Варлашкин Николай Григорьевич

…Маршрут изменили на Сталинград. Со станции Ртищево – на Поворино, оттуда – на Качалин. Там мы разгрузились, расформировались, как положено: тут командиры, политработники… Приняли Устав, и – на передний край: Бузиновка Нижняя, Голубая… Вот тут мы всё на пузе исполозили!

- Вы были стрелком?

- Я снайпер. У меня документ есть, всё согласно ему. Но я был адъютантом комбата. Бегал по ротам, по взводам, выполнял боевые задачи, что мне приказывали. Поэтому комбат отобрал снайперскую винтовку, дал карабин: с ним легче бегать.

Противник имел перевес. Днём с утра до вечера отбиваем атаки, а с вечера до утра занимаем новые огневые позиции. Вы понимаете, куда это идёт. Моя 205-я дивизия просуществовала 29 дней, за образцовое выполнение боевых задач получила звание гвардейской, и – расформирована. Бойцов – кого куда.

Нашу часть – немец отрезал. Пробирались через линию фронта. Как пробирались – так нас и ловили, так нас и расстреливали. Я пошёл пятым, 25 января 1943 года. Пасмурный день, туман. Вот в этом тумане и проскользнул к своим. Со мной там долго разговаривать не стали: старший лейтенант Хренов (командовал третьей ротой) послал меня назад:

- Ладно, дорогу знаешь – иди за остальными.

Приказы были категоричные. Сказано – сделано. По свежей памяти, на свежие следы – и пошёл за своими. Пришёл, доложил. Глядят на меня, видят – у меня лицо обморожено.

- Ладно, полезли.

И там один был полковник что ли, тогда никаких знаков не было. Только и сказал:

- Успеем.

Ну, успеем. По тревоге поднимаю остальных. Спустились вниз, построились. Там было три офицера. Лейтенант, полковник, старший лейтенант. Один встал в середине, другой замыкающим, а я с полковником – впереди. Он соображает всё-таки. Видим – всё в порядке. И пошли.

Шли, шли. Дальше – некуда идти. Крутая вода или жидкий снег по колено. Взяли маненько правее, на снежок легли – и поползли по-пластунски. Проползли так метров 50-70, самую страсть миновали, где были немецкие блиндажи. Ещё так с 50 метров проползли – пора вставать. Встали – все мокрые насквозь. Метров 15 ползли в воде.

Хвост подтянулся. Замыкающий лейтенант доложил, что всё в порядке. И опять пошли.

Привёл. Старший лейтенант Хренов встретил нас. Мы 3 или 4 часа топтались в овраге. Дождались. Привели в большой блиндаж. Это – особый отдел, сидит офицер:

- Чей ты, откуда? Почему остался в окружении?

Начал писать. Полковник говорит:

- Это у меня все проверенные, прекратить допрос.

- Я же лейтенант особого отдела!

Не подчиняется, продолжает писать. Этот полковник опять ему говорит – «прекрати, это все проверенные»…

А когда мы пришли, я тут опустил: откуда-то у него взялась винтовка, и он двоих расстрелял. Ну, среди нас разные были люди: и агенты, что закладывали нас. Он – знает, он – полковник! А этот лейтенант ему и скажи:

- Ну-ка, подойди сюда…

А мы тут все в блиндаже стоим около стола. Он подошёл.

- Чей и откуда?

Как его начал душить! Аж кровь пошла. Их растащили, успокоились. Пришёл майор, говорит:

- Знаем, братцы, где вы попали, когда попали, война без плена не бывает. Сейчас мы вас определим в баню, покормим, обуем, оденем.

Мы все оборванные были. И – кого куда. Я стоял третьим или четвёртым в первом ряду, сзади меня ещё стояли. Забежал старший лейтенант, спрашивает:

- Кого я давеча в разведку посылал?

- Меня.

- Пойдём со мной!

Пошёл за ним, подчиняюсь. Привёл – там сидят трое связистов, у них коробки при себе. Одного он попросил выйти, меня посадил на его место. Я же голодный, у меня нет ничего. Мне один дал сухарик. Я покушал. Всё равно голодный. Стали меня спрашивать – ты чей, откуда… Я всё, как есть, так и рассказал. Второй мне дал сухарик. Я и этот сухарик скушал. Дали сахарку грамм 20. Враз захотел пить. Говорю:

- А попить есть у вас, братцы?

- Есть, но мутная. В котелке.

Дали мне. Я её сквозь зубы попил. Пить-то хочется всё равно… Но думаю – хватит, а то заболею. Отдал им котелок.

Это дело всё было ночью. Дождались утра. Командир, старший лейтенант Хренов, прибежал. Сказал идти с ним. Я подчинился. Я у него связным был. Куда ни пошлёт – я выполнял. Я вообще силён был. Он меня за это и отобрал. Пули свистят по ногам – падаю, притворяюсь убитым. Пули перестают свистеть – я вскакиваю, опять бегу. Приказ-то ещё не выполнил, донесение не донёс. Добежал.

Там домик на косогоре., под домиком подвал, в нём наша братва сидит, за мной наблюдают. Я упал. А тут наши или немцы выливали из посуды отходы – и бугорочек образовался. Я под этот бугорочек – раз, и он [Немец. – Прим. ред.] меня и задел пулей! Затащили в подвал. Раздели. Руку мне перевязали. Оказали первую помощь. Одели меня, как положено.

Они шли в бой не туда, где пулемёт. Они вниз, в обход шли. Я повременил: сейчас они пойдут, бой завяжут, а я в этот момент побегу, мне же надо доложить лейтенанту! Прошло минут 10-15, прибегаю к нему, доложил, всё в порядке. Рука – не болит, но болтается – и всё. Я говорю:

- Товарищ лейтенант, меня ранило.

- Ёб твою мать…

С утра и до вечера бегал связным с раненой рукой. Потом стемнело, собрал он нас в блиндажик, меня подозвал, говорит:

- У тебя как?

- Да вот, видишь, она у меня мотается, ничего не могу делать ею.

Он сел – правая нога у него на колене, а левая стоит. Снял с себя планшетку и записал фамилию, имя и отчество.

- Вот прямо сейчас побежи в медсанбат, тебе там сделают обработку. Если не успеешь обратно придти сегодня – придёшь завтра утром.

Я побежал по пояс в снегу. Где там санбат?! Не могу его найти. Глянул влево – там хорошая дорога, по ней метель крутит. Думаю, сейчас побегу по этой дороге, где-нибудь там тропочка должна быть, попадётся…

Из-под земли вылезает майор. Голосок у него хриповатенький, шинель внакидку.

- Куда бежишь?

- Товарищ майор, я ранен!

- Покажи.

Что будешь делать… расстегнул ремень, с крючками никак не могу справиться – он мне помог расстегнуться… ещё мундир на мне был, пять пуговиц. Заворотил нательную рубашку, он увидел бинт – опять всё давай заворачивать. Указал, какой дорогой мне бежать в медсанбат. Куда мне деваться – подчиняюсь последнему указанию. Бежал, бежал – добежал.

Открываю дверь – сенцы. Там трое лежат на соломе. Раз лежат – это, значит, не ходячие.

- Здесь медсанбат?

- Здесь.

Захожу ещё в дверь – там медсестра. Объяснил, что я раненый из 125-й бригады. Она говорит:

- Это не сюда.

Добежал, да не сюда! Спросила, резкая ли боль. Говорю:

- Да нет, она у меня просто мотается, свой медсанбат никак не найду! Меня майор сюда послал.

- Тут недалеко, с полкилометра или чуть больше.

- Как «недалеко»?!

Раз я не вижу ни следов, ни тропинки, ничего! Но – спорить ведь не будешь... вышел, посмотрел следы, тропочки – ничего не было. Возвращаюсь назад, опять к этим лежачим.

- Братцы, у меня такое дело! Меня майор направил сюда, а медсестра посылает в другой медсанбат. Вы мне не подскажете, где это?

Они шустрые ребята-то:

- Говори, что из такого-то полка. Она тебя сейчас запишет, сделает перевязку, ты и убежишь.

- Но как я к ней пойду-то, только что от неё вышел… что она, глупая, что ли?!

Видите, как получается...

Я открыл дверь – двое трусят, идут ускоренным шагом. Догнал, они запыхались:

- Медсанбат где?

Показали. Они бегут вперёд, я за ними. Дали воды горячей, света нет, лампочка горит только у хирурга. Я кое-как одной рукой помылся. Там – ни столов, ничего: брёвна. Хирург стал мне делать укол – сломал иголку. Вот не везёт! Стал резать 5 на 7 – и в глубину. Медсестра забинтовала всё крест накрест…

И – на машине ЗиС тяжелораненых отправляют. Я ещё помогал им: всё-таки я здоровый был. К концу тоже прыгнул в машину – и уехал.

Привезли в какую-то школу. Там – полны классы, полны коридоры, битком впритирку лежат. Правда, без конца кормили, круглые сутки! Из этой школы меня отправили в город Камышин. Температуры не было. Рука зажила.

Потом в Камышине нас отобрали и повезли на Курско-Орловскую дугу на станцию Прохоровка, где были самые сильнейшие бои. Вроде как там было два миллиона наших, два миллиона немцев. Сколько у нас танков – столько и у немцев танков, сколько у нас самолётов – столько и у немцев самолётов.

Я попал в артиллерию, заряжающим. Шёл от Прохоровки до Белгорода три с половиной месяца. По 4 атаки – отбивали редко. 2-3 атаки – отбивали каждый день.

- Какая артиллерия? 45-мм, батальонная?

- Я – истребитель по «Тиграм». ЗиС-3 со станиной, специально по ним. Пушку у нас списали за износ канала ствола. Я запрос делал в Ленинградский оружейный архив. Оттуда мне прислали документ, там у меня было 5200 выстрелов. А при 3900 – пушка списывается. Я так прикинул, сколько снарядов я выпустил! Это на Курской дуге. Дрался с «Тигром» – и 18-го августа попадаю в госпиталь. Опять меня в руку ранило, опять она мотается.

- Как это произошло?

- Наша пушка берёт на 300 метров. А они идут наощупь, замаскированы хорошо. Командир орудия был у нас – Крючко, украинец. В кустах стоял левее меня.

- Николай, как?

- Я не возьму, далеко.

- Правильно.

Метров 600 – танк идёт. Он ходит – 40 километров в час. А этот – совсем тихо. Когда танки в бой идут – двигаются совсем потихоньку, наощупь. Я допустил его на 400-500 метров. Силён глазами ж был, я ж снайпер! Из-за этого меня и поставили наводчиком. Он мне опять говорит:

- Как?

- Да пора.

У меня сноровка уже была выработана. Два раза дуплетом бить. Я вдарил в лоб – отлетели искры от снаряда, и второй раз вдарил опять в лоб! Он, как шёл – так и идёт. Расчёт мой – весь в панике, губы трясутся. Чего делать?! Гибель ведь! Я глянул вправо. Заряжающий отказался мне подавать снаряды. Я кричу:

- Давай, ёб твою мать!

Послушался. Зарядил – а уже танк мой сбили...

- Стреляли болванкой или подкалиберным?

- Трассирующим, бронебойным.

Наши пушки стояли кольцом. Нас там было два полка, 72 пушки 76-мм! Которые стояли сбоку – быстрее нас управлялись. «Тигры» пошли на нас в лоб, а к ним повернулись боком. Они много побили. А мы – я только увидел один подбитый: подбил мой товарищ. Тот повернул вбок, а он угодил в гусеницу, и танк завертелся. Первую атаку отбили – они пошли во вторую. Опять в лоб на меня идут…

Если бы я был к ним сбоку – стрельнул и сбил бы. Но дальше я разочаровался. Правда, разочаруешься. На 300-500 метров надо б допустить, а я допустил на метров 800. Я стрельнул, а он – по мне. Недолёт метров 50 примерно. Мне осколок попал в одну и другую руки. Пальцы, как квадраты, кровь кипит. Одна рука у меня опять мотается...

- Ты чего медлишь?!

Подбежали ко мне, увидели.

- Тикай отсюда, я сам справлюсь!

Прогнали меня с опушки. Я побежал на дорогу: там ходили машины. Немец резко по дороге стрелял, останавливаться нельзя. Но – останавливается шофёр: «Успеешь залезть?» - «Успею!» - «Давай!» Я – раз! – на колесо, заполз – и там. Привёз он меня в Прохоровку. Там – три палаты полны, в четвёртой – никого не было. Врачи с инструментом. Меня – в четвёртую.

Потом – в Старый Оскол Курской области. Сколько я там пролежал? Месяца три. Выздоровел. Нас по комиссии набрали человек 40, и – пешком на передний край. Фронт был в километрах ста. Мы пришли на третьи сутки – нас там уже ждали. Распределили, кого куда. Я попадаю в танковый десант. Видите, как получается: то снайпер, то артиллерист, то танковый десант…

Четыре танка. Нас – 12 человек, десантников. На каждый танк по трое. Дождались, идём в бой. Я стоял посерёдке. Три танка пошли мимо посадок левее нас. Наш один – по этот бок. Шли, шли, видим – наш передний край остаётся позади, вон немецкий край, немецкие каски засверкали. Мы по ним из автомата – они пригнулись и залегли. Что мы сделаем?! И тут по нашему танку – фауст-патроном! Наш танк вздрогнул – я с него кувырком и полетел. Он загорелся – мои товарищи расползлись. Я – никуда не пополз, окопался. И вот пуля попадает в сантиметрах 15-ти от меня в бруствер! Это по мне стрелял снайпер: прямо под нос. Ну, я свой нос закрыл…

Дело было часов в 9 утра – и я лежал часов до 11-ти вечера, как стемнело. Бежать – некуда: встанешь – сейчас же на пулю налетишь. Развернулся, пополз домой. Слышу – мои товарищи насвистывают. И я им насвистываю. Собрались в кучку. От дюжины десантников осталось девять. А все четыре танка сгорели.

Мы ночевали у той же речки, откуда выезжали. Тут подошёл к нам мой старый командир орудия старший сержант Крючко – и снова забрал нас в артиллерию! Всех девять человек.

И – в Житомир пешком, сколько километров – не знаю. В нём мы – «Раздевайся, разувайся!» – остались, в чём мама родила. На весы там, линейка, какой возраст, какой вес… садись, по коленкам молотком тебя бьют... и так из полторы тысячи – триста человек набрали. Но мы ещё не знали – куда, чего? Между собой посмотрели – мы тут уже были мужественными. У меня тогда было две лычки. На меня уже глядели – «эх, этот – мужественный, этот – пороху нюхал»! А кто пороху нюхал, тот – мужественный, так оно и было.

Отобрали нас триста человек – и повезли. Стали проводить с нами политзанятия. Мы подождали-подождали... Думали, что нас в самолёты посадят, отправят к немцам. Ну, ничего. Среди нас были грамотные: и танкисты, и лётчики, и пехотинцы, и пулемётчики, и артиллеристы. Капитан нам преподаёт. Якобы нас хотят отослать к немцам в тыл. Это ж верная смерть. Нашлись среди грамотных смелые люди, стали вопросы задавать:

- А где же полезный коэффициент действия? Мы же артиллеристы, танкисты... Где от нас будет пользы больше?

Капитан почесался:

- Ладно, ребята, сейчас поеду в полк решать этот вопрос.

Уехал в обед, а приехал назавтра утром – и объявляет:

- В истребительно-артиллерийский полк!

Мы все до потолка прыгали, что попали в артиллеристы, в истребители танков.

Так я этим истребителем и воевал до Берлина. Прошёл Украину, Белоруссию, Латвию, Литву, Польшу и Германию. В Германии мне ногу оторвало. Сбил два танка, вывел батарею из окружения… у меня пушка утонула, а пять танков меня окружили... вперёд забегаю, простите меня.

Три наши машины залезли к немцам в роту. Я ехал самым последним на четвёртой машине. Когда увидали немцев – зашумели. Пушки отцепили, снаряды разгрузили, под рамами поставили. В батарее – 60 человек. Пусть меня расстреляют, я один – но я спасу 60 человек! Я бил по немцам – и своих троих-четверых задел. Но свою батарею – вывел из окружения!

Там был прошлогодний бурьян, они все ползком ползли и сказали мне, что около дома танк замаскирован. Я стал бить по танку бронебойным. А он стоял – в сарае. Щиты повалились, дым, пыль, ничего не видно. Все вылезли. Где комбат? Нету. Я опять открываю огонь. Прикрыл я его, он вылез. Я обрадовался…

И тут нас окружают пять танков. Я отстопорил одну станину – раз! – её вбок. Вторую отстопорил – у меня ребро за ребро закатилось. Я собрался помирать, но стою, набираю воздуха. Потом открою огонь. Бежит лейтенант, Назаров Борис Васильевич, кричит на меня, почему я медлю. Я ему ни слова не могу выговорить. Он подбежал, стал мне помогать. Но я уже был на прицеле. Когда по мне открыли огонь – я подпрыгнул через станину, и – ползком, через дорогу: там кюветик. Лёг в этот кюветик… себе никакую помощь не могу оказать. Адская боль. Лейтенант подбежал ко мне, своим ремнём мне ногу перетянул – ещё больнее стало. Завалил меня на горб – и потащил на себе. У меня закружилась голова:

- Товарищ лейтенант, я упаду.

- Давай, ложись!

Лёг. На шинели по-пластунски вытащил меня с поля боя. Тащил – примерно в среднем 800 метров. Встал в рост. Шумнул товарищам. Те прибежали с плащ-палаткой. Положили меня. Стало полегче. Я остался живой.

Вытащили на дорогу. Там комбат уже стоит и держит речь про меня. Мол, я был тяжело ранен, надо следовать моему примеру… одновременно сказал, что представит меня к званию Героя Советского Союза за то, что я батарею из окружения вывел и сбил два танка. За меня – дали деньги, а мне – не копейки не дали, отослали в госпиталь.

Что я теперь ещё скажу? Война – закончилась. Я приехал домой с костылями.

- Какие-то ещё бои с немецкими танками – запомнились?

- Я – бью, а они – идут! Видите, как получается: с боку – берут, а в лоб – не берут. Чего я могу сделать?! Мои товарищи брали с боку. Наш полк стоял вот так, а второй полк – вот так. [Показывает.] 72 пушки стояли! Вот так: вниз, сюда повыше, и – замаскировали. [Рисует.] Как положено по Уставу.

- Как Вы считаете – справедливо ли Вас награждали?

- Ну вот смотрите: расчёт – 7 человек. Шофёр – он же тоже к орудию относится. Он награждается за всё. Привёз снаряды вовремя, разгрузился вовремя… нам – не дают, это – только ему. Дальше – телефонист. Нас же – семеро. Повесит трубку, привяжет бинтом – и спит на ней, и слушает. Ему дают медаль. А нам – не дают: мы же не слушаем! Он – нам командует, передаёт. Остаётся уже 5 человек. Ещё два человека – это новоприбывшие. Мы их только заставляем снаряды чистить, а к пушке не подпустим. Он и сам не полезет, но и мы не подпустим. И вот нас трое у пушки. Командир орудия, заряжающий, наводчик. А я был и заряжающим, и наводчиком, и командиром орудия. Три должности враз занимал! И – ничего. Справедливо?!

Командир орудия – лейтенант. А во взводе – два орудия. Так получалось, так надо. То орудие на тебе одном, а то – на два, на три человека. Вообще-то от Житомира и до Вислы мы дошли – четыре человека. Расчёт – вчетвером. Я без слёз не могу рассказывать… четыре человека или семь – разница есть?! Воевал – за двоих!

- Пополнения – не давали?

- Скажу по секрету... лейтенант пошёл, посмотрел на это пополнение, отвернулся и ушёл. Глупёж из деревни, киргизы, татары, узбеки – мы с ними ничего не сделаем. Западников, белорусов – этих мы брали к себе. Хотя они нас не слушались, мы с ними мучались. Как таковых, воинского мастерства и политической подготовки – с них не спрашивали.

- Пулемёт у Вас был при орудии?

- Обязательно! Станковый.

В Белоруссии – станция Верботка. Там немец погрузил эшелон материальных ценностей и два вагона мирных жителей, молодёжи: отсылать в Германию. Нам комбат всё рассказал. Меня оставил среди дороги. Приказал: мы объедем, встанем вон там, сейчас ещё подойдут штабные машины, ты им скажешь встать влево, в лес, и замаскироваться. Я дождался. Подошли машины. Моё дело – сказать. Сказал им приказание комбата. Они меня выслушали. Поехали, куда я им сказал. Вижу – у меня всё в порядке. И – болотом вылез: там не пройдёшь, не проедешь. Окопались.

Там немцы применяли два полка пехоты на нас, с подтяжкой танков. А дело пошло в ночь. Она лунная была, хорошая. Семененко с пулемётом сперва стоял рядом. Но он враз погиб в самом начале боя. Я остался один. В этом бою – крепко пострелял, хорошо. Пехоту так и не подпустил. У меня один снаряд не разорвался – так я немцев в болоте пулемётом прижал. То ли они убитые, то ли залегли. Крепко их бил!

- Какое у Вас на войне было личное оружие?

- У меня его сколько было! И снайпер я, и простая винтовка была… и автомат, когда служил в истребителях.

- Приходилось пользоваться?

- Обязательно. На посту стоишь – проверяй. А в бою – у меня пушка. Ты со мной поаккуратней, стрелял я хорошо. Меня ни командир, ни политработники – ни с кем не меняли. Как на меня налетят – все задания выполнял. Попадал на лету мухе в глаз! Все хорошие были пушки. Как наведёшь прицел, как уровень, как угломер, как прочистишь пушку... сильная вещь.

- Ухаживать за ней много приходилось?

- Как отстрелялись – так давай чисть. Моё дело, как наводчика – панораму, прицел вычистить. Прицельную линию вывести – тоже моя задача. Платочка, правда, у меня не было – тряпочку найдёшь, всё протрёшь, отчистишь. А то простынь разорвёшь на куски – вот тебе и платочек. И глаза у меня, как по-русски говорят – кошачьи. Что день, что ночь – всё одинаково.

- Вы гильзы сдавали?

- Обязательно. Порой в гильзу травкой заложим письмо: в тыл идёт-то! Тыл нас кормил, поил, обувал, одевал, снаряжение давал, пушки давал, снаряды давал. Какой ценой им это доставалось – мы не все знали. Это наши родители там всё делают. И вот гильзы – они стоили по 10 копеек, как нам тогда говорили. Это всё сдавали. Куда? В машину погрузим – она везёт дальше…

- Какая у Вас была машина?

- Студебеккер – двухосный, трёхосный, с лебёдкой – он никогда не застрянет. Хорошая машина.

- Были проблемы со снарядами? Перебои?

- Бывало под Сталинградом. Там были такие снаряды: ПТР (ружьё), огнемёт, сорокапятка. Больше мы не видели. И то только под строгим учётом и контролем ими разрешалось стрелять. А когда на Курскую дугу приехали – нам снарядов давали неограниченное количество. А у немцев – восемь штук на день было. Вы ощущаете разницу? А я сколько хотел, столько и выпускал снарядов. Учёту это не подлежало. Все атаки отобью, а немец одну атаку отобьёт – и стрелять нечем. И всё. Бросали пушки – и наутёк. А что с винтовкой сделаешь против танка?

- За оставление орудия – наказывали?

- А орудия оставлялись только по приказанию комбата.

- Позицию для орудия выбирали сами – или командир взвода выбирал?

- Я – практичный человек. Владел воинским мастерством на «отлично». Пришлют командиров взводов… тут я прошу прощения – мы их звали «инкубаторы». Он там 3 или 6 месяцев поучится – и какой он мне товарищ?! А я – ему подчиняйся?! Видел, как? Стали жаловаться комбату. Комбат нас слушает – и нам верит. Потом как стал им давать по трое суток за то, что не на том месте орудия ставят! А трое суток – это за сутки 200 рублей начфин вычитает – в общем получается ползарплаты! Тогда командиры взводов с нами стали советоваться, находили с нами общий язык – и тогда всё получалось. А то как новичков пришлют – у кого-то получается, а у кого-то и нет. Бывало, что и до мордобойства доходило.

- Расскажите, как это было, почему?

- Командир взвода приказал поставить пушку. Я не ставлю, говорю:

- Товарищ лейтенант, не туда, а вон куда надо! Чуть пониже, чтобы ствол у неё был по земле, так лучше – или в кустиках. А тут прямо на горку, на высоту!

- Мы что, не понимаем, как надо?!

- Да вы сколько прошли-то практически?!...

А он знает – только теорию. Вот за эту теорию он трое суток и получал!