Васильковская Олимпиада Михайловна

Я Васильковская Олимпиада Михайловна. Наша семья жила в Ленинграде, а родилась я летом 1923 года в Псковской области, на даче, и имя Олимпиада мне дал местный поп, батюшка так называемый.

Училась я в новой школе на улице Моисеенко. В здании школы не было спортзала. Она строилась под будущий госпиталь. Так говорили. Уроки физкультуры проводились на улице или в школьном коридоре, что было очень неудобно. Так что я не верю, что Сталин не готовился к войне. Классы были сильно перегружены, в каждом по сорок – пятьдесят человек. В нашем было 42 ученика. В школе работали замечательные учителя. Как мне тогда казалось, это были пожилые люди. Незадолго до войны большинство из них куда-то исчезло, не могу утверждать, что это было связано с репрессиями, но к концу моего обучения педагогический коллектив заметно обновился. Как и во всех школах у нас был пионерский отряд. Было очень интересно, мы занимались в различных кружках, проводили собрания, где подражая взрослым обсуждали различные вопросы жизни отряда, обсуждали провинившихся и отстающих. По улице всегда ходили строем с речёвками, например: «Кто шагает дружно в ряд?! Клары Цеткиной отряд!»

21-го июня 1941 года у нас состоялся выпускной вечер. С начала был банкет, потом какое то выступление, В школе был драмкружок и они ставили какую то пьеску, а потом мы пошли гулять. Все нарядные, девочки в белых платьях. Гуляли всю ночь и утро, до выступления Молотова. Его мы слушали по уличному громкоговорителю висевшему на углу между Невским проспектом и главным штабом, не на стороне Дворцовой. Настроение я могу определить словами- «хоть бы что». Никакого испуга, никакой реакции, война так война, мы готовы давно к войне. Впечатлений у нас не было, я не знаю как мальчишки, не спрашивала, их почти и не видела - сразу забрали. Мне кажется, что не все они сразу попали на фронт, были шестимесячные курсы, чтобы дать звёздочки младших лейтенантов. Почти никого из них не осталось. После войны я встретила Богданова, он был отличник, поступил на первый курс Военно-медицинской Академии, и с ней эвакуировался. А те кто пошли на фронт, наверное все погибли, потому что после войны связь наладить не получилось.

Мой дядя незадолго до войны окончил Военную Академию Связи. Выпускников Академий вызывали в Москву, где им давался банкет. На этом приёме, перед выпускниками военных Академий, выступал Сталин. Дядя подробно рассказывал, как выглядел Сталин, из каких дверей, к ним, вышел. Какую речь произнёс Сталин, или это был тост, я не помню, но дядя тихонечко моей маме и своим родителям намекнул, что война будет. Он сказал это только моей маме и своим родителям. А я слышала, вот представьте себе, у меня в памяти это осталось, потому что тайна была, как-то тихонечко это говорилось, только среди семьи.

Окончив десятилетку, после коротких подготовительных курсов, я сдала экзамены в Институт Иностранных Языков, филологический факультет, английский язык. Проучилась сентябрь, половину октября, и вернулась к учебе только через четыре года.

Войну я встретила на даче в районе Вырицы, сейчас это платформа - «Посёлок». И вот первое впечатление, пошли мы купаться на реку Оредеж, а по берегу реки гонят огромное стадо коров в Ленинград, для того чтобы кормить город. Над этим стадом пролетел самолёт. А мы с братом купались, абсолютно не думая о войне, хотя она уже была объявлена. И вот он начал стрелять, по коровам, по реке. Мы нырнули и почему-то остались живы. Там парочка коров погибла, а он развернулся и полетел к Луге. Под Лугой шли большие бои и мои товарищи по школе там уже участвовали. И что же делать, раз нас и коров вместе с нами обстреляли? Мы вернулись домой, закрыли дачу на ключ, сели в поезд. Нам просто везло, последним поездом успели вернуться в Ленинград. Луга от города в ста километрах, а Вырица - в шестидесяти. И вот точно такой же самолёт, строчит по поезду, но все остались живы, он выбил только стёкла, ехали со сквозняком сильным. После этого немец очень быстро приближался. Началась эвакуация заводов. Вы знаете, просто удивительно, как тогда чётко и быстро работало наше коммунистическое правительство. И вот мы с последним поездом приезжаем в Ленинград, матери нет, её отправили в Петергоф, рыть окопы. Немцы приближаются, а их все не вывозят, всё же уезжают, чуть ли не последним пароходом, как мы поездом. Немцы летают обстреливают. Просто дразнили даже, пролетят самолётики, пощёлкают. Мать возвращается, а у нас уже с продуктами плоховато, потихонечку начинается блокада.

В конце сентября, начале октября - налёт немцев на Ленинград. Мы жили на 8-й Советской, а на Суворовском проспекте стоял госпиталь, и вот очень сильная бомба упала на этот госпиталь. Расстояние довольно большое, но у нас были выбиты стёкла. Нам пришлось заколачивать окна фанерой. В госпитале погибло очень много раненых. Нам ещё подумалось, что кто-то ночью дал ракету обозначив цель, потому что очень точное попадание. Нам ведь шпионы кругом казались. Мы жили в Смольненском районе, так по ночам, довольно часто видели различные ракеты, не знаю, кто их пускал и с какой целью, но было страшно.

Я пошла устраиваться на завод «Семёрку». Там выпускали военную технику, и всех инженеров их жен и детей вывезли на самолётах под Москву. Это были мозги их вывозили в первую очередь.

Сентябрь, октябрь брат ездил в поле перекапывать картошку. Её мы ели с дурандой, которую было не размочить, поэтому мололи. Она превращалась в очень тяжелую муку, от которой болели желудки. Два раза брат привёз по мешку картошки, это было здорово. Третий раз он поехал за картошкой, а привёз конины. Опять же в этих полях шуровали небольшие немецкие самолёты, только с пулемётами на борту. И вот вместо картошки он привозит лошадиную ногу. Боже, какие были вкусные котлеты! Лучше этих котлет я ничего в жизни не ела, потому что уже был голод.

Мы остались с мамой, отец и отчим погибли, погиб под Смоленском и брат Иван Михайлович. Я оставила себе девичью фамилию в честь отца и брата, чтобы она не исчезла. Брат погиб под Смоленском, в середине войны, он был младше меня на два года. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, его взяли в армию. Там видят, что он смышлёный и засылали его в тыл немцам. Из последнего задания он не вернулся. А я послала в его часть открытку узнать, жив ли мой брат. Очень быстро приходит треугольничек. В письме командир пишет: «Ваш брат погиб смертью храбрых и похоронен в деревне Страбоны под Смоленском». Я сохранила маленькое письмецо брата, в котором он пишет, «мне сейчас очень важны ваши письма». Он обращался ко мне на Вы: «Пишите мне». И ничего не получилось, я получила извещение о смерти.

Благодаря маме, одиннадцатого декабря я поступила вольнонаёмной в штаб 42-й армии. Не без знакомства конечно, честно вам говорю. На службе я чего-то писала, переписывала и там жила на казарменном положении. Штаб располагался на Заневском проспекте в первом доме, как пересекаете мост, но тогда моста Александра Невского ещё не было. Во дворе стояло здание в котором располагались курсы младших лейтенантов, а наш штаб выходил на Заневский. Зимой я ходила по льду до Восьмой Советской, потому, что оставались старики, я им носила кусочки хлеба которые могла сэкономить. Если хотите я вам расскажу как кормили военный состав. Утром жиденькая кашка, тоненьким слоем на тарелке. Там такая повариха была - Машенька, она так умела. По-моему сразу давали триста грамм хлеба, не очень хорошего, но терпимо. На обед лёгкий суп. Маша переваривала кости дважды, и на второй день супец был уже скупой. На второе тоже была каша и очень маленький кусочек масла. Всё. Офицеры и работники штаба питались одинаково и в одной столовой. И так продолжалось пока по Ладоге не стала поступать помощь продуктами. Она к нам тоже попадала, и была очень вкусная.

Занималась я канцелярщиной, писала, освоила машинопись работала машинисткой. Спала в холодном, чуть отапливаемом помещении. Немного действовало паровое отопление, ну там же военные жили. Вечером мы зажигали настольную лампу, и около неё грелись, грели руки, ну а потом под одеяло предварительно надев всё на себя. Как вольнонаёмным, нам обмундирование не полагалось. Нас было человек пять, шесть. В комнате мы жили вчетвером. Так мы жили, а люди в это время в Ленинграде помирали. Я у них не была, это были только рассказы, но рассказов было много. Один раз, когда я переходила через Неву меня остановил милиционер, по тому, что это было уже после начала комендантского часа. А я несу свою норму хлеба старикам. Я так испугалась, что он у меня отнимет. Я быстро даю ему талончик хлебной карточки, и он меня отпускает. Он случайно переходил, но он же милиционер. И я случайно переходила вечером, навестить стариков и отнести им то, что я сумела сэкономить. У меня был тот же самый обед, что и у военных, вот я и выжила. И дедушка с бабушкой остались живы, их потом вывезли на машинах, по льду Ладожского озера. А в тот раз, когда я зашла на берег, было уже темновато. И вот из-за угла, еле идёт мужчина. И при мне он опускается на землю. Он не сразу грохнулся, а как-то не спеша. Я подошла к нему и стала поднимать. Видимо у меня были силы, а у него уже нет. Я поднимала, поднимала, и думала - что же мне делать? Боже мой! А уже ночь наступала. А мне нужно добраться до 8-й Советской. Я посмотрела, и снова его положила на панель. Понимаете какая травма? Скорую я не могла вызвать, её нет. И людей не позвать на помощь, уже совсем темно. И вот я его положила, потому что сделать больше ничего не могла. Он ничего не говорил, может быть был уже мёртв. Оставив его я пошла домой. Даже сейчас у меня болит сердце, когда я его вспоминаю. Пришла, а у меня дядя Василий умирает от рака. Старики хоронили его без меня, я же на казарменном положении. Без меня дедушка с бабушкой зашивали сына в простыню и на салазках отвозили туда, где эти трупы складывали. Где он похоронент, я не знаю.

Немного увлекалась немецким языком, так я поработала в отделе по работе среди войск противника. Очень интересный отдел. В этом отделе был пленный немец, красавец, с белыми волосами блондин, широкоплечий, видный, высокий. Он ходил свободно. А ведь в столовой, везде была шпиономания, нам говорили чтоб мы докладывали если, что услышим, был же особый отдел - пятый. А здесь немец расхаживает по коридорам. Вечером они там танцевали под патефончик, в общем, жизнь шла. Это был штаб, Пулково в двенадцати километров от города, далеко. Утром его сажали в машину и с ребятами, с которыми я была знакома, они ехали агитировать немцев сдаваться. Я один раз только увязалась, было очень любопытно. Между Пулково и Пушкиным есть дорога, она ведёт на Пушкин. Левая сторона от дороги была нашей, а правая немецкая. Мы добрались до первой траншеи, и он стал, в рупор говорить обращаясь к немецким солдатам. Я слушала с восторгом, такая чудесная дикция. Он говорил, что война проиграна, скоро мы вас начнём гнать, что мы теперь сильны, а вы слабы, сдавайтесь, переходите на нашу сторону. Немцы немного постреливали, но сидели более-менее спокойно. Всё кончилось благополучно, но я долго не могла опомниться. Это происходило зимой, в начале 1943 года. Потом я спросила: «Почему такая свобода?» Оказалось, что это был кандидат в правительство новой демократической Германии. Уже тогда, наш великий Сталин, если так можно назвать, формировал своих людей в правительство. Как звали того немца, я уже забыла.

Это был единственный случай, когда я побывала на передовой. Не знаю будет ли это для вас огорчением, но штаб всегда стоял в пятнадцати – двадцати километрах от боя, от первой линии.

Я видела только свою комнату, работу до двенадцати часов. В основном мы все были молодые, все дружили. И с молодыми людьми флиртовали. Напротив стояло длинное здание курсов младших лейтенантов. Они приходили, навещали нас, их пускали. Там обучалось около двухсот ребят. Не знаю успели они окончить курсы, но их, по слухам, послали в Невскую Дубровку и вернулось всего человек двенадцать. Знакомые мои не вернулись. Это было летом или в начале осени 1942 года.

Что мы проделывали ночью? Мы, с девчонками, катались на велосипедах, а был комендантский час. Вот какие были, боевые. Бывало, нас задерживали, узнавали откуда мы, и отпускали.

Я говорила, что ходила через Неву, по льду. Мою подругу звали Зоя Соловьёва, матери у неё не было, а отец по-моему работал в военторге. С ней произошел такой случай. На работу она проходила по льду, с того берега, сюда к нам. Это было весной, там стояли небольшие кораблики, один или два. И вот моя Зоя, проходя недалеко от них, попала в полынью. Она провалилась полностью, и как потом рассказывала, уже почему-то не руками, а одним подбородком держалась за лёд. К ней подполз морячок, перекладывая две доски. Вы знаете, он её вытащил. Я этого не видела, она рассказывала, а я снимала с неё мокрое бельё, мы жили в одной комнате. Вроде мы и спиртом её поили, и оттирали. Она дрожала, думали заболеет, не тут-то было, ничего не случилось. Моряк потом приходил её навещать, вроде влюбился, мы все такие молодые были. Ну, как же не влюбиться - спас девушку.

Какое-то время я работала в первом эшелоне, к этому времени я уже неплохо печатала, располагались мы на Благодатной улице в новых домах, до линии фронта было пять километров. Я была немножко романтик, и разочек сходила к своему приятелю. Он показал мне где они стоят. Письма проверяли, а он в уголочке начертил точный план, как его найти и этот треугольничек до меня дошел, и я отправилась. Но нашла только пустые траншеи, оказалось предыдущей ночью произошла передислокация. Я пошла на Пулковскую гору к ребятам, хорошо что у меня было к ним какое то поручение. Они жили в землянках разбросанных по всей поверхности к Югу. Там меня накормили, запомнилось, как они переговаривались по телефону: «Сокол слушает». А там другая «птица» отвечает. Я просто впитывала эти позывные находясь под впечатлением, что нахожусь почти на передовой. Поела и пошлёпала обратно на Благодатную. В декабре 1943 года меня перевели в какую то часть за Путиловский завод. Там я была недолго, началось наступление наших войск. Наступление было быстрое, яркое, так мне казалось. Перед отъездом в хозотделе ребята мне выдали новую шубу, а их носили только офицеры, ещё валенки и шапку-ушанку. Грузовую машину нагрузили какими то вещами и я почему-то ехала на возу, сверху, а не в кабине. Но поскольку у меня было такое обмундирование, я ехала с удовольствием, нисколько не думая, что я девушка, и что меня следовало бы посадить в кабину. И что же я увидела - по бокам дороги лежали замёрзшие трупы, они были немножко запорошены снегом и я не могла рассмотреть наши это были или немцы. Дальше было кладбище - белые крестики, все из берёзки, и сверху касочки. Много, много крестиков. Это было захоронение немцев. Сейчас все эти места застроены.

После снятия блокады, в январе 1944 года, штаб нашей 42-й армии, стоял в Кингисеппе. Бои были слышны в Кингисеппе, а там до передовой двадцать километров. Бой был - кошмар. Когда мы уезжали оттуда по направлению к Гдову, то проезжали поле боя. Там было в лесу, это был не лес, это были палки, искорёженная техника …

В Кингисеппе нас поместили в дом стоявший на развилке дорог, одна из которых шла на Ленинград, другая на Нарву и третья, по которой мы потом поехали дальше шла на Гдов. Напротив нас стояла небольшая, зенитная батарея. При мне прилетел один самолет, единственный «фриц», пострелял из пулемётов и убил одну, нашу девушку. Она уезжала в Ленинград, не помню по какой причине, и сидела в кузове машины стоявшей прямо на перекрёстке. Девчонки-артиллеристки испугались, зенитки конечно стреляли, но абсолютно не попали в этот самолётик. Я наверно была глуповатая, все девчонки спрятались, а я вышла на крыльцо, мне было интересно, собьют наши зенитки или нет. А я ведь была старшая. Я наблюдала, как они постреливали, что это было? Я не могу сказать, что какая то удаль, просто такое чувство, что я буду жива. Я не пряталась в бомбоубежища, когда были налёты, я выходила, мне было интересно. Когда он улетел, я побежала к машине, забралась в кузов, открыла рану на груди… Такая знаете, на столько маленькая ранка, обугленная, меня просто поразило. Она была мертва, а двое сидевших в кабине остались невредимы. Ну там ребята быстро сделали гроб, умельцев-то сколько было. И её уже повезли в Ленинград в гробу.

В той хате, в Кингисеппе, на второе утро нас заели вши. Мы, чистые девчонки, которые умели стирать, всё делать, убирать, и вдруг - нас заедают. Я открываю бельё - белые, ползают. Это было так страшно. Налёт был менее страшен чем эти вши, такое было отвращение. Мы сразу, в баки воды, воду вскипятили, всё бельё перестирали, всё перетряхнули. Ну в общем такую сильную санитарную обработку провели, нас было шесть человек, что на следующий день спали спокойно. Видимо, стоявшим до нас солдатам, было некогда этим заниматься.

Через Кингисепп проезжали какие то генералы, и вдруг, не знаю почему, решили у нас остановиться. Зачем не знаю, но решили отдохнуть, а у нас одна девушка была очень красивая. Появилась и закуска и вино. Хороший стол, вечером, веселились, и вдруг вижу, наша девчонка, красавица, за которой кто-то ухаживал, не против, чтобы он остался. Не знаю почему, видимо я была такая целомудренная, я вышла к ним и сказала: «Товарищи, время уже вечернее, мы вас приняли хорошо, с вами посидели, спасибо, но вам нужно отправляться дальше». И их отправила (смеётся) Тогда мне казалось, что это были генералы, а может это были и полковники, но какие продукты везли, у них было всё, мы-то ели иначе. Ещё раз я видела такие продукты в Москве, в 1944-м году, были коммерческие магазины, там было всё. Всё было очень дорого, но Боже мой, такие яства были выставлены

В другой раз, вечером, вдруг где-то играет гармошка. Молодёжь есть молодёжь - мы с девчонками выходим. Уровень воспитания девушек тогда был такой: кто хотел - допускал ухаживания более близкие. А мы были настроены по-другому, и с войны вернулись порядочными людьми, но танцевать не отказывались. Пошли на эти танцы, смотрим, группа мужчин в штатском. Гармошка играет, они приглашают нас на танцы. Меня пригласил мужчина лет тридцати, выше среднего роста. Я спрашиваю: «Почему вы в гражданском?» Тогда, помню меня удивил встреченный, в Ленинграде мужчина в штатском, потому что, все ходили в военной форме. Это было в диковинку. А здесь целая группа штатских людей, от тридцати до сорока лет. Я спрашиваю: «А куда вы едите?» Он отвечает: «В Нарву, в Эстонию». Я спросила: « Зачем?» Он говорит: «Я министр просвещения». Какой всё же был умный человек - Сталин, они везли уже готовое правительство, из тех которые бежали из Эстонии в начале войны. Ну всё, потанцевали, и они на второй день поехали дальше. А нас отправили к Чудскому озеру по направлению на Гдов. И вот мы всё разобрали, погрузили скарб, я опять ехала не с шофёром, но на этот раз машина была крытая. Здесь у меня остались очень сильные впечатления, ехали по местам очень сильных боёв. От леса оставались только метровые брёвнышки, больше ничего, стояла страшно искорёженная техника, ее было очень много. Было так страшно. Дорога была настолько разбита, что мы то и дело застревали. От этих впечатлений я уснула, я и сейчас засыпаю, если расстроюсь. Я просыпаюсь, нас тащит трактор. Все машины понемножку вытаскивали тракторами. Мы приехали в Гдов, ни одного дома я там не увидела, вот как будто выжженная земля. Люди жили в землянках. Какой-то маленький мальчик, стоял у дороги и смотрел на наши машины которые въезжали в этот как бы город. Этот мальчик был как наш ленинградский дистрофик. Маленький, тоненький, желтый, ростом 70 – 80 сантиметров. Мы ему на ходу бросили хлеб, не знаю успел он поймать или нет, понял ли он что мы ему бросаем, машина двинулась дальше и мы поехали. Нам с девчонками почему то предоставили, для размещения, церковь. Там очень красивый собор, стоящий на берегу Чудского озера и какой-то речки. В нем нас, шесть девчонок, поместили на кафедре. Колокольня была разбита, отопления конечно не было, но какая то буржуичка появилась. Она конечно ничего не могла согреть. Весь пол был устлан соломой, на которой рядами лежали раненые. Раненые лежали те, которых эвакуировали в последнюю очередь, всех тяжело раненых сразу оперировали врачи или отправляли на машинах в Ленинград. Это было поставлено очень хорошо. Раненые всё время прибывали, и нам пришлось их перевязывать. Я помню, очень стеснялась, мне попался парень с ранением в пах. Вы подумайте, мне было двадцать лет, я продолжала ещё … (смеётся). В общем я запомнила этот эпизод, перевязывала свежими бинтами и рана была как-то с боку. Раненые лежали сутки, двое, а потом приезжали машины. Видимо я ему дала адрес, потому что потом он мне написал, но я не ответила, он был младше меня, и казалось, что я намного его старше. Здесь мы стояли не очень долго, следующий этап был Новоселье. Мы стояли недалеко от железной дороги, на другой стороне была возвышенность. Мы прогуливались по этой возвышенности, жизнь продолжалась, мы же были молодые. Но я дала слово маме, что замуж не выйду пока не кончится война. Это было правильно, потому, что очень много людей гибло.

Жили мы в лесу, в приготовленных для нас землянках. Помню между нами ходили разговоры, что начальство живёт в землянках с двумя накатами, там бомбёжки шли, а у нас, мол, у персонала один накат. Земляночка была на двух человек, но спали, всё нормально, мы были не на передовой, всё грохотало впереди. И здесь пришла мне мысль, которую я исполнила, что мне пора возвращаться учиться. В Ленинград, из эвакуации, возвращаются учебные заведения, и мне пара учится. Я пошла к начальнику, отпрашиваться домой. Он был в госпитале, и я пошла по псковской дороге. Шла одна по тихой дороге, километров пять. Госпиталь располагался в лесу, он был отлично оборудован, стояли палатки, был сколочен дощатый домик, в котором были операционные. Наш начальник там отдыхал. Он поехал на пять дней немножко побыть в лесу. Не могу вспомнить как его звали, но помню что еврей. После войны, я пыталась его найти, сейчас его уже нет в живых. Он очень мне обрадовался, думая, что я пришла его навестить, а когда я ему сказала, что я вольнонаёмная и хочу отпроситься, он так рассердился. (смеётся). Так я ни с чем потопала обратно. Взят был Псков, он был разрушен, особенно был разбит кремль, а в нём были исторические церкви. Когда находились уже за Псковом, я рискнула, не спросившись, предупредив только девчат, ушла. По бесконечным дорогам, на попутной машине добралась до станции Дно. Уже курсировали поезда. На путях стоят товарные поезда, кругом ни кого, тишина. Вдруг на вагоне вижу надпись: «Ленинград – Дно». Вагон был открытый, в нём лежали дрова. Он был невысокий, я не долго думая забираюсь, вынимаю несколько брёвен, длиной примерно полтора метра, чтобы было такое уютное местечко в котором бы ветер меня не задувал. Ложусь туда, и от усталости сразу засыпаю. И как вы думаете, где я просыпаюсь? А просыпаюсь я в Москве. Оказывается эти дрова везли для отопления Москвы. У меня был адрес одной девочки, у которой можно переночевать. Деньги у меня были, всю войну, каждый месяц нам выплачивали зарплату, но тратить их было негде и мы почитали их за просто бумагу. В Москве работали магазины, чего там только не было, но всё очень дорого. Сыры, колбасы … И такой запах. Я стояла зачарованная. Купила этих продуктов, принесла к женщине, которая меня приютила. Дальше думаю, как мне попасть в Ленинград. Прихожу на вокзал, в вагоны пассажиров пускают только по пропускам. Свободный въезд в Ленинград был запрещён. Мне никак не попасть. Думаю: «До Ленинграда семьсот километров, если даже идти пешком по пятьдесят километров в день, то дойдёшь через две недели». Это никуда не годилось. Я узнала, где в Москве находится военторг 42-й армии. Вход в здание охраняли два солдата. Два дня, я пыталась пройти, но безуспешно, правда удалось узнать номер кабинета, где сидел интересующий меня генерал. На третий день улучив момент, я проскользнула мимо часовых, открыла дверь в кабинет, вижу он сидит за красивым столом, я вбежала, хлопнулась на кресло и почти заплакала. Он спрашивает: «В чём дело?» Я отвечаю: «Я хочу домой». Расспросив меня, он предлагает мне поехать в Полтаву, где идёт набор будущего персонала, для обслуживания американских лётчиков базировавшихся на аэродроме Полтавы. Говорит: «Поезжайте, там нужны молодые, образованные женщины, Вы там пригодитесь, а английский быстро выучите». Я прямо расплакалась, говорю: «Нет, пожалуйста дайте мне пропуск». Он меня пожалел, выписал мне пропуск. И вот я счастливая прихожу на вокзал, меня пропускают, в поезде тепло, я сажусь, и оказываюсь в Ленинграде. Здесь я поступаю на подготовительные курсы, ведь всё забыто, а надо сдавать четыре предмета. И я засела за книги. Неплохо подготовилась, неплохо сдала. И здесь, на втором курсе, сказались последствия войны, я заболела туберкулёзом. Хожу на лекции, всё время температура 37,1 и слабость. Лечилась в Первом Медицинском Институте. К счастью образовавшийся инфильтрат в последствии затянулся.

В день Победы, я была рада, но никуда не ходила. В 1943 году меня наградили медалью «За Оборону Ленинграда». Никакого торжественного вручения не было, просто принесли и отдали. Удостоверение подписано врагом народа, которого потом расстреляли по ленинградскому делу.

А теперь мне 91 год, но я переживаю, что творится в стране, на Украине наших бьют, колотят, но говорят прорвались пять машин, не знаю что в них там, оружие или гуманитарная помощь, но прорвались. Порошенко зовёт американцев, а мы ищем добровольцев. Я два раза слышала, как президент говорил, что мы своих людей не отдадим, он обещал точно помощь, а теперь затих, позволяет их колотить. Как вы думаете, что будет?