Буренкова (Анастасова) Вера Ефимовна

Я родилась в 1934 году в станице Пролетарской, ныне это город Пролетарск в Ростовской области. Но, вообще, у нашей семьи молдавские корни. Отец неоднократно рассказывал, что после очередной русско-турецкой войны его прадед уехал в Россию с юга Бессарабии. Дед отцу рассказывал, что перед отъездом они зажгли кадильницу у иконы, затопили печку, сварили мамалыгу, выложили на стол, и пока от неё шел пар, оставили свой дом… Вот так они оказались в селе Дунаевка Приазовского района Запорожской области.

Но видно люди были толковые, трудолюбивые, потому что быстро встали на ноги. Хозяйство, насколько я понимаю, имели крепкое, но когда началась революция, у них всё забрали… А незадолго до этого они купили какую-то сельскохозяйственную машину, сеялку или веялку, уж не помню, и когда настали смутные времена, решили ее закопать. Но кто-то увидел, как они закапывали, и когда пришли большевики, и стали искать оружие, на них донесли: «Вот Анастасовы что-то закопали, наверное, оружие». Начались поиски, туда-сюда, никакого оружия, конечно, не нашли, но в итоге моего деда Константина приговорили к расстрелу… Но видимо у него были хорошие связи с каким-то врачом, потому что тот ему выписал справку, а в отношении больного человека приговор не приводили в исполнение. Тогда вместо него большевики решили расстрелять его сына – моего отца… А деда как раз прооперировали в Мелитополе, но сразу после операции он нанял телегу и поехал домой выручать сына. Но в дороге его сильно растрясло и он умер… А перед этим, когда у них искали оружие, его жену избили, и она спряталась в сарае под яслями. Но через три дня умерла… В итоге всю семью выгнали из хаты, и они жили в саду в какой-то бордейке без окон и дверей. Мама рассказывала, что там стояла какая-то бочка, они ее перевернули, и это был их стол… А у них уже тогда было двое детей, мальчики. И как раз, когда их выгоняли, они болели корью, и пока их туда-сюда переносили, эти дети умерли… В общем, страшную трагедию пережили…

Потом начался НЭП, дали волю, и их опять пустили в родной дом. Только-только они оперились, как НЭП свернули, и их определили на высылку в Сибирь. Но где-то по дороге они сбежали и оказались на Дону, хотя с этим краем их совершенно ничего не связывало. Вот так получилось, что я родилась на Дону. Там прошло моё детство, там и войну пережила, так что я самое настоящее - дитя войны.

22-е июня помните?

О начале войны мы узнали только на следующий день. Отец работал чабаном, и мы с отарой овец находились на пастбище где-то в степях. И кто-то ночью приехал, мы уже спали и рассказал, что началась война. А я проснулась, и слышу, что родители разговаривают с этими приезжими, и понимаю, что-то страшное произошло. Я подскочила, чтобы побежать туда, узнать, почему такая тревога, почему начали плакать женщины, но наступила на вилы и пробила ногу насквозь…

А в ноябре папу призвали. Перед самым его уходом мы всей семьей сфотографировались, только двухмесячной Наденьки на снимке почему-то нет. Как она потом погибла, я ещё расскажу. Помню, перед военкоматом скопилось много людей. Все с сумками, с вещмешками. Кто обнимался, кто плакал, но знаете, было столько песен… Кто-то гармошку растягивал, кто-то плясал, и все пели эти довоенные песни: «Если завтра война, всколыхнется страна…», «Дан приказ ему на запад…» А мама всё время плакала, потому что нас оставалось пятеро детей. Но сразу их не забрали. Мы несколько дней подряд ходили в военкомат, и только потом их увезли… Но нам повезло, папа прошёл всю войну и вернулся живым. А вот у двух папиных сестёр мужья погибли. Их звали Николай Куемжи и Алексей Панов…

Cемья Анастасовых сфотографировалась по случаю проводов на войну отца – Ефима Константиновича (09.11.1941)

Как вы пережили оккупацию? Что больше всего запомнилось?

Ой, я до сих пор многое хорошо помню. Вот принято, например, говорить о немецкой аккуратности. Ну, наверное, это аккуратный народ. У себя дома... Вот у нас в округе до войны были немецкие сёла-колонии. И мы одну зиму по какой-то причине жили в таком селе – Потаповка оно называлось. Так вот, мне хоть и три-четыре года всего было, но я помню, как эти немцы в воскресенье ковры трусили, медную посуду чистили, мыли и вешали на заборы. Прямо глаза слепит… Но между тем, я помню, как мама моя, когда я заиграюсь, испачкаюсь, отправляла меня поменять платье. Мама раз повторит, два, прямо надоедала, а мне и так хорошо. Наконец мама не выдерживала и говорила: «Господи, да ты хоть как те немцы, выверни его наизнанку и не позорь меня в этом грязном платье!» Вот до сих пор не знаю, делали ли так на самом деле у них, или просто такая присказка.

Дальше. Вот оккупировали немцы нашу станицу. Колодец у нас на улице общий, никто в него своим ведром не лезет. Набирают только тем, что там прицеплено. Чистота как что-то святое. А немцы как? Молодой солдат наберёт ведро. Из него напьётся, потом в него же суёт ногу… Начинает мыться, снимает с себя все до самых трусов. Потом вылил эту воду, и опять им в колодец… Это что чистота, аккуратность, культура называется?! Получается в своем доме можно вести себя как люди, а в чужом как свиньи? А жестокие какие… Случай расскажу.

Когда немцы пришли, они, словно из голодного края сбежали. По домам всё съестное забирали, гонялись за этими курами как не знаю кто… Мама хлеб пекла, но не успеет его вытащить, они прибежали, всё забрали, опять остались ни с чем… Всё перевернут, всё найдут, заберут и уйдут. Молоко, яйца, всё. Мы держали корову, но она незадолго до этого отелилась, и доилась с телком. Но надо понимать, что в этот период корова никогда не даст доиться, пока не подпустишь к ней телёнка. И мама решила так. Телёнка закрыла в сарае, корова на улице, и лишь ночью, когда все лягут, она будет её доить. И вот однажды вечером приходит немец: «Матка, млеко!» Мама ему отвечает: «Да, был уже твой камрад, всё молоко забрал!» А корова же стоит на улице, вымя у неё набрякшее, нервничает, что её до сих пор никто не доит. Он видит, что-то не то. Тогда сам берёт сотейник и идет доить корову. А она же не даётся. И рогами его, и туда и сюда. Слушайте, как он начал бить эту корову… Своими сапожищами по вымени, и так и эдак. Ручкой сотейника стал бить по морде, разбил ей губы в клочья, они прямо вот так висели, с глаз кровь сочилась… В общем, избил корову по-зверски. Швырнул этот сотейник и проходит мимо нас. А сказать же ему ничего нельзя. И вдруг на него бросается наша собака. Он достает пистолет, наводит на собаку и говорит маме на очень ломаном русском языке, мол, собаку надо привязывать, чтобы она не бросалась на людей. И мама моя, простая крестьянка, возьми да и скажи: «Да ты сам хуже собаки, а тебя никто не привязывает…» И сказала вроде тихо, но он услышал. И с пистолетом на неё: «Кто хуже собаки?!» Он всё понимал! Мама кинулась ему в ноги: «Пан, да я сказала, что привяжу собаку!» И вдруг он на хорошем русском языке говорит: «Ты язык свой привяжи!» И что-то ещё, типа, если бы не дети… Выстрелил в собаку, пробил ей ногу, и злой ушёл… Вот это что такое? Высокая европейская культура, доброта?! Или другой случай.

Зашли они с лошадьми к нам во двор. А у нас какие-то деревья росли: груши, яблони, и они к каждому дереву привязали по лошади. Вначале скормили им всё наше сено, а потом эти лошади обгрызли всю кору. В общем, за одну ночь сгубили наш сад. А наутро в соседний двор привезли тюки сена, и мама решила, что будет по справедливости, раз они скормили всё наше сено, то пошла, и оттуда взяла один тюк. Тащит его, даже поднять не могла. Тут прибежал какой-то немец, схватил её за ухо… Так хорошо вижу эту картину… Мама сопротивляется, а он её тащит волоком и орёт: «Это тебе не Сталин! У нас воровать нельзя!», что-то в таком роде. Она кричит: «Я не воровала! Ваши лошади съели всё наше сено!» В итоге он швырнул её вот так вот…

Ещё запомнила, что немцы к румынам плохо относились. У нас в станице обычно строили дом на две комнаты: в одной печь, в другой зал. А у нас так получилось, что домик имел четыре комнаты, и поэтому у нас постоянно останавливалось военное начальство. Тем более мама очень хорошо готовила, а это же обычно как-то становится известно, и ее часто заставляли готовить им. Так вот, если на постой встанет румын, причем даже из большого начальства, с адъютантом, парой часовых. Уж не знаю, успевал он распаковать вещи, переспал ночь – хорошо, две, еще лучше. Вдруг немец какой-то появляется, которому тоже понравился наш домик. Так никто никого не спрашивал. Денщик быстро собирает вещи этого румына и съезжает. Даже мы, дети, понимали, что его выставляют, и это некрасиво так делать.

А стоял у нас как-то один поляк, вот он единственный демонстрировал интеллигентность. Никогда не зайдёт в комнату не постучавшись. Мама готовила ему, так прежде чем начать есть, он непременно спросит: «Ты детям оставила что-нибудь?» - «Оставила, пан, оставила!» Или даст нам по кусочку сахара. А немец был один… Самой младшей из нас пятерых была Наденька. Ей около годика всего было. Понятное дело, маленький ребенок ночью заплачет, так всё, мама должна взять её и уйти куда-нибудь. И выйти не из хаты, а со двора, чтобы он её совсем не слышал. И мама бедная ходила по всей станице с ребёнком на руках… А Наденьку мы так и не уберегли…

Мы всегда пережидали опасность в выкопанных во дворе окопах. И мы, маленькие дети, научились различать гул советских самолетов, немецких, летит ли это бомбардировщик или эта их «рама». По звуку всех различали. А холодно же, зима, и мы спали дома. Но соседи меж собой устанавливали дежурство – как услышат, что бомбардировщик летит, бегут по всем домам и стучат в окно. Все сразу выскакивали в окопы. И вот так мы раз выскочили, укрылись, но бомба упала у самого окопа, и я прямо вижу эту картину… Наденька как схватилась за маму, как закричит: «Мама!», и замолчала моментально… Так сильно испугалась. Этот взрыв, да ещё нас сильно засыпало землей. В общем, две ночи она промучилась и умерла… Видимо, такого сильного испуга сердечко не выдержало… Ну, разве это можно забыть?

Говорят, что многие казаки чуть ли не с радостью встречали немцев.

Нет, у нас такого не было. Потому что немцы как пришли, они себя сразу скомпрометировали. Всё подряд забирали, не считались с нами. Вроде как и за людей нас не считали. Но когда немцы уходили, мы видели, что в одной семье мужчины нарядилась в казачью одежду. Уж где они взяли лошадей, не знаю, но глава семьи с сыновьями ускакали, а женщины остались. Куда они делись, никто не знал. И лишь где-то в 60-м году, когда мы из Кишинева поехали на родину, отец рассказал, что тот самый Якименко, который сбежал с немцами, сейчас живет в Америке, и прислал посылки родственникам. Но подробностей, сотрудничали они с немцами или нет, я не знаю. Могу лишь сказать, что если немцы брали кого-то на работу, то люди всеми правдами и неправдами отнекивались. Они же сколько людей угнали в Германию…

У меня две старшие сестры были с 23-го и 27-го годов, и по возрасту они обе подлежали отправке в Германию. И вот я до сих пор не знаю, что мама сделала, как, через кого? Но Лене выправили документы, что она с 28-го года. А старшая сестра Марина с подружкой сбежала и, слава богу, никуда не попала.Поначалу прятались у нас в подвале. Ночью только приходили ночевать в дом. А потом я ее выдала… Однажды кто-то у нас был дома, и искали что-то, то ли платок, а я же дитё, возьми и ляпни: «Так Марина ж была, она и взяла, наверное». А потом от греха подальше, всё-таки очень боялись, что ее найдут, она уехала в эту Дунаевку к маминой сестре.

Кто-то из угнанных потом вернулся?

Да, некоторые вернулись. Например, Мария Власенко после войны приехала из Германии. И рассказывала, что ей повезло, попала там в прислуги: «Благодаря познаниям немецкого меня взяли в семью. Работа была трудная. С нами не считались, но в принципе относились более-менее по человечески».

Помню, вернулась еще такая Галя Проживальская – подруга моей сестры Марины. Она тоже попала в семью, работала прислугой, и где-то в 47-м году приехала с двумя огромными чемоданами. Я это точно запомнила, потому что она к нам то ли зашла сразу, то ли остановилась. Причем, она вернулась беременная. Рассказывала, что какой-то Курт, немец, за ней скоро приедет. Но Марина сразу сказала: «Никуда он не приедет! Если бы он хотел, то не отправлял бы тебя одну беременную». И он, действительно, не приехал. Галя родила этого мальчика, а вскоре вышла замуж и года через два-три родила ещё сына. И как-то они приезжали в станицу, и я видела, младший – чернявенький, словно тракторист. А старший беленький, ну точно вылитый немец. Такие зализанные беленькие волосы, ну настоящий Ганс.

Извините за вопрос, а немцы к женщинам, девушкам приставали?

Конечно, приставали и все боялись этого. Помню, как-то во время отступления немцев и боев за нашу станицу, мы прятались в подвале у соседки. Там несколько семей собиралось, и среди нас была одна Люба, лет пятнадцати. Боже, как пришли эти немцы, как начали её тянуть… А одна женщина, учительница, решила ее спасти. Сказала немцам: «Я пойду с вами, только девочку не трогайте!» Но там и так все страшные, а она себе ещё золой лицо разрисовала, как баба яга, да как встала в своих лохмотьях, в общем, немцы плюнули и никого не взяли. А чтобы по доброй воле с ними кто-то гулял, я такого не помню. Знаю только, что одна работала переводчиком у них в комендатуре, и когда наши пришли, её сразу взяли органы. Но я о чём хочу особо сказать.

Вот я, сколько ни вспоминаю, всегда поражаюсь. В 1941 году после революции прошло всего 24 года. За этот недолгий период люди пережили гражданскую войну, жуткий голод 1921 года, коллективизацию, индустриализацию, 1937 год, т.е. время получилось настолько насыщенное негативом, такими потерями для народа, ломкой привычного уклада жизни, но какой же патриотизм всё-таки остался в народе. Помню, например, что немцы послали нас собирать на убранных полях колоски для их лошадей. Так мы, я, сестра, её подружки, выходили в поле как на свободу, и пели песни. И вы думаете, какие песни?

«Собирались козаченьки,
собирались на заре.
Думу думали большую
на колхозном на дворе.
Как бы нам, ребята, нынче,
в гости Сталина позвать?
Чтобы Сталину родному
все богатство показать.
Приезжай товарищ Сталин,
приезжай отец родной!»

Вот почему, мы дети пели эти песни? Откуда это, как это родилось в нас?! Там же, где мы собирали колоски, к нам подошли двое мужчин. Спрашивают: «Вы хотите, чтобы наши вернулись?» - «Конечно, хотим!» - «Тут недалеко действует партизанский отряд, и если кто из взрослых хочет, пусть подойдет туда-то. А если вы сами хотите помочь партизанам, то можете принести в ту скирду одежду или продукты». И вы думаете, мы не носили? Таскали туда какие-то обноски. Потом приходили, а их уже не было.

Помню, как-то зимой, уже вечером, мама послала нас с Леной к бабе Фросе, одинокой женщине, у которой никого не было. Чтобы мы ей отнесли кизяк на растопку. Уже возвращались домой, тут подходит какой-то мужчина и спрашивает Лену: «Ты пионерка?» Она отвечает: «Пионерка!» Как она не боялась? – «А галстук носишь?» - «Нет, мама не разрешает. А то немцы увидят и нас убьют». - «А вы хотите, чтобы наши вернулись?» - «Хотим!» - «Тогда потихоньку всем скажите, что мы скоро вернёмся!» Вот спрашивается, откуда такой патриотизм после всего пережитого? Ведь мы же сейчас живем в условиях новой жизни те же самые четверть века, но разве есть хоть что-то подобное?

А как бы вы сейчас подросткам объяснили, почему вы за Сталина?

Я не за него. Я за то, что он всё-таки очень многое сделал для государства, для народа. Мне импонирует, что он сохранил государство, и вывел его на совершенно другой уровень. Как точно сказал Черчилль – «Сталин принял Россию с сохой, а оставил ее с ядерным оружием…» И правильно сейчас пишут, что если бы не проведенные им индустриализация и коллективизация, он бы страну не вытащил. Экономика бы просто не выдержала такой войны! Зато когда он умер, у него из вещей, как говорят, были только стоптанные сапоги и заштопанный китель. А то, что он натворил в 37-м году, как бы сейчас не говорили, что это не он виноват, а Берия и другие палачи. Я убеждена, без его поддержки и одобрения они бы таких вещей не натворили.

А то, что наша семья пострадала… Так разве мы одни? Мы лишь капля в море… У нас сосед был туберкулёзник – дядя Лёня Лысогор. После того как у нас во дворе упал снаряд, мама решила больше не прятаться в укрытии: «Будь что будет, но чтобы эти балки упали на головы детям… Как бог даст…» Приходим домой, а окна повыбиты, печка дымит, и нас позвал к себе этот самый дядя Лёня. Он топил себе хату, и никуда не уходил: «Как бог даст…» И когда он узнал про наше положение, позвал к себе: «У меня же комната отдельная, приходите и живите!» У него мы и дождались, пока наши придут. Помню, сидели в подвале, а приходил один сосед и рассказывал: «Горит вся станица…» Немцы же перед отходом подожгли всё более-менее ценное: сельсовет, отделение банка, элеватор. Но зерно выгорело только наполовину, и после освобождения людям разрешили брать его. Господи, сколько же раз мы мыли это зерно, отмывали, промывали, но всё равно пышки из него получались чёрные, как сажа…

В общем, у этого дяди Лёни было трое детей, а его жена работала грузчиком на вокзале. Но ещё до войны, году примерно в 37-м, что-то там они грузили, и она сказала: «Господи, да видел бы Сталин как мы тут мучаемся…» Так на второй же день её арестовали и до сих пор никто не знает, где она… Это было страшное время…

У нас в донских степях орлы летали, хватали домашнюю птицу. И вот когда в небе над станицей только появлялся орёл, вся домашняя птица пряталась, кто, куда. Дворы пустели моментально. И вот когда появлялся в станице «чёрный воронок», точно так пустели все дворы… Вот такие мои детские впечатления…

Помню, как высылали калмыков. У моей сестры была подружка калмычка, так она пришла к нам проститься. Маме по секрету поведала: «Сказали, что ночью нас будут выселять…» Мама начала ее успокаивать: «Возьмите документы, деньги, получше оденьтесь, мало ли куда вас повезут…» Понимаете, люди даже мысли не допускали, что их могут не забрать… И на второй день все калмыцкие хаты были уже пустые…

А изтого самого немецкогосела Потаповка,где мы прожили недолго, всех немцев выслали. А мне почему-то так хотелось увидеть это село, и классе в 5-м я туда поехала. Ничего не осталось, всё заросло бурьяном, одни трубы торчали… Но при всём при этом, когда Сталин умер, все плакали. Я помню, когда шла мимо домов, то в окна видела, что люди просто лежали и рыдали…

День Победы помните?

В тот день я ночевала у своего дяди и почему-то спала долго. Уже солнце встало, а меня всё не будили. И вдруг открывается дверь и тётя кричит: «Вера, вставай! Победа!» Меня словно вихрем снесло с постели. Я бегом домой, чтобы сообщить своим, что победа. Прибегаю, а их уже нет. Мне говорят: «Все пошли на площадь!» Слушайте, все бежали на площадь, как сумасшедшие… И когда я прибежала, там уже что-то говорили с трибуны. Но я решила, что мне надо по-своему отметить День Победы. И когда митинг разошелся, я пришла домой и собрала своих подружек, друзей, выстроила их. А у нас в то время со 2-го или 3-го класса начинался предмет – военное дело, и на этих занятиях нас учили элементарным вещам. Как на карте нарисовать лес, дорогу. И помимо прочего, учили маршировать, это нам больше нравилось. Так я всех своих друзей, человек десять, выстроила, и маршировала с ними вдоль всей улицы. И помню, что пели песню:

«Тверже шаг, ряды держите строже!
С нами Сталин, с нами весь народ!»

А в ней ещё были такие слова:

«Нами враг быть должен уничтожен,
на врага за Родину – вперед!»

А я думала, так ведь уничтожили ж уже врага… Поэтому друзьям я сказала: «Будем петь так – нами враг навеки уничтожен, на врага за Родину – вперед!» И вот так мы ходили, по-своему, по детски отмечали День Победы…

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

После школы я окончила ростовский педагогический институт и всю жизнь проработала в системе дошкольного образования. (За свой честный и самоотверженный труд Вера Ефимовна награждена орденом «Знак Почета» и отмечена почетными званиями «Отличник народного просвещения» и «Заслуженный работник образования МССР» - прим.ред.) В 50-х годах меня направили на работу в Молдавию, с тех пор мы тут и живем. У нас с Николаем Даниловичем сын, дочь, две внучки и два правнука.

Буренкова В.Е. с мужем – Николаем Даниловичем

Когда вспоминаете войну, о чем, прежде всего, думаете?

О том, что люди тогда были намного добрее. Есть такая картинка в каком-то кино – как ведут пленных немцев, а они обмотаны во всякое тряпьё. Чуть ли не дамскими рейтузами головы замотаны. Зима же выдалась жуткая. Так это прямо картинка из моего детства… Я это видела вживую, когда немцев у нас вели. А часть пленных оставили, что-то они там копали у забора. В семьях тогда у всех было по многу детей, по пять-шесть. И голодные же все были, холодные, но наши женщины шли мимо этого забора, а вид у этих немцев был настолько жалкий, что женщины то свеклу им вареную кинут, то картошку. Хлеба-то не было. А пленных охраняли наши солдаты, и я помню, как один из них обратился: «Женщины, что вы делаете?! У вас же свои дети голодные! Если бы вы знали, что они творят с нашими в концлагерях». Именно тогда я впервые услышала это слово - концлагерь. – «А немки проходят мимо, так даже не смотрят в ту сторону. Не то, что помочь. А вы от своих детей отрываете…» Вот вам и разница менталитетов. И при этом они себя считают цивилизованным, культурным народом, а мы дикари…

Вот как отступали наши, я почему-то совершенно не помню. Хотя помню, как приехали немцы на мотоциклах с закатанными рукавами. Люди чуть ли не восхищались: «Вы посмотрите, какие немцы! Только с мотоцикла слез и тут же машину ведет!» Тогда это казалось настолько удивительным, что люди поражались.

Зато я помню, как пришли наши. Немцы уезжали на своих машинах, мотоциклах, аж земля гудела от их танков. А наши приехали на быках… Но ребята красивые такие, от мороза румяные. А главное, какие-то живые люди. Ведь те немцы были в нашем понимании, словно манекены какие-то. Если бы я тогда знала такое понятие – робот, я бы их назвала роботами. А наши родные, живые: «Привет, мамаша! Мы вернулись!» Помню, еще ночью сразу зашли к нам в своих белых маскхалатах, а младший братишка плача под кровать полез. И ребята спрашивают: «Чего ты под кровать залез?» А мама объясняет: «Так немцы нас пугали по всякому. Мол, ваши придут, они вам и уши и носы отрезать будут…» Так этот солдат достал Петю из-под кровати, как обнял его, прижал: «Сынок, да ты что? Мы же Красная Армия!» Сразу понимаешь, почему люди победили. Они свою землю защищали! Это было всё их. А те пришли, им всё чужое. Оно им и не надо. Всё точно так, как у Толстого в «Войне и мире» описано…