- Я родился 22 февраля 1928 года. Перед войной у нас в деревне было очень много народа: в пределах 90 домов. Когда еще началась Финская компания, отсюда (д. Лужки Кингисеппского района Ленинградской области - прим А.Д.) на фронт уходили: прямо от нас, через лед на лыжах, - туда, на Лавансаари (Мощный). В общем, на острова. В каждом доме в двух деревнях было набито наших солдат. Финская компания закончилась, началась Отечественная война. Я помню, как сейчас: мы били на покосе, и летели немецкие самолеты, - так низко, что мы под копны залезали. Они в тот раз не строчили по мирному населению, просто пролетали, даже не бомбили. Они летели в сторону Ленинграда, - может быть, у них была другая задача. Позже они пролетели в обратную сторону, а потом мы узнали, что это война.
Нас собрали на эвакуацию, - должны были эвакуировать на лошадях вглубь страны. А мать была у нас больна - рак груди. И мы только отсюда уехали, немножко тронулись, - а уже в Котлах немцы. Нам деться уже некуда было. Некоторые наши успели туда, за Валдалицу, под Котлы, - и все равно возвратились обратно. Эстонцы гнали стада, и наши тоже собрали стада и дошли до района Любани, - но там дорогу перерезали, и они вернулись обратно. Очень много было скота! Некоторых коров потеряли, некоторых чужих сюда пригнали. Тут еще никаких партизанских отрядов не было, но наших солдат мы видели. И первый бой был у нас около Косколово, у речки. Тут, конечно, наших много погибло. Некоторые потом пробирались в леса. У меня будущая жена как раз жила в районе Косколово - она еще маленькая была. А мы жили в Песках, занимались своим хозяйством и рыбачили. У меня отец был хозяйственником в колхозе, - и ему дали указания: все колхозные документы сжечь. Это я хорошо помню, как отец с кассиром абсолютно всё сжег на костре.
А.Д.: - Когда Вы увидели первого немца?
- Когда стрельба прекратилась. Мы с Верхних Лужиц решили придти на станцию, а в деревне уже немцы были. Лесок, и мы идем, я помню, с бабушкой вдвоем. Видим: немцы играют на гармошке. Они нас свободно пропустили мимо, и мы пошли на станцию. Там был небольшой рыбкооповский склад, продукты всякие были. Но там немцы уже все забрали. Может быть Каракольским, которые были поближе, может им что-то досталось. Но ведь наши все забирали, в основном. В Сойкине "Второй Кронштадт" был, там строений много было. Там много всего затопили: Когда я уже после войны плавал на рыболовецких судах, на немецких катерах, - запустишь туда якорь, а он цепляется за рельсины, которые там остались, затопленные: Там и сжигали что-то: бензином или керосином обливали и сжигали. Все, что могли, сжигали! Сахарный песок, крупу наши поливали керосином, чтобы немцы не пользовались. Но мирный народ (у меня тетка в Дубках жила, рассказывала), они брали, как-то выпаривали это более-менее в печке.
Помню, оттуда мы с бабушкой пошли, зашли в военный городок, а там были погреба. Клуб почему-то не сожгли. Там были стулья в зрительном зале, их потом по деревням растащили. И там нашлась селедка в бочках. Так мы закатили одну бочку в кусты, а потом, когда оттуда вернулись, сходили за лошадью, привезли - и людям раздали, и себя взяли. 200-литровая бочка! Кое-чего в то время еще доставали. У нас еще огороды всё же были посажены - голодными не остались. Немцы же ничего не давали, мы только то ели, что сами добывали. Мы тем спасались, что у нас рыба: мы ходили в море, а рыбы было много. Это не то, как сейчас, - тогда рыбы было много! Женщины ходили в залив, теперь туда не пускают, а тогда свободно. И во время немцев тоже можно было идти свободно. Но рыбу надо было немцам отдавать, - те брали себе. А потом так строго стало, что "в лес не ходи, туда не ходи". Организовалась комендатура - в Усть-Луге, у моста. Немцы заставили самим назначить старосту, - чтобы была глава в деревне. Никто не хотел, - так заставили силой. Эстонцы были у нас в деревне и несли караульную службу. Ходили по домам в зимнее время, отбирали валенки. Они в основном мосты охраняли от партизан.
А.Д.: - Немцы в самой деревне у вас были?
- Да.
А.Д.: - Квартировались?
- Нет, тут их пост был: были вышки построены и пост на 4 или 5 человек. Такой маленький гарнизончик. И в Песках так же. Они следили, и за самолетами наблюдали. Они заняли дом: людей выгонят, - иди куда хочешь.
А.Д.: - Какие-то с вами у них были контакты? Что-нибудь меняли?
- Да, когда ловили рыбу, хорошей рыбки принесешь, - дадут немножко хлеба или курева. Какой-то обмен с ними был. Мальчишки делали палки, они же не могли без палок ходить. Сырую палку срежешь, сделаешь типа тросточки, фигурки вырежешь. Они купят, немножко хлеба дадут.
А.Д.: - Партизанское движение было?
- Моя будущая жена была в партизанском отряде.
А.Д.: - Школа работала во время оккупации?
- Во время войны средняя школа не работала, только начальная школа работала. Начальные школы были во всех деревнях. У нас большущая школа тут была, классы были большие. Здесь жила учительница и учитель, как раз перед войной он был председателем колхоза. Они учили начальные классы. Но я уже не ходил, тут было только до 4-х классов, и сюда младшие братья ходили. После начальной школы я ходил в Краколье. Раньше там была деревянная школа. Замечательная школа была! Детей же было не столько, сколько теперь. Три пятых, шестых, седьмых: Вплоть до десятого класса все классы были переполнены.
А.Д.: - Церковь открыли во время оккупации?
- Церковь работала во время оккупации, - также в Краколье. После войны наши уже разрушили церковь и перевезли к мосту. Раньше был Дом Культуры, а теперь там опять церковь.
А.Д.: - Фактически у вас голода зимой 1941 года не было?
- Чтобы совсем плохо было - не было. У нас полностью была рыбацкая деревня, и мы немножко занимались сельским хозяйством. В колхозе было 20 лошадей. Ничего не было запущено, все было выкошено, все было чисто. Залив рядом чистый. Тут и дороги же не было!
А.Д.: - Немцы распустили колхоз или оставили? Перед войной был колхоз?
- Да. Немцы его ликвидировали. Колхозных лошадей раздали, чтобы люди могли свои огороды обрабатывать. И вот до 1943 года мы так жили: Весной 1943 года немцы что-то почувствовали, - что, видно, надо уходить оттуда. И нас, ребят, увезли в Кингисепп, две машины набили. Мне было 14 лет, и моего старшего двоюродного брата тоже взяли. В Кингисеппе нас погрузили в товарняк, закрыли. Когда нас загружали, я увидел своего директора школы. Он меня подзывает: "Вы знаете, куда вас повезут?" - "Откуда мы знаем? Нам никто ничего не сказал. Забрали из дома, и все". А директор школы был в подпольной организации. Он сказал: "У меня точные данные, вас сейчас повезут в Эстонию, а оттуда в Литву". Так нас и повезли. Привезли, заперли в сарай. Не помню, сколько времени мы были в Эстонии, а потом нас отвезли в Литву. Там всех построили в шеренгу, и вот подходит обоз лошадей. Его гонят литовцы, и хозяин вылезает, а тебя туда сажают: по одной, по две лошади в упряжке. Так нас гнали на линию фронта, в Волхов.
Лошадей надо было гнать по очереди, караулить их на остановках. Если что-нибудь случится с лошадью, значит, заработаешь палок. На ходу били! Издевались над нами, совсем не щадили. Немцы нас сопровождали: мы на телегах едим, а они верхом. И впереди верховые, и с боков верховые. Заснул, подъедет, - и палкой, чтобы не спал. Пацанов! Это же не взрослый человек! В туалет и то, днем не останавливали. Лошадей надо было днем поить, а дороги у нас тогда были: Мы останавливались, и один парень упустил лошадь, распряг попить. Ведер не было, была воронка от снаряда в глиняной почве. Он упустил, - и лошадь упала туда. Потом пробовали и немцы оттуда вытаскивать, - но не вытащишь. Сильная такая была лошадка, но сколько не барахталась, так и утонула: И тогда его начали бить сапогами, - и тоже туда...
Утром лошадей надо было запрячь. У меня была немецкая бесхвостая лошадь, и мне супонь было не натянуть, не хватало длины ног. Кого-нибудь попросишь, затянет супонь, тогда гонишь. Не помню, где нас распределяли, уже близко к фронту. Немец, как покупатель, брал лошадей с людьми вместе: в основном по немецким батареям брали лошадей. Там лошадей убивало, и вот они брали их на смену. Нас загнали в лес и заставили работать. Работа была всякая: и дрова заготавливать надо было, и за лошадьми ухаживать. Рядом речка была, и не было никаких строений, только одна разбитая пекарня, - а в деревне было два дома, там была их комендатура. Это мы после узнали. Нас с Волосово было два двоюродных брата и Леонтьев Борис, - он на полгода старше меня. Со мной вместе был еще мужчина с Гатчины, пожилой уже человек. Его пинудительно забрали, и он на лошади работал: воду возил, покойников возил от батареи, - вот его работа. Он их много возил! Рядом здоровое кладбище под горой было, там всюду были березовые кресты. А моя работа была и в конюшне, и дрова, - в общем, что заставляли.
Я был в первой батарее, Леонтьев во второй. Там стояло три дальнобойных батареи: там, где мы были, расстояние ближе к линии фронта было 12 километров, а по сторонам - 8 километров. Они были, как врезавшиеся, как в галоше! Меня один раз так лошадь лягнула, что меня - в санчасть. Но врач мне еще как кулаком дал! Я упал, он говорит: "Обожрался". Я, наверное, около месяца лежал. Мы жили втроем в палатке. Было холодно: там просто хвоя внизу, и натянута палатка. Апрель месяц, еще холодно, а нам дали какие-то вшивые одеяльца. Я помню, вшивые мы были такие, что невозможно было спать. Снимешь рубашки - а там вши. Чем мы только не пробовали мыться: доставали воду, хоть немножко вскипятить в ведре, - но это не спасало. Это был ужас, невозможно! Здесь нас отдельно кормили, и лучше, чем когда мы ехали по дороге. Там какую-нибудь баланду дадут, - а потом еще насмешка: бросают куски хлеба наверх, и кусочек колбаски, - и все лезут. А ты куда пойдешь, 14-летний? Там постарше есть!
А.Д.: - Отношение солдат-батарейцев отличалось от того отношения, которое было по дороге?
- Солдаты, которые на передке, относились получше. На кухне топишь, там два повара. Один повар хорошо понимал по-русски, был добрее. А где были два брата Волосовских, там был поваром наш пленный, - видно, сдавшийся в плен, хохол. Тот, можно сказать, хотел угробить одного Волосовского. Он раздал еду, а старший из этих Волосовских взял котелок или банку, - и нагнулся туда, в походный котел, где второе было, - и начал ложкой черпать оттуда, что осталось по стенкам. Повар, хохол, пришел, схватил его за ноги, - и туда, в котел толкнул. А под котлом еще были угли. Он там сколько-то побыл. Хорошо, что второй брат видел это! Пришел поляк, открыл быстро крышку - а тот уже весь красный. Его оттуда достали сразу, увезли в санчасть. А так бы концы отдал! Я потом узнал (когда вернулся оттуда осенью), что, наверное, 50% оттуда удрали. Многие ребята, которые были постарше, удрали, - и мой брат тоже удрал. Но вот он удрал оттуда, а через некоторое время его взяли в трудовой лагерь в Нарву. И там много ребят было.
В апреле нас взяли, и только в октябре отпустили. И то, благодаря тому, что нам один поляк сказал (он по-русски хорошо говорил): "Вот в этой деревне есть комендатура, вы туда обратитесь". Комендатура была на болоте, где батарея стояла. Батареи были дальше, а там были их тылы. И вот нас в эту комендатуру пустили. Там, в комендатуре, сидел один челоовек, который хорошо по-русски говорил. Мы обратились, но сразу нам никаких данных не сказали. Сказали: "Приходите в такой-то день". Мы снова решили идти, - и тут пригнали ребят, литовцев. Это были рослые уже ребята, они тоже были в гражданской одежде, и их тоже били... Потом в комендатуре всё же дали указание, чтобы нас отпустили. Нам дали такие бумажки - там все было на машинке отпечатано, они подтверждали, что нас должны отпустить. После войны я эту бумажку порвал. Время такое было: чем докажешь, что тебя насильно взяли?
Меня уже дома и не ждали. Никаких же данных не было, нельзя было сообщить домой, что я жив и здоров. А я только осенью появился. Помню, как меня проводил этот Саша из Гатчины на станцию. Три или четыре вагона было зацеплено к поезду, который шел оттуда и до Кингисеппа. И вот в Гатчине поезд остановился, немец посмотрел, сказал: "Можете идти покушать в столовую". Немцы покушали, оттуда вышли, - и тогда мы пошли. И только мы в эту столовую зашли, как наши самолеты начали бомбить немцев. Лес был недалеко от этой дороги, - и мы туда. В вагоны бомбы не попали, разорвались где-то в стороне. Потом мы дальше поехали. Все в Волосово вышли, я в Кингиссеппе один вышел. Мне было приказано в Кингисеппе явиться в комендатуру, но я встретил ребят, которые тоже прибыли в Кингисепп. Они говорят: "Не ходи туда! В комендатуре никого не отпускают, отправляют обратно. Если знаешь куда идти, - иди пешком". Я решил: пойду на Криколо с Кингисепа! Дорога-то известная! Когда шел на Криколо, встретил еще двух парней. Они говорят: "Там, где бывший городок, - там есть лесопилка, там немцы возят доски из леса. Ты понимаешь по-немецки?" - "Конечно, понимаю. Шесть месяцев был там, кое-чего знаю". К тому же, когда война началась - я уже 5 классов окончил. И вот я к ним пришел. В машину досок нагрузки, там было человека три немцев наверху, - и меня посадили туда. Они говорят: "Вам надо явиться в комендатуру". А я им говорю: "Сейчас домой, а завтра в комендатуру". Лишь бы отговориться! Они остановили машину на перекрестке, и я прибежал домой. Меня там уже не ждали... Отец заболел, матери не было, - а нас было пятеро, - и брат был в лагере.
Тут я прожил зиму, с октября до декабря. А на другой год нас уже увезли. Скот забрали, - и на станцию. Остались мы без скота. Нас привезли сначала в Эстонию, в Лога. Там был лагерь, но не за колючей проволокой. А рядом были евреи, - и к ним даже близко не пускали. Они просят: "Дайте что-нибудь..". Тощие все, дети там. В лагере мы порядочно пробыли, - а наш багаж увезли в Палдиски, это военный порт. Туда потом подали финские суда, загрузили нас. В Финляндии мы тоже в двух лагерях были. Мне было 14 лет, и меня взял сын хозяина. Я работал, вел все сельское хозяйство. Они копали канавы лошадьми: запрягут 6 лошадей, и там как плуги сзади, получается канава. А я копалкой выравнивал бровки. Где мы жили - там был большущий двухэтажный дом, 14 комнат. Хозяину было за 80 лет: один его сын был в армии, а два сына жили рядом, с километр от него: там же хуторская система. А где я был, в том же месте был пленный Саша, - украинец, здоровый такой. Их из лагерей брали. Там кормили ничего, и сколько-то хозяин платил. Но работать надо было, всякие тяжелые работы были. Один раз он решил на циркулярке распилить 6-метровое еловое бревно на плаху. А бревно толстое, и диск был такой громадный. И только он сунул, - видно, попало кремнистое бревно, - и пила засвистела, и даже немножко треснула. Он побежал туда выключать, а меня оставил держать с комля. Я чуть подержал, и упал - надорвал пуп. Меня за 5 километров повезли в больницу, что-то там сделали, крест-на-крест заклеили. Потом я на лошади ездил больше двух недель к врачу, - и все равно время боли были. Даже сейчас нет-нет, да чувствуется. А что скажешь? Ведь не пойдешь никуда жаловаться. Хорошо, что мы там всего год побыли.
А.Д.: - На каком языке вы общались?
- В основном на ижорском языке.
А.Д.: - Вас понимали?
- Да. И мы их понимали.
А.Д.: - Вы по-фински там не говорили?
- Нет. Но ещё по-русски говорили. Хозяин, который у нас был, понимал. Выборг до войны был финский: когда была финская компания, вот тогда финская территория осталась у нас.
А.Д.: - Какое к вам было отношение: как к русским или как финнам?
- Для хозяина мы все равно были русские, он строгий был. Где я жил, там хозяин-отец не такой был, - а его сын, тот нас презирал.
А.Д.: - Кто лучше относился: финны или немцы?
- Конечно, финны лучше. Немцы были злые. Но и среди немцев были более-менее. А вот эстонцы были еще хуже!
А.Д.: - Полицаи?
- Те, которые служили у немцев.
А.Д.: - Вы там, в Финляндии, так целой семьей и были?
- Я жил отдельно, но приходил к своим, хотя до работы было далеко. Отец и три брата кроме меня, и сестра еще, - они жили все вместе. Сестра с братьями работали на государственной лесопилке. Только один отец работал у этого же хозяина.
А.Д.: - Когда вы были в Финляндии, как узнали, что можно вернуться? Кто из представителей советской власти к вам приезжал?
- Помню только, что он был в офицерской форме. Спрашивали: "Будете выезжать на Родину?" - "Конечно, будем. Зачем мы тут останемся? У нас родина там".
А.Д.: - Желания остаться не было?
- Даже разговора не могло быть. Хотя там можно было свободно остаться. Сын хозяина мне всё говорил: "Дам тебе книги, останешься, будешь английский язык изучать, финский: Это легко!" Я говорю: "Не надо мне ни финского, не английского языков, все равно мы уедем домой". Но где мы жили, там была еще одна семья с Гатчины, - они были не ижоры, они были финны, у них было двое детей. Так они не уехали, остались. Его жена была намного моложе мужа. Потом еще были брат с сестрой, моложе меня, тоже с Гатчины - они тоже остались. Родителей у них не было, они не знали, куда им ехать, и остались у сына нашего хозяина.
А.Д.: - Тоже финны?
- Числились, как гатчинские финны. Те, кто числились финнами, частично оставались, конечно. Помню, когда пленных отправляли, те собирались и про одного пленного, татарина, сказали: "Когда нас будут отправлять, мы все равно его убьем". Когда они были в лагере, он над ними издевался, был бригадиром у финнов. Саша сказал: "Мы все равно его в вагоне убьем". Но оказывается, он не уехал, - остался в лагере. Может быть, потом уехал, когда его знакомые пленные были далеко? Хозяевам было указание: обеспечить пленных продуктами на первое время. Даже помню, Сашу хозяин переодел в чистую одежду, дал чемодан с продуктами, чтобы тот, пока доберется на место, не голодал. Пленных увезли раньше, - а потом нас.
Привезли в Ярославскую область: Ой, так тщательно нас там проверяли! Некоторые даже еду, одежду отбирали. Милиция проверяла весь багаж, надо было им показать, что там было. В общем, плохо нас встретили - и сразу в лес. А что?! В лесу норма, и хоть я несовершеннолетний был, все равно меня в лес загнали. Снегу было по пояс. Потом из леса придешь, - и за два километра иди за едой. Мы там тоже пробыли, наверное, года два. Сначала, там невозможно было: там где мы жили, в деревне, там мирное население тоже голодало. Потом наш бывший инженер по добыче (с Усть-Луги) узнал, что рыбаки из этой местности живут там-то и там-то. И нас из Пречистинского района Ярославской области перевели на Рыбинское водохранилище. Там рыбы было! Не знаю, чем можно было ее ловить. До этого там затопили леса, деревни. Когда нас перевозили уже, там купол церкви торчал: Для жителей там построили очень хорошую деревню, с улицами городского типа. В общем, там мы хорошо зажили, рыбы ловили очень много. У нас, рыбаков, был свой магазин, и мы отоваривались пшеничной мукой. Нас там было 3 бригады: из них две бригады наших, из нашей местности, - и одна бригада организовалась из местных. Наши научили их ловить, и они тоже стали рыбаками. Там даже рыбзавод холодного копчения построили, и Кубышкин был в нём директором. Быстро построили! Он был не уж такой мощный и большой, - но нормальный заводик был. Мы там тоннами рыбу ловили. Возили, помню, сначала на лошади, порядочно от города. А в зимнее время по льду. А потом нам дали телку. Эта телка была неуправляемой. Надо было то по одной улице, то по другой дойти до пункта, куда рыбу принимали. Пока по городу едешь... У нас в зимнее время рыбы много было!
В основном нас было 4 человека молодых, и 4 человека постарше. Потом уже война закончилась, обратно колхозы восстановили. Отец был, родной брат отца, двоюродный брат: вот и трое. Уже потом мы стали писать Калинину, председателю Верховного совета, и нам уже дали разрешение выехать домой. Тогда мы выехали домой. Помню, в Ярославской области мы купили корову. Нам дали вагон на три семьи: те на две семью одну купили, а мы купили на себя. Приехали, - а что дома? Дома нет! Хоть в какой-нибудь сарай, - но ничего нет. Тут была сестра матери, она раньше приехала. У нее муж погиб, и у отца брат погиб. Из родни много погибло, людей с войны очень мало вернулось. Никого не осталось: двоюродные братья все остались на фронте. Мы приехали - и сразу на рыбную ловлю. Тогда мотоботы были, их колхозы доставали. Тогда все было государственное. Потом по репарации из Германии гнали суда. Из местных брали судоводителей, механиков. Я три раза призывался в армию, - а директор судоверфи запрещал: на бронь, и всё, - потому что я был уже специалист. В Ленинграде был рыболовецкий техникум, и там я сперва на 20-тонник учился, а потом на 200-тонник. Отучился, и потом в эстонские воды ходил...
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | С. Анисимов |
