Арбатский Валентин Иванович

Эти воспоминания о войне написаны моим отцом Арбатским Валентином Ивановичем, 1912 года рождения, которые я перепечатал с чисто стилистической правкой, ничего не меняя по существу.

Мой отец родился в Сибире в с. Красноярово на р.Лене, в котором пол-села носили фамилию Арбатских, а другая половина – Красноштановых. По мнению отца, фамилия Арбатские произошла от предка – ссыльного с Арбата.

После войны отец в г.Николаеве женился, здесь у него родились дети: я в 1947 г. и моя сестра в 1949г., потом его перевели по службе на Курильские острова, на остров Уруп.

Во время т.н. хрущевского сокращения армии, недослужив нескольких месяцев до полной пенсии, в звании капитана был уволен из армии, работал бухгалтером на разных предприятиях и в организациях в г.Николаеве. Умер от рака в 1986г..

Читая воспоминания отца, не мог отделаться от мысли, что ему невероятно везло во время войны, хотя везунчиком по жизни он не был. Отец честно, без прикрас и преувеличений, написал о войне так, как он ее прошел и увидел. В этом я вижу ценность мемуаров отца для себя, своих детей и внуков, а также для тех, кто с этими мемуарами познакомится.

Арбатский А.В.

22 июня 1941 года

День начала войны памятен всем, кто пережил ее. Никто тогда не предполагал, какие за этим днем произойдут трагические события.

Было мне 28 лет. Всего два месяца, как женился, получил небольшую двухкомнатную квартиру, правда, без всяких там удобств. В то время об удобствах не имели мы понятия. Небольшая деревенского типа изба.

С работой инспектора областной конторы сельхозбанка пошло дело на лад.

В то памятное воскресенье местком областной конторы сельхозбанка организовал выезд на лоно природы за город. В окрестностях Иркутска очень много красивых зеленых мест, где можно было хорошо отдохнуть от городской сутолоки. Место было выбрано недалеко от города около речки Иркут. Густые заросли ивняка, черемухи на берегу, сама речка прозрачна с небольшим течением. За полосой густых зарослей громадный луг весь усеян различными полевыми цветами. Настроение было преотличное, купались, загорали на ярком солнце, собирали цветы и радовались по молодости своим небольшим счастьем.

День клонился к вечеру, и пора было собираться домой. Ехали в автобусе все веселые, радостные, пели песни. Отдых удался, всем понравился. Решили обязательно практиковать и в дальнейшем подобные вылазки из наших служебных кабинетов.

Когда мы приехали домой, у нас сидел Саня (Александр Васильевич Арбатский), мой двоюродный брат, студент 4-го курса иркутского сельхозинститута и сообщил, что выступал по радио Молотов с сообщением о начале войны с Германией, что немецкие самолеты бомбили наши города и пограничные части отбивают атаки танковых частей и пехоты противника. Позже вечером эта речь еще была передана по радио.

Как-то не верилось, не укладывалось в голове, что на нас могут напасть. Мы все были уверены в том, что если враг нападет, то мы будем бить его на его территории, «кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет» и т.д. И к тому же после такого хорошего весеннего отдыха как-то не хотелось перестраиваться на грустный неприятный лад.

Однако события разворачивались независимо от личных состояний каждого. Саню я, кажется, тогда видел в последний раз. Он вскорости получил назначение в Якутию на должность инженера-механика МТС и уехал. Работа моя была связана с частыми командировками, через день или два я уехал в командировку в г.Усть-Орду Бурятского национального округа. Уполномоченный сельхозбанка там был молодой бурят - новичок, необходимо было завести учет, сделать несколько проверок.

В это время везде разговоры были только о войне. Кроме этого о ней напоминали самолеты. По соседству с городом был аэродром, на котором день и ночь гудели самолеты У-2, то взлетали, то садились, это готовили молодых военных летчиков.

В первый день войны был объявлен указ о всеобщей мобилизации, но восточные области, в том числе Иркутская, не были указаны. Мобилизация у нас началась немного позднее.

По возвращении из Усть-Орды предстояла командировка в другой райцентр. Ехал из командировки на автобусе, вспоминаются разговоры среди пассажиров. Настроение у всех было оптимистическое, дескать, это ненадолго, наша армия разобьет врага в два счета. Разве в первый раз на нас нападают. Вспомните КВЖД, Халхин-Гол, финскую войну – все эти нападения кончались полной победой наших войск, так и это нападение кончится разгромом агрессора. Я был не исключением, и тоже так думал.

Эти убеждения подкреплялись тем, что я – запас 1-очереди до сих пор не призван в армию и продолжаю работать.

В начале последней декады июля мы с начальником отдела финансирования Рязановым выехали в с.Куйтун для ревизии уполномоченного сельхозбанка. Куйтун – большое сибирское село недалеко от станции железной дороги являлось центром обширного сельскохозяйственного района. Работа, откровенно говоря, была нудная, масса бумаг, документов, внимательное изучение, подсчеты и т.д. И вот еще не окончив ревизии, получаю телеграмму из облконторы сельхозбанка срочно выехать в Иркутск. Я уже понял, пришла повестка.

Перед отъездом в воскресный день сходил с шефом на рынок. Здесь еще не чувствовалось никаких изменений, продуктов на рынке было много, все дешево. Купили меду, и с этим медом в рюкзаке приехал в Иркутск. Отдал жене Рязанова посылку, а сам на скорую руку собрал небольшой чемоданчик, кружка, ложка, пара белья (которая не потребовалась). Проводы были скромными, по существу их не было. Простился с матерью, братом Левкой, Ивана дома не было, тоже был в командировке. Проводила меня в военкомат жена Валентина, простился с ней, было немного грустно расставаться с уже налаженной жизнью в городе.

29 июля 1941 года

Иркутск – ст.Даурия КВЖД

В облвоенкомате нас разбили по командам, и на вокзал. С воинской платформы погрузили, вернее сказать, мы сели в товарные вагоны, так называемые теплушки, и вопреки нашим ожиданиям, поехали не на запад, а на восток.

Через двое суток тряски в вагоне высадили на станции Даурия Забайкальской ж.д. За пределами нашей страны эта дорога называется КВЖД – Китайская восточная железная дорога.

Даурия предпоследняя пограничная станция. Мы прибыли на пополнение в Даурский укрепленный район. Меня зачислили на должность писаря- телефониста батальона связи. Начались учебные занятия, изучали полевой телефон и другие приборы военной связи. Через несколько дней я уже мог свободно рассказать о принципах действия и материальной части телефонного аппарата. КП (командный пункт) укрепленного района располагался в овраге большого холма. На противоположном склоне у подножия этой возвышенности проходила государственная граница с Маньчжурией. С наблюдательного пункта была видна пограничная застава, на которой несли службу японцы. Было видно, как они делали утреннюю зарядку, проводили занятия, маршировали.

Все помещения КП были вырыты в виде ниш в стенах оврага, так, что если посмотреть сверху, то ничего не было заметно, кроме тропинки на дне оврага, а на самое узкое место наверху, где находились помещения наблюдательных пунктов, была натянута маскировочная сетка.

Наши казармы и штаб района находились неподалеку от КП на равнине. Места безлесные, голые холмы. Более или мене ровные места – это долины речек, на одной из которых располагался наш гарнизон. После того, как прошли программу минимум, меня назначили дежурным телефонистом на коммутаторе, который находился в одной из землянок в вышеупомянутом овраге. Довольно легко освоил новую должность, стал выполнять обязанности телефониста, однако в армейских условиях они немного сложнее. Так, например, звонит кто-нибудь из начальства, требует командира батальона, надо вспомнить его номер телефона, а если его нет на месте, то поступает команда разыскать, т.е. нужно звонить по другим телефонам, где он может быть.

Несмотря на эти небольшие трудности, служба продолжалась сносно.

А с Запада шли все более тревожные вести. Наша армия оставляла один город за другим. Поступали известия о кровопролитных боях и больших зверствах фашистов.

С началом войны в нашей части была объявлена боевая готовность номер один, и она продолжалась все время. Однако, ежедневные наблюдения за границей показывали, что японцы не собираются нападать. На границе нашего участка было все спокойно, никакого движения.

Нам сибирякам, в том числе и мне до войны казалось, что восточная граница гораздо опаснее в смысле угрозы нападения, чем западная. За время советской власти там не один раз были вооруженные нападения со стороны китайцев и японцев. Молодежь всей Сибири срочную службу проходила только в частях на востоке. Кроме того, среди моих сослуживцев по срочной службе было очень много ребят также из центральных областей. Воинские подразделения стояли на каждом железнодорожном разъезде. Очевидно, командование в первые дни войны опасалось нападения с востока, в силу чего эшелоны призывников из запаса были привезены сюда. Но мы жили в мирных условиях, не ощущая никаких признаков войны.

15 августа 1941 года

Даурия – Абакан- Боготол (Ачинск)

Владивосток, Красноярск

На узел связи как-то зашел наш старшина роты, поговорил с дежурившими связистами, и как бы невзначай спросил меня – умею ли я ходить на лыжах. На лыжах я ходил неплохо, даже участвовал в соревнованиях, поэтому и ответил, что умею. Через два дня перед строем командир роты зачитал список, в котором была и моя фамилия, эти товарищи, сказал он, сегодня откомандировываются в другую часть. Посадка в эшелон на станции в 18-00, старший Арбатский, получите список.

На ст. Даурия стоял эшелон из товарных двухосных вагонов – теплушек.

Что из себя представляла теплушка? Двухосный вагон, в котором поперек вагона настланы толстые (50 мм) доски в два этажа с той и с другой стороны от середины дверного прохода. Свободное место в середине против дверей. В зимнее время посредине ставится железная круглая печь. Вагон загружается людьми с таким расчетом, чтобы на нарах можно было лечь только боком один к одному: если захочешь перевернуться, то нужно вставать и вновь ложится всем одновременно. Подстилки на нарах никакой нет, вся постель - одна шинель.

Погрузили нас голубчиков в этот состав, где-то около тысячи или более человек, и по железной дороге – на Запад. За всю свою жизнь, хотя она еще не была длинной, я так не ездил. Поезд мчался со скоростью курьерского, трясло неимоверно, особенно ночью, когда лежишь на одном боку и под тобой доски, как клавиши рояля.

Горячей пищей кормили раз в сутки на больших станциях, где были организованы питательные пункты специально для кормления военнослужащих по специальным талонам.

Иркутск проехали ночью, остановки почти не было. Питательный пункт был за Иркутском на станции Иннокентьевская. В Красноярске горячий обед нам не приготовили. Вернее наш обед был выдан впереди идущему эшелону. Взамен горячей пищи выдали сухой паек – это ржаной хлеб довольно большая порция 400 грамм и 200 грамм соленой кеты. С голодухи и это показалось вкусным, все было съедено за один раз, но потом мы «гавкали на воду» как собака, которая наелась соленого и лакает воду до тех пор, что она уже не помещается в желудке, а пить все равно хочется, тогда собака лает на воду ( по- украински «гавкает»), а на станциях атаковали водокачки с кипятком и холодной водой. Набирали воду не только в котелки, кружки, но и в пилотки.

Со станции Ачинск наш эшелон повернул на юг в направлении Хакассии. За дверью вагона потянулась ровная степь, уставлена большими каменными плитами, говорят, это погребальные памятники умершим кочевникам.

И вот конец нашего путешествия. Абакан – город какой-то разбросанный, много свободных мест, площади обширные, дома низкие. Разместили нас в школе, которая была передана под казарму. В классах были построены четырехъярусные нары, в другом помещении во дворе школы должен был размещаться штаб полка, которого еще не было. Было несколько командиров. Формировался запасной полк 46 запасной бригады, штаб которой располагался в г.Красноярске.

В Абакане по-летнему тепло, неподалеку от школы был на обширной площади базар, много овощей и фруктов. Тут я впервые попробовал арбуз. Правда, арбузики были мелкие, но кажется, спелые, потому что мне очень понравились.

На второй день занятий еще никаких не было. Лежу я на нарах, приходит дежурный : Арбатский, тебя вызывают в штаб. Прихожу в указанный кабинет, за столом сидит гражданский, мужчина средних лет, за другим – сержант. Тот, что в гражданском говорит: «Я начальник ОВС (обозно - вещевого снабжения), это – старший писарь ОВС, а Вас назначили писарем ОВС. Нам предстоит много работы, Вы с ней, я знаю, знакомы, так как были писарем на срочной службе. Приступайте к делу». Так началась моя служба в этом запасном полку.

Работы, действительно, было много, приходилось писать, считать и сидеть за столом по 10-ть и более часов в сутки. Задачей запасного полка было принять пополнение, вооружить и элементарно обучить, т.е. сделать из гражданского человека солдата, умеющего держать винтовку или автомат, стрелять из нее, а также владеть саперной лопаткой. Учеба была напряженной, солдатам постоянно напоминали суворовское изречение «тяжело в ученье, легко в бою». После двух-трех месячного обучения формировали так называемую маршевую роту и на фронт для пополнения частей действующей армии.

В полку было два состава военнослужащих: это переменный состав, те кто обучался с утра до вечера, не зная отдыха, и постоянный состав – те, кто обучал и обслуживал. Писарский состав относился к постоянному составу, однако время от времени он менялся, долго рассиживаться в штабе не давали. Кто по собственной инициативе просился в маршевую роту, а кого по инициативе начальства отправляли.

Вскорости штаб перевели в другое здание, которое стояло на берегу реки и поблизости от населенных кварталов города. Как и везде, большинство мужчин было призвано в армию, ушло на фронт, а оставшиеся жены, на мой взгляд, сходили с ума. Бывало дежуришь ночью в штабе, всю ночь звонят, напрашиваются на разговоры, заводят знакомства. Меня эти временные связи не сильно влекли, но мой старший писарь – сержант постоянно жил как с женой с соседской молодой солдаткой, не смотря на то, что дома у него в Башкирии остались жена и дети. Так поступали большинство военнослужащих нашего штаба, как вечер – через забор к своим возлюбленным.

К началу зимы весь переменный состав был отправлен на фронт. Поступила команда передислоцироваться на новое место штабу полка. Когда мы грузились в эшелон, и должны были покинуть Абакан, на перроне собралось много женщин, это были временные жены наших донжуанов из штаба. Провожали как собственных мужей со слезами и поцелуями.

Штаб полка со своим хозяйством прибыл в Боготол. Это небольшой пристанционный город недалеко от Ачинска. Штаб разместился в жилом двухэтажном доме. Уже был переменный состав, который размещался в оборудованной под казарму школе.

В Боготоле еще интенсивнее началась переделка граждан в воинов, была поздняя осень 1941 года. Последние известия мало приносили радостных вестей, все более грустных.

Обучение вновь прибывших новобранцев сокращалось в некоторых случаях до одного месяца, а это очень маленький срок, если учесть, что бойца нужно научить стрелять более менее метко, ползать по-пластунски, бросать гранаты, да еще боевые, зажигательные бутылки, стрелять из автомата, который все больше стал заменять винтовку, копать окопы, сидеть в окопе, когда на тебя едет танк и т.д. Это только пехоте, а если взять саперов, связистов, там еще прибавляется масса специальных знаний и умений, которые боец должен знать и уметь делать. Но война требовала все новых бойцов.

Кроме маршевых рот, которые шли на пополнение уже воюющих частей, в нашем военном округе (СибВО) формировалось много новых частей и соединений. Мимо станции день и ночь шли военные эшелоны на запад. В небе летели эскадрильи военных самолетов, такие самолеты выпускались Иннокентьевским авиазаводом под Иркутском и в других местах.

Как бы там ни было, жизнь в штабе на новом месте протекала своим чередом в повседневном напряженном труде. Командиром полка был кадровый офицер –дальневосточник в звании полковника. Очень знающий свое дело хороший организатор, он строго относился ко всякому разгильдяйству. Дисциплина в штабе была на высоте, все как должно быть в воинской части. Никакой скидки на трудности.

Писарской состав – это люди немного привилегированные по службе. Не то, что эта привилегия им положена по Уставу, а они в какой-то мере сами себе ее создали. Это почти в каждой части. Оно и естественно, солдаты при штабе все время находятся рядом с полковыми офицерами, на них лежит большой труд, помогающий офицерскому составу в их работе. Без писарей не мыслима работа штаба. Жили мы отдельно от общих казарм, при хозвзводе в отдельном помещении. Нас не тревожили строгой дисциплиной. Утром всегда можно сослаться на то, что вчера поздно работал с начальником, и дежурный махнет рукой.

Одевались писаря и другие штабные и хозяйственные военнослужащие немного аккуратнее, чем вообще солдаты. Брюки всегда подогнаны и перешиты на офицерский лад (бриджи), сапоги перешиты или вообще хромовые, перешитые из старых. Ведь сапожники и портные – это солдаты, иногда друзья, а иногда вообще в чем-нибудь зависят. Начальство на эту аккуратность смотрело сквозь пальцы, лишь бы была работа сделана.

Однажды меня вызвали к дежурному по части, который передал, что меня вызывает командир полка. Я удивился, раньше полковник никогда не интересовался писарем ОВС, однако делать нечего явился, как говорится, «по Вашему приказанию».

«Мне Вас рекомендовал начальник штаба», говорит полковник. «Поедешь во Владивосток, а заодно заедешь домой на побывку – побудешь два-три дня в Иркутске. Во Владивостоке живет моя жена с детьми, привезешь их сюда. Билет тебе вручит зам. по тылу, и завтра с московским поездом выезжай». «Есть, товарищ полковник».

Так, в начале сорок второго года состоялась моя командировка на Дальний Восток. По пути я заехал в Иркутск, пожил два дня, повидался с братом Левкой и Валентиной. Брат Иван уже был призван в Армию.

По приезде во Владивосток быстро разыскал квартиру, где жила жена полковника – довольно симпатичная не старая сибирячка и двое маленьких детей дошкольного возраста, однако со сборами она не сильно торопилась. Сказала мне, сходи в баню, поживи, посмотри город. Я, конечно, последовал ее советам, поболтался во Владивостоке дня три или четыре. Потом она устроила проводы. Провожали ее морские офицеры, один из них бывал у нее почти каждый день во время моего пребывания там. Женщина она оказалось веселой. На обратном пути угощала меня всякими деликатесами из своих запасов, а я в свою очередь, как и положено, принял на себя все дорожные работы, из которых главным, наверное, было добывание кипятка на станциях.

Проездил я две недели с небольшим, дело было в январе, но во Владивостоке стояла теплая солнечная погода, даже не верилось, что в январе может быть так тепло. В Боготоле нас встретила холодная зима с сильными сибирскими морозами.

За мое отсутствие у нас в службе произошли перемены, была годовая ревизия – инвентаризация, которая установила большую недостачу обмундирования и имущества. Появился новый начальник ОВС – ст. лейтенант из кадровых интендантов. Старший писарь – сержант был зачислен в маршевую роту и выехал на фронт.

Новый начальник дал мне распоряжение из списков прибывающих новобранцев, которые вывешивались возле строевой части, и в которых была графа «специальность - род занятий», подобрать подходящих людей – двух человек для писарской работы. Самого же меня назначил старшим писарем, и потребовал срочно составить вещевой годовой отчет. Работа эта очень большая, если учесть, что к нам обмундирование поступало целыми эшелонами почти каждый месяц. В книгах учета фигурировали цифры в десятки, а то и в сотни тысяч комплектов обмундирования и имущества.

Подобрал я себе писарей, благо выбор был хороший. Один - главный бухгалтер прииска, человек пожилой, лет пятидесяти, пишет хорошо, почерк хороший, говорлив, словоохотлив, учить его не надо, все понимает с первого раза, трудолюбив, готов работать хоть сутки, что еще надо. Второй работал ревизором Министерства легкой промышленности РСФСР. Был в командировке на ревизии, призвали по мобилизации, прямо из командировки, даже не дали возвратиться в Москву. Лет сорока пяти, спокойный, более молчаливый, безотказный работник, почерк немного размашистый, но понятный.

Писарями я был доволен. И дело пошло на лад. К концу января мы составили годовой отчет, кое-что пригладили, причесали, как говорится. Омрачала настроение большая недостача, которая числилась в книгах недостач. Предстояло ходатайствовать о ее списании за счет государства. На такую большую сумму убытка добиться решения на списание у начальства не так-то просто.

Отчет отвез в штаб бригады я сам и сдал его успешно без особых замечаний, даже раньше и качественное других частей, как сказал мне майор, принимавший отчет.

Из дома я получал письма в основном от Валентины. Она писала, что Ивана призвали, что живут они неважно. Кроме того, она сообщила в одном из писем, что она беременна и уехала из Иркутска к своим родным в Ильинск – это пристанционный городок, районный центр Красноярского края.

Служба в Боготоле пошла более или менее однообразно. Принимали людей – пополнение и отправляли маршевые роты, в связи с чем пропускали через свои склады и, следовательно, свой учет тысячи комплектов обмундирования и др. военного имущества. Работы было очень много, почти не было свободного времени.

Однако, иногда удавалось сходить в единственный клуб. Это было недостроенное здание дворца культуры железнодорожников. Был кое-как оборудован зрительный зал. Стены не оштукатуренные, ничего не крашено, вместо стульев – доски. Смотрели самодеятельность, иногда приезжали артисты. Помню, приехала труппа лилипутов, такие маленькие человечки. Они ставили оперетки, хорошо пели, в общем, все как настоящие артисты, только уж больно маленькие, как дети пяти-шести летнего возраста. Интересно то, что когда смотришь на сцену, и если не с чем сравнивать, то они кажутся не маленькими, а настоящими взрослыми людьми, как-то забываешь, что они лилипуты. В этом же зале работало кино – передвижка, можно было посмотреть кинофильмы.

С наступлением весны на окраине города около леса оборудовали лагерь. Теперь вся полковая жизнь перешла в палатки. Там проводили учения, полковые смотры и другие мероприятия. На зимних квартирах остался только штаб и все хозяйственные службы.

По инициативе заведующего делопроизводством хозяйственной части полка мне было присвоено звание сержанта.

Зима и весна 1942 года прошли в повседневном однообразном труде. Благодаря хорошим помощникам нам удалось подогнать и держать в ажуре учет обозно - вещевого снабжения. Пришел опыт, работать стало намного легче.

Но жизнь в полку шла своим чередом, она напоминала кипящий котел, все в нем бурлило. Движение людей было неимоверно большое. Одни прибывали, другие уезжали. Штабные работники часто менялись, назначались в другие части, уезжали на фронт. Новые люди прибывали на пополнение взамен убывших.

Однажды к нам на пополнение офицерского состава прибыли из училища двадцать молодых офицеров в звании лейтенантов, и все фамилии их начинались с одной буквы (Кузнецов, Касаткин, Круглов и т.д.) При сдаче вещевых аттестатов я спросил у старшего группы, почему у вас все фамилии начинаются с одной и той же буквы, он ответил, что мы в училище призваны после окончания школы, кто с последнего курса института. Прошли ускоренный курс обучения, всего четыре-пять месяцев. После сдачи экзаменов нам присвоили офицерское звание «лейтенант». А насчет фамилий - это получилось так: весь курс имел алфавитный список, при распределении нас выстроили, по списку подряд зачитали нужное количество человек в команду, назначили старшего, вручили ему предписание, и шагом марш в часть. Так вот наша команда оказалась на букву К.

Для солдатского пополнения стали поступать бывшие заключенные прямо из лагерей. На некоторых было страшно смотреть, одна кожа да кости. У нас они доводились до нормального состояния, хотя все питались по 3-ей норме. Это сравнительно бедная норма – тыловая. Солдатами она характеризовалась не иначе как «кормят плохо». А кто побывал на фронте, рвались обратно на фронт, говоря, что тут с голоду сдохнешь.

Как-то летом в августе писарь финчасти сказал мне, что пришла бумага, требуется на курсы финансистов один человек из сержантского или рядового состава, и что он предложил начфину мою кандидатуру, и если я согласен, то начфин доложит командиру пока. Я дал согласие, моя кандидатура прошла, поскольку я до войны работал в финорганизациях в должности инспектора райфинотдела.

В начале августа я выехал в Красноярск в штаб бригады. Оказалось, что никаких курсов нет, были вызваны из запасных частей три человека для самостоятельной подготовки на занятие должности финансового работника в части.

Штаб бригады располагался в старинном особняке на главной улице города. На втором этаже в просторной длинной комнате с одним окном нас принял начальник финансового отделения бригады – майор и его помощник инспектор. Около окна стояли их два стола, а ближе к дверям был поставлен большой стол, за который нас усадили, снабдив тетрадями и материалами, которые мы должны были изучить.

Задача состояла в том, чтобы мы в месячный срок изучили приказ Наркомата обороны о денежном довольствии личного состава Красной Армии и Положение о финансировании хозяйства воинской части.

Разместили нас в офицерском общежитии, которое размещалось неподалеку, в приспособленной для этой цели бывшей церкви. Началась кропотливая повседневная учеба. Неясные вопросы разъясняли начальники.

Товарищами по этим занятиям оказались два белоруса. Один лет под пятьдесят, другой – немного моложе, оба работали так же писарями в хозяйственной части. Жаль, что я не запомнил их фамилии, очень хорошие люди. Совместными усилиями неплохо справились с поставленной перед нами задачей. Помню, как они хвалили сибирскую зиму, хоть и холодную, но уж если надел валенки, можно не бояться их промочить. Положительных температур зимой в Сибири не бывает.

Здесь я немного вернусь назад. Будучи в армии, я часто писал письма Валентине, и так же получал от нее. Она, когда я ушел в армию, осталась беременной, и вот в марте я получил письмо, что две недели назад у нас родилась дочь, назвали ее Галя.

Получив такое известие тоска по дому, вернее по семье усилилась, и вот в апреле, когда я поехал сдавать квартальный отчет в Красноярск, попросил начальство отпустить меня заехать в Ильинск – это не так далеко. Валентина жила у своих родных в небольшой однокомнатной квартире. Дочке было полтора месяца, хороший полненький ребенок. Все были рады, дед, баба и мы с Валей. Побыв два дня, я уехал в часть.

И вот, когда наши занятия подходили к концу, я получил телеграмму из Ильинска – «дочь умерла». По этому случаю дали мне отпуск на три дня. Приехав в Ильинск, застал всех в горе, и самому было очень жаль ребенка. Умерла дочка от дифтерии. Медицинское обслуживание там было не на высоте. Упрекнул я мать, что не нужно было уезжать из Иркутска, медицинское обслуживание там несомненно лучше. Похоронили маленькое тельце, поплакали, и я вернулся в Красноярск.

Спустя месяц от начала наших занятий начальник финансового отделения устроил нам экзамен, который мы, очевидно, выдержали, так как через неделю пришел приказ из Новосибирска (СибВО) о нашем назначении на должности.

Все мы были назначены заведующими делами – казначеями в отдельные части вновь формируемой отдельной лыжной бригады, которая формировалась в г.Канске Красноярского края.

Мои товарищи по учебе были назначены: один в роту связи, другой – в отдельную саперную роту, а я – в отдельный артиллерийский противотанковый дивизион.

Красноярск – крупный сибирский город, краевой центр. Вечером было куда пойти. Работали театры, кино. Приехали труппы артистов из центральных городов. Я несколько раз ходил в драмтеатр, в нем же ставили оперу и оперетты. Но период для страны был тяжелый. С фронта поступали плохие известия. Шла Сталинградская битва.

1 октября 1942 г.

Красноярск – Канск –ст.Бологое – Осташково

Калининский фронт

Эта дата памятна тем, что я получил назначение и вступил в исполнение офицерской должности. Вполне самостоятельная и ответственная работа.

Канск - небольшой промышленный город районного значения. В городе несколько промышленных предприятий местного и республиканского значения. Железнодорожные мастерские и депо, много железнодорожных рабочих и служащих.

Штаб отдельной лыжной бригады (№26), куда мы были направлены, дал нам направления по частям, одновременно было приказано получить на складе бригады обмундирование и личное оружие.

Переодевшись в офицерскую форму, я направился искать свой дивизион. Искать, правда, не пришлось, так как дивизион размещался в железнодорожном клубе, который находился на высоком холме, и был виден издалека.

В штабе дивизиона, под который были отведены две небольшие комнаты, я застал одного офицера в военно-морской форме. Это был комиссар дивизиона только что прибывший из военно-морского флота на Дальнем Востоке. Фамилия – Рабинович, воинское звание – капитан-лейтенант.

После первого знакомства он сказал, что в штабе кроме нас двоих пока никого нет, но есть уже в части ЧП, сбежал один тип, бери бланк о чрезвычайном происшествии и пиши донесение о дезертирстве, вот тебе данные. Хотя это в мои обязанности не входило, делать нечего, первый документ, созданный мной в части - это донесение.

Дивизион формировался, прибывали люди, лошади, материальная часть. На вооружении были 45 мм пушки на конной тяге, каждое орудие тащила пара лошадей.

Вскорости прибыл командир дивизиона, совсем гражданский человек в возрасте 45 лет, добродушный по характеру, по профессии учитель из Арзамаса. Звание капитана ему было присвоено в запасе. Фамилия командира была Мишин, и он был полной противоположностью комиссара, который наводил порядки, во все вмешивался, командовал и оказывал заметное влияние на командира дивизиона – Мишин только поддакивал всем распоряжениям Рабиновича.

Прибыл начальник штаба – кадровый офицер в звании ст. лейтенанта. Знающий, трудолюбивый офицер, мы с ним наладили хорошие отношения. Начальнику штаба по штату помогал писарь. Разместились мы в меньшей комнате. В углу ближе к дверям соорудили нары, настлали сена, накрыли палаткой, и втроем спали. Работали от подъема до отбоя, а то и дольше, было хорошо, работа и жилье рядом, ходили только в столовую.

В сфере снабжения по штату был заведующий делами - казначей и заведующий складом – старшина. На должность завскладом нам прислали одесского еврея, бывшего начальника какой-то базы. Довольно пожилой мужчина лет под пятьдесят, но это был настоящий заведующий склада. Я оформлял документацию, он проворачивал все практические дела.

Как - никак, больше ста человек личного состава, всех нужно накормить, одеть. Около тридцати лошадей – нужен фураж: сено, овес, комбикорм. Часть лошадей поступила из Монголии, овес не едят, а если лошадь не ест овес, она худеет, а худая лошадь пушку не потянет. Сколько было мороки пока кое-как приучали их есть овес.

Старшина был мировой, доставала прекрасный, крутился как белка в колесе, но канцелярщину не любил, за каждой бумажкой бежал ко мне – напиши.

Это уже вторая воинская часть, где мне пришлось заводить заново хозяйственный учет и первая – где я заводил еще и финансовое хозяйство.

Работы было чрезвычайно много, сидел за столом по шестнадцать часов не поднимаясь. Армейский финансовый да и хозяйственный учет не предусматривает сокращений для мелких воинских частей с численностью 100-200 человек личного состава. Все формы учета и отчетности те же, что и в полку, где более тысячи человек личного состава. Разница только в цифрах, в полку четырех –пятизначные, а в роте или дивизионе – двух - трехзначные.

Но эта чрезмерная нагрузка как-то не тяготила, усталость уходила после крепкого сна. Чувство ответственности, важности и необходимости самого дела, острота положения в стране, все это делало человека, в том числе и меня, работоспособным, неутомимым. Я не помню, чтобы кто-то жаловался на трудности, на неудобства.

И вот дивизион сформирован, все подразделения укомплектованы личным составом, вооружением, лошадьми. Как только стал прибывать личный состав, начались учебные занятия. Люди, в основном, прибывали из запаса, сидели по разным броням. На фронте никто не был, за исключением некоторых офицеров, прибывших из госпиталей.

Для того, чтобы обучение максимально приблизить к фронтовой обстановке был предпринят трехдневный поход по замкнутому маршруту в окрестностях города. Если учесть, что этот поход совершался в конце декабря, когда в Сибири стоят самые лютые морозы, то это было серьезным испытанием для бойцов и командиров, а также и для основного вооружения – артиллерии, запряженной монголками. Это очень низкорослые маленькие лошади, немного больше пони, но по экстерьеру напоминающие их. А поскольку бригада была лыжной, то на вооружении находились и лыжи, а под колеса пушек были подведены полозья – своеобразные лыжи.

Снег был очень глубокий, выше колен. Сначала шли по наезженной дороге, потом свернули на целину. К вечеру дошли до указанного места с большими трудностями. Лошади с трудом преодолевали большие сугробы снега в низинах. Заняли позиции на опушке леса, сами, как и положено, разместились в густом еловом лесу. Окопались только в снегу, земля мерзлая. Ночь провели у костров, не сомкнув глаз, так как мороз был сильный, спать было очень холодно и опасно. Несмотря на холод, командирам нужно было писать донесения, работать с картой, Мне нужно было выписать накладную на получение продуктов для походной кухни, фураж для лошадей. Независимо от погодных условий часть жила как в будущем на фронте, говорили командиры.

Весь следующий день прошел в учениях. Отражали атаки условного противника, меняли дислокацию и др.. К вечеру подошли к деревне и расположились на ночлег в крестьянских избах, спали как убитые. На следующий день был марш-бросок в расположение зимних квартир. Задача – в максимально короткий срок пройти расстояние от месту учений до города.

Бригадное начальство нас почти не посещало, все указания и приказы командир получал, как правило, в штабе бригады. Но однажды заехал к нам в штаб комиссар бригады – подполковник, интересовался положением дел в дивизионе. Когда он зашел в нашу комнату, после взаимного приветствия спросил у меня, кто я и почему без знаков различия? И тут же приказал прицепить два кубика.

Старые знаки различия попросту называли «кубари», «шпалы», «ромбы». Я знал, что на присвоение мне звания был посланы документы, но приказа еще не было. Очевидно, комиссар имел сведения о присвоении мне звания. В тот же день попросил ребят из оружейной мастерской вырезать мне из меди четыре квадрата. Теперь я уже не сержант, а комсостав, это было престижно.

Общее название «солдаты и офицеры», а также новые знаки различия были введены позже в 1943 году, когда мы были на фронте. А до этого были «красноармейцы», «сержанты» и комсостав - средний, старший и высший.

Прожив в Канске больше трех месяцев, я почти никуда не ходил, только по служебным делам в Госбанк за получением денег и в штаб бригады. Сидел как сурок в своей норе.

Как-то дежурный сообщил мне, что у проходной меня спрашивает какая-то женщина. Когда вышел, увидел Валентину, и был очень рад. Она остановилась у знакомых. Я отложил все дела, и провел с ней два дня. Это, пожалуй, единственное личное время за весь период, когда я был в Канске.

И вот настал день, когда дивизион был поднят по боевой тревоге. Задача: сосредоточится на железнодорожной станции и погрузится в вагоны. К обеду вся часть была в эшелоне. Штаб и часть офицеров заняли один двухосный вагон. На этот раз вагон оправдывал свое название «теплушка» - по - средине вагона стояла круглая чугунная печь и ящик с углем.

К вечеру состав двинулся на запад. Все это произошло 15 января 1943 года, часть выехала на фронт. В Новосибирске была банная остановка, стояли на запасном пути. Здесь начальник штаба объявил мне приказ, который был подписан еще в начале декабря, о присвоении мне воинского звания «техник-интендант 2 ранга».

На этот раз наш эшелон двигался не так быстро, а скорее медленно. Долго стояли на узловых станциях. В Челябинске помылись в холодной бане, пополнили запасы продовольствия и фуража. В Москву мы не заехали, везли нас кружной дорогой целый день. Выехав от Москвы, эшелон пошел по Октябрьской железной дороге.

Выгрузились на ст.Бологое в конце января. Своим ходом на лыжах в глубоком и мокром снегу двинулись по дороге на г.Осташков, что на берегу озера Селигер.

Первую ночь ночевали недалеко от Осташкова в деревне. Небольшая черная деревенька, мужчин никого нет. Одни женщины и дети. У нашей хозяйки двое маленьких детей лет пяти и семи, а сама очень пожилая женщина, на наш вопрос о детях сказала, что летом сорок первого привезла их из Ленинграда дочь, она там живет, на отдых к бабушке в деревню, да вот так и остались, война захватила, а сейчас не знает, где их родители. Позже я не раз встречал женщин с детьми, которых война застала в деревне. В этих местах весь свободный деревенский народ искал работу в Ленинграде, почти у каждой семьи кто-то жил и работал там. Прожили мы в этой деревеньке несколько дней, пока все подразделения бригады не сосредоточились в назначенных местах. Штаб бригады расположился в Осташково, где не однажды мне пришлось побывать. Это небольшой, уютный районного значения городок, немного пострадал от войны.

Итак, с 1 февраля мы в действующей армии в составе особой группы Калининского фронта. С этого числа мы перешли на питание по 1-ой норме, а на зарплату начислялись полевые в размере 25%.

Начались наши фронтовые походы. Командование рассчитывало на нашу подвижность, и бросало нас то тот участок фронта, то на другой, ведь мы - лыжники, но нам лыжи почти не пригодились, снег был как каша, иногда шли дожди, туман, месили мы снежно-земляную грязь, а не ходили на лыжах, как это делали в Сибири.

Та деревенька под Осташковом была последней, где нам пришлось ночевать в помещении. Дальше почти все населенные пункты были сожжены, стояли одни печные трубы. Да и участок нам выпал, где вообще не было населенных пунктов, лес мелкий да болота. Сильные бои тогда шли по уничтожению Демьяновской группировки противника.

Запомнилось несколько эпизодов этой кровопролитной войны. По роду моей деятельности приходилось часто ходить то в штаб бригады, то в полевой Госбанк. Транспорт, конечно, не выделяли, да я и сам не хотел, если далеко, то на попутных машинах, а если близко, то пешком. Один раз иду в свою часть по лесу, а впереди гремит бой, навстречу кто-то идет легко раненый, а кого везут санитары на лодочке, такие небольшие лодочки в виде корыта хорошо скользили по снегу или грязи. Тащит измученный солдат в такой лодочке раненого, а тот кричит: «братцы добейте, братцы прикончите». Было от чего так молить о смерти, у него была оторвана выше колена обе ноги и одна рука, все это на виду, не знаю, довез он его до медпункта или нет.

Другой раз я наблюдал воздушный бой. Один наш истребитель – другой немецкий мессершмит. Каждый хотел зайти другому в хвост, кружились как две пчелы в чистом небе. Наш истребитель после очереди немца потерял управление и пошел прямо вниз. Упал недалеко, когда я подошел к нему, там уже были другие солдаты и офицер. Летчик был убит пулей в грудь. Самолет не загорелся, только был сильно искорежен. Летчик – молодой лейтенант в новом обмундировании, очевидно, только из училища. Тут же и похоронили.

Это было в конце февраля. Заняли мы огневые позиции на опушке леса сразу же за линией окопов пехоты с расчетом на прямую наводку. Но линия опушки леса была не прямая, а такими уступами, и пушки по-батарейно расположили соответственно этим уступам. Мы с начальником штаба облюбовали недалеко от дороги, по которой вышли к передовой батареи, небольшую полянку среди елок натянули палатку, поставили ящики, служившие столами. Позади нас метров на двести в небольшой ложбине разместилась полевая кухня. Все как полагается, только под ногами мокрый снег. На передовой шла небольшая перестрелка, бил короткими очередями пулемет и были слышны отдельные винтовочные выстрелы. Командование приказало рыть землянки, хоть небольшие углубления, где бы можно было провести ночь, разложить костер или растопить железную печь, а сами - командир Мишин и комиссар Рабинович, в сопровождении ординарца, у них был один ординарец, пошли проверить, как заняли позиции батареи. Побывали на одной батарее, проверили, направились к другой. Командир хотел обойти лесом, это немного дальше, чем напрямую, но по чистому месту между лесными выступами. Комиссар настаивал идти напрямую, сейчас, мол, тихо, не стреляют. И как всегда, Мишин согласился с комиссаром, и только они вышли из леса на чистое место завыли немецкие мины и разорвались рядом. Мина рвется чуть касаясь земли, и все осколки летят параллельно земле. Не успели они и упасть на землю. Был убит комиссар Рабинович и ординарец. Мишин сильно сокрушался, очень жалел, они с комиссаром сильно подружились. Говорил, надо было мне настоять обойти лесом. Мы с начальником штаба между собой говорили, нужно жить своим умом, вот и результат.

Похоронили их тут же на небольшой лесной полянке. Это наша первая жертва и такая нелепая. Надо сказать, что на войне больше всего гибли новички, кто впервые вступал в бой. Старые обстрелянные воины гибли гораздо меньше. Они становились как бы специалистами, знали противника хорошо. Таких бойцов командование ценило и поощряло.

Однажды на этой же позиции позади нашей палатки, теперь уже немного утепленной, врытой в землю, остановились три диковинные автомашины. Вместо кузова были зачехленные сооружения, когда их расчехлили, увидели какие-то рельсы с длинными снарядами между ними. Это были гвардейские минометы или попросту «Катюши».

И вот ничего не подозревая, мы продолжали свои повседневные дела, вдруг раздался над нашими головами неимоверный гул, и через наши головы с грохотом полетели снаряды с огненными хвостами. Это батарея «Катюш» сыграла по противнику. Как только закончился этот залп, прислуга сразу же зачехлила сооружения, машины развернулись и уехали. Начальник штаба говорит, давай сматываться, сейчас немцы дадут прикурить. И только мы успели выбраться из своего убежища, как немцы сделали артиллерийский налет по этому месту. Если бы мы не выбрались, то нам бы пришлось плохо, так как один снаряд взорвался рядом с нашей палаткой и разворотил все наше сооружение. Вот так, говорит ст. лейтенант, надо лавировать. Немцы охотятся за «Катюшами», и они никогда не стоят на одном месте, сделают залп и уходят на другое место.

Позже мне довелось видеть, как немецкий самолет напал на колонну «Катюш». Они шли по открытой местности, дорога была плохая, грязная, скорость низкая. Самолет сначала сбросил свои бомбы, спикировав на колонну, а затем сделал несколько заходов, и вел огонь из пулеметов. Пострадала одна машина, взрывной волной ее перевернуло на бок, были раненные и убитые. Сам я не видел, но очевидцы рассказывали, что если «Катюша», тем более их батарея, выстрелит термитными снарядами, то обширная территория горит сплошным огнем.

В начале марта мы снялись с этого места и начали двигаться по грязи куда-то в другое место. На карте, которые мы офицеры имели, было отмечено место, куда мы должны прийти. Дороги, если можно так выразиться, раскисли совсем. Лошади отощали, так как не было сена. Оказывается, на одном овсе лошадь не может жить, ей обязательно нужен грубый корм. Ветврач, который был положен по штату, поскольку были лошади, говорил, от одного овса у лошади заболевает рот, и она отказывается есть овес. Пришлось нам резать березовые ветки давать их лошадям. Монгольские лошади отощали совсем и стали падать. Пришлось запрягать в пушки верховых лошадей командира и других офицеров, которым были положены верховые лошади.

С большим трудом прибыли на новый участок, но это была не передовая линия, а немного в тылу от передовых окопов. Здесь оказались немецкие землянки, вернее срубы, наполовину врытые в землю. Разместились на нарах из жердей. Но работать в них было невозможно, нет света и нет места, пришлось опять расположиться с бумагами на открытом месте на снегу. Прожили на этих «квартирах» с неделю и стали все чесаться. Оказывается, нахватали вшей. Пришлось выжаривать белье над кострами и швы с внутренней стороны белья смазывать керосином или бензином, только так смогли избавиться от немецких вшей.

Потом еще куда-то перебазировались по болотистым лесным тропинкам. Тащили почти на себе пушки и автомашины с продовольствием и имуществом. На фронтовых весенних дорогах были постоянные пробки, машины и артиллерия застревали в грязи. Шли как-то по редкому лесу, место высокое, более - менее сухое. Зрелище было страшное, весь лес был усеян немецкими трупами, разбитые повозки, трупы лошадей. Эти бои шли около реки Ловать. Работала похоронная команда, трупы наших солдат были сосредоточены около будущего погребения, и их было тоже много. Такая картина угнетающе действовала на моральное состояние, надо сказать, было плохое, особенно после длительного перехода и бессонной ночи. Но человек привыкает ко всему, немного поспать, поесть и дальше вперед.

На одном из привалов завскладом раздал нам погоны и новые знаки различия. Перед этим за неделю был объявлен приказ о присвоении офицерскому составу новых воинских званий. Мое звание теперь было – лейтенант интендантской службы. Командир дивизиона так и остался капитаном, только если он раньше носил одну «шпалу» и относился к старшему комсоставу, то теперь он стал относится к младшему комсоставу, и на погонах у него было четыре маленьких звездочки. В приказе и во фронтовой прессе эта реформа объяснялась повышением роли и авторитета командного состава вооруженных сил. Рядовой и сержантский состав так же получил погоны и новые знаки различия.

И так помотались мы по фронту, потеряв несколько человек убитыми и ранеными, и почти половину лошадей от бескормицы. После этого бригада, в том числе наш дивизион, остановись около железнодорожного разъезда. Я получил от командира приказ свернуть все хозяйство, выдать аттестаты офицерам – общий и продовольственный. Бригада расформировывалась, и должна была ехать на переформировку.

Надо сказать, что наш истребительный противотанковый дивизион своей функции не выполнил, так как ему не пришлось отражать немецкие танковые атаки, поскольку на этом участке фронта их не было. Сорока пяти миллиметровые пушки невесть-какое грозное оружие против танков. В ходе войны в борьбе станками противника на прямую наводку ставили более крупные калибры – орудия 76 мм.

После сдачи дел в штабе бригады я получил направление в отдел кадров 1-ой ударной армии. Остатки дивизиона погрузились в эшелон, и уехали в неизвестном для меня направлении.

15 апреля 1943 года.

г.Старая Русса – Северо-Западный фронт

Пешком с вещевым мешком за плечами, в ботинках с обмотками на следующий день добрался до штаба армии. Сапоги, полученные мной в Канске, пришли в полную негодность от постоянного мокрого состояния. Удавалось посушить около костра только портянки. Ноги почти постоянно были мокрыми.

По прибытию в отдел кадров я был зачислен в резерв. Штаб тыла армии размещался в небольшой деревне. В одной избе жили офицеры резерва. Состав этой группы офицеров ежедневно менялся, одни приходили, другие, получив назначение, уходили в часть.

Немного привел себя в порядок, получил положенное обмундирование на армейском складе, помылся в бане за несколько месяцев пребывания на фронте, и через несколько дней получил новое назначение. На этот раз, в отдельную саперную роту 33 отдельной стрелковой бригады.

Бригада находилась в резерве и размещалась в лесу, как видно было на карте, на расстоянии десяти километров от штаба тыла армии, где я находился. Опять вещевой мешок с сухим пайком за плечи, и в путь. Весь транспорт в направлении линии фронта идет груженный, так что приходилось надеяться только на свои ноги. По дороге нашелся попутчик – лейтенант – артиллерист шел в свою часть после госпиталя. Как это бывает в дороге, разговорились, познакомились и решили на берегу небольшой речушки сделать привал. Торопиться было некуда. В жизни так бывает, что иногда значительные события или моменты люди совершенно забывают, а малозначительные моменты или некоторых сослуживцев запоминают на всю жизнь. Так вот и этот случай. День выдался теплый, солнечный, что в этих местах бывает очень редко, все располагало к отдыху после трудной грязной дороги. Развели костер, стали готовить обед. У товарища была колбаса, хлеб, какие-то консервы. Мне на сухой паек выдали брикет пшенной каши и кусок свиного соленого сала ( называется сало - шпиг). В котелке сварили кашу, на крышке котелка вытопили сало, и жир вылили в эту кашу. Сало я не люблю, и никогда его не ел. Не знаю, с усталости или сильно хотелось есть, только из всех блюд, которые мы разложили на прошлогодней травке, эта каша мне показалось такой вкусной, какой я ранее никогда не едал. И до сих пор я люблю эту кашу в собственном исполнении.

Еще на фронте был очень вкусный продукт – это американская консервированная в жестяных банках колбаса. До того она была вкусна, что я и до сих пор помню этот вкус.

В роте мой предшественник уже ждал меня. Он получил новое назначение с повышением. 15 апреля принял все дела и вступил в новую должность заведующий делами-казначей отдельной саперной роты. Хозяйство и вся канцелярия аналогична моей прежней работе, разве что название «рота», а численность личного состава та же, ну и лошадей только пара обозных.

Другое начальство, другие люди. Но знакомство в такой ситуации осуществляется быстро без особых трудностей, тем более, что все хозяйственное и финансовое снабжение проходило через мои руки.

Через несколько дней бригада, в том числе и рота в четыре часа утра была поднята по тревоге и выступила в поход. Шли по долине реки Ловати, по- весеннему многоводной. Это был поход в мир музыки природы. Местность болотистая, мелкий лес, густой кустарник. Дорога проселочная, как всегда грязная, кое-где мощенная стволами деревьев – лежневка. И если бы не соловьи, то вспомнить было не о чем. Но соловьиное пение – это какое-то чудо. Начиналось пение еще до рассвета и нарастало с восходом солнца. Весь лес сплошь наполнен чудесным хоровым соловьиным пением, так много этих птах. Эти разбойники не признавали никакой войны, и слушая их забываешь, что неподалеку идет неразумная бойня разумных существ. Как раз в это время появилась песня Соловьева-Седова «Соловьи». Мне кажется, что поэт, написавший стихи к этой песне и композитор обязательно были слушателями такого соловьиного концерта. Что ни говори, соловьи поют прекрасно, недаром про них идет такая слава в стихах, песнях и сказаниях.

Однако соловьи – соловьями, а война есть война. Переход закончен. Бригада заняла оборону в районе г. Старой Руссы. Если смотреть по карте, то этот город был на временно оккупированной немцами территории к северу от линии фронта в двух –трех километрах.

Штаб бригады расположился недалеко от проселочной дороги на небольшой гривне, поросшей сосновым лесом. Кругом много болот, покрытых толстым слоем моха (есть клюква) и небольшими озерцами. Местность низменная, мало пересеченная. Передовая находилась в полутора – двух километрах. Сплошных окопов по причине болот не копали, а на высоких местах были устроены огневые точки с пулеметами и небольшими блиндажами для укрытия солдат. Так же само и у немцев. Этот участок фронта к тому времени стабилизировался и активных боевых действий в течение всего лета там не было. Слышались отдельные пулеметные очереди и винтовочные выстрелы, очевидно, чтобы не заснуть. Ночью немцы часто бросали ракеты, некоторые очень долго висели в воздухе и освещали нейтралку.

Личный состав роты невелик. Командир, заместитель по политчасти, раньше так называемый, политрук, теперь все полруки и комиссары стали именоваться заместителями командиров по политчасти. Три взводных командира.

Один взвод занимался минированием и разминированием. В нем были хорошие специалисты минного дела, к ним в полной мере относилась поговорка, что сапер ошибается один раз в жизни. Работа минеров ювелирная, очень опасная. Без наших саперов из минного взвода не обходилась ни одна вылазка разведчиков. Когда разведчики шли за «языком», то на нейтральной полосе до траншей противника ползли впереди саперы, прощупывая руками всю дорогу, так как это всегда происходило ночью. Обезвреживали противопехотные мины, а иногда и противотанковые, резали колючую проволоку и по проделанному пути уже шли разведчики.

Два других взвода – это строители, мостовики, дорожники. Один из командиров взводов по гражданской специальности был маркшейдер, работал на угольных шахтах. Образованный культурный офицер, часто заводил со мной беседы на разные житейские темы. Другие два командира взвода - молодые кадровые военные. Минер уже был награжден орденом «Красной звезды».

Командира и заместителя по политчасти я не запомнил, хотя работал с ними целое лето. Это как раз тот случай с памятью, о котором я уже писал ранее, а может еще и потому, что командир, как я помню, всегда сидел у себя в домике, подписывал поданные ему документы, и вроде бы не командовал.

Кто мне хорошо запомнился, я его как сейчас вижу и слышу его голос, так это старшина Дорошенко. Крупного телосложения, высокий, лет под пятьдесят, украинец, с мягким добродушным характером. Исполнял свои обязанности превосходно, был настоящим хозяином роты. Обеспечение боеприпасами, инструментом, питанием, обмундированием – все входило в круг его обязанностей, и как всегда только практическая сторона – а вся канцелярия, учет, отчетность, заявки, запросы, ответы – все это лежало на плечах завделами-казначее, т.е. на мне.

Сразу по приезду на место в бригаде развернулось строительство в основном силами саперной роты и резервных подразделений. Ввиду болотистой местности строили не землянки, а срубы - домики на поверхности из свеже - срубленных и ошкуренных сосновых бревен. Помещения для служб штаба бригады, помещения для жилья, складов и др. вплоть до крытой эстрады бригадного клуба, на которой часто выступали приезжие и свои самодеятельные артисты, а также демонстрировались кинокартины. К средине лета на бору вырос целый поселок.

Неподалеку от бригадного поселка наша рота также выстроила необходимые помещения для комсостава. В отдельном домике разместились мы со старшиной и вся наша канцелярия. Каждый взвод так же занимал отдельный домик, кроме минеров. Те размещались ближе к передовой в нескольких блиндажах. Кроме жилых помещений были построены небольшой склад, в котором хозяйничал старшина, и баня, где можно было хорошо попариться и помыться.

На передовой за исключением перестрелки было спокойно. Иногда над нашим расположением кружился немецкий самолет-разведчик «рама», так его прозвали за два фюзеляжа. Солдаты открывали по нему стрельбу из противотанковых ружей, но безуспешно.

Время от времени командованию требовалась информация о противнике, которую можно было получить от пленного. Для этой цели посылались разведчики за «языком». Это операция очень трудная и опасная, ее выполняли видавшие виды, крепкие физически, мужественные духом солдаты из разведподразделений части. Можно было только восхищаться их смелостью.

Вся операция начиналась задолго до момента выхода. Велось тщательное наблюдение за противником в бинокль и стереотрубу на предполагаемом участке. Изучались все маршруты. Немцы – народ пунктуальный, у них, как правило, все происходит строго по времени, обед, смена караулов, и т.д. И когда наступает ночь вылазки, уже многое известно, в частности, где будет часовой, когда он сменится, когда уйдет в другой конец траншеи за блиндаж и когда вернется.

Впереди ползли два наших сапера, разминировали дорогу, если были мины, затем резали колючую проволоку и отползали назад. Немцы часто бросали ракеты, приходилось замирать, чтобы не выдать себя. При удачной операции разведчики подбирались незаметно в темноте к траншее и ждали, когда подойдет часовой. Тихо убирали его холодным оружием и в блиндаже нападали на спавших, пленили двоих или одного, связывали и волокли в свою сторону по тому же проходу.

Но так гладко было не всегда. Бывало, что языка приходилось брать с боем и терять лучших товарищей. Про одну операцию рассказывал наш сапер молодой, но уже опытный солдат. Когда только хотели набросится на часового, что –то его насторожило, может неосторожный шум, треск сучка, он мгновенно обернулся и дал очередь из автомата. Разведчик был убит. Сзади находившиеся разведчики из автоматов убили часового, и бросились к блиндажу, а оттуда уже огонь из автоматов. Пошли в ход гранаты. В тот раз удалось захватить раненого немца, и тащить на себе еще и труп своего товарища. Отступать пришлось под сильным минометным и артиллерийским огнем. Наши батареи открыли ответный огонь, разгорелась артиллерийская дуэль. Ракеты непрерывно освещали всю территорию нейтральной полосы. В этот раз был ранен и наш сапер, от которого мы узнали подробности боя.

Несмотря на поднявшуюся тревогу и артстрельбу, задание разведчики выполнили.

По роду службы мне иногда, а вернее один-два раза в месяц приходилось ездить на передовую к своим саперам по вопросам денежного содержания и продовольствия. Однажды мы со старшиной, подъезжая к блиндажам своего взвода, услышали зловещий свист снаряда и взрыв сзади нас. Старшина говорит: «остановимся, второй снаряд упадет впереди», и верно, второй снаряд разорвался впереди. Тогда мой старшина пустил лошадь в галоп, вперед. «Куда? – кричу я ему. А он показывает назад : третий снаряд разорвался недалеко от места, где мы только что стояли. «Гад», ругается старшина, «где-то наблюдатель сидит, сначала перелет, потом недолет и третий в цель». Вот так иногда приходилось преодолевать открытую местность по дороге на передовую, а когда едешь по лесу, тогда спокойнее.

Взвод размещался в нескольких маленьких блиндажах. Командир взвода ст. лейтенант рассказал такой случай: пришлось покинуть один блиндаж и построить новый по следующей причине. Начался артобстрел, немцы это делали, как правило, в одно и то же время, мы с сержантом лежали в блиндаже, надеясь переждать обстрел. Вдруг оглушительный треск, звон стекла – было маленькое оконце, поднялась туча пыли, мы ничего не можем понять, я кричу сержанту «Ты жив?» «Да» - отвечает он, «а что случилось?» Когда пыль осела, выяснилось, что снаряд влетел в окно, немного задел перекрытие, и вошел в землю около противоположной стены, но не разорвался. Может это была болванка, иногда они такими стреляли. Мы не захотели жить на снаряде, и покинули блиндаж.

Из Иркутска от матери приходили редко. Мать писала о своем житье, о том, что сестра Нина призвана в армию, служит в Монголии, а она осталась одна с младшим братом Левкой. Валентина писала чаще в ответ на мои письма, и в одном из писем сообщила, что ее призвали в армию, служит около Новосибирска на ст.Кривощеково в запасном полку в штабе. Отметила, что если бы ребенок был бы жив, ее бы не призвали.

Итак, лето прошло, а с ними и спокойная обстановка в нашей части. Всего за лето на этой позиции рота потеряла два человека убитыми, один подорвался на мине, другой погиб при артобстреле, и несколько человек ранеными. Работалось мне, не в пример с прежней частью, хорошо. Место работы было в помещении, для поездки в полевой Госбанк или в финотдел армии я пользовался верховой лошадью. Объем работы был невелик и хорошо мне знаком.

Во второй половине октября 1943 года мы по команде сверху свернули свое хозяйство, погрузили имущество на повозки, и взяли направление в пункт, указанный на карте. Вместо нас пришла другая часть.

По прибытию на новее место я получил приказ сдать все дела, бригада и все подразделения ее расформировывались. После ревизии инспектором финотдела армии я сдал все дела, оформил их для архивного хранения, а сам получил направление в отдел кадров 22 армии Северо-Западного фронта. По прибытии был зачислен в резерв.

Офицеры резерва жили неподалеку от штаба тыла армии в одной избе небольшого хутора. Жизнь в резерве отличается тем, что нет определенных занятий. Много разных разговоров, рассказов о событиях, и как всегда, находится мастер рассказывать анекдоты. Однако, сильно бездельничать не давали. Занимались строевой подготовкой, стрельбой из пистолета, слушали политинформации, лекции о международном положении и о положении на фронтах.

В праздник Октябрьской революции 7-го ноября в штабе армии состоялось торжественное заседание, на которое начальник отдела кадров пригласил и нас. После официальной части были накрыты столы для ужина. И как положено в таких случаях, после двух-трех стопок пошло веселье, музыка, танцы, жаль только, что было мало женщин. После вечера кое-кто из штабного начальства перебрал лишнего. Нам с товарищами пришлось отвести по деревенской грязи нашего начальника. Праздник прошел, праздновали его всего два-три часа. Армия стояла в обороне, а это значит, что все должны были выполнять свои обязанности.

8 ноября 1943 г.

349 отдельная штрафная рота

г. Новосокольники

На следующий день, т.е. 8-го ноября нас, троих лейтенантов интендантской службы, вызвали в отдел кадров, и сообщили, что мы все назначены на должности заведующих делами – казначеями отдельных штрафных рот. «А сейчас пройдите в следующую хату, там будет проведено совещание с уже назначенными командирами рот». Когда мы пришли в избу, там сидело три офицера. Два – молодые ст. лейтенанта и один капитан постарше лет около пятидесяти. Сразу же состоялось знакомство. Выглядело это интересно, вроде смотрин. Мы выбирали себе начальников, а они – подчиненных. Два товарища, они были помоложе меня, прильнули к молодым, а капитан постарше подсел ко мне, и началось знакомство поглубже. Он по профессии учитель (везет мне на учителей), призван из запаса, семья в эвакуации, настроение у него грустное. Характер, добрый, мягкий, но угрюмый.

Пришел представитель штаба армии и сообщил, что из тыла ожидается большая группа штрафников. «Кроме существующего в армии штрафного батальона будут сформированы еще три отдельные штрафные роты. Общим командованием они объединены не будут, а будут подчинены непосредственно командиру части, на участке которого они будут действовать, а до вступления в бой – непосредственно командованию армией.

В такие подразделения мы назначаем лучших офицеров, скоро к вам придут еще командиры. Вам следует хорошо, четко организовать работу по формированию хозяйства, принять и элементарно обучить этих солдат и т.д. и т.п.»

Поселились мы сначала в небольшом хуторе. Получили штатное расписание. Рота именовалась 349 отдельная штрафная рота. Постоянный состав: командир, политработник именовался агитатор, фельдшер, завделами – казначей и три командира взвода. Сержантский и рядовой состав : старшина, два повара и два ездовых. Кухня, две пары лошадей и две повозки.

Стал прибывать постоянный личный состав, командиры взводов, фельдшер и агитатор. Все это были молодые лейтенанты, некоторые только окончили ускоренные курсы. Появился старшина, получили мы с ним лошадей, повозки и походную кухню – завели свое хозяйство. Как всегда, при формировании у завделами –казначея работы очень много, а здесь еще и вся штабная переписка, всякого рода сведения, списки, записки, учет личного состава, получение имущества и др. Благо условия пока были хорошие, жили в избе, сухо, тепло, недалеко от штаба армии.

В свободное время по вечерам наша молодежь – офицеры и солдаты собирались вместе, приглашали девчат и молодых солдаток, и устраивали вечеринки с танцами.

Один из командиров взводов, по национальности еврей, смеялся, плясал, был веселый на редкость. Это он перед смертью, сказала однажды мне одна пожилая женщина, и это оказалось пророчеством, он погиб в первом бою. Остальные офицеры были в таком возрасте, что могли беззаботно болтать с девчатами, не задумываясь, что их ждет впереди. Командир роты, как всегда, был серьезен и задумчив, он, наверное, больше всех предчувствовал предстоящее.

Правда, у него в отношении личного состава были большие полномочия. Он мог своим приказом перевести из постоянного состава рядовых и сержантов в штрафники, что он и сделал со старшиной роты, предварительно разжаловав в рядовые. А произошло это так: на должность старшины был назначен симпатичный парень в звании ст. сержанта. Взялся он за работу очень активно, мы с ним быстро сделали все дела по хозяйственной линии. Все шло хорошо, и вдруг он запил, где-то доставал самогон, стал появляться в роте в нетрезвом виде. Командир наложил взыскание, после отбытия он опять за свое, твердит, все равно убьют. Мучились, мучились с ним, ничего ж не делает, и командир вынужден был зачислить его в переменный состав. Так у нас появился первый штрафник. Предчувствие его сбылось, как только рота вступила в бой, он погиб.

В ожидании пополнения прожили мы на этом хуторе недели две, и где-то в конце ноября 1943 года привезли переменный состав, более ста человек штрафников. Разместились уже не в населенном пункте, а в землянках. Вернее, оказались полуземлянки, четыре больших сруба наполовину врытые в землю на склоне.

Каждый взвод занял отдельный блиндаж, внутри которого были двухэтажные нары и небольшой узкий проход, маленькое оконце напротив прохода. В четырех блиндажах поменьше разместились мы: командир, фельдшер, агитатор и солдаты постоянного состава. Теперь рота была в полном составе. Командиры занялись обучением солдат. В основном, материальная часть оружия, стрельба, и тактические занятия.

На мою долю выпало составление разного рода списков с множеством данных. Составление денежных ведомостей, вся переписка штабная и хозяйственная.

Народ в основном был призывного возраста, большинство осуждены за дезертирство, самовольные отлучки и другие преступления. Все осуждены военными трибуналами на разные сроки тюремного заключения с заменой пребывания в штрафной роте сроком до трех месяцев.

Условия были такие: штрафник отбывал наказание в роте до первого ранения и освобождался как искупивший вину кровью. С него снималась судимость, он зачислялся после выздоровления в регулярную армию на общих основаниях. С убитых снималась судимость, и высылалось родным извещение о смерти с указанием «Пал смертью храбрых». Если человек не получал ранение, то ему нужно было прослужить в штрафной роте три месяца, после чего он также освобождался подчистую и продолжал службу в обыкновенной воинской части.

Люди были очень разные, были отчаянные головы, этакие ухари, которым все нипочем. Некоторые тяготились своим положением, тяжело переживали, многие вообще не понимали серьезности своего положения, того, что они стоят перед большим испытанием.

А практика сложилась такая, что командование штрафные подразделения посылало на самые трудные и опасные участки фронта.

Командир разрешил мне взять одного солдата в помощь, писанины было очень много, а тут зима, нужно заготавливать дрова, печь топилась все время, и немало других дел, которые требуют времени, короче, нужен был посыльный. Был в одном взводе совсем на вид мальчик, такой круглолицый, румяный, звали его Миша, попал в штрафники за дезертирство. Как же так, спросил я его, да ушел домой с призывного пункта, жил неделю, а потом приехали солдаты, забрали меня, вот и все. Приспособили мы его с командиром себе в помощники, парнишка оказался трудолюбивый.

Из штрафников командир назначил старшиной одного старослужащего, бывшего ст. сержанта, попал он к нам тоже за самоволку. Обмундирование они получили где-то в тылу, а вооружение получили у нас, в основном, винтовки-карабины, по десятку автоматов на взвод и несколько ручных пулеметов.

Прихожу как-то во второй половине декабря, наступил срок выплаты денег, и объявляю, давайте, друзья, получать денежное содержание, причиталось по тридцать рублей. Кричат с нар, зачем оно нам, зачисляй в фонд обороны, не будем получать. Пришлось разъяснять, что получить–то все равно нужно, а потом можете сдать куда угодно. Порасписывались в ведомости, а денег не взяли. Пришлось оформить и перечислить в фонд обороны причитающиеся всей роте деньги. Правда, деньги там девать им было просто некуда. Жили мы довольно изолировано, не было поблизости никаких населенных пунктов. Штаб тыла армии тоже размещался в каких-то землянках.

Распорядок дня был напряженным, с утра до позднего вечера шли занятия. Однако, надо заметить, что нарушений дисциплины почти не было. Ведь если разобраться, все эти люди были заключенные, но никакой охраны у нас не было. Были дежурный офицер и дневальные из числа самих штрафников. Несмотря на это не то, чтобы дезертирства, даже самовольных отлучек не было.

Прошло полтора месяца, а с передовой ничего не было слышно. Неожиданно к нашему расположению подошла колонна крытых автомашин ЗИС армейского автобата. По боевой тревоге погрузились в автомашины, офицеры – в кабины. Произошло все очень быстро.

Поварам и ездовым во главе со старшиной было приказано следовать в пункт, указанный на карте. Тревога произошла под вечер, через несколько часов пути по холмистой местности, высадились на передовой около КП одного из полков.

Полк вел наступление и перед г.Новосокольники его наступление приостановилось. У немцев тут были оборонительные сооружения, траншеи, а наши части в ходе наступательных боев потеряли много людей. В батальоне, который мы должны сменить, осталось всего около двадцати человек. Но это были опытные обстрелянные бойцы. Как только наступление приостановилось, они хорошо окопались и держали фронт своего участка до подхода подкрепления.

Несколько слов о местности, где проходили боевые действия. Командный пункт полка размещался в блиндаже на самой бровке восточного полого склона к небольшой речушке, узкая и глубокая долина которой проходила с севера на юг. На восточном склоне несколько бывших немецких землянок. Все их двери и окна смотрели на запад, т.е. после того, как их заняли наши, то в сторону передовой, и методически обстреливались немцами из артиллерии и минометов. Но так как пока других помещений не было, приходилось использовать для укрытия и размещения командных пунктов то, что есть.

Западный склон был крутой, а в этом месте даже обрывистый. Под обрывом высотой до 4-х метров мы и сосредоточились. Снаряды сюда не попадали, только было видно, как летят выше наших голов трассирующие пули. На запад от этого оврага открытая, слегка холмистая местность, и в метрах 100-150 находились те окопавшиеся бойцы, которые и вели бой.

На командном пункте командир роты получил приказ роте, занять оборону на участке, где ведет бой 1-ый батальон и сменить бойцов, которые уже несколько дней не выходили из боя. Приказ был ясен, но местность, сами позиции, никто из наших не видел, все происходило ночью.

При отъезде со старого места все бумаги, документы, дела и деньги я сложил в небольшой чемодан, и держал его все время под рукой. Когда командир пришел в роту, он приказал фельдшеру организовать медицинский пункт, где тот считает удобным. Обращаясь ко мне, сказал, «Вы с нами не пойдете, Ваша обязанность сохранить то, что в чемодане, от этого зависит дальнейшая судьба всех этих людей». Конечно, судьба людей зависела не от содержимого чемодана, а от обстановки на поле боя, но и от тех бумаг, которые были в чемодане, также многое зависело. Каждый должен был делать свое дело. Оставил нам в помощь с фельдшером солдата, того самого Мишу, он же должен был исполнять роль связного. Затем поставил задачу перед командирами взводов и солдатами. Нам нужно было сменить батальон и занять оборону. Но идем мы почти вслепую, где это батальон, что там за местность, не известно, времени на ознакомление не дают. Будем действовать сообразно с обстоятельствами. Вперед, и полезли по обрыву наверх.

Недалеко от речушки на восточном склоне мы нашли пустовавшую небольшую полуземлянку, решили оборудовать в ней медпункт. По правде сказать, оборудования никакого не было, у фельдшера была лишь медицинская сумка и небольшой чемоданчик с медикаментами и перевязочными материалами. Ни дверей, ни окон в помещении не было, оно скорее всего служило как склад или сарай. Для освещения использовался немецкий телефонный провод, изоляция на нем горит медленно, если его повесить, так чтобы огонь полз по проводу снизу вверх.

Через небольшой промежуток времени наверху, куда уползла наша рота, поднялся ураган огня, полетели снаряды, начали рваться мины, небо осветилось ракетами, затрещали пулеметные очереди и ружейная стрельба, шел ожесточенный бой. По нашим землянкам усилилась артиллерийская стрельба. Дело близилось к утру. Появились первые раненые, и поток их нарастал, лейтенант не успевал делать перевязки.

Приехал старшина с подводами и кухней. Разместили мы их под яром. У некоторых ранения были тяжелые, их сразу же грузили на повозки, и в госпиталь. Принесли на плащ-палатке раненого командира роты. На лице были страдания, вызванные раной. На прощанье дал несколько распоряжений: «сделай все, как положено», а еще сказал, что ожидал худшего исхода на этой должности. О дальнейшей его судьбе мне ничего не известно.

В ту ночь рота не смогла занять рубеж батальона. Чуть ли не половина роты выбыла из строя убитыми и ранеными.

По рассказу уцелевшего командира взвода, рота поднялась из обрыва наверх, и по-пластунски стала подползать к тем ячейкам, которые оставили после себя бойцы батальона, те опустились в овраг, как только рота стала подниматься наверх, и тут произошла некоторое замешательство, люди не знали куда двигаться. Возник ненужный шум. При свете ракет немцы обнаружили наступающих, и открыли интенсивный огонь из минометов и пулеметов. Наша стрельба в ответ была неэффективной и только демаскировала. Как ни старались командиры, но страх преодолел. Сильно плотный был огонь противника, и рота, оставив на поле боя два десятка убитых, отошла за обрыв. Был ли с нашей стороны артиллерийский огонь, командир взвода не помнил и я тоже.

Потери оказались большими, один командир взвода был убит – тот весельчак еврей, другой ранен и ушел в госпиталь. Из комсостава остались командир взвода, который принял командование ротой и агитатор. Солдат осталось менее половины, немного больше взвода.

Фельдшер продолжал оказывать первую помощь раненым. Мы со старшиной организовали завтрак. Мой помощник помогал фельдшеру, вел точный учет раненых.

Командование полком было недовольно операцией. Пришел капитан из штабных офицеров, немного выпивши, распекал наших командиров и солдат. Эх вы вояки, мы гнали немцев с двадцатью бойцами на этом участке, а вас больше сотни, и не могли занять позиции. «Слушай мою команду, за мной», и полез из обрыва наверх. Не успел он встать на ровное место, как полетел кубарем вниз мертвым. Безусловно, этот офицер был храбрым воякой, но хмельная безрассудность погубила его.

При дневном свете осмотрелись, изучили местность, и остаток роты скрытно по овражкам занял нужные позиции, и вел бой до ночи. Когда немного приутих бой, перед вечером мы со старшиной и поварами пробрались к ним для того, чтобы накормить обедом. Позиция эта не имела сплошных траншей, а только отдельные неглубокие ячейки, кое-кто сидел в воронках от снарядов, все грязные, кругом неубранные трупы – картинка не из приятных.

Рядом с нами южнее действовали две другие штрафные роты. У них дела были немного лучше, меньше потерь, местность была более удобная, но потери все же были, остался из двух один командир роты, остатки всех трех рот подчинили ему.

Замысел командования был такой. Сосредоточить все роты на территории полка, занять его позиции и ночью атаковать. Но в первую ночь это не удалось. На вторую ночь все три роты поднялись в атаку, и с большими потерями заняли позиции немцев.

После этого начались пожары, и враг вынужден был оставить город Новосокольники. В город вошли наши части. Командир взвода нашей роты был ранен, часть солдат убита, остальные ранены. Остался невредимым один агитатор.

Немцы отступили недалеко, они окопались на высотке западнее железной дороги Ленинград –Дно – Новосокольники.

В нашей роте остались всего девять человек, из офицеров фельдшер, агитатор и я, два повара, два ездовых и два штрафника – мой помощник Миша и старшина.

Однако нас не спешили расформировывать, а приказали занять оборону немного севернее около железной дороги. Участок нашей обороны длиной около километра находился западнее полотна железной дороги метров за триста. Дорога проходила по широкой низине, очевидно, где-то была речка. Западнее высоты занимали немцы, а наша передовая шла как раз посредине этой долины.

Общими силами оборудовали две огневые точки метров за четыреста одна от другой, но местность между ними просматривалась. Установили в них ручные пулеметы. Сделали небольшие блиндажи- окопы для укрытия и отдыха. Одну точку занял агитатор и один ездовой, другую – фельдшер со старшиной.

Метров на триста в тыл на восточном склоне были расположены бывшие немецкие землянки. Одна большая высоко на горке, а две поменьше внизу около насыпи железной дороги на расстоянии метров двести друг от друга. Я с Михаилом решил занять небольшой блиндаж около насыпи, он более скрыт от противника, а кухню и лошадей поставили около другого, там был небольшой лесок. Когда-то там, очевидно, была будка железнодорожного сторожа. Вот так мы устроились на новом месте, и стали нести оборону.

Боевых действий почти не было, отдельные артналеты с немецкой стороны, иногда бросали тяжелые мины из миномета, которые наши солдаты называли «Ванюшей». Выстрел сопровождался своеобразным скрипом, затем мощный взрыв, аж земля содрогалась.

Я засел за оформление документов на раненых, их всех должны были реабилитировать, выписать на каждого специальное удостоверение об искуплении вины кровью. На убитых, а их около сорока человек – извещение о смерти родственникам. Все эти документы мой помощник относил в штаб полка для отправки по назначению. Он же приносил из штаба разные приказы и указания. Телефонной связи у нас не было.

Штаб армии запросил донесение о боевых действиях роты. Я написал подробно без прикрас все события двух суток. Описал подробно действия командиров, обстановку, потери. Исписал четыре листа бумаги. После этого долго никаких указаний и распоряжений не поступало.

Как ни спокойна было обстановка на нашем участке, однако шла война и фашисты не забывали подбрасывать нам снаряды. Их наблюдатель видел все. Однажды в ту землянку на горе пришла группа разведчиков, человек семь или восемь в белых маскхалатах. Выпал как раз снег. Зима в тех местах неустойчивая, то снег, то дождь.

Решили, видимо, отдохнуть или дождаться ночи. Не успели они расположится, как полетели снаряды по этой землянке. Мне все было видно. Сначала разведчики сидели тихо, не подавая виду. Но вот один снаряд разорвался на крыше (крышей служил бревенчатый накат, засыпанный землей). Полетели земля и щепки. Тогда солдаты из землянки врассыпную. После этого обстрел прекратился, а разведчики пошли искать другое укрытие.

Осталось нас немного, но готовить пищу приходилось в походной кухне. Как-то повар, потеряв бдительность, раскочегарил котел сырыми дровами, из трубы повалил густой белый дым, который хорошо был виден на фоне лесочка. Сейчас же последовал артналет. Один снаряд угодил в повозку, к которой были привязаны лошади. В результате погибли две лошади, и была разбита в щепки повозка. Люди, к счастью, не пострадали. Когда две другие лошади оторвались и разбежались в разные стороны, а ездовые стали их ловить, обстрел прекратился.

И вот в первых числах февраля 1944 года мы получили приказ. Наша рота отзывалась с передовой в штаб тыла армии для расформирования. Погрузили мы свои нехитрые пожитки на уцелевшую повозку, прицепили к ней кухню и прибыли в назначенный пункт. Наше место на фронте занял укрепрайон.

По прибытию на двоих штрафников я написал документы об освобождении, как отбывших в штрафной роте три месяца положенного срока. Сдал дела, отчитался по денежному довольствию, и пошел в госпиталь по направлению нашего фельдшера.

Обитая по немецким землянкам, я подхватил какую-то заразу – кожное заболевание. На руках и ногах с внутренней стороны красные пятна, прыщи и сильный зуд. Сначала меня лечили от чесотки, но потом установили, что это не чесотка и направили в кожно-венерическое отделение, которое располагалось в другой деревне.

Заведующий эти отделением, опытный врач, установил, что у меня красный лишай, и назначил лечение, натирался два раза в день двумя мазями. Больных было немного 15-18 человек, жили все вместе в одной избе, спали на нарах. Болезни у всех были разные. Несколько человек с гонореей, а остальные с кожными заболеваниями.

Вообще надо сказать, что на фронте люди болели мало, несмотря на отсутствие всяких человеческих условий. Скажу про себя, до войны то горло заболит, то кашель, болел ишиасом и т.д. А на фронте вот впервые обратился к врачу, да и то грешу на немецкую заразу, в их землянках то вшей наберешься, то еще чего. Вот уже больше года, как я мотаюсь по частям действующей армии, в зимнее время ноги постоянно мокрые, спать иногда приходится прямо около костра на снегу или в окопе, по нескольку дней без крыши над головой, то снег, то дождь. И ничего.

Лечение закончено, направляюсь в отдел кадров армии. Штаб армии к этому времени переехал на значительное расстояние от госпиталя. Армия перешла во 2-ой Прибалтийский фронт. Шел пешком по дороге, пришлось заночевать. Проходя по сгоревшей деревне, зашел в уцелевшую избу, в которой не было ни дверей, ни окон, хорошо, хоть крыша есть, примостился в уголку на соломе, очевидно, до меня эта солома уже служила кому-то постелью.

На территории, где вела бои наша армия, до войны было очень много небольших деревень по десятку-два домов. Но во время войны почти все деревни были сожжены, а на месте их торчали русские печи с высокими трубами. По карте значится деревня, а фактически пепелище.

20 февраля 1944 года

2-ой Прибалтийский фронт, 100 стрелковый корпус,

освобождение г.Полоцка, Прибалтики, Румыния,

День победы, г. Николаев

По прибытию в отдел кадров сразу получил назначение на должность казначея управления 100 стрелкового корпуса. В финансовом отделе получил небольшой инструктаж, кое-какие бланки учета, и на попутной машине добрался до сгоревшей деревни, где в нескольких уцелевших домах размещался штаб корпуса.

Представился начальнику штаба, в подчинении которого буду работать. Полковник Новиков, средних лет, полный мужчина произвел на меня неплохое впечатление. Он распорядился: «Будете размещаться и работать в АХЧ (административно-хозяйственной части), примите дела у лейтенанта и приступайте к работе».

С трудом разыскал это АХЧ, размещалась она в риге – это помещение для сушки снопов, в нем нет окон, только низкий лаз к топке и отверстие для загрузки снопов. В углу за небольшим столиком, если так можно назвать четыре кола, на которых лежит столешница от старого стола, сидели два солдата, и работали при свете горевшей гильзы. Это были писаря, один молодой, а второй пожилой, лет пятидесяти. На мой вопрос о казначее пожилой сказал, что он должен сейчас прийти, подождите. «Где же он работает? – А где придется, да он почти и не работает, недавно назначили, за февраль деньги еще не выплачены, и очевидно, ведомости еще не составил».

Через некоторое время явился с вещмешком за спиной немолодой лейтенант. Спрашиваю его: «Где же Ваш сейф, дела? - А вот все в мешке, давайте принимайте, а то я с этим делом не знаком, никогда не приходилось сталкиваться. Пойду в полк, там буду служить на своем месте».

Так я приступил к исполнению новой должности в новой части.

Немного о материальном обеспечении. Должность завделами - казначея по зарплате приравнивалась к командиру взвода, должностной оклад которого был 600руб. Этот оклад я получал все время, пока был в тылу на формировке. По прибытию на фронт в действующую армию офицерам и всему личному составу в истребительно - противотанковых частях выплачивался двойной оклад и 25% полевых денег. Кроме того, сверх двух лет службы на должностях офицерского состава выплачивалось процентная надбавка за выслугу лет: за 2 года – 5%, за 5 лет - 10%, за 10 лет – 15 % и т .д. до 30%. Я за выслугу лет стал получать в конце 1944 года.

После расформирования артиллерийского дивизиона я работал в саперной роте, которая входила в состав ударной армии, где так же весь личный состав получал двойной оклад. По воинскому званию тогда не выплачивалось. Эту надбавку ввели в 1946 году после войны.

Постоянному офицерскому составу штрафных рот также был положен двойной оклад, хотя 21 армия не была ударной.

По прибытию в корпус, пока он находился в составе 22 армии, я получал оклад в одинарном размере. Через некоторое время корпус вошел в состав ударной армии, и оклад удвоился. Так что деньгами нас не обижали. Половину денег я высылал по аттестату матери, остаток расходовал в военторге. Остаток – это за минусом подоходного налога и удержаний по займу. Как правило подписка была оформлена не менее, чем на месячный оклад. По правде сказать, деньги на фронте расходовать было негде. Все оставляли себе самую малость, больше высылали домой или зачисляли на вклад.

Работа в новой части была мне знакома, но масштабы тут были другие. Количество офицерского состава такое же, как в полку, и рядового состава немало, комендантская рота, трофейная команда и др. Прежде чем составить ведомость, нужно было опросить всех, куда кому зачислять деньги: на вклад, перевод по почте или выдать на руки. После этого, составить список вкладчиков, ведомость почтовых переводов и раздаточную ведомость. Со всеми эти документами поехать в финотдел армии на проверку.

Тут же где-то неподалеку размещалось отделение полевой почты и полевое отделение Госбанка, эти учреждения всегда были при штабе тыла армии. На почте сдаю переводы, в Госбанке – вклады и получаю наличные деньги примерно тысяч восемнадцать – двадцать, ложу в вещевой мешок и в часть. Расстояние почти всегда не менее 30-40 км, иногда пешком, иногда на попутном транспорте.

И так каждый месяц. Специально за деньгами транспорт почему-то не выделялся, да его свободного, то и не было, разве, что лошади, да и то почти всегда заняты. Так что вот пешком или какой шофер подвезет. Попутного транспорта было много и в ту, и в другую сторону, только дороги не всегда были гладкими, а наоборот, больше грязные. Вообще, грязи помесил я предостаточно за весь период нахождения на фронте. Если воинские части, в которых я служил в 1943 году, в основном, стояли в обороне, то в 1944 году началось общее наступление нашего фронта. Период был такой, что все части находились в движении, задерживались на одном месте недолго. Бывало, придешь в финотдел армии по старому адресу, а он уже переехал на новее место. Начинаешь догонять. Пока дела сделаешь, приезжаешь в свою часть, а ее тоже нет на старом месте, опять в погоню.

Такое частое перемещение немного затрудняло работу, однако воспринималось с радостным удовлетворением. Если штабы двигаются на запад, то значит идет успешное наступление, гоним фашистов. Иногда это продвижение было настолько стремительным, что нам почти каждый день приходилось переезжать со своим хозяйством на новее место за 30-40 км.

В новой части обстановка и условия службы по сравнению с предыдущей службой были другие. Все-таки штаб соединения находился почти всегда на некотором расстоянии от передовой, сюда не так часто долетали снаряды и мины. Хотя потери личного состава все равно были. Офицеры по долгу службы выезжали в подчиненные части на передовую, а передовая всегда требовала жертв. Мне не раз приходилось участвовать в похоронах тех офицеров, которым еще вчера выдавал денежное содержание.

Размещались мы по-всякому. Весной, когда еще было прохладно и сыро, искали какой-нибудь сарай или подвал. Если удавалось найти что-то подходящее, считали, что повезло. Иногда использовали землянки, используя парели для машин или танков, вырытые передовыми частями (парель – это углубление в косогоре для укрытия машин).

У моего предшественника не было ничего, на чем и чем можно было работать. Пришлось обзаводиться. Первым делом подыскали легкую столешницу. На складе армии получил небольшой железный ящик. В какой-то разрушенной конторе нашел неплохие счеты. Для освещения по вечерам приспособил артиллерийскую гильзу.

По прибытии на новее место в считанные минуты устанавливается стол на четырех кольях, какой-нибудь ящик вместо стула и за работу.

С первых дней у меня со всеми сложились хорошие отношения. Я не помню, чтобы я с кем-то поссорился или кто-то в чем-то меня обвинял. Свои обязанности я выполнял хорошо, со стороны ревизоров не было никаких замечаний.

Из высшего командования я почти никого не знал. Одно время помню, что нашим фронтом командовал генерал Баграмян. Конечно, полководцев, командующих фронтами, мы знали из печати. Такие имена как Жуков, Василевский, Конев, Рокоссовский, Говоров, Ватутин и др. были известны всем.

Командиром нашего корпуса был генерал-майор Михайлов. Это был спокойный, выдержанный человек средних лет, очень внимательный к подчиненным. Когда я заходил к нему по служебным делам, он принимал меня с словами «А, начфин, заходи», откладывал все дела, и занимался со мной. Правда, я не лез к нему, когда знал, что ему не до меня. Это один из самых человечных военных начальников, с которыми мне приходилось иметь дело.

Заместителем был генерал-майор Конченя. Это очень старый человек, наверное, за семьдесят, нервный и своеобразный. Заместители по политчасти – они же начальники политотдела часто менялись, не помню ни одного. Заместитель по тылу полковник Аппель – латыш по национальности, тоже старый, около семидесяти лет, кадровый офицер. Из числа офицеров штаба было много пожилых людей, призванных из запаса.

Начальник АХЧ ст.лейтенант Коробейников также был призванный из запаса, несколько высокомерный, честолюбивый человек средних лет, был дружен с начальником ОВС (обозно-вещевого снабжения) ст.лейтенантом Занцевым. А этот молодой высокий худощавый брюнет кавказского типа с добродушным характером, прежде был старшиной-сверхсрочником. Их дружба держалась на том, что один был ведущий, в другой ведомый, и это удовлетворяло обоих. Они всегда размещались вместе, часто понемногу выпивали, и вели между собой откровенные разговоры.

Несмотря на свое служебное положение, я не сдружился с ними. Мне импонировали два рядовых писаря, с которыми я нашел общий язык. Сначала, правда, они осторожно шли со мной на откровенные разговоры, но со временем эта осторожность исчезла.

Старший писарь молодой парень Николаев Иван был нездоров на ноги и поэтому попал в писаря. Довольно грамотный с хорошим почерком, писал быстро, был начитан, все свободное время проводил за чтением книг, и как мне кажется, вел дневник, что-то часто писал в общей тетради, чего не делал я, и о чем сейчас очень сожалею.

Второй писарь рядовой Брагин – пожилой, лет за пятьдесят, сибиряк, имел высшее образование. Где-то, кажется в Красноярске, окончил лесотехнический институт и работал в лесохозяйственном учреждении. Очень своеобразный и интересный собеседник. Была у него одна странная привычка, он никогда не разувался, спал в сапогах, утром перемотал портянки, и опять на сутки. Когда мы подтрунивали по этому поводу над ним, он отшучивался.

С этими солдатами я делил досуг и все походные трудности фронтовой жизни. Вместе мы оборудовали свои рабочие места, грузили, разгружали имущество, строили землянки и др.

Кроме писарей было два повара, два кладовщика и старшина, который, в основном, занимался экспедиторскими делами. Весь этот коллектив был призван обеспечивать личный состав управления корпуса: кормить, одевать, снабжать деньгами, вооружать личным оружием.

С наступлением весны 1944 года началось быстрое наступление. Все двигалось, дороги во всех направлениях к фронту были заполнены машинами, тракторами с орудиями РГК, подводами. Шли и ехали солдаты.

Но враг отступал неравномерно, фронт останавливался на несколько дней, а то и недель. Это было, в основном, перед крупными городами и населенными пунктами, где у немцев были построены долговременные укрепления в несколько линий.

Из многочисленных остановок запомнились некоторые. Дело было в начале лета. Наш штаб расположился в небольшой лощине или балке, поросшей густым еловым лесом. Было много ягод черники. Задержались на этом месте больше недели. Летом хорошо, маскировки особой не требуется, помещений никаких не строили, все было укрыто под пологом леса, прямо под открытым небом шла работа. Офицеры оперативного отдела на огромном столе из-под настольного тенниса чертили на карте с телефонной трубкой и цветными карандашами в руках свои военные знаки. На карту постоянно наносилась обстановка, положение частей своих и противника. В разведотделе допрашивали пленных, повара варили обед и т.д.

Я, как всегда согласуясь с числом месяца, готовил свои денежные документы, составлял ведомости на денежное содержание, так как подошел срок выплаты. В назначенный день всем, кто находился в штабе произвел выплату. Оставалась группа офицеров во главе с командиром корпуса, которые вот уже целую неделю находились на КП (командном пункте). Такое положение случалось часто. В этом случае я договаривался со старшиной, чтобы вместе с ним съездить, когда он поедет туда с продуктами.

Откровенно говоря, никому там, на КП денег не требуется, идет война, люди находятся под пулями и снарядами, но есть порядок и его необходимо выполнять. С меня по финансовой линии строго спрашивали работники финансового отдела армии.

В это время шли упорные бои за г.Полоцк. Противник построил укрепления: доты, дзоты, несколько рядов траншей, и трудно было его оттуда выбить. Кроме того, поддерживаемый авиацией, противник часто переходил в контратаку.

Старшина запряг лошадь в одноконку. В АХЧ было две автомашины : «ЗИС» и «Студобеккер», и две подводы: парная и одноконная. Нагрузил на повозку, и мы поехали с ним на КП. Расстояние было небольшое, километра полтора- два, сначала ехали лесочком, потом предстояло проехать по открытому полю. В конце поля была небольшая возвышенность, у военных принято называть их высотками. На вершине этой высотки и было КП. Это была просторная землянка; на потолке, точнее вместо потолка – три наката бревен: один ряд вдоль, другой –поперек, а сверху все засыпано землей, около самой землянки – окопы в ту и другую стороны вдоль фронта в рост человека. Вход в землянку - с окопа.

Спереди, в сторону противника – открытая ровная местность – поле, а за полем в лесочке, окопы немцев.

По мере приближения к передовой гул боя все усиливался, слышалась трескотня пулеметов, разрывы снарядов и мин. Когда мы выехали из лесочка в небе показалась эскадрилья «юнкерсов», четыре самолета. Летели невысоко, было видно ребристые серебристые фюзеляжи и кресты на крыльях. Вот первый самолет ложится на крыло, и в пике прямо на линию наших окопов немного правее КП. Свист бомб и содрогается земля. За первым самолетом пикируют и остальные. Грохот разрывов заглушает все, давит на уши, земля содрогается от взрывов.

Мы со старшиной соскочили с телеги, упали рядом в борозду. Лошадь немного беспокоилась, но старшина не выпускал из рук вожжи. Надо сказать, что фронтовые лошади привыкают к стрельбе, и на артиллерийскую канонаду не сильно реагируют. Но боялись мы напрасно, атака была на линию окопов и минометную батарею, которая находилась правее КП. Бомбы упали от нас метров за сто и более, а казалось, что они летят прямо на нас. Причинив небольшой ущерб, самолеты улетели. Был поврежден один крупнокалиберный пулемет и несколько человек контужено. Солдаты научились прятаться от бомбежки, тем более, что можно было заранее укрыться.

После налета стрельба и шум боя не утихли, а наоборот, усилились. Мы, оставив лошадь в лесочке, прыгнули в окоп, а там уже шла интенсивная стрельба из автоматов и пулеметов. Я заскочил в землянку, не успел козырнуть, услышал голос генерала Михайлова: «А вот и пополнение, берите автоматы и в бой, видите немцы атакуют». Когда я с автоматом ППШ подбежал к брустверу, то увидел на поле недалеко перед окопами темные точки, передвигающиеся небольшими перебежками в нашу сторону. Немецкие солдаты под сильным огнем не могли встать в рост, а больше ползли, а из лесочка, где были их окопы, выползали все новые фигурки черных, как мне казалось, мишеней, которые стреляли, это было видно по вспышкам, как будто вспыхивали искорки.

В промежутке между очередями автоматов, было слышно, как в землянке генерал что-то кричит в телефонную трубку. Через несколько минут через наши головы зашипели снаряды и мины. Поле покрылось взрывами, вверх полетели комья земли и тучи пыли, атака немцев захлебнулась, и они отступили, оставив на поле десятка полтора или два трупов.

После того, как утих бой, генерал позвал меня: «Ну, давай начфин, что там у тебя, видишь, как мы тут живем, немцы беспокоят, язви их в душу». Оформив все денежные дела, оставили повару продукты, мы собрались в обратный путь. С нами поехал один майор по делам в штаб. По дороге я спросил его, как же так получилось, что КП корпуса оказалось на передовой. «Очень просто», - ответил он, «немцы яростно сопротивляются, КП дивизий находилось одно правее, другое – левее нас, мы оказались на стыке дивизий, точнее, позади стыка, и до фронта до КП было полтора-два километра. При очередной контратаке немцам удалось прорвать фронт как раз на стыке дивизий, они ввели в действие авиацию и артиллерию. Хорошо, что генерал держал в резерве около своего КП один полк, он и остановил наступление немцев, ну и артиллерия помогла. Надеясь на резервный полк и артполк, генерал не стал переносить КП в тыл, и очевидно, правильно поступил. Вот так и пришлось нам повоевать по настоящему, а то все – на картах. Но теперь немецкое сопротивление ослабло. Наша правая дивизия, как сообщили по телефону, только что продвинулась вперед». А на второй день мы узнали, что наши заняли Полоцк.

Появились сообщения о том, что Верховный Главнокомандующий объявил нашим соединениям, в том числе и нашему корпусу, благодарность, которая записана в личное дело офицеров. В мемуарах маршала Баграмяна есть такие строки: «На фронте 4-ой ударной армии тоже был достигнут значительный успех. В результате ввода переданного армии из резерва Ставки 100 стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор Д.В.Михайлов, левофланговые соединения армии продвинулись на 20 километров, а их передовые части завязали бои на окраине Полоцка» (глава шестая, операция «Багратион»).

Еще через пару дней мы погрузились на свои грузовики, и двинулись на запад, приближаясь к старой латвийской границе. Когда мы пересекли бывшую латвийскую границу, мне бросилась в глаза разница в постройках. Граница проходила в этом месте по небольшой возвышенности, и было хорошо видно впереди хутор: усадьбу латвийского земледельца или землевладельца. Белый каменный дом под красной черепичной крышей, хозяйственные постройки, тоже каменные или кирпичные под черепицей. Выглядело это все аккуратно и красиво, как на картинке.

Позади была видна уцелевшая небольшая дворов пять-шесть деревушка Калининской области, избы деревянные черные, все постройки полуразвалившиеся, тоже черные. Как тут не вспомнить Пушкина : «Ни огня, ни черной хаты…».

Раньше мое представление о деревне в Сибири было таково, что это самая глухая, некультурная деревня. А деревня в России да еще между двумя столицами – Москвой и Ленинградом – должны быть культурной, красивой, чистой. Но когда я побывал в нескольких деревнях и избах, мне пришлось разочароваться.

В деревне, где я родился и вырос, да и в соседской, избы снаружи, конечно, черные, так как дерево на солнце со временем чернеет, тем более, что постройки стоят пятьдесят, а то и все сто лет. Но внутри избы стены и потолки белятся известью, и помещение приобретает уютный вид. Тут же внутри избы стены такие же черные, а может еще чернее от времени и копоти.

Все познается в сравнении. Когда живешь в одних условиях, не замечаешь недостатков, которые тебя окружают. Так происходило и в моем сознании. Жил в сибирской деревне, все казалось вроде нормально – так и надо. Увидел хуже обстановку, сравнил и оценил, что это хуже, а когда посмотрел на крестьянскую усадьбу латыша, то понял, что мы простые сибиряки устраивали свое жилье плохо, никакой заботы об удобствах и благоустройстве, несмотря на возможности, не хватило знаний и лучших образцов для подражания.

Теперь мы едем по дорогам Латвии. Дороги здесь несколько лучше, с твердым покрытием, правда, очень узкие, но сеть их гуще. Это объясняется тем, что сельское хозяйство Латвии исключительно хуторское. Каждый крестьянин селился на своей земле, таким образом, крестьянские усадьбы разбросаны по всей территории республики. Административные поселки (волости) тоже небольшие, как правило, расположены на пересечении дорог.

Пришлось побывать в нескольких городах: Даугавпилс, Екобпилс, Ялгава. Если посмотреть на карту, то можно проследить наш боевой путь. Несмотря на некоторые разрушения, впечатление такое, что это очень уютные, я бы сказал, миниатюрные города. Дома – особняки красивой архитектуры, небольшие аккуратные, много маленьких магазинчиков в нижних этажах. Магазины в то время не работали, витринные окна пусты и частично разрушены. Людей в городах почти не было. Население только возвращалось из лесов и других укрытий.

В Латвии местность более ровная, чем в Калининградской области, и наличие густой сети дорог дает возможность пользоваться велосипедами, поэтому на дорогах много велосипедистов.

Но все это - между прочим, война не окончена, противник огрызается, нет, нет, да и переходит в контратаки. Пушки и минометы продолжают обстрел наших позиций и хуторов, в которых расположились различные армейские и другие воинские подразделения.

Как то мы остановились в разрушенном хуторе. Дом разбит, надворные постройки – одни стены, остановка была временной, раннее утро, развели костер, и как всегда, возле него собралась группа солдат и офицеров. Как сейчас помню, один солдат средних лет из комендантской роты – балагур, что твой Теркин, рассказывал разные прибаутки: «Дайте мне бумажки закурить Вашего табачку, а то у меня спичек нет». Кто-то дал ему газету «Известия». «А какая разница между газетами «Правда» и «Известия» ?. По содержанию в то время эти газеты мало чем отличались одна от другой. Намек был именно на это, но рассказчик обратил все в шутку : «Самая главная разница для курильщиков в том, что «Правда» рвется вдоль строчек, а «Известия» - поперек. Посмеялись, дымя цигарками, и тут сообщили, что нам приказано переехать в другой хутор, названия уже не помню. На карте все хутора имели названия, в основном, по фамилии владельца.

Этот хутор был недалеко, с километр или два. Большой хутор, усадьба не разрушена. Дом каменный, амбары, сараи. Комендантская рота и трофейная команда остались в том разрушенном хуторе. Только мы отъехали, через каких-то 10-15 минут по хутору ударила немецкая артиллерия. В результате этого артналета погибло пять человек, в том числе и тот солдат – балагур, несколько человек было ранено. На войне смех и смерть рядом, жалко было всех, но того парня – особенно.

Не успели мы расположится на новом месте, как по усадьбе немцы открыли артиллерийский огонь. Часть снарядов не разрывалось, тогда говорили, что это болванки, не знаю, в чем здесь смысл. Оставаться на дворе было опасно, попрятались, кто куда. Я, ездовой Губин, пожилой мужик, работал на парной подводе, машинистка Лида (в армии к этому времени появилось много девушек, работали писарями, поварами, телефонистками и т.д.), почтальон – молодой солдат, только что принес почту, письма, газеты, заскочили в пустой сарай. Стены у него были каменные, крыша на деревянных стропилах – дранка. Снаряды рвались недалеко, мы надеялись на каменные стены. Но вот раздался оглушительный взрыв у нас над головами. Снаряд попал в стропила, и там на крыше разорвался. Полетели дранка и щепки. В ушах звон, ничего не слышно. Стоявший около меня Губин упал, почтальон начал бегать по сараю, и полез в небольшую дыру в задней стене. Лида – молодчина не растерялась, сразу к Губину, разорвала индивидуальный пакет, кричит мне, а я не слышу, потом догадался – помоги. Расстегнули шинель, разорвали гимнастерку, рана тяжелая - осколок в грудь. Перевязали, положили на его же повозку, и отправили в медсанбат вместе с почтальоном, у него оказалось легкое ранение в руку. По дороге Губин скончался – жалко старика. А я отделался тем, что осколок продырявил мне шинель немного выше колена.

После этого артналета немцы открыли интенсивный минометный огонь по передовым частям, было видно, как поднялась пыль от взрывов. В штабе стало известно, что часть подразделений оставили передовую и отходят. Вскоре на дороге к нашему хутору показалась группа солдат, человек двадцать, как говорится, «драпали» в беспорядке. Зам. командира корпуса генерал–майор Конченя с палкой вместо посоха вышел на дорогу встречать молодчиков. «Стой, Вы куда?”, Увидев генерала, солдаты остановились. Один, более смелый, стал оправдываться, что командир их погиб, рядом никого нет, связи нет, вот и решили отойти, а немцы заняли наши окопы. «Нет там никаких немцев, кругом, шагом марш!» Когда пришли к окопам, то они были пусты: «Где же немцы, эх Вы трусы». Генерал назначил из них командира, а потом в штабе полка приказал наладить с ними связь. Несмотря на отдельные случаи такой паники, части продвигались вперед.

В этом хуторе мы не остались, так он был сильно открыт в сторону противника, находился на высоте и все время подвергался обстрелу. Потеряв несколько человек, переехали в другое более защищенное место.

В этот раз почтальон принес мне из дома письмо. Мать жила в Иркутске. Сестра Нина уволилась из армии, у нее родилась дочь Надя. Брата Левку забрали в армию, служит в Монголии, совсем еще молод. Иван – в действующей армии. От Валентины, после того, как ее призвали в армию, нет писем и никаких известий.

Вскоре после Полоцка был взят Даугавпилс (Двинск) – крупный промышленный центр и железнодорожный узел Латвийской ССР, за взятие которого также была объявлена благодарность Верховного Главнокомандующего т.Сталина с занесением в личное дело.

После этих боевых успехов много офицеров, сержантов и солдат было представлено к награждению правительственными наградами. Когда начальник АХЧ Коробейников представил командиру корпуса генералу Михайлову список на представление к награждению, то генерал сам добавил несколько человек, в том числе и меня к награждению орденом «Красной звезды». Так я в августе 1944г. получил этот орден. В приказе было сказано: «наградить за добросовестное и образцовое выполнение своих обязанностей на фронте борьбы с немецкими захватчиками». А через некоторое время пришел приказ о присвоении мне очередного воинского звания «старший лейтенант интендантской службы».

Как-то вскоре после этого инспектор политотдела спросил меня: « почему ты не вступаешь в партию?». К компартии я всегда относился положительно. Еще в детстве видел, как деревенские коммунисты старались изменить жизнь в лучшую сторону крестьянскую жизнь. По инициативе партийной ячейки в селе был создан ТОЗ – товарищество по совместной обработке земли; культурный и просветительский очаг – изба – читальня, комсомольская ячейка и др. Отец мой с первых дней после возвращения из германского плена состоял членом РКП, а позже вступила в партию и мать, правда, впоследствии она механически выбыла, коммунистка из нее не получилась.

В части я тогда находился около шести месяцев, следовательно, меня все знали не более этого времени. Однако, это не помешало получить рекомендации и первичная парторганизация приняла меня на льготных условиях. Во время войны были такие условия, когда для проявивших себя в боях стажи были сокращены. Решение это должна была утвердить партийная комиссия, но парткомиссия решение собрания не утвердила. Председатель комиссии сказал: если бы Вы были ранены, тогда можно было бы применить льготные условия». Предложили оформить вступление на общих условиях. Но такой возможности у меня в то время не было, она появилась позже в 1946 году, сейчас жалею, что упустил эту возможность.

Все лето 1944 года с боями продвигались вперед на запад по латвийской территории. На одном месте задерживались ненадолго. Изредка приезжала кинопередвижка, тогда, если удавалось попасть на сеанс, на полтора часа забывалось все, несмотря на слышимый грохот разрывов снарядов и мин.

Самым приятным моментами, ослабляющим нервное напряжение на фронте, это когда смотришь кино или моешься в бане. У нас в комендантской роте этим ведал один нестроевой солдат некто Рафалович. Обязанности свои он выполнял отлично, баньку топил жарко, с паром, правда, бани на пути попадались не так часто.

Еще был один специалист в трофейной команде - узбек с одним глазом – замечательно варил плов. Всегда, когда была возможность сварить плов, делал это он, а не повара. Это был настоящий плов.

Недавно я прочитал мемуары Маршала СССР Баграмяна, особенно меня заинтересовала вторая книга «Так мы шли к победе». Будучи на фронте я знал, что этот генерал командует соседним фронтом, и даже наш корпус одно время был под его командованием.

К сожалению, в книге 100 стрелковому корпусу посвящена всего три строчки. Это как раз тот момент, когда шли бои за г.Полоцк. Оказывается, перед этим мы находились в резерве Ставки Верховного командования, а когда началась операция «Багратион», наш корпус был введен в бой в составе 4-ой ударной армии.

В дальнейшем наше соединение находилось в составе 2-го Прибалтийского фронта под командованием генерала Еременко.

Из воспоминаний Баграмяна видно, что более активные боевые действия осуществлял 1-ый Прибалтийский фронт. Действия 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов были менее активными, соответственно и силы у этих фронтов были значительно слабее, чем на главном направлении.

Однако, немцы не хотели без боя оставлять захваченные территории. Они яростно цеплялись за нашу землю, и сами никогда не отступали. Их нужно было выбивать по всему фронту.

Осталась в памяти такая картина. Недалеко от дороги стоит полуразрушенный хутор, но дом целый. Наша АХЧ должна была расположиться в этом доме. Когда мы подошли к дому, то недалеко от него обнаружили два трупа наших солдат, оба лежали в борозде, а в конце этой борозды была пулеметная точка немцев. У солдата, который лежал сзади, в руке граната, не успел бросить. Очевидно, смельчаки решили или им приказали уничтожить пулеметную точку в ночное время. Поползли они на бросок гранаты, но были замечены, и погибли под огнем немецкого пулемета. Ночью немцы постоянно запускали осветительные ракеты.

Лето кончалось, наступала сырая, дождливая прибалтийская осень и зима. Бои шли под Ригой, наше направление южнее Риги, так и не пришлось побывать в этом городе. Ближе к Балтийскому морю местность более лесистая, преобладает хвойный еловый густой лес, много болот, озер. Чувствуется близость к морю. Хутора более бедные, почти в каждом устройство для копчения рыбы, такой большой кирпичный или глиняный очаг с широкой трубой, похож на большой камин. Земельных угодий мало, жители промышляют рыбой.

Зима прошла также в бесконечных переездах то на запад, то на север. 1-ый Прибалтийский фронт вышел к Балтийскому морю, окружил г. Кенисберг. Войска нашего фронта освободили Ригу и заперли немцев на Курляндском полуострове.

Где-то в конце февраля или в начале марта 1945 года управление корпуса на какой-то маленькой железнодорожной станции погрузилось в товарные вагоны и мы поехали, куда -?

Сначала мы думали, что нас везут на запад. В это время шли бои уже в Германии. По карте было видно, что едем пока на юг, продвигаемся сравнительно быстро. Однако, что-то на запад не поворачиваем, а по-прежнему поезд идет в южном направлении. Сейчас не помню, какие станции проезжали, заполнился только Бердичев.

Потом пошли румынские станции и города. Выгрузились где-то недалеко от г. Плоешти. Своим ходом объехали окружной дорогой г.Бухарест и остановились примерно в 40 км от Бухареста в деревне Летковска. Помню, когда ехали вокруг Бухареста, то встречные жители радостно нас приветствовали, махали руками, что-то кричали.

Штаб расположился в помещичьей усадьбе в центре села около церкви. Большой двухэтажный дом, много комнат, в них разместилось начальство и отделы штаба. Обширный двор, длинный двухэтажный сарай или амбар для хранения кукурузы – пустой, в нем у нас была столовая. Часть офицеров разместилась на квартирах у крестьян.

Мы с писарями заняли рядом у румына небольшую комнату с глиняным полом. Леса в Румынии мало, дома крестьяне строят из акациевых жердей, из них делают каркас, который заплетают камышом или другими тонкими прутьями, и облепливают с обеих сторон глиной.

В комнате был стол и несколько табуреток или скамей, условия для работы были. Интересно, что когда я считал на своих видевших виды счетах, хозяин смотрел с интересом и удивлением, он никогда не видел этого «прибора».

Деревня Летковска большая, наверное, больше сотни дворов, есть магазин, который держит частник – купец. Но мы, в основном, пользовались автолавкой военторга, в которой появились румынские вина и другие товары.

Одна из наших дивизий расположилась недалеко от деревни в акациевом лесу около небольшой речки. При выезде из Латвии мы снялись с довольствия в штабе тыла армии и прикрепились по снабжению к этой дивизии. Все тыловые службы ее размещались по – лагерному, в палатках и небольших блиндажах.

Как-то раз в праздник, кажется 1-го Мая, около нашей усадьбы была устроена небольшая эстрадная площадка – сцена, на которой выступала дивизионная самодеятельность. Народу собралось много, солдаты и местные крестьяне, молодежь. Выступали с песнями и танцами, разными шутками, в общем концерт имел большой успех. В связи с этим концертом мне запомнилась небольшая деталь. Среди присутствовавших была жена местного попа - попадья, молодая женщина. Во время концерта я наблюдал за зрителями, как они реагируют, ведь все выступления были на русском языке, несмотря на это румыны смотрели и слушали с большим интересом. И вот на сцене стали играть сценку из сказки Пушкина «О попе и работнике его Балде». Все смотрели, в том числе и попадья, но когда дело дошло до щелчков по поповскому лбу, попадья с подругой быстренько удалилась, а остальные продолжали смотреть и смеяться. Я тогда подумал, что наши и заграницей решили заняться атеистической пропагандой.

Церквушка в деревне небольшая, аккуратная и почти каждый день на ней звонят колокола. Очевидно, были пасхальные праздники. Помню, нас хозяин угощал вареным яйцом и чашечкой вина. Звонят в церкви немного по-другому, чем у нас. Сначала начинается частый стук в какую-то доску как барабанная дробь, а затем уже начинается сам звон. Но прихожан я видел очень мало.

Однажды как на культурное мероприятие желающих повезли на экскурсию в Бухарест. Город почти не разрушен, но это не наш город, а заграничный. На главной улице множество магазинчиков, кабачков, ресторанчиков. Пишу названия уменьшительными, так они действительно все очень маленькие, миниатюрные. Некоторые питейные заведения выставляют столы и стулья прямо на тротуар или небольшие площадки около домов.

Улицы не особенно широкие, есть красивые дома. Побывали мы в парке, который расположен посредине города, большой прекрасный парк, старые большие деревья, пруды с лебедями, много разных павильонов. Очевидно, что в мирное время здесь было очень многолюдно.

Затем пошли на дворцовую площадь. Смотрели смену дворцового караула. Сам ритуал уже не помню, но что-то было очень оригинальное. Площадь окружена домами красивой архитектуры. Королевский дворец и другие дома объединены как бы в комплекс, и создают законченный ансамбль вокруг площади. Мне, кроме Иркутска, Владивостока и Красноярска нигде не бывавшему, очень понравилась эта экскурсия.

Когда мы приехали в Румынию страной управлял король Михай. Его портреты, а также групповой портрет всей династии можно было увидеть чуть ли не в каждом магазине. Король Михай молод, ему 23-25 лет. Если судить по портрету, то очень интересный, даже можно сказать красивый парень.

Наше правительство наградило его орденом «Победы». На мой взгляд, это незаслуженная награда. Известно, что румынские войска участвовали в войне на стороне гитлеровской Германии. Румыны оккупировали Одессу, Николаев и другие города Украины. И вот, когда наши войска поднажали и немцы покатились обратно, а вместе с ними и румыны, тогда Михай решил выйти из войны.

Не знаю, есть ли его имя на мраморной доске в Георгиевском зале большого кремлевского дворца. По положению имена всех награжденных орденом «Победы» должны быть высечены на этой доске.

Если бы Михай остался у власти, в этом награждении может был бы смысл. Но демократические силы в Румынии распорядились по-другому. В то время помню, фигурировало имя Петру Гроза. Он и его единомышленники заставили короля отречься от престола. Погрузили его со всеми манатками в специальный поезд или вагон, и отправили в Швейцарию. Так закончилась монархия в Румынии. Кто знает, может наше присутствие и помогло свергнуть этого коронованного красавчика.

Спали мы в своей комнате на полу, подослав немного соломы, укрывшись шинелями, а вместо подушки был вещмешок. Хотя постель была не ахти какая роскошная, спали мы неплохо, можно сказать крепко. И вот в одно утро ранним –рано слышим стрельбу, какие-то крики, трещат автоматы, летят верх ракеты, выбегают во двор штаба, спрашиваем, что случилось, кричат «Победа, конец войны, ура!». Киевская радиостанция передала, что вчера в Берлине подписан договор о капитуляции немецкой армии. Радости не было границ, все поздравляли друг друга с Победой. Не забыли отметить победу и румынским рислингом – очень хорошее вино.

Война окончена, но служба продолжается. По служебным делам приходится выезжать в другие населенные пункты и города. Запомнилась поездка в приграничный с Болгарией город Джурджу на Дунае. Городок небольшой, уютный, на главной улице сплошь лавочки, буквально одна возле другой, все частные небольшие магазинчики. Впечатление, что все жители города торгуют, а кто же покупает, и, действительно, покупателей совсем не было видно.

Зашли мы в небольшой ресторанчик, даже трудно его так назвать, просто большая комната, столики, стойка, буфет. В углу около дверей сидят музыканты, играют в основном на скрипках, цимбалах, иногда, на аккордеоне. За стойкой бармен сразу засуетился, что прикажете. Нас было трое офицеров, и два сержанта. Заказали вино и что-то поесть. Но меня удивило другое, как только мы зашли, оркестр сразу же заиграл «Катюшу», и так было не один раз. Через сержанта, он говорил по-румынски, я спросил, почему они играют эту песню, может они думают, что мы не знаем и не слушаем другой музыки. Ответили, что им сказали, что эта мелодия у русских самая популярна. Пришлось разъяснить, что мы любим не только «Катюшу» и заказать другую мелодию, кажется, что-то румынское.

По вечерам кабачки наподобие этого заполняют рабочие и другой люд, и пьют вино. Возьмут кружку пивную или стакан, сидит, курит, разговаривает и тянет это вино.

На обратном пути нам встретилась группа веселых людей, все на ходу танцуют, музыканты играют. Наш переводчик сказал, что это свадьба. В средине толпы шли жених и невеста. Да, теперь можно было играть свадьбы.

Наступил июнь, лето, жара. Форма хотя и летняя, но на ногах сапоги, ноги почти все время потные, да еще общая полковая баня, подхватил я там грибок на ноги (эпидермофития называется). Пошел к врачу, положил он меня в медсанбат, стали лечить. Немного полечили, пришел приказ сниматься и своим ходом двигаться в Россию домой. Так и не долечив свою болячку выписался, немного лечил дорогой, но эта зараза такая, что мучаюсь с небольшими перерывами всю жизнь.

Сборы были недолги. Мы еще не отвыкли от походной жизни.

Если при выезде из Латвии нам не было известно, куда мы едем, пока не приехали на место, то сейчас, хотя и не официально, стало известно, что мы направляемся в г.Николаев; о том, что существует такой город, я до этого и не знал. О том, что есть г.Херсон, знал еще будучи учеником 3-го класса, а про Николаев не слышал. Но, тем не менее, мы туда едем, и уже нашли этот город на карте. Место очевидно неплохое, на берегу большой реки, недалеко от Черного моря, наверное, в окрестностях живописная природа.

Ехали до Николаева медленно, дивизии, обремененные войсковым хозяйством, часть имущества следовала на конных подводах, артиллерия на тракторах. Часть солдат шла в походном строю, за день проходили не более двадцати - тридцати километров.

Личный состав управления корпуса, в основном, ехал на автомашинах, и чтобы не отрываться от дивизий через определенное расстояние делал продолжительные остановки в крупных населенных пунктах или городах. Первая остановка была в румынском пограничном городе Галац. Мы с Исамбаевым Кадыром – начфином батальона связи, остановились на квартире у одной русской семьи. С Кадыром я познакомился еще в Латвии, мы сошлись с ним как коллеги по должности, но потом это знакомство перешло в дружбу. По национальности он казах, довольно грамотный, хорошо говорит по-русски. Мне с ним было приятно общаться как по службе, так и вне ее.

Так вот, хозяева наши – молодые бездетные супруги, выросли здесь в Румынии. Их предки эмигрировали до революции или от революции. Хозяйка гостеприимная, хорошо готовила, угощала нас овощным салатом благо время летнее, на рынке много овощей. В разговоре проявила большой интерес к жизни в России.

В этом городе много русских, что интересно, все они, кроме молодежи, сохранили манеру одеваться по-старинному, то есть так, как они одевались перед тем, как оказаться за границей. Женщины носят длинные широкие юбки, кофточки, мужчины – сапоги, рубашки-косоворотки с пояском поверх брюк и черные фуражки с блестящими лакированными козырьками, пиджак на рубашку. Прямо как в кино «Юность Максима».

Следующая остановка в Болграде. Жили несколько дней в украинской хате с земляным полом. Блох – масса, меня они кусали мало, но нашего писаря Ивана заедали так, что он не мог спать. Потом останавливались на несколько дней в Аккермане – сейчас он называется Белгород –Днестровский, и в Одессе стояли долго недели две. Расположились по-походному на окраине города в пустом полуразрушенном доме.

В послевоенной Одессе устанавливалась нормальная мирная жизнь. Но театры еще не работали. Что мне запомнилось, так это ресторан «Волна», он работал вовсю. Как-то зашли мы туда с Кадыром, я заказал суп с лапшой и что-то на второе, что уже не помню, но суп я запомнил. После нашей армейской кухни этот суп показался мне потрясающе вкусным, до сих пор помню вкус этого блюда.

Баловались мы тогда, конечно, водкой, никто не преследовал, была в этом отношении полная свобода действий.

В Одессе мы стали на финансовое довольствие уже в финансовом отделе Одесского военного округа (ОдВО). Сдали финансовые отчеты, получили новые учетные бланки мирного времени.

И вот последний отрезок пути Одесса - Николаев, дорога очень плохая, по большаку ехать совершенно невозможно. Благодаря сухой погоде ехали рядом по грунту, пыль поднималась сплошным облаком. По обочине дороги тут и там попадалась разбитая военная техника – немецкая и наша: пушки, танки, тягачи и др.

Подъезжаем к Николаеву, никаких живописных окрестностей, голая степь, деревья только в населенных пунктах. Сначала въехали в село под названием Варваровка, город на другой стороне реки. Ехали по наплавному деревянному мосту, сооружение как живое, прогибается под тяжестью машин, все через мост шли пешком.

Приехали в город вечером 4.08.45г. в помещение, предназначенное для штаба корпуса по ул. Декабристов,16. Сейчас в этом здании филиал Киевского института культуры.

Часть войск нашего корпуса дислоцировалась в г.г. Ананьеве и Котовске, а та дивизия, которая должна была размещаться в г.Николаеве, сосредоточилась в районе Варваровки. На следующий день намечалась торжественная встреча.

Утором 5 августа 1945 года в городе торжественно встречали воинов 3-го Украинского фронта. С Варваровского моста по улице Плехановской до улицы Советской и по ней до площади прошли колонны офицеров, сержантов и солдат с духовыми оркестрами. На тротуарах много народа, в основном, женщины и девушки, которые преподносили воинам цветы. На площади состоялся митинг.

Будучи в Румынии, мы, очевидно, вошли в состав 3-го Украинского фронта, который освобождал г.Николаев, поэтому нас встречали как освободителей города.

Так закончилась моя походная жизнь, продолжавшаяся ровно 4-ре года.

Хотя я не убил ни одного немца-фашиста, топтавшего нашу землю почти четыре года, и стрелял–то в него только один или два раза за всю войну, но я честно выполнял порученное мне дело. Горжусь, что участвовал в этой справедливой войне, и счастлив тем, что остался жив после такого кровопролития, неразумного побоища таких разумных существ на земле, как люди.