Малык Виктор Фомич

Семья

Мама, в девичестве - Отт Эмма Яковлевна, родилась 10 апреля 1905 года в колонии, как тогда называлась немецкие села в России, "Фридрихфельд" ("Кривой Номер" Молочанского уезда Екатеринославакой губернии. С 1922 года здесь была Запорожская обл.)

Ее предки: первым был Иосиф Отт, в царствование Екатерины II он переселился из Германии, из провинции Баден-Вюртембург, села Дурбах (сейчас маленький городок рядом с г. Оффенбург).

От Иосифа Отта был сын Кристиан, потом Генрих, потом Кристиан, потом Андреас.

От Андреаса родились Иоган и Яков.

Иоган Андреасович Отт - это отец того Вальдемара Отта, который после войны окажется в Германии и будет нам известен.

Яков Андреасович Отт родился в 1885 году, умер в 1935 - это отец нашей мамы, наш дедушка. Мы его совсем не знали и не видели.

Мать мамы - Эмма Карловна Лейппи, 1886г. рождения, мы ее знали и помним.

Сохранилась ее первая фотография от 1915 г. с детьми. Умерла в 1979 г.

Их дети - Эмма 1905 г. рождения, Мелида 1907 г. рождения, Ида - 1909 г. рождения, Аделия - 1910 г., Ваня - 28.01.1915 г, Яков - 16.12.1920 г.

Мелида - муж у нее украинец Иван Полоник, здоровый, красивый мужик, работал в колхозе механизатором. Жили в "Зеленом Лугу" или нынче с. Отрадное, что немного выше Запорожья по течению Днепра.

Дети у них - Виталий и Владимир, рождения 30-х годов. Ивана взяли в первые месяцы войны, и ничего о нём не известно. Мелида с детьми осталась в селе, мы потом встречались во время войны. После освобождения их как немцев выслали на Урал, общение после войны с ними было.

Ида - из ее детей, я помню, была Текля. Они были высланы на Урал, общение было.

Аделия - по рассказам, высокая, красивая, разбитная, завербовалась в 1931 году в движение "Девушки на Дальний Восток" - было такое организованно тогда с большим пропагандистским шумом. Работала бетонщицей - строителем на стройке Комсомольска-на-Амуре, была активисткой и чем-то награждена. Вышла замуж один раз, потом еще, всего у нее было четверо детей, одну из них - Эрну мы видели, она в 70-х годах приезжала к маме с сыном Эриком - 6 лет. Сама Эрна оказалась в Армении, три ее брата остались на Дальнем Востоке. Аделия умерла рано, упала с лестницы.

Бабушка и дедушка по матери

Иван в 30-х годах окончил педагогический техникум и работал учителем где-то на Украине. Перед самой войной оказался в г. Энгельсе, тогда там была организована Немецкая автономная республика (НАР). Там он перед самой войной женился на Эрике Андреевне Шмидт.

В августе 1941 года НАР была ликвидирована, а всех немцев Советского Союза "мобилизовали" в трудовую армию.

Это оказалось самое настоящее заключение с высылкой дальше на Восток, Урал, Сибирь, Казахстан. Организованы были труд-отряды со строгим лагерным режимом, использовались заключенные на самых тяжелых и опасных работах.

Ване повезло, он как знающий немецкий язык оказался прорабом в отряде немецких военнопленных, которые использовались в шахтах. Это давало шансы на выживание. Эрика была тоже где-то на Урале в женском трудовом лагере.

После войны они нашлись и поселились в поселке около Щекино Тульской обл. Ваня работал шахтером, добывал бурый уголь. В 1951 году я побывал у них, работал с Ваней внизу в шахте одну смену ради интереса. В 1949 году у них родился сын Вальтер.

Все это время они были спец-поселенцами. Режим такой - один раз в месяц отмечаться у уполномоченного, выезжать нельзя даже в Тулу. Отменен режим был только в 1953 г. После этого они выехали семьей в Челябинск, там еще были живы родители Эрики. Ваня и Эрика работали учителями в школе в поселке Синеглазово - это пригород Челябинска.

Бабушка по маме с 5-ю детьми без Яши

В 1958 г. у них родилась девочка Лилия. После выхода на пенсию уже в 90-х годах они получили статус репрессированных с какими-то жалкими льготами. И вот во 2-ой половине XX века там, в пригороде Челябинска, образовалась большая дружная семья.

У Вальтера жена Люба, сын Вадим, дочь Юля. Вадим окончил электротехнический факультет ЧПИ, в 2002 г., уехал в Германию.

Юля учится в медицинском институте. У Лилии муж Сергей, дети Витя и Ксения еще учатся.

Три поколения этой ветви Оттов, которые я зрительно и по наблюдениям осознаю, наиболее характерно выдают их породу - физически здоровых, рослых, красивых, немного медлительных, даже флегматичных, но основательных и надежных. Вадим уехал, и фамилия Оттов в России через 250 лет теперь прерывается.

Яша - Яков Яковлевич Отт 1920 г. рождения. В тридцатые годы как-то оторвался от остатков семьи, не учился, побывал, как он сам мне рассказывал, в "босяках", как тогда называли криминальные структуры, но уцелел. Работал в Мариуполе в порту, часто бывал у нас в Запорожье. В начале войны его забрали в трудармию и отправили на Урал, он рассказывал как рыл там котлованы под плавильные печи, как они там кое-что подворовывали, чтобы выжить. Парень здоровый, физически очень крепкий. Выжил.

Уже после войны оказался в Самарской обл. около Сызрани, конечно, спец-поселенцем. На берегу Волги пос. Октябрьский(Самарская область), и в нем шахта по добыче битумного камня. Он там работал, женился в 1949 г, жена Таисия. У них родилась дочь Людмила, потом еще одна дочь. Позже обе дочери с семьями уехали в Тольятти. Одного зятя зовут Тимохин Александр Иванович, Таисия умерла в 1985 г, сам Яков умер в 1998 г.

Наша бабушка Эмма Карловна в 1931 г. попала под коллективизацию и со своим мужем Яковом Андреасовичем Оттом была выслана в Сибирь. Дети - все шестеро, кроме Якова, уже разбежались. Дедушка наш Яков где-то там и умер, а бабушка из Сибири с Яшей сбежала. Её на Украине нашли и снова выдворили в Сибирь.

В 1938 г. она вернулась, какое-то время жила у нас, потом уехала к Ване на Поволжье. В 1941году ее снова выслали в Сибирь, и уже после войны она появилась сначала у нас на Украине, потом попеременно жила у Якова и Вани, потом там, в Челябинске, у Вани и осела. Умерла в 1979 г. В конце жизни была уже глухая, еле передвигалась, похоронена там же, в пригороде Челябинска.

Это почти все, что удается восстановить в памяти по этому роду.

Колония и быт

Колония - "Фридрихсфельд" - огромное село вдоль одной загнутой дугой улицы (отсюда название "Кривой Номер"), расположено поперек, метров 1000 от трассы Москва - Крым, и в нескольких километрах от станции Пришиб, Приднепровской железной дороги по пути из Москвы в Симферополь.

Ширина улицы приблизительно 200м., с обеих сторон большие кирпичные дома-усадьбы под черепицей, с обширными дворами, постройками, огородами, садами. По фронту улицы усадьба приблизительно 60м, тыльная часть уходит далеко в поле. Ближе ко двору большой сад, потом огород и поле с посевами. У каждого было приблизительно 2 гектара. В степи у каждой семьи были также наделы для хлебных посевов, кукурузы, бахчи и пр.

Фрагмент военной карты 1919 г Екатеринославской губернии

Из рассказов мамы у отца (а ранее у деда) было крепкое, передовое по тому времени хозяйство - механизированные сеялки, молотилки, лошади с парадным выездом и волы с орудиями пахоты, стадо коров и большой фруктовый сад с виноградником, может быть лучший в колонии.

Работала пара наемных рабочих, они потом оставались, как родственники. И, конечно, трудилась вся семья. Немецкая школа была совсем рядом с домом. Учились все хорошо, а мама, как потом хвалилась, на отлично.

В семье было много книг, особенно периодических изданий, тогда была очень развита подписка, в том числе и зарубежная.

Одно издание "Вокруг света", приблизительно 20 томов, мама взяла с собой, когда уходила из семьи. Я его помню, но об этом позже.

Поддерживались связи с заграницей, в основном с Германией. Молодежь уезжала учиться, тоже куда-то далеко.

Всего в колонии жили 3-4 тыс. человек, абсолютное большинство немцы, но были и украинцы и даже евреи и греки - несколько семей. Конечно, уклад жизни в колонии устойчиво-патриархальный, семьи большие, но замкнутые. Много родственных семей, как по вертикали, так и по горизонтали.

Жили не то, чтобы очень богато, но крепко, стабильно. Сказывалась традиционная немецкая основательность. И еще, видимо, помогло то, что здесь никогда не было крепостного права, отмененного на Руси всего 50-60 лет тому назад.

Предтечей немецких колонистов России XVIII века следует считать меннонитов. Это протестантская секта, объединившая умеренных анабаптистов XVI - XVIII веков в Голландии, Швейцарии, Германии, подвергалась официальным гонениям из-за её проповеди ненасилия, отделения от государства и прочего.

Меннониты отличались крайним трудолюбием. С них началось осушение болот и низин в Нидерландах, а потом в районах Восточной Пруссии.

В 1789 г. 228 меннонитских семейств были приглашены Екатериной II для освоения южной Малороссии, им была дана свобода от военной и гражданской службы, льгота от всяких податей на 10 лет, 65 десятин земли на семейство, а также 500 рублей на проезд и обустройство. В свою очередь, меннониты обязывались давать квартиры и подводы для проходящих войск, следить за состоянием местных дорог и мостов.

Первоначально сектанты обосновались на правом берегу Днепра в районе острова Хортица. Вторая волна менонитской эмиграции из Польши состоялась после второго раздела Польши в 1793 г. В 1780 г. меннонитам были отведены обширные земли в Таврической губернии около реки Молочные воды.

Юг Украины в XVIII - XIX веках назывался Таврической губернией. Здесь образовалось несколько десятков немецких колоний. Они были настоящими оазисами в степях отсталого, консервативного, сельскохозяйственного края. Выходцы из Приднепровских колоний уже позднее принимали активное участие в освоении вновь присоединенных земель Российской империи на Кавказе, Поволжье, Урале, Сибири и Алтайского края.

Например, Аскания-Нова - целый район высочайшего уровня многоотраслевого сельского хозяйства. Вокруг на десятки километров пустынная, выжженная степь, солончаки, а в центре цветущее, благоустроенное больше село с садами, огородами, диковинным животным миром - страусы, зебры, жирафы, самый породистый крупный рогатый скот, научная лаборатория по всем отраслям.

Все это основано несколькими поколениями "Фаальц-Фейнов", в последних из них преобладали уже русские и украинцы. Они за свой счет построили железную дорогу к морю в Геническ и там свой порт - терминал для продукции на экспорт. Стада тонкорунных овец у них доходило до 500000 голов, половина армии России ходила в шинелях из их шерсти.

Последние российские цари несколько раз посещали это место как образцовое хозяйство.

Однажды в 60-е годы мы семейно, ехали на машинах в Крым и заехали в "Аксанию-Нова". Полное запустение, никаких следов былого расцвета. Только, что не переименовали в какой-нибудь вождеград.

Интересно то, что главные лихолетья той поры - Гражданская война, военный коммунизм - оказались для колоний менее разрушительными, чем для остальных населенных пунктов России.

А ведь совсем рядом Гуляй-Поле, махновский край. Власти менялись, последний аккорд гражданской войны - разгром Врангеля и взятие Крыма - это тоже через эти места. Недавно благодаря интернету удалось узнать, что в колонии Фридрехсфельд 14-го сентября 1920-го года был парад белых войск в честь прибытия Врангеля о чем стало известно и красным. Они решили нанести бомбовый удар в момент парада для чего бомбардировщики типа "Илья Муромец" под командованием военлета Туманского совершили бомбовый удар, однако видать уже тогда стали проявляться традиционные организаторские "способности" красноармейцев и удар был нанесен в 2 часа дня, в то время как начало парада было назначено на 5 вечера.

Но охранительно сказывалась замкнутость колоний, явное неучастие их жителей в сумасшествии Гражданской войны. Можно назвать десятки и сотни "героев" того времени в тех местах, но нет ни одной немецкой фамилии. Блюхер - это стопроцентный русский.

Известны еврейские погромы на Украине в первом десятилетии XX века, а потом еще более ужасные погромы в годы гражданской войны. А ведь евреев было больше чем немцев.

Был взрыв "ура-патриотизма" в 1914-1915 гг. с организованным и направленным шовинизмом против российских немцев.

Были переименования немецких названий "Бург" в "Град", немецкую молодежь не призывали в армию. Но репрессий не было.

Потом прошли реквизиции Военного коммунизма 20-21 гг. и общий голод 21-23 гг. Но в колониях все это меньше сказалось, опять же, по причине их замкнутости и какой-то оторванности от общего хода событий.

А вот когда пришел НЭП после 1924 г., тут они развернулись!

Возможность свободно производить и свободно продавать, умение толково работать семьями, отсутствие пьянства и достаточное владение земельными угодьями (еще по Столыпину - землю давали на душу в семье, это - основной стимул иметь на селе много детей).

Нам очень трудно представить себе, с каким подъемом в те годы проходила там жизнь. Мама иногда об этом говорила, но избегала неизбежных при этом политических обобщений, и это можно понять, зная последующие события.

Конец двадцатых годов. Распад большой семьи. Создание своей собственной семьи.

Я не знаю, когда умерла мамина бабушка, но это она успела еще тогда научить ее шить. В большой семье никто больше этим не занимался, а мама уже тогда обшивала всех. И от бабушки ей досталась знаменитая швейная машинка "Зингер".

Почему она не вышла замуж в те двадцатые годы еще там же в колонии. Это могла бы объяснить только она. Но в 1927 г., она уехала из колонии. Уехала вопреки желаниям семьи, и даже больше, со скандалом. Тут уже проявился характер, она знала, что ей нужно, и добивалась вопреки всему. Оказалась в Запорожье. Было какое-то детское заведение, где она работала, но главное, на жизнь себе уже тогда зарабатывала шитьем. Жила на квартире.

Папа к тому времени тоже оказался в Запорожье, работал на стройках, а до этого где-то в шахтах. Мама, смеясь, иногда говорила, что по- молодости, еще в селе, его женили. Попал в армию по призыву 1922-1923 гг.

В гражданской войне он участия не принимал.

В это время после Троцкого Главвоенмором стал Фрунзе. Огромная армия, около 5 млн. человек была демобилизована почти вся. Это был единственный момент в Советской истории с минимальной по численности армией.

Видимо, под эту демобилизацию попал и наш папа. В свое село он не вернулся, попал в какую-то вербовку.

И тут же в ленинский набор в 1924 г. вступил в партию. Тоже - этап.

Где и как они с мамой познакомились, мы уже не узнаем.

Подходила коллективизация, пока еще мирно и даже были уговоры о добровольном вступлении в колхоз естественно со всем инвентарем, но дед после тяжкого размышления отказался. Будучи одними из самых зажиточных в колонии оказались в числе первых жертв.

Стариков и Яшу, ему было 9-10 лет, выслали в Сибирь, остальные разбежались, кто куда.

Дедушка Яков умер в 1935 г. сумев убежать из Сибири и "осев" в Донбассе на шахтах. Бабушка Эмма удрав из Сибири появилась на Украине, может быт даже в Фридрихсфельде. Ее обнаружили и снова в Сибирь. Уже в конце 30-х годов она появилась у нас в Запорожье, бывала у Вани и т.д.

Сама коллективизация для Фридрихсфельда прошла тоже с "минимальным" в сравнении с остальной Украиной ущербом. Об этом можно судить по тому, что само село сохранилось с большинством своего населения. О голодоморе, бушующем на Украине, мама ничего не рассказывала.

Колхоз, который организовали в Фридрихсфельде, был процветающим.

Коллективизацию и все ее расправы чинили свои из колонии. Верховодили всем этим братья Реннеры.

Я уже не помню, их было 2 или 3. Мы с ними еще встретимся.

Интересно, но я не помню факта, чтобы мама в течение 30-х годов бывала в Фридрихсфельде. Об этом никогда не было речи. А вот в 1934 или 35 мы ездили в родное папино село Бандуровку на Винничине. Эту поездку я помню. Был еще жив дедушка Василий, помню, как мы ходили с ним в лес, как он мне сделал хорошую деревянную свистульку.

Кто-то оттуда в 30-е годы приезжал к нам. Скорее всего, это был Филипп, он был моложе папы на 3 года.

Дедушка Василий к этому времени был женат вторично. От первого брака у него были дети: Фома 1900 г. рождения - наш папа, Филипп - 1903 г. рождения и дочь Александра. От второго брака - дочь Ганна - 1927 г. рождения и сын Петро 1930 г. рождения. О них потом еще вспомним.

Первые 30-е годы.

В тот самый ранний период мы жили в г. Запорожье на квартире где-то в районе Большого рынка. Хозяйка той квартиры объявилась после войны. Мама утверждает, что до 3х лет я разговаривал только по-немецки. Это возможно только, если мы с ней жили сами, вдвоем. Наверное, папа в этот период был в Донбассе - упоминалось, что он одно время работал в шахте и где-то учился на рабфаке.

Во всяком случае, нет совместных фотографий тех лет, а первая моя фотография у мамы на руках - мне там, с надутыми губами, 3 года. Из первых детских воспоминаний я помню, как мы с папой, на санках ездили к маме в больницу. Она болела тифом примерно в 1935 г. потом была еще фотография, где она острижена наголо после болезни. У нее всегда были очень хорошие волосы, она за ними сама тщательно ухаживала и приучала нас всегда, даже в тяжелые годы полоскать волосы после мытья уксусом, часто самодельным. До тифа у неё были очень длинные волосы. Она всегда этим хвалилась. Есть фотография. Рассказывала, что обрезать ее такие красивые волосы в парикмахерской отказались, и она обрезала их сама. Они одно время хранились.

Вообще она считала себя красивой. Рассказывала один эпизод, это было в начале 30-х годов, как она шла по 6-му поселку, а ее несколько раз на машине объезжал какой-то американец и сигналил. Американцы тогда были в Запорожье в связи со строительством Днепрогэса и Алюминиевого завода.

Голодомор тех лет мама вспоминала только общий. Сами мы как городские жители страдали меньше. Были продовольственные карточки, но подробностей не донеслось. Видимо, у мамы были еще какие-то семейные драгоценности. Это можно подразумевать, потому что она рассказывала, что в те годы посещала Торгсин. Туда все и ушло.

Квартиру мы получили примерно в 1936 г. на 6-ом поселке по бульвару Металлургов, д. 62. Двухкомнатная, на II этаже. Два Г-образных трехэтажных дома 61 и 62 стояли параллельно, поперек бульвара, образуя огромный внутренний двор, закрытый, полный ребятни.

Наш подъезд был в торце дома выходом на бульвар, балкон со стороны двора. Под нами на I этаже жили Черновы. Володя моложе меня на 2 года, я помню только, что он всегда был с кем-то. На тот момент у него было две бабушки и, кажется, дедушка был.

В детский садик я ходил 2 года, мама считала это полезным. Наверное, материально родители жили не очень роскошно, потому что я помню, что одну комнату, меньшую сдавали внаем, семейной паре артистов Львовского драматического театра им. Заньковецкого. Этот театр из Киева (Львов тогда еще был под Польшей), а он гастролировал несколько сезонов в Запорожье. Я это помню, потому что несколько раз они брали меня на свои спектакли. Я там смотрел "Свадьбу в Малиновке" и навсегда запомнил персонажа с репликой "Ну почему я в тебя такой влюбленный?"

Папа в то время уже работал в ОКС-е Алюминиевого завода.

В 1935 г. случилась "катастрофа". Его исключили из партии. Сталин проводил очередную "чистку" (так называлась проверка партбилетов). Забрали партбилеты - примерно у 30% членов. К папе претензия была очень конкретная - почему скрыл, что родственники (родственники мамы) были кулаками. Переживали, наверное, а больше боялись, т.к. это могло быть признаком какой-то неблагонадежности.

Но, как мы теперь знаем подробности репрессий 37 г. и других лет, это могло быть и спасительным обстоятельством. Будучи беспартийным, он автоматически оказывался низовым технарем, а их трогали меньше. Из его сотрудников или друзей, но членов партии, забрали двоих.

В 1940 г. проводились знаменитые военные маневры Киевского военного округа под командованием Жукова. Папу тогда забрали в армию на курсы переподготовки на 2 месяца. Он уже тогда был каким-то младшим командиром. Меня потом поразило из его рассказов, как танки под водой преодолевали реки.

И в те годы мама немного шила, в основном знакомым. Ходила в Деловой клуб, участвовала в хоровом кружке. Я слышал их концерты. Репертуар - в основном народные украинские песни, но уже появились и новые советские. Пели мы и дома - "Сулико", "Шел отряд по берегу", "По диким степям Забайкалья" и др. Из выступлений их хора я точно помню "Дождик - дождик, капае дрибненько".

Были какие-то выборы, примерно 1938 г., она активно участвовала в комиссии. Вообще к такой деятельности у нее тяга была всегда. И она потом недоумевала по поводу моей пассивности. Еще в 60-е годы она меня переспрашивала, вступил ли я в партию, а потом перестала.

Когда она слышала о беззакониях в стране, то у нее всегда было одно им объяснений: "Ну, это все политика". Это характерно для людей того времени. Т.е. полная беспринципность всех уровней, если есть хоть какое-то соприкосновение с политикой. В этом отношении она была полностью "правильной". До последнего своего времени она вывешивала на доме красный флаг по революционным праздникам. Осенью 1953 г. у нас в доме мы праздновали нашу с Надей свадьбу. Были мои друзья и наши общие институтские, вся группа. Мама провозгласила тост в память товарища Сталина.

Но вернемся в 30-е годы.

В 1937 или 38 г. мы приобрели "дачу" в "Зеленом Лугу".

Небольшой сельский домик с маленьким участком прямо над заливом Днепра. Залив довольно глубокий, я там однажды тонул, еле вытащили - спасли друзья. На даче поселилась и пару сезонов там провела наша бабушка Эмма. Приезжали и Ваня, и Яша. Была своя лодка. На ней можно было приплыть из Запорожья. По прямой, через Днепр, это 10 км, 2 часа гребли.

В 1939 г. была рыбалка - отец, Ваня, Яша. Ловили ночью, сетью. Их поймали, забрали лодку и сеть. Дома был скандал.

Вообще-то отец с мамой жили спокойно, они оба были очень деловыми, всегда занятыми. Но верховодила мама. Отец был мягким, покладистым. Я совершенно не помню, чтобы он меня ударил. А было за что. Мама с лихвой выполняла здесь двойную норму. Конечно, главное нарушение было у меня - просрочка времени по гульке и соврать. Это получалось как-то само.

Из друзей, помню, был Беляев. Немного крепче меня - мы с ним систематически жестоко дрались. До крови, но я ему никогда не уступал. Сегодня разодрались, назавтра снова сходились.

Еще до школы, если родители куда-то уходили, мне давали библиотечку книг. Или "Вокруг света", или "Нива" на немецком языке 20 томов, небольшие, в твердой красной обложке. Полно интереснейших картинок. Это мама увезла их из семьи. Родители уходили, меня оставляли, и я так на полу с книгами и засыпал.

В 5 или 6 лет мама насильно, как это она умела, записала и привела меня в балетный кружок при своем Деловом клубе. Я там был среди девочек единственный мальчишка, меня это очень мучило, видимо, были скандалы на эту тему и в конце концов меня оставили в покое.

В 1938 г. я пошел в школу - это рядом, через бульвар, она и сейчас там. Учился без проблем, в 3 классе был из первых пионеров.

Маме это нравилось, но по поведению мне все время грозили поставить тройку, а тогда исключат из школы. И вот каждый раз после родительского собрания дома меня ожидала выволочка.

Телефонов тогда не было, но присылали на дом записки родителям, а это уже вызывало дополнительные меры.

Однажды в 3-м классе я организовал коллективный уход класса с уроков, это уже была история с угрозой исключения.

Помню, как я стоял на линейке с пионерским галстуком на шее, но чувство было, как на виселице.

И еще - в первых классах была каллиграфия. Это был предмет для пыток меня и моей мамы. Она вырывала листы из тетради с моими письменами, заставляла переписывать все помногу раз, но результат был один и тот же.

Были у нас знакомые Халдрымянцы. У них дочка Лилечка, вместе со мной в классе, девочка-куколка. Наверное, она мне нравилась, поэтому и запомнилась. Мама иногда брала у них тетрадь этой Лили - приносила и сравнивала с моими каракулями. Это было очень убедительно.

Перед войной.

Лето мы проводили на даче.

Помнится взрыв милитаризации. Везде по паркам стояли парашютные вышки, как аттракционы.

Самые интересные - фильмы. Несмотря на все ограничения, на них мне надо было попасть несколько раз. "Чапаев", революционная трилогия о Максиме с песней о "цыпленке жареном", "Белеет парус одинокий", "Большая жизнь", "Трактористы" (а там было о танкистах), "Истребители" с красавцами-летчиками и песней "Любимый город может спать спокойно". Она во мне звучала все время. Конечно, походы в кино дозировались, но с их войной, шпионами, патриотическим пафосом - все это захватывало, достигало своей цели на молодежи и, особенно, на детях. А обстановка "Если завтра война" охватила всех, не только детей.

В школе мы учились по учебникам, где на первых листах большие портреты первых пяти Маршалов Советского Союза, из них трое заштрихованы черным. Я уже читал газеты, а там для меня самое главное - подвиги пограничников, (самый знаменитый из них Карацупа со своей собакой), победы над японцами.

И первые книги - тоже в основном об этом. Летом 1939 г. в "Зеленом Лугу", совсем недалеко от нашей дачи расположилась артиллерийская зенитная батарея. Эскарпы - это вкопанные в землю орудия и все вспомогательное к ним. А из дома не очень отпускали. Все заняты, при деле.

Бери, прогуливай сестренку Лору - ей полгода, в коляске. К военным - через балку, а мне же надо к ним. Коляску не удержал, она вырвалась, ринулась вниз с Лорой, перевернулась. Кто-то нас подобрал, приключение раскрылось - и, конечно, экзекуция для воспитания.

1939 г. запомнился еще тем, что после завоевания Польши у нас появились блестящие металлические пуговицы и польские монеты. Это у нас были самые ходовые предметы для мены.

Конец 1939 г. и начало 1940 г., война с Финляндией.

Газеты и радио заполнены героическими подвигами Красной Армии.

У нас в квартире была радиотрансляция, а потом появился и радиоприемник. Это была еще редкость, я его крутил с большим интересом.

С началом Войны все радиоприемники были немедленно реквизированы. За утаивание - страшное наказание. Я еще помню, как мне было его жалко. Взамен получили квитанцию, где было указано, что его вернут. Какое-то время эта квитанция у нас хранилась.

Большинство игр у мальчишек того времени было "про войну". Самое ходовое - это рогатки, но делали и самодельные самопалы.

Кроме няньки я выполнял и много других обязанностей. В конце 30-х годов хлеб был нормированным. Я не помню продовольственных карточек, но хорошо помню, что хлеб на семью был развешен нормированным количеством на день заранее и находился в каком-то распределительном месте, то ли магазине, с картонной биркой, и я его ходил получать и приносил домой.

Лучше всего из этих подробностей помню, что хлеб был очень вкусным, корки я обдирал обязательно, и отучить меня от этого пытались, но не получилось.

Запомнилось семейное потрясение - болезнь новорожденной сестры Эрны. Коклюш, потом воспалением легких - сплошные мокроты, мама их отсасывала. Это длилось очень долго и уже считалось роковым. Откуда-то узнали про антибиотики, это было тогда впервые, их разработал английский ученый Александр Флеминг. Тогда импортные лекарства были не дорогими, как сейчас, а просто недоступным дефицитом. Как папа умудрился достать тогда стрептоцид - это узнать невозможно, но достал, и только это оказалось спасительным. А над Эрной потом все время висела аура, что она у нас самая болезная, и ей всегда все в первую очередь и лучшее.

Чтобы показать дефицитность антибиотиков в то время, не могу удержаться привести такой малоизвестный исторический факт. Германцы в окруженном Сталинграде массово болели легочными болезнями и доходили, т.к. Германия не могла при огромных усилиях, достать для них антибиотики. Это было уже в конце 1942 г.

До 1940 г. действовала система нормированного распределения хлеба, потом пришло время его свободной продажи. И - огромные очереди. Сначала приходишь, занимаешь очередь, получаешь номер. Потом, еще до начала продажи, эти номера проверяются перекличкой.

Добыча хлеба была поручена мне. Было много приключений на поле этой моей деятельности. Очередь займешь, отвлечешься, не попал на перекличку - пролетел. Хорошо, если получится с повтором. Дома, конечно, спрашивали строго.

Один свой подвиг помню хорошо. Украл номер. На балконе услышал, как одна соседка кричала другой, что она заняла ей очередь, и назвала номер. Я быстренько туда, опередил, при перекличке назвал номер - получилось.

В 1940 г. - событие. Мама собралась и поехала в Москву, в основном посмотреть на ВСХН (поздней ВДНХ, а ныне ВВЦ). Поехала сама, она всегда, и позже, любила куда-то поехать. Приехала очень довольная, очень интересно там все. И, конечно, накупила много вещей и всего всем. Ведь в Запорожье, да и везде, как тогда говорили, что-то "достать" - было невозможно. Мне привезла заводную железную дорогу, конечно, я был рад. Папе привезла черное кожаное пальто. Не знаю, сколько раз он его надевал, но мы потом, как памятную ценность, провозили его через полмира в течение пяти лет. Но об этом еще вспомним.

Еще из памятного. В 1939 или 1940 г. у Мелиды умерла дочка, годик с чем-то. Мелида, жила в "Зеленом Лугу", видно, общались часто. Я помню похороны Лили, т.к. на могиле мама пела какую-то очень печальную песню по-немецки. Пела очень красиво, это запомнилось.

"Правый берег".

Двухкомнатная квартира на семью в центре нового города - это, конечно, редкость и ценность в то время. Но в какой-то момент родители, видимо, начали думать о будущем семьи, теперь уже с тремя детьми, и о жилье для них.

В 1940 г. какой-то кампанией начали раздавать земельные участки в пригородах. Вообще-то это совершенно не соответствовало общей логике и идеологии тогдашнего режима. Я потом пытался доискиваться истоков этой кампании, но ничего не нашел. Было, например, постановление Правительства в 1946 г. о выделении земельных участков для демобилизованных офицеров - в самых лучших местах и с оказанием помощи в строительстве.

Вот эти поселки с хорошими строениями вокруг нашего дома - на Крестьянском поселке, Рабочем поселке, на 4-ом поселке - в своем большинстве их так и называли - отставники. Но что-то было и в довоенные годы, может быть, от местных властей.

Отец получил этот участок в 1940 г. Раньше это была усадьба одного немца - Гасдорфа. Его усадьбу в 60 соток разделили на четыре участка по 15 соток. Ему остался один с домом, который еще и сейчас цел. У этого Гасдорфа был тщательно распланированный и на очень высоком уровне ухоженный фруктовый сад. Все породы фруктовых деревьев были по-научному разделены. Сорта были превосходные.

Нам достался участок 15 соток с рядом из 12 абрикосовых деревьев вдоль всего участка. Абрикосы-калировка тогда были еще редкостью. Уже после войны вокруг у всех были абрикосы-дички. Улица была только проложена, и наша им.Шишкина проходила прямо через наш участок. Обрамление участка Гасдорфа состояло из густопосаженных абрикосов-дичков.

Интересно, что уже после войны мама толковала эту посадку на другой стороне улицы, как свою, и мы часто там собирали абрикосы. Это, естественно, вызывало споры с соседями, но потом ушло. У самого Гасдорфа остались необыкновенные груши, яблони, сливы - как ни у кого. После войны я иногда туда забирался, воровал потихоньку, но хозяева были уже другие, не Гасдорфы.

Дачу на "Зеленом Лугу" продали, начали строительство дома здесь.

Из транспорта по городу тогда ходили трамваи из старой части города на 6-ой поселок. А на Правый берег - только трамвай-челнок, только через плотину, а остальной путь преодолевался пешком. У отца был велосипед, но для меня он еще не подходил, разве только с отцом.

Жизнь потекла еще более делово, началась стройка.

К весне 1941 г. были завезены основные материалы - песок, лесоматериалы, загашена большая яма извести, построена подсобка. Технология предусматривалась самая передовая - литые стены. Основной закладной материал - термозит. Легкий, пористый, вспененный металлургический шлаковый камень. Между прочим, я, хоть и металлург, но не знаю, где его таким делали. И не встречал больше.

Весной строительство началось. Сначала, был выстроен под домом подвал и перекрыт широкими мощными плитами. Потом фундамент довольно большого по тем временам дома. Фундамент из бутового камня, а стены до июня 1941 г. вывели до 1 метра, если я не ошибаюсь, было выведено 2 уровня опалубки. Летом 1941 г. бывали там всей семьей, на ночь уезжали домой. Работали и участвовали все, и, конечно, погулять мне уже почти не доставалось.

Я и сейчас удивляюсь, как удалось так быстро все начать и продвинуть.

Ведь материально не роскошествовали. Одна зарплата, которая не могла быть большой, семья. Отец здорово крутился. Но не воровал - это точно.

Из эмоций - я помню, как мы кушали под деревьями хлеб с маслом и молодые огурцы. Мне досталось 2 куска хлеба, хотелось еще - но не дали, не было. Уже в том первом году был хороший урожай абрикосов, собирали, сушили.

Были в то время семейные знакомые, наверное, по работе, Сергиенко - они тоже получили участок на Крестьянском поселке глубже от нас, строились. Был знакомый Бальченко.

Вообще-то вся эта идея, наверное, исходила от мамы, хотя они оба были крестьянскими детьми и тяга к самостоятельному, собственному бытию у них была первородная.

Война.

Подходя к этому разделу написания, я множество раз обкатываю в памяти разные события и подробности и стараюсь воспроизвести их с максимальной достоверностью, т.к. только тогда они могут иметь ценность для любого, кто это будет читать. Признаюсь, я волнуюсь.

Самого начала войны, первых дней я не помню. Среди нас, пацанов, верх брал только интерес к чему-то новому, необычному. Конечно, настроение было: вот мы им дадим, победим быстренько!

Первая бомба упала на Правом берегу, в районе аптеки, которой мы потом пользовались. Кого-то там убило, но мы, конечно, побежали собирать осколки от бомбы. Это было нам интересно. Начались копаться "щели" - это окопы-убежища на случай бомбежки. У нас на участке - сразу выкопали. И около дома на 6-ом поселке тоже были. Окна заклеивались крест-накрест бумажными полосками. Вечером - строжайшая светомаскировка. Бомбежек Запорожья в первое время было немного.

Папа был сразу мобилизован, но не в армию, а в аварийно-восстановительный батальон, который занимался всеми восстановительными работами в промышленном районе.

Фронт приближался очень быстро. В подробностях - что, где, когда - никто ничего не знал. Можно только представить себе, какую степень растерянности и паники испытывали люди от слухов, а не от достоверности информации. Хватали и увозили за что-то сказанное, - это была борьба с паникерами.

Об эвакуации заговорили в конце июля. Потом, как обычно, она стала срочной. Интересно, что эвакуации подлежали жители промышленных районов города, 6-ой поселок и прочие. Жителей пригородов, частного сектора, - не трогали, а 6-ой поселок полностью обезлюдел.

Эвакуация.

Сказали, что вывезут на Северный Кавказ. Я хорошо помню свою радость, что на Кавказ. Увижу горы - это что-то!

13 августа на Екатеринском вокзале была погрузка в вагоны-теплушки.

Мы успели занять хороший угол в вагоне. Площадь захвата определялась объемом вещей семьи. А вещей у нас было много. Людей в вагоне - много, примерно 50 - 60 чел. Большинство, конечно, дети. Сразу же начались раздоры - это неизбежно при таком вынужденном скученном быте.

Кормили - давали хлеб и толстую колбасу - по числу едоков. Я не голодал, т.к. наши остальные ели мало.

С самого начала начались проблемы с питьевой водой. Сперва, по ночам, бомбили. Передвигались очень медленно, т.к. общее движение было явно перегружено, и предпочтение отдавалось другим составам. Всего ехали до конечного пункта 5 дней.

Самое страшное приключение - как мама отстала от поезда. Это было где-то в районе Ростова. На остановке она вышла набрать воды, а эшелон тронулся и ушел. Остановки были длинными, неопределенными, поезд начинал двигаться без предупреждения. Только представить: передвигаются много тысяч людей, никто ничего не знает, да и нельзя особенно говорить. У мамы с собой никаких документов. Полтора дня мы были сами, никакой паники у нас не было. Да мы и не очень понимали сами, в какую ситуацию попали. Правда, люди, наши соседи, нас поддерживали. Как мама умудрилась нас догнать и найти - это чудо. Она ехала и на поездах, и даже на паровозе, как ей это досталось!

Мы уехали 13 августа, а папа остался в Запорожье, спрятал все вещи на Правом берегу в подвале. Подвал сверху закрыл и забетонировал.

Август 1941 г. в Запорожье.

В августе немцы были уже на Правом берегу, а наши на Левом берегу. Это противостояние продолжалось до первых чисел сентября, когда немцы взяли Запорожье не через Днепр, а пришли уже по Левобережью. Тогда они уже занимались Киевским "котлом", в который попали 4 советские армии, одних только пленных было 665 тыс. человек.

Аварийно-восстановительный батальон все время, до последнего момента, занимался демонтажом заводского оборудования для эвакуации. Группа отца демонтировала оборудование алюминиевого завода - он всегда назывался и сейчас еще называется Днепровским. Это был единственный в СССР такой завод, довольно крупный, с передовой по тому времени (американской) технологией. Оборудование, в большинстве электротехника, очень сложное и дорогостоящее. Я потом читал об этом - эвакуировали все в Богославск на Урале, сразу монтировали и уже под открытым небом осенью начали работать.

Алюминий - это авиация. В сентябре 1941 г. Рузвельт прислал к Сталину своего личного представителя Г. Гопкинса, с основной разведывательной целью - узнать, долго ли Советский Союз продержится. Когда Гопкинс спросил у Сталина, что нужно для помощи, тот ответил, что из первого - нужно срочно помочь алюминием.

Правый берег Днепра высокий, оттуда все заводы, как на ладони. Немцы установили орудия - и обстреливали все, как хотели. Сопротивления - никакого. Потери среди персонала - огромные, как в бою.

Когда в начале 1942 г. папа посетил нас в эвакуации, я помню его рассказ о том, как они работали под артиллерийским обстрелом. Немцы действовали по какой-то системе, вели обстрел квадратами, а наши приспособились к этому, уже почти угадывали, куда попадет следующий снаряд, перебегали и так несколько раз спасались от верной гибели.

Еще я помню, как он рассказал, что двоих из их батальона расстреляли за какие-то нарушения, кажется дезертирство.

На Северном Кавказе

Наш эшелон эвакуированных, выгрузили в Невинномысске. Начали распределять кого куда. Отец еще до отправки дал маме четкую установку - окопаться в селе, не в городе. Так и получилось. Из всех приехавших, мы, наверное, единственные, кто с самого начала начал пробиваться на село. Остальные все по городам, в основном, в Невинномысске Как они потом бедствовали!

Я не помню названия села, куда нас привезли, это примерно в 10 км от Невинномысска. Местность холмистая, красивая, в полях множество цветов. Весной полно земляники, мы собирали ее в огромных количествах. Свои горы я получил только вдалеке, был виден Эльбрус и весь Кавказский хребет. На горизонте, конечно, красиво - величественно. Жители там - кубанские казаки.

Нам для жилья выделили дом, наверное, он пустовал после раскулачивания. От колхоза выделили хорошо продуктов, помню, что был даже мед.

Дом - 2 комнаты, изба, рядом огород, мы его весной задействовали. В избе огромная, классическая русская печь. Это такое удобство - всегда тепло. На печи большая лежанка, мы, дети, спали там. Хлеб мама пекла сама - вкус его я и сейчас помню. Топливо - кизяк, конский и коровий навоз, вперемежку с бурьяном, делали сами кирпичи и заготавливали впрок.

Была какая-то школа, один общий класс для всех возрастов и одна учительница. Я ходил. Когда мы аборигенам рассказывали, что где-то мы жили с электричеством - удивлялись.

Мама сразу же занялась шитьем, стала первым человеком. У нас появилось все.

С отцом переписка была. Сохранившиеся письма - это того периода. Он как-то передал свой командирский аттестат. Это основной документ, по которому семья могла что-то получать. Адрес писем - только номер воинской части. Где отец был, каким маршрутом передвигался до осени 1942 г., я установить не смог.

Там, где жили мы, войны в тот момент не было. Странно, но доходили какие-то газеты, в основном, конечно, про боевые подвиги на фронтах. Я это читал с интересом, еще прочитал про бедную Зою Космодемьянскую. Весной 1942 г. видел фильм "Разгром немцев под Москвой". Наверное, это была какая-то кинопередвижка, потому что кинозала в селе не было. Фильм, конечно, приободрял.

В начале 1942 г. на пару дней приезжал папа. Это, конечно, было событие, виделись в последний раз. Как-то осталось в памяти, что мне он уделил меньше внимания, все больше был с девчонками. Мне показалось, что Лору он любил больше всех, называл ее Лёка. Со мной отношения в основном назидательные. А мне же хотелось, чтобы он рассказал про войну и подвиги, а ему это уже было явно тяжело. Одет он был хорошо, в полушубок, была полевая сумка, оружия при нем не было.

Маме он рассказывал, что участвовал в освобождении Ростова. Мне это было долго непонятно. Только позже узнал, что там было.

Как он смог на несколько дней приехать к семье - теперь неясно. Ведь отпусков в Красной Армии не давали. Такое могло быть только как поощрение за какой-то подвиг или в момент переоформления по службе. Вероятнее именно этот вариант.

Мама рассказала, что при отце я однажды ночью скатился с печи, да так, что даже не проснулся. А это была высота 1,5 метра. К сожалению, более значительных подробностей того момента уже не помню. Не знаю откуда у нас осталось его фотокарточка в военной форме.

Война.

Военный разгром Советского Союза в 1941 г. так и останется величайшей народной трагедией в истории войн.

Уже подсчитали, что соотношение потерь, людских и техники (самолеты, танки) Советских и Германских в 1941 г. составляло 10:1.

Основных причин этому две: бездарное руководство Красной армии и то, что добрая половина личного состава Красной Армии не хотела воевать и умирать, защищая большевистский режим страны.

Основных причин спасения СССР в этой войне тоже две: это дурость Гитлера, в том числе и политическая, и очень ранняя и очень суровая зима 1941 г.

21 ноября 1941 г. немцы совсем малыми силами, одним коротким ударом захватили Ростов-на-Дону.

Сталин совершенно справедливо был взбешен, снял с постов и понизил нескольких руководителей Южного фронта.

Представитель Ставки Маршал Кулик был понижен на 3 звания и лишен всех наград. Хотя известно, что во время краткой обороны Ростова он лично водил войска в контратаки. Но ведь не это от маршалов нужно было.

Все же тот же Кулик сумел собрать у Батайска все наличные на Северном Кавказе силы, и они, уже без него, осуществили за несколько дней контрудар, и 29 ноября Ростов был освобожден.

Сражение было очень тяжелым и кровопролитным, ведь обороняющийся Ростов расположен наверху, а наступающие с юга советские войска двигались по совершенно открытой, издалека видимой и простреливаемой долине. Очень повезло, что Дон был накрепко замерзшим еще с середины ноября. Количеством и огромными потерями удалось отбить Ростов и выгнать немцев аж до Таганрога, до их укреплений на Миусском рубеже.

Это был первый случай освобождения крупного советского города в войне. Папа в нем участие принимал, какое - мы не узнаем.

Интересно, что жители и старожилы г. Азова о захвате немцами Ростова в ноябре 1941 г. и не знали.

После поражения немцев под Москвой и под Ростовом Сталин собрал в начале января 1942 г. совещание ЦК, где было решено начать общее наступление немедленно. Никто даже не засомневался. В приказе к 23 февраля Сталин вслух всему народу пообещал разгромить и изгнать захватчиков в 1942 г.

Я говорю здесь об этом, чтобы показать, какого уровня было руководство нашей страной в то трагическое время.

Катастрофические поражения в 1941 г. их ничему не научили. Общие потери Советских войск в 1941 г. превысили 5 млн. человек, из них почти 4 млн. пленных. А в 1942 г. потери будут более 6 млн. человек - из них 5 млн. убитых.

С весны 1942 г. все 9 советских фронтов почти одновременно начали интенсивные атаки хорошо организованных и подготовленных позиций германцев. Почти не было разведывательной и авиационной поддержки, не было никаких средств оперативной связи. За 1942 г. в армию было дополнительно мобилизовано 10 млн. новобранцев, и их почти без подготовки бросали на передовую и в бой.

Жуков был представителем СВК на центральном направлении, он в течение всего 1942 г. и только в треугольнике Вязьма - Ржев - Сычевка загнал в землю более 2 млн. солдат без даже минимального успеха.

Маршал Тимошенко командовал на юге, в мае 1942 г. начал готовить наступление и освобождение Донбасса и Украины немедленно. Собрал в кулак более 4 армий, примерно 500 тыс. человек и более 2 тыс. танков, а немцы исхитрились силами, примерно в 2 раза меньшими, окружить всю группировку, за 2 недели разгромить и взять в плен 300 тыс. человек.

После этого поражения под Харьковом, юг страны снова оказался беззащитным. 23 июня 1942 г. германцы захватили Ростов и устремились к Кавказу и Сталинграду.

28 июля 1942 г. издан приказ № 227 "Ни шагу назад", в котором впервые народу было сказано о том, что страна стоит перед угрозой гибели. Конечно, такая откровенность понадобилась для того, чтобы обосновать еще более драконовские и бесчеловечные условия продолжения войны.

Тогда же Сталин через шведскую дипломатию снова (первый раз это было в сентябре 1941 г. через болгар) попытался предложить германцам примирение, конечно на условиях, что им остается все захваченное.

Но куда там! Гитлер уже строил планы захвата вплоть до Индии.

Вот оно, родство душ!

Оккупация.

После Ростова в течение августа 1942 г. германцы захватили весь Северный Кавказ до самого Кавказского хребта. Сопротивления почти не оказывалось.

В селе, где мы жили, ничего не было известно несколько дней. Наш дом был на окраине села, и однажды в соседнем пустующем доме объявился какой-то неизвестный. Он прятался там на чердаке. Он пробыл там несколько дней. Мама носила ему еду. Мы, дети, его не видели, и мама нам сказала о нем, только когда он исчез.

Так это он, на второй или третий день своего пребывания, привел ночью нам корову. Он знал, где было брошенное при перегоне стадо, и пошел, нашел и привел. Корова очень удачная, корма было много, молока надаивалось до 30 л. в день. Свое молоко, масло, сметана. Огород тоже давал урожай и, конечно, мама продолжала шить. Зажили здорово на полтора-два оставшихся в селе месяца.

Германцы объявились в селе как-то буднично.

Приехала в село крытая грузовая машина. Все попрятались, только пацаны, в том числе и я, повыходили. Вышло несколько солдат, что-то говорили, жестикулировали. Объяснялись долго, пока пришли взрослые. Потом кто-то вспомнил о маме, послали за ней. Она теперь с ее немецким узнала, что им нужен кто-то из сельских старшин. Потом они затребовали продуктов. Им нанесли яиц, кур и пр. Собрали и уехали.

Вот с этого момента мы на много лет стали именоваться "пребывавшими в оккупации". Еще в 60-х годах ХХ века в различных кадровых анкетах в графе "были ли в оккупации" - я писал "был".

Потом германцы стали приезжать чаще, видно им нравилось собирать продукты. Назначили кого-то старшего. Маму уже выявили. И вот отсюда начинается эпопея с ее немецким языком.

Знающих немецкий язык в то время было довольно много, но владеющих обоими языками, немецким и русским грамотно - это была редкость.

Я и позже знавал много немцев, в т.ч. и родственников, но все они разговаривали на русском языке со своим акцентом. А уж если пишут, то еще больше ошибок. Дело в том, что и образование было не очень полным, а главное в том, что очень сложным является наш родной язык для овладения им в совершенстве. Например, совершенно непреодолимой для них была разница между совершенной и несовершенной формой глагола.

И у нашей мамы это осталось. Но в остальном она была гораздо грамотнее остальных. А германцы уже научились выбирать, кто им нужен.

Вот так через полтора месяца за ней приехали. Им нужно. Как мама ни хитрила - деться было некуда. Ее дети не были для германцев каким-то препятствием. Назначили дату, приехали, всех нас забрали и увезли в Армавир. Поселили нас в квартире. Мама работала в какой-то конторе по сельхоззаготовке.

Это была осень 1942 г. С продуктами тогда проблем не было. И вот в этот момент у нас появился алюминиевый бидон с крышкой литров примерно на 40-50. Мама стала заготавливать в него жареное и вареное мясо и заливать жиром. И правильно, ведь впереди могло быть все, что угодно.

Из памяти того времени: на площади Армавира все время висели повешенные - в назидание и страх всем. Это было ужасно.

Пацаны рассказывали о расправах с евреями. Рассказывали, что детям смазывали чем-то губы и они падали мертвыми. Меня это ужасало, а пацаны комментировали - так им и надо, они Христа распяли.

Еще - где-то рядом располагалась секта баптистов, меня это постепенно затянуло - очень убедительные и проникновенные беседы и моления, красивые песнопения.

Еще одно запомнилось. У мамы на шее был нарыв - фурункул. Болела долго, не могла шею повернуть. Пришла какая-то старуха-знахарка, что-то пошептала над ней, постучала по шее тыльной стороной ножа - и на другой день все зажило.

Это были последние месяцы 1942 г. Вокруг все сотрясалось от исторических событий, мама, наверное, что-то знала, но я об этом ничего не помню.

Война.

В ноябре 1942 г. германская группировка в Сталинграде была окружена, в декабре попытки германцев деблокировать окруженную группировку провалилась.

Разгром германцев на юге стал очевидным, и они стали быстро улепетывать с Кавказа через Ростов, чтоб не оказаться в ловушке. А это было вполне возможно, и результат мог быть значительнее Сталинградского.

Вторую половину декабря 1942 г. и весь январь 1943 г. три Советских фронта тупо долбали окруженную группировку и добивали сам Сталинград, вместо того, чтобы броском на Ростов перехвалить всю Кавказскую группировку германцев.

Сейчас уже невозможно установить, где наш папа был весной и летом 1942 г.

При общем отступлении Красной Армии летом, его часть прошла южнее Сталинграда. И вот там, из остатков нескольких частей, осенью 1942 г. начал формироваться 4-ый механизированный корпус, в составе которого уже в середине октября было 20000 личного состава, 220 танков и пр.

Тогда же в состав корпуса был введен отдельный саперный батальон № 31 капитана Г.Г. Гоциридзе.

4-й механизированный корпус довольно успешно действовал во встречном сражении с германскими войсками, пытающимся деблокировать Сталинградскую группировку в декабре в районе Котельникова.

За это сражение еще в конце декабря ему присвоили звание Гвардейского, и он стал теперь 3-им Гвардейским механизированным корпусом с командиром генерал-майором Вольским.

В мае 1965 г. я участвовал во встрече ветеранов корпуса и здесь привожу описание этого участия и участия моей сестры Лоры в качестве детей Героя, как я его составил тогда в письме маме.

Письмо.

Здравствуйте, дорогие мама и Эрна!

Пишу по приезду из Москвы.

Я приехал в Москву 5 мая - вечером. Переночевал у знакомых. На 6 мая назначена встреча в ЦДСА. Я явился туда к 11 час., только зарегистрировался в оргкомитете - узнал, что и Лора приедет. Встретил ее в вестибюле, и мы были вместе.

Всего на встречу приехало до 200 чел., в основном командный состав - а в корпусе было 25000 чел.

Из родственников были - мы, жена и сын генерала Вольского - это первый командир корпуса, отец и мать разведчика Героя Советского Союза Васюты, сын генерала Асланова.

Сперва была торжественная часть - в президиуме были все генералы (человек 12) и 20 Героев Советского Союза (из 40, которые были в корпусе).

Доклад сделал командир корпуса - генерал-полковник Обухов о пути корпуса и пр. Среди погибших Героев он назвал и папу.

Потом было представление всех присутствующих - ведь многие незнакомы, т.к. и времени много прошло, и корпус ведь большой - он состоял из 4-х танковых бригад и большого числа вспомогательных и обслуживающих частей. Среди них был и саперный батальон, в котором папа был командиром одной из 3-х рот.

Командиром батальона был майор Гоциридзе Георгий Георгиевич, он тоже Герой Советского Союза. На торжественную часть он опоздал, т.к. был на какой-то конференции. Только он вошел - его сразу пригласили в президиум. Все присутствующие были увешаны орденами и медалями - а он был даже без звезды, олицетворение скромности.

Нас с Лорой тоже представили, он после окончания торжественной части подошел к нам, и мы познакомились. Он хорошо помнил папу, хотя общаться приходилось им очень мало, часто по несколько дней не виделись, только 1 - 2 раза в день связывались по телефону.

Корпус сформировался во время Сталинградской битвы и принимал участие в действиях по окружению Сталинградской группировки и в боях на Дону - очень тяжелые бои под станицами Кривянской, Грушевской и селами "Малые Магики", там саперам из папиной роты очень тяжело было.

Освобождение Ростова и т.д. Потом Курская танковая битва, Корпус принимал участие в контрнаступлении. И после этого Днепр.

Подробно все это есть в книге Самсонова "От Волги до Балтики", эта книга о 3-ем механическом Корпусе. Она сейчас у меня - я после вышлю вам.

Гоциридзе вспоминает, что такого толкового и делового командира, как папа, у него больше не было. Механизированный корпус это ударная группировка, она бросалась в самые тяжелые места - потери были огромные. Но саперам доставалось еще в 2 раза тяжелей.

Гоциридзе говорит: "Вот смотри на стенде - много фотографий тех лет и в книге тоже. Это все танкисты - они и воевали и отдыхали, и у них было время фотографироваться. Саперы же все время работали и все время под огнем".

Летом 1944 года Гоциридзе тяжело ранили, и он больше в строй не вернулся, т.е. он был комбатом немного более 1,5 лет. За это время сменилось 3 состава батальона, а в батальоне 700 человек - если уцелело 10% - это хорошо. Ведь война и затеяна, чтобы убивать людей, и если кто уцелел, то это счастливая случайность.

Саперам приходилось минировать, разминировать, наводить дороги, мосты и переправы через реки. Особенно много жертв среди саперов было на переправах - ведь это самое уязвимое место, его все время бомбят и его надо восстанавливать под огнем.

Гоциридзе помнит, как папа однажды пришел к нему и говорит, что минеры молодые, неопытные и очень многие подрываются при разминировании. Гоциридзе дал ему 10 чел. только что прибывших из саперной школы, папа был очень доволен, сразу сели в машину, и все уехали. Он был деловым и на редкость немногословным. Дело знал лучше всех остальных командиров. Гоциридзе думал, что он окончил Военно-инженерную Академию накануне прихода в Корпус.

Не пил. Вместо своей порции водки получал шоколад. Гоциридзе помнит эпизод, когда папа в каком-то селении угощал шоколадом детишек, и тогда еще уловил и запомнил его особое отношение к детям. В товарищеском кругу он тоже держался несколько замкнуто и очень сдержанно.

Как-то Гоциридзе пришел к нему - он сидел и о чем-то думал. Гоциридзе спросил, как дела, надеясь вызвать его на разговор, но ответ был чисто официальный: "Все в порядке, товарищ командир". На одном боку у него висел пистолет, на другом - полевая сумка. И висела она на нем очень неловко - за несколько лет так и не научился ее носить, он был сугубо мирного склада человек.

На Днепре под Каневым, когда переправились - известный памятник Шевченко. Немцы его не разрушили, он был немного поврежден.

Генерал Обухов вызвал Гоциридзе и спросил, смогут ли они его восстановить. Гоциридзе поручил это папе. И папа еще с двумя саперами ремонтировали его с большой радостью. На другой день Обухов проезжая спросил: "Сделали?" Гоциридзе ответил: "Вот капитан Малык делал - пусть доложит", и папа тут все доложил о выполнении задания.

Гоциридзе был очевидцем гибели папы. Это случилось через полчаса после того, как папа узнал, что представление к Герою уже утверждено. То есть к званию Героя он был представлен не посмертно, как мы предполагали, а задолго до гибели, приблизительно за месяц. Не за конкретный подвиг, а за образцовое выполнение заданий и пр.

Погиб папа случайно: был обстрел, и он перебегал из одного окопа в другой. Осколок от разорвавшегося рядом снаряда попал ему в голову, умер он сразу же. Его подхватил и внес в окоп ординарец, - какой-то сержант. Все это было на глазах Гоциридзе, и он еще помнит, как эта смерть потрясла его. Похоронили отца на берегу Днепра.

Гоциридзе - очень симпатичный, умный человек - в книге прочтете о нем. О папе там есть немного. Гоциридзе был уже заместителем Председателя Гос. Комитета по связям с заграницей. Это очень высокий пост - можно считать, зам. министра.

Но в связи с делом Пеньковского его сняли с работы, и сейчас он работает заместителем директора института Архитектуры в Москве.

Дома он смотрел свои фронтовые записи, хотел найти фамилию папиного ординарца - не нашел. Он пригласил нас на субботу, т.е. 8 мая прийти к нему, но мы не пошли, там могли быть другие - мы могли бы помешать.

9 мая я ему позвонил до 9 час., его уже не было, он был приглашен на Красную площадь на парад, потом был прием в Кремле. Потом, когда я с ним разговаривал (10 мая) он говорил, что в эти 2 дня и не мог бы уделить нам времени.

Договорились, что я позвоню ему 10 мая (мне еще надо было съездить в Горьковскую область) и мы условились о встрече, когда я вернусь в Москву. Но потом я звонил ему и домой, и на работу - но не нашел и вечером 12 мая улетел самолетом из Москвы. Сейчас пишу ему письмо.

Он обещал написать в Запорожье, может быть в газету, о папе, и предложить об увековечении его памяти.

Кроме него папу помнит и Печорин - он был папиным соседом, тоже командиром роты. С обидой рассказывал, как он поругался с кем-то из начальства, как его понизили в звании, а потом после гибели папы назначили на его место, сказав: "здесь уже погибли двое, теперь твоя очередь". А он выжил - правда, до сих пор удивляется. Возможно, он будет когда-нибудь в Запорожье, обещал заехать. Это он рассказал нам о Гоциридзе.

Орехов хороший дядько, передавал тебе привет. Был один из Запорожья - подполковник, Герой Советского Союза. Прутко Георгий Иванович. Работает в Шевченковском Райвоенкомате.

15.V.1965 г.

Адрес Гоциридзе. Москва, ул. Жолтовского 18 а, кв. 55.

Тел.: Д0-98-49.

Возвращение на Украину.

До конца 1942 г. мы были еще в Армавире, потом германцы стали уходить с Северного Кавказа, и получилось это у них еще быстрее, чем приход их летом сюда же.

Маме тоже указали уезжать с той же организацией, где она числилась.

Избежать этого было невозможно, да и не следовало, т.к. по приходу советских можно было попасть "за сотрудничество", а тогда оправдаться было бы невозможно, хотя никакой антисоветской деятельности в ее роли явно не было. Разместили нас в кузове большой крытой автомобильной фуры. Мы со своими вещами, а их снова было много, в т.ч. и бидон, разместились среди каких-то ящиков, наверное, с продовольствием.

Ехали в огромной колонне, медленно, долго. Это было в середине января 1943 г., т.к. я отчетливо помню, что мой день рождения мы были в кузове машины, мама нам давала что-то сладкое, а водитель нашей машины угостил меня шоколадкой. И на всю жизнь запомнился скрежет при трогании - торможении машины, что-то у нее было в сцеплении или коробке передач.

Еще я помню, что с правой стороны по нашему движению все время стоял какой-то гул и ночью был красный горизонт. Это был фронт в каких-то 50-80 км от нас.

И там был наш папа, его корпус в это время пробивался направлением на Батайск.

Колонну бомбили, в основном двигались ночью. Пока добрались до Запорожья, было несколько пересадок, и мы очутились на Правом берегу.

Рядом с нашим участком еще в 1941 г. жила молодая женщина, она приняла себе из госпиталя, который расположился в школе № 22, раненного, без руки - Сергея. Они так и остались. Когда мы появились в январе, они нас устроили на жилье в своем сарае, это в 50 м от нашего сегодняшнего дома. С ними и в дальнейшем установились хорошие отношения.

Мы в этом сарайчике прожили добрый месяц, а ведь это была зима. Конечно, мама осматривалась, как быть дальше, искала разные варианты, наверное, связывалась со знакомыми. Особенно большая надежда была на Сергиенко, это были довольно близкие друзья, они жили здесь же на Крестьянском поселке. У них был сын Алик, старше меня на 2 года, я с ним всегда с интересом общался.

Главное же было, что установили связь с Мелидой - она в Отрадном (Зеленый Луг). Она жила одна с двумя сыновьями, жила, как все тогда в селах, неплохо. Эрну на все то время оставили у Мелиды, а мы здесь уже жили втроем. Мама, как всегда и шила и крутилась, искала варианты.

Я, конечно, сколько успевал, бегал с пацанами и сильно тогда вляпался.

Нашим самым интересным объектом был железнодорожный вокзал на Правом берегу. Он был оживленным и очень активным, гораздо более активным, чем в послевоенные годы и даже сейчас. Видимо, эта железнодорожная ветка была для германцев очень важной.

Так мы, пацаны, туда ходили на разные промыслы. Нам нужно было всякое, но самыми интересными вещами были фонарики, батарейки к ним, зажигалки, а может быть даже часы. Все это - немецкое, для нас тогда - полная невидаль и соблазн. С каким-то приятелем мы украли у зазевавшегося германца электрический фонарик, он моментально заметил и - за нами.

Мы бросились бежать, забежали уже в улицу "3-я пятилетка", а тут выскочил мужик и помог нас поймать. После войны я его узнал, это был Соломаха, отец Миши Соломахи, пацана на 4 года старше, с которым я потом не то что дружил, а часто, и еще недавно, общался и играл в шахматы.

Германец нас поймал и стал жестоко избивать. Спасибо, не убил и не покалечил, а отпустил. Я был весь в синяках и крови, маме дома сказал, что дрался с пацанами. И вообще об этом приключении никому никогда не рассказывал, обнародую его впервые.

Случай, конечно, был смертельный, германцы вешали не только воров, но и воришек, при полном одобрении населения. Повесят на грудь табличку "Вор", - а все довольны. Я видел это в Армавире. После войны еще долго был всплеск бандитизма и воровства, народ сетовал, что вот при германцах этого не было, потому что прилюдно вешали.

Признаюсь, больше я в жизни, кроме как в садах, не воровал, видимо мой рационалистский ум подсказывал, что это непродуктивно. Ладно хвастаться - к делу!

Февраль - это зима, мама, конечно, шила, что-то зарабатывала. Тогда были в ходу и советские деньги, и оккупационные рубли - в каком-то соотношении. Но самым распространенным был натуральный обмен - вещь на вещь или на продукты. Так было на рынках, и так горожане ходили по деревням и обменивались разным. Нас здорово выручал бидон с мясом и жирами.

Большая часть населения питалась своими запасами с лета, а у нас только бидон. Эрна была у Мелиды. Мама была на каком-то учете у германцев, и за ней приезжали. Один раз, потом другой - призывали на какую-то работу переводчиком. Все настоятельнее, но она уже понимала, чем это грозит, и начала искать убежище. Как-то смоталась в Фридрихсфельд, навела там мосты, кого-то нашла из родственников и решила перебраться туда. Разведала, что в Молочанск регулярно ездит грузовая машина за пивом, туда она едет пустая. Договорилась - за большую корзину яиц нас отвезут. Половину корзины яиц на что-то из вещей выменяла, а вторую половину рассчитала на Мелиду. А Эрна - там. И вот теперь срочно бежать, незаметно, назавтра утром.

Мне поручение - доставить Эрну. Вечером уже темно, действует комендантский час, передвигаться нельзя. Напрямую, через поле и несколько балок, до Отрадного примерно 12 км. Я шел посадками, в нескольких местах видел всадников на лошадях, вдалеке была стрельба. Было, конечно, жутковато, но добрался до Мелиды около 12 часов ночи. И была награда - Мелида пожарила мне полную сковородку картошки с яичками. Запивал молоком. Можно предположить, что я так еще не наедался.

Во всем этом писании у меня проходит много гастрономических воспоминаний. Сейчас трудно понять, как много значило для вечно недоедающего, активного подростка хорошо или вкусно поесть. И эта проблема сохранится еще на несколько лет дольше.

С рассветом Мелида взяла в колхозе (он тоже тут сохранился) бедарку (это одноколка с лошадью), посадила нас с Эрной, и мы уже через час были у мамы. Свою долю яиц она собрала по соседям и, естественно, привезла. Мы были собраны, готовы, машина подъехала, Мелида с нами попрощалась, и мы пустились в новую жизнь.

Война.

3-ий механизированный корпус через Батайск наступал на Аксай, а потом, сосредоточившись в станице Грушевская, далее в направлении Матвеева Кургана.

Ростов был освобожден 13 февраля 1943 г. Вся эта мощная лавина наших войск от Ростова и по льду замерзшего Таганрогского залива, рванулась вперед, на запад к Таганрогу и вдруг уперлась в "Миусский рубеж". Так германцы назвали свою новую, оборудованную по самому высокому техническому уровню, крепость на Миусском горном кряже, над мелководной петлявой речушкой Миус.

И вот здесь снова разыгрывается массовая человеческая трагедия. Без всякой подготовки, без артиллерии, без авиации гнали солдат под орудия и крупнокалиберные пулеметы засевших наверху германцев. Для них обзор был - на десяток километров, снежная долина и по ней бегущие наступающие. Первый штурм - морская пехота в черных бушлатах и бескозырках - потом все поле было покрыто телами, как снопами. Через несколько дней снова штурм и с тем же результатом, а потом еще один, и стало не с кем наступать.

И ведь знали, то же самое здесь произошло в декабре 1941 г., когда, под горячку удачного первого освобождения Ростова, пытались пройти это место и тоже положили здесь несколько десятков тысяч красноармейцев. Штурмы Миусского Рубежа в феврале 1943 г. проводились "в лоб", без артиллерийской подготовки, только солдатами - в открытую, с винтовками наперевес и с "ура!"

Не было никакой авиационной поддержки, вся авиация Южного фронта в те дни занималась преследованием огромных обозов бегущих с отступающими немцами казаков, донских и кубанских, и калмыков. Обозы были бескрайними, двигались через замерзший Таганрогский залив. Били их несколько дней - прекрасная цель на открытом пространстве - и никакого сопротивления.

Бежали, как это на Руси принято, семьями. Сколько - никто не знал, но известно, что в апреле 1945 г. англичане разоружили и обманом сдали советским казачий корпус генерала Краснова численностью 30 тыс. человек.

А тогда в феврале 1943 г. все ледовое пространство от Азова до Мариуполя было в крови и обломках обозов. Об этих подвигах войны почти ничего не известно, перед Миусским кряжем стоит только огромный мемориал с невнятным, казенным "Вечная слава" и т.д.

Командовал Южным фронтом будущий маршал Малиновский. 3-ий МК в наступлении проследовал севернее Миусского рубежа в направлении Матвеева Кургана и вел там бой с 19 февраля по 10 марта 1943 г., в том числе и на переправах через Миус. Потери были так велики, что 10 марта корпус был выведен на отдых и восстановление в район Новочеркасска. Прошло и переформирование корпуса. Вместо заболевшего Вольского командиром корпуса стал генерал-майор В. Обухов.

Папа был командиром роты в отдельном 62 гвардейском саперном батальоне, где командиром был майор Г.Г. Гоциридзе.

В феврале 1943 г. севернее Донбасса советские войска действовали гораздо успешнее. Был совершен героический успешный прорыв через Харьков, Лозовую и Павлоград. Харьков был освобожден 16 февраля, а прорыв дошел почти до Запорожья, где находился штаб группы армий "Юг" во главе с фон Манштейном. Это он сумел организовать контрудар, снова отбросил советские войска, Харьков 15 марта снова был захвачен германцами.

Интересно, что в нашей военной истории о героическом прорыве через Харьков и северный Донбасс в феврале-марте 1943 г. почти ничего не говорится, опять же только потому, что снова все окончилось неудачей. Германцы к тому времени уже вывели закон, что "зима ваша, лето наше". В марте фронт на юге стабилизировался, обе стороны выдохлись.

В феврале 1943 г. в Запорожье дважды приезжал Гитлер. Жаль, что я не знал об этом, война могла бы закончиться на два года раньше.

Если сравнивать - Сталин за все годы войны из Москвы выехал только один раз - в конце 1943 г. в Тегеран на конференцию трех.

В колонии.

В феврале-марте мы снова слышали отдаленный гул войны, потом он исчез, фронт отошел. В селе мы поселились в доме Оттов. Дом огромный, пустой. Огромные чердаки, где гнездились, а потом массово расплодились голуби. Мясо их очень вкусное. Сразу весной начали активно заниматься огородом, а он был довольно большим. Вспахали, я впервые вел лошадь, а сзади с плугом шел человек. Завели кур.

Интересно, что под германской оккупацией были сохранены колхозы. Германцы сразу поняли, что такая форма хозяйствования на селе является идеальной для того, чтобы можно было отобрать у села максимум.

Верховодили на селе те же братья Реннеры, которые осуществляли советскую коллективизацию. Они были вооружены, я их видел несколько раз с винтовками. У них в услужении было несколько человек, как я понял, бывшие советские пленные. Реннеры к нам относились очень плохо, с мамой разговаривали грубо, к чему-то все время придирались. Мама мне потом говорила, что это осталось еще со времен молодости, когда они к ней безуспешно женихались. И, конечно, за то, что она ушла из немецкости.

Нашлись и родственники, Отты, из двоюродных. Беата, она возраста мамы, потом приехал и уехал Владимир, он возраста нашего Вани. Была еще Экштейн Лиза, она сама украинка, а муж ее из двоюродных Оттов, куда-то исчез, его не было. Так эта Лиза с дочерью жила здесь в их старом доме. Мама с ней как-то сблизилась.

Колхоз остался, а никаких принудработ или трудодней не было. Но появилось другое. Заставили выращивать шелковистых червей. Шелк нужен был для парашютов. Пришли к нам во двор и во всех помещениях установили четырехэтажные стеллажи. Посеяли эти личинки и пригрозили за несохранность всего высева. Кормить их надо было листьями шелковиц. На окраине села были огромные заросли этого тутовника, наверное, этим занимались и в советском колхозе.

Дали нам небольшую тележку, и я с Эрной и Лорой 3 раза в день привозил червям кучи веток, они их очень быстро объедали, листья и кору. Потом уже объеденные ветки убираешь, бросаешь новые - и так почти 2 месяца. Росли черви довольно быстро, потом начали куклиться в красивые разноцветные коконы. Потом их у нас забирали.

Сада при усадьбе, того знаменитого сада Оттов, уже не было. Было несколько одичавших вишен и яблонь и больше ничего. Зато был колхозный сад в очень приличном состоянии и с хорошими сортами. Мы, конечно, пользовались.

Летом было какое-то событие. Всех жителей, 100%, на подводах вывезли в Молочанск, это примерно 15 км от села. Огромное открытое поле, свезли, наверное, все окрестное население, много десятков тысяч людей. Похоже, был какой-то митинг, кто-то из высокопоставленных что-то говорил. Мне это запомнилось, потому что всех фотографировали. Очень быстро, хорошо организованно: были какие-то ворота, группа людей, мы - семья из 4 чел. подходим, нас мгновенно фотографируют, и подходят следующие. Зачем это было - непонятно, меня поразила техника процесса. Хорошо бы повидать те фотографии.

Рядом с нашим селом - тоже большая колония Гохштедт (потом и сейчас - с. Высокое). Мы туда ходили, дрались с местными пацанами. Говорят, это было традиционно, как и раньше.

Жизнь в селе была довольно сытная, хлеб мама пекла сама. Своей коровы не было, но вокруг молоко было. И, конечно, начал заполняться бидон. Быт в селе - примитивнейший. Электричества тогда не было, и на Правом берегу в Запорожье, и на Кавказе было так же. Все освещалось керосиновыми лампами. Вода была из колодцев, сделанных очень давно и основательно.

Все лето 1943 г. было тихо, гул войны начал появляться в августе.

Война.

Лето 1943 на юге обе воюющие стороны провели в подготовке к Курской битве. После победы советских войск в начале августа 1943 г. фронт начал приближаться. 22 августа 1943 г. был уже в 3-ий, но окончательный, раз освобожден Харьков, 29 августа - Таганрог. Кровавый Миусский рубеж удалось преодолеть лишь после тяжелейших боев в районе Куйбышева.

3-ий ГМК входил теперь в состав Воронежского фронта и вводился в битву вторым эшелоном 17 августа из района южнее Сум в направлении Изюма и к югу. К концу августа от нашего местонахождения это было примерно в 100 км. Потом корпус двигался на запад через Миргород, Ромозан и далее к Днепру, к Каневу.

Бегство и побеги.

Колонию к бегству подняли в конце августа 1943 г. Очень организованно и тотально. Командовали тоже Реннеры. Они теперь все время были с оружием. Нам подогнали подводу с двумя лошадьми и каким-то мужиком-возницей. Мы погрузили все свои вещи и бидон, конечно. Из села выехал огромный обоз, двигались, очевидно, по направлению к Запорожью, но проселочными дорогами, наверное, опасаясь бомбежки.

За первый день отъехали недалеко, может быть 20 км, потому что ехали медленно, да и выехали не с утра. Заночевали в каком-то селении, или около него. Мы оказались на окраине, наверное, умышленно.

Мужик попался покладистый, наверное, у него были свои планы. Но мама с ним договорилась - он откуда-то привел арбу с волами, забрал телегу с лошадьми и исчез. Мы пересели на арбу и тихонько двинулись в обратный путь. Волы двигались очень медленно, я их веду впереди. Мама очень боялась преследования, но Реннерам, наверное, уже было не до нас.

Гул фронта доносился явственно, мы ехали весь день, и только вечером добрались до колонии. Она была совершенно пустая, лишь осталась Лиза Экштейн, мама, наверное, это знала. Их дом стол у дороги, в сторону кладбища, и мы там остановились.

Мимо села и через село двигались много отступающих и германцев, и их союзников, в том числе и примкнувших к ним наших граждан-добровольцев. Они угоняли с собой огромные стада скота. Расположились на отдых у кладбища - это примерно 300 м от дома, где мы остановились. Мы все в доме - заходят двое с оружием. Сразу к маме - давай хлеба и самогонки! Мама отвечает - самогонки нет, а хлеба берет буханку, отрезает половину, дает им. Они сразу - а вторую половину кому? Советских ждешь? Жидовка? К стенке!

Мы все здесь, поднялся крик - окна открыты, слышно на улицу, а по улице проходили германцы. Услышали, зашли, мама сразу к ним за помощью. Те вмешались, казаков прогнали. Сразу начали выяснять, почему остались, ведь все немцы из села организованно уехали. Как-то оправдались, но тут же была дана команда, чтобы завтра утром нас увезли. Мама сразу попросила какую-то охрану на ночь - и правильно, потому что когда стемнело, казаки вернулись, но их отогнали.

Германцы, которые оказались в селе, - это были уже боевые части с тяжелым вооружением. И они сильно отличались от тех тыловых, к которым мы привыкли. Резкие, категоричные, при полной боевой экипировке. А уже слышен был не просто гул, а шум сражения - не более, чем в 20 км.

Утром подъехала немецкая, высокая, на резиновых шинах подвода с двумя лошадьми и двумя солдатами, нас погрузили со всеми вещами (и бидоном, конечно), и - на станцию Пришиб, это 10 км от колонии. Там как-то скоро мы оказались на открытой платформе едущего в Запорожье состава. Один солдат с нами. Через пару часов уже выгрузились на Южном вокзале и расположились на привокзальной площади, прямо на земле. Таких, как мы - много, есть какая-то охрана. Мы там просидели 2 дня, это было страшно, т.к. все время бомбили, особенно ночью.

Прямо через площадь проходит магистральная улица с восточного направления, и по ней все время движется техника отступления. Вокзал битком забит самыми разными военными, я уже отличал и мадьяр и румын. Много легкораненых.

Мама, конечно, все время занималась поисками - куда деться, но взрослых от вокзала уже не отпускали. Пацанов - куда угодно. А у нее же есть разведчик. И уже на другой день мама посылает меня на Правый берег с запиской к Сергиенкам, договориться о какой-то помощи. Видимо, мама узнала, что нас будут провозить через Правый берег.

Трамваи по городу уже не ходили, но я без проблем ездил по городу на грузовых машинах. Подцепился сзади и едешь куда тебе надо. Добрался до 6-го поселка и решил заглянуть в наш дом 62, где мы жили. Оба дома, 61 и 62 были целыми, но полностью разоренными, т.е. из них выдрали все деревянное, осталась одна коробка. Я поднялся на II этаж, зашел в свою квартиру. На полу нашел свой ученический билет. И тут я заплакал - наверное, было очень тяжело.

Дальше перебрался через плотину, настроение было плохое, и ко мне придрались каких-то два пацана моего возраста. Одет я был явно получше их, может быть это им не понравилось, или я в чем-то им не уступил. Но мы дрались и бились очень зло, потери, конечно, были большими, пришлось и удирать.

Сергиенко приняли меня холодновато, но что-то пообещали. На другой день нас перевезли на подводах на правый берег, где на станции уже грузился эшелон таких, как мы. Все время была охрана, бомбили. Взрослым отойти было невозможно. Как только стемнело, я отправился к Сергиенкам. Надо было пролазить под составами, кругом была охрана. Где-то бомбили. Добрался до Сергиенков, а они идти со мной отказались. Она так и сказала - мы боимся. Я вернулся удачно и вовремя, наш состав тронулся в путь. Был шанс отстать и потеряться, но уберегло.

По времени это было первые числа сентября 1943 г.

Война.

Весь сентябрь 1943 г. в южных районах Донбасса шли тяжелые кровопролитные бои между наступающим Южным фронтом и группой армии "А" германцев, под командованием Манштейна.

8 сентября был освобожден г. Сталино (Донецк). 25 сентября подошли к Мелитополю. Южный фронт был теперь преобразован в 4-ый Украинский, под командованием Малиновского. 3-ий ГМК в сентябре 1943 г. в составе Воронежского (тоже теперь переименованного в 1-ый Украинский) фронта, под командованием Ватутина пробивался к Днепру.

Днепр - широкая, полноводная река, самой природой создана для удобной обороны от наступления с восточной стороны. Правый берег - высокий, обрывистый, а левый - плоский, с многочисленными речными рукавами. С Правого берега видимость простирается на много километров. На левом берегу - никаких дорог, мосты и переправы через Днепр - только у больших городов.

Гитлер на весь мир огласил Днепровский рубеж непреодолимым для советских войск. И действительно, германцы заранее и основательно укрепились здесь. Советское командование бросило на преодоление Днепровского рубежа огромные силы пяти фронтов. Был издан специальный указ о преимущественном присвоении звания Героя Советского Союза за успешные действия на Днепре, и в итоге 20% ГСС - это за днепровские сражения.

Никаких остановок и задержек для подготовки не допускалось. Только "Вперед!" и "Даешь!". Была создана такая обстановка на всех уровнях армии. 3-ий ГМК вел тяжелые бои у городка Золотоноши 26 сентября, а уже 28 сентября оказался в районе сел Песчаное и Лепляво - это в нескольких километрах восточнее русла Днепра. Сразу, сходу было осуществлено несколько попыток захвата плацдармов на Правом берегу, кое-что удалось очень большой ценой. Саперы 62 батальона полностью занялись организацией понтонных переправ.

Еще с августа и в течение последующих месяцев 1943 г. силы Советской армии пытались противодействовать тактике, разработанной Манштейном, здесь у Днепра. В это время Советская Армия по танкам имела преимущество многократное. Но применять танки на подходе к Днепру было невозможно, по причине затопленности всего левобережья и отсутствия дорог. Оставался первичный, простой способ - атаковать в лоб пехотой.

Германцы уже давно приспособились к этой тактике, организовано уступали иногда подготовленные для удара позиции, а потом просто истребляли наступающие пехотные массы. Особенно получалось это у них при обороне на берегах рек, т.к. почти половину наступающих можно поразить при переправе. Так было в течение 3-х месяцев в Сталинграде, когда, для удержания узкой полоски правого берега Волги, каждой ночью переправляли по 5 - 10 тысяч солдат, а до берега добиралась лишь половина.

3-ий ГМК действовал в составе 47-ой армии, в 5 км. Севернее Канева. В этом месте Днепр разделяет довольно большой остров Каневский, с протокой, с левой его стороны - о.Старик. Именно здесь наводились переправы, комендантом главной из них был Фома Васильевич Малык. На Правом берегу было захвачено несколько плацдармов, и через переправы бесконечно шли войска и даже техника, в основном, но ночам, и здесь германцы и применяли свою технику по обескровливанию наступающей Советской Армии.

В 1995 г., когда мы посетили "Могилу", были еще живы жители - очевидцы, и они рассказывали, как днем, в лесах сосредотачивались огромные массы войск, ночью они бросались вперед, а потом на другой день возвращались только некоторые раненые. Сосредотачивались у села Решетки, комендант переправы был уже на правом берегу перед "Дачей Тальберга".

Памятник и могила Тараса Шевченко находятся на "Чернячьей горе", о них упоминает в своем рассказе Г. Гоциридзе. Удивительно, что все это уцелело в аду многодневных боев.

Комендант переправы №1 капитан Малык Фома Васильевич погиб 8 октября 1943 г. прямо на своей переправе.

Нам остались от него несколько фронтовых писем, несколько фотографий, дорогая "Могила" в Лепляве, на Украине. Есть еще золотая запись на своде в зале Славы мемориала на Поклонной горе в Москве, и подобное же в Киеве.

Эрна и Лора о папе почти ничего не помнят, я тоже очень мало, Что вспомнилось, здесь написал. Еще какое-то время будет звучать его имя в моем отчестве. Я часто думаю о том, что он переживал по поводу полной неизвестности о своей семье в течение всего своего времени в 1943 г. Знаю, что и мама очень переживала на эту тему.

Бойня у Канева продолжалась весь октябрь 1943 г., пока 31 октября остатки 3-го ГМК не были возвращены сперва в район Золотоноши, а потом далее в тыл на доукомплектовывание.

Киев был освобожден 6 ноября, спешили сделать подарок к годовщине ВОР (Великой Октябрьской революции) Сталину. Запорожье было освобождено 30 октября. А Черкассы, т.е. место и направление действия 47-ой армии, были освобождены только в январе 1944 г. Была версия, что вся эта битва в октябре была затеяна, как отвлекающая от основного удара на Киев.

Такое на войне бывает часто.

После Днепра, в конце 1943 г. и в течение 1944 г. фронт двигался на запад уже без остановок. Шло освобождение огромных, захваченных в 1941 - 1942 годах территорий и их населения. Еще в знаменитом приказе № 227 от июля 1942 г. была вслух и правдиво названа цифра населения, попавшего под оккупацию - более 60 млн. человек. Сразу после издания сам приказ оказался засекреченным и озвучен только недавно. Но огромное количество побывавших в оккупации, т.е. уже второсортных, граждан осталось.

В освобожденных районах все мужчины старше 17 лет мгновенно призывались в армию, и именно ими, подобно штрафбатникам, закрывали все боевые прорехи. Необученные, плохо вооруженные, но зато запуганные и послушные - они погибали массово в первых же боях.

Так же погиб сразу после освобождения Запорожья взятый в армию и сразу брошенный в бой за Хортицу Антипов Даниил Федорович, отец моей жены Надежды, неизвестный дедушка Иры и Лиды. Трое его малолетних детей росли после его гибели при мизерной материальной помощи (на троих детей - 300 р./месяц).

Уезжаем, прощай Россия.

Итак, в сентябре 1943 г. мы в эшелоне двигаемся по Украине на Запад. Снова вагон-теплушка, битком набитая такими же, как мы, т.е. семьями с детьми.

Если вот сейчас обдумывать это передвижение - совершенно невозможно понять, зачем нужна была Германии эта масса совершенно бесполезных людей. Конкретно нас везли не на уничтожение и не на использование в качестве рабсилы. Здесь налицо явная, из множества других, недоработка или просто глупость германского режима по отношению к людям.

Ехали долго, медленно, с длинными остановками на перегонах, иногда просто в поле. Стоим, никто ничего не знает, но слухи один другого страшнее. Впереди партизаны взорвали эшелон, потом взорвали мост. Бомбежки были тоже. У мамы еще мечтался вариант при переезде через Винницкую область связаться с родственниками папы, особенно Филиппом, но мы проезжали каким-то другим маршрутом - и все.

Приехали в Польшу, разгрузились в каком-то лагере. Не в помещениях, а на открытой площади, кучками. Была еще хорошая погода, не было дождей. Но из лагеря не выйдешь. Кормили какой-то баландой и брюквой в нескольких блюдах. Я на всю жизнь запомнил этот отвратительный вкус брюквы. Но у нас были свои запасы, в первую очередь - бидон.

В этом лагере мы пробыли более месяца. Назначение лагеря - распределительное. Здесь всех сортировали и назначали кого куда. Критерии отбора совершенно неопределенные.

Чистые, т.е. 100% немцы - это I сорт.

Смешанные, полукровки, вроде нас - это II сорт - фольксдойче.

Проводились и медицинские обследования - но основным было чистота расы. От этого зависело дальнейшее распределение.

Арийцы - I сорт, направлялись в Восточную Германию, II сорт - фоксдойче - в Западные районы Германии. Почему, какой смысл закладывался в это - понять трудно, но это распределение было всем известно и заранее.

Четко помню какое-то чувство ущербности от этого. Еще помню по этому лагерю, как однажды, в какой-то день, уже после восхода, полностью померкло солнце и стало темно, как ночью. Говорили, что это высоко прошла туча от пожара какой-то огромной бомбежки. А может, это было солнечное затмение. Так и не знаю.

В Германии.

В октябре 1943 г. нас перевезли в Германию, провинцию Вюртемберг.

Это юго-западная часть Германии, точного места не помню. Местность горная, лесная, очень красивая. На нагорном плоскогорье - огромный, в прошлом, монастырь. Три или четыре больших многоэтажных здания, старинных, типа замков. В зданиях небольшие помещения, иногда как кельи. Нам досталась одна.

Все снабжение и управление централизованное. Контингент - многонациональный. В нашем корпусе - одни русские, в другом - поляки, далее словаки. И мы, пацаны, конечно, враждовали и дрались понационально.

У меня появился друг - Витька Кеппен. У него отец немец, а мать русская.

Режим в лагере был довольно свободным - детям разрешалось выходить, и даже далеко. Мы там пробыли несколько зимних месяцев, и с Витькой мы приспособились ходить по окрестным селениям - хуторам и побираться. Нам давали яблоки, орехи и что-то еще съестное. За полдня похода набиралась полная сумка. Это здорово поддерживало нас, т.к. кормили в основном брюквой.

В Германии мы сразу стали ощущать недостаток того, к чему привыкли - хлеба. Его давали самый минимум, и не только потому, что лагерь, а у них так вообще принято. Это был не настоящий голод, а просто недоедание. Мама, конечно, больше всего беспокоилась за девчонок, ведь я уже был хоть на каком-то подножном корме. Свободы у меня было теперь побольше - ведь я уже был немного добытчиком. И пользовались мы с Витькой свободой сполна.

Однажды мы сели с ним в какой-то поезд и поехали в ближайший большой город - Ульм, это примерно в 3 км. Там знаменитый, тогда самый высокий в Германии собор - Мюнстер. Кажется, 140 м высота, вверху видовая площадка, подъем по винтовой лестнице. Мы взобрались - вид и впечатление - на всю жизнь! По-немецки - мы еще не очень, но никто нас не трогал и не спрашивал, а мы не очень стеснялись. Мама организовала очень интенсивные занятия по немецкому языку со мной и Эрной, каждый день и чтение и письмо. В этом лагере мы пробыли всю зиму 1943 - 1944 гг.

Взрослых из лагеря не выпускали, возили куда-то на какие-то работы. Мама тоже иногда куда-то увозилась, но реже, у нее была льгота из-за детей.

Общая дисциплина и порядок были железные, и, конечно, какой-то учет и назначение всего. Очень жаль, что не сохранилось название этого места и никаких документов.

А вокруг была бомбежка и все нарастала.

Самую жестокую бомбежку вели британцы. Мстили - и было за что. Мы в лагере видели иногда тучи налетающих самолетов. Но бомбежки, видимо, проводились как-то направленно, потому что наш лагерь не бомбили, хотя он был открыт, полностью на виду и без всякой защиты.

Сигналы воздушной тревоги подавались, но мы к ним привыкли и уже часто не обращали внимания. Защиту от бомбардировок внутри Германии организовывали только зенитной обороной. Самолетов для защиты внутри уже не было, они были на фронтах. Но зенитная оборона была очень эффективной, в т.ч. и ночью.

Наблюдать зенитный обстрел летящих самолетов было для нас, пацанов, очень интересно, хотя и довольно опасно. Осколки от разрядов зенитных снарядов разлетаются очень далеко - как-то раз один упал совсем рядом со мной.

Однажды, прямо у нас на глазах, был подбит огромный 4-х моторный бомбардировщик, задымился и сразу упал совсем близко в лес, не более, чем в 1 км от нас. Взрыва не было, он летел уже обратно, мы бросились к нему и были там первыми. Самолет упал носом, а хвостовая часть торчала кверху. И тут же один живой американец вытаскивает своих погибших товарищей, много, человек 8 или 9. Мы спрятались за деревьями, он нас увидел, но не обратил никакого внимания. Сразу прибежали полицейские и забрали его.

Зима была довольно мягкая, мои походы за пределы лагеря продолжались, и главная опасность в эти месяцы, конечно, были бомбежки вокруг нас, и перелеты над нами огромных количеств самолетов союзников. Они летели очень высоко, часто были видны только инверсионные полосы, мы их уже различали по звуку. Германия теперь получала то, что заслужила, даже до прихода союзников.

Было у лагеря и свое назначение - распределение контингента по дальнейшему пребыванию. Нас определили в провинцию Баден - это в самом юго-западном углу Германии.

В Бадене.

Нас привезли в г. Лёррах. Было какое-то распределительное место, то ли вокзал, то ли площадь. И туда за всеми приехали их будущие, вроде, "хозяева". За мамой с детьми какая-то дама из альтергейма (дом стариков), куда ее назначили. За мной приехал мой бауэр (крестьянин) к которому я был назначен в батраки (слугой, рабом) - более подходящее, наверное, в "казачки".

Бауэр примерно 30 - 35 лет, даже приятный и приветливый. Увез меня на свой хутор, это примерно 20 км от Лёрраха. Большое поместье. Дом, подворье. У бауэра - жена, ребенок и кроме меня еще один работник, поляк из военнопленных Казимир. Умный, видно полуинтеллигент. У меня с ним сложились хорошие отношения, он меня немного опекал. Жил и спал я в одной комнате с ним.

Хозяин - суховатый крестьянин-трудяга. Немного нервный, если что-то не получалось, сильно ругался. Объяснялось это тем, что он побывал на фронте, воевал в России и был списан из армии по тяжелой контузии. Иногда он мне рассказывал об ужасных боях, я так понял, где-то в центре, у Смоленска. И все жаловался на обстрелы русской артиллерии. Наверное, ему досталось от "Катюши".

В хозяйстве у него было несколько коров, свиней, птицы, несколько лошадей и много всякого инвентаря. Из механизации - все электрифицировано только в подворье, никакого трактора, все работалось вручную и на лошадях.

Меня приставили убирать за животными. Это все выполнялось очень тщательно, каждая капелька шла на удобрения, и все сразу вывозилось на поле. Эту работу мы делали вместе с Казимиром. Иногда, когда хозяйка была занята, меня заставляли следить за ребенком в коляске или так. Меня за все время никуда не отпускали, иногда по воскресеньям приезжала мама. Сперва плакала, а потом как-то привыклось.

Я не помню, чтобы хозяева на меня жаловались. Языковое общение уже не было проблемой. Питались все вместе, просто, но не скудно. Так вот, самое интересное здесь, что все произведенное - молоко, мясо (это при мне, зимой и весной), а потом и летом, наверное, - сдавалось государству целиком, без утаиваний.

Все, в т.ч. и селяне, производители продовольствия, жили по продовольственным карточкам. Одинаковым для всех. На меня хозяева тоже получали карточки. И на употребленные продукты, свои, отделяли талоны от карточек и сдавали в счет своих поставок. Эта система действовала в годы войны. Далее я еще упомяну об этом.

Весной мы пахали, - я впереди веду лошадь, а Казимир ведет плуг. Когда что-то взошло - вели прополку межрядьев плужком с лошадью. Но самой противной работой была подкормка жижей из бочки. Эта операция во всем производственном цикле была важнейшей и частой.

Потом ранней весной косили какую-то кормовую траву, складывали сухую на чердаках, а мне поручалось ее утаптывать. Тяжелейшая работа и в пыли.

Бил меня хозяин только один раз. Мне разрешалось пользоваться мужским велосипедом, ноги через раму - и катаешься. А тут же стоял и женский - хозяйки. Его трогать нельзя. А у него ведь рама изогнута вниз, и ехать на нем одно удовольствие. И однажды, когда хозяева после обеда ушли в церковь, я взял велосипед и на нем упал. Как-то это выявилось, и хозяин по приходу отвесил мне две пощечины. Это и все, что мне помнится от моего пребывания у бауэра.

Это была весна 1944 г.

Начинаем развиваться.

Лёррах - это небольшой городишко, расположенный в лощине между невысокими горами вокруг, примерно 500 м высотой. Через городок протекает небольшая речка Визе. Далее, через 6 - 8 км., она впадает в Рейн, величественную, ухоженную, воспетую многими поэтами, чисто немецкую реку.

От Лёрраха к югу дорога на гору. Через 2 - 3 км это Унтертюллинген (т.е. нижний Тюллинген). Это У.Т., еще далее, примерно 2 км на верху горы - Обертюллинген (т.е. верхний Т.) - О.Т. Он расположен на высоте примерно 500 м над окружающей местностью, с видами вокруг на много десятков километров.

Если смотреть вперед и влево, на расстоянии 1 км граница со Швейцарией, обозначенная высоким проволочным барьером. А дальше - внизу огромный город Базель, с миллионным населением, ярко освещенный ночью (специально от бомбежек над нейтральной Швейцарией). Выложен, а ночью освещен, огромный крест - это государственный знак Швейцарии.

Если от О.Т. смотреть немного правее - вдалеке примерно 8 - 10 км видна долина Рейна. По левую сторону Рейна - это уже Эльзас, провинция Франции, захваченная Германией себе.

Так вот Дом Стариков (альтергейм - А.Г.) был расположен на вершине горы в О.Т. Мама там работала посудомойкой. Ей с детьми выделили крохотную комнатенку, в которой они еле помещались втроем. Получили, как и положено, продовольственные карточки, тут же сдали их в А.Г. и питались из общего котла стариков, не очень сытно, но достаточно. Мама рассказывала, что не было ничего дополнительного, там невозможны были никакие хищения или что-то вроде этого.

Мама по воскресеньям иногда навещала меня, я представляю себе, как это было для нее тяжело.

В Лёррахе обозначилась какая-то благотворительная организация - для матери-ребенка. Как-то нашли моих, посмотрели условия, видят девочка школьного возраста - Эрна, а в Германии в школу тогда ходили с 6 лет. И организовали ее в школу в I класс, это в Унтертюллингене (У.Т.), посреди учебного года. Через пару месяцев смотрят, - а она лучше всех в классе. Вундеркинд! Это немецкое слово, wund - это чудо. Узнают у мамы, что у нее есть еще сын, но он у бауэра работает.

Приехали ко мне две женщины, долго разговаривали со мной и моим хозяином, и через какое-то время, это примерно уже июнь 1944 г. - меня возвращают к маме. И мы уже живем все вместе в А.Г. Меня здесь тоже приспособили к каким-то небольшим делам для А.Г. - что-то по мелочи привезти или отвезти на тележках, даже в Лёррах. Тесно было в нашей комнатенке, спал я на полу. И вот тут сильно заболел воспалением легких с гнойным плевритом. Забрали в больницу в Лёррах. Было очень больно дышать, жидкость из легких откачивали большими шприцами.

Вот сейчас, когда меня несколько раз спрашивали мои врачи-урологи, не было ли у меня в жизни каких-либо ударов и чего такого по почкам, я вспомнил, что в то время у меня участились позывы, а потом прошло с общим выздоровлением. Может быть, там все и началось у меня. Но тогда выздоровел. Еще помню по больнице, что нам давали в тюбиках чем-то пропитанный сахар. Сказали, что это тростниковый, я такого не знал.

И вот теперь летом, по хлопотам этой благотворительной организации, нам выделяют квартиру, в Унтертюллинене (У.Т.). Не знаю, на каком основании, по какому праву, но мы поселяемся на II этаже у бауэра Майера. Он, ему примерно 60 лет, живет в трехэтажном особняке. Дом стоит во внутреннем углу улицы, тыльная его сторона упирается в подъем горы. Сам дом по конструкции, как пирамида - внизу большая, подвальная часть, I этаж - комнат 3 - 4, II этаж меньше, а III этаж еще меньше.

Хозяева жили на I этаже и во дворе, где были хозяйственные постройки - у них были коровы и еще что-то. На II этаже у нас были две маленькие комнатки. И тут - еще одно чудо. Организация подарила нам маленькую электропечь - две конфорки и духовка. Это был такой дефицит, ни у кого такой не было.

А мне досталось еще больше. На третьем этаже хранилась полная комната рыцарского снаряжения, прямо несколько комплектов рыцарских доспехов, - шлемы, латы, щиты, мечи, старинные ружья и всякое другое. Оно там находилось несколько сот лет - наследие от предков Майеров. Я уверен, что сейчас цена ему была бы несколько миллионов евро, а тогда оно просто валялось, в основном, на полу. Я забирался туда, облачался в доспехи, и это было здорово!

Комнаты во всем доме не запирались - так у них было везде, и я там хозяйничал, сколько хотел. Мама работала так же, в А.Г. - целый день. У нее были хорошие отношения с хозяйкой А.Г. и с обитателями А.Г. - но карьеры она там так и не сделала и оставалась посудомойкой до конца.

Эрна и Лора проводили время самостоятельно на улице, и уже болтали по-немецки, как и все остальные дети, играя вместе с ними. Я кое-что помогал, по части мелких перевозок для А.Г. Денег мама не получала, или, может быть, какой-то минимум. Но это не имело никакого значения, т.к. весь быт, все благосостояние было четко регламентировано карточками - продуктовыми и вещевыми.

Мы теперь жили уже только по своим карточкам. Мне даже сейчас трудно себе представить, как это было четко организовано. Нигде никаких очередей или ажиотажа. Тебе было что-то положено на месяц или другой срок - ты идешь и спокойно получаешь.

Одежда, обувь для детей - строго по размерам и видам и по срокам.

Продукты - понемногу, но всех видов, не менее 15 наименований.

Молоко ( детям было положено по пол-литра в день) - я отрезаю 3 талончика, отдаю нашему хозяину Майеру - он наливает мне полтора литра молока. После января 1945 г. когда мне исполнилось 14 лет, цельное молоко мне уже не положено - и я получал на себя пол-литра снятого, а на девчонок 1 л цельного молока. Это каждый день в определенный час. Точно так же было с картофелем, не помню количество, но я так же отрезал от карточки картофельные талоны и получал от Майера за них картошку. И так еще что-то, кажется, яйца куриные.

Получали понемногу сливочного масла и какого-то растительного, но не подсолнечного, оно всегда было в Германии дефицитом и невидалью.

Сыр, творог - все в минимальных дозах. Мед натуральный примерно 100 гр. месяц - только детям, а я уже получал эти 100 гр. искусственного меда - kunsth?nig. Все, в т.ч. и хлеба, - ничтожное количество, но, в общем, оно, наверное, было рассчитано и хватало. Так же с одеждой и обувью.

Позже о Германии в ее военные годы информации всех видов было совсем мало. Немцам было отчего стыдиться этих лет. Иногда где-то, что-то прорывалось - в кино, в драматургии, в литературе, даже иностранной. Но я всегда удивлялся неосведомленности авторов о жизни внутри Германии в те годы.

В начале 50-х г. советский писатель Панферов в какой-то своей повести писал о тотальном голоде и нищете, и что-то здесь было связано с побегами из лагерей и пр. Я это читал и смеялся, и думал - позвал бы меня, я бы ему рассказал, как все было.

Я свидетельствую, что в те последние месяцы существования третьего рейха в стране продолжался порядок и размеренный темп жизни.

Как-то летом я отпросился у мамы сходить в гости к Кеппенам, к Витьке. Они находились в каком-то месте за Лёррахом, это примерно в 20 км. Я отправился туда пешком, шел вместе с каким-то мужиком-немцем, мы всю дорогу разговаривали, и он даже не заметил, что я не немец. Я был доволен. Отпускала меня мама на один день, но я опять задержался. И вот на третий день она, бедная, является за мной. Это еще один мой, из многих, грех перед мамой.

Осенью 1944 г. мы с Эрной пошли в школу. Она во II кл., а я по возрасту, в VI кл. Классы были малочисленные - деревня, хоть и сдвоенная (У.Т. и О.Т.), но маленькая.

У младших классов была какая-то учительница, а у нас был Herr Lehrer (учитель). Представительный немец старше 50 лет (иначе был бы в армии). Нацист - я видел, как он по воскресеньям надевал себе на руку повязку, подвесив на пояс штык (свой, времен I мировой войны). Занятия в школе меня не обременяли, в день было по 4 урока. H.L. своих учеников бил. Лупил тяжелой линейкой по ладоням, довольно больно, они ревели потом. Я помню своих соучеников детской памятью всех, как довольно туповатых, и за это им доставалось. А мне за весь год - ни разу!

Осень помнится плохо, а зимой, довольно снежной, начали мы кататься на санках. Вокруг пологие горные спуски, а санки с приспособлениями для управления. Наверное, такое сейчас есть на каких-нибудь Куршевелях, но тогда это, хоть и примитивное, было у нас. Эрна тоже каталась довольно лихо.

Зимой, наверное, в январе 1945 г. случилось событие. Я днем поднимался в гору по дороге из Лёрраха с санками, пустыми. Это было из каких-то моих поручений для А.Г. а по дороге, тоже вверх, германец ведет двоих пленных. Наверху в О.Т. пленные что-то строили. И я слышу - пленные разговаривают по-русски. Я с ними заговорил. Они тащат вдвоем довольно тяжелый бидон с пищей для пленных в О.Т. Я им предложил санки, они обрадовались, германец не возражал. И так мы вместе дошли до О.Т., помню только, как они мне рассказывали, что их сюда перевели недавно из какого-то внутреннего лагеря. Эта встреча имела последствия. Но об этом далее.

Война.

Весь 1944 г. Восточный фронт Германии, злобно огрызаясь, откатывался к ее границам.

6 июня 1944 г. союзники успешно высадились в Нормандии и начали выбивать немцев из Франции. Париж был освобожден 25 августа 1944 г. - немецкий гарнизон просто сдал его без боя французскому движению Сопротивления. В августе 1944 г. американцы успешно высадились на южном побережье Франции Средиземного моря, в районе Тулона. Здесь наступление американцев на север было очень успешным, и уже 8 сентября они достигли г. Безансон, а это примерно в 150 км от Лёрраха.

Через Францию союзники прошли довольно быстро, а когда подошли к границам Рейна, то тут сопротивление немцев возросло многократно, и всю осень и зиму битва шла с переменным успехом. Бомбежки все усиливались, союзники хозяйничали в небе, атаки проводились теперь уже одновременно тысячами самолетов.

Повезло нам - в этом уголке Германии не было ни военной промышленности, ни военных объектов. Но после захвата американцами юга Франции, маршруты пролета самолетов на Германию стали проходить прямо над нами. Мы видели огромные стаи тяжело нагруженных самолетов, когда они шли сперва на север, а потом налегке возвращались на юг.

Я уже активно читал газеты, общую обстановку я, конечно, недопонимал, но мне были интересны отдельные эпизоды войны. Интересно, что общий тон германских газет полностью напоминал мне советские газеты.

Тот же упор на эпизоды, подвиги солдат, бодрое хвастовство, что мы вот-вот уже победили. И все время обещание применить какое-то новое секретное оружие, которое сразу повернет всю войну. И тут же, осенью 1944 г., это новое оружие Фау-1, а потом весной - Фау-2, начали применять.

Весной 1945 г. у Германии появились первые реактивные истребители, с большим эффектом против бомбардировщиков союзников. Но было уже поздно. Союзники уже знали места производства и фау, и истребителей и уничтожали их бомбежками. Германия разваливалась на камни и кирпичи.

Потом, уже позже, мы узнавали, как много наших, осевших где-то в городах, погибало. Такая же участь была и у беглецов обоза, который двинулся из Фридрихфельда в направлении Чехословакии, их все время бомбили и наши, и союзники, а потом уже летом они попали в лапы КГБ, и их очень основательно почистили.

Весна 1945 г.

Весной 1945 г., после того, как мне исполнилось 14 лет, я, как и все подростки такого возраста, стал заниматься в местной лютеранской школе по подготовке к конфирмации. Один раз в неделю эти занятия проходили в церкви местечка Вайль, это в противоположной стороне от Лёрраха, спуском с нашей горы примерно 3-4 км. в сторону Рейна.

Сама конфирмация состоялась там, в местном соборе в очень торжественной обстановке, с органной музыкой, наверное, в апреле. Мама присутствовала, была очень растрогана. При этом давали какой-то документ, а в церкви, конечно, сохранились об этом записи.

Мы теперь обитали в Шварцвальде (темный лес) - местность, где низкие пологие горы, покрытые ухоженными буковыми лесами. Лощины с реками, и речушками, и озерами. Живописное место, оно и ранее, да и сейчас, считалось курортным. Вдоль всех дорог растут деревья - грецкие орехи и яблони. Собирай, кто хочет и сколько хочет. Я потом часто вспоминал об этом и думал, почему у нас это не культивируется?

Письмо Эрны (о поездке в Германию в 2002 г.)

"Здравствуй, Виктор!

Не отвлекаясь, сразу пишу по теме. Очень интересно было возвратиться в то место, где мама с тремя детьми встретила победу 1945 г.

Моя память сохранила несколько эпизодов той жизни. Дорога по склону горы. Вдоль дороги несерьезное ограждение из колючей проволоки. На столбике висит пилотка со следами засохшей крови. По дороге водили пленных на работу, и кто-то неудачно собрался бежать. Возможно, это сделал конвой, т.к. охраны границы не было видно.

Выше деревни склон холма засажен фруктовыми деревьями и грецкими орехами, доступными для всех. Вершину холма венчает буковый лес, густой и темный. В нем первый и пока последний выстрел в моей жизни. С меня взяли честное слово, что никому не расскажу, научили, как держать маузер, целиться и стрелять. Но меня испугала неожиданно сильная отдача в плечо. Об этом меня не предупредили. Так что понятие о стрельбе я получила довольно рано.

Запомнилась очень культурная многоуровневая купальня на реке. Большое летнее удовольствие.

И вот летом 2002 г. представилась возможность посетить то место.

Еще в 1990 г. я написала письмо в магистратуру г. Лёррах и получила ответ от бывших хозяев. Нас помнят, удивляются, что мы ни разу не дали о себе знать, а сами они старые и немощные. Так что был адрес и шанс застать их живыми.

С моей подругой русско-немецко-говорящей Элей мы приехали поездом с юго-востока на юго-запад. Тут тебе через Рейн французская граница, а мы уже в Швейцарии. Отсюда электричкой через две остановки были опять в Германии - Лёррахе. На вокзале ощущение курортного юга. Огромные платаны, олеандр цветет и еще много цветов. Загорелые, красивые люди. От вокзала автобусом серпантином все выше на окраину города. Фактически они живут в деревне, примкнувшей к городу. У меня был адрес нового дома хозяев, который они построили на самом краю деревни.

В старом доме, в котором мы жили во время войны, сейчас живет с семьей их внук. Дом трехэтажный, старинный, как бы зажатый между соседними домами с лицевой стороны, но во дворе есть все необходимые хозяйственные постройки. Судя по немногочисленной технике, они владеют тут же на склоне какой-то землей.

Мое появление было для хозяев шокирующей неожиданностью. Старая Эльза вспомнила, как мама, прежде чем поселиться, побелила комнату, которую нам выделили на 2-ом этаже. Где-то достала стол. Вспомнила, что мама шила, и сильное впечатление у нее осталось от маминых волос. Но, похоже, мама держалась замкнуто.

Готфрид воевал на восточном фронте и был ранен под Могилевом в 1942 г. Возможно, это его и спасло. После выздоровления его направили во Францию. Будучи инвалидом, вырастил двух сыновей и построил дом.

Их сын, родившийся в 1944 г. болел и умер в 1995 г. Зная, что наш отец убит в войну, они неохотно говорили о том времени. Зато с удовольствием показали дом, гараж и немецкую гордость - машину. Второй их сын живет где-то в другом городе.

Хозяин с большим трудом на 2-х костылях передвигается по дому, фактически его не держат ноги. Человек полуразрушен. Но разрушение не коснулось этого уголка Европы. Европа умеет беречь свое имущество. Вечерело. Нас не пригласили переночевать. Автобус уже не ходил, и мы, зарядив ноги, сбежали с горы со скоростью автобуса. Купив по дороге перекус, последней электричкой уехали на Базель".

Конец.

Мы, ребятня, много времени проводили на окрестных холмах и в лесах. Уже знали все вокруг на много километров.

Еще одно памятное впечатление весны 1945 г. На горе было расположено в эскарпе гнездо зенитного, многоствольного пулемета. Однажды, когда мы были там недалеко, над нами довольно высоко пролетали уже назад к западу американские самолеты, и я видел, как германец-пулеметчик выпустил длинную очередь трассирующими пулями - и прямо попал в огромный четырехмоторный самолет. Тот задымился, начал медленно снижаться и упал далеко за Рейном, примерно в 25 км.

Это все на виду - и так просто и быстро. Этому германцу тут же повесили железный крест.

Школа моя находилась на западной окраине села. С учителем установились хорошие отношения, и он предложил нам пользоваться маленьким пришкольным участком. Наверное, 1 сотка. Там были кусты всяких ягод, а мы посадили редиску.

Однажды, это уже в апреле, я был на участке, и вдруг рядом началась стрельба. Конечно, побежал посмотреть. Какой-то солдат пытался бежать через проволоку на швейцарскую сторону, и его тут же подстрелили. Германец, который стрелял, стоял тут же и оправдывался - "я думал, что это пОляк" (с таким ударением). Подстреленный в грудь был еще живой, его грузили в телегу, а офицер, отправляя, давал команду пристрелить, если попытается бежать. Очень просто и быстро.

Мы, пацаны, все время крутились около солдат. Один, молодой, уделял нам больше внимания. Однажды мы утром подошли к их расположению и спросили его. А нам показали - вон под деревом. Подошли, а их там трое лежат, с одинаковыми простреленными головами. Нам объяснили - Scharfsch?tcer - снайпер. Тоже очень просто. Вот такие помнятся случаи.

У нашей хозяйки Эльзы еще осенью родился ребенок - мальчик, звали его Ганс-Дитер. У них принято давать двойные имена. Помнится, что зимой на побывку приезжал ее муж, молодой Майер - он служил где-то недалеко.

Мама работала в своем А.Г. до конца, ведь постояльцы А.Г. никуда не девались.

Освобождение.

Оно получилось к 1 мая. Как-то просто, даже буднично. Приехали на велосипедах солдаты в необычной форме, в беретах на голове. Французы.

Жители все попрятались, а мы, конечно, впереди. Сразу на стенах домов появилось воззвание Де Голля, помню точно, что он не избежал цветистого "этот майский праздник". Немцы, конечно, были придавлены.

Перед самым приездом союзников какой-то поляк-работник схватил винтовку и начать стрелять. Подстрелил своего хозяина, побежал расправиться с учителем, видно помнил его с красной повязкой на руке. Но тот, не дурак, удрал куда-то. Я помню разговор, слышанный мной, двух немцев. Один радовался, что вот наконец пришел мир, а другой его подправил - но какой мир!

Сразу начались какие-то затруднения со снабжением. Но у мамы, как всегда, были запасы, и мы обходились. Мама сразу начала выяснять обстановку. Послала меня к Кеппенам - там могут знать что-то. Я быстро слетал туда и обратно за один день - но им ничего не известно.

И вот тут начну рассказывать про свои военные подвиги. Еще ранее я сдружился с двумя такими же искателями приключений, как сам. Примерно моего возраста, один - немного старше, он и верховодил.

Через эту нашу гору Тюллинген начиналась и проходила "Линия Зигфрида" - полоса оборонительных сооружений, начатая строительством до и после I Мировой войны. В практическом военном отношении она оказалась совершенно бесполезной, но сооружения - разные бункеры, окопы и пр. - осталось. И вот в момент капитуляции в мае 1945 г. сдача в плен проходила организованно, но некоторая часть германцев - просто исчезала, пряталась, предварительно побросав оружие в скрытых местах. А мы начали ходить подбирать его и так устроили целый арсенал.

Один револьвер с 6-ю патронами в барабане я нашел еще ранее сам и хранил его дома. А с компанией мы собрали 3 винтовки, один пистолет "вальтер" и один огромный автомат "шмайсер". Боеприпасов было к ним очень много, в одном из бункеров в углу патронов было - на метр высотой! И мы периодически выходили в лес и устраивали там стрельбища. Лес густой, заходили довольно далеко, глубоко, звук далеко слышен. Стреляли в цель - у меня получалось лучше, и я был доволен. Стрелять из автомата одиночными выстрелами - почти нет отдачи. А если очередью - то надо его прижимать к пузу.

Поклялись кровью не выдавать свой арсенал никому. Но я не мог не похвастаться, привел туда Эрну и дал ей выстрелить из пистолета. Она испугалась.

Везде сразу были вывешены приказы оккупационных властей - сдавать все виды оружия, вплоть до холодного. Под страхом смертной казни. Так поступали всегда и везде оккупанты. А немцы народ дисциплинированный - и понесли. Я помогал старику Мейеру нести на сдачу старинные ружья и шпаги. Мне было очень жалко видеть, как все это сбрасывалось в кучу.

А время шло, проходил май, мама на работу уже не ходила. И появилась у нее подруга, не помню имени, назовем К. Она русская, регулярно откуда-то приезжала с дочерью, возраста Эрны. Привозила новости и новую периодику - газеты, журналы. В журналах мне помнятся красочные фотографии победителей, особенно в Берлине.

Появились первые сведения о лагерях уничтожения. Мне помнится реакция немцев - сперва недоумение, потом ужас. И явно боялись и ожидали мести.

Я снова смотался к Кеппенам и там узнал, что в районе Фрейбурга - это примерно на 60 км севернее, организуется сборный лагерь таких, как мы. Это уже начало июня. И, конечно, на разведку отправляюсь я.

Добрался, нашел лагерь. Это были бывшие военные казармы. Управляли лагерем бывшие военнопленные. И одного я узнал - он был из тех, кому я зимой помог санками. Он меня тоже признал.

Проходит какое-то собрание, и на нем руководители устанавливают организовать охранение лагеря на всякий случай, особенно по ночам. А оружия у них никакого. Все эти руководители навесили себе на плечи офицерские погоны - я до этого не видел советских погон. Так вот я своему знакомому сообщаю, что могу помочь достать оружие. У него, конечно, неверие - и, конечно, - а как его достать?

Я разведал условия, в которых содержатся эти новые "русские". Мне показалось все приемлемым. Конечно, проверялось прежде всего питание. Нормальное, можно и нам туда ехать. Возвращаюсь к маме, а там дома К. И у нее очень явное намерение уговорить маму оставаться в Германии. Она уже действовала от каких-то кругов, доводы у нее были очень убедительные, привезла какие-то бумаги.

А у меня свои планы. И вот под предлогом, что надо в лагере еще кое-что уточнить, я снова отправляюсь туда. Теперь я еду вооруженным, взял с собой в сумке пистолет. Являюсь к командирам, а они находились в этот момент в каком-то зале, с женщинами - и заявляю, что могу им предоставить оружие. Достаю пистолет. Кто-то, кажется, спросил - а заряженный ли он?

И тут я без всяких сомнений беру и стреляю прямо в открытое окно. В закрытом помещении звук оглушительный, я и сам не ожидал. Женщины стали визжать, а я - героем. Меня теперь признали.

Моего знакомого, у него погоны ст. лейтенанта, звали Алексеем. Когда я сообщил им, что могу дать 3 винтовки, автомат и револьвер, они начали думать. И вот на следующий день мы, я и их трое, на открытом роскошном мерседесе отправляемся к Лёрраху. Впереди на машине закреплен советский флаг, посты на дорогах нам салютуют и - ни одной проверки. Заезжаем в село - а там фурор при виде нас.

Мама, конечно, обо всех этих делах ничего не знает, я ей ничего не говорил. Приезжие офицеры предупреждают, что они специально приехали, чтобы объяснить ей, что надо ехать в лагерь, а оттуда нас очень скоро отправят на Родину, где нас очень ждут. Немного поговорили и сразу отправились в лес, где я им передал весь арсенал, и они уехали.

И тут является дама К. и теперь уже начинает рассказывать какие-то страхи, она слушает какое-то радио и уже известно о репрессиях возвращающихся. В Советском Союзе начинается голод, начинаются разногласия с союзниками. А здесь - уже улучшается снабжение, уже готовятся к открытию школы и лицеи, куда наши дети обязательно попадут. Возможна эмиграция в Англию или Америку.

Мама хорошо помнит свою Родину. И вот она начала метаться - что делать? Я уверен, что это был момент ее жизни с самыми тяжелыми сомнениями, и она потом часто вспоминала это и вслух и про себя. Конечно, решающим здесь была надежда, что вернемся к нашему папе. Помню, что она еще один раз разговаривала со мной, а у меня был один ответ - ехать к папе! И так и решили. Позднее в 70-е годы она рассказывала, что ей предлагали на выбор остаться жить либо в Германии, Швейцарии или Франции, но она отказалась. Перед самым отъездом ей приснился отец. Во сне он был очень грустный и все время удалялся от нее и у нее появилось предчувствие, что она его больше никогда не увидит.

Приехала какая-то пара и стали маму убеждать, как хорошо Эрне будет у них, что они люди очень состоятельные, из среды ученых. И поставили на стол большую открытую шкатулку, полную драгоценностей. Приезжали несколько раз, я, конечно, взбунтовался, а мама, снова через сомнения, им отказала.

Начали готовиться к отъезду. На нашу роскошную плитку сразу нашлись покупатели - дали маме какую-то драгоценность, которую она потом в голод 1946 г. обменяла на продукты.

Наша хозяйка Эльза все время крутилась около меня и все просила узнать, будут ли отпускать военнопленных. Миссия, которая приезжала, показалась ей какой-то высокой, союзнической. Я, конечно, ей обещал, хотя понимал, что наши к этому никакого отношения не имеют.

В начале июля я снова наведался в лагерь, за нами прислали машину, и мы теперь уже переехали в лагерь под Фрейбургом.

В лагере.

Нам выдали отдельную комнату, и потекла новая жизнь. Кормили здесь просто хорошо, т.к. было снабжение и от союзников. На обед дополнительно давали кружку пива или легкого вина. Было много сладкого, в основном в виде конфет, мармелада и яблочного варенья. И мама начала заполнять бидон сладким. Получилось так, что к нашему отъезду бидон был полным.

Я среди пацанов верховодил - еще бы, был фаворитом руководителей. Мы совершали вылазки довольно далеко, но хулиганства по отношению к населению не помню. Все наши руководители, а все в золотых погонах, там переженились. Много пьянствовали.

И вот в августе нас начали готовить к отъезду, были представители и от французских властей и от советских структур. Посадили нас в поезд, теперь уже пассажирские вагоны, и мы поехали.

Помню, что поездка была шумной, много пьянки, на ходу стреляли из оружия, бесчинствовали. В дороге хорошо кормили, хотя вокруг население сильно бедствовало. Проезжали через города - полностью разрушенные, в руинах, притом всё - и вокзалы, и какие-то сооружения вдали, и жилые кварталы.

У своих.

Приехали на какую-то станцию, а на перроне стоит оцепление советских солдат с автоматами. Четкая команда - вынести и сдать все оружие, всем мужчинам старше 17 лет - выйти на перрон (там они и остались).

Вошла проверка - и сразу тронулись ехать дальше. Но уже чем-то повеяло. Проехали не очень далеко, а потом выгрузились в каком-то лагере. В основном, базировались прямо на земле среди своих вещей. А вещей у нас набралось очень много. Дело в том, что все мы в Германии здорово приоделись, у каждого оказалось по несколько комплектов одежды и обуви, и даже мама заготавливала ее впрок и на вырост. И потом мы на несколько лет были обеспечены хорошей одеждой (кроме меня, но об этом далее).

Кормили в лагере очень плохо, какая-то баланда, немного каши и хлеба. Еще помню - огромное пространство, полностью выжженное, сплошным слоем ржавое железо под ногами - осколки, и тысячи, не менее, разбитых танков и прочей техники. Это где-то южнее Берлина. Но были мы здесь всего несколько дней, а потом начали всех сажать в открытые огромные машины "студебеккеры", и мы поехали.

Ехали дня 3, остановились в каком-то селении в Западной Украине на ночлег, а тут налет бандеровцев, стрельба всю ночь. Утром видели несколько разорванных "студебеккеров", но мы двинулись дальше, доехали приблизительно до Харькова, там нас выгрузили и предписали самим поездом добираться до Запорожья.

Едем ночью в общем переполненном вагоне, я на самой верхней полке, и тут - несчастье. Каждый из нас нес свой упакованный багаж - это правильно, на случай потерялся или чего такого. В моем пакунке были все мои вещи и главная наша драгоценность - швейная машинка, и вот у меня мой пакунок ночью украли, хоть и был он довольно большой и тяжелый.

Приехали мы в Запорожье, выгрузились на Южном вокзале, устроились прямо на площади - это уже в 3-ий раз за эти годы. И прожили там 3 дня, а мама все 3 дня бегала по городским рынкам, искала свою машинку - и нашла ее! Продавала какая-то женщина, мама пыталась вцепиться в нее, та как рванулась и удрала.

Мы смотрели, как мама идет довольная - несет свою машинку!

Черновы.

Во время своих походов по рынкам мама где-то встретила Чернову Клавдию Михайловну. Она маминого возраста, бывшая наша соседка по подъезду, но больше ничего общего. Разговорились, и когда мама призналась, что нам деваться некуда, та просто сказала, - приезжайте к нам.

Черновы - это, наверное, единственная семья со всего огромного 6-го поселка, которая никуда с поселка не отлучалась за все годы войны, т.е. два фронта пропустили над собой, разрушительные бомбардировки, два раза по целому месяцу артиллерийских дуэлей двух сторон через Днепр.

Когда мы теперь приехали, наши довоенные дома лежали в развалинах, а это прямо рядом с тем местом, где теперь жили Черновы. У Черновых в августе 1945 г. было две старушки - из них одна была лежачая, а другая еле передвигалась по квартире, Клавдия Михайловна - она в то время работала инспектором, ее братья - Виктор Михайлович, библиотекарь, Яков Михайлович, хромой инвалид войны, работал преподавателем в институте. 6 взрослых человек в маленькой 2-х комнатной квартире.

И впустили нас с нашей кучей вещей! Мы поселились у них на кухне, жили 1,5 месяца. Есть много красивых слов, особенно теперь, связанных с той войной - подвиг, самопожертвование, храбрость и пр. А какими словами определить это?

Мы там жили в диких условиях убогой карточной системы. На детей в разных столовых давали обеды - совершенно разного достоинства. Виктор Михайлович ходил сперва на разведку, а потом приходил и говорил мне, и я несся туда с посудой и получал на всех; иногда наши роли менялись. За эти полтора месяца такого тесного совместного быта не было ни одного скандальчика и взрыва раздражения.

Я часто, по-мальчишески, начинал говорить кое-что положительное о Германии, ведь она была еще в нас. Например, о карточной системе - сравнивал. И здесь Клавдия Михайловна темнела лицом, она, конечно, ненавидела Германию. Я этого не улавливал, а мама меня предупредила, чтобы я перестал на эту тему говорить. Получается, что за Германию и я уже нес ответственность.

Можно было бы сравнить эту семью с людьми от религии, которые готовы ближнему отдать все. Так нет, у них не было ни одной иконы в доме. А была человечность и простота в отношениях с другими. Иногда, когда мы слышим или узнаем о мелочных, особенно семейных, спорах - нам надо вспоминать семью Черновых. Мне кажется, что я понял их сущность - интеллигентность. Вот та исконная, пришедшая из прошлого, настоящая интеллигентность.

Немного неприспособленные и беспомощные в быту; но у каждого из них было свое увлечение. Клавдия М. - это цветы, Виктор М. - книги и астрономия, причем, высокого уровня, Яков М. - фотография, все наши семейные фотографии в течение тех двадцати лет - это от него. Володе - тоже осталось от их увлечений. Потом этому пришло корявое определение - хобби.

Зима 1945 - 1946 гг.

Я сразу пошел в школу в V класс, в одном классе с Володей Сизовым.

Учился, как всегда, как-то "с налету", было много отвлечений и увлечений. От Виктора М. доставались самые модные в те годы книги, газеты. Это меня всегда интересовало, но пока не глобальные события, а опять только же, что было броское, понятное. Подготовка и ход Нюрнбергского процесса - это я отслеживал во всех подробностях.

Всегда интересовали сообщения о смерти какого-нибудь высокопоставленного деятеля, маршала или генерала, где тут же сообщали, что его детям (по имени) устанавливается приличная пенсия до получения ими высшего образования. Это прямо в газете. Потом такие вещи больше не публиковались открыто, наверное, поняли их неприличность в обстановке общего полуголода миллионов детей-сирот.

Бушевала советская карточная система. У всех были одинаковые карточки - детские, рабочие, иждивенческие. У каждой из них четко обозначены нормы: хлеба, жиров, сахара, мяса, молока и пр.

А самая интрига в отоваривании этих норм. Карточка имела прикрепление к какому-то определенному или магазину, или распределителю. И в этом население разделялось кем-то неизвестным на несколько категорий. А теперь представьте себе диапазон разброса по качеству тех продуктов, которые надо было получать. Хлеб мог быть белым, черным, черствым, с какими-то примесями.

Жир - кому-то сливочное масло, а кому-то комбижир. Сахар - вместо него конфетки ("подушечки", зачастую растаявшие, слипшиеся).

Мясо - бывает много сортов. Молоко - дадут капельку американского сухого порошка.

А с промышленными товарами и обувью - еще намного интереснее. И всегда и везде очереди. Призыв: "Дают!" - это из того времени. А более позднее понятие "Достать" - это уже о совсем хороших временах.

В школах детям давали или завтраки, или обеды, и это было очень существенной поддержкой. В 1945 г. и еще в 1946 г. было много, так называемых, американских подарков, - колбаса, мясо в упакованном виде и многое другое. Так оно все доставалось только верхам, или это можно было видеть на базарах. Правда, нам, в зачет "сахара", доставалось американское варенье из цитрусовых корок.

Мама крутилась, как могла. Как-то познакомилась с Сукальскими, отец их был директором огромного завода "Днепроспецсталь". Мама обшивала всю их семью. Он устроил ее в какую-то заводскую организацию с работой на дому. И тут же помог, как от завода, поселиться в комнате, в частном доме на Больничном поселке. Зимой это было спасением, особенно с топливной проблемой.

Мама на работе занималась кройкой спецодежды из рулонов разноцветного пластика и выкраивала из обрезков детали на дождевые плащи, а я ходил и продавал их на рынке. Они шли нарасхват, и мы немного воспрянули. Торговля тогда мне очень понравилась, т.к. немного денег доставалось и мне. Но это было очень краткое время.

Весной, при содействии Сукальского, мы перебрались на жилье в сарай во дворе школы №: на 6-ом поселке. В сарае были две жилые комнаты с коридором, за которым был хлев, где кто-то из заводского начальства выкармливал свиней. Бураками и каким-то комбикормом. И мы этим пользовались все время проживания там.

Разрушенную школу восстанавливали пленные японцы, там были все строительные материалы, что тоже потом окажется очень полезным. В школе у меня все шло хорошо, правда, на родительских собраниях маму накачивали, что мог бы учиться и на отлично, и она меня всегда пилила на эту тему, но все шло своим путем.

Весной занялись принимать в комсомол, выбрали, как честь, троих лучших, в т.ч. и меня. Процедура известная - а на утверждении в горкоме комсомола кто-то обозначил меня как интернированного. Кроме меня, никто даже не понимал этого понятия. Начали расспрашивать, и все прочее. Помню, что у меня и слезы на глазах навернулись. Но утвердили.

А был еще и товарищ мой - Беляев, - имени уже не помню. Толковый паренек, но явно какой-то нервный. Так у него начали допытываться, за что его отец "Враг народа". Тот начал оспаривать, что не враг мой отец. Так и не приняли в комсомол. А потом через несколько лет встретил его, он так и не поступил в институт, стал пить и т.д.

Весной 1946 г. рядом с нашим жильем, прямо во дворе, мы вскопали и засадили небольшой огород. Мама стала его возделывать со всем приобретенным в Германии опытом. Рядом был кинотеатр, а там под туалетом выгребная яма, и я должен был вытаскивать и использовать полезно это удобрение. Это было очень для меня тяжело, но мама умела заставить. И урожай у нас получился неплохой. А это было рекордно засушливое лето 1946 г.

И пошел самый настоящий, учтенный в истории, как рекордный после войны, голод. Зимой 1946 - 1947 гг. были случаи голодной смерти, особенно в селах, где колхозы забирали у населения все. Летом я смастерил простые ловушки из кирпича, и мы прямо здесь ловили воробьев и с Эрной и Лорой их отваривали и ели.

А мамы большей честью дома не было, и мы перебивались сами. Пока мы здесь жили, нас обворовали. Кто-то забрался и украл кожаное пальто папы, которое мама привезла ему из Москвы еще до войны, а мы потом возили его как ценность через пол-мира.

Украли и все наши документы. И пришлось нам всем через специальную комиссию, а также и медицинскую, восстанавливать свое происхождение, и возраст, и пр. Правда, сама процедура была довольно простой, очень много тогда было такого.

В августе 1946 г. мама посылает меня на родину папы в Винницкую область. Сейчас уже никто не помнит, а была у одного раннесоветского писателя, Ал. Неверова, повесть "Ташкент - город хлебный".

Это про то, как подросток, в условиях голода, рванулся в Среднюю Азию, чтобы привезти хоть оттуда что-то для спасения своей семьи, но пока ездил и привез, их уже в живых не осталось никого. Так вот в подробностях езды по железной дороге в то время, мои приключения напоминали то, что было в повести. Никаких билетов я, конечно, не приобретал. Ехал, в основном, на крышах. Был у меня довольно объемистый саквояж - мы его провозили всю войну, а в нем лежало папино кожаное пальто, которое чуть позже у нас украли. Я вез его Филиппу, мама хотела ему подарить, знала, что Филипп загрузит меня продуктами.

На крышах вагона ехать - одно удовольствие, прохладно - а это август 1946 г., жара, интереснейший обзор всего окрестного. Правда, ночью орудовали бандиты, прямо сбрасывали на ходу, ограбив. Но пацана не тронули. И еще - это 4 пересадки. (Синельниково, Киев, Фастов, Винница). Сойти с поезда, а потом попасть, чтобы ехать дальше - это довольно интересная задача. Ехал 3 дня, но добрался.

Родственники приняли меня очень хорошо, я попеременно гостил и у Александры, и у Ганны. Быстро сдружился с двумя Петрами - дядькой и двоюродным братом. Они на год старше меня, уже работали в колхозе. В Западных областях засуха была не такая, как на остальной территории России, и здесь по селам люди жили сытнее. Здесь же производили сахар, меня прямо откармливали сметаной с сахаром. Я счастливо и интересно провел в гостях весь август.

Под конец моего пребывания получаем от мамы письмо, где она сообщила, что узнала о папе, и что он был - Герой Советского Союза. Но об этом далее, подробнее. На возвращение Филипп загрузил мой саквояж и еще одну сумку продуктами. Сало, колбаса, сахар, крупа и сушеные черносливы, они их делали сами. Пальто он не взял, его положили на дно. Вес всего примерно 30 кг, я еле поднимал, а тащить сам, конечно, далеко не мог.

Но я ни от чего не отказывался, обратно добирался теми же способами. Дома, конечно, были очень довольны, и я долго ходил в фаворе.

Мы - дети Героя Советского Союза.

Целый год до этого момента мама совершенно безуспешно и писала, и обращалась во все мыслимые инстанции - узнать что-нибудь об отце. И - ничего. Она знала, что и сейчас высылали за Урал тех, кто имел какое-то отношение к немецкости, а тем более побывал в Германии.

Нас по непонятной причине - не трогали.

Все это так и осталось для нас загадкой. Однажды, в своих походах, мама встретила какую-то довоенную знакомую, имевшую какое-то отношение к военкомату. Разговорились, и та ей сообщила, что в списках Ленинского райвоенкомата, среди трех известных Героев Советского Союза, числится Малык. Мама сразу туда - и узнает все.

И с этого момента все раскручивается в обратную сторону. Детям устанавливают пенсию по 450 руб., тогда это было не много, но больше, чем у кого-то. Нам сразу выплачивают все недополученное за предыдущее время. Сумма была приличная, хотя деньги тогда были очень слабыми, и они быстро растаяли.

Это была уже осень 1946 г. Было очень голодно, и мама в октябре снова посылает меня к Филиппу, он приглашал и обещал помощь. И снова такая же загрузка. Но теперь я был уже в другом положении. У меня на руках была справка, что я сын Г.С.С., и мне оказывалось всякое содействие при транспортных проблемах. Конечно, никаких билетов я не приобретал.

А осенью разворачивается новая эпопея. Теперь уже на несколько лет.

Строим дом.

Еще по нашему возвращению в Запорожье мама начинает хлопотать о нашем участке, с начатым строительством. И ничего не получается. Постепенно, уже весной 1946 г. выясняется, что участок захватил и получил Бальченко, бывший сотрудник папы, почти товарищ. Он вернулся с войны офицером (наверное, отсиделся по тылам), узнал про нас и быстро, без помех оформил все себе. А маме просто в лицо заявил - ты немка, была в Германии, и тебе ничего не достанется.

Мама с этим обращалась в разные инстанции, и в суд - все бесполезно. А вот после того, как мы стали семьей Г.С.С., все мгновенно развернулось в нашу пользу. И ведь так было везде и всегда: нужно забрать - заберем, нужно отдать - отдадим. Нам это кажется таким необычным, потому что коснулось нас и так неожиданно. А ведь такое в нашей стране происходило много миллионов раз.

Зимой участок уже был нашим, и мама начинает готовить строительный штурм 1947 года. На это надо было решиться, ведь голод продолжался и углублялся. Я помню, как мы ждали весной появления первого щавеля и редиски, теперь уже на своем огороде. Завязалось много абрикосов, - а у нас их 11 больших деревьев. Начали варить абрикосы зелеными - и хорошо шло. Весной у нас появилась тележка на 2-х колесах.

Мы по-прежнему еще жили во дворе школы на 6-ом поселке, которая восстанавливалась пленными японцами. Жили как внутри какого-то строительного склада. И, конечно, без мамы, чтоб ее не запутать, я каждый вечер нагружал тележку, а потом мы с моими помощниками Эрной и Лорой незаметно выезжали со двора и ехали на Правый берег. Груза у нас было не менее 300 кг за раз. Брали и везли все - кирпич, доски, цемент, иногда рубероид или толь. Но никогда не попались.

Самый тяжелый участок был - подъем от плотины. Сами мы не вытягивали, всегда помогали прохожие. Эрна толкала очень добросовестно, а Лора - ей 7 лет, худющая, то подталкивает тележку, то повиснет на ней. Конечно, у нас с ней тут случались разногласия. Очень жаль, что мы не сфотографировались с такой упряжкой. Но можно сразу эту картинку представить.

Летом я копал канаву под воду, и появилась на участке вода.

Нам помогли сделать опалубку, и в августе мы уже начали возводить стены. Сами, а еще помогала одна женщина. При хорошей подготовке удавалось заполнить за день один уровень опалубки. Потом выдержка несколько дней. Освобождение, очистка опалубки, ее перезакрепление и - снова.

Первые нижние слои шли быстро, а самое трудное началось выше. Там и крепление было сложнее, и подмостки были очень примитивными. А поднимать наверх все тяжелее. Пару раз заливка прорывалась и выливалась. Мама и ругалась, и плакала, но все начинали заново.

По периметру стен использовалось довоенное начало еще нашего папы. А вот по высоте мама решила свою конструкцию, виденную ею в Германии, т.е. эту пресловутую мансарду. И потом еще долго этот дом выделялся на поселке, как невиданное чудо. Но мама всегда хотела быть оригинальной и умела. Стены росли - материал ведь у нас был - песок, шлак, термозит, известь - еще довоенные, а цемент мы доставали.

Самое дефицитное и дорогое - лесоматериалы. И тут мама через военкомат начинает хлопотать - получить ссуду. Тогда это была неосуществимая редкость. Но получила 10 000 руб. И выхлопотала, опять через военкомат - получить лесоматериал, т.е. купить их по госцене.

И все получили уже в сентябре, тогда и вывели стены. Тут уже мама наняла какого-то мужика, и мы с ним вдвоем делали потолки и крышу, а сверху покрыли рубероидом. И успели к осени. И уже перебрались сюда.

Проблема была с конструкцией печи - мама нанятым печникам ставила непременное условие - чтобы было отопление и внизу и вверху от одной печи внизу. А они или бестолковые или не хотят, так мама всю конструкцию несколько раз переделывала сама, правда, это не за один год.

Половые доски у нас были шпунтованные, мужик показал мне, как пол настилать на лагах. И я все делал по полам сам. В школу я не ходил все первое полугодие 1947 г., пошел только на III четверть в январе 1948 г. в седьмой класс. И ничего - сошло.

31 декабря 1947 г. в стране была отменена карточная система на продовольствие и одновременно проведена денежная реформа 10:1. В другие времена это уже называлось - деноминация. Экономически для страны эта мера оправдана, за годы войны денежная масса возросла в десятки раз. Но, конечно, можно было ее сделать человечнее.

Ссуду мама получила в сентябре 1947 г. - 10000 руб., а выплачивать ее с 10% было назначено на ближайшие 10 лет, и начиная с первых месяцев 1948 г. Сполна все 10000 руб. с процентами - и туда уходила добрая половина наших пенсий - и это включая по 1957 г. И ничего сделать было нельзя, т.е. мы выплатили государству в 10 раз больше, чем получили.

Мама, конечно, шила, - что-то зарабатывала. И, конечно, большой огород давал и овощи, и картофель, а абрикосы мы при хороших урожаях продавали и сушили в больших количествах.

Первое время хлеб без карточек - это было удивительно. И сразу - его можно было достать только через очереди, и довольно большие. И что интересно, многие это забыли, очереди были отдельно женские и отдельно мужские. К одному и тому же прилавку - с двух сторон. Конечно, это самодеятельность толпы, но так установилось, и все привыкли. Мужская очередь в два раза меньше. А мужчины - это такие пацаны, как я. А в женской очереди все пожилые женщины. И я покупал хлеб хоть и в очереди, но гораздо быстрее их. В одни руки давали примерно 2 кг.

От семьи в это время за хлебом ходил только я, могла бы и Эрна, но ей это уже сложней по той же причине. Таких чудес было много. Самые труднодоступные продукты - это сахар и масло.

С одеждой у нас проблемы были только у меня - ведь всю мою украли в пакунке с машинкой. Все, что я надевал в те годы - это шила и перешивала мне мама.

И в 1946 и потом в 1947 г. я очень часто ездил за молоком на мамину родину к Ревуновым в Высокое. Тетя Эмма - это двоюродная сестра мамы, они жили тогда хорошо, ее муж Иван Лукич работал в то время бригадиром в колхозе, был членом партии. Я утром ехал на рабочем поезде до Пришиба, а там эти 5 км до села пешком. Тетя Эмма накормит меня, даст бидон - 5 л молока, - я быстро в Пришиб и уже после обеда был дома.

В 1949 г. мне исполнилось 18 лет - и пенсию перестали платить сразу. Я был в 8-м классе, сразу перешел в вечернюю школу и пошел работать сперва на Трансформаторный завод учеником электрообмотчика, а потом через 3 месяца на Алюминиевый завод анодчиком. Через некоторое время уже зарабатывал примерно 200 р. Это были огромные деньги. Но работа ужасная - горячая, ядовитые выделения соединений фтора. 6 часов, без перерыва, и дают по пол-литра спецмолока. Так вот я скупал по дешевке талоны у тех, кто не пьет молоко, и приносил домой.

С утра к 7 часам нас отвозила машина, а днем к 14 часам - я уже дома.

Поспал и, как свежий, вечером в школу.

Мама.

А мама наша все эти годы работала в огороде и шила, но уже как-то жизнь пошла. Мама через переписку нашла и восстановила отношения со всеми родственниками. Постепенно начались и взаимные посещения.

В 1960 г. маме установили персональную пенсию "Союзного значения" - аж 60 р. и это до самого конца.

Мой неизбывный грех - я ей помогал мало. Несколько раз высылал, давал деньги при посещении, но она всегда отказывалась. В 1981 г. она приехала к нам на мое 50-летие. А у нас на заводе тогда установился обычай устраивать такие юбилеи помпезно. Поздравления в актовом зале, потом огромный сбор с большой пьянкой в зале столовой. Пришло все начальство, приехали из Москвы, Одессы, много поздравлений со всех концов. Я понимал, что все это - мишура, но переносил, как эпицентр какой-то стихии.

Зато мама была на вершине радости. Ее сына - так чествуют! Вот тщеславие в ней - было. Это относится и ко всем делам, связанным с папой. И стремление и умение как-то выделиться из обычного. Возьмем - имена ее детей.

Я помню, когда к ней приходили клиентки по шитью, первое ее заключение было - "это модно". Всегда она им подсовывала эти модные журналы. Еще раз упомяну и о необычной конструкции дома. А газификация? Это, кажется, год 70-й или рядом. Я, как всегда, летом приехал, и сразу мы начали заниматься проектом. По времени - проекты тогда делали полгода. А мы с ней поехали, быстро договорились - и нам сделали за неделю.

Вокруг - все соседи, здоровые мужчины - Швачко, Семененко, Бородавка, Копыченки. И никто не захотел одновременно это делать. А было бы каждому и проще и дешевле. Они потом еще несколько лет топили дровами и углем - а сюда, к нам, поглядывали с завистью. Вот эта немка - и детей всех троих повыучивала в институтах, и газ себе провела.

По газу к ней примкнул только Сергей Мордасов, однорукий - наш союзник еще военных лет.

Любила куда-то поехать - могла и к родственникам, а могла и просто так. Но приезжала внезапно, без предупреждения. А может быть это только ко мне так, знала, что я всегда жду.

Отбор друзей, знакомых, привязанностей - был слишком строгий. Соседи, как люди не очень интересные, часто мелочные - были у нее в опале - и навсегда! Так же, я помню, было и во всех наших скитаниях. Зато если с кем-то дружила, то это действительно были люди достойные - это Балясные и пр.

Враждовать - тоже умела. Я сейчас вспомнил один подслушанный мной ее разговор с дамой Н. еще в Германии. Так вот по какому-то их рассуждению мама сказала, что она готова кого-то убивать в случае опасности ее детям. Меня это тогда как-то поразило.

Я не мог убивать, а они как-то вдвоем с Сашкой Хайкиным зарезали козу. Кстати о козах. В те ранние после 1947 годы у нас всегда были козы. Эрна и Лора их пасли, было тоже много разных приключений с ними, но это пусть они расскажут.

Мама всю жизнь любила читать, что-то узнавать. И нас все время подтягивала. Через полмира с нами проездил большой том Пушкина. Я его за это время несколько раз перечитал. Неудобно признаваться - но потом я Пушкина больше в руки не брал, но все произведения, кроме отдельных стихов, я и сейчас помню в подробностях. Когда мы оказались в лагере под Фрейбургом, она посадила нас, несколько пацанов, и мы здорово занимались - писали под диктовку из Пушкина.

В последний приезд к нам в 1985 г. она была довольно бодрой, и я даже не мог предположить, что когда-то, что-то будет по-другому. И я же мог отвезти ее в Ростов и посадить на поезд - но было какое-то совещание на заводе, да и она, как всегда, отказывалась, и я посадил ее на автобус. Так меня это всегда и будет мучить - что я был к ней не очень внимателен.

А когда она умерла - я точно помню ощущение, что надо мной была какая-то крыша, а потом она исчезла, и я остался уже неприкрытым.

Прости меня, Мама, и за это и за многое, где я перед тобой остался виноватым.

О войне.

В этом моем писании я не могу не высказать свое понимание прошедшей войны.

Конечно, война является самым значительным событием ХХ века, века, в котором я жил. Она решающим образом повлияла на мою судьбу, равно как и на судьбы сотен миллионов людей. Все эти судьбы - ломанные, т.е. если бы не Война, у всей этой массы людей жизнь сложилась бы как-то по-другому, можно надеяться - лучше.

Но во много раз трагичнее судьбы многих миллионов людей - погибших. В нашей стране их числа точно никто не знает, хотя сразу после войны начали с 8 миллионов, - потом постепенно все больше, - а вот сейчас уже называется цифра 43,4 миллиона +/- 5 миллионов.

Как вам нравится эта приблизительность? +/- 5 миллионов человеческих жизней!

Все эти громкие слова - "победили", "отстояли", "подвиги" - это только демагогическая, до цинизма, эксплуатация самого основного факта Войны - принесение в жертву чему-то неясному многих миллионов жизней.

Эксплуатация все эти 60 лет, и в том числе и сейчас, для создания видимости состоятельности, этого причудливого феномена - государства, построенного на территории России в ХХ веке.

Сама война была развязана сатанистом Гитлером, который на 12 лет смог самым непостижимым образом одурачить такой высокоцивилизованный народ, как немецкий, и бросить его в очевидную самоубийственную бойню, и даже одерживать в ней такие частные победы, каких не было больше ни у кого.

Подсчитали, что на Гитлера было 26 покушений, разных - мелких и основательных, но он самым непостижимым образом выскальзывал. У него была всеми признанная дьявольская интуиция, - он называл ее силой Провидения. Была почти гипнотическая сила внушения, в т.ч. и в отношении толпы.

И все это по-дьявольски направлено только на разрушения и убийства, опять же ради дьявольских целей и планов.

С Гитлером мог бы поконкурировать только другой такой же великий сатанист ХХ века - Ленин. Один только факт, что они родились чуть ли не в один и тот же день (20 и 22 апреля), уже роднит их. Ленин за несколько лет, принеся в жертву 10 миллионов жизней, создал почти из ничего и отстоял новое государство-фантом, сотрясшее весь мир в ХХ веке. Внятно это объяснить никто не может до сих пор.

Рядом с этими сатанистами Сталин был просто мясником, который убивал и убивал людей в течение всех своих 30 лет. А в годы войны эта его деятельность была многократно усилена, но зато он потом и теперь назван главным победителем Войны.

К сожалению, в течение последних 60 лет уже создан совершенно определенный миф о войне. Правда о Войне прорывается самой незначительной своей долей. Да многим этого и не нужно, особенно послевоенным поколениям.

Пишу я это, в основном, для моих родственников и тех, кто будет читать это сейчас. И, может быть, и в будущем. И считаю себя вправе дать свою оценку тем событиям и тому времени, современником и свидетелем которых я был по жизни и моему разумению.

Я считаю себя и моих живущих сестер, не только свидетелями и жертвами Войны, но и ее участниками, как например, и Надю, и ее мать Марфу Федоровну.

Да, мы не стреляли, не строили танки. Но мы оказались жертвами Войны, потому что мы многократно подвергались опасности в своем самом беспомощном состоянии - в детстве.

То, что мы выжили - это скорее удачная случайность, и во многом это благодаря нашей Маме.

Виктор Малык. Январь-Апрель 2005 г.

Посткриптум.

К 10 апреля 2005 г. мы все съехались в Запорожье и очень удачно и очень содержательно отметили столетие нашей Мамы.

Все побывали на могиле, кое-что сделали, и, главное, побывали у нее. Было и застольное поминание. По случаю, очень хорошо коллективно попели украинские песни, мама их всегда очень любила.

Был за столом и Володя Чернов (Сизов), он был на правах родственника. Очень интересно рассказывал про их жизнь в оккупации на 6-ом поселке в течение 2-х лет. Оказывается, Владимир Михайлович и при немцах работал библиотекарем, он отлично знал немецкий, правда, все время приходилось оправдываться, что он не еврей. И Клавдия Михайловна работала учительницей при какой-то школе.

И в городе была какая-то карточная система на продукты. У Володи отличная память, а я не догадался подсказать ему, чтобы он описал жизнь и быт в оккупации.

Вот интересный факт жизни в оккупации при немцах - рассказала моя жена Надя. Да, карточки на продовольствие при немцах давали, но получали по ним самое скудное, для выживания - недостаточное. Ходили по селам, меняли и т.д. А у Нади сестра Люба - 1938 г. рождения. По паспорту ее имя - Светлана. Так на нее карточки не дали - обвинили, что ее имя в честь дочери Сталина. И вынуждены были крестить ее в церкви и придать ей другое имя - Люба, - а тогда она карточку получила.

Ведь этого никто не знает, и оно так и уйдет с этими последними свидетелями.

Но самым вершинным событием всего оказалась наша поездка на родину Мамы - в Фридрихсфельд. Это спасибо моему зятю Валерию - мы все, нас 8 человек, смогли туда съездить. Сейчас это село называется Раздол, как нам подсказала еще на подъезде какая-то пожилая селянка. И тут же, за это мгновение общения, она стала восхищаться - какая там когда-то была жизнь!

Мы подъехали, и я сразу рядом со школой узнал наш дом. Он сохранился по конструкции, но несколько раз ремонтированный, был уже другим. Крыша уже под шифером, а не под черепицей, нет поперечной пристройки, нет огромного чердака.

Во дворе от мощного сарая осталась разваливающаяся его половинка. Но зато вовнутрь, в сторону степи, такой, как и был - огромный пустой огород. С 50-х годов в селе жили переселенцы из центральных областей, а сейчас в доме от них осталась одна бедствующая, одинокая, старуха.

Мы тут же посетили кладбище, только оно теперь современное, а то, что было когда-то - исчезло. И тут же, на углу улицы к кладбищу, остатки того дома, где нас расстреливали в 1943 г. И Эрна и Лора это событие тоже помнили с ужасом.

Вообще само это посещение было для юбилея очень содержательным и эмоционально окрашенным.

Будут ли наши потомки отмечать наши столетние юбилеи?

Апрель, 2005 г. Город Азов Ростовской области

Виктор Фомич Малык(19.01.1931-30.05.2009)

Воспоминания прислал Герман Малык