Терещенко Михаил Васильевич

- Я родился 16 ноября 1922 года в городе Уразово Валуйского района Белгородской области и очень рано остался без родителей, которые умерли во время эпидемии какой-то болезни. У меня был старший брат Жора, который на тот момент уже работал киномехаником, вот он-то и взял под свою опеку меня с сестрой. Несмотря на то, что жили мы без родителей, мне удалось закончить десять классов школы и поехать учиться в Белоруссию, в Гомельское стрелково-пулеметное училище.

- Вы по собственному решению поехали поступать в училище или по направлению?

- Меня направил на учебу райком комсомола. Тогда существовала определенная разнарядка, согласно которой отбирали кандидатов на поступление в военные училища. Из нас укомплектовали группу будущих курсантов, которую направили в Белгород, где мы прошли медицинскую комиссию. Согласно полученным медицинским заключениям затем шло распределение по родам войск. Меня поначалу определили в авиацию, но так как рост у меня оказался всего сто пятьдесят сантиметров, а в летчики брали с ростом не ниже ста пятидесяти одного, председатель комиссии сказал: “Подрастешь немножко, придешь к нам на следующий год, вот тогда и отправим тебя учиться на авиатора”. Я поначалу расстроился, не желая терять год, но мне предложили: “Вот, есть пехотное училище - туда ты вполне подходишь. Пойдешь?” Я махнул рукой и согласился: “Куда деваться. Давай!” В результате я стал десятым в группе, которая отправлялась в Гомель. По прибытии в училище, мы еще раз прошли медкомиссию и нас тут же всех зачислили, безо всяких разговоров.

- Какие-нибудь экзамены сдавались при поступлении в училище?

- Практически никаких. Вместо экзаменов по каким-то наукам мы сдавали только физподготовку.

- Кто-нибудь из Ваших одноклассников вместе с Вами попал в военное училище?

- Конечно, среди моих одноклассников были те, кто тоже поехал в военное училище. Например, вместе со мной в Гомель отправился одноклассник по фамилии Ковалев. Мы с ним вместе учились, но с началом войны наши дороги разошлись.

- Во что Вас одели в училище?

- В курсантские шинели. Они отличались от солдатских пехотных шинелей тем, что имели сзади разрез. Свои шинели мы обычно использовали в качестве одеял: расстегнул сзади хлястик - и шинель делалась широкой. Это позволяло сразу двоим курсантам использовать свои шинели в качестве матраса и в качестве одеяла: на одну легли вдвоем, а второй укрылись. Командирская же шинель, как и кавалерийская, сзади застегивалась на пуговицы. Если ее обладателю не нужно было сидеть в седле, эти пуговицы находились в застегнутом положении. Но, честно говоря, у наших курсантов были шинели разного вида: какую партию привозили, ту и выдавали. Еще от командирских шинелей наши отличались курсантскими нашивками на петлицах, в которых иногда были треугольнички, или как мы их называли, “секеля”, обозначающие воинские звания от ефрейтора до старшины. Эти “секелёчки” давались не сразу, их нужно было заслужить.

- Во что были обуты курсанты?

- В ботинки с обмотками. Обмотки были двух видов: зимние суконные и хлопчатобумажные летние. Длина летней обмотки составляла метр семьдесят, а зимней - метр девяносто. Если ты попадал ботинком в лужу, то суконка отталкивала воду, не позволяя ей сразу попадать внутрь ботинка.

- Какой головной убор носили?

- Мы носили шлем, называемый “буденовка”.

- Он считался летним или зимним головным убором?

- “Буденовки” тоже были разными: зимние суконные и легкие летние. Во время холодов под “буденовку” надевался подшлемник, в котором во время ветра и снега было очень комфортно. При необходимости подшлемник стягивался с головы на шею и выполнял роль шарфа. Если сидеть перед костром, натянув на голову подшлемник, то все лицо становилось черным от копоти. Когда дали команду снять подшлемники, то у всех был смешной вид с темным овалом по всему лицу.

- Что скажете о комфортности ношения этого головного убора? Или пилотка все-таки лучше?

- “Буденовка” была очень удобна в использовании. Если нужно, ты мог развернуть ее клапан, и она действительно превращалась в шлем, который защищал твою голову со всех сторон, оставляя открытым одно лишь лицо. Особенно это было удобно вечерами, когда тебя съедали комары.

- Как Вы принимали присягу?

- Перед торжественным принятием присяги нас предварительно ознакомили с ее текстом, даже требовали, чтобы мы его заучили наизусть. А в назначенный день, в июле 1940-го года, на торжественном построении, каждый из нас выходил из строя, читал перед своими товарищами текст присяги, а затем расписывался в каком-то листе, поданным командиром. После этого у каждого в красноармейской книжке делалась запись: “Принял присягу”, и ставилась дата этого события. Красноармейскую книжку мы постоянно носили при себе. Ее мы хранили в нагрудном кармане гимнастерки, поскольку приходилось часто доставать. А вот для хранения комсомольского билета мы разрезали пояс галифе и вшивали там дополнительный кармашек. Чтобы документ не потерялся, из проволочки делалась небольшая булавка, на которую этот кармашек застегивался.

- Чему вас обучали в училище?

- Во-первых, вырабатывали у нас строевую выправку. Во-вторых, особое внимание уделялось физподготовке. В-третьих, нас обучали стрельбе, и мы изучали различное оружие - винтовка Мосина, ручной пулемет ДП, станковый пулемет “Максим” - и соответствующие боеприпасы к ним.

- Стрельбы в училище часто проводились?

- Стрельбы были, в основном, учебными. Например, мы отрабатывали ведение огня по самолетам: ложились на спину и, по команде: “Залпом пли!”, открывали огонь. Но на самом деле мы не стреляли, а лишь имитировали стрельбу, передергивая затвор винтовки и щелкая спусковым крючком. Потом нам выдали учебные патроны без пуль и над нами пускали учебный самолет У-2, по которому мы стреляли. После каждых стрельб нужно было собирать гильзы и сдавать их руководителю стрельб. Получил десять патронов - сдай столько же гильз.

- Из пулеметов приходилось стрелять боевыми патронами?

- Да, мы стреляли из “Максима”. Нам давали несколько патронов и указывали на мишень, которую требовалось поразить. Там, недалеко от мишени, в укрытии сидели люди. После окончания стрельбы им по телефону давалась команда, они шли к мишени и смотрели, куда ты попал. Потом точно так же, по телефону, они сообщали на огневой рубеж о результатах стрельбы и корректировали огонь: “Пятый номер стрелял по пятой мишени. Три попадания. Пули ушли влево” или “Пять попаданий. Пули ушли вниз”. Бывало, что и совсем не попадали.

- Гранаты учили бросать?

- Да, мы бросали гранаты РГД-33 как с осколочным чехлом, так и без него. Без чехла граната являлась наступательной, а с чехлом становилась уже оборонительной. Бросали гранаты мы, находясь в окопе. Из гранатной сумки у тебя торчат рукоятки гранат, там же лежат и боевые запалы к ним. Ты берешь, по очереди вставляешь запал в каждую из гранат, закрываешь его заслонкой, и бросаешь.

В училище большое внимание уделялось физической подготовке курсантов, поэтому я там активно занимался спортом. Из-за своего маленького роста я был так называемым “верхолазом”. Когда строились пирамиды из гимнастов, наверху обязательно кто-то сидел легкий по весу, чтобы можно было без труда удержать. В задачу этого “верхолаза” входило исполнение на высоте различных стоек, а также совершение прыжков с высоты. Однажды, при неудачном прыжке, я упал и сломал ключицу. Пришлось целый месяц проходить в гипсе.

- Как кормили в училище?

- Кормежка была из общего котла. У каждого отделения был свой стол. Приходишь, а там уже стоит один большой бачок, в котором налит суп или щи. Все разливалось по мискам и раздавалось каждому из сидящих за столом. Когда в училище среди курсантов начались болезни, нам перед обедом выдавалось какое-то пойло. По-моему, это был отвар из еловых шишек, которого нужно было выпить целую кружку, прежде чем зайти в столовую. Хочешь - не хочешь, но тебя внутрь не пропустят, пока ты не выпьешь положенную норму. Выпьешь кое-как и скорее бежишь, чтобы заесть этот неприятный вкус отвара.

- Чем болели курсанты?

- Куриной слепотой. Я тоже ей переболел. Днем я все видел нормально, а часов в пять вечера на меня нападала слепота и зрение совершенно пропадало. Тех, кто временно был слеп, товарищи брали под руки и вели в столовую. Внутри столовой было электричество, а значит было светло, поэтому зрение возвращалось. Выходишь оттуда - и снова ничего не видать. Еще я болел малярией. Это такая болезнь, при которой температура тела под сорок градусов, принимать пищу ты не можешь, поэтому только пьешь воду. Руки и ноги у тебя при этом сильно трясутся.

- С малярией отправляли в госпиталь или переносили ее на ногах?

- Врач нашего училищного госпиталя не мог всех положить на лечение и обслуживать их. Поэтому он ходил по казармам, осматривал заболевших и прописывал им таблетки. Мы лежали в своих кроватях с трясущимися, руками. На строевую и прочие занятия мы, разумеется, не ходили, а лежали.

Время тогда было беспокойное. Белоруссия граничила с Польшей, откуда часто на советскую территорию приходили местные жители, имевшие родственников в наших приграничных городах и деревнях. От этих перебежчиков поползли слухи, что на польской территории сконцентрировано огромное количество немецких войск. Мы, как военные люди, прекрасно понимали, зачем они там: “Выходит, нападать на нас собираются”. Конечно, нам говорили: “Ребята, будьте готовы к тому, что вас могут поднять по тревоге в любое время суток!”, но нас готовили хорошо и мы были уверены, что в случае нападения на Советский Союз, дадим отпор немцам. Но, в один воскресный день нас рано утром подняли по тревоге, выдали оружие и отправили бегом на учебный полигон. Последнее время мы часто отрабатывали там различные действия, а также проводили учебные стрельбы. Поэтому в первые минуты мы подумали, что это очередная учебная тревога, но оказалось, что тревога была ничуть не учебной. С полигона нас перевели в указанное место, откуда, согласно мобилизационного плана Западного особого военного округа, курсантов нашего училища направили в места, где происходило формирование боеспособных пехотных подразделений. Мне в числе других курсантов пришлось в качестве командиров отделений влиться в состав сформированной стрелковой бригады. Так начался мой боевой путь в составе пехоты. Против нашей страны выступила хорошо обученная армия, превосходящая нас и в технике, и в оружии. У них были автоматы, а у нас винтовка Мосина, высотой метр шестьдесят шесть с примкнутым штыком. Можете представить: у меня рост был меньше, чем эта винтовка! Но должен заметить, что винтовкой я владел очень хорошо - нас постоянно тренировали: “Коротким коли! Длинным коли!”, учили отбиваться от кавалерии как винтовкой, так и просто кулаком.

Как я уже сказал, нас, курсантов военного училища, в созданной бригаде сразу же назначили командирами отделений. В качестве подчиненных каждому давали отделение - двенадцать человек из числа недавних призывников, которых мы должны были по-быстрому обучить азам военной науки: не только “Лечь! Встать! Направо! Налево!”, но и научить правильно обращаться с оружием. Вот таким образом мы становились командирами. Однажды мне дали новобранцев, обучение которых проходило в здании школы. Мы занимались в классе на втором этаже, окно во двор было открыто. Я показывал новобранцам: “Вот граната, а вот запал, который я вставляю вот сюда”. И после того, как я вставил запал, от резкого движения гранаты этот запал сработал. Граната боевая, учебных тогда уже не было. Я не растерялся и швырнул гранату в раскрытое окно. Хорошо, что там, внизу, никого не оказалось. Граната, не долетев до первого этажа, взорвалась в воздухе. За этот поступок я получил благодарность от командования, поскольку спас жизни тех, кто находился вместе со мной в классе.

В Белоруссии нас, курсантов, использовали для эвакуации еврейского населения, ведь немцы первым делом старались уничтожить людей этой национальности. Была дана команда на то, чтобы из района Гомеля вывезти евреев, поэтому на станцию подали товарные вагоны, в которые на пол набросали соломы. Мы ходили по дворам, собирая еврейские семьи, стариков и детишек, чтобы погрузить их в вагоны и увезти подальше от фронта на восток. Наше дело было набить как можно больше людей в вагоны, а остальное дело машиниста, куда их везти. Евреев особо уговаривать на эвакуацию не пришлось, они прекрасно понимали, что их ждет, поэтому сами бежали на станцию, где мы помогали им взобраться в вагоны.

- Училище вы так и не успели закончить?

- Нет, не успели, поскольку согласно мобилизационному плану на базе училища происходило формирование стрелковой бригады, в состав которой мы вошли в качестве командиров отделений.

После окончания небольшой подготовки, мы выдвинулись в сторону фронта. Мы совершали тридцатикилометровые марш-броски в полном снаряжении, вес которого составлял тридцать два килограмма. Расчеты станковых пулеметов несли их на своих плечах, например, одному доставался станок, другому напарнику ствол, а третьему коробки с лентами. Мы хоть постоянно и менялись между собой, но пулеметный станок всегда старались взять ребята покрепче. Они вешали его рукояткой себе на шею, потому что так было немного легче его нести. Винтовку того, кто нес станок, забирал себе кто-нибудь другой, обычно тот, кто нес коробки с лентами. В вещмешках у каждого был запас боеприпасов и продовольствия, а на боку висела стеклянная фляга с водой объемом семьсот грамм. Это была суточная норма воды для красноармейца. Ты мог в течении перехода неоднократно прикладываться к фляге чтобы промочить горло, а где-нибудь на маршруте тебе ее обязательно пополнят водой.

- Где состоялся Ваш первый бой с немцами?

- Мой первый бой произошел там же, в Белоруссии. Мы отбивались от налета немецких самолетов, которые застали нас, когда мы шли через поле. Противостоять вражеской авиации у нас получалось плохо. А тут еще вышло так, что на нашем направлении прорвались немецкие мотоциклисты. Нам поставили задачу перехватить эту группу мотоциклистов и лишить их возможности передвигаться у нас в тылу. Поставленную задачу мы выполнили, немцев уничтожили. Уцелевшие немецкие мотоциклы мы забирать не стали, ведь что такое пара мотоциклов на целую бригаду.

Но самые тяжелые бои - это бои в окружении. Никто обстановки не знает, даже командиры. Куда идти, кто рядом - никакой информации. Где прорываться из окружения? Где наши, где немцы? Сунулись мы в одно место, но попали под сильный вражеский огонь и потеряли много людей. А прорываться надо, чтобы выжить. Рядом с местом, где мы держали оборону, находилось озеро, обойти которое мы не могли, чтобы не наткнуться на немцев. И мы сначала сидели, спрятавшись в камышах и вцепившись в свои винтовки, а затем попытались переплыть это озеро на другой берег и выбраться из окружения. Несмотря на то, что немцы на мотоциклах попытались нас догнать, нам удалось отбиться от них и по полям уйти к своим.

- В окружение попадали только один раз?

- Нет, мы попадали несколько раз, но каждый раз нам удавалось прорваться. из окружения. Где-то для этого требовалось немного усилий, а где-то приходилось основательно сражаться.

- Раненых при прорывах из окружений выносили с собой?

- У нас были две лошади и телега. Если человека ранило легко, то он шел своим ходом, а тех, кто имел тяжелые ранения или ранения в ноги, клали на телегу. Затем, по возможности, их передавали в санитарные поезда, которые стояли на вокзалах, готовые принять раненых и увезти их в тыл на лечение. Во время отступления я был впервые легко ранен. Получилось так, что я надел каску и высунулся из окопа чтобы посмотреть, откуда немец ведет огонь. Но лишь только моя голова показалась над бруствером, как - бац! - пуля ударила в каску, застряв в ней. Видимо расстояние было большим и пуля была уже на излете. Получив удар по голове, я тут же скатился в окоп, но, к счастью, пуля мне лишь поцарапала кожу. Еще одно ранение я получил в спину во время обстрела. Когда ты находишься в окопе, это не значит, что ты все время сидишь в укрытии. Тебе постоянно нужно куда-то перебежать, переползти. А немец, он ведь постоянно следил за нашими окопами, контролировал наши передвижения и при первой же возможности открывал огонь. Вот во время одного такого передвижения мне в спину и прилетела пуля. Ранение тоже оказалось легким, пуля прошла по касательной, поэтому рану протерли спиртом, залепили пластырем и перевязали прямо в окопе, ни в какой госпиталь отправлять не стали. После этого я уже более осторожно подходил к передвижению на передовой.

Отступали мы долго. Но, заметьте, не просто бежали, а дрались с противником, который преследовал нас. И в результате осенью 1941-го года мы оказались в сорока километрах от Москвы.

- Я знаю, что Вы участвовали в параде на Красной площади 7 ноября 1941-го года. Как Вы туда попали?

- Как я уже сказал, мы в то время находились на своих позициях неподалеку от Москвы. Вечером нам говорят: “Завтра поедем в Москву на парад”. Какой еще парад? Нам бы поесть, да согреться. Но утром нас с позиций стали уводить в тыл, где привезли горячую кашу и насыпали каждому по полному котелку. Мы с удовольствием подзакусили и увидели стоящие неподалеку наши машины-“полуторки”. Командиры махнули рукой: “Садитесь”. Мы, пехота, забрались в кузова этих “полуторок” и расселись там, держа свои винтовки. Впереди нас первым пошел трактор производства сталинградского тракторного завода, который тащил за собой треугольную волокушу, расчищая тем самым дорогу от снега для того, чтобы могли пройти наши машины.

- Вас всех сняли с позиций или кого-то оставили?

- Да, оставили боевое охранение из наших товарищей. Да и все свое незатейливое имущество - ранцы и вещмешки - нам незачем было в Москву тащить, поэтому мы оставили его в своих окопах. Когда возвратились, все оставалось на местах, никто ничего не украл.

Проехав систему надолбов, въехали в Москву. Столица была пустынной, на крышах стояли зенитки с расчетами, у дома висел приземленный аэростат, который каждую ночь поднимали в московское небо для защиты от воздушного нападения. Привезли нас на место, где должна была проходить репетиция предстоящего парада.

- Репетиция проводилась на Красной площади?

- Нет, поначалу она прошла где-то в другом месте, а потом, когда наступила ночь, нас прогнали по Красной площади.

- Где вы провели ночь перед парадом?

- В Александровском саду под стенами Кремля. Нас привели туда и сказали: “Ребята, размещайтесь здесь. Если хотите, можете немного вздремнуть”. Утром нам принесли и раздали каждому по небольшому бумажному пакетику, в котором лежал кусочек хлеба с кусочком сала. Это было хорошо, потому что продовольствие не нужно было делить на всех как на передовой. Там мы делали обычно так: принесут на целое отделение хлеба и тот, который будет делить, отворачивался. Хлеб резался, складывался в кучку, затем оттуда брался кусок и спрашивали: “Кому?” Тот, которому доверили делить, говорил: “Петру”. Затем брался второй кусок: “А этот кому?” - “Ивану”. И так до тех пор, пока хлеб не будет поделен между всеми. И никто никогда не обижался на то, что ему попался кусок поменьше - все было по-честному.

Для участия в параде мы прибыли не на Красную площадь, а на отведенную нам исходную позицию, где построились в коробку и стали ждать команду на выдвижение. Было холодно и молодежь начала дурачиться, чтобы согреться. Вскоре нам дали команду начинать движение, и мы пошли в сторону Красной площади. Мы, пехота, шли самыми первыми. За нами шла кавалерия, а за ней артиллерия. На Мавзолее стояли Сталин, Молотов, Каганович и прочие руководители страны и правительства. Мы выстроились на площади, принимающий парад Буденный на коне подъехал к капельмейстеру и сказал ему, что как только будет дана команда выдвигаться коннице, тот должен заиграть марш “Прощание славянки”. Капельмейстер, пока стоял, примерз ногами к брусчатке. Тогда один из бойцов подбежал к нему, сбил лед с обуви и тот смог взобраться на свой постамент, откуда впоследствии дирижировал духовым оркестром.

- Я слышал, что всем участникам этого парада раздавали инструкции о том, как нужно действовать при налете на Москву немецкой авиации.

- Да, было такое, эти инструкции нам раздавали. Но нам читать их было некогда, поэтому все сложили эти листки вчетверо и убрали в карманы: “Вернемся обратно в окопы, там прочтем и разберемся”. Ну, а потом листки с этими инструкциями ушли на самокрутки.

- Перед парадом у вас проверяли оружие, чтобы в нем не оказалось боевых патронов?

- Винтовки у нас были разряженными, но у каждого при себе был патронташ, в котором лежали обоймы с теми патронами, что мы привезли с передовой. Так что по площади мы шли не с холостыми, а с боевыми патронами.

- Кто командовал вашей группой на параде?

- Командовал парадом командующий Московским округом, а непосредственно нашей коробкой командовал какой-то капитан, один из наших командиров рот. Этот капитан постоянно бегал что-то согласовывать с вышестоящим начальством, возвращаясь, говорил нам: “Ребята, не подкачайте!”, а потом по площади шел впереди нашей коробки. Надо сказать, что мы были солдатами дисциплинированными, никто никуда из строя не убегал. Перед началом парада всем дали команду перемотать обмотки, чтобы не получилось так, что у кого-то она распустилась и волочилась по брусчатке. Обычно если обмотка распускалась, то это не сразу можно было заметить и товарищи, идущие позади, по-дружески тебе подсказывали: “Эй, приятель, у тебя скат спустил!” Когда не было возможности перемотать обмотку, ее снимали и запихивали себе в карман, чтобы сделать это при первом удобном случае.

- Обмундирование вам не заменили перед парадом?

- Нет. Незадолго перед отправкой на парад мы получили телогрейки, а вот шапок нам не выдали, оставив буденовки с подшлемниками. Поэтому на параде лично мы были в буденовках, хотя на некоторых других подразделениях были надеты шапки. Но никто из командования парадом нам не делал замечаний по поводу наших головных уборов.

- Так вы по Красной площади прошли в ватниках или в шинелях?

- Мы шли в ватниках, поверх которых были надеты шинели. Еще на нас были ватные штаны.

После того, как мы прошлись парадом по Красной площади, наше подразделение получило подкрепление, прибывшее со Средней Азии. Маршевые роты, прибывшие нам на подкрепление, ждали, пока мы, пехота и кавалерия, не закончим парад, а затем их стали распределять кого куда. Мы надеялись, что нам дадут хоть немного отдохнуть, а в результате нас опять посадили на машины и привезли туда же, откуда и забирали - в те же самые окопы, в которых нас встретили наши друзья. Они тут же засыпали нас вопросами “А где вы были? А ты со Сталиным разговаривал?” «Меня эти вопросы разозлили: “Ага, разговаривал. И со Сталиным, и с Молотовым”. Но потом, конечно, своим солдатским языком, не стесняясь в выражениях, мы рассказали товарищам как все прошло. Рассказывали про парад, про Красную площадь, и про то, кому кого удалось рассмотреть на трибуне Мавзолея. Еще рассказывали про большой красивый магазин напротив Кремля, в котором никто из нас не побывал: с одной стороны мы вошли на площадь и с другой стороны вышли - всё!

- Во время боев 1941-го года доводилось брать пленных?

- Как то, в ноябре месяце 1941-го года, нам поставили задачу сдержать немецкое наступление, а мы в тот день не только сдержали его, но и перешли в контратаку. И вот врываемся мы в первую немецкую траншею. Я, как командир отделения, бегу впереди и первым запрыгиваю в немецкий окоп. А там сидит немец с автоматом и строчит из него по нашим солдатам. На мне были тяжелые армейские ботинки, и я этим ботинком со всех сил врезал ему между ног. Немец, согнувшись от боли, бросил свой автомат. Мой подоспевший товарищ тут же этот автомат поднял, перебросив его через плечо, и, достав нож, быстренько срезал с этого немца все пуговицы на штанах, распорол их сзади и передал тем, кто собирал пленных. Это делалось для того, чтобы немец держал обеими руками своими штаны и не мог ни убежать, ни напасть на своего конвоира. Если он отпустит руки, то штаны сразу с него упадут и бежать ему будет неудобно.

- В штыковые атаки ходить приходилось?

- Да. Перед такой атакой всегда подавалась команда: “Примкнуть штыки!” Это означало, что мы пойдем в атаку или против артиллерии, или против пехоты. Мне даже однажды довелось в бою заколоть штыком немца. Перед нами была железнодорожная насыпь, через которую мы должны были перемахнуть. Только мы взобрались наверх, а там немцы! Один из них разворачивается и прет на меня. Но нас в училище хорошо научили действовать штыком и прикладом, поэтому я сделал все чисто автоматически. Еще один немец упал передо мной на колени и плакал. И во мне, при виде этого раненого, истекающего кровью, противника, проснулась жалость. И вроде бы я ему должен своим штыком проколоть пузо, но не могу этого сделать. Я махнул на него рукой и побежал дальше, выбирая себе другую цель. В последних наших атакующих цепях обычно шли санитары, которые оказывали помощь раненым. Надеюсь, они помогли этому раненому немцу. Другой немец, волоча раненую ногу, бросился удирать от нас. С раненой ноги у него слетел сапог, и он босой убегал, пытаясь петлять. Но никто из наших бойцов по нему даже стрелять не стал.

- Под огонь собственной артиллерии или авиации попадали?

- Конечно. Это же война, а там всякое случается. Например, мы выбили немцев, заняли их позиции, а через пять минут прилетели наши самолеты и давай бомбить это место. Приходилось ракетницей подавать сигналы и лишь после этого прекращался налет. Правда, ракетница имелась не у каждого, а лишь у командиров.

Конечно, воевать в пехоте было очень тяжело, но деваться было некуда. Кавалеристы, например, могли погреться от тела лошади. Им и танкистам давали сапоги, в которых ноги мерзли не так сильно, как у нас в наших пехотных ботинках. Но мы терпели и воевали несмотря на все эти трудности, ведь зима 1941-го была очень суровой и снежной. Эти погодные условия сыграли нам на руку: однажды нам удалось захватить немецкие танки, которые на морозе не могли завестись. Экипажи танков мы взяли в плен, а захваченную технику впоследствии перегнали к нам в тыл.

- Как вы согревались в такие морозы?

- Мы грелись, прижавшись друг к другу. Еще нам давали водку. Каждое утро старшина приносил нам в окопы термос с пищей и у него при себе обязательно был полагающийся нам алкоголь - мы его называли “ворошиловский паёк”. Несмотря на то, что того алкоголя было немного - лишь чтобы, как говорится, “помазать губы”, мы выпивали этот алкоголь перед завтраком. От сорока-пятидесяти грамм опьянеть было невозможно.

- Почему такое малое количество алкоголя выдавалось?

- Ну вот так получалось. К тому же часто обманывали при выдаче - недоливали или разбавляли. Иногда мы умудрялись собирать выдаваемую водку в маленькие самодельные фляжки и при необходимости делать по одному - два глотка.

Во время одного из наступлений меня вдруг пулеметной очередью сбило с ног. Я лежу, ко мне подползает товарищ. Тогда у каждого из бойцов был при себе нож и не всегда это было что-то добротное, зачастую ножи солдаты делали себе из обрезка пилы. Товарищ достал свой нож и распорол мне штанину. Смотрим: в правом бедре у меня дырка и висит вырванный кусок мяса. Товарищ по-шустрому отрезал этот кусочек моего мяса и отбросил метра на два. Подлетевший ворон схватил этот кусок и улетел, а с ним и часть моей ноги. Затем товарищ достал из моей противогазной сумки перевязочный пакет, разорвал его и, приложив к ране ватно-марлевую подушечку, плотно перевязал рану бинтом. Оказав мне первую помощь, товарищ вместе со всем подразделением продолжил наступать, а я остался дожидаться санитаров. Когда они прибыли, то подобрали меня и видя, что я не могу самостоятельно идти, помогли мне добраться в тыл. Всех раненых сначала собрали то ли в коровнике, то ли в конюшне, а затем направили в госпиталь. Эта дыра в ноге со временем заросла, но у меня до сих пор от нее большой шрам, как напоминание о немецкой разрывной пуле.

Госпиталь, куда я попал, находился в городе Горький и размещался в здании школы. Госпитали уже были переполнены, поэтому под палаты были переоборудованы многие подходящие здания. Каждый день врач делал обход, проверял наше состояние и медсестры делали нам перевязки после обработки ран. После выписки из госпиталя меня отправили километров за сорок, где находились военные лагеря, в которых проходило формирование какого-то подразделения будущего Войска Польского. Казармы их лагеря были огорожены проволокой, самих бойцов кормили хорошо, а мы жили в землянках рядом с этим лагерем. Курить у нас было нечего, а им давали махорку, поэтому, если у кого-то с фронта оставались часы, то их меняли у поляков на стакан моршанской махорки.

- По какой причине Вы попали в этот лагерь?

- Там находился запасный полк. Номер его был, по-моему, 81-й. Это полк собирал мобилизованных и выписанных из госпиталей после ранения, комплектовал из них маршевую роту, назначал командиров, отправлял на станцию - и вперед на фронт.

- В каком звании Вы находились на тот момент?

- Сержант. У меня на петлицах было по два “секеля”. В запасном полку меня назначили на должность командира отделения, затем я стал сначала помощником командира взвода, а потом и командиром взвода. У меня под командованием было три отделения по десять - двенадцать человек в каждом.

- Куда Вы попали после запасного полка?

- Я был направлен на Воронежский фронт и ехали мы до станции Елец, где всех и выгрузили. Везли нас в товарном вагоне, в котором были сколочены деревянные нары. Я разместился у открытой двери вагона, вытащил затвор у своей винтовки, сижу, чищу. Вдруг состав резко дернулся, мой затвор выскочил у меня из рук и, ударившись о пол, выпал из вагона. И получается, что винтовка у меня есть, а затвора в ней нет. Вывел из строя оружие - это же преступление, за который полагается трибунал! Из эшелона тоже не выпрыгнешь - за дезертира посчитают. Но все-таки на ходу пытаюсь рассмотреть, куда упал затвор. На мое счастье, примерно через километр оказалась станция, на которой эшелон сделал остановку. Я, взяв в помощь своего приятеля, выскочил и побежал по путям туда, где примерно обронил затвор. И мы нашли его! Обратно бежим, и не знаем, стоит ли там еще наш эшелон. И опять мне повезло - эшелон по-прежнему стоял на путях. Мы быстро вскарабкались к себе в вагон и только тогда облегченно вздохнули, радуясь, что удалось избежать трибунала.

Когда в середине лета 1942-го года наша маршевая рота прибыла на передовую, нас встретило командование стрелкового полка. Мы познакомились с командиром полка, получили направление в различные подразделения и отправились прямиком в окопы, ведь мы прибыли воевать, а не на парад. В окопах командир роты по-быстрому всех распределил: “Я здесь, взводный вот здесь, остальные - по местам!”

На Воронежском фронте я провоевал недолго - начался отбор на учебу в военные училища. Кандидатов на учебу вызвали в штаб полка и сказали: “Сейчас из вас будут отбирать людей, которые станут офицерами. Правда, для этого придется учиться около года, а может и меньше. Желающие - поднять руку!” Тех, кто поднял руку переписали и приказали отойти в сторону.

- Много людей подняло руку?

- Да примерно половина. Для поступления в училище требовались не только желание стать офицером и продолжить службу артиллеристом, танкистом или в каком-то другом роде войск, но и среднее образование. А половина из тех, кого собрали в штабе, оказались полуграмотными и не подходили для поступления, потому что в процессе обучения нужно было совершать различные вычисления, которые были под силу лишь тем, кто окончил десятилетку. Самостоятельно рода войск для себя мы не выбирали, нас просто построили и путем переклички распределили по училищам. Мне выпала судьба отправиться в 3-е Ленинградское военное артиллерийское училище, которое на тот момент находилось в Костроме. Затем всех будущих артиллеристов собрали вместе, погрузили в эшелон и повезли в Кострому. В Ярославле наш эшелон сделал остановку. Стоим и никуда не едем. У нас при себе имелись деньги, поэтому мы выскочили из вагонов и побежали в привокзальный ларек чтобы купить по пирожку. Но, пока мы толпились у ларька, наш паровоз тронулся с места и стал набирать скорость. Твою мать! Мы всей толпой бросились догонять его. Благо, что паровоз, отъехав от станции километра полтора, остановился. И не для того, чтобы нас подобрать, а просто по какой-то своей причине. Прибежали мы, все мокрые, даже про пирожки забыли, оставив их в том привокзальном ларьке.

- Вступительные экзамены в училище сдавали?

- Математику. Нам давали несколько элементарных примеров, которые мы должны были решить. По результатам экзаменационная комиссия сразу видела, у кого есть шанс поступить в училище, а кому придется ехать обратно.

В училище я был зачислен в группу огневиков, которые занимались тем, что изучали орудия, боеприпасы и так далее. Мне довелось стрелять из разных орудий различными видами боеприпасов. А вообще, мы проходили обучение стрельбе из 122-мм гаубицы и 152-мм гаубицы-пушки с дульным тормозом. В боевой обстановке мы со стволов орудий этот дульный тормоз снимали для того, чтобы увеличить дальность стрельбы.

В этом же артиллерийском училище учился и будущий писатель Солженицын. Только после прохождения курса обучения Солженицын попал служить в звуковую разведку, а я стал командиром огневого взвода. От звуковой разведки мы получали данные, где находится немец, и на основании этого готовили исходные данные для стрельбы своими орудиями.

- Как проходил выпуск из училища?

- Мы выстроились на плацу и перед нами произнес речь начальник училища: “Дорогие товарищи! С сегодняшнего дня вы являетесь лейтенантами и отправляетесь на фронт”. После его речи вдоль нашего строя двинулись офицеры, раздавая каждому из курсантов новенькие офицерские погоны. Затем мы прошли торжественным маршем перед начальником училища и через некоторое время разъехались по местам несения службы.

В училище я учился примерно год, был выпущен с присвоением звания “младший лейтенант” и направлен для прохождения дальнейшей службы в 88-ю тяжелую гаубичную артиллерийскую бригаду. На вооружении бригады стояли те же самые орудия, работе с которыми нас обучали в училище - 122-мм гаубицы и 152-мм гаубицы-пушки. Один дивизион бригады имел на вооружении легкую артиллерию - 76-мм пушки, а другой артиллерию большой мощности - 203-мм гаубицы, которые предназначались для разрушения серьезных вражеских укреплений при прорыве обороны. Эта гаубица состояла из двух элементов: непосредственно станины, на которой находится ствол, и гусеничного шасси, на котором оно передвигалось. В походе эту гаубицу везли в разобранном состоянии и собирали уже практически перед выходом на позиции. Мы часто помогали расчету этой гаубицы в сборе орудия. Главное было надвинуть ствол на лафет и там его закрепить. Казенная часть 203-мм гаубицы снаряжалась мощными снарядами, затем загружалась гильза. Все это закрывалось не клиновым, как у других гаубиц, а поршневым затвором, и, при помощи прицела, располагавшегося с левой стороны орудия, гаубица наводилась на цель. Все панорамы прицелов во время походов перевозились в специальных коробочках. И вот, когда с командного пункта тебе подают команду с указанием прицела и угла прицеливания, ты сразу выставляешь точку наводки и готов к выстрелу. После выстрела большой рукояткой с поворотом открывался затвор, оттуда выскакивала гильза и вместо нее, с помощью деревянного досыльника, отправлялся новый снаряд, который подносили на специальном лотке два гвардейца. После того, как снаряд внутри закрепился, вслед за ним загружали гильзу, закрывали затвор и ждали команды на следующий выстрел. Стрельба производилась как по картам, так и по делениям возвышения на прицеле, каждая из которых обозначала пятьдесят метров дальности. Если, к примеру, дальность стрельбы составляла три километра, то наводчик выставлял на прицеле соответствующие деления и снаряд улетал туда, куда нужно. Огонь батареи обычно корректировал командир батареи, который вместе со бойцами из взвода управления находился практически на передовой. Из взвода управления с командиром батареи обычно ходил разведчик и связист с телефонным аппаратом и катушкой кабеля. А пушки калибром 76 миллиметров у нас выставлялись, в зависимости от местности и ситуации, спереди или по бокам от гаубичных позиций бригады. Ведь если немец подойдет близко и полезет на позиции бригады, не из гаубиц же по ним стрелять прямой наводкой.

- Сколько человек было в расчете гаубицы?

- Обычно порядка шести человек, но часто был некомплект, потому что кого-то убило, а кого-то ранило.

Летом 1943-го я оказался под Курском, где на тот момент была очень тяжелая ситуация. Мы стояли на берегу какой-то речушки и из-за нее поддерживали огнем свою пехоту. Огонь вели плотный, порой боеприпасы быстро заканчивались и нам срочно доставляли новые. Через наши позиции постоянно шло подкрепление пехотинцам, видимо их там сильно потрепало. Еще те дни мне запомнились огромным количеством черных блох, которые буквально мучили всех солдат, не давая спать. Только ты сядешь, как они на тебя сразу налетают, начиная кусать. А если на тебе есть незажившая рана, то они проникают внутрь под бинты и начинается такой зуд, что хочется эту рану просто разорвать. Раненые просили врачей: “Снимите с меня эти повязки, разрежьте их. Не могу выдержать этот зуд”. Снимут повязку такому раненому, мы смотрим, а у него там этих насекомых уже в ране наплодилось очень много. Врачи уберут их, почистят рану, сделают новую свежую перевязку, но через какое-то время раненые к ним опять бегут с просьбой спасти от зуда. Нам давали какую-то мазь от этих насекомых, но она слабо помогала.

- А вшей было много у вас?

- Да, этих тоже было много. К нам на машине приезжали санитары, которые собирали наше обмундирование и отправляли его в специальную парилку. Хоть и выдавали новое нательное белье - рубаху с кальсонами, но все равно на теле оставалось несколько вшей, которые плодились очень быстро и в результате на нас в скором времени опять кишели эти вши.

- Вас самих от вшей как-нибудь обрабатывали?

- Вот, когда приезжала эта машина для обработки нашего обмундирования, нас, раздетых, заводили в какой-то загон, где сидел парикмахер и по-быстрому стриг машинкой наголо каждого из нас. Причем это касалось не только головы, а вообще всех мест, где росли волосы: в подмышках, на груди. Потом он брал большую кисть, макал ее в какой-то раствор и этой кистью быстро проводил по всему голому телу того, кого только что постриг: “Руки подними… Повернись… Нагнись… Все, давай следующий!”. После подобной обработки выходишь на свежий воздух, надеваешь чистые кальсоны с рубахой и чувствуешь себя, словно вновь народился на свет. А там, у машины, продолжаются выкрики: “Следующий! Следующий!” Иногда нам устраивали баню, но чаще всего просто выдавали порошок от вшей. Если бы не эта химия, то нас бы вши точно сожрали.

- Обмундирование вам часто меняли?

- Нательное белье меняли при каждой подобной санитарной обработке. Если позволяла обстановка, то машина санобработки приезжала к нам раз в неделю, но иногда приходилось ждать ее очень долго. Мы сразу узнавали эту машину, потому что у нее на борту был нарисован большой крест, и очень радовались ее прибытию.

- Бриться на фронте вас заставляли или можно было отращивать бороду?

- Бороды у нас никто не носил. Чтобы солдат отпустил себе усы или бороду - он же не царь какой-нибудь. Поэтому, как только появлялась щетина и была возможность от нее избавиться, ее тут же сбривали. У каждого при себе была бритва, при удобном случае ее подтачивали и друг друга брили.

- Орудия часто выходили из строя?

- Однажды мне была дана команда совершить марш, во время которого мы двигались к мосту по крутой насыпи. Но сталинградский тягач чуть сполз с дороги, орудие опрокинулось и кубарем полетело вниз. Мы мобилизовали все имеющиеся силы, чтобы вытащить наверх перевернувшееся орудие. Подняли его, отмыли, поставили на колеса и пошли дальше. Само орудие, на наше счастье, не пострадало, была лишь сбита панорама. Ну и еще одному номеру расчета, который ехал на орудии, придавило ногу. Чтобы никого из расчета не обвинили в порче оружия, пришлось снять рабочий прицел с другого аварийного орудия и по-быстрому установить на свое. Обычно позади тягача шел прицеп, в котором перевозились снаряды и личный состав. В тот день с нами был пленный немец, которого захватили мы во время боя. Когда орудие перевернулось, тягач остановился, и этот немец выпрыгнул из кузова в надежде убежать. В то время мы находились уже на немецкой территории, поэтому ему не составило бы труда укрыться от наших войск. По убегающему немцу все, кто находился в прицепе, открыли огонь, но ему удалось уйти. Ну что мы, будем всем расчетом за одним немцем гоняться? Поэтому мы плюнули, подняли орудие и продолжили движение.

- Во время ведения огня орудия выходили из строя?

- Таких случаев, чтобы орудие выходило из строя, например, повреждались стволы, у нас не было. Были незначительные поломки, которые тут же, на месте, исправлялись силами расчетов.

- Какие тягачи использовались для транспортировки гаубиц?

- У нас сначала основным средством тяги был тягач НАТИ-5 который мы называли “горбатым”, затем нам выдали тягачи производства Сталинградского тракторного завода. Честно говоря, это были очень плохие тягачи. Позже бригада получила вместо них американские автомобили “Студебеккеры” различных модификаций, как с передним ведущим мостом, так и без него, а также тягачи фирмы “Аллис”. Зимой в нашем советском тягаче едешь и дрожишь от холода, а в американском “Аллисе” было ехать очень комфортно, потому что у него внутри был обогрев кабины, который ты мог выключить в любой момент. А еще на гусеницах у американских тягачей имелись прикручиваемые “шпоры” для лучшего сцепления со льдом. Когда наступала весна, эти “шпоры” откручивались и отдельно где-то складывались. На отечественных тракторах подобных вещей не было, видимо наша промышленность на тот момент до такого еще не дошла.

Вся эта техника предназначалась для передвижения тяжелой артиллерии, для легкой же, 76-миллиметровых пушек, использовалась конная тяга из четырех лошадей. Если мы занимали позицию, то лошадей старались отводить подальше, потому что во время обстрела лошади пугались, рвали уздечки и убегали. Поймать их было трудно, часто они повреждали себе ноги и бегали, хромая. А то в нее пуля или осколок угодят, она упадет и лежит, мучается, ногами дрыгает, передвигаться уже не способна. Что в подобных случаях остается? Только застрелить несчастное животное. Хоть ездовой и плачет от жалости, но обязан пустить лошади пулю в голову. Поэтому задачей ездовых было в первую очередь увести лошадей в безопасное место и там находиться вместе с ними, присматривая. Иногда, когда лошадей не хватало, 76-миллиметровую пушку цепляли за гаубицу и тягач одновременно тащил за собой два орудия.

- Как поступали с застреленными лошадьми? Бросали или забирали на мясо?

- Если была возможность, то брали на мясо. Лошадиное мясо очень любили солдаты - выходцы с Кавказа и Средней Азии. Они быстренько свежевали конину и варили из нее какую-то похлебку.

- Взамен погибших лошадей вам присылали новых?

- Да, мы получали пополнение лошадей. Их нам присылали из Средней Азии, но чаще всего с Дальнего Востока. Оттуда же к нам поступало пополнение и личного состава, потому что среди расчетов тоже были потери.

- Где во время марша размещался расчет орудия?

- Я всегда передвигался в кабине тягача рядом с механиком или водителем. Едешь, тебя укачивает, спать охота. Кто-то из состава расчета в это время ехал вместе со мной в кабине, а остальные размещались прямо на лафете орудия. Лафет у гаубицы широкий и на него без проблем клали какой-нибудь деревянный помост, каким-то образом прикрепляя его к орудию, чтобы он не соскочил во время движения. Затем на этот помост бойцы стелили что-нибудь наподобие матраса и ложились спать. А чтобы во сне случайно не свалиться на землю, они привязывали себя к орудию ремнями или веревками.

Однажды зимой подъехали к озеру, которое уже покрылось хорошим льдом. Я выскочил из кабины, чтобы осмотреться и принять решение, проедем ли мы по льду или нет. Пока я туда-сюда бегал по льду, провалился в полынью. С помощью винтовки меня вытащили из ледяной воды. Мороз был под тридцать градусов, поэтому мои намокшие ватные штаны быстро покрылись льдом. Сухую телогрейку для меня где-то раздобыли, а вот запасных штанов ни у кого не нашлось. К счастью, неподалеку оказалась деревня, в которой мы остановились. К вечеру у меня поднялась температура под сорок градусов, и я думал, что все, мне пришел конец. Но потом все-таки очухался, температура нормализовалась.

- Недостаток в боеприпасах ощущался?

- Их не хватало только тогда, когда мы вели очень плотный огонь. Например, с наблюдательного пункта по телефону на огневую позицию передавали, что немцы пошли в наступление и сообщали нужные координаты. Иногда мы даже получали необычные боеприпасы. Однажды в Румынии нам привезли нестандартные снарядные ящики. Обычно в ящиках лежали снаряд, заряд и отдельно взрыватель с ключом. Но в этот раз там оказались совершенно другие боеприпасы с совершенно иным, инерционным, взрывателем, который был не ударного действия, а выставлялся на определенную высоту и определенную дальность. Оказалось, они предназначались для стрельбы по воздушным целям. Эти боеприпасы нужно было заряжать в наши 122-мм гаубицы и вести ими огонь по пролетающим самолетам противника. Выпущенный из орудия снаряд, не долетая до самолета, разрывался и бил шрапнелью по низколетящей воздушной цели. Я быстро сориентировался в этом вопросе и сразу разобрался, какой взрыватель нужно устанавливать для стрельбы по авиации. И если нам звуковая разведка докладывала, что приближаются немецкие самолеты, то мы, еще не видя их, поднимали стволы своих орудий и заряжали соответствующие снаряды. Наши выстрелы оказывали на немцев беспокоящее воздействие и они, разворачиваясь, улетали обратно, так и не отбомбившись по своим целям. Но это были единичные случаи применения подобных боеприпасов, чаще всего нас от налетов с воздуха прикрывали расчеты стоявших неподалеку 37-миллиметровых зенитных установок.

- Как вам доставляли боеприпасы?

- Снабжение бригады боеприпасами это задача боепитания. Наша задача - получить готовый продукт. Они откуда-то везли снаряды на автомобилях, в определенном месте их выгружали и складировали. Ну, а дальше все ложилось на плечи расчета. Поскольку расчет я не мог отпустить далеко от орудия, место складирования ящиков со снарядами было в ближней досягаемости.

- Сколько всего у Вас было ранений?

- Три, обо всех я уже рассказал: нога, спина и голова. Но голову можно не считать за ранение, там только рассекло кожу и все.

- Были ли Вы свидетелем показательных расстрелов за трусость или иные преступления?

- Был. Как-то нас отобрали несколько человек, посадили в машины и вывезли в какое-то место. Только мы слезли с машин, как подъехала еще одна машина, из которой под конвоем выгрузили арестованного и отвели его в сторонку. Тут же, неподалеку, поставили небольшой столик, за которым расположились члены военного трибунала. Один из них спустя некоторое время взял лист бумаги и стал читать: “Именем Союза Советских Социалистических Республик Иванов Иван Иванович, самостоятельно покинувший свою позицию на рубеже таком-то, что привело к таким-то последствиям, военным трибуналом номер такой-то приговаривается к расстрелу”. После этого Иванова взяли под руки и отвели в сторону, напротив него выстроилась расстрельная команда из трех человек - бах, бах, бах! - и все. Тело расстрелянного погрузили в кузов привезшей его машины и куда-то увезли. Говорили, что этот Иванов уже сам для себя вырыл могилку, в которой его труп и похоронят.

Но расстрелы проводились не часто, зато я часто был свидетелем похорон своих боевых товарищей. Для этого мы копали яму под могилу, приносили убитого, зачитывали его домашний адрес и говорили: “Он был смертельно ранен в бою и будет похоронен вот здесь, в этой могиле”. Гробов мы не делали, просто на дно могилы стелили плащ-палатку, на которую вчетвером опускали тело погибшего. Затем могилу засыпали, на найденном куске железа писали, к примеру: “Здесь похоронен Сидоров Петр Петрович, такого-то года рождения” и ставили его поверх могильного холмика. Обязательно над могилой давали салют из нескольких залпов, кто хотел крестился. Отдав последнюю дань погибшему, мы продолжали воевать.

- А как хоронили своих товарищей, когда были в пехоте?

- В пехоте мы тоже хоронили своих товарищей, но гораздо реже. Для этого существовали похоронные команды, которые собирали на поле боя погибших. Иногда вместе с похоронной командой работала и санитарная команда, которой среди тел убитых удавалось отыскать и раненых.

- Много было верующих на фронте?

- Да, много. Хотя это сильно не показывали. Но даже те, кто были неверующими, под обстрелом все равно крестились.

- Как на это смотрели политработники?

- Они вполне нормально к этому относились. Это не значит, конечно, что мы все в церковь строем ходили, но верующих не преследовали. Хочешь молиться - молись, хочешь креститься - крестись.

- Среди прибывающего к вам на батарею пополнения были бывшие уголовники?

- Уголовников, как правило, в артиллерию не отправляли, их отсылали в пехоту, на передний край. Если они попытаются сбежать оттуда, то их стоящая позади охрана просто расстреляет. Они об этом прекрасно знали.

- У Вас в полку или в бригаде женщины были?

- В бригаде и полку они были, но на передовой у нас женщин не было. У нас один командир по фамилии Чижаков жил с телефонисткой. В конечном счете они поженились и после демобилизации уехали куда-то на Север, откуда она была родом.

Однажды, находясь в Румынии, мы вели ожесточенные бои. Дивизион подошел ко рву, по дну которого протекал широкий ручей. Берег этого ручья был глинистым и перепрыгнуть ты его не перепрыгнешь - пока вылезешь на берег завязнешь в этой глине. Неподалеку оказался мост через реку, по которому нашему дивизиону удалось переправиться на противоположный берег. Я не спал уже две ночи и буквально засыпал на ходу. Перебравшись на противоположный берег, я сообщил, что мы прошли через реку и заняли оборону. Пока мы разворачивались и отражали немецкие атаки, мост позади нас был взорван, и мы остались одни на этом берегу, поскольку другой дивизион не успел переправить свои орудия. Прибывшие саперы принялись ремонтировать поврежденный мост, чтобы наши войска имели возможность подойти к нам. Оказалось, что мы единственные, кто, оторвавшись от основных сил бригады, ушел вперед и переправился на противоположный берег. Немцы усилили атаки, нам бы отойти, но отступать было некуда, позади нас был разрушенный мост, который саперы спешно пытались восстановить. К тому же позади оказался остановивший нас заградотряд: “Куда отступаешь? Окапывайся и обороняйся здесь!” То, что ты устал и весь в грязи - это никого не волновало. Винтовка есть - значит ты боец. После отражения немецкой атаки я был слегка оглушен и плохо слышал. Весь в налипшей глине я обессиленный упал рядом с орудием. Ко мне подошел какой-то боец и что-то попытался сказать мне, но я после стрельбы из орудий слышал плохо. Наконец удалось разобрать, что кто-то пришел к нам на батарею. Я выматерился и кое-как очухавшись поднялся. Оказалось, это к нам добрался вестовой с задачей до окончания сварочных работ на мосту не позволить немцам препятствовать восстановлению переправы, отражая все их попытки. Еще мне нужно было установить связь с тем дивизионом, который остался на противоположном берегу реки. Для этого вместе с вестовым ко мне прибыл радист, у которого была при себе пехотная радиостанция РП и коды для связи. У меня на орудии осколком от разрыва прилетевшего снаряда разбило прицел. Орудие цело, а стрелять из него невозможно. Что делать? Я двух гвардейцев отправляю, чтобы они забрали прицельное приспособление и переправились на противоположный берег, где могли бы сваркой отремонтировать его. Заградотряд опять: “Стой! Куда идешь?” Но в этот раз с ними удалось договориться, они их пропустили. Мои гвардейцы сходили, заварили где надо и принесли обратно. Мы на месте в некоторых местах напильником подточили прицельное приспособление и установили на орудие. Конечно, это крепление было не заводское, но вести огонь позволяло. Мне приказали выдвинуться вперед и по радиостанции давать кодированные сообщения о том, куда дивизиону с противоположного берега нужно наносить удары. Вплоть до того, что вызывать огонь на себя, чтобы не захватили наши орудия. Если бы у нас закончились боеприпасы или немцы прорвались к нашим позициям, то мы были бы вынуждены отойти, бросив свои орудия. В этом случае наводчики обязаны были снять с гаубиц панорамы, убрать их в так называемые “корзинки” и обеспечить их сохранность. Но позади наших позиций стоял заградотряд и каждого, кто пытался отойти к мосту, они с оружием наперевес останавливали и возвращали обратно: “Стой и обороняй!”

- Долго вам пришлось держать оборону на этом берегу?

- Несколько дней. С продовольствием у нас было совсем туго и мы ходили в расположенную неподалеку деревню, где в одном из сараев нашли немного дробленого зерна. Мы собрали эти остатки и варили из них кашу-мамалыгу, а воду брали из реки. Потом мост починили, и мы соединились с другими своими дивизионами.

- Название этой реки не помните?

- Когда-то помнил, а сейчас уже забыл. Да мы и не ставили себе задачу запоминать эти названия. Каждую небольшую речушку мы называли между собой “переплюйкой” и нам этого было достаточно.

- Орудия на позициях маскировались?

- Да. Летом спиливали ветки деревьев и цепляли их на орудие. Со стороны казалось, будто это роща, а на самом деле там были замаскированные орудия. Если неподалеку от позиции было высокое дерево, то я обязательно там размещал свой наблюдательный пункт, потому что оттуда было хорошо видно, что делают немцы. А если орудия стояли на открытой местности, то для маскировки орудий и окопов применялась маскировочная сеть с нашитыми на нее тряпочными пятнами. Ящики с боеприпасами, кстати, мы тоже тщательно маскировали.

- Зимой орудия красили в белый цвет?

- Обязательно. И щит, и ствол. Мы не самостоятельно принимали решение о том, что пора красить орудия - в зависимости от погоды нам сверху давали команду и мы приступали к нанесению маскировочной окраски. Для этого использовали не краску, а побелку вперемешку с клеем, чтобы ее и дождем не смывало, и потом можно было все это отмыть без особых усилий. У нас были специальные рукавицы с жестким покрытием, которые просто мочили в воде и оттирали ими поверхность орудия.

- На кого возлагалась обязанность по охране орудий?

- На орудийный расчет. Ведь это наша задача - охранять себя со всех сторон. Поэтому у каждого орудия и днем и ночью стоял человек из состава расчета, который нес службу по охране позиции. Недалеко от орудия рылась землянка, в которой отдыхал остальной расчет, готовый по тревоге быстро занять свое место у орудия. Когда орудие ведет стрельбу, часовой выдвигается чуть в сторону и ведет наблюдение за тем, чтобы на орудие никто внезапно не напал.

- Ваши гаубицы использовались для контрбатарейной борьбы?

- Да, применялись. Мы получали координаты или от нашей разведки или от звуковой разведки, которая при помощи своих приборов определяла, откуда ведет огонь немецкая гаубичная батарея. Учитывая полученную информацию, наши расчетчики на картах наносили точки, определяя дальность, а нами устанавливался нужный прицел по значениям на торце барабана, где каждое из делений означало пятьдесят метров дальности. Когда стреляешь по таблице, не видя цели, то нужные значения дальности тебе дает командир батареи, который находится на передовой. В его отсутствие огнем батареи руководил я - старший по батарее. В моем подчинении было четыре орудия, расположенных друг от друга метрах в тридцати. Они не выставлялись строго по прямой линии, могли стоять кто чуть впереди, а кто-то слегка позади, в зависимости от местности и от необходимости. Иногда всю батарею не разворачивали, ограничившись парой орудий. Для контрбатарейной борьбы часто использовались бризантные боеприпасы, у которых на взрывателе выставлялась дальность срабатывания. Если же вражеские орудия находились уже километрах в пяти, то, при необходимости, мы могли из своей гаубицы чуть ли не прямой наводкой подавлять артиллерийские огневые точки противника, хоть это и было нецелесообразно, потому что гаубичный прицел к этому не приспособлен.

- От чего на батарее были потери больше: от налетов авиации или от огня артиллерии?

- Больше всего мы несли потери от огня вражеской артиллерии. Самолетов к позициям батареи старались не допускать.

- Были случаи прорыва немецких танков к вашим позициям?

- Были. В таких случаях вели огонь прямой наводкой наши 76-мм пушки и каждый командир орудия был вправе самостоятельно выбирать для себя цель.

- Как форсировали водные преграды?

- В пехоте, переправляясь через водные преграды, приходилось свою винтовку держать в поднятых руках, а ремень с подсумками вешать себе на голову, чтобы патроны не промокли. Это позволяло, переправившись на противоположный берег, быстро привести себя в боевую готовность. А в артиллерии, если не было поблизости моста, переправлялись по заранее наведенным переправам. Бывало, что приходилось спиливать деревья, сколачивать из них плот, на который руками закатывали орудие и переправляли его на противоположный берег.

- Тягач в таком случае переправлялся на отдельном плоту?

- Это в зависимости от ситуации. Бывало, что тягач бросали, не переправляли, а добывали новый уже на противоположном берегу, как случилось у нас в районе Смоленска. Мы знали, что для нас самым главным было сохранить само орудие, иначе за утрату оружия могли и расстрелять. А тягач - это уже дело второстепенное.

- За уничтоженные цели Вы получали денежное вознаграждение?

- В то время нам никаких денег дополнительно не платили. Но нам, солдатам, полагалось денежное довольствие, причем в каждом из родов войск оно было разным. Помню, что в пехоте день выдачи денежного довольствия, или, как мы его называли, “день пехоты”, у нас был шестнадцатого числа каждого месяца. Получим зарплату, сбросимся, где-нибудь раздобудем бутылку самогона и вечерком “день пехоты” отметим.

- Через какие страны прошел Ваш боевой путь?

- Я был в Румынии, Польше, Германии. Победу встретил в Чехословакии. Чехи нас встречали очень хорошо. Туда, где остановилась наша часть, вечером в качестве угощения они принесли в баклажках свой самогон. Мы принимали их угощения и пили самогон тайком от своего начальства. Но пьяными мы не были, лишь становились веселыми, даже устраивали танцы с местными девушками. Однажды мы решили искупаться в реке. А тогда у нас трусов не было, только лишь кальсоны. Только мы разделись догола, как на берег вышли местные женщины. Мы переполошились, и давай быстро кальсоны на себя натягивать. Оказалось, чешки нам различную выпечку принесли, чтобы угостить.

- Как складывалось отношение с местным населением в Румынии и Германии?

- Вполне хорошо складывались, ведь они на нас не нападали. По местным бабам наши солдаты не бегали, потому что каждый считал главной своей задачей хорошо покушать и сладко поспать.

- С власовцами приходилось встречаться в бою?

- Нам говорили, что на определенных участках фронта на стороне немцев воюют власовцы, но непосредственно в бою мы с ними не сталкивались. Зато в Чехословакии встречали много русских из тех, кто туда эмигрировал после революции. Мы с ними вечерами встречались, беседовали, они нас расспрашивали, как сейчас живет наша страна.

- Как праздновали Победу?

- Раздобыли выпивки кто где мог и целую ночь палили в небо из всех видов оружия. Думали, что война закончилась и строили планы своей послевоенной жизни. Но многим подразделениям сказали: “Нет, голубчики, есть еще война на востоке. Кто будет воевать с Японией? Поэтому необходимо получить пополнение и отправляться на Дальний Восток”. Тогда на войну с Японией отправляли целыми формированиями, имеющими боевой опыт, однако нашей бригаде повезло.

Из Чехословакии осенью 1945-го года нас вывезли в город Полоцк, где разместили в одном из возведенных больших военных лагерей. Началась работа по расформированию нашей бригады и отправке домой тех, кто подлежал демобилизации. Взамен расформированной там же была сформирована новая часть, куда попали те, кто продолжил службу в армии. Я увольняться из армии не захотел и в звании “старший лейтенант” продолжил служить в артиллерийских войсках. Меня направили на полигон Капустин Яр, где я прослужил до 1971-го года, занимаясь испытанием образцов нового вооружения и ракет. За участие в освоении космоса и выполнение боевых задач особой государственной важности я был награжден тремя орденами Красной звезды, а всего у меня этих орденов пять. Но про этот период моей биографии я рассказывать не имею права.