это заметил по его словам и улыбке после возвращения с передовой.

- Ну, как там, немцы стреляют? - спрашивал он как бы шутя.

- Стреляют, я это слышу не первый раз, - ответил я с некоторым недовольством.

Сам он на передовой в мою бытность ни разу не был. Он считал свое пребывание в полку временным. У него в Москве был какой-то высокий покровитель, и он ждал нового, более высокого назначения. Улыбчивый песенник. Он всю работу перевалил на меня. Не имея опыта штабной работы, я быстро ее освоил, потому что ревностно старался это сделать. Я понимал, что, имея предписание на командира взвода, и получить должность помначштаба полка - это удача, доверие, которое надо оправдать.

А передовая для меня особых беспокойств не составила. Здесь, перед деревней Цехоня местность была полузакрытая: кустарники, высотки. Перебежками, пригнувшись, можно было передвигаться сравнительно легко и не очень опасно. Под прицельную пулю не попадешь, а случайные все время летают, и редкие разрывы снарядов тоже бывают. Думаешь о лучшем, и от худшего не застрахован, а дело делать надо. Забота о деле преодолевает другие мысли и чувства.

В бою почти всегда смотришь в землю или на землю, не заглядывая выше горизонта. Только при налете самолетов противника смотришь в небо, но не видишь его. Все взоры сосредоточены на движении самолета. Вот и теперь только один раз я заметил красоту природы, в которой мы находились. Стояло затишье перед вечером. Неподалеку от меня величественная высота 720, покрытая золотистыми деревьями и кустарниками. Долины и ущелья уходят далеко-далеко, скрываясь в синей дымке. Справа и слева: гряды гор, на которые садятся густые серые тучи. Все это живет своей вечной жизнью и совершенно безразлично к тому, что происходит здесь внизу. Дикое человечество через мучения, кровь, стоны и слезы пытается утвердиться в жизни. Как это глупо и недостойно разума. Но я не был пацифистом, и потому осознавал противников-фашистов как виновников этой трагедии и понимал необходимость освободительной борьбы. Марксистское положение о войнах справедливых и несправедливых я разделял полностью, и чувствовал и осознавал себя в рядах великой армии-освободительницы. У меня никогда не возникала мысль, зачем я нахожусь здесь, вдали от Родины, на чужой земле. Я уверен, она не возникала и у других. Мы верили в свое правое дело. Противник не может быть побежден, пока не будет уничтожен «в его собственной берлоге».

Практическим подтверждением этих интернационалистических, благородных общечеловеческих мыслей было боевое содружество советских войск и Чехословацкого корпуса, которым командовал генерал Свобода. Мы воевали рядом в тесном взаимодействии. В одной из атак немцы сильно потеснили части первой стрелковой бригады Чехословацкого армейского корпуса, которые оказались в очень тяжелом положении. На помощь пришли части нашего корпуса. Энергичными, смелыми действиями 111-й танковой бригады и 623-го артиллерийского полка враг был отброшен назад, и положение было восстановлено. Так, в боевом содружестве и во взаимной выручке крепло и развивалось братство и товарищество советских и чехословацких воинов.

Одно время мы находились в одном каком-то полуподвальном помещении. Кругом лес, горы и одинокий хутор. В период затишья вечером чехи напекли блинов и угощали нас. А на другой день рано утром батареи нашего полка сменили огневые позиции и участвовали в артподготовке, обеспечивая наступление Чехословацкого корпуса. Стрельба была настолько интенсивна и продолжительна, что стволы минометов раскалились, и дополнительные заряды рвались преждевременно. Один из минометов разорвался. Весь расчет вышел из строя. Были убитые и раненые. Расчеты других минометов боялись вести стрельбу, но с риском для жизни выполняли боевую задачу.

Вспомнил очень важный момент. Даже такие острые и рискованные ситуации стали забываться. Не вспомню, с какой целью я оказался на огневых сразу после разрыва миномета. Расчеты отскочили в сторону. Стрельба прекратилась. Я стал между двумя минометами и скомандовал расчетам стать по местам. Солдаты выбежали, заняли боевой порядок. Командир взвода понял, в чем дело, сам стал у миномета, и стрельба началась. Почему в тот момент я не ощущал никакой опасности? Не смогу ответить. Это было в районе населенных пунктов Нижне-Комарник и Верхне-Комарник. В боях за Цехоню корпус потерял много танков и личного состава. Некоторые экипажи сгорали в танках, из других горящие танкисты успевали выпрыгнуть, и были отправлены в госпиталь с большими ожогами. 

Танки без прикрытия пехоты в лесу, в горах не могли успешно воевать. Виноват тот, кто их послал туда, не организовав взаимодействия пехотных и танковых войск. Эти невыгодные условия боя признал уже после войны Маршал Советского Союза К.С. Москаленко, который командовал в то время 38-й армией. «Когда войска армии втянулись в скалистую часть Карпат, - пишет маршал, - каждая высота, которую удавалось занять гарнизонам вражеских войск, становилась крепостью, малодоступной для пехоты, не говоря уже о танках, автомашинах и орудиях на механической тяге. А таких высот со скалистыми скатами было здесь очень много».

Где-то в ноябре начальник штаба полка по секрету мне сказал, что корпус выводят на переформировку. Об этом никто вслух не говорил. Это была военная тайна, Это решение не должно было дойти до противника. Может быть, оно все же дошло. А скорее всего, противник догадывался по тем «скрытым» действиям наших частей, которые они совершали в качестве подготовки к отходу. Накануне выхода корпуса из боя противник произвел сильную бомбардировку и артобстрел наших позиций. Наша землянка, в которой я находился, была разрушена прямым попаданием. Как во многих случаях, мне повезло. В этот момент я не успел добежать до землянки и лежал на земле, прикрыв голову руками. Надо мной летели комья земли, осколки. Когда дым рассеялся, я увидел, что на месте землянки оказалась большая воронка. Вещевой мешок, противогаз, бинокль были уничтожены. Второй раз за войну погиб мой дневник, который я тайно вел и хранил в противогазе. Дневники вести не разрешалось. Они могли попасть к противнику. Это большая находка для него. Так судьба берегла меня, но уничтожала мои дневники. Как я стремился быстрее укрыться в землянке! Спешил добежать до своей смерти. Но какой же рок удержал меня? Таких необъяснимых случайностей было со мной много.

Нарушая последовательность событий, я вспоминаю случай. Противник бомбил нас на марше, кругом — открытое место, укрыться от осколков было негде. И тут я увидел брошенную борону. Она стояла под углом, опершись на какой-то кол. Самолет пикировал, казалось, прямо на меня. Я укрылся за бороной, хотя понимал, что это не укрытие. Но инстинктивно стремился укрыться хотя бы за что-нибудь. И каково же было мое удивление, когда я услышал удар со звоном по бороне. Рядом со мной лежал осколок, шипящий на снегу. Я материалист, в судьбу мифическую не верю. Но, очевидно, есть судьба другая вполне реальная, как сочетание комплекса реальных сил, воли, опыта, предвидения, разумности, случайности и многих других явлений, которые в своем единстве образуют силу, охраняющую человека от опасности. И наоборот, сочетание отрицательных сил создает неотвратимость беды, черный рок. Судьбу-злодейку. И все же судьба человека во многом находится в его руках.

Вывод корпуса осуществлялся ночью. Для нас была одна дорога: узкая долина, сдавленная с двух сторон горами. Мы не знали, куда и зачем идем. Но большие потери в танках, артиллерии, в автотранспорте и, особенно, в людях, все говорило о том, что дальше в таком состоянии корпус воевать не может. Вероятнее всего, мы должны были отправиться на формирование. Я ехал в штабной машине. Начальник штаба сидел в кабине рядом с шофером, а я за старшего в кузове. Со мной вместе разведчики, связисты. Было одно самое опасное место, о котором мы хорошо знали. Это поворот у моста. Его противник днем и ночью держал под обстрелом. Обойти его было невозможно. Несмотря на опасность, его надо было преодолеть. Перескочить его нужно было на быстром ходу. Подъезжая к нему, мы услышали несколько сильных разрывов артснарядов. Напряжение было большим. Мы, конечно, волновались, но никто не показывал виду. К этому все мы уже привыкли переживать опасность без внешнего беспокойства и волнения. Машина на какое-то расстояние продвинулась, а потом остановилась. Хуже всего в таких ситуациях быть в кузове закрытой машины. Наблюдение и собственное решение исключены. Судьба всех, кто находился со мной, во многом зависела от решения и действия начальника штаба. К нам подошли другие машины. Раздался второй залп в непосредственной близости от нас. Машина вздрогнула от взрывов, и сразу же рванулась вперед. По каменистой дороге нас бросало в кузове из стороны в сторону. Машина мчалась на предельной скорости, Я смотрел в заднюю дверь. Вот мы миновали мостик, поворот, объехали разбитую машину. Все, поворот позади. Все свободно вздохнули.

Марш совершали не только ночью, но и днем. Наша авиация господствовала в воздухе и прикрывала передислокацию корпуса. Где-то на пути Кросно-Жешув мы попали под бомбежку, в результате чего несколько машин и минометов не прибыли вовремя в район сосредоточения, в населенный пункт Ланцут. Это была уже территория Польши. С разведчиками и с рацией я был послан от штаба разыскать отставшие машины и узнать, что с ними произошло. Трудно ехать навстречу основному потоку войск. Движение все еще шло от фронта в тыл, я же двигался в обратном направлении. Приходилось то и дело объезжать встречный транспорт. На этих объездах мы несколько раз застревали. Приходилось толкать машину силами солдат. Трудно было ориентироваться по карте. Дороги разъезжены танками во все стороны. Какая из них нанесена на карте, а какая проделана вновь - трудно было разобрать. И все же я встретил своих. Они немного отклонились от маршрута. Доложили о небольшой поломке в машине. Было это так или нет, установить было трудно, зато легко было заметить, что они все были навеселе. Где-то удалось достать спиртного. Они не думали спешить. Я приказал немедленно следовать за мной. Командир миномета пытался что-то мне предложить. Наверно, выпить и закусить. Но я даже не обратил внимание на это, и мы вскоре двинулись по своему маршруту. Прибыл корпус в район Ланцуг. Но вскоре поступил в резерв 1-го Украинского фронта и сосредоточился в районе населенного пункта Сташув. Более месяца корпус в этом районе укомплектовывался личным составом и материальной частью. Одновременно шла боевая и политическая подготовка по сколачиванию частей и подразделений. В это время я уже работал с новым начальником штаба капитаном Семеновым. Аккуратный, пунктуальный, вежливый, сдержанный. Все эти качества можно прочесть в его внешности. Худощав, умное сосредоточенное лицо, думающее выражение. Знал, как и с кем, что и как сказать. Угодливость перед начальством без унижения очень подходила ему. Она было в нем, в его характере, в его внешности. Полковника, командующего артиллерией, он называл вежливым голосом: «товарищ командующий». На каждое приказание вышестоящих неизменно отвечал: «Слушаюсь, будет исполнено». Начальству он нравился не только своими деловыми качествами. У меня с ним установились деловые, взаимно уважительные отношения. Он все больше и больше доверял мне. Иногда он уезжал на ночь в госпиталь или медсанбат, я точно не знал. У него там была женщина, которая после войны стала его женой.

После войны капитан Семенов сделал большую карьеру. Окончил артиллерийскую академию. Стал адъютантом командующего артиллерией Вооруженных Сил СССР. Получил звание генерала.

Его отсутствия я как бы не замечал, и если было нужно, решал вопросы за него и от его имени. В этом отношении я всегда действовал смело. Отдавал распоряжения не только за начальника штаба, но и за командира полка. «Командир полка приказал», а на самом деле распоряжался я. Почувствовали мою весомую роль в деятельности полка. Ко мне стали заходить командиры дивизионов, и особенно хорошо стал ко мне относиться заместитель командира полка майор Челебаев. Он считал меня «толковым работником» и неоднократно подчеркивал это не лично передо мной. Но до меня это мнение доходило. С командиром первого дивизиона капитаном Шкиневым в период формирования мы часто спорили по вопросам философии. Он был из Ленинграда, и я учился в Ленинграде. На этой почве у нас возникли своеобразные связи. Он окончил какой-то технический вуз. С философией знаком. Спор начинал он и ставил, как правило, какие-то каверзные бытийные вопросы и требовал философского их объяснения. Спор проходил весело, иногда даже смешно. Мне приходилось чаще всего быть в обороне.

8. Освобождение Польши. «Вперед на Берлин!»

Месяц формирования корпуса прошел быстро. Прибыл новый командир корпуса генерал Фоминых Евгений Иванович. Чувствовалось приближение наступления наших войск. Как уже после войны нам стало известно, по просьбе Черчилля, премьер-министра Англии, Сталин перенес срок наступления наших войск в Польше на более раннее время. Нужно было спасать от полного разгрома английские части, попавшие в тяжелое положение в районе Арден в Европе. 10 января 1945 года корпус занимал боевые порядки на Сандомирском плацдарме, на западном берегу реки Висла. Ночью мы переправились через мост, и в ту же ночь заняли боевые порядки. По всему было видно, готовилось грандиозное наступление.

1944 год был годом побед Советской Армии. Территория Советского Союза была полностью освобождена от фашистских войск. Были освобождены страны Восточной и Юго-Восточной Европы. Теперь не было сомнения в том, что фашистский агрессор скоро будет разгромлен. Настрой советских воинов был боевым. У всех, кого я знал, была мечта дойти до Берлина. На машинах, танках появились лозунги: «Вперед на Запад!», «Добьем фашистского зверя в его собственной берлоге!», «Вперед на Берлин!». По плану Верховного Главнокомандования, нашим войскам предстояло одновременно нанести сокрушительные удары на всем фронте, разгромить группировки противника в Восточной Пруссии, Чехословакии, Венгрии, Польше, Австрии. Основные усилия сосредотачивались на Варшавско-Берлинском направлении. Так мы оказались на главном направлении. В последующем Красная Армия должна была занять Берлин, освободить Прагу и победоносно закончить войну.

Каждый из нас мечтал и вслух выражал свою мечту: дойти бы до Берлина, увидеть бы желанный День Победы. Но не каждому было суждено дождаться этого дня. Враг еще был силен. Второй фронт союзников был открыт, но основные силы Германии находились на советско-германском фронте. В своем тылу противник имел большую армию резерва, как нам говорили, до 2-х миллионов человек. С этим резервом нам потом пришлось встретиться. Надо отдать должное противнику: он умел быстро оборудовать оборону на промежуточных рубежах, оснащать их минными полями. Из разведсводок нам было известно, что противник любой ценой стремится удержать в своих руках Польшу. На ее территории он имел до 30 дивизий, много укрепленных гарнизонов.

С Сандомирского плацдарма войска 1-го Украинского фронта наносили мощный удар. Здесь было сосредоточено огромное количество войск: артиллерии, танков. День и ночь перед наступлением по данным разведки я наносил на карту огневые точки противника, участки, по которым полк должен был вести огонь в период артподготовки, или, как теперь она называлась, артнаступления. Не было ни одного участка на карте, где бы не планировался огонь.

С рассветом началось артнаступление. С разведчиками и связистами я прибыл на наблюдательный пункт командира полка майора Журавлева. Артподготовка началась мощными залпами реактивных установок «Катюша». Первый раз я видел такую массу огня. Все гудело, горело и светилось. Мы вышли из окопа и в полный рост, не опасаясь ничего, смотрели и воспринимали с гордостью силу нашей великой армии. Казалось, что там, на той стороне фронта, не может сохраниться, остаться живым ни один солдат противника. Законы войны жестоки, и этому мы радовались. Можно было опасаться авиации противника. Но нам повезло. Погода была пасмурная, нелетная, Низкие, густые облака плыли над нашими головами.

Командир полка Журавлев, инженер по образованию, не был типично военным человеком. Он был горяч, энергичен, мог рисковать, иногда необдуманно. К советам штаба прислушивался. Человек веселого нрава, умел шутить и заразительно смеяться. Похвалиться, прихвастнуть было для него обычным делом. И когда замечал, что перебрал, старался сказанные им слова превратить в шутку. Вот и теперь он шутил, смеялся, представляя, как там фрицы бегают без штанов. Почему без штанов?

- Потому, - отвечал он, - что они спокойно спали, раздетыми, не так, как мы. Они люди культурные, ха, ха, ха.

В это время разведчики наблюдали за уничтожением целей противника, которые были нам предназначены. Я тоже прильнул к стереотрубе. Смотрел и думал. Как же можно в этих сплошных взрывах увидеть свои, и понять, поражена цель или нет? Доклады об уничтожении целей носили весьма вероятностный характер, артподготовка кончалась. Огонь перенесен в глубину обороны противника. Был дан сигнал атаки. Кто не видел этого, тому трудно вообразить, какая масса огня, техники и солдат поднялась и двинулась вперед, какую силищу создала наша страна на четвертом году войны, и не под Москвой, а далеко на Западе. Разрывы снарядов, мин, дым, движение танков с десантами пехоты, пехоты на автомашинах, артиллерийских орудий - все это создавало картину борьбы жизни и смерти. В ней отдельный человек в одном отношении малый, беззащитный, а в другом, в массе своей он представлял огромную мощь. Я в кабине машины, рядом со мной водитель. Нервы и у него, и у меня напряжены. Мы движемся по проходу в минном поле. Этот проход обозначен только вначале, а дальше соображай и рискуй сам. Слева впереди на возвышенности подорвалась на мине машина с реактивной установкой. Большой столб дыма, земли мог быть только от противотанковой мины. Наш маршрут движения примерно в том направлении.

- Держись по следу танка, - говорю я шоферу.

Но колеи танка и автомашины не совпадают. Риск большой. А тут вдруг впереди метрах в пятнадцати разорвался снаряд. По полю, изрытому траншеями, окопами, запутанному уже подмятыми и разорванными танками проволочными заграждениями, вести машину было чрезвычайно трудно. Шофер следит за местностью непосредственно перед машиной, а мне надо наблюдать за полем боя, не сбиться с маршрута. Не отстать и не выскочить вперед, не нарваться на затаившуюся группу противника. Действие в такой ситуации было заранее предусмотрено. Не прекращая движения, вести огонь, обходя опорные точки. У меня в кабине стоял трофейный фаустпатрон. Мы с шофером, разведчики были вооружены автоматами и гранатами. Две «лимонки» у меня в кармане. Сидели на «бочке с порохом». Мы были не одни. Справа, слева, впереди и сзади двигались и другие. Но бой это, с одной стороны, действие слаженного коллектива, а с другой каждый сам за себя. Будь готов действовать в индивидуальном порядке. Вот почему «каждый солдат должен знать свой маневр», - говорил Суворов.

Мы двигались, хотя и не быстро, но без остановок. Впереди танки и пехота надежно подавили противника. Такую силу было трудно сдержать. Главная полоса обороны противника была прорвана в первые же сутки. Наш 25-й ТК, вместе с другими танковыми соединениями, был введен в прорыв. Началось быстрое продвижение вперед. Корпус имел задачу: стремительно преодолевая или обходя отдельные очаги сопротивления, захватывать подготовленные рубежи обороны в тылу противника, срывая его попытки закрепиться на них. Эта задача успешно выполнялась. Вот один из примеров. Мы были уже километров 40 в тылу врага. Подошли к одному большому населенному пункту. Была глубокая ночь. Разведка донесла: село занято противником. Надеясь на то, что они находятся далеко в тылу, гарнизон противника спокойно спал в домах. Наши разведчики тихо сняли часовых, т.е. без стрельбы. Кого убили без шума, кого взяли в плен. Зашли в первый дом. На полу спали человек 15 немцев. Скомандовали: «Неnde hoch». Подавленные такой внезапностью, они поднимались в нижнем белье с поднятыми руками. В других домах такая внезапность была исключена. Начался бой. Организованного сопротивления не было. Солдаты и офицеры или сдавались в плен, или убегали в ближайший лес, или старались прятаться где-то в укромных местах. С чердака одного дома был открыт огонь из пулемета. Стоящий поблизости танк развернулся и произвел выстрел по чердаку. Крыши как не бывало. Слышались отдельные выстрелы в разных концах села. Я со своими разведчиками подбежал к одному дому. Окна были открыты. Дом оказался пуст. За домом стоял сарай. Один из разведчиков зашел туда и обнаружил немца в сене. Второго нашли в подвале. Это были первые пленные — немцы, которые стояли передо мной и которым я смотрел в глаза. Было сильное желание расстрелять их. Солдаты так же были настроены. Слишком сильно было в нас чувство мести и ненависти к ним. Оно было оправдано. Зверства и разрушения, которые они принесли на нашу землю, можно было искупить только смертью. Но эти два пожилые солдата так жалко выглядели, что я не мог отдать приказ, чтоб их расстреляли. Они клялись, что не фашисты, повторяли много раз: «Гитлер капут!», « Гитлер капут!»

С рассветом пленных собрали. Они стали в одном строю. Их было человек сто. Как выяснилось, саперный батальон направлялся к фронту и на ночлег остановился в этом населенном пункте. Тут мы их и встретили. Офицер, стоявший на правом фланге, выставил руку вперед и закричал: «Хайль Гитлер!» Он тут же был сражен автоматной очередью.

Полковник Мищенко сказал переводчику: «Передай мою команду: кто добровольно сдается в плен: пять шагов вперед!» Почти все солдаты с некоторой заминкой, выжиданием, один за другим выходили вперед. Человек пятнадцать остались на месте, главным образом, офицеры. Их отвели в сторону и прямо на дороге расстреляли. Если враг не сдается, его уничтожают. Остальные были отправлены под конвоем в тыл. Сколько было в этом саперном батальоне, трудно сказать. Многим из них удалось бежать. Недалеко был лес. Они могли там укрыться, Но корпус не мог задерживаться, чтобы ловить этих зайцев. Мы снова двинулись вперед.

Сопротивление противника нарастало. Недалеко осталось и до границы Германии. С боями корпус овладел городами Кельце, Пиатркув, и в Калише встретил большую группу противника. Немцы пытались удержать шоссейную дорогу Калишь-Остров. 459-й МП сходу развернул свои боевые порядки и вел огонь по противнику. Последний отошел, потеряв много убитыми и ранеными. Мы продолжали движение на Глогау. И на этом участке я увидел страшную картину. Шоссейная дорога была завалена трупами солдат фашистской армии. Их уже раздавили и прикатали. Но машину все еще трясло. Она прыгала по костям людей. Трупы были положены в ряд поперек дороги. Труп одного человека вызывает сложные чувства жалости, страха, таинственность, а тут десятки, да еще в таком раздавленном состоянии, Я долго не мог забыть, отделаться от этого вида. Он становился навязчивым какое-то время. Сдавшихся в плен фашистских солдат в Красной Армии не расстреливали. Здесь произошел какой-то чрезвычайный случай,

Внимательно всматривался в карту. Через несколько километров граница Германии. Думалось мне, что Гитлер бросит все силы, чтобы не допустить нашу армию на немецкую землю. Корпус подошел к реке Одер. Не знаю, каким образом наши саперы сумели за ночь навести переправу через такую большую, многоводную реку. Плыли отдельные льдины. Была оттепель, река вскрывалась. Я со своей машиной стоял у самой переправы в составе своей колонны, ожидая в очереди момента переправы. Колонна растянулась на несколько километров. Большое скопление войск хорошая мишень для авиации противника. Переправа шла медленно. То ли специально для маскировки, то ли поднялся уровень воды, но переправа была скрыта под водой. Было хорошо видно въезд и на том берегу выезд. Машина с боеприпасами двинулась по переправе и почти на середине передним правым колесом сошла с помоста. Капитан, который на ней ехал, пытался как-то поправить дело. Но тщетно. Он задерживал переправу всей колонны, на него кричали, его ругали. Но он не сдавался. И тут появился генерал Лелюшенко, командующий 4-й танковой армией. Он приказал командиру сбросить в реку застрявшую машину. А капитана вызвал к себе и отдубасил его палкой за то, что он задержал переправу и подверг риску всю колонну. Бить палкой командиров, проявивших оплошность, - это был прием не только Лелюшенко, но и других видных полководцев. Им приходилось делать выбор; применить палку или отдать под суд военного трибунала, или на месте расстрелять. Переправа пошла. Подошла моя очередь. Воды шли мутные, переправы почти не видно. Перед глазами стояла рухнувшая машина с боеприпасами. Шофер и я волновались сильно. Я смотрю: у него на баранке трясутся руки. Я начал его успокаивать, хотя у самого нервы на пределе.

- Не отставай от впереди идущей машины, иди точно за ней, - говорил я ему.

Сам я стал на подножку кабины и изо всех сил всматривался в воду, стараясь определить границы переправы в мутной воде с льдинами. Переправа мне показалась очень длинной. Прошла целая жизнь, прежде чем мы вылезли на крутой противоположный берег реки. Командир саперной части или подразделения, стоящий у переправы, приказывал быстрее уходить от переправы. Несмотря на огонь противника, мы углублялись в захваченный плацдарм. С противоположного берега было хорошо видно, какое большое количество войск скопилось на том берегу. В воздухе появился разведсамолет противника «рама». Жди бомбардировщиков. Вскоре они появились. Но еще раньше их в небе показались наши истребители. Заговорили зенитные орудия. Противник сбрасывал бомбы, но нам было видно, что колонны стоят невредимы. В воздухе завязался воздушный бой. Слышал я рев и гул, но смотреть было некогда, надо было следить за маршрутом и продвигаться вперед. Стрельба впереди, справа, слева. Обстановка очень неясная для меня. Мы останавливались несколько раз, спешивались, вели огонь по невидимому противнику. Отвечали на автоматные очереди, которые раздавались то из-за отдельных строений, то из кустов. Танки и пехота подошли к городу Фрейштадт. Это первый немецкий город, который 25-й ТК должен был взять. Командир 162-й танковой бригады просит огня по окраине города. Я передаю команды командира полка командирам дивизионов: поддержать огнем атаку танков на город. Команды были конкретны, с указанием координат целей, по которым нужно было открыть огонь.

9. Вот она – Германия

Мы подъехали к окраине Фрейштадта, когда наши танки уже вели бои где-то в центре города. Вот она, долгожданная Германия. Добротные кирпичные дома из красного кирпича и такого же цвета черепичные крыши. Чисто, аккуратно вокруг домов. При каждой остановке солдаты взвода управления обследовали дома. Город был пуст. Все население было эвакуировано. Это было сделано так поспешно, что жители мало вещей могли взять с собой. В первый дом мы заходили с большой осторожностью. Боялись мин. Но потом убедились, что их нет. В доме несколько просторных комнат. В спальне – заправленные постели. Один из солдат лег на постель во всем своем обмундировании и снаряжении и утонул в перинах. Шкафы были полны посуды. В закрытых шкафах большие запасы консервов. Открываем несколько банок консервированной курицы. В жизни никто из нас не пробовал такой вкусной пищи.

- Во живут, - говорили солдаты, - чего им нужно было у нас?

В ящиках столов большое количество фотографий. Даже альбомы семейные оставили. В шифоньерах: белье, одежда. Солдаты начали надевать чистое белье, а свое грязное, засаленное и просоленное потом вешать на вешалки. Многие начали поиски более ценного. Я их пытался сдерживать, но это было почти невозможно. Мы же, командиры и политработники, еще раньше зачитывали им письма, которые слали жены своим мужьям на русский фронт. Чаще всего в этих письмах они просили прислать им шубы, драгоценности. Теперь как бы настал наш черед.

Наверху мыслили по другому. Перед подходом наших войск к германской территории, в частях и подразделениях разъясняли директиву то ли Верховного Главнокомандующего, то ли Главного Политического управления. В ней говорилось, что мы воюем не против немецкого народа, а против фашизма. Советские воины идут в Европу как освободители ее народов от фашизма, а не как завоеватели. Солдат и офицеров Советской Армии призывали не к мщению, а к гуманному отношению к гражданскому населению Германии. Но вместе с тем какими-то директивами разрешалось воинам, находящимся на территории Германии, посылать вещевые посылки на Родину. В первых населенных пунктах немцы оставляли много различных вещей в домах. Одежда, обувь, постельное белье, посуда, пищевые консервированные продукты, спиртные напитки и многое другое стало перемещаться в вещевые мешки солдат и в машины к офицерам. В последующих селениях жители стали прятать свое имущество, запирать его на прочные запоры, закладывать сеном, дровами в сараях, закапывать в землю. Ответные меры со стороны войск не заставили себя ждать. Солдаты и офицеры-тыловики вооружились пиками и легко обнаруживали захороненные клады. Разграблением имущества местных жителей на территории Германии занимались, в основном, тыловые подразделения. Передовым частям этим заниматься было некогда. Но и они урывали моменты, загружали машины различными вещами.

Наш командир полка всячески боролся с этим неприятным явлением. Помню такой случай. Колонна полка остановилась на шоссейной дороге. В колонне оказалось больше легковых трофейных машин, чем боевых установок. Многие офицеры, вплоть до командиров взводов, заимели легковые машины. Полк терял боеспособность, маневренность. Командир полка майор Журавлев взял топор и пошел кромсать машины в колонне. Неоднократные приказы оставить трофейные машины воздействия не имели. То была его крайняя мера. Колонна была очищена, и командиры пересели в боевые машины. Командование боролось с насилием, с мародерством. Но сдерживать эту стихию было очень трудно. Слишком высок был накал ненависти к фашистской армии и к немцам, которые ликовали в честь победы своей армии на Восточном фронте, Они знали, какое насилие, зверства совершают их мужья, сыновья. Многие из них не возмущались, а одобряли такие действия и с радостью пользовались награбленным. Наших солдат можно было понять. Один наш солдат из взвода управления где-то взял хромовые кожи различных цветов, отлично выделанные подошвы. Командир растрясал колонну, выбрасывал все в грязь. Кричал: «Обарахолились, доблестные воины!» Дошла очередь и до этого солдата. Его кожи валялись в грязи, их топтали ногами, а он плакал и говорил: «Товарищ майор, дом сожгли, скот увели, брата расстреляли, а я на них молиться должен?» Остановился командир, смотрит в землю, думает. Все замолкли. С напряжением ждали, что же скажет командир? А он, не глядя ни на кого, махнул рукой и пошел обратно в голову колонны. На ходу крикнул: «Комиссар, разъясни людям, что все равно этого делать нельзя!»

Гуманны наши люди. Поняли, смирились. Жителей с самого начала вступления на территорию Германии не трогали. Хотя их фашисты запугивали. Говорили им, что если они не эвакуируются, их всех расстреляют. Помню такой случай. Мы остановились на окраине деревни. Слышим, мычат во дворах коровы, лают собаки. Мы вошли в крайний дом. Осторожно осматриваем комнаты, кухню. На столе стоит горячая пища. В доме никого. Обитатели дома оказались в подвале.

- А ну, вылезай, - закричал солдат.

Он не знал, кто там, может быть, там фашисты засели. Первым вышел с поднятыми руками мужчина лет 60-ти. По лицу его было видно, что он приготовился к расстрелу. Он просил, чтобы оставили в живых детей и женщину. Мы это кое-как с трудом разобрали, поняли, догадались. Я жестом ему показал, чтобы он опустил руки, Кое-как я ему растолковал, что никто их расстреливать не будет. Пусть выходят наружу. Он опять скрылся за дверью подвала. Через некоторое время со страхом и недоверием в лице он вышел. За ним молодая женщина. Одного ребенка она прижимала к груди, другой, лет пяти, держался за ее юбку. Слезы текли у нее из глаз. Эти слезы сильно повлияли на нас. Все мы стали такими добрыми. Препроводили их в дом.

Хозяин расслабился и стал приглашать нас к столу, а женщина в углу все еще крепко прижимала к себе ребенка. Кто-то из солдат подошел к мальчику и, смеясь, что-то ему говорил на непонятном для ребенка языке. Мальчик прижимался к матери. Солдат погладил его по голове и отошел. Эта сцена еще больше утвердила в них уверенность, что мы не собираемся их расстреливать. Но женщина детей не отпускала от себя. Она как бы загораживалась ими, опасаясь, может быть, уже не расстрела, а насилия.

В первые дни вступления на территорию противника были и факты насилия. И до них эти случаи доходили. Знаю, что за групповое насилие командир, возглавлявший этот мерзкий поступок, был расстрелян.

Хозяин угостил нас вином. Мы наскоро закусили и ушли. Немец, провожая нас, низко поклонился. «Гитлер капут!» не кричал. От других мы слышали эти слова неоднократно. Смотрел я тогда на испуганную до смерти женщину с ребенком на руках и думал: «У нашего солдата не поднимется рука, чтобы расстрелять их». А ведь немцы расстреливали наших женщин с детьми, отнимали детей из рук матерей и тут же их уничтожали. Нет, наш советский человек не способен на это. Мы простили все.

Это были отдельные бытийные эпизоды войны вперемежку между боями. А в целом противник упорно сопротивлялся. Корпус все время действовал впереди армии, иногда далеко углублялся в прорыв и действовал внезапно по тылам, захватывая подготовленные для обороны рубежи противника. Мы врывались первыми в населенные пункты, овладевали железнодорожными узлами, важными шоссейными дорогами, переправлялись не раз по железнодорожным мостам, отсекая противнику пути отхода. Попадали под бомбежку. Натыкались на минные поля, попадали под внезапный огонь, вели встречный бой. Несли потери, гибли люди. Своими внезапными действиями корпус наносил большие потери противнику и в технике, и в живой силе. Корпус наступал днем и ночью. Особенно напряжены и опасны были ночные операции. Автоматная очередь или разрыв снаряда впереди, справа или слева, а иногда непонятно где, вызывали ответные действия с нашей стороны. Часто противника сбивали сходу, не развертываясь. Но при более сильном сопротивлении колонна останавливалась. Личный состав мгновенно выскакивал из машин, залегал в кюветах и вел огонь из автоматов, пулеметов. Среди этого общего треска раздавался мощный выстрел танка. Танкисты экономили снаряды, и открывали огонь только в крайнем случае. Инициатива была на нашей стороне. Противник не успевал организовывать оборону на промежуточных рубежах. Она рассекалась танковыми колоннами. Поэтому нам оказывали сопротивление разрозненные группы противника. Повторялся сорок первый и сорок второй годы, только с той существенной разницей, что воюющие стороны поменялись местами, В отличие от фашистской армии, мы соблюдали законы войны, не проявляли жестокости по отношению к мирному населению.

Действие нашего 459-го минометного полка в этих сложных условиях боя. Он был придан 162-й танковой бригаде, которой командовал полковник Мищенко. Для более надежной связи с ним меня с радистом и радиостанцией периодически посылали в бригаду. Я имел непосредственную связь с командиром бригады. При необходимости он ставил задачу на уничтожение противника в данном районе. Моя задача заключалась в определение по карте на местности и передаче информации в штаб минполка.

В условиях боя в тылу противника сложной проблемой оказались пленные. Как с ними поступать? В воспоминаниях боевых начальников этот вопрос не предстает проблемным. В вышестоящих инстанциях все было налажено. Было кому и куда направлять пленных. А вот в частях и подразделениях, действовавших в тылу врага, с пленными была серьезная проблема. Вот как решался этот вопрос в наших частях, действовавших в прорывах. Захваченные в плен расстреливались только те, которые не хотели сдаваться и продолжали выкрикивать: «Хайль Гитлер!»

Такие моменты были, и мне приходилось их видеть. Фанатически преданных Гитлеру офицеров-фашистов было много. Они были готовы сами погибнуть и увлечь за собой рядовых солдат. В такой обстановке, перед таким безумным вызовом трудно было сдержать чувства ненависти к противнику. Тут не могло быть сомнения: перед нами те самые фашисты, которые убивали, вешали, сжигали заживо советских людей. Могла сложиться и другая обстановка. Танковое подразделение прорвалось далеко в тыл врага. Внезапной атакой разгромила противника, взяла много пленных. Сопровождать их в тыл было некому и вдвойне опасно. Их могут встретить группы противника, освободить пленных и расстрелять сопровождающих. Командир мог принять решение на уничтожение пленных. Но все же этого не делал и сопровождал их в тыл.

Под Наумбергом нам пришлось задержаться. Корпус встретил организованное сопротивление противника. В штаб поступали заявки от танковых командиров на открытие огня по обнаруженным целям противника. Дивизионы занимали огневые позиции, вели огонь. Второй раз развернулись в боевой порядок уже на окраине города. Бой шел в городе. Мелкие группы противника, и даже одиночки, оказывали сопротивление, открывали внезапно огонь. Мы со штабной машиной попали под автоматный огонь, Машину укрыли за стенкой дома. По соседнему дому открыли огонь. В окно разведчик бросил гранату. В доме мы обнаружили труп немецкого офицера в чине капитана, пожилого мужчину и моложавую женщину. Они нам пытались что-то сказать, выразить свою непричастность к бою. Женщина прикрывала собой мужчину. Я приказал обыскать дом. В нем было комнат пять и пристройки. Задерживаться было некогда. Я объяснил, как мог, немцам, что мы их не собираемся убивать. Гитлер капут, а немецкий народ мы не трогаем. Мужчина стал за мной повторять: «Гитлер капут, Гитлер капут!»

10. В боях за Губен. Первые Герои Советского Союза

Сопротивление фашистских войск на территории Германии нарастало. Немецкое командование бросало в бой резервы. Еще до этого до нас доходила информация, что Гитлер создает какие-то новые части — «фольксштурм». В армию он мобилизовывал пятнадцати-шестнадцатилетних юношей и стариков. Из этого контингента и состоял «фольксштурм». Командовали подразделениями и частями этой так называемой армии опытные и фанатически преданные Гитлеру фашистские офицеры.

С ними мы и встретились под Губеном. Наша пехота и танки завязали бои за город. Наш полк подтянулся непосредственно к окраине города. Наблюдательный пункт располагался на возвышенности. Лежащая впереди местность хорошо просматривалась. Наши войска действовали настолько дерзко, что бои за город только начались, а командные пункты, штабы тут как тут. Рассчитывали сходу овладеть этим населенным пунктом. Но это была уже территория Германии, а не Польши. Гитлер приказал сражаться всеми силами и средствами, и до последнего солдата. Не могу сказать, были или не были наша пехота и танки в городе. Но наши наблюдательные пункты оказались без прикрытия. Впереди нас никого из наших войск не оказалось. Из крайних домов показались люди. Их становилось все больше и больше. Они образовывали густые цепи, которые двигались в сторону высоток, занятых нами. Сомнений не было. Противник перешел в контратаку. На огневые позиции спешно передавались команды для открытия огня. Пристреливались дальние и ближние рубежи. Мины рвались непосредственно в цепях противника и перед ними. На какое-то время дым застилал атакующих и казалось, что они залегли, отказались от своей затеи. Но вот дым рассеялся, и серо-зеленая масса людей опять появилась на горизонте. Они продолжали двигаться в нашу сторону. Два дивизиона вели огонь, более тридцати минометов создавали сплошной вал огня в зоне наступающих, а они все шли. Разрывы мин уже оказывались в опасной близости от наблюдательных пунктов. Мы свою штабную машину отправили в укрытие, а сами все от солдата взвода управления до начальника штаба полка взялись за автоматы, приготовили гранаты, и у кого были, фаустпатроны. Окапываться было некогда. Находили какие-то естественные укрытия – камни, бугорки, ямы. На штабной машине мы возили два фаустпатрона. Одним вооружился начальник штаба, другим я. Командиры батарей уже вели огонь по району своих наблюдательных пунктов. Это называлось открывать огонь на себя. Справа от нас находился наблюдательный пункт командира первого дивизиона капитана Шкинева. Мы видим, что противник перебежками приближается к нему. Он открывает огонь на себя. Мы оказались во фланге у противника и в непосредственной близости от него. Никто никаких команд не давал на открытие огня, может быть, я не слышал. Но пулеметы, автоматы дружно застрочили. Я положил пока около себя фаустпатрон и взялся за автомат. Противник как бы исчез куда-то. То ли залег, то ли отступил. Через некоторое время на окраине города показалась новая цепь наступающих, и мне показалось — еще более мощная. Они какое-то расстояние шли во весь рост. В бинокль можно было ясно различить, что впереди цепи идут офицеры. Первый залп дивизиона: стена разрывов из пыли и дыма, не остановил наступающих. Они продолжали идти в рост. Скорее всего, был недолет. Второй залп казался точным, прямо по цепи. Я смотрю в бинокль. Вижу, как начали разбегаться в стороны солдаты. Убитых, залегших не вижу. Тут же последовал второй залп. Наблюдаю, что больше стали бежать назад. И тут совершенно неожиданно слышу: «Противник слева!» Это голос разведчика, который занимал позицию слева от меня. Ясно без бинокля: я увидел группу человек десять. Они пытались пройти в тыл. С какой целью неизвестно. Там они наткнулись на другую группу наших бойцов. Отстреливаясь, они начали отступать в нашу сторону, прямо на нас. Их оказалось куда больше, чем десять человек. Тут-то нам и пригодились гранаты и фаустпатроны. Это был мой первый пуск этого очень сильного противотанкового средства. Но нам пришлось их истратить против пехоты. Стрельба с плеча. Сильный толчок, сзади из трубы вырывается пламя. Снаряд улетел метров на сто, может быть, меньше, и разорвался у цели. Я не ожидал этого. Почему-то думал, что я плохо прицелился. Оказалось не так, чем я был очень доволен.

Контратака противника захлебнулась, и наши части сразу же перешли в наступление. Откуда-то взялись танки с десантом пехоты, Где они были? Почему минометчики оказались впереди их? Трудно было разобраться. Мы попали в какую-то брешь между танковыми клиньями, А наш командир полка был человеком горячим и, может быть, прежде времени выдвинул полк к городу Губену.

Первым из вышестоящих начальников позвонил в полк командующий артиллерией корпуса. Он передал благодарность личному составу полка за проявленное мужество и приказал представить к награждению особо отличившихся воинов. В том числе двух человек к званию Героя Советского Союза. Да, такой лимит сверху спускался. Определенной количественной нормы уничтожения противника для пехоты и артиллерии не было для того, чтобы представить к званию Героя Советского Союза, Тут уже по совокупности действий и по значимости боя, в котором воин сыграл большую роль.

В штабе полка начался выбор. Командир полка, заместитель по политчасти полка, начальник штаба - главные лица, от решения которых зависело, быть или не быть героем тому или иному офицеру или солдату. Пришел заместитель командира полка по строевой части. Он тоже подал свой голос. Пришли донесения из дивизионов. Там тоже были названы кандидаты на награждения, Я при этом присутствовал, но молчал. Обсуждались командиры первого и второго дивизиона и третьей и шестой батарей. Первый дивизион оказался на более опасном направлении, и он сыграл большую роль в отражении атаки противника, В отношении выбора среди командиров батарей задача была более сложная. По совокупности действий в различных боевых условиях кандидат 6-й батареи ст. лейтенант Родин считался более подготовленным, смелым, надежным. Ему всегда поручались более ответственные задачи. С этим были согласны все. Но в данном бою на долю третьей батареи выпала более ответственная задача, и командир батареи ст. лейтенант Вартумян с ней справился отлично. За ним остался приоритет. Было решено: представить к званию Героя Советского Союза командира первого дивизиона капитана Шкинева и командира третьей батареи старшего лейтенанта Вартумяна. Кандидаты для награждения орденами брались из донесений командиров дивизионов. Отличились в этом бою и командир батареи Илья Краснухин, командир 2-го дивизиона капитан Иммер и другие. Я сидел и думал, что меня назвать некому. До этого я не был награжден.

При отступлении награждали только в исключительных случаях. Когда начали представлять к наградам за участие в битве под Москвой, меня откомандировали на курсы политработников. В боях летом 1942 года под Ржевом, где мне приходилось неоднократно ходить в атаку, я был контужен, попал в санбат, а оттуда в политотдел дивизии. В стрелковом полку опять про меня забыли. Затем учеба. Когда были обсуждены дивизионные кандидаты, начальник штаба назвал мою фамилию. Его сразу поддержали все присутствующие. Я был представлен на награждение орденом «Отечественной войны 1 степени».

Реляции на награждения было поручено писать мне. С небольшой корректировкой они были помещены в наградные листы. А спустя много лет их содержание я обнаружил в брошюре «Боевой путь 25-го танкового корпуса в годы Великой Отечественной войны». После краткого изложения боевых действий, в которых участвовал корпус, в приложении №1 «Подвиги Героев Советского Союза» приводятся характеристики Шкинева и Вартумяна. Они точно повторяют содержание того, что я писал. Они взяты из наградного листа. Представления к званию Героя Советского Союза и к орденам воинов 459-го минометного полка были вполне заслужены. Стойкость и умелые действия этих воинов, риск оказали серьезное влияние на операцию корпуса в целом. Контратакой противника, если бы она удалась, были бы уничтожены сотни наших воинов, захвачена и уничтожена техника и многое другое. Тылы были непосредственно подтянуты к передовой. Здесь и боеприпасы, и продовольствие, и автотранспорт. Все это было отражено в наградных листах.

В них я тогда писал: «28 февраля на наблюдательный пункт первого дивизиона, который располагался на юго-восточной окраине г. Губена, противник предпринял яростную атаку, стремясь штурмом овладеть господствующей высотой, на которой находился наблюдательный пункт. В результате этой атаки наблюдательный пункт 3-й батареи, где находился в это время ст. лейтенант Шкинев, оказался окруженным. Организовав круговую оборону, ст. лейтенант Шкинев с группой разведчиков из 9 человек в течение двух часов вел бой с превосходящими силами противника. Три раза он поднимал разведчиков в контратаку и, забрасывая противника гранатами, отбивал их атаки. И когда в живых с капитаном Шкиневым осталось 4 человека (остальные были убиты или ранены), боеприпасы были на исходе, и штурмующие группы немцев вплотную подошли к высоте, он вызвал шквал беглого огня своих батарей на себя». Далее было написано, что он трижды вызывал огонь своих батарей на себя. Противник, не выдержав огня, откатился с высоты. А отважный офицер, выскочив с оставшимися людьми из траншеи, начал преследовать врага автоматным огнем, взяв в плен 8 человек. В результате этого боя противник потерял около 180 солдат и офицеров, было взято 53 автомашины, 11 ручных и два станковых пулемета.

В боях за г. Губен от огня дивизиона ст. лейтенанта Шкинева противник потерял только убитыми 700 солдат и офицеров, 66 было взято в плен. Было уничтожено 6 станковых пулеметов, подавлен огонь 5 минометных батарей и 13 огневых точек противника. Потери противника брались приблизительно. Но убитых и раненых было много. Неопытные подростки и пожилые мужчины гибли сотнями. Взрывы своих мин действительно были в непосредственной близости от НП.

Были ли в этой реляции какие-то прибавления, преувеличения? Были по мелочи, чтобы выразить наиболее полно подвиг, который совершен на самом деле. И не было, ибо прибавленные мелочи все еще недостаточно выражали сущность риска на самопожертвование.

Этот бой был коллективным героизмом. Идут густые шеренги, одна за другой, тысячи вооруженных солдат и офицеров противника. Им противостоят десятки не пехотинцев с их станковыми пулеметами, а минометчики с автоматами, гранатами. И ведь не дрогнули. Готовы были биться, не думая о смерти, в любом положении, даже если были бы окружены, бились бы до последнего. Можно подумать, положение безвыходное, деваться некуда, и не было выбора. Альтернатива была. Отойти к своим танкам, где-то они были недалеко. И никто бы минометчиков за это не осудил. Но об отходе никто не мог подумать. Были потери, раненые, убитые. Жалко было своих товарищей. Каждый из нас тогда мечтал дойти до Берлина. Не хотелось думать о другом исходе, хотя каждый понимал, что случайность подстерегает на каждом шагу.

Теперь я часто думаю не только о себе, но и о других, с кем шел рядом, кого знал не по словам, а по боевым делам. Имею ли я право на то, о чем теперь пишу? Полагаю, что имею. Мы очень хорошо знали друг друга, все тонкости характера, слабости, недостатки и сильные стороны. Верили друг другу, надеялись друг на друга. Были исключения, не без этого. Были солдаты просто слабые физически и в волевом отношении, робкие. Над ними подсмеивались, в их адрес шутили, рассказывали истории, похожие на анекдоты, но зло не осуждали. Мы, командиры, их хорошо знали и ответственные задания им не давали. Что касается офицеров, то я не знал такого, кто мог бы показать свою слабость в бою. Высоко были развиты честь, долг, ответственность. Лучше пойти на крайний риск, чем показать в чем-то свою слабость. Я имею в виду офицеров, которые непосредственно участвовали в бою.

Бои за город Губен длились целую неделю (2-я половина февраля). В этих и в предыдущих боях корпус, и в том числе наш 459-го МП, понесли существенные потери. А впереди предстояли еще более тяжелые бои. Гитлер Берлин легко не уступит. По решению командования 3-й гв. армии, корпус выводится из боя и сосредотачивается в районе Нейдорф-Мерцвизе. Здесь он в течение полутора месяцев доукомплектовывается, готовясь к решительным боям, Шла усиленная боевая подготовка. Подразделения тренировались для ведения боя в лесисто-болотистой, пересеченной каналами местности и в крупных населенных пунктах.

11. В боях за Берлин

Шестнадцатого апреля мы снова вступили в бой, для участия в Берлинской наступательной операции. Корпусу была поставлена задача: действуя в северо-западном направлении вдоль реки Шпрее в направлении Люббен, Тойпитц, Вендиш-Бухгольц, замкнуть кольцо окружения Франкфуртско-Губенской группировки противника. Этот бой был исключительно сложным, маневренным и тяжелым. Части противника рвались на помощь Берлину, Встречи с противником, бои с ним возникали внезапно. То наши части окажутся у противника во фланге, то он выходит к нашей колонне справа или слева. Ясно обозначенного фронта не было. Помню бой под Тойпитцем. Наши танки, артиллерия, минометы вытянулись вдоль шоссейной дороги. Слева недалеко лес. Команда: «Противник слева!» И в ту же секунду я увидел массу солдат, танки выходят из опушки леса и идут на нашу колонну. Колонна остановилась, танки повернули стволы в сторону противника и открыли огонь, расстреливая в упор его танки и пехоту. Взвод управления спешился и занял позицию за шоссейной дорогой в кювете. Вели огонь из автоматов. Приготовили гранаты, фаустпатроны. Артиллерия прямой наводкой вела огонь в упор по противнику. Вскоре успели развернуться и наши минометы. Их мины рвались в открытом поле. Снаряды противника рвались на шоссе, визжали, шипели горячие осколки, свистели пули. Мне казалось, что противник идет какой-то густой толпой, не обращая внимания на шквал нашего огня. Я вижу, как валятся на землю люди, деревья, а из леса идут новые толпы людей. Они тоже падали. Противник уничтожен, рассеян. Он не прошел, не прорывался в направлении к Берлину. Местами были видны очаги пожаров, березовая роща стояла с обломанными верхушками, а на земле лежали сотни трупов. Многие из них, может быть, были ранены. Но некому было в этом разбираться. Здоровых немцев не было, а нам нужно было выполнять поставленную задачу и двигаться дальше. Своих раненых и убитых клали на машины и везли с собой. Где-то на чужой земле, в удобном для остановки месте одни будут похоронены, другие - отправлены в медсанбат, в госпиталь. Только теперь я увидел, что кабина нашей машины разбита, а на сидении, залитом кровью, лежит старшина с окровавленной головой. Он был мертв. Он почему-то задержался в кабине, не успел выскочить и был сражен осколком снаряда. За руль садиться было некому, и мне пришлось вести машину. Навыки для этого у меня были очень даже небольшие: практическое вождение в течение тридцати минут в полку офицерского состава, да уже в этом полку иногда садился за руль. Вел машину, и думал о погибшем старшине. Неужели правда, что человек чувствует приближение своей смерти, в том числе и вполне здоровый человек? Буквально за несколько часов до этого боя, на остановке он показывал мне фотографию жены с малышом. И так грустно сказал: «Хотел бы увидеть сегодня, сейчас». Мой ответ тогда: «Увидишь, увидишь», - казался мне теперь бездушно-формальным. Я не воспринял его грустного тона и не подумал в эту минуту как-то участливо. Почему он так сказал, что он чувствовал? Мои слова не вывели его из тяжкого раздумья. Он молчал.

Мы приближались непосредственно к оборонительной полосе Берлина. Оборона фашистов вокруг столицы и на подступах к ней, как нас информировали, была глубокой, многополосной, плотно занятой войсками. Города и другие населенные пункты были превращены в сильные укрепленные узлы обороны. Вокруг Берлина немцы создали три оборонительных пояса. Весь город был разбит на девять секторов обороны, в которых насчитывалось более 400 долговременных железобетонных сооружений. Были созданы шестиэтажные бункеры, врытые в землю, которые вмещали в себе до 1000 человек с запасом пищи и воды, оружия, боеприпасов. Каждый дом старинной кладки мог служить крепостью. Для обороны Берлина немецкое командование спешно формировало новые части, Из вновь мобилизованной молодежи и стариков создавались фашистские отряды фольксштурма. С ними мы уже встречались под г. Губеном. Многие из них были настоящими фанатиками и способны были идти на самопожертвование. Ребята 16-17 лет, ослепленные геббельсовской пропагандой, отчаянно сражались. Мы таких патриотов встречали еще до подхода к Берлину. В одном населенном пункте залезший на чердак стрелок затеял дуэль с танком. Вел огонь до тех пор, пока не был уничтожен вместе с чердаком. Кто-то полез посмотреть, кто это такой смельчак. Оказался парень лет 16-17-ти.

Нам не были известны планы наступления наших войск. Нас стали информировать об этом, когда началось наступление. Советские войска наступали на Берлин тремя фронтами: 1-ми 2-м Белорусскими и 1-м Украинским. Основной удар наносил 1-й Белорусский под командованием маршала Г.К. Жукова. Первым Украинским фронтом, в который входил и 25-й ТК, командовал маршал И.С. Конев. Он наступал юго-восточнее Берлине, имея задачу разгромить противника в районе Котбуса и юго-восточнее Берлина. 25-й ТК в составе 3-й гв. армии наступал на главном направлении. Огромная масса войск, вооруженная передовой техникой, была сосредоточена для проведения заключительной Берлинской операции. В составе трех фронтов насчитывалось два с половиной миллиона человек, 41600 орудий и минометов, 6250 танков и самоходно-артиллерийских установок, 7500 боевых самолетов. Было создано многократное превосходство над противником в живой силе и технике. Такую массу войск нужно было обеспечить боеприпасами, продовольствием. И это к концу четырехлетней войны, за тысячи километров от своих основных тылов. Какая величайшая организация, дисциплина. 

Личный состав войск перед наступлением был наэлектризован настроением к наступлению. Беседы, листовки, обращения трудовых коллективов, присланные из тыла, надписи на бортах машин, танков: «Даешь Берлин!» - не только создавали определенный настрой войск, но и выражали его. Добить фашизм в его собственной берлоге и победоносно завершить войну - этого все страстно желали, и в этом никто не сомневался.

16 апреля началось наступление. Мы знали время «Ч» и начала артподготовки. Она началась не с рассветом, а уже в седьмом часу. Она была мощной и довольно продолжительной. Не успели отгреметь разрывы снарядов, как в воздухе загудели мощные бомбардировщики и совсем уж низко штурмовики. Наши истребители появились раньше истребителей противника. Воздушный бой завязался в стороне от нас. Он быстро прекратился. В небе было полное превосходство нашей авиации. Во время артподготовки я все время следил за действиями дивизионов. Перед концом артподготовки командир полка потребовал меня к себе на свой наблюдательный пункт. В сопровождении разведчика я вышел на опушку леса, НП оказался недалеко. Впереди пойма реки. Виден противоположный берег - передний край противника. Разрывы снарядов, мин, дым образовывали сплошную серую массу. Командир полка указал мне два ориентира - полосу кустарника с одной стороны, и черную полосу на том берегу с другой. Это место нашей переправы. Что там будет, брод или понтонный мост, командир не сказал. Моя задача состояла в том, чтобы вести наблюдение за полем боя и данные передавать командиру. Он, конечно, и сам вел наблюдение. Перед началом форсирования р. Нейсе была поставлена мощная дымовая завеса. Вначале дым шел на противника, а затем его начало сносить в сторону. Под прикрытием дымовой завесы пехота, противотанковая артиллерия начали форсирование реки вброд, на подручных средствах, не ожидая постройки мостов. К месту форсирования потянулись машины с понтонами. Полк оставался на прежних огневых позициях и прикрывал огнем переправлявшиеся на тот берег части. Командир полка был связан с общевойсковым командиром. Последний передал ему, что противник перешел в контратаку и пытается сбросить наши подразделения в реку. Наш командир полка начал нервничать, кричать: «Докладывай, где противник, ты видишь его, где он контратакует?!» Я не видел, и медлил с ответом. Вскоре я заметил движение танков. Наши там не могут еще быть. Это противник. Дал целеуказания командиру. Он ответил: «Вижу!». Возможно, он увидел вместе со мной. В дивизионы полетели команды: огонь по контратакующему противнику с указанием координат, ориентиров. Горячность, накал страстей, которые создаются в такие минуты, трудно передать словами. На НП 2-го дивизиона находился зам. командира полка Челебаев, удивительный человек — спокойный, рассудительный, с железными нервами.

- Передай командиру, - спокойно говорил он, - цель видим, ведем огонь.

Контратака была отбита. Форсирование продолжалось. Полк переправлялся уже по наведенному понтону.

Наступление шло успешно. За два дня были прорваны три полосы обороны противника. Наш танковый корпус устремился в глубину обороны противника в направлении Лукенвальде. Его задача заключалась в том, чтобы отрезать пути отхода на Берлин действующей здесь группировке противника. Эту задачу он выполнял совместно с частями 3-й гв. армии.

Серьезное затруднение для продвижения наших войск составляла местность. Я не представлял, что в Германии так много лесов. Из школьной географии я вынес представление, что это густонаселенная, высоко индустриальная европейская страна. Лесов там нет, или почти нет, А древесину немцы получают в порядке торговли из наших сибирских лесов. Оказывается, на своей территории они разводили леса, ухаживали за ними, оберегали. А нужды свои покрывали за счет наших лесов.

Из-за затруднения наблюдения мы иногда совершенно внезапно выходили на противника. Завязывался встречный бой со всеми его сложностями. Запомнился один случай, пожалуй, самый неожиданный. Продвигаясь по просеке к поляне, я увидел одинокий хутор. Невдалеке за ним опять начинался лес. Двигающиеся впереди разведчики доложили: навстречу нам движется колонна танков противника. Я приказал отогнать машину в сторону от просеки и замаскировать. А все, кто были здесь, залегли по обочинам дороги. Готовили противотанковые гранаты. Фаустпатроны были израсходованы. Мы чувствовали себя беспомощными перед танками противника. Из леса показался первый танк. Недалеко от дома он остановился. Тоже был неуверен и не хотел попасть под внезапный огонь, И в этот момент раздался мощный взрыв. Танк вспыхнул. Экипаж выскакивал из танка и убегал вглубь леса. Мы открыли огонь из автоматов. Второй танк, следовавший за первым, сделал несколько выстрелов по дому. Стена дома обрушилась. Танк двинулся вперед. Он пытался дом обойти слева, по опушке леса. И тут раздался второй взрыв. Танк закружился на месте. Последовал еще один взрыв. Танк загорелся. Началась беспорядочная стрельба с двух сторон. По направлению огня было видно, что группы немцев обходят поляну справа и слева, чтобы, не вступая в длительный бой, продолжать двигаться в своем направлении. Стрельба вскоре утихла. Из разрушенного дома вышел комбат батареи Власов. Это он фаустпатронами уничтожил два танка противника. Он был весь в пыли. Второй танк уничтожал из-под разрушенной стены, из-под которой он потом еле вылез. Это был человек не как все: личность с большими завихрениями в стороны от установившихся стереотипов поведения. Смелость сочеталась с анархическими проявлениями. В своих поступках он стремился как бы выйти за границы безмерного. Этим он часто вызывал недоверие командования и даже опасения. Он мог совершить непредсказуемое.

За этот смелый поступок и другие его действия он был награжден орденом боевого Красного Знамени. Сразу после окончания войны он совершил какой-то проступок в пьяном виде и был арестован командиром полка.

12. Уничтожение окруженной группировки противника

С выходом наших частей в район Лукенвальде завершалось окружение немецких войск в лесах юго-восточнее Берлина. Все попытки прорваться оказались безуспешными. Наша авиация наносила бомбовые удары по окруженной группировке, штурмовики то и дело проносились на бреющем полете, артиллерия и минометы совершали огневые налеты. В этом, безнадежном для противника, положении командование корпуса во избежание излишнего кровопролития намерена была предложить капитуляцию окруженным частям. Было решено послать парламентера в расположение противника, Искали добровольца-офицера не ниже командира части. Такой сразу же нашелся. Это был наш командир полка, подполковник Журавлев. Отчаянный, не всегда собранный, невыдержанный, но решительный, он пошел на большой риск. Уже были случаи, когда наших парламентеров убивали. Убийство могло произойти помимо воли командования окруженных частей. Многие отъявленные фашисты могли рисковать не только своей жизнью, но и судьбой целых подразделений и частей.

Поездка в стан врага тщательно планировалась. Держалась наготове авиация, чтобы в любую минуту нанести удар, артиллерия и минометы подготовили огонь по участкам, где, предположительно, находилось командование дивизии противника. Машина: открытый «Виллис». В нем — шофер, командир полка, два радиста, один из них знал немецкий язык, у которых тоже спрашивали согласие. У одного из них — белый флаг. Были установлены сигналы для вызова огня.

Момент ответственный. Чувствовалась напряженность не только отъезжающих, но и провожающих. Командир полка, отъезжая, махал нам рукой и улыбался во весь свой широкий рот. Внешне похоже было, что он ехал на какую-то веселую гулянку. Как потом они рассказывали, их пропустили до штаба, какого, было неизвестно. По всем признакам, это был штаб дивизии. Попросили подождать. Ожидание было долгим. Вышел офицер в чине майора с железным крестом на груди и объявил:

- Командир болен, он не может вас принять.

- Вы отказываетесь принять капитуляцию? - спросил Журавлев. Офицер молчал.

- Ваше решение я должен доложить моему командованию. Вы гарантируете нашу безопасность?

- Да, - ответил немец и дал сопровождающих на машине. По радио командир полка передал о затягивании ответа, а затем и о молчаливом отказе капитулировать.

Наши парламентеры возвратились целыми и невредимыми. Решение нашего командования было принято на уничтожение вражеской группировки. Что тут началось! Гул самолетов, разрывы бомб, снарядов, залпы «Катюш» огненными полосами пронизывали небо. Такой интенсивный огонь из всех видов оружия длился минут 15-20. Предстояла атака танков, пехоты на рассечение окруженной группировки и уничтожение ее по частям. Но этого не пришлось делать. Из расположения противника показалась машина с белым флагом.

Переговоры были короткими. Полная и безоговорочная капитуляция. Единственное, о чем просили парламентеры противника - сохранить жизнь сдающимся в плен и оказать помощь раненым. Такая гарантия была дана. Указаны пути выхода для сдачи в плен, места разоружения, порядок выхода. Мы вышли к месту прохождения колонны пленных. Ждали недолго. Противник, как видно, уже заранее, до возвращения своих представителей, приготовился к движению. Впереди на машине двигались офицеры. Они держались гордо, несгибаемо. Официально представились, спросили, с кем имеют честь говорить, и доложили, что на основе договора о капитуляции они сдаются в плен советским войскам. Немецкий командир дивизии то ли застрелился, то ли был убит. Но среди сдающихся его не было. Перед нами проходила колонна немцев. Одни из них старались держаться бодро, с достоинством и с ненавистью смотрели нам в глаза. Мы их тоже ненавидели, особенно этих, с нахальным видом. Другие выглядели жалко, измучено, смотрели вниз. Много шло раненых с перевязанными головами, руками, ногами. Одни из них опирались на палки, хромали, других вели под руки. Смотря на этот строй очень разных людей, возникали смешанные чувства. Ненависть за все то, что они принесли на нашу землю; гордость за силу и славу Советской Армии, советского народа, нашей великой, непобедимой сильной Родины; жалость к этим немощным, беспомощным и, может быть, голодным людям.

Не могу сказать, какие отряды принимали капитуляцию, как и куда отправляли пленных. Это была уже задача других людей. Так, уничтожая группировку немцев юго-восточнее Берлина, корпус содействовал нашим частям, штурмовавшим Берлин.

В связи с медленным продвижением войск 1-го Белорусского фронта на Зееловских высотах и возникшей угрозой срыва намеченных сроков окружения Берлинской группировки противника, по решению командующего 1-го Украинского фронта маршала Конева часть танковых войск была направлена в сторону юго-западной части Берлина и в район Потсдама. В районе Потсдама располагался большой зоопарк. За железными заборами спокойно ходили звери. В районе парка был бой, и нам говорили, что в каком-то месте звери вырвались на волю. Гитлеровцы предпринимали отчаянные попытки приостановить наступление войск 1-го Украинского фронта. Они оказывали все более упорное сопротивление на подступах к Берлину. Одновременно с юга был нанесен мощный контрудар по нашим войскам. Это было сражение танковых частей. И все же противнику не удалось достигнуть желаемого результата. Как нам сообщили, 24 или 25 апреля Берлинская группировка противника была окружена. Корпусу еще пришлось отбивать контратаки частей 12-й фашистской армии, которую немецкое командование сняло с Западного фронта и бросило на выручку окруженной Берлинской группировке. В это время нам разъясняли директиву Ставки, в которой требовалось установить нормальные отношения с немецким населением. Ставка предлагала создавать на территории Германии немецкую администрацию, соблюдать гуманные отношения с рядовыми членами нацистской партии, лояльно относящимися к Красной Армии, задерживать только лидеров нацистов. Не всеми солдатами и офицерами одобрительно воспринималось это последнее требование. Слишком много они видели следов зверств фашистов, двигаясь от Москвы до Берлина. Жгли целые деревни вместе с их жителями не только руководители, но и ревностные рядовые исполнители. Поэтому в каждом немецком солдате, захваченном в плен, хотел я этого или нет, я чувствовал своего врага, вынужденного теперь смириться со своим поражением. Все же директива Ставки выполнялась. В минуты затишья, в кругу солдат, чаще это было около кухни в момент «приема пищи», приходилось слышать разговоры. Отходчивый, сердобольный русский человек. Какая кипела ненависть, когда мы шли через населенные пункты и видели повешенных, расстрелянных женщин, детей, стариков. Они что, были руководителями Коммунистической партии? Уничтожали за то, что они русские, советские. А теперь как будто уже все улеглось, и мы тихо им прощали.

Все мы очень сожалели, что, участвуя в боях за Берлин, не попали в саму столицу. Не смогли оставить свои подписи на стенах Рейхстага. А какие события там происходили! 30 апреля Гитлер покончил с собой. 2 мая немецкий гарнизон капитулировал. Над Рейхстагом было установлено красное знамя. Какие факты, дух захватывало!

13. Участие в боях по освобождению Чехословакии

2 мая 25-й ТК поступил в распоряжение 13-й армии и получил новую задачу: начать действовать в южном направлении на Острову, а затем на Хомутов (Чехословакия). Победа Советских Вооруженных Сил в Берлинской операции создала благоприятные условия для ликвидации последней крупной группировки противника, находившейся на территории Чехословакии. К этому времени она была охвачена с севера, востока и юга советскими войсками, а с запада подходили американцы. Немецкое командование на территории Чехословакии стремилось отвести свои войска на запад и сдаться американцам. Американское командование было готово принять их, и этим самым поспешить занять западные районы Чехословакии и овладеть Прагой. Но выполнение этих планов нарушало бы рубежи встречи американских и советских войск, согласованных на Крымской конференции. Командующий объединенным штабом союзников Эйзенхауэр не пошел на это, хотя премьер-министр Великобритании настаивал на этом.

5 мая в Праге вспыхнуло восстание. Оно охватило и другие города. Гитлеровские войска жестоко подавляли восставших. Национальный Фронт Чехословакии, который возглавил руководитель компартии Готвальд, обратился к Советскому командованию с просьбой оказать восставшим срочную военную помощь. Ставка Верховного Главнокомандования еще 1 мая поставила задачу 1-му и 2-му Украинским фронтам подготовить и провести наступательную операцию на территории Чехословакии. Эти армии наносили два крупных удара в общем направлении на Прагу. Целью Пражской операции было окружить немецко-фашистские войска и полностью разгромить их на территории Чехословакии. В Чехословакии действовали группы фашистских армий «Центр» и «Австрия». Их общая численность достигала более 900 тыс. человек. На вооружении они имели до 10 тыс. орудий и минометов, свыше 2200 танков и штурмовых орудий, около тысячи самолетов.

Для решения этой задачи была проведена необходимая перегруппировка войск в районе юго-восточнее Берлина, и 25-й ТК, в составе других соединений, двинулся к территории Чехословакии. Танки, артиллерия, пехота на автомашинах параллельными колоннами в спешном порядке двигались по своим маршрутам.

На своем пути мы часто встречали разрозненные группы противника и, не останавливаясь, сходу сбивали их и двигались дальше. Трое суток беспрерывного движения. Шофера засыпали за рулем. В одном месте мой водитель задремал, не бодрствовал, наверно, и я. Мы очнулись, когда со звоном и скрежетом артиллерийский ствол пробил переднее стекло кабины и оказался между мной и шофером. До этого я неоднократно предлагал водителю заменить его за рулем. Он все бодрился и отказывался. После этого случая, когда мог погибнуть кто-то из нас так глупо, мы вели автомашину по очереди. Один дремлет, другой ведет. В дневное время этот марш представлял из себя грандиозное зрелище. По широкой двухполосной автостраде двигались колонны в несколько рядов, и все в одном направлении. А в воздухе нас сопровождали быстрые наши истребители. В этой массе войск каждый отдельный солдат, офицер чувствовал себя гордо, смело и безопасно. Стоило появиться откуда-то справа или слева какой-то группе противника с танками и артиллерией, как без всякой команды сходу открывался мощный огонь из танков, пулеметов, автоматов. Тут же появлялись и наши самолеты — бомбардировщики, истребители. Взаимодействие было налажено исключительно точно и надежно. За трое суток мы покрыли около 200 километров, и к вечеру 5 мая мы заняли исходный район для наступления северо-западнее Дрездена. Не более суток мы здесь стояли. Войска после длительного марша приводили себя в порядок, пополнялись боеприпасами, горючим, продовольствием. Личный состав частей готовился, как будто на парад. Мы чистили обмундирование, брились, мылись, подшивали белые воротнички. Не совсем было ясно, для чего мы чистимся. И только потом до меня дошло, когда нас встретили в первом населенном пункте чехи, и одна женщина чисто по-русски, обнимая офицера, говорила примерно так: «Как мы вас ждали! Сколько же вам пришлось пройти. Я думала, что встречу вас измученных, грязных, а вы вон какие молодцы».

Мы, офицеры, политработники разъясняли новые боевые задачи, положение в Чехословакии, в частности, в Праге. Особое внимание было обращено на то, что мы вступаем на территорию дружественной нам страны. Я читал солдатам директиву политуправления фронта, в которой было сказано, что Красная Армия вступает на территорию Чехословакии, чтобы ликвидировать последние очаги сопротивления гитлеровцев и помочь полностью освободить союзную нам Чехословацкую республику от ига гитлеризма.

7 мая разведкой было установлено, что противник на отдельных направлениях начал отход. Наши войска немедленно перешли к преследованию. Срочно по тревоге наш полк был поднят, и нам была поставлена задача действовать совместно с 162-й танковой бригадой, поддерживая ее огнем. В этих местах нам пришлось опять действовать в лесистой местности, Противник отходил, но оставлял сильные прикрытия, которые нам приходилось сбивать огнем и, как тогда говорили, колесами. 8 мая корпус пересек Чехословацкую границу в районе населенного пункта Хомутово. Где-то в этом районе мы двигались по лесной просеке. Появились наши самолеты, начали крутиться над нами и постреливать. По всей колонне полетели красные ракеты. Это сигнал, что мы свои. На летчиков наши опознавательные знаки не подействовали, и они начали сбрасывать бомбы на нашу колонну. Солдаты не прятались, а начали бегать, кричать, грозить кулаками в воздух, возмущаться. Две бомбы разорвались рядом с колонной. К счастью, убитых не было. Ранено несколько человек. При втором заходе летчики начали сбрасывать свой груз недалеко, на другой параллельной просеке. Оказывается, параллельно нам двигалась колонна противника. Немцы при налете нашей авиации увидели наши красные ракеты и стали выпускать такие же над своей колонной. Летчики сразу разобраться не могли и ударили по своим. Преследование шло быстрое и смелое. Наши батареи растянулись. А одна из батарей пошла не по тому маршруту. Я с разведчиками искал ее повсюду. Съезжал с главного маршрута то на одну, то на другую боковые дороги. Поехал назад еще дальше, и на одной боковой дороге нашел свои минометы. Командир батареи понял, что заблудился. Но не спешил возвращаться, а решил постоять. Но стоять-то в одиночку было опасно. Немцы отдельными разрозненными отрядами появлялись внезапно то в одном, то в другом месте,

И здесь тоже произошел непредвиденный случай. Я подъехал к батарее. Она стала собираться к выступлению, и в этот момент кто-то закричал: «Немцы, немцы!» Метрах в пятидесяти от нас по шоссейной дороге на большой скорости на открытой разведмашине пронеслись немцы. Наш запоздалый огонь не причинил им вреда. Перед нами была холмистая местность. Мы стояли у начала неглубокого ущелья. Дорога огибала его. Мы еще какое-то время могли наблюдать с сожалением, как от нас удалялся упущенный нами противник. Кто-то из солдат говорил, что в машине сидел генерал. Кто-то даже заметил его погоны. Рядом с ним сидели офицеры. Пожурив комбата, я повел батарею по нашему маршруту в направлении Праги.

Немецкие войска в Чехословакии отказывались капитулировать, жестоко расправлялись с восставшими пражанами. Нужно было быстрее продвигаться вперед. К Праге шли с боями. Части и соединения 1-го, 2-го и 4-го Украинских фронтов охватывали фашистские войска со всех сторон. Противник оказывал упорное сопротивление, главным образом, на подступах к Праге и на ее окраинах. Мы колонной подошли к Праге и вступили в нее, когда наши танки и пехота ликвидировали остаточные районы сопротивления. Мы двигались по широкой улице, возможно, главной улице. Нас восторженно встречали жители города. Мы с трудом пробивались через толпу людей. Они кричали: «Насдар! Насдар!» Нас забрасывали цветами. Девушки садились на танки, на автомашины к солдатам и ехали вместе с ними дальше по улице. В каком-то районе мы остановились. Нас стали приглашать в дома, предлагать угощения. В одном из домов намечалась свадьба. Она не могла состояться из-за боевых действий. Теперь настала благоприятная обстановка, и молодые решили нас пригласить на свадьбу. Молодые и их родственники фотографировались с нами. Мне молодые подарили свою фотографию с дарственной надписью, которая у меня до сих пор хранится. Немного выпили, закусили наскоро и двинулись дальше. Наша боевая задача еще не была выполнена. В Москве и в Берлине уже была объявлена победа, а мы еще вынуждены были воевать, рисковать своими жизнями. Мы должны были наступать в направлении Непомуки, Раковник.

14. Пленение власовской армии

Обстановка оставалась сложной. Войска противника, потеряв Прагу, не хотели нам сдаваться без боя, а пытались сдаться американцам. Для этого они должны были сдерживать наше наступление. В район г. Непомуки мы прибыли одним дивизионом, поддерживая 162-ю танковую бригаду 25-го ТК. Здесь мы встретили необычного противника. На окраине города Непомуки наши разведчики обнаружили группу вооруженных людей. Одни были одеты в гражданское платье, а другие — в какую-то полувоенную форму, похожую на нашу довоенную. Они представились как русские партизаны, действующие на территории Чехословакии. Состояние их было неуверенное, несколько растерянное. Их рассказ вызвал подозрение. Ни о каких партизанах нам не было известно. Но русская речь располагала, и в какой-то мере снимала подозрение. Разведчики их задержали и привели к командиру 162-й танковой бригады полковнику Мищенко. У него они сказали то же самое, и добавили, что они воевали во взаимодействии с чешскими партизанами против немцев в Праге и что их начальник полковник Богун находится в Непомуках, в замке. Комбриг принимает решение встретиться с их командиром. Он с офицером и разведчиками садится в машину «Виллис», берет с собой охрану, танк с десантом, и едет к замку. Строение, стоящее на окраине города, действительно было похоже на старинный замок. Мы после проезжали около этого места. Замок был окружен высокими деревьями и имел внушительный вид. Метрах в тридцати танк остановился и навел ствол орудия на замок.

Мищенко в сопровождении офицера и разведчиков пошел к парадному входу. Их встретил офицер и повел внутрь замка. Они вошли в просторный зал. Офицер пошел докладывать своему командиру и попросил подождать. Ждали десять минут, пятнадцать... Никто не выходил.

- Ждем еще пять минут, и уходим, - заявил Мищенко.

После этих слов в зал вошел человек в довоенной форме полковника РККА. Представился: полковник Богун, командир партизанского отряда. Начал рассказывать, что они в этом районе действуют против немцев и что он имеет связь не только с чешскими партизанами, но и с Москвой. При разговоре Богун часто посматривал в окно. Ствол орудия танка, наведенный на замок, не давал ему покоя.

Мищенко был тверд и даже резок. Никакой информации он ему не дал. Согласились действовать совместно против немцев. Но это была просто внешняя форма этой встречи. Они не знали, как разойтись, подозревая друг друга. Мищенко сказал Богуну, что, по нашим сведениям, никакого партизанского отряда в этом районе нет, дав ему понять, что не верит в его информацию. Обстановка становилась все более натянутой, и кто знает, чем бы эта встреча закончилась, если бы не танк с наведенным орудием на предполагаемую цель.

По городу проезжали какие-то мотоциклисты в гражданской форме. Все это вызывало подозрение. Дальнейшее продвижение корпуса было приостановлено. 162-я ТБ и наш 459-й МП должны были ночевать в этом районе. Мищенко приказал вывести танки на окраину города и занять оборону. Наш штаб тоже расположился в этом же районе. Ночью эти так называемые партизаны предприняли попытку разведать, кто же и в каком количестве подошел к городу. В наше расположение проник пеший разведчик. Его поймали, стали допрашивать. Кто такой, откуда? Он сразу же сознался, что из власовской армии, части которой действуют в этом районе. Уроженец Рязанской области плакал, просил, чтобы его не расстреливали. При допросе его раза два ударил нетерпеливый разведчик, но потом сжалились над ним, подействовали его слезы и рассказ, как он, спасаясь от голодной смерти в лагере, пошел в русскую армию Власова. За эту ночь было поймано несколько разведчиков из части Богуна, и все они дали схожие показания. Сомнений не было: перед нами власовцы, предатели Родины. Обстановка возникла сложная. Мы точно не знали, где американцы и где власовцы. Надо было выяснять. Эта задача была возложена на меня. Я взял немецкую трофейную разведмашину. Это открытая легковая многоместная машина белого цвета. В нее я мог посадить шесть автоматчиков. Впереди было специальное место для фаустпатрона. Он становился стоймя и пристегивался защелкой. Его крупная головка была видна через переднее стекло. К счастью, это мощное оружие еще сохранилось в штабе полка. Я выбрал себе лучших разведчиков, смелых, энергичных, находчивых ребят. У каждого автомат и по две гранаты. У меня, кроме этого, еще и пистолет. В общем, вооружились до зубов. Мы должны были следовать по полевым дорогам с перелесками, открытыми полями, населенными пунктами.

В любой момент мы могли встретить противника: власовцев или немцев. Для нас они были одинаково опасны. С власовцами мы встречались на р. Нейсе. Они также стойко оборонялись, как и немцы. Напряжение было большое. По настроению солдат этого не чувствовалось. Они шутили, смеялись, особенно один из них, балагур Чупилка. Это веселый, умный, находчивый парень-сибиряк. После войны он демобилизовался и уехал на свою родину в село Шушенское, место ссылки В.И. Ленина. Там он быстро продвигался по службе и стал секретарем Шушенского райкома партии. С ним мы переписывались после войны до его смерти.

На мне лежала особая ответственность. Я отвечал за жизнь каждого из них. От моих действий зависели их судьбы. Я распределил их обязанности на марше: наблюдение вправо, влево, вперед, назад, рассказал про действия при встрече с противником. Было предусмотрено два варианта. Внезапная встреча, когда нужно будет спешиться и вести огонь, и когда, не останавливаясь, отстреливаться на ходу. Едем, находясь в готовности к действию. Подъезжаем к первому населенному пункту. Сделали остановку. Рассматриваем деревню в бинокли. Кажется, никаких признаков противника не замечено. Даю команду: «вперед». В центре населенного пункта - крутой поворот дороги. И мы двигались на приличной скорости. На самом повороте раздался сильный взрыв. Машина замерла. Мы все оказались на земле в готовности к отражению противника. И только шофер сидит за рулем и улыбается. Оказывается, на повороте слабая резина не выдержала и с таким взрывом лопнула. Мне стало как-то неудобно, что разведчики, и я с ними, не разобравшись в случившемся, оказались на земле. К счастью, у нас был запасной скат. Через несколько минут мы снова были в пути. В селе мы никого не встретили. Ни одного жителя мы не заметили. Люди, скорее всего, тоже были в недоумении: где русские, где немцы, где американцы? Предпочитали не показываться на улице. Наверное, следили за нами из окон. Мы тоже были настороже и наблюдали за каждым домом. За деревней начался невысокий перелесок. Смотрю по карте. Мы уже проехали около семи километров. Никого. Двигаемся дальше. Вскоре кустарники и редкие деревья кончились, и мы выехали в открытое поле. Остановились. Надо было провести наблюдение. Один из разведчиков доложил: на окраине деревни вижу что-то похожее на танк, движение людей. Присматриваюсь внимательно в бинокль. Да, действительно, люди. Машину загнали в кусты. Одного разведчика посылаю вперед, чтобы он по опушке леса подошел как можно ближе к селу (лес огибал слева поле) и уточнил, кто там находится. Возвращаясь, он доложил: на окраине деревни стоят танки. На стволах танков развешено белье. Вокруг ходят без рубашек люди. Непонятно, кто же это может быть? Анализирую обстановку. Немцы? Не могут так беспечно себя вести. Им сейчас не до отдыха и не до стирки и сушки белья. Кстати, замечу, день был по-настоящему весенний, теплый, солнечный. Власовцы? Для отдельных подразделений этой армии такое состояние возможно. Они находятся в такой неопределенности, что могут остановиться и неизвестно чего ждать, или куда-то двигаться. Американцы? На них это похоже. Как нам сообщали еще на подходе к Берлину, американцы наступают по территории Германии, не встречая особого сопротивления. Тем более теперь им некого опасаться. Немцы, власовцы стремятся уйти от нас и сдаться американцам. Советская Армия союзница. Рассудив таким образом, я решил ехать прямо к танкам. Пока я думал и принимал решение, мои солдаты беспечно лежали на траве и покуривали. Рядовые бойцы всегда так надеялись на своих командиров. Это я всегда замечал и удивлялся такому доверию. Едем осторожно на небольшой скорости. Следим, что будет делать противоположная сторона, увидев нашу машину. Смотрят в нашу сторону, не принимая никаких действий. Одни раздеты, другие одеты. Обмундирование не немецкое. Шофер то и дело спрашивает: ехать? ехать? Наконец я твердо решаю подъехать к ним, деваться некуда. Подъехали. Нас встречают улыбающиеся американцы. Дружески поздоровались, пожали друг другу руки. Английского не знаю. Говорю «офицер» и показываю рукой, чтобы позвали офицера. Вышел командир, мы поздоровались, Я расстилаю карту на танке и прошу указать расположение американцев, немцев, власовцев. Мы вместе на моей карте обозначили места расположения американской части. Расположение немцев я взял с его карты. А что такое власовцы, он не знал. Нас приглашали на обед. Мы вежливо отказались, сославшись на недостаток времени. Его было действительно в обрез. Время, данное мне на проведение разведки, кончалось. Обратно мы ехали быстро. Задание выполнено успешно. Я не надеялся получить таких данных.

Обстановка сложилась довольно запутанная. Дальнейшее продвижение 25-го ТК было приостановлено, так как, войдя в район Непомука-Раковник, он глубоко вклинился в зону американских войск. Километрах в 20-ти американцы, а где-то рядом: власовцы. Разведкой было установлено, что власовская дивизия пытается пробиться навстречу американцам и сдаться им в плен. Командир корпуса генерал-майор Фоминых приказал выслать навстречу колонне власовской дивизии усиленный отряд мотострелков с танками, отрезать все пути выхода этой дивизии к американцам и взять Власова в плен.

Разрозненные группы власовцев бродили по лесам, и некоторые офицеры и солдаты искали встречи с нами. Так наш комбат капитан Якушев познакомился с одним из их командиров. Этот человек выговаривал себе прощение и обещал показать, где находится Власов со своим штабом. Бывший офицер Советской Армии капитан Кучинский прибыл в наше расположение на машине. Не дожидаясь выступления отряда, комбат Якушев садится в машину Кучинского и вместе с ним отправляется на перехват колонны Власова. Обогнав несколько легковых специальных машин, он поставил машину Кучинского поперек дороги. Колонна встала. Кучинский уверял, что именно в этой колонне находится Власов. Бегло осмотрев все машины, Якушев Власова не обнаружил. Шоферы с любопытством наблюдали за действиями капитанов, одного из которых они знали и, видимо, поэтому не поднимали тревоги. При повторном поиске шофер четвертой машины кивком головы дал понять Якушеву, что Власов в его машине. Заглянув внутрь, он увидел двух перепуганных женщин, и больше никого. Якушев оглянулся вопросительно на водителя, тот снова подтвердил, что Власов находится здесь. Якушев открыл дверцу и увидел свернутый ковер. Сорвав его, он вытащил Власова, и на глазах у всех под дулом пистолета потащил его к своей машине. Изменник Родины только и успел сказать: «Что за шутки, кто вы такой?» Увидев, что Власова ведут под силой оружия, колонна зашевелилась, Была попытка одного командира вмешаться в конфликт. Но тут вовремя подошла колонна нашего усиленного отряда. Так, без боя, части власовской армии были пленены нашими войсками. Говорили тогда, что какая-то часть власовских войск ушла к американцам. Уже после войны в какой-то газете я прочитал, что отряд власовцев находится на территории Западной Германии. Перечислялось несколько фамилий командиров, и в том числе полковника Богуна. Того самого Богуна, с которым полковник Мищенко встречался в непомукском замке.

А самого Власова доставили в штаб 25-го танкового корпуса. Нам захотелось посмотреть, что же это за человек, который, имея такое высокое положение в Красной Армии, изменил Родине. Как только услышали о пленении Власова, мы поспешили к штабу корпуса. Успели. Мимо нас вели человека высокого роста, стройного. Держался он достойно. Суровым смелым взглядом через очки он смотрел на нас. На какие-то секунды остановился, как бы задумываясь. И в этот момент к нему из нашей среды высунулся подполковник Струков, начальник отдела кадров корпуса. Полный рыжий офицер.

Обращаясь к Власову, он спросил:

- Вы меня помните?

Власов внимательно посмотрел на него и с каким-то пренебрежением сказал:

- Как же, как же. Самый бездарный писарь у меня был. А теперь подполковник.

Так был унижен офицер пленным генералом. В первые секунды мы, офицеры, как-то растерялись и были возмущены таким наглым ответом. А потом мы всю дорогу смеялись над Струковым. Как же он «удачно» представился. Но тут же возникал вопрос: где и когда он служил у Власова писарем? Впоследствии мы узнали, что Власов в какие-то годы до войны находился в Китае, в советском посольстве в качестве военного представителя, а сержант Струков был у него писарем.

О дальнейшем пребывании Власова в корпусе рассказывал в своих оспоминаниях командир корпуса генерал-майор Фоминых:

«Я и начальник политотдела П.М. Елисеев, - поведал генерал, - с любопытством разглядывали приближающегося к нам в сопровождении комбата капитана Якушева высокого, сутулого генерала в очках, без головного убора, в легком, стального цвета плаще. Так вот каков этот выродок!

- Как прикажете понимать? - высокомерно, подергивая левой бровью, начал Власов. - Я у вас в плену, или вы в плену у американцев? На каком основании вы меня задержали?

- Уточните вашу личность. Кто вы? Какие у вас документы? - осадил я его.

- Я Власов.

Власов сорвал с себя плащ и бросил его на спинку стула. Странная форма цвета хаки без погон. На брюках малиновые шелковые лампасы. Трясущимися руками, спеша и не попадая во внутренний карман кителя, он вынул удостоверение личности. Знакомые подписи удостоверяли, что перед нами бывший командующий 2-й ударной армии.

- Будете писать приказ своим подчиненных о безоговорочной сдаче в плен и полном разоружении? Или я немедленно скажу своим войскам уничтожить ваши банды?

Власов взялся обеими руками за голову и задумался. Я закурил и наблюдал за ним. Власов попросил бумагу и быстро написал приказ. Этот приказ был размножен и все экземпляры подписаны Власовым. В каждую часть был направлен наш офицер, там зачитывали приказ и выводили колонны обезоруженных власовцев на дороги. Все прошло быстро и организованно. С наступлением темноты колонны с техникой, больными и ранеными двинулись в наш тыл. Многие самые отъявленные мерзавцы, особенно офицеры, каратели и кандидаты в диктаторы, которые находились в обозе Власова, успели бежать в американскую зону.

Власов быстро утратил свое высокомерие и гонор.

— Лучше бы застрелиться, — мрачно сказал он».

На этом кончается рассказ комкора. А теперь я расскажу, чего не рассказал, а может быть, и не видел, генерал Е.И. Фоминых.

В расположение 459-го минометного полка выходила большая колонна пленных. Мы принимали ее на широкой поляне. Танки ставили в одно место, автомашины в другое. Эта техника была пестрая, разнообразная. Танки, автомашины советские и немецкие, оружие тоже смешанное. Его они бросали в кучу на землю. Лязг оружия приятно отдавался в наших душах. Офицеры строились по одну сторону поляны, рядовые и сержанты по другую. Из крытых машин вылезали русские девушки с чемоданами, узлами. Они плакали и кричали, пытаясь найти своих возлюбленных. Проходя через территорию Германии, офицеры прихватывали с собой девушек, угнанных фашистами с оккупированной территории и отданных в неволю фабрикантам, фермерам. Теперь они, покинутые офицерами, плакали, рыдали, не знали, что их ожидает в будущем. Но, несмотря на всю свою неопределенность, они не расставались с вещами и пытались прихватить с собой как можно больше. Женщин раньше других пленных сажали на автомашины и отвозили на железнодорожную станцию, в вагонах отправляли в лагерь на территории Чехословакии. Там они были недолго. Затем их увозили на Родину, в Советский Союз.

День подходил к концу. Пленных скопилось больше, чем нас. Их тоже начали рассортировывать. Отбирали водителей танков и автомашин, автотехников, и после короткого ознакомления, по их желанию, отправляли в наши части. Там они потом работали по своей специальности. Исправные машины отправляли тоже по частям. В наш полк отдали тоже несколько машин.

Разошлась по частям какая-то незначительная часть пленных. А основная масса их оставалась на ночь с нами. Их надо было охранять. Одни из них смирились со своей судьбой и тихо, покорно ждали своей участи, другие вели себя даже нагло. Открыто выражали свою не только неприязнь, но и ненависть к нам. Мы тоже относились к ним, как к своим противникам. Случай, который произошел, еще больше укрепил во мне это мнение.

Мы, группа офицеров, проходили мимо пленных. Из их среды раздался голос с пренебрежительным тоном:

- Во сколько орденов нацепили, герои.

Мы прошли мимо, делая вид, что этих слов не слышали. Нам не было смысла ввязываться в мелкие скандалы. На нашей стороне была сила, и эти мелочи нас не беспокоили. Над их индивидуальными судьбами мы не задумывались. По нашим представлениям, перед нами была масса пленных, совершивших предательство.

Только потом постепенно я стал осмысливать их трагическую судьбу. На это сильно повлияло общение с пленными, которые были оставлены в нашей части как специалисты, которых нам не хватало. Старший лейтенант, техник, специалист по автоделу. Это звание он получил до войны. Окончил нормальное военное техническое училище. С первых дней войны на фронте. Уже в 1941 году попал в плен. Тогда многие попадали не по своей воле и желанию в лагерь для военнопленных. Комиссаров, членов Коммунистической партии расстреливали сразу. Спрашиваю, а как узнавали, кто член партии, кто комиссар?

- Было много предателей. Чтобы войти в доверие к немцам и спасти свою шкуру, они тайно доносили. Построят утром пленных и вызывают из строя людей под определенными номерами. Объявляют: «Комиссар!» Их уводили, и они исчезали бесследно. За ночь предатели сделали свое дело. За колючей проволокой пленных держали под открытым небом, Они были доведены до полного истощения. И в это время в лагере появился офицер в форме Красной Армии. Он говорил, что Красная Армия разбита, с большевиками покончено. Создана русская освободительная армия под командованием генерал-лейтенанта Власова. Приглашал вступать в ее ряды. Давал нам время на раздумья и обещал, что в лагере нас ждет голодная смерть. В это было легко поверить. Каждый день умирали десятками. Их тащили за ноги, бросали на повозку и увозили.

- Я выдержал несколько таких посещений, и когда почувствовал, что приходит конец, вышел из строя, - рассказывал он, - Меня вели под руки. Так я оказался в этой армии. Первое время нас не посылали в бой. Хорошо кормили. Убеждали, что немецкие и русские армии уничтожат друг друга. Русская освободительная армия окажется самой сильной. Тогда мы пойдем на Москву и установим свой порядок. Когда Советская Армия вступила на территорию Германии, нас по приказу Гитлера послали в бой. Было намерение перейти к вам. Но нас убеждали, что Сталин всех, кто сдался в плен, считает предателями Родины, и что их расстреливают без суда. Так я предался воле судьбы. Куда она выведет и что будет со мной, не я уже определял. Дома жена, сын. Сколько лет не писал. Может быть, уже нет ни жены, ни сына. А если есть. Как я могу появиться к ним предателем Родины?

Он часто был задумчив, и иногда я замечал слезы у него на глазах. Он часто задавал мне вопрос: «Скажите, что с нами будет?»

- Отправят вас в лагерь. Там проверят, разберутся.

- Трудно будет разбираться. Там опять появятся люди, которые будут мстить друг другу. Мне приказывали, и я стрелял, и я приказывал стрелять.

Он хорошо знал технику и прилежно, старательно работал. Иногда у него появлялась надежда остаться в нашем полку. И тогда он робко говорил:

- Не отправляйте меня, вам же нужен техник?

- Этот вопрос решаем не мы, — отвечал я ему.

Слушая горькие размышления этого человека, я думал: многие из них не виноваты, что попали в плен, но в том, что с оружием в руках они воевали против своего народа, вина их несомненна.

Были оставлены у нас в части еще два шофера. Один из них имел постоянно какой-то суровый, нелюдимый вид. Не разговорчив. Один раз как-то вырвалось у него:

- Работай, не работай, все равно расстреляют! 

Под гнетом этой мысли он находился постоянно. Может быть, чувствовал какую-то свою особую вину. В душе я им сочувствовал, но выражать им эти чувства желания не было. Между нами, с моей стороны, всегда стояла стена сомнения. Может быть, на Одере и Нейсе он стрелял в меня. Не от их ли рук погибли мои товарищи? Не исключено, что и они могли думать обо мне то же самое. Работали вместе, но противниками оставались. Трудно сблизить души людей, которые находились по разные стороны фронта, хотя и принадлежали к одной национальности. Язык не мог сблизить, если где-то в глубинах души утвердились разные чувства и мысли.

Спустя некоторое время по приказу свыше мы их отправили. Начальник особого отдела говорил, что все власовцы отправляются в лагерь для военнопленных. Там будут разбираться персонально с каждым. Они просили характеристики за время своей работы в нашей части. На техника, старшего лейтенанта, я написал объективную, положительную характеристику без всяких эмоций, сухо. В ней не должно было чувствоваться симпатии к данному лицу. У меня ее не было, и я не мог ее выразить, В этом играли роль не только мой внутренний настрой, но и внешние идеологические мотивы, исходящие от особых органов власти. Эти структуры были сверх меры бдительны, а вернее сказать, подозрительны.

- А ну-ка, - мог сказать вышестоящий своему нижестоящему, - посмотри, кто таков, что так раскрасил эту личность? Папа Римский скажет, что все мы ходим под Богом, а какой-то старший наш начальник мог сказать, что все мы ходим под бдительным оком НКВД. Но мы, офицеры, этого не чувствовали. Уполномоченных особого отдела в армии не то чтобы боялись, но опасались. В корпусе этот представитель ходил в чине старшего лейтенанта, но вел себя так, как будто он облечен властью выше командира корпуса. Наш командир полка майор Журавлев, веселый, жизнерадостный и смелый человек, все же как-то заискивал перед ним, когда он появлялся в полку. Он знал из своего опыта, военного и гражданского, что этот «особист» (так мы его звали за глаза) может составить любую кляузу. Этот «особист» мог посмотреть подозрительно на любого, кто, хотя бы в малейшей мере, мог непочтительно к нему отнестись.

15. В мирной Чехословакии

День Победы, 9 мая, мы встретили в боевой обстановке. Каждый из нас выполнял какое-то боевое задание, и потому он прошел для нас незаметным. Только 15 мая мы закончили боевые действия. 25-й ТК вошел в состав 4-й танковой армии. Первая послевоенная дислокация 459-го МП была где-то в лесу, непосредственно примыкающем к населенному пункту недалеко от Праги. Мы питались уже не из полевой походной кухни, а в столовой, хотя и не настоящей. Это какое-то помещение хозяйственники полка быстро приспособили под столовую. Впервые после длительного перерыва мы обедали, сидя за столом, и ели пищу из тарелок. А вскоре в столовой появились серебряные ложки, вилки, ножи, подносы, красивые вазы стояли на столах. Откуда? Наши всевидящие и вездесущие разведчики в лесу обнаружили укрытый под землей склеп. Несколько дней били бетонированную крышу ломами. Удалось пробить лаз, чтобы в него мог пролезть человек. Солдаты орудовали втайне от командиров, и когда обнаружили такие ценности, они растерялись. Что делать: брать или доложить об открытии? Брать нельзя, и доложить опасно. Кто разрешал вскрывать тайник? После некоторых колебаний они доложили своему командиру взвода. Тот сразу же уведомил командира полка. Журавлев пригласил своего заместителя по политчасти, начальника штаба полка, меня. Мы пошли в лес. Примерно в километре от нашего расположения находился этот клад. Перед командиром полка тоже стояла дилемма: брать, не брать, докладывать, не докладывать. Комполка был человеком решительным. Тут же приказал: брать. На поверхность вытащили большое количество серебряной посуды, подсвечники, вазы. Все пересчитали, записали. Потом командир дал распоряжение:

- Отправляйте все в столовую. Пусть наши солдаты серебряными ложками едят. Они заслужили это.

Несколько дней мы пили свои сто грамм с трофейной добавкой из серебряных кубков, ели серебряными ложками, вилками. И тут вдруг обнаружился хозяин этого клада. Он действовал через высшие гражданские и военные инстанции. Полку было приказано вернуть все до последнего ножа. У владельца был точный список захороненных вещей. К этому времени из столовой некоторые вещи исчезли. Комполка собрал командиров подразделений и приказал, чтобы вся посуда была найдена и сдана до такого-то срока. В подразделениях растрясали вещевые мешки у солдат, чемоданы у офицеров. Кое-что удалось обнаружить, но не все. Но хозяин, чех по национальности, был очень доволен, что возвратили очень многое, хотя и не все. Он не надеялся на возврат и этой части клада. На войне действуют военные законы. Не нашли бы, так на этом бы и осталось. Но Советская Армия по отношению к чеху так поступить не могла.

По-разному мы переходили от войны к миру. Солдаты радовались и ждали увольнения, но и горевали. Некоторым некуда было ехать. У одного солдата взвода управления семья погибла от голода в блокадном Ленинграде, у другого, из Белоруссии, отец, мать живут в землянке. Деревня сожжена немцами. Сколько претерпели мук, страданий, и теперь надо было начинать жизнь сначала. Были и такие, которые предавались бесшабашному веселью. Пили, гуляли, шли на нарушение дисциплины. Без разрешения уезжали в Прагу. Мне же пришлось вполне официально, вместе с другими офицерами штаба полка, побывать уже в мирной Праге. Многим временем не располагали. Проехали по главным улицам, пообедали в ресторане, нас очень хорошо приняли. Мы пытались расплачиваться рублями. Но с нас ничего не взяли. Вошел хозяин ресторана и сказал по-русски:

- Вы - наши гости, рады были вас угостить. 

Я стоял на квартире в семье судетских немцев. Это семья среднего достатка. Когда-то они переселились сюда из Германии. Муж, жена средних лет и дочь шестнадцати лет. Дом просторный, и мне была отведена большая отдельная комната. Знакомство с этой семьей состоялось при необычных обстоятельствах.

Мы только что приехали в этот район. На поляне в лесу группа офицеров расположилась обедать. К нам пришли две веселые, смеющиеся девушки. Мы пригласили их к нашему столу. Они охотно согласились. Начали выпивать. Всем налили по стакану водки, в том числе и им. Они немного попробовали и стали отказываться. Но по нашему русскому дурному обычаю обязательно надо пить до дна. Им все же удалось дотолковать, что если они уважают русских офицеров, то должны выпить все. Они выпили, но после этого даже смеяться перестали, не могли встать. Один из наших управленцев, противный, жадный, к которому я всегда относился с неприязнью, поднимает девчонку и пытается куда-то увести ее в лес. Я посмотрел на эту предательски улыбающуюся рожу и не выдержал. Подошел и отнял у него эту девчонку, и говорю ей:

- Нахауз, нахауз, - повторял я.

Так я довел ее до дома. Боль и страх были на лицах изумленных, остолбеневших от неожиданности родителей. Я ничего не стал объяснять. Сказал:

- Возьмите вашу дочь, - и ушел,

На второй день в штаб полка пришли немец с дочерью и искали офицера, который так благородно вчера поступил по отношению к девушке, оказавшейся в таком неприглядном положении. С ними разговаривал начальник штаба Семенов. Меня в штабе не было. Они уже уходили, и тут я их встретил. Девушка сразу узнала меня. Немец расшаркивался в любезностях и пригласил меня в гости. Так я оказался в этом доме.

Эта немецкая семья, как я потом понял, жила в страхе. Они боялись и русских, и чехов. Они чувствовали себя виноватыми перед теми и другими, Судетские немцы поддерживали оккупацию Гитлером Чехословакии. После изгнания гитлеровцев немецкие семьи, переселившиеся в период оккупации в Чехословакию, должны были покинуть территорию этой страны, Боязнь, страх перед Советской Армией насаждался геббельсовской пропагандой. Поэтому они были рады, что советский офицер поселился у них на квартире. Отношения у нас были чисто официальные. Но они старались угодить мне во всем, во всех домашних мелочах. Девушка - красивая, веселая, игривая, которую я называл по-русски Катя (Катрин), часто заходила ко мне. Она очень хотела изучить русский язык. И в этом отношении она проявила исключительные способности. За полтора-два месяца, что мы там стояли, она много преуспела. Она научилась не только вести повседневный житейский разговор, но и писать. По требованию Чехословацкого правительства Советская Армия вскоре покинула территорию Чехословакии. 25-го ТК был перемещен в Венгрию. После отъезда Катрин написала мне несколько писем по-русски. Письма шли в Венгрию через Москву. Одно письмо пришло, когда я служил уже на территории своей Родины. Я отвечать ей не мог. Всякие связи советских офицеров с иностранцами были запрещены. Думаю, что ее письма ко мне вскрывались в Москве. Но они были такими, что не вызывали подозрений. Я все же ожидал, что какой-то особист поинтересуется у меня этими письмами. К счастью, такого не случилось.

В Чехословакии наши войска стояли недолго. Президент Чехословакии Бенеш, который со своим правительством всю войну, а вернее, с 1938 года, с момента оккупации немцами Чехословакии, находился в Лондоне, потребовал вывода советских войск с территории Чехословакии. Советское командование это требование выполнило, и наш 25-й танковый корпус был переброшен в Венгрию.

16. Рядом со шпионом

Заключительный период войны, я считаю, произошел в Венгрии. 25-й танковый корпус прибыл туда в разгар борьбы двух противоположных сил. Одна ориентировалась на сохранение буржуазных отношений, другая на социалистическое устройство общества. Первую поддерживали американцы, вторую - Советский Союз. Подходило время выборов в верховные органы власти. Политические партии с утра до вечера не покидали площади, призывая народ голосовать за своих кандидатов. Партий было много. Но наиболее сильные и влиятельные были две: Венгерская партия труда, социалистической ориентации и Партия мелких сельских хозяев. Мы стояли в г. Кечкемете и оказывали влияние на обстановку только своим присутствием. Видимо, мы не вмешивались во внутреннюю политическую борьбу. Американцы же хоть и не имели там своих войск, но действовали очень активно. Накануне выборов в Венгрию приехал вице-президент США Уилки. Он разъезжал по городам, выступал. Открыто, по-американски, вмешивался во внутренние дела этой страны. Но они ничего не могли сделать: симпатии большинства населения были на нашей стороне.

Еще в Чехословакии я пошел на повышение. Меня назначили помощником начальника штаба артиллерии корпуса. Штаб корпуса находился в городе Кечкемете, помещался в здании, которое занималось когда-то то ли немецкими, то ли венгерскими войсками. Оно было окружено каменным забором. Внутри просторная площадка или плац. Офицеры жили по квартирам, солдаты в казарме. Бригады корпуса стояли в разных городах.

Войска и после Победы отдыха не знали. Существует один из принципов военного управления: солдаты, офицеры должны быть постоянно заняты делом, даже в личное время, предусмотренное распорядком дня, солдат что-то делает. Он не сидит просто так. Как только корпус прибыл в Венгрию, штабом сразу же была спланирована боевая подготовка. Кроме этого, было много хозяйственных дел по устройству своего расположения. Распоряжения, донесения, планы шли сплошным потоком. Все, что касалось артиллерийских частей корпуса, лежало на мне. Они были разбросаны по разным городам вместе с танковыми бригадами. Нужно было красиво, аккуратно отрабатывать расположение частей и подразделений на топографических картах, составлять планы боевой готовности и многое другое. Рабочий день у нас был не нормирован. Ночные дежурства в штабе.

Среди офицеров и в штабах, и в частях распространилась, можно сказать, эпидемия - доставание различных вещей. Велосипеды, мотоциклы, радиоприемники, одежда, обувь, различные материалы, ковры и многое другое доставались или покупались какими-то темными путями. Не каждый был на это способен. А кто отличался такими качествами, приобретал особую популярность, особое доверие и авторитет у своих непосредственных начальников. Был у нас такой капитан Нидзиховский. Служил он в отделе связи штаба корпуса. Это высокий, стройный офицер. Отличался своей общительностью, умением подойти, поговорить, а вернее сказать, поболтать, рассказать один-два веселых анекдота, посмеяться. Деловых разговоров избегал, сводил их на какую-нибудь шутку. Это был главный доставала в штабе. Все, кому было что-то нужно, обращались к нему, просили и даже упрашивали его. Свои способности доставать какие-то дорогие вещи для начальства он начал проявлять еще в Германии. Зная немецкий язык и пользуясь свободой по воле начальства, он уже тогда доставал бинокли, никелированные немецкие пистолеты и др. вещи.

Прибыли в Чехословакию. Оказалось, он мог общаться и на чешском языке. Военная обстановка кончилась, и он мог свободно разъезжать по Чехословакии с разрешения начальника отдела связи штаба корпуса, его непосредственного начальника, Он ему привозил вещи, а тот не только оставлял их себе, но и раздаривал своим начальникам.

Переехали в Венгрию, Нидзиховский заговорил на мадьярском языке. Полиглот, достойный восхищения.

- Откуда ты знаешь эти языки? - спрашивали его.

- А сразу за несколько дней могу освоить разговорную речь, - смеясь, шутя, отвечал он.

Тут он проявил уже фантастическую способность к доставанию вещей. Всех снабдил, всех очаровал, подкупил и уже перестал работать. Бывало, зайдет в штаб, пройдет по кабинетам, пообщается с коллегами, пошутит. Входя к кому-то в кабинет, где работали офицеры, он произносил свою любимую фразу:

- Ну, как, стратеги, работаете? Ну, работайте, работайте. - И уходил.

А мой непосредственный начальник майор Левин прямо-таки таял, заискивал перед ним, завидовал ему. Обращаясь к нему, он говорил: «Слушай, научи, как жить?» Левин, еврей по национальности, был энергичным, способным штабный офицером. Общительный, иногда даже играл роль «рубахи-парня». Жаден к приобретательству. Во время войны он познакомился и жил с женщиной-врачом из медсанбата. А после войны пытался отвертеться от нее. Но фронтовая жена оказалась волевой, и ему не удалось от нее освободиться. Они все же разошлись после переезда на Родину, в Москву. И научиться жить от Нидзиховского он тоже не успел.

А этот капитан-связист настолько стал свободно себя чувствовать, что днями не появлялся на службе. Пришло письмо от его отца с Украины на имя командира корпуса. В нем отец выражал беспокойство. Что случилось с его сыном, почему он не пишет? Комкор вызвал Нидзиховского и дал ему нагоняй.

- Ты что же отца родного забываешь? Не можешь написать родителям письмо? Они беспокоятся.

- Слушаюсь, товарищ генерал, завтра же напишу.

Он умел подчеркнуть свою личную преданность генералу, свое искреннее послушание. И делал он это красиво, с выправкой. Генерал остался доволен этой встречей и по-отцовски добро-требовательно сказал:

- То-то же, смотри, не забывай свой сыновний долг!

Жизнь офицеров на частных квартирах, частые выпивки, посещение баров, вечеров танцев плохо влияли на состояние дисциплины. Почти все, или даже все офицеры жили у состоятельных хозяев, у которых были свои виноградники, подвалы с вином. Я это знаю по своей квартире. У меня на столе всегда стоял графин с вином, а если ко мне заходили другие офицеры, то появлялась и закуска. На вино, даже на сухое, я не был падким. Оно застаивалось, и тогда хозяин менял сорта. Он считал, что данное вино мне не нравится, и он приносил другое. В таких условиях жизни не каждый офицер мог вести себя культурно, достойно и ответственно. Многие забывали свой долг, свою основную работу. Командир корпуса почувствовал эту опасную для армии «расхлябанность» и приказал каждое утро перед началом работы проводить построение офицеров и их проверку. При первом же таком разводе Нидзиховского не оказалось в строю. Генерал приказал начальнику отдела связи выяснить и доложить, почему нет офицера на службе. Полковник не мог этого сделать и на первый, и на второй день. И только на четвертый день его подчиненный явился. Генерал приказал арестовать его на 5 суток и посадить на гауптвахту. Приказ был выполнен, и уважаемый офицер оказался в заточении. У него, как это положено по уставу гарнизонной службы, отобрали оружие, ремень. Без каких-либо лишних слов, объяснений. Сам, мол, знаешь, за что. А он сидел и думал: за что же он арестован? Что отсутствовал? Это было не первый раз, и все знали о его разъездах. За что же? По его последующему действию можно судить, что такой неясный вопрос он перед собой ставил и правильного ответа, как видно, не нашел. А вдруг не за прогул? Он постучал в дверь гауптвахты и попросил часового выпустить его в туалет, который размещался тут же. Он вышел с обычной на лице доброй улыбкой. Закурил, дал часовому папиросу и пошел в туалет. Часовой ждал-пождал, а капитан все не выходил. Постучался - никто не отвечает. Попытался открыть дверь. Она оказалась запертой. Постучал еще и еще. Пришлось вызывать караул и докладывать. Взломали дверь. Арестованного не оказалось. В туалете между стеной и крышей было пустое пространство, через которое он мог пролезть.

Вылез и исчез, как в воду канул. Арестованный офицер бежал. Это крупное ЧП. Побегов было много. О них нам сообщали. Но в корпусе это был первый случай. Некоторые военнослужащие Советской Армии уходили из своих частей не по каким-то политическим соображениям, а по причине распущенности или романтичности своего характера. Победитель в Европе почувствовал неограниченность своих прав. Ему захотелось посмотреть Париж, и он направляется туда. Это был действительный факт. Первые дни примерно также подошли к оценке поступка беглеца. Романтик, разухабистый парень совершил глупый поступок. Так судили его сослуживцы. Офицеры особого отдела отнеслись к этому по-другому. Может быть, они наблюдали за ним, в чем-то подозревали. Сразу же был организован розыск в крупном масштабе. В нем были задействованы войсковые разведчики, офицеры и солдаты отдела связи. У офицера особого отдела в разговоре с нами вызывало особое подозрение: как мог за 5 минут исчезнуть человек? Не исключено, что этот побег был организован. Его могли увезти на машине, подготовленной заранее.

Одно из направлений поисков предложил капитан Клещеров, офицер отдела связи, непосредственный сослуживец Нидзиховского. Он знал, что у капитана есть женщина в деревне Дзунська-Воля на берегу Дуная. Надо будет организовать поиск там. Ему дали взвод солдат. Ночью они поехали в ту деревню. Их план был таков. Ночью организовать засаду, а с рассветом пройти по домам, расспросить жителей. Опросили несколько жителей, не видали ли они в деревне капитана Советской Армии. Описывали его облик, приметы. Жители, с которыми разговаривал Клещеров, были неоткровенны, что-то скрывали. Так показалось ему. Поиск оказался безрезультатным. Но командир поисковой группы не терял надежды. Он почему-то был уверен, что дезертир в этой деревне. Он собрал взвод в центре села, посадил на машину и уехал. Как бы демонстративно показал, что поиск окончен безрезультатно, и что больше он здесь не появится. Но в следующую ночь он опять появился со взводом здесь. Опять была ночью организована засада, а утром он уже более осторожно начал опрос жителей. В этот раз ему повезло. Одна женщина под строгим секретом указала дом, где живет женщина, к которой приезжает офицер. Описала его. По всем признакам это был он. Взяв с собой двух автоматчиков, Клещеров направился в тот дом. Его встретила молодая, очень красивая женщина. Улыбаясь, пожимая плечами, выражая недоумение, она говорила, что никакого капитана она не знает, не видела, Клещеров решил обыскать дом и другие постройки, подвал. Нигде никого, В отдалении на огороде стоял небольшой сарайчик.

- А ну, иди, проверь там, - сказал капитан одному из автоматчиков.

Внизу хранилось сено. Солдат раскопал его. Ничего не обнаружил. В потолке был лаз, и к нему приставлена лестница. Разведчик полез туда. И в этот момент из чердачного окна выпрыгнул человек. Солдат дал очередь из автомата. Клещеров увидел, что по огороду в направлении леса бежит человек. Он крикнул «стой!», дал предупредительную очередь. Человек продолжал бежать. Тогда он дал очередь по ногам бегущего. Раненый в ногу человек добежал до проволочной ограды и повис на ней. Это был Нидзиховский. Скрипя зубами, он говорил:

- Сволочи, в своего офицера стреляете.

- Если ты свой, то зачем бежал? - отвечал ему Клещеров. Всю дорогу Нидзиховский уговаривал капитана, чтобы тот не докладывал, что он ранен при побеге, что это произошло случайно.

С раненым никто разговаривать не стал. Его поместили в Медсанбат. Здание медицинского учреждения располагалось недалеко от штаба корпуса. Раненого поместили в отдельную комнату на втором этаже. Справа и слева от койки поставили двух часовых. Казалось бы, все надежно предусмотрено. Но утром при обходе медперсонал обнаружил пустую кровать, а часовые спали беспробудным сном, свалившись на соседние кровати. Обследуя место происшествия, следователь установил и высказал следующую версию. Арестованный, после некоторого расположения к себе, предложил закурить часовым. Папиросы были начинены сильным снотворным веществом. Достаточно было затянуться один-два раза, и непреодолимый сон свалил их. Как потом оказалось, это было не только снотворное, но и ядовитое вещество. Солдаты-часовые, принявшие угощение, несколько дней не могли прийти в себя. К окну была прикреплена веревочная лестница. Раненого спустили вниз и увезли на машине. Более месяца мы еще продолжали стоять в Кечкемете. И все это время органы особого отдела продолжали поиск. Но все было безрезультатно. Решили послать офицера с солдатом на Родину пропавшего. Вспомнили, что отец Нидзиховского обращался к командиру корпуса с письмом, В нем был указан обратный адрес. На месте такого адреса обнаружено не было. Семья по фамилии Нидзиховские в этом населенном пункте никогда не проживала. Следовательно, какое-то подставное лицо писало письма, чтобы укрепить положение шпиона, как советского офицера, имеющего определенные корни родства на территории советской Украины.

Стали разбираться в документах, когда, откуда и по какому направлению он прибыл в корпус. Явился он, когда корпус наступал по территории Польши, с очень даже солидными документами. На руках у него было направление, данное офицеру, который окончил Академию связи в Москве и теперь направлялся в 25-й танковый корпус.

После всей этой истории офицеры штаба начали вспоминать, что, где, когда говорил Нидзиховский и что делал. Начальник секретного отдела говорил, что Нидзиховский пытался установить с ним тесную дружбу. Удалось это ему или нет, этого никто не знает, и начальник этого сказать теперь не может. Майору Левину было стыдно, я так думал, смотреть людям в глаза. Нашел, у кого учиться жить. Командиры из подразделений говорили, что он в частях любил фотографировать офицеров, обязательно при каком-то оружии. Связист из отдела связи говорил, что он застал его однажды за работой на ключе.

- Потренироваться захотелось, давно не работал, - ответил ему Нидзиховский.

Так мне пришлось работать рядом со шпионом, иностранным разведчиком. Об этом мы точно узнали, когда дислоцировались в Германии. Нидзиховский - шпион английской разведки, позднее был арестован в звании подполковника польской армии, и уже под какой-то другой фамилией.

Так для меня закончились боевые действия.

Непосредственно в боях я находился 2 года и 8 месяцев, 960 дней. Тяжелейшие условия, постоянное нервное напряжение, риск, опасность для жизни. Теперь, из далеких времен, страшно подумать, как можно было такое выдержать. Две тяжелых контузии.

Мой боевой путь в составе 108-го ГАП РГК, 220-й, 369-й СД, 25-го ТК, 4-го ТК, 459-го МП: Ленинград-Нарва; Нарва-Ленинград-Выборг; Выборг-Ленинград-Калинин-Москва; Москва-Калинин-Ржев; Ржев-Великие Луки; Ровно-Львов; Львов-Перемышль- Ланшут-Жешув-Кросно-Дукленский перевал (Чехословакия); Лукленский перевал-Кросно-Жешув-Сандомир (Сандомирский плацдарм); Сандомир-Кельце-Пиотрокув-Калишь-Кратошин-Глогау-Фрост-Губен; Губен-Фрост; Фрост-Котбус-Лукенвальде-Берлин: Берлин-Горгау-Хомутов-Прага-Пльзень-Раковник-Непомуки. Конец войны.

После войны я побывал: Прага-Будапешт-Кечкемет; Кечкемет-Будапешт-Вена-Берлин-Ораниенбаум (30 км севернее Берлина) – а дальше уже территория моей дорогой Родины, любовь к которой у меня была с детства. Но это детская любовь на детских чувствах. Идейная любовь к Родине сформировалась в комсомоле до войны. В войну эта любовь прошла жестокую проверку и закрепилась во мне навсегда.

Награжден:

тремя орденами Отечественной войны,

орденом Красной Звезды;

Чехословацким военным крестом;

Польской медалью и многими другими медалями.

Но считаю главными из них: «За оборону Москвы», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги». Они показатели моего боевого пути.

Говорят и пишут о массовом героизме советских воинов в Великой Отечественной войне. О нем спорят. Каков же он был на самом деле, и в чем его истоки, хорошо знают участники войны из своего собственного опыта. Выдающиеся подвиги совершили тысячи. Они получили звания Героя Советского Союза, высокие награды. Не они составляют или выражают массовый героизм. Это из ряда вон выходящие случаи. Массовый героизм проявляли десятки миллионов воинов. Кто они такие? Это самые обыкновенные, простые, скромные советские люди, горячо любившие свою Родину. Героизм этих воинов проявлялся в постоянной смелости, мужестве, в обороне и наступлении. Школьники в беседах с участниками войны иногда спрашивают воина, за что он получил тот или иной орден. Учащиеся представляют разовый подвиг. Были и такие, но, чаще всего, награждение - это итог тяжелейшей, повседневной, связанной с риском, смертельно опасной боевой фронтовой жизни, слагаемой из успешных выполнений боевых задач на протяжении длительного времени и с пониманием высокого долга перед Родиной.

ПЕРЕДНИЙ КРАЙ ПОСЛЕВОЕННОЙ ЖИЗНИ

Закончилась победоносная Великая Отечественная война, миллионы победителей оставались какое-то время под ружьем на территории европейских стран. Но каждый уже думал о своей дальнейшей жизни «на гражданке». Миллионы солдат были уволены из рядов армии довольно быстро. Сложнее было с офицерами. Боевой путь каждого тщательно изучался, и уже в соответствии с этим принимались решения: уволить или оставить служить в кадровой армии. Тысячи и тысячи офицеров с сожалением покидали ее ряды. Я хотел уволиться и закончить университет. Я считал, что по зрению в военную академию не пройду, а без высшего военного образования на перспективы по службе нечего было рассчитывать. Но в моем личном деле командиры и начальники многих инстанций наложили резолюции: «Целесообразно оставить в армии», По командной линии я посылаю рапорт на имя командующего Группой Советских войск в Германии, с тем, чтобы мне разрешили заочно закончить Ленинградский университет, из которого я был призван в армию в начале войны. Получаю ответ: «В порядке исключения разрешаю».

Окончил я войну в должности командира минометного дивизиона. Но вскоре был переведен в штаб 25-го танкового корпуса на должность помощника начальника штаба артиллерии. Из Венгрии наше соединение перебросили в Германию. Стояли мы в городе Ораниенбаум, севернее Берлина 30 км. Служить там тогда было тяжело и сложно. Уже с 1945 года началась холодная война, с момента выступления Черчилля в Фултоне. Соединения и части кадрировали, старались сохранить их под меньшим названием. Из корпуса, дивизии делали полки, с сохранением всей материальной части и вооружения. Солдаты жили в казармах, офицеры на частных квартирах. В расположение советских войск засылались иногда разведчики, шпионы. Были попытки вербовать наших офицеров.

В город засылали проституток, больных сифилисом. Мы чувствовали себя в постоянном напряжении. У памятника Советским воинам, стоящего за Бранденбургскими воротами, начались провокации. Держать дисциплину среди офицеров, расквартированных по частным домам, было сложно. Нам советовали привозить жен в Германию. У меня таковой не было. Мне нужно было жениться.

Летом 1946 года я поехал в отпуск из Германии в Советский Союз. Мой младший брат Александр учился в сельскохозяйственном техникуме в городе Мичуринске. К нему я и пожаловал. Там я встретил красивую, боевую, энергичную, способную студентку Юлию, на которой сразу же и женился. Справили скромную, но очень веселую студенческую свадьбу. Спустя месяц я возвратился в свою часть, оформил ей выездные документы. Ко мне приехала нище одетая девушка, которая через некоторое время превратилась в хорошо одетую, очень привлекательную женщину. Я хотел, чтобы она была равная по образованию со мной. Создал ей все возможности, чтобы она окончила заочно Ленинградский университет, филологический факультет. По возвращении на Родину она работала в школе, преподавателем в вузе. Заведовала подготовительным отделением и пользовалась большим авторитетом в коллективе института. Юлия Степановна была очень заботливой и внимательной женой и матерью. Стойко переносила все неудобства военной жизни в связи с частыми переездами. В дружбе и согласии мы прожили с ней 57 лет. Мечтали отметить шестидесятилетие совместной жизни, но ее внезапная смерть 26 сентября 2003 года положила конец этому. Имею дочь Галину, сына Сергея, внучку Ларису и внука Михаила, правнучку Юлию, правнука Никиту, праправнучку Ларису Булычеву. Дети и внуки работают, правнуки учатся.

До 1949 года я служил в войсках в группе оккупационных войск в Германии. В конце того года по замене меня послали в Прибалтийский военный округ на должность командира артдивизиона. В 1951 г. меня послали в Высшую офицерскую артиллерийскую школу, которая находилась в Ленинграде. Через год я окончил отлично эту школу, и в том же году получил диплом об окончании Ленинградского университета.

В 1957 г. состоялось большое сокращение армии. Девять командиров артдивизионов оказались в резерве. Почти все они были уволены. Меня же послали на военно-педагогическую работу. Так я оказался преподавателем военной кафедры Литовской ветеринарной академии. В этом же году я был зачислен в заочную аспирантуру Военно-политической Академии им. В.И. Ленина в Москве. Я не давал себе расслабляться, все время стремился двигаться вперед и вперед.

Свои отпуска я использовал для работы в архивах. В 1963 г. диссертация была почти готова, но в конце этого года меня увольняют по возрасту из армии. Защищаться пришлось в 1965 г. в Одесском государственном университете. Защита прошла успешно. После утверждения Высшей Аттестационной комиссии в Москве я получил звание кандидата исторических наук. В 1964 году я поступил преподавателем философии на кафедру марксизма-ленинизма Крымского сельскохозяйственного института. В 1967 году получил учебное звание доцента. В этой должности и в этом институте я проработал 39 лет. Министерством высшего и среднего специального образования СССР «за заслуги в области высшего образования» награжден нагрудным знаком «За отличные успехи в работе». Решением Президиума Верховной Рады АРК мне было присвоено Почетное звание «Заслуженный работник образования Автономной Республики Крым».

Занимаюсь научной работой. Написал и опубликовал две монографии. Третья - «Труд и мораль земледельца» была возвращена из типографии издательства «Вища школа» в 1990 году в связи с ликвидацией Советской власти и установлением буржуазного режима. Издано пять брошюр, 19 журнальных статей, около 130 газетных статей.

Дважды избирался секретарем партийной организации института. Активно занимался лекторской работой. Был внештатным пропагандистом обкома партии. Преподавал философию в Вечернем университете марксизма-ленинизма.

Оставаясь членом компартии, в ряды которой я вступил в апреле 1942 года в условиях боевой обстановки, я вступил с 1990 в активную политическую борьбу по защите прав трудового народа, ветеранов войны, пенсионеров, по разоблачению коррупции, злоупотреблений власти. Очень меня беспокоило моральное разложение общества, молодежи. Всего по этим вопросам мною за последние 13 лет написано 124 статьи в газетах Крыма и в центральных изданиях Украины.

С 1972 года бессменно являюсь Председателем Совета ветеранов Крымского сельскохозяйственного института, агротехнологического университета, теперь Южного филиала Крымского агротехнологического университета Национального аграрного университета. Награжден Почетной грамотой Президиума Верховного Совета АРК.

Отдаю должное старшему брату Ивану и его супруге Наталье. Они после смерти мамы взяли на себя заботу обо мне и моем младшем братике Саше. В тяжелейших условиях оккупации брат Иван заболел. Умер в одной из больниц г. Орла. Где и как предан земле неизвестно. Пусть эти слова о нем будут ему памятником. Продолжение его жизни в дочери Нине и сыне Анатолии. Анатолий Иванович успешно служил в Советской Армии. Уволился в звании полковника. В настоящее время работает председателем комитета ветеранов войны и военной службы Орловской области.