Жесткова (Куликова) Анастасия Ивановна

- Родилась я в 1922 году в Среднеахтубинском районе Сталинградской области. Семья у нас была большая: три брата и шесть сестер. Отец у нас умер в тридцать втором году, мне как раз десять лет было. Двое моих братьев к тому времени были женаты, одна сестра замужем, а мы, шестеро, остались при матери. Ну, вот так и жили…

- Кем мама работала?

- Она работала в колхозе, а затем в совхозе в поселке Буденном, где мы и жили.

- В школу Вы ходили?

- Ходила, но мало. Я всего два класса закончила, потому что ходить не в чем было и взять было негде: ни обуть нечего, ни одеть. Я осенью в третий класс походила немножко, и все. Младшей сестре что-то смогли купить из одежды, а мне нет, поэтому я и перестала ходить в школу. Младшая сестра, она на два года младше меня, та в школу ходила, потому что она после меня обноски донашивала.

- Вы сами приняли решение прекратить учебу?

- Нет, это мама так решила, а не я.

- Чем Вы занимались вместо учебы?

- Тогда садиков не было, и я с младшими дома сидела. Так и осталась «бальбелкой» неграмотной.

- На работу в колхоз вместе с мамой ходили?

- Нет, не брала она меня с собой, хоть тогда на работу всех гнали, не разрешали дома сидеть. Тогда с десяти лет уже начинали детей привлекать к работам. У нас сады были, так, как только яблоки созреют и начинают падать, нас, детвору десяти – двенадцати лет, собирали, давали нам старшего и вели в сад собирать урожай фруктов. Кроме сада приходилось работать и на огороде, траву на грядках полоть. А тяжелую работу нам не давали, берегли нас. Я потом в няньки пошла. У старшей сестры были дети, среди них тоже была девочка Настя и меня, чтобы с ней не путать, стали звать Наля.

- Перед началом войны Вы кем работали?

- Там же, в колхозе работала. Была звеньевой в колхозной овощеводческой бригаде, мы сажали огороды.

- Вы были комсомолкой?

- Нет, я ни в какой организации не состояла. Даже пионеркой не была, потому что в школе не училась.

- Как Вы узнали, что началась война?

- О том, что началась война, передали по радио. Это было воскресенье, но мы работали в этот день, потому что, когда овощи пойдут, в колхозе не разбирались, выходной это день или нет – работали каждый день. Мы с работы возвращаемся, а нам и говорят: «Так мол и так, по радио сообщили, что война началась». Двух старших братьев, которые уже отслужили до этого и вернулись работать в колхоз, сразу же забрали в армию. Оба они погибли на этой войне. Третий брат в то время служил пятый год на флоте, должен был уже домой возвращаться, но началась война и ему пришлось остаться на службе. Вернулся он только осенью сорок пятого года. Ну и я еще на фронте побывала, больше из нашей семьи никто не воевал.

- Как Вас призвали в армию?

- Как и мужчин – прислали мне повестку в октябре 1942 года. Утром, четырнадцатого числа, мы приехали из деревни в Среднюю Ахтубу в районный военкомат. Там, в здании школы, размещалась призывная комиссия, где мы прошли медкомиссию. Кого-то отсеяли по здоровью, а кто здоров, того оставили и в результате нас набрали пятьдесят человек. Тогда лошадей мало было, поэтому запрягли в телеги три пары быков, посажали нас на эти телеги и повезли в Маляевку, что недалеко от города Ленинска.

- Когда вас призывали, вы знали, куда вас направят?

- Да ну, откуда же мы могли это знать? Нам ничего не говорили, даже когда комиссию проходили. А вот когда погрузили на подводы, тогда только сказали, куда мы сейчас отправимся.

Приехали мы туда, переехали через мост и привезли нас в бригаду, где мне и предстояло прослужить. Завели нас в большой дом, посреди которого стояла печка, а вокруг нее спали мужчины, постелив на пол сено. Этих мужчин разбудили, подняли и куда-то отправили, а нас в этом доме поселили.

- Среди вас, пятидесяти человек, были только женщины?

- Да, и девчата были и замужние женщины. Мужиков среди нас не было.

- С Вами попал кто-нибудь из Ваших подруг?

- Нас шесть человек приехало в военкомат из одного поселка. Только одну нашу домой отправили, потому что она беременная была, а мы впятером поехали на фронт.

Привели нас, значит в этот дом. А мы уже поздно приехали, всем спать хотелось очень сильно. Ну, не будем же мы это сено, что на полу набросано, убирать. Повалились все на пол и уснули. А утром встали и все зачесались. А мужчин из этого дома не всех вечером убрали, человек шесть остались ночевать в уголке. Смотрят они на нас, чухающихся, и смеются. Потом куда-то забрали и их, а мы стали приводить в порядок себя и дом: вынесли все это сено, принесли и вскипятили воды, ошпарили кипятком весь дом, вымыли полы. А как только мы закончили уборку в доме, нас всех повели в баню. У нас с собой было чистое белье, которое мы из дома взяли, поэтому мы в бане переоделись во все чистое, а всю нашу одежду отправили в прожарку. Пока мы мылись, все наше белье прожарилось. Вышли из бани, нам выдали нашу одежду, мы вернулись домой и давай ее стирать.

- После бани вас одели в ту же одежду, в какой вы и приехали?

- Да, форму нам не выдавали. Когда нас забирали в армию, было тепло и многие были обуты в туфельки. А уже в октябре, когда стало совсем холодно, нам дали английские ботинки сорок пятого размера и обмотки к ним, а больше ничего не давали. У нас одна девочка была из Заплавного, худенькая такая, высокая, вот она одна взяла и замотала вокруг ноги эти обмотки. Мы ей говорим: «Ты чего ж сделала? Зачем ты их намотала?» - «Так их надо носить», - «Вот раз надо их надевать, значит мы будем их надевать, но по-другому». Мы свои обмотки порезали, зашили с одной стороны и сделали из них себе чулки. Они же двойные были и из одной обмотки получалось как раз два чулка. Было удобно на смену: одни можно постирать, а другие носить. Этой, заплавской, говорим: «Ты свои обмотки скинь тоже с ног, а то командир взвода придет сейчас, так она ругать нас будет за то, что не наматываем как ты».

Командир взвода пришла и говорит: «Вы теперь солдаты Красной Армии. Девочки, а почему я на вас обмоток не вижу?» Мы ноги в самодельных чулках выставили и ей показываем: «Как не видите? А мы в обмотках!» Она как увидела и сразу грозно так спрашивает: «А вы что, порезали их что ли?». Мы ей стали доказывать: «Что же мы, в платьях ходим, да еще и обмотки намотаем? Нас в таком виде только на бахчу куда-нибудь отправлять, чтобы там ворон пугать». Командир взвода говорит: «А что же я теперь командиру роты скажу?», а мы ее успокаиваем: «Да так и скажите, что порезали на чулки. Пусть нам нормальные тогда чулки выдадут».

- Как называлось ваше подразделение?

- Восемьдесят седьмая отдельная рота обслуживания и мы подчинялись девяносто третьей армейской базе. А эта база подчинялась второй гвардейской армии. И все время принадлежность не изменялась: куда армия шла, туда и мы за ней.

- Присягу вы принимали?

- А как же! Как только нас привезли в Маляевку, так тут же мы и присягу приняли. Нас выстроили всех, объяснили, кто мы теперь есть и кому должны подчиняться, а потом мы читали текст присяги.

Командиром взвода у нас была женщина по фамилии Гривенко, звали ее, кажется, Наталья Ивановна, носила она звание младшего лейтенанта. Она была гораздо старше нас, девчонок, и у нее на фронте погиб муж. Нас разбили на отделения, в каждом из которых было по двенадцать человек и среди них назначался старший.

- Кто был командиром роты?

- А командиром роты у нас был Александров… уже и забыла, как его звать-то было. По званию он был капитан, кажется. А может и майор.

- Оружие вам выдали сразу?

- Когда были в Маляевке, ничего нам не выдавали, кроме ботинок и обмоток.

Пробыли мы в этой Маляевке до декабря месяца, а потом нас отправили в Сталинград. Погрузили с утра на машины и повезли. И вот когда нас уже привезли в Сталинград, там выдали все полагающееся обмундирование, и даже выдали нам винтовки. Одели нас тепло, потому что уже зима была: стеганые брюки, сверху такие же стеганые ватные куртки и шапки-ушанки. Перед тем, как переодеть в форму, нас, всех девчонок, постригли под мальчишек, налысо.

Ой, забыла рассказать, как мы до Сталинграда добирались! Нас везли на машинах, и мы в этих машинах переправлялись прямо по льду Волги. Мы с утра выехали из Маляевки и целый день ездили вдоль берега реки, подыскивая место, где можно было бы переправиться. Куда не сунутся водители: «Стоп! Нет проезда!» Опять поедем искать место, вроде найдем, но нас опять разворачивают. Но, все-таки, где-то удалось найти место, по которому мы по-быстренькому через Волгу переехали.

Ехали мы вокруг Сталинграда и привезли нас на станцию Качалино, где и разместилась наша рота. Там было несколько домов, в них нас сначала расселили, а потом мы наделали для себя землянок и перебрались жить в них.

Утром пришла наша командир взвода, собрала нас всех и сказала: «Вещи свои оставляйте тут». Вооружились мы лопатами, ломами, кирками и пошли землянку себе копать. А земля такая мерзлая! Целый день мы ее долбили, но все-таки к вечеру выдолбили и сделали себе большую землянку, в которой все разместились. В землянке вырыли проход и установили там железную печку. На следующий день привезли бревна с досками и дали нам в помощь двух мужчин. А до этого мужчины с нами не работали, копали одни только женщины.

Мужчины выкопали по краям землянки ямки для стоек, соорудили «матку» и по бокам набили лаги, чтобы на них доски прибивать. Потом начали заделывать торцы. А мы тоже без дела не стояли: кто доски подавал, кто помогал им, доски прибивая. Доски были старыми и их надо было прибивать так, чтобы с них солома не сваливалась, которой нашу землянку крыть будут. Но сначала, поверх досок, постелили какой-то материал, чтобы дождь не пропускал. Потом наложили соломы для утепления. Поверх соломы снова материал какой-то постелили. А на второй день стали разбивать комья мерзлого грунта и эту землю на землянку кидать. Два дня мы себе жилье строили и на все это время командир взвода поставила двух человек топить печку и день и ночь. Нам привезли бревна, пилы и на третий день, когда мы заселились в нашу новую землянку, мы стали активно заготавливать себе дрова: кто-то пилил бревна на чурбаки, кто-то их колол, а другие таскали наколотые дрова в землянку и складывали в специально подготовленном для них месте.

Внутри землянки сначала на землю постелили такой же материал, которым крыли крышу, а потом, через некоторое время, положили маты. Кроватей у нас не было, поэтому мы ложились на эти маты и таким образом спали. Вещей у нас тоже особо не было, у меня был с собой небольшой тюфячок длинный, и я его как подушку использовала. Мы втроем спали, поэтому тюфячок укладывали вдоль стены и клали головы на него, а с одеялами делали так: одно одеяло сворачивали вдвое и клали внизу, спрятав в него ноги, а двумя одеялами укрывались. Как бы землянку не топили, она все равно полностью не прогревалась и было холодно.

Переночевали мы первую ночь, а наутро приходит командир взвода и говорит мне: «Собирай вещи». Я говорю: «Куда это меня?» - «Сейчас отведу». Я поинтересовалась: «Меня одну?» - «Одну». Сначала она мне не говорила, куда меня поведет, а потом призналась: «Будешь готовить на офицеров». Я как заору от неожиданности: «Я же не умею готовить! Как я буду это делать?», а она мне в ответ: «Не кричи! Научишься всему!» Поинтересовалась у нее, буду ли я там одна или нет, на что получила ответ: «Ты там будешь не одна, не бойся. Часовой рядом будет».

Пришли мы к землянке, которая находилась во дворе. Рядом с этой землянкой был ротный продуктовый склад. У ворот во двор стоял часовой с винтовкой. Я опять испугалась и снова спросила: «И все? Это я одна в этой землянке буду что ли?» Ну, а куда было деваться, пришлось смириться. Завела она меня в землянку: «Вот, располагайся. Здесь и будешь готовить».

У нас, кроме командира взвода, из офицеров-женщин была еще военврач. Она каждый день вечером приходила и писала, что мне нужно готовить на обед и на ужин. А завтрак у них всегда был легким – чай и бутерброд. Вечером я получала хлеб и продукты на предстоящие сутки и готовила согласно меню, которое написала военврач. Получала сразу все, потому что не будет же кладовщик постоянно сидеть на складе, мерзнуть, ожидая меня. Вечером порежу хлеб, на каждого офицера по два куска толщиной с палец. А там они уже сами утром на хлеб выбирают что положить: кто масло свое приносит, а кто колбасу и оставляют для меня записку, от кого что принесено. Офицерам давали дополнительные пайки, их у нас семь человек было в роте. Сделаю им бутерброды, на тарелку кладу их записку, чтобы не перепутали, а сверху два бутерброда, положенных один на другой. Приходят утром наши командиры, попили чай, съели свои бутерброды и пошли по делам.

- Все происходило в той самой землянке, куда Вас привела командир взвода?

- Да, все там: я там и спала, и готовила, и там же они принимали пищу. Землянка была небольшой. У меня там койка у стенки стояла, возле койки стол, лавка и две табуретки, а еще одна табуретка у меня для мытья посуды стояла. В землянке было два входа-выхода, по одному с обеих сторон. Когда все заходили в землянку, там становилось очень тесно.

- Вы говорите семь человек офицеров было у вас. Командир роты, командир взвода, военврач. А еще кто?

- Еще два взводных, комиссар и кто-то еще, сейчас не вспомню.

- В чем заключалась работа комиссара?

- Да кто его знает, чем он там занимался… Жил он вместе с командиром роты и постоянно где-то при штабе сидел.

- С бойцами беседы вел?

- Не знаю, я же не жила во взводе. Я только видела, что он постоянно с командиром роты везде ходил. Мне до взводной землянки ходить далеко было, да и холодно по улице гулять, вот я и сидела постоянно у себя на кухне. Даже в землянке своей сидеть одной и то было страшно. Хотя мне офицеры говорили: «Чего ты боишься? У тебя тут часовой вооруженный у ворот стоит, он никого не пустит». Ага, как же…

Дело уже было по теплу. К одному из командиров взвода по пути на фронт заехал друг. Не знаю, правда на фронт ехал или нет, но мне показалось, что он простой дезертир. Разыскал он своего друга, пришел к нему и остался у него ночевать. Двое суток, по его словам, ехал на фронт и есть ему нечего было. Командир взвода вечером привел своего друга ко мне на кухню, а пришли они после всех, когда я уже убирала со стола. В этот день комиссара в роте не было, он не приходил кушать ни утром, ни в обед. И вечером, когда эти двое пришли, его тоже не было.

Приводит взводный, значит, своего друга и говорит: «Покорми нас. Мою порцию раздели на двоих». А у меня как раз оставался для комиссара борщ с обеда, я его держала, думая: «А вдруг придет», поэтому им я его не отдала. Налила я им супа, у нас на ужин обычно суп был, дала хлеба. Сели они, поели. Командир взвода, лейтенант, поел и вышел из землянки. А я собрала посуду, стою у плиты, грею в тазике воду, чтобы помыть. Приготовила все, стою, перемываю посуду, а этот, второй, все еще сидит за столом, чавкает. Только подошла к столу, чтобы забрать их тарелки, а он меня за руку как схватит, как дернет к себе и пересел на койку. На столе лампа стояла, он на нее дунул и свет погас. Я оцепенела, между столом и койкой стала, ухватилась руками за грядушку кроватную и стала кричать: «Часовой! Помоги!» В ответ тишина, никакого часового. Я опять стала кричать, еще громче. Слышу, по ступенькам шаги чьи-то, кто-то спускается в землянку.

Этот бросил меня и стал зажигалку доставать, чтобы лампу зажечь. Он, наверное, думал, что к нам часовой спускается, а это оказался лейтенант, его друг. Зашел к нам и говорит: «Что у вас тут случилось? И свет погас». Я на него как набросилась и как начала на него кричать: «И ты еще спрашиваешь, что случилось!? Договорились, кобели! Нет, такое не пройдет! Я все командиру роты доложу. Если ты хочешь в штрафбат, то ты его получишь». Я ему говорю: «Ты чего это, стоял тут, оказывается? Ты же поел и быстренько ушел». Этот лейтенант быстренько схватил своего друга и увел его из землянки. Часовой выпроводил их за забор, запер за ними ворота, а они пошли к лейтенанту ночевать

На следующее утро командир роты пришел рано. У меня уже все было готово и я, готовя ему завтрак, спросила у него: «Что это Вы, товарищ командир, так рано?» Он говорит: «Мне уезжать нужно, вот и решил пораньше поесть». Покормила я его, он поел и ушел. Потом позавтракали все остальные командиры. Я своей командиру взвода говорю: «Я сейчас посуду всю перемою и уйду», она спрашивает: «Куда?», я ей отвечаю: «Обратно во взвод». Та сразу стала спрашивать: «Чего такое?» - «Я больше тут не останусь, тут начали на меня нападать. Водят тут всяких. Я уйду». Она посмотрела на меня и говорит: «Никуда ты не уйдешь. Не бойся, ничего с тобой больше не случится. А часовому накажем, чтобы он за тобой следил». Я отвечаю: «Я шумела часовому, а он не пришел».

Утром рано пришел поезд и тот взвод, которым командовал лейтенант, ушел его разгружать. А друг его остался, спал еще. У меня с вечера набралось полное ведро помоев, но я побоялась его в темноте выносить, поэтому понесла утром. Рядом с моей землянкой протекала неширокая, но глубокая, речушка, вода в ней быстрая текла. Я вылила из ведра, иду обратно. Смотрю, часовой ушел за склад, ходит там, охраняет, а меня ему из-за забора не видно. Вижу, мужик какой-то из-за землянки вышел и идет. Я кинулась к часовому и кричу: «Часовой! Там мужик какой-то ходит!» Часовой вбежал во двор, а тот как увидел его, кинулся бежать за склад.

Часовой ему закричал: «Стой! Стрелять буду!» и побежал вслед за ним. А тот уже присел и стал отрывать доску: у него в руках гвоздодер небольшой, и он им пытается оторвать доску в стене склада, чтобы залезть туда и набрать продуктов. Часовой ему скомандовал: «Встать!», тот не встает. Часовой еще два раза повторил свое требование, тот попытался убежать, но часовой выстрелил, и он упал с обрывчика к берегу речки. Я стою, смотрю на часового и говорю ему: «Может он еще живой? Может помочь ему выкарабкаться наверх?» Там неподалеку была в землю врыта огромная труба и вся вода в этой речке уходила в эту трубу. Часовой посмотрел вниз и сказал: «Вот, вижу, всплыл. И его течением в эту трубу унесло. Теперь уж точно упокоился», и вернулся на свое место нести дальше караульную службу.

Откуда этот мужик мог знать, что тут склад? Я так подозреваю, что ему его друг-лейтенант об этом сказал. Ехал на фронт и полез в склад, ему, видимо, продуктов надо было набрать с собой.

Утром приходит этот наш лейтенант завтракать. Пришел он поздно, потому что они еще затемно уходили вагоны разгружать. Сидит, ест и говорит: «Уходил когда, мой приятель спал лежал. Прихожу, его нет, а вещи его остались. Он у тебя тут не был?» Я говорю: «А зачем он сюда придет?», а сама думаю: «Что ж я тебе скажу, что его убили что ли?» А часовому я еще тогда сказала, чтобы помалкивал.

- Зачем? Ведь он действовал согласно Устава. Наоборот, наградили бы его.

- Да куда там наградили бы!

Я лейтенанту говорю: «Ты думаешь, он на фронт ушел? Да он, наверное, дезертирничает где-нибудь, добывает что-нибудь». Больше этот лейтенант о нем не спрашивал, так все это и прошло, никто не узнал об этом.

- Где вы брали воду для кухни?

- За водой мы ходили на берег Дона и там набирали. Хоть немцы тогда уже были окружены в Сталинграде, за водой мы ходили обычно ночью, или когда стемнеет и обязательно вдвоем. Боялись, что какой-нибудь немецкий самолет прилетит и расстреляет нас на берегу. Брали с собой бидон, набирали туда воды и тащили обратно.

- Как долго пробыла ваша рота на станции Качалино?

- Пока немец не капитулировал в Сталинграде, пока их там не разгромили. Потом немцы начали отступать, а наши стали готовиться к наступлению.

- Из поваров Вы ушли обратно во взвод?

- Да, когда в роту пришло пополнение, из его числа назначили поваром одного мужчину, а я вернулась обратно во взвод. Только я вернулась, как у нас погиб караульный взвод из двенадцати человек.

- Как это случилось?

- Отравились, выпили какой-то спирт. Среди них был один пожилой мужчина, который спирт не пил совсем, но выпил воды из той кружки, из которой они пили спирт. Его отвезли в госпиталь, он выжил, а остальные одиннадцать человек – все умерли. И в еще в живых остался разводящий и те, кто в это время на посту стояли.

Командир взвода пошел к командиру роты: «Товарищ командир, у меня люди погибли». – «Как погибли?» - «Ну, вот, отравились. Мне бы людей надо во взвод». Командир ему говорит: «Иди в первый взвод, к Наталье, она тебе выделит людей, сколько нужно». Он пришел во взвод вечером, она выделила ему наше звено, двенадцать человек во главе со звеньевой. А потом, взамен тех, что умерли, нам новых людей прислали, не знаю, сколько их там было. И командир роты уже выделил мужчин для несения караульной службы, а то все девчонки ходили в наряды. Ну, где-то с неделю мы в караулах стояли точно. Ночевать правда, после караула, возвращались к себе в землянку.

- Караульный взвод относился к вашей роте или был отдельным подразделением?

- Наш был взвод, ротный. У нас три взвода погрузочных было и один караульный.

После Сталинграда войска начали наступать, и мы приготовились вслед за ними идти. Рядом с железной дорогой лежала большая куча картошки, накрытая соломой, и меня поставили караульной охранять этот бурт картошки. А на станции в тот день много народу скопилось, каких-то моряков привезли. Когда эти моряки шли в увольнение, караульным у бурта стоял мужчина, а когда они возвращались, то видят, что уже девчонка молодая стоит. Идут они друг за другом по шпалам, а я стою, винтовку на плече держу. Тот, который шел впереди, он даже внимания не обращал, кто там стоит у картошки, а идущий за ним присмотрелся и остановился.

Первый оборачивается и говорит ему: «Ты чего? Пошли давай» - «Да подожди ты. Гляди, девушка стоит» - «Это не просто девушка, она часовой и вооружена». Тот, второй, засмеялся: «Она и стрелять, поди, не умеет. У нее винтовка для видимости». Первый его почти потащил за собой: «Я на часового нападать не буду. Пошли. Это тебя к хорошему не приведет». Уговаривал его, а тот уперся и ни в какую: «Испугался? Погляди, на всей станции ни одной живой души нет! Она одна стоит, а нас двое. Сделаем свое дело и уйдем, а кто потом докажет, что это мы» - «Знаешь же, что земля слухами полнится» - «Да ты мне еще будешь бабушкины сказки рассказывать! Если испугался, то и иди!»

Тот, первый взял, да и пошел. А второй остался и направился в мою сторону. Я, как положено, его окликнула: «Стой, кто идет!», а он все равно молчит и идет. Я тогда винтовку с плеча сдернула и дала предупредительный выстрел. Ох, как он тогда летел, услышав этот выстрел, аж подпрыгивал! Еще одним выстрелом я вызвала разводящего, а мне же еще надо было перезарядить винтовку. У нас было так принято, что сигналом для разводящего служили два выстрела. Если выстрел был одиночным, но на него не реагировали.

Пока перезаряжала винтовку, смотрю, он уже на бурту метрах в трех от меня лежит. Не стану же я в него, лежащего, стрелять. Думаю: «Ну и лежи, черт с тобой!» Он говорит: «Что, испугалась? Вот сейчас отберу твою винтовку и тебя твоей же винтовкой и приложу! Пока подмога твоя сюда придет, меня уж тут не будет» Я ему говорю: «А ты не хвастайся. Ты вперед отбери, а потом уже будешь хвастаться. А сейчас лежи и не шевелись. Если хоть одно движение будет, то я стреляю без предупреждения. Пристрелю тебя как бродячую собаку». Минут через десять пришел разводящий с часовым, увидел, что я с винтовкой в руках и держу кого-то на прицеле и спрашивает: «Что у тебя тут случилось?» Я говорю: «То, что случилось, лежит сбоку на бурту». Он сразу обошел меня, увидел, что там человек лежит и командует ему: «Встать! Руки за голову!» Тот встал. Подошел часовой и разводящий приказал обыскать моряка. Тот обыскал, нашел у него финку и передал ее разводящему. Разводящий разглядел этот нож и протягивает мне: «А это тебе на память». Я отвечаю: «Мне такую память не надо, я в банду не собираюсь. А для того, чтобы охранять, мне хватит и одной винтовки». Разводящий эту финку забрал себе, заткнул ее под ремень и скомандовал часовому: «Бери этого моряка и шагом марш за мной». Часовой штыком толкнул моряка и говорит: «А ну, пошел за разводящим!» Так они все и ушли.

Отстояла я свои четыре часа на посту, потом пришла моя смена, меня сменили, я несколько часов отдохнула в землянке, а разводящий с часовым все еще не возвратились. Ну, а потом опять пришла моя очередь заступать на пост.

- Страшно было второй раз идти часовым?

- Сказать, что я резко испугалась – такого не было.

Наша рота была прифронтовой и почти всегда находилась при железнодорожных станциях. Прибывает на станцию эшелон, мы его разгружаем, затем с фронта приходят машины, и мы все, что выгрузили из вагонов, грузим в машины. Вот такая вот наша служба была. Вместе с боеприпасами прибывали эшелоны с моряками и еще какими-то войсками. Как только собрали войск побольше, так сразу в наступление пошли. Раз фронт пошел вперед, то и мы вслед за ним поехали. И так мы вслед за 2-й гвардейской прошли весь путь: шли через Латвию, Польшу. В Берлин мы не попали, конец войны встретили в Кенигсберге.

- На чем вас перевозили?

- У нас в роте была только одна машина, других не было, поэтому передвигались мы вслед за армией по железной дороге.

- При разгрузке эшелонов вам в помощь давали какую-нибудь технику?

- Никакой техники! Все только сами! Вот (показывает свои руки): все снаряды и все остальное только ими и разгружали. И ведь могла, потому что было мне тогда всего лишь двадцать лет. А сейчас и спина и руки болят.

- Тяжелые грузы, такие, например, как авиабомбы, вы тоже вручную разгружали?

- Нет, таких грузов нам не привозили, у нас в основном снаряды и патроны с гранатами были. Ну и продукты. Санитарный поезд однажды доводилось помогать загружать. А когда приходил эшелон, неважно с чем, посылали обычно на разгрузку один взвод, по шесть человек к вагону. Два человека работали в вагоне, два человека таскали от вагона и два человека работали у штабеля, укладывая принесенное. Если вагон стоял на высокой насыпи, и мы не доставали до его края, то нам устанавливали деревянный трап, по которому мы заходили в вагон. Там слегка пригнешься, тебе на плечи поставят ящик и несешь его аккуратно вниз. Но по трапу вдвоем таскать было очень неудобно, потому что трап был узким и двоим там было почти не разойтись, поэтому договаривались таскать ящики по одному. К тому же трап ставился очень крутой и спускаться по нему можно было только спиной вперед. Пятишься с ящиком на плечах по этому трапу, а сам думаешь, как бы не упасть.

- Падали?

- А как же! Очень часто «летали» с него!

Сначала у нас все болело после разгрузок, мы как недобитые какие-то ходили. А потом мы привыкли, втянулись и уже ничего не болело. Да и как было не привыкнуть, ведь у нас такие разгрузки каждый день случались. Когда приходило много вагонов, на разгрузку отправляли два взвода. Один взвод оставался всегда не задействованным на всякий случай: вдруг придут машины и нужно их будет срочно загрузить.

Командир взвода делил количество людей на количество вагонов. Причем не делалось никаких различий: мужчины это или женщины. Люди расставлялись по вагонам и начинали таскать.

- Штабели где складывали? Прямо рядом с железной дорогой?

- Да, разгружали и тут же складывали. Но не совсем близко к дороге, а чуть подальше отходили.

- Все это чем-то накрывалось, маскировалось?

- Ничем мы не накрывали штабели. Машины почти сразу же приходили и их нужно было быстро загрузить. Если, к примеру, утром или днем мы разгрузили эшелон, то приходили машины и к вечеру ничего от того, что мы сгрузили, на станции уже не оставалось. Днем машины приезжали не часто, боялись попасть под обстрел немецких самолетов. За раз приходило по три – четыре машины, как только они загрузились и ушли, вместо них тут же приходят новые.

- Было такое, чтобы машин для погрузки не хватало?

- Было всякое. С фронта тогда приходили любые машины, которые можно было загрузить боеприпасами. Можно, конечно, было бы в таких случаях и подводы использовать, но они медленно движутся, да и много на них не погрузишь. Поэтому только машины использовали.

Когда мы стояли в Латвии, там склад оборудовали в лесу и к нему провели узкоколейку. Мы неподалеку себе вырыли землянки, чтобы на разгрузку далеко не ходить, в них и жили. Это осень как раз была, хоть и тепло еще было. Нам и раньше приходилось в лесу жить, поначалу было страшно, а потом привыкли и ничего не боялись. Рядом со складом расчистили себе место для разгрузки. Машины могли в одном месте заходить на склад и, не мешая никому, после погрузки, выезжать из склада уже в другом месте. Вот там немецкие самолеты налетали почти каждый день и, как правило, ближе к вечеру. Как только обнаруживали самолет, нам сразу объявляли тревогу. Дежурный по станции бежал вдоль вагонов и кричал: «Быстро выходите из вагонов и убегайте подальше!» Мы из вагона выскочим и вслушиваемся, откуда же он летит, чтобы знать, в какую сторону нам бежать и не попасть под его бомбы.

- Были попадания бомбами в эшелон?

- Нет, ни разу не было. За все три года, что мне пришлось повоевать, ни разу по станциям, где мы были, не попали бомбы. Он, вроде бы, бросает точно, но бомба улетает куда-нибудь подальше. Видно, ему плохо цель ночью видно было или плохо рассчитывал, когда бросал.

- Где чаще приходилось заниматься разгрузкой эшелонов: в чистом поле, в лесу или на станциях?

- Чаще прямо на станции. Когда мы выгружали, никаких других эшелонов рядом с нами не было. Бывало, что неподалеку от нас санитарный поезд какой-нибудь расположится: его в тупик загонят и они там стоят, живут все это время.

- Во время разгрузочных работ где хранилось ваше оружие?

- Оно всегда у нас при себе было. Идешь разгружать, а винтовку все равно за собой тащишь. Приходим к вагону, ставим винтовки в пирамидку рядом, а сами разгружаем. Разгрузили, опять ремень на плечо и пошли.

- При разгрузке продуктов или вещевого имущества была возможность что-нибудь оттуда тихонечко взять для себя?

- Когда мы разгружали продукты, кладовщик, который все это принимал, говорил нам: «Девчата, ешьте что хотите!» Да что там, много съешь что ли? Он это прекрасно знал, поэтому так щедро и предлагал. Пойдет одна из нас, принесет чего-нибудь из открытого ящика, и мы прямо на рабочем месте это съедали. Кладовщик нас сразу предупредил: «Только домой с собой, девчата, ничего не берите». Мы его успокаивали: «А куда мы понесем? Там командир взвода если увидит, то она нам задаст. И зачем мы будем брать?»

- Что из продуктов вы в таких случаях выбирали более охотно?

- Ну что… Обычно печенье или конфетки, иногда консервы рыбные брали или какие-нибудь салаты консервированные. Продукты там были разные.

- Расскажите, что Вы готовили офицерам, будучи поваром.

- На завтрак, я уже говорила, у них были бутерброды. На обед я им варила борщ и второе блюдо – гуляш или что-нибудь еще. На ужин большинство офицеров любили есть суп. Если мясо было, делала им какое-нибудь второе блюдо, котлеты, например, с гречневой или перловой кашей. Они все ели, ни от чего не отказывались!

- Мясо получали на складе или из консервов готовили?

- Ну, когда как. Все зависело от того, какие продукты на тот момент имелись на складе. Я продукты вечером получала и приносила к себе в землянку, а там раскладывала по разным кучкам: это на обед, а это на ужин.

- А чем кормили солдат?

- Ну, а солдатам давали практически то же самое: суп, борщ, иногда картофельное пюре давали.

- Гуляш с котлетами не давали?

- Нет, котлетами нас, простых солдат, не баловали. (смеется)

- Вы получали по нормам довольствия сахар или табак?

- Нет, ничего мне не выдавали. Мужики не знаю, получали курево или нет. Им, может и водку давали, но нам, девчонкам, ее точно не доставалось. Да и к чему она нам, ведь мы ее не пили совсем. Наверное, старшина с командирами ее сами попивали за нас.

- Во что Вы были одеты в летнее время? Носили штаны или юбки?

- Летом в юбках ходили, в гимнастерках и в пилотках. А в зиму нам дали стеганые брюки.

- Вы в юбках таскали ящики?

- А как же!

- При постоянной работе обмундирование изнашивалось быстрее. У вас был какой-нибудь подменный фонд для того, чтобы переодеться для работы?

- У нас было две формы: одна для какого-нибудь праздника, мы ее одевали редко, а другая для повседневной носки. Вот ее мы носили каждый день и никакой подмены нам не выдавали. После того как заканчивалась разгрузка, мы возвращались к себе в землянку и сразу же принимались стирать испачканную форму. От постоянной работы на солнце и частых стирок наши гимнастерки стали абсолютно белыми, и мы выделались среди всех. Нас из-за этого даже называли «инкубаторскими» и говорили, завидев наш строй в белых гимнастерках: «Вон, инкубаторских куда-то ведут».

Как-то раз пошли на склад, это уже когда в Германии были. Идем по грейдеру, а ходили мы всегда строем – хоть шесть человек, хоть двенадцать. Идем, а рядом с дорогой какая-то наша часть стояла. Было утро раннее, они вышли на улицу раздетые, стоят умываются. И вот один «герой» из них как выбежал к нам на дорогу, ворвался в наш строй и давай нас всех обнимать. Он был без рубахи, и мы его так начали хлестать изо всех сил, что он попытался убежать. А в это время навстречу нам ехал какой-то мужчина на лошади. Наш «герой», убегая, столкнулся с этой лошадью, и мужчина на него стал кричать: «Куда тебя шут несет!? Чуть коню в зубы не влез!» Выскочил он к своим, спина у него красная вся, а его друзья стоят и ржут над ним.

- Когда вы находились на территории Прибалтики, Польши или Восточной Пруссии, вы имели контакты с местным населением?

- Какие там контакты! Мы, когда шли с песнями, то немки стояли и нас передразнивали. Мы это видели и говорили промеж себя: «Ах они, сучки! Еще и дразнятся!» Поэтому абсолютно не было никакого желания с местным населением общаться, да нас никуда и не пускали.

- На территории других государств вы по-прежнему рыли себе землянки или вас размещали уже в населенных пунктах?

- Там мы чаще всего жили в палатках. А в Латвии мы землянку себе опять в лесу выкопали, потому что нас туда прислали всего два отделения – наше и мужское. Сначала мужчин привезли на это место, а через день вслед за ними и нас прислали. Там склад был длинный такой и под самый верх был заполнен мешками с мукой. Мужиков кто-то из начальства отпустил, и они жили в небольшом поселке неподалеку.

Когда нас привезли к этому складу, мы послали двоих девчонок, чтобы они сходили и поспрашивали, может нас кто-нибудь пустит на постой на квартиру. Они ходили по дворам, одна женщина их спросила: «Девчата, вы что, молочко ищете? Вон, идите в тот домик, у нее корова есть», мы отвечаем: «Да нам молока не надо, нам где-то пожить надо бы». Пришли в тот домик и его хозяйка нас к себе пустила на постой. В свою землянку мы теперь приходили только покушать. Жена кладовщика там готовила для нас завтрак, обед и ужин.

Утром мы все приходили к этому складу и начинали заниматься разгрузкой. Девчата засыпали муку в мешки и аккуратно их зашивали, а мужчины их носили и в штабель складывали, чтобы к прибытию машин эти мешки были уже готовы. Мужчины подготовили штабели и ушли к себе, а мы остались одни, дожидаться машин. Потом приехали машины, мы их загрузили и тоже пошли в поселок. На следующий день мужчины пришли, поели и опять куда-то ушли, а нам пришлось самим грузить машины. Мы к своему кладовщику: «Что же ты мужиков отпускаешь куда-то постоянно? Почему нам одним приходится все эти мешки грузить?» Она нам говорит: «А чего ж вы не сказали, что вам помогать надо?» Мы аж накричали на него: «А что ж ты думаешь, нам одним все это нужно грузить и день и ночь? Пусть приходят и нам помогают!» Он, чуть не плача, нам говорил: «Я и не знаю, где они там остановились!», а мы ему: «Найдешь, если тебе будет нужно». И пошел кладовщик в поселок, искать, где жили наши мужики. А там, если не знаешь, то и не найдешь. Но он нашел и привел их на склад. Там между нами беседа состоялась. Кладовщик мужикам говорил: «Ребята, вы уж решайте между собой, как вы будете работать. Предлагаю, чтобы сегодня одни оставались для погрузки, а завтра другие». Мы отвечаем, что согласны: «Завтра мы утром приходим и вечером остаемся на все разгрузки – погрузки, а послезавтра пусть мужики работают, а мы вечером домой уйдем». После этого работа у нас наладилась, все работали по этому установленному графику.

- Какая атмосфера была в вашем женском коллективе? Были какие-нибудь склоки, интриги?

- Ничего подобного! Мы жили дружно, несмотря на то, что все были разного возраста. Своих командиров отделений, у нас их было четверо, слушались и выполняли их приказания четко. Когда мы отправлялись на разгрузку вагонов, командиры отделений работали наравне со всеми.

- Командир взвода принимала участие в разгрузках?

- Ну, придет она к нам. Что ж она, разгружать что ли будет? Она пройдет, посмотрит, как все организованно, как дело идет. Поглядела: все работают, ну и уходит к себе.

- Командир взвода у вас была одна на всем периоде войны от Сталинграда до Кенигсберга? Не менялась?

- Одна везде прошла вместе с нами. И демобилизовались мы вместе с ней.

- Перед тем, как пересечь государственную границу СССР, замполит читал вам лекцию о том, как вести себя за границей?

- Читал все это, конечно. Рассказывал, как обращаться с местным населением. Говорил, чтобы мы не обращали внимания, если кто-то со стороны что-нибудь на нас скажет.

- По беременности из роты кого-нибудь демобилизовали?

- Во время войны никто не беременности не уезжал. А вот в последнее время, уже когда закончилась война, оказалось, что некоторые девчонки беременны. Их домой отправили в первую очередь.

После окончания войны наше отделение сразу домой не отправили. Оставили нас двенадцать человек, а остальных всех по домам распустили. После окончания боевых действий на территории Германии оставалось много неизрасходованных боеприпасов, продовольствия и прочего имущества. Все это нужно было вывозить назад в Советский Союз, оставив только необходимое количество для наших войск, которые там находились.

Притащит нам паровоз один или два вагона для погрузки, мы его загружаем тем, что подвозили, и он утаскивает этот вагон. Дня три – четыре мы сидим, ждем следующего вагона. Потом притащат другие вагоны, и мы их опять загружаем. В общем, делали все, как обычно, только наоборот. Основной массой загружаемого имущества были снаряды, продовольствием мы всего вагона три, наверное, загрузили и все. И пока оттуда все, какие было нужно, снаряды не вывезли, нас домой не отправляли. Весь май и июнь мы там просидели, демобилизовали нас только в конце июня.

- В конце войны по репарациям вывозилось в Советский Союз имущество немецких фабрик и заводов. Вам приходилось грузить подобное имущество?

- Нет, никогда. Мы только наше военное имущество загружали, только то имущество, которое принадлежало нашей армии. Другие армии пошли на Берлин, а наша 2-я гвардейская, оставалась в Восточной Пруссии.

- Насколько близко ваша рота находилась к передовой линии фронта?

- Очень близко от фронта, потому что к нам на погрузку приходили машины от тех частей, кому требовались боеприпасы. Не поедут же они за ними далеко. Как только немцы отступали, линия фронта менялась, наши пошли вперед и вслед за войсками перемещалась и наша рота. Только войска остановились – и мы останавливаемся недалеко от них, сразу на этом месте начинает склад делаться и к нему с одной стороны приходят вагоны, а с другой машины.

- Поскольку вы находились близко к линии фронта, приходилось попадать под обстрелы?

- Под артиллерийские обстрелы не приходилось, а под бомбежкой на станциях бывали неоднократно.

- Станции прикрывались зенитной артиллерией?

- Стояли зенитки на станциях, а как же! Наверное, это их заслуга в том, что за все три года на станцию ни одна бомба не упала. Однажды мы ехали на поезде и остановились на одной из станций. Во время налета авиации все убежали из вагона, а я одна осталась, потому что была в тот день дежурной по вагону. Села на ступеньках вагона и сижу, дрожу. За станцией были две скирды соломы или сена, длинные такие. Вот в эти скирды немец бомбу и шуганул - там так сильно это сено горело, такое пламя было, ух!

- Вам нельзя было тоже убежать из вагона?

- Куда ж я убегу? Там же все наши вещи оставались, а я, как дежурная, за их сохранность полностью отвечала. Девчонки ведь из вагона ушли ни с чем, только винтовки с собой взяли. Поэтому я не могла бросить вагон.

- Вы постоянно ходили с винтовками, а стрелять из них доводилось?

- Нас специально учили стрелять, у нас были учебные стрельбы. Как только нас в Сталинград привезли и выдали винтовки, сразу стали обучать. Мы с этими винтовками и ползали и в мишень стреляли, наша подготовка была такой же, как и у мужчин.

- Когда самолеты налетали на станцию, из винтовок огонь по самолетам вели?

- Нет. (смеется) Нам такой команды не было, да и не дострелить туда было – они высоко летали. Однажды мы где-то стояли, не помню уже где, и немец прилетел не ночью, как обычно, а утром. В тот день стоял такой густой туман. Мы пришли в продовольственный склад разгружать чего-то, вагон рядом стоял, и тут внезапно прилетел немецкий самолет. Никакой тревоги нам объявить не успели, сам самолет в тумане не было видно, только гул раздавался, по которому можно было определить, что летел он не так высоко. Но он отбомбился где-то в стороне, мы его, видимо, не заинтересовали.

- Вы по звуку умели определять, немецкий это самолет летит или наш?

- Да наши самолеты там и не летали. Зачем они к нам полетят? Может если только какой-нибудь командир полетит куда-нибудь и все, а других наших самолетов над нами никогда не было.

- Немцев вживую видеть приходилось?

- Только пленных мы и видели. Их иногда наши целыми колоннами мимо нас проводили.

- Испытывали к ним ненависть?

- Да нам на них все равно было, мы мало их видели.

- В Германии для себя какие-нибудь трофеи брали?

- Нет, нам же не разрешалось никуда ходить.

- Как Вы узнали о Победе?

- Мы тогда стояли у Кенигсберга. Наша командир взвода в тот день была в штабе, там узнала об этом, а по возвращению нам всем об этом рассказала. Мы, разумеется, обрадовались, стали обниматься.

- Стреляли в воздух?

- Ну а как же! Там, как только все узнали о том, что победили Гитлера, сразу стали такой салют давать изо всего оружия.

После того как боевые действия закончились, стали наших потихоньку отправлять домой. Первым отправили мужской взвод, затем стали наших девчонок отправлять, а нас оставили. Не знаю, почему было принято решение оставить именно нас, двенадцать девчонок, но им там, наверху, виднее было. Роту нашу к тому времени почти расформировали, осталось только наше отделение.

- Оружие вы сдали куда-нибудь?

- Нет, оружие осталось при нас. Мы ж оставались в составе действующей армии. А вот когда завершили свою работу, вот тогда мы сдали свои винтовки.

- Если у вас выдавались минуты свободного времени, чем их старались занять?

- У одного бойца из мужского взвода была гармошка, и, как только наступал вечер, они после ужина приходили к нам в гости. Мы устраивали танцы, пели под гармошку. Повеселимся часок, дежурная командует: «Заканчивайте! Всем выходить на поверку». Все, мужчины уходят, а мы строились, и командир взвода проверяла, все ли у нас на месте. А после поверки все отправлялись спать.

- С органами контрразведки «СМЕРШ» сталкиваться приходилось?

- Мне нет. А вот когда у нас погиб караульный взвод, там особый отдел разбирался по этому поводу.

- Были моменты, когда Вам становилось страшно?

- Однажды я очень сильно испугалась. Мы жили в доме в одной деревушке, а неподалеку, оказывается, проложили линию, чтобы бронепоезду можно было подходить поближе к линии фронта. И вот как вечер, если мы не заняты работой, мы сидим в доме и отдыхаем. А бронепоезд в это время загружается, тихонько подбирается поближе к передовой и начинает палить в сторону немцев. Немцы в долгу не остаются и начинают ответный огонь. Снаряды то недолетают, то перелетают, бронепоезд движется то назад, то вперед. Вот тут мы сидели в доме между двух этих огней. Нам и спать хочется, и уснуть не можем, сидим, дрожим и боимся, чтобы на нас снаряд какой не упал. Но ничего, обошлось.

- Вашу роту часто награждали?

- Не часто, но награждали. В основном медалями. Ордена были только у начальства. У меня есть медаль «За боевые заслуги», есть медаль «За оборону Сталинграда» и медаль «За победу над Германией». А вот за Кенигсберг нам медаль, почему-то, никому не дали. И то мои медали у меня, к сожалению, не сохранились. Когда вернулась домой и работала в колхозе, нас посылали в Пермь на лесозаготовку для колхоза. Там мы валили лес, сплавляли его по Волге, а здесь его из реки вынимали и увозили к себе в колхоз. В Перми нас работало четверо мужиков и две женщины. Жили мы все вместе в одном домике в лесу, отгородившись друг от друга. В столовую мы не ходили, сами себе готовили на плите. Мужики пилили деревья, а мы обрубали ветки, складывали в кучи и поджигали. Потом подходил лесовоз, грузил бревна и подвозил к воде, где ждал речной транспорт. Медали свои я оставила дома, с собой не брала. Я их в тряпочку завернула и положила в сундук на самое дно. А у сестры внук младший, пять лет ему было, вытащил, пока меня не было, все мои медали и затерял куда-то. Может отобрали их у него, а может на что-то сменял, ведь есть тогда нечего было, все ходили полуголодные.