Неополькин Клим Николаевич

- Я не знаю, где и когда я родился. Даже не знаю, кто мои родители были. Вернее, я их просто не помню, потому что с сорок первого года меня воспитала армия.

- Даже год рождения свой не помните?

- Нет. Меня потом записали, будто я тридцать третьего года рождения, а сам я дату, когда родился, не знал. Это уже после войны я проходил в Махачкале медэкспертизу и вот тогда я обрел день своего рождения. Шестнадцатого октября сорок девятого года я проходил медэкспертизу и меня записали, будто я рожден шестого декабря тридцать третьего года. Дату они взяли, как говорится, «с потолка».

- Как так случилось?

- Мне было всего шесть лет, я был еще совсем пацаном, когда я попал в армию. Когда в сентябре сорок первого года немцы подходили к Смоленску, они его и соседние города сильно бомбили. И мои родители, видимо, погибли во время одной из этих бомбежек. В это время через те места отступали части Красной Армии и меня, в городе Починок Смоленской области, подобрали танкисты.

- Вы помните тот момент, когда началась война?

- Немножко помню только тот момент, когда нас начали бомбить. Не знаю, где были в тот момент родители, а я был на улице, играл. Когда вокруг все начало взрываться и рушиться, я испугался, растерялся и залез в какой-то погреб, где и просидел долгое время в страхе без еды и воды. В этот погреб случайно заглянул один сержант из отступающей танковой части и заметил меня, забившегося в угол. Он начал меня оттуда вытаскивать, а я был так напуган, что его всего исцарапал. Но он оказался сильнее и все-таки вытащил меня из погреба. Несет на руках меня, а другие солдаты увидели его расцарапанное лицо и смеются: «Эх, как он тебя разукрасил!»

- Вы все это время провели в подвале. А родственников у Вас не было, кто мог бы приютить?

- Я не помню. Наверное, не было. А, может, кто и искал меня, да я просто боялся вылезать из этого подвала. К тому же страх стер из моей детской психики все воспоминания о мирной жизни.

Спасибо танкистам, они не бросили меня там, в Починке, говорили: «А куда мы его денем?» Потом комиссар, в то время еще комиссары были, а не замполиты, мне говорит: «А ты сам-то хочешь остаться у нас?» Я отвечаю: «Да». И так я стал отступать вместе с красноармейцами. Они мне пошили красноармейскую форму, забрали с собой и с тех пор я находился в армии. Мне дали имя в честь маршала Ворошилова, а отчеством записали имя того сержанта, который меня обнаружил в подвале. А вот почему, когда придумывали фамилию, использовали название Неаполь, для меня до сих пор загадка.

- Где вы находились во время движения бригады?

- В танке, за местом механика-водителя. Там мне сделали небольшое сиденье из снарядных ящиков, и я сидел во время движения среди снарядов.

- Какого типа был танк?

- Сперва был Т-26. Кроме него в бригаде сначала были и танки Т-28, а потом нам давали «тридцатьчетверки» и какие-то другие танки, марки которых я не знал. Был еще Т-60, небольшой танк, танкисты его еще называли «танкеткой».

- Как начальство смотрело на то, что в составе бригады находится маленький ребенок?

- Комиссар сказал: «Оставить его», и меня оставили. А разве начальство скажет что-то против комиссару?

- Разве не могли Вас передать кому-нибудь из гражданских?

- Могли. Но там, как правило, своих детей девать некуда было, а чужой кому ты будешь нужен.

- Чем Вы занимались в бригаде?

- Помогал бойцам, например, в то время, когда приезжал грузовик с боеприпасами, я помогал подавать снаряды для загрузки боекомплекта в танк. Снаряд был небольшой, весил килограмм пять – шесть и я его мог поднять. Снаряды к танку подвозили уже очищенными от смазки, поэтому погрузка боекомплекта происходила довольно быстро.

- На довольствие Вас тоже поставили?

- Не знаю, стоял я официально или нет. Я с солдатами из одного котелка питался.

- Чем питались солдаты во время отступления?

- В основном гречневой кашей, которая хранилась в виде брикетов. Эту кашу варили, а потом туда добавляли мясо из консервов.

- Во время отступления недостаток в боеприпасах и продовольствии ощущался?

- А как же! Сперва, первые два месяца, когда снарядов не хватало, было так, что несколько снарядов держали для себя на крайний случай. Это для того, что если вдруг немцы окружат, была возможность взорвать себя вместе с танком. Поэтому два – три фугасных снаряда лежали в танке именно для этого случая.

- После того, как Вы стали официально «сыном полка», за Вами было закреплено какое-нибудь оружие?

- Я официально считался вестовым у командира батальона и из оружия у меня был пистолет. Мне дали немецкий «вальтер», маленький размером, и к нему патроны.

- Доводилось стрелять из этого пистолета?

- Только по мишени. Обычно где-то в район «девятки» попадал, а один раз даже в «десятку» попал! (смеется)

- Когда Вас зачислили в штат батальона?

- Да практически сразу же. Как только меня переодели в форму, так командир и сказал: «Будешь у меня вестовым».

- Какие задания Вы выполняли, будучи вестовым?

- Командир мне говорил: «На, сбегай туда, отнеси записку», я брал эту записку, в которой указывалось, кому как действовать, и бежал с ней бегом. Потом сидел, дожидался, когда напишут ответ и нес его командиру батальона в блиндаж или к танку. Я всегда находился при командире батальона и даже ездил в его танке. Тот сержант, который меня вытащил из подвала, был как раз из экипажа командира батальона, поэтому получилось так, что я с самых первых дней «поселился» в его танке.

- Обязанности вестового Вы выполняли только в пределах своего батальона?

- Не всегда. Иногда и в другие подразделения бригады бегал. Мы были сначала танковым батальоном, а потом, в 1942-м году, нас объединили с другой частью, и мы стали 45-й механизированной бригадой. Танковые бригады, как правило, придавались сухопутным частям, а наша мехбригада была самостоятельным подразделением, в котором входящая в него пехота использовалась как танковый десант. У нас в бригаде было два батальона пехоты. Командиром бригады был назначен мой командир батальона Шутов Михаил Васильевич, с которым я был почти до самых последних дней войны. Он потом повышался по должностям, но все равно, при всех перемещениях, всегда забирал меня с собой.

- Вы получали, как военнослужащий, деньги?

- В то время солдат получал двадцать пять рублей в месяц и я, как солдат, тоже получал эту сумму. Кроме того, солдатам за имеющиеся награды доплачивались деньги: за орден они получали дополнительные двадцать пять рублей, а за медали по-разному - дополнительные пятнадцать рублей за «Боевые заслуги» и двадцать рублей за медаль «За отвагу». Если у солдата был орден Отечественной войны, то ему платили тридцать пять рублей. Правда, после войны, в пятьдесят третьем году, все эти дополнительные выплаты были отменены.

- После отступления куда вывели вашу часть?

- Отступала наша часть от Смоленска и до самой Москвы. Потом нас отправили на переформирование в подмосковную Кубинку.

- Как относились к Вам солдаты?

- Хорошо относились, даже на руках иногда таскали. За сына меня считали. Как посмотрят на меня, так сразу своих детей и семью вспоминали. Я всегда для них был показателем того, скоро в атаку идти или нет. Иду, а они меня спрашивают: «Климушка, что несешь?», я им: «Водочку старшине». Ага, всем становилось ясно, что будут водку выдавать, а, значит, через час – другой наступление. А если нес обед «всухую», то солдаты радовались: «Поживем пока».

- Были такие, кто видел в Вас не ребенка, а бойца и относились к Вам по серьезному?

- Это все зависело от обстановки. Случалось, что некогда было со мной, как с мальчишкой, разговаривать – все по-взрослому надо было делать.

- Под обстрелы часто попадали?

- А как же! Все время под обстрелами был.

- За рычагами танка доводилось посидеть?

- Только посидеть, управлять танком не давали, потому что ногами до педалей не дотягивался. А вот из пушки «бабахнуть» давали.

- Солдатам по нормам довольствия полагался табак и алкоголь…

- И мне тоже давали табак. Но я его иногда покуривал, а иногда раздавал бойцам. Давали двенадцать пачек махорки или двадцать пачек тонких папирос «Экстра» или «Звезда». Я во время войны начал курить и бросил вот, только лет тридцать, наверное, назад.

- Не было такого, чтобы старшина не давал курево, ссылаясь на Ваш малый возраст?

- Нет, у старшины было все по-честному: положено – бери. Некоторые, кто не курил, брали вместо курева сладкое: полкилограмма сахара или полкилограмма конфет. Но я всегда брал только куревом.

- Неужели и алкоголь Вам давали?

- Перед каждым наступлением всем давали по сто двадцать грамм. Хоть и говорят, что алкоголь перед боем вреден, но от такого количества пьяным точно не станешь. Кому страшно было – пили, а некоторые берегли, чтобы выпить позже. В атаку одному идти, наверное, страшно было бы, а когда идет целый батальон, тут чувство страха немного притупляется. Мне, как бойцу, алкоголь полагался тоже, но я его не пил, поэтому отдавал кому-нибудь.

- Какие чувства испытывали, когда начиналась атака? Страх, гнев?

- Да там в то время почти никаких мыслей нет, на ум ничего не идет. Бежишь вместе со всеми только с одной мыслью: «Вперед и вперед!» Упал человек рядом с тобой, а ты все равно должен идти, не останавливаясь.

- Вы не только в танке ездили, но и пешком ходили?

- У нас же была мотопехота, поэтому я и с ними тоже передвигался.

- Вас, как мальчишку, не оставляли в тылу во время наступления?

- А я сам в танке перед наступлением прятался. В этот момент они про меня забывали, а когда меня находили, было уже поздно возвращаться.

- Если во время боя Вы каким-то образом мешались под ногами у бойцов, получали впоследствии наказание от командира?

- Нет, меня ни разу не наказали. А уж о том, чтобы кто-то хоть пальцем тронул, и речи быть не могло. Однажды в Черкассах меня использовали как разведку, полагая что на мальчишку немцы внимания не обратят. Вместе со мной в разведку ходили и солдаты, которые меня дожидались в условленном месте, пока я ходил во вражеском тылу.

Когда мы отступали, то нам часто встречались дезертиры. Наши солдаты в гимнастерках с розовыми петлицами их отлавливали, а потом устраивались показательные суды. Нас всех выстраивали в каре, и кто-то из высоких начальников зачитывал приказ: «Расстрелять! Нужно пять человек в расстрельную команду. Кто смелый, выходи». Каждый стреляет по-разному: кто с первого раза попадет в нужное место, а кто и промахнется. Поэтому и нужно было пять человек - кто-то да попадет.

- И как? Находились желающие?

- Конечно. Всегда находились. Такие показательные расстрелы устраивались часто, и когда отступали и даже когда уже пошли в наступление. Эти расстрелы показывали выбор: или в бой иди или вот так же тебя, как говорится, к стенке поставят. Позади нас иногда были заградотряды, причем, когда приходил приказ на отступление, первым он приходил именно к ним, а затем, когда они отступили, начинали отходить и мы.

- Расскажите о своем командире Шутове Михаиле Васильевиче.

- Он был жесткий человек, иногда можно было сказать, что и жестокий. Дисциплину держал так, что все его слушались и никто против даже пикнуть не смел. Но я ни разу не видел, чтобы он кого-нибудь бил. Может, конечно, и двинул пару раз кому-нибудь, но при мне такого он точно не позволял.

- Где вы получили танки Т-34?

- В Кубинке, в сорока километрах от Москвы. Туда мы своим ходом дошли на своих «двадцатьшестых».

- Много потеряли танков во время отступления?

- Ой, очень много! Почти все! Большинство из них составляли подбитые, а те, которые приходили в негодность, уничтожались, чтобы они не достались врагу. Но даже если танк пришел в негодность, его старались починить силами нашего ремонтного батальона. Ну, а если не было возможности починить, то из него забирали снаряды, сливали топливо, а танк бросали, взорвав.

- Снаряды всегда вытаскивали из танков?

- Обязательно! Потому что при отступлении снаряды были на вес золота, боеприпасов не хватало. И их доставали не только из тех танков, которые не подлежали ремонту, а даже из тех, которые оставались подбитыми.

- Куда девали экипажи, оставшиеся без танков?

- Они временно переходили в мехпехоту.

- Как относилось к вам местное население, видя, что вы отступаете?

- Плакали, но старались нам как-то помочь, покормить нас. Выносили нам кто что мог: кто хлеб, кто молоко. Иногда даже варили для нас мясо.

- Наверняка они видели, что среди солдат есть ребенок. Не предлагали оставить Вас с ними?

- Нет, таких предложений не было. Да я бы и сам не захотел остаться, ведь знал, что за нами уже идут немцы и если я останусь, то обязательно попаду к ним.

- Когда вы в Кубинке встали на переформирование, у вас поменялось командование?

- Нет, в большинстве своем остались те же самые. Просто пришли новые люди взамен тех, которые были убиты при отступлении.

- Как хоронили погибших при отступлении?

- Этим занимались похоронные команды. Они копали большую длинную траншею, подбирали убитых и туда складывали. И это все они делали очень быстро, чтобы не задерживать отступление.

- Во время атаки в танке все люки закрывались?

- У всех было по-разному, кто-то из механиков-водителей через триплекс наблюдал, а кто-то люк открытым держал, рассуждая: «Черт с ним, что будет то будет». А командир в бою никогда не высовывался, сидел внутри танка.

- При выстреле скапливается большое количество пороховых газов. Внутреннее пространство танка как-то вентилировалось?

- Обязательно. Хотя бывали случаи, когда кому-то из экипажа становилось плохо от этих газов. Но в нашем, командирском, танке такого не случалось.

- Сколько человек использовалось для танкового десанта?

- За каждым танком закреплялось по отделению автоматчиков, человек девять – десять, максимум четырнадцать. Больше сажать не было смысла, потому что они не могли тогда быстро спешиваться. Если все не помещались на броне одного танка, то кого-то пересаживали на другой танк.

- Вне боев закрепленная за ним пехота располагалась так же рядом с танком?

- Да, в то время, когда не было боев, они тоже вокруг танка располагались. В таких случаях даже котел у танкистов и пехотинцев был общим, все питались вместе.

- Что можете сказать про танк, про его комфортность?

- Ой, когда бой - в нем и зимой и летом жарко! Там же и двигатель работает, и пушка от стрельбы нагревается и гильзы горячие из орудия вылетают. А стоит только остановиться, как все моментально остывает. Ну, а когда мороз и танк почти не двигается, то в нем кажется холоднее, чем на улице. Про лето я вообще молчу – броня от солнца сама по себе нагревается.

- Как часто вас в баню водили?

- Через каждые десять дней, если была возможность. Там меняли нижнее белье и обязательно была вошебойка. Когда приходишь с передовой, по себе рукой проведешь и этих вшей целую жменю за один раз можешь собрать. Поэтому через десять дней нас меняли и уводили в тыл, чтобы мы привели себя в порядок. За нами постоянно шел банно-прачечный батальон, который нас обеспечивал баней, чистым бельем и которому принадлежали эти вошебойки. Это были палатки, которые были оборудованы двумя входами: в один входишь, а из другого выходишь. А внутри палатки располагалась дезинфекционная камера.

- Что из себя представляла эта камера?

- Рыбокоптильный комбинат видели когда-нибудь? Вот точно такой же была и вошебойка. Это была специальная будка, в которую на вешалках загружалось снятое обмундирование. А там внутри поддон и расположенный над ним бак с водой. В поддон заливалась солярка, которая давала сильный жар и кипятила воду. Пока обмундирование повисит в этой будке, оно и от жара и от пара дезинфицируется. Иногда бывало, что просто жаром обрабатывали одежду, без воды и пара.

- Чем вы занимались в то время, пока ваше обмундирование дезинфицировалось?

- А мы в это время мылись в бане. Как только закончили мыться, получали чистое нательное белье и свою пропаренную одежду.

- Чистое нательное белье выдавал старшина?

- Нет, это нам выдавал банно-прачечный батальон, старшина к эту дела совсем не имел.

- Помимо прожарки были еще какие-нибудь средства борьбы со вшами?

- А как же! В промежутках между банями медики нас всех иногда осматривали.

- Во что вы были одеты зимой?

- В полушубки. Шить отдельно для меня полушубок не пришлось, у меня был сорок четвертый размер, в хозяйственной части об этом знали и на меня специально заказывали подходящий по размеру.

- Обуты во что были?

- В сапоги, а зимой в валенки. Сапоги для меня старшина тоже получал на складе. У меня сначала ноги маленькие были, и я носил тридцать второй размер. Я это запомнил, и уже после войны, когда меня на складе спросили, какой размер я ношу, я автоматически выдал: «Тридцать второй». Старшина посмеялся надо мной и выдал сороковой размер. Вот так за всю войну нога у меня выросла с тридцать второго до сорокового размера. И то, сороковой размер мне был великоват: мне выдадут сапоги этого размера, а я в носок каждого сапога еще ваты напихаю, чтобы ноге удобнее было.

- После переформировки в Кубинке куда вас направили?

- Сразу в бои под Москвой. Можно сказать, прямо от Кубинки мы и пошли в наступление. Под Сталинградом я тоже повоевал. Потом нас эвакуировали за Волгу, поскольку танков у нас уже не осталось. Там, за Волгой, мы немного отдохнули, получили новые танки, переправили их на плашкоутах через Волгу, и вступили в бой.

- Чем запомнились бои под Сталинградом?

- Сплошной бомбежкой и все. Там, под Сталинградом, меня ранило, осколком по затылку зацепило. Мы сидели в окопе, а тут рядом мина разорвалась. Пришлось три месяца в госпитале полежать, потом свою часть догонял. Из Сталинграда мы пошли через Ростов в сторону Курска, а затем нас передали из одного фронта на другой и бросили уже на южное направление: Киев, Херсон, Кишинев. А потом перешли границу и брали Бухарест с Будапештом. За бои в Молдавии наша ордена Красной звезды бригада, в которой я тогда служил, получила почетное наименование «Днестровская».

- Как складывались отношения с местным населением в Венгрии и Румынии?

- Румыны нас встречали хорошо: мы идем, а они нас встречают и прямо на дороге или в поле продукты несут. Кто брал, а кто нет. Боялись, что отравят. А вот венгры были злые, не любили они нас.

- Были какие-нибудь негативные действия с их стороны?

- Всякие. Иногда они взрывали что-нибудь. Например, спишь, а они где-нибудь поблизости какой-нибудь фугас взорвут. Иногда подходили близко к нам и обстреливали из стрелкового оружия. Были случаи нападений на наши патрули, которые нашей частью выставлялись.

- Перед тем как пересечь границу СССР, с личным составом проводились беседы о том, как необходимо вести себя советским воинам?

- Нет, ничего подобного не было. Замполиты нам и без того каждый день твердили: «Гражданское население ни в коем случае не трогайте. Если они будут пытаться с вами заговорить, разговаривайте. А если нет, то не нужно с ними вступать в контакт».

- Венгрия славится своими винами. Все ветераны, кто там воевал, отмечают тот факт, что с вином у них проблем не было.

- Там заходишь в подвал, а в нем стоят огромные бочки, диаметром метра четыре, не знаю на сколько литров. Эти бочки полные вина – открывай краник и пей, сколько хочешь. Был случай, когда немцы специально, отступая, оставили на железнодорожных путях цистерну со спиртом. Кто-то из наших попробовал на вкус содержимое и давай каждому наливать во что только можно было. Но потом это быстро запретили: комиссар узнал об этом и было объявлено, что если кого-то увидят пьяным, то будет наказание вплоть до расстрела.

- И что, расстреливали?

- Да сколько хочешь! Поэтому и старались пить только свою норму, чтобы потом пьяным не валяться.

- Как происходило форсирование водных преград?

- У нас в каждом батальоне были американские амфибии, мы на них и переправлялись через реки. А для танков подгоняли к берегу плоты, на которых загружались машины. Экипаж всегда переправлялся вместе с танком. Механик-водитель, как правило, в танке сидел во время переправы, а все остальные сверху на броню садились.

- Как обращались друг к другу в танковом экипаже?

- Там все были друзьями, обращались исключительно по именам. Но перед наступлением командир напоминал экипажу: «Я - ваш командир. Всем меня слушаться».

- Какое личное оружие было у членов экипажа?

- Автоматы были и пистолеты.

- Где хранили автоматы?

- Где снаряды хранились, там и автоматы с патронами лежали. Кто-то под сиденьем хранил свое оружие. Оружие должно быть под рукой, чтобы его можно было по-быстрому взять.

- В танке все в шлемах были?

- Обязательно! Там же так несешься по ухабам, что лоб о броню разбить запросто можно, в танке очень тесно было. Да и переговорное устройство в шлемах было, чтобы слушать команды командира.

- Где Вы встретили Победу?

- В Венгрии, в Будапеште. Там у нас потери большие были. Когда нам объявили, что закончилась война, мы начали стрелять изо всего оружия: и из автоматов, и из пушек. Салютовали, как могли.

- Чего больше боялись танкисты: артиллерии, авиации или фауст-патронов?

- Фауст-патронов в Венгрии было много, вот от них как раз потерь много и случилось. Но больше всего боялись вражеских танков. У них «Пантера» была, которая наши танки пробивала. Потом на наших танках стали лобовую броню ставить мощную и наши смогли соперничать с немецкими танками. У нас после Кубинки основными танками были машины с 76-миллиметровой пушкой, а потом нам дали несколько танков в 85-миллиметровым орудием. У нас эти танки назывались «машинами поддержки».

- Командир не пересел на эту новую «тридцатьчетверку»?

- Нет, он продолжал на своем танке ездить.

- После того, как закончилась война, мадьяры сразу сложили оружие?

- Нет, они еще посопротивлялись немножко. Но нашу 6-ю гвардейскую армию из Будапешта уже перебросили на Дальний Восток, где мы с Японией еще повоевать успели. Мы прошли через пустыню Гоби и Большой Хинган и дошли до Мудандзяня.

- Как решался вопрос с водой во время этого перехода?

- У нас в каждом танке обязательно была фляга объемом в тридцать восемь литров. Эти фляги мы наполняли сами там, где была возможность набрать воды, а в пустыне нам воду подвозили на машинах.

- Где была возможность набрать воды?

- На реках, во время их перехода.

- Во время перехода через пустыню Гоби, много танков выходило из строя из-за того, что фильтры забивались песком?

- Да, по этой причине много танков останавливалось. Но их не бросали, позади нас шли ремонтные мастерские – отремонтируют машину и снова пошел вперед. А когда через Большой Хинган шли, там жуть что творилось! Дороги узкие – с одной стороны отвесная скала, а с другой пропасть. На этих дорогах только один танк и помещался, поэтому был хорошей мишенью. Нас сначала японцы очень сильно обстреливали на таких узких дорогах, много танков подбивали. В той ситуации нас спасли «катюши»: как только с противоположного склона японцы открывали огонь, наши тут-же наносили туда удар реактивными снарядами.

- Во время перехода через Большой Хинган пехота шла пешком или передвигалась на броне?

- Пехотинцы шли пешком, а танковый десант на танках сидел. Если танк срывался в пропасть, то он падал вместе с теми, кто сидел на броне.

- При спуске в долину японцы встретили вас сильным сопротивлением?

- Ну, это сначала они сопротивлялись. А потом, когда подтянулись все остальные силы, спустившись с перевалов, сопротивления уже практически не было, японцы только отступали.

- Как там к вам относилось местное население?

- Белогвардейцев там очень много было, те скрипели зубами и нас ненавидели. А вот китайцы-уйгуры к нам относились очень хорошо.

- В плен много японцев сдавалось?

- Там были такие, которые сдаваться не хотели и вспарывали себе животы. Как это называется, «харакири» что ли? Там не только японцы это делали, но иногда и китайцы, которые вместе с японцами воевали, тоже себя жизни лишали.

- Куда дошла ваша часть?

- Наша 45-я мехбригада 5-го мехкорпуса 6-й танковой армии прошла Харбин, Мукден, пришла к городу Хэйхэ, а потом вошла в Корею и вышла на берег Желтого моря. Мы по-быстрому прошли все эти земли, чтобы их не успели захватить американцы, потому что там была гонка, кто быстрее захватит территорию.

- Куда отправили часть после того как закончились боевые действия на Дальнем Востоке?

- В Корее мы простояли почти год, до марта 1946-го года. А когда стали уходить оттуда, то передавали китайцам все свое вооружение, кроме личного стрелкового. К тому времени у нас уже не было винтовок, у всех были только автоматы. А вот танки оставили китайцам. Вывели нас на границу в Бурят-Монголию в город Кяхта. Там были «Николаевские казармы», построенные еще при Николае Первом, которые пустовали во время войны. Вот в этих казармах мы и разместились, ожидая получения новых танков.

- Какие танки вам дали?

- Да такие же, какие у нас и были – «тридцатьчетверки» с орудием калибра восемьдесят пять миллиметров. Мой экипаж за войну сменил четыре танка.

- Как сложилась Ваша дальнейшая судьба, ведь Вы же не военнообязанный?

- Хоть в документах я везде числился как «участник войны», меня потом еще раз в армию призвали и мне пришлось послужить. А в 1946-м году мне было тринадцать лет и оставлять меня в части не могли. Хотели отправить меня в «суворовское» училище, но у меня не было образования. Мне нужно было куда-то ехать и в качестве цели своей поездки я выбрал Дагестан.

- Почему именно туда?

- Потому что там тепло было. Меня сначала устроили на работу в Новокошкульский совхоз в Омской области, где я жил в семье Дорожкиных, но я там долго не продержался и уехал оттуда в Смоленск, надеясь найти своих родственников. Из Смоленска решил поехать в Дагестан, в город Махачкалу. Там я хотел устроиться работать электриком, но у меня не было никаких документов и там же я попытался узнать свои имя, фамилию и дату рождения. На мой запрос из Смоленского архива пришел ответ, что все архивные данные уничтожены и меня направили на медкомиссию по установлению возраста. Так что свои первые документы я получил только в Махачкале при устройстве на работу.

- А до этого времени какие документы у Вас были?

- Красноармейская книжка была, но в военкомате ее у меня забрали и никой справки взамен не выдали. Так я от Смоленска до Махачкалы без документов и проехал, хорошо, что их нигде у меня не спросили. Милиция на вокзале в Смоленске посмотрела на меня - пацан, - и ничего проверять не стала. На перроне солдаты из патруля меня, сидящего в форме, спрашивают: «Куда хочешь поехать?», я говорю: «В теплую страну». Тут как раз подошел поезд на Махачкалу: «В Махачкалу поедешь?» - «Поеду». Они в вагон посадили меня: «Езжай дальше!», а проводнику наказали, чтобы контролеру говорил, что меня солдаты в вагон посадили. Ко мне контролеры несколько раз подходили: «А билет твой где?», и каждый раз проводник им все объясняла.

По прибытию в Дагестан, я увидел консервный завод и захотел устроиться туда на работу, рассуждая, что там от голода точно не помрешь. Пошел в горисполком проситься на работу, а они надо мной посмеялись и отправили учиться. Как только получил документы, меня сразу устроили на учебу в ФЗУ. Документы мне помог оформить мой земляк из Смоленска Павел Давыдович Михайлов.

Во время службы в бригаде у меня был наставник, который учил меня грамоте. Это был рядовой солдат по фамилии Ходанович. Ему было 45 лет и до войны он был профессором. Этот солдат раздобыл где-то учебник, общую тетрадь и при каждой возможности учил меня всему. Учил так хорошо, что, когда я пришел в школу, директор проэкзаменовал меня и определил сразу в пятый класс.

Во время учебы в ФЗУ меня на практику отправили на Цимлянский гидроузел, а потом, после окончания учебы, я вернулся сюда, в Волгодонск и всю жизнь проработал на Цимлянской ГЭС.

- У вас в мехкорпусе были еще «сыны полка», кроме Вас?

- Был, Леня Чумилин. Он на три года старше меня был, так же в танке всю войну прошел. Когда мы ехали эшелоном на Дальний Восток, во время стоянки на станции Песчанка в Читинской области, к нему подошла женщина и поинтересовалась, не Леня ли он Чумилин? Оказалось, это его родная тетка. Она рассказала, что живы его мама и папа и его отпустили к семье. А я еще немного повоевал.