Герасимов Павел Фёдорович

- Расскажите, пожалуйста, как для Вас началась война?

Жили мы в колхозе. Закончил я девятый класс. Естественно, в колхозе сразу надо было идти работать. Я тоже помогал, чем мог. Меня все звали Павкой.

Там как раз ферму построили, леса ведь не было, так её из снопов камыша повязали и залили глиной, чтобы вода не сразу проникала во внутрь. И вот меня послали на быках за этой глиной. Нагрузил глину и еду, управляя парой быков, я ведь не сопляк был уже. Мне доверяли быков.

Въехал только на улицу к нам и песенку запел: «Широка страна моя родная...». Тут ко мне подходят и говорят: «Чего ты поешь-то? Война началась!». Услышав эту новость, сразу перестал петь.

Жили мы в домике типа барака. Мы - с одной стороны, а с другой была контора. В конторе у бухгалтера был приёмничек, но включали, правда, только последние известия. Мы ходили туда слушать Левитана и новости.

Я закончил восьмой класс, и меня вызвали в школу. Нас классами по разным колхозам послали на работы. Пахали, пололи, всё делали.

- Это где было? Какая область?

Это сейчас Курганская, а тогда Алматинская область, станция Уштобе, Каратальский район, на юге Казахстана (прим. - Уштобе (каз. «три горы») - город в Казахстане, центр Каратальского района Алматинской области).

Пошёл учиться в девятый класс, он мне больше запомнился. Помню, как нам рассказывали о гибели девушки – партизанки, Зои Космодемьянской. Классной руководительницей у нас была Эльза Михайловна, она заостряла на этом подвиге наше внимание.

Девятый класс закончил в 1942 году. Ребятам, с кем дружили, всем пришли повестки, а мне нет. Двое моих товарищей меньше меня ростом были, всего четыре класса закончили, они пошли работать в колхоз. Было ещё двое, что закончили десятый класс, а я - девятый. Переживал очень, что с ними в армию не призывают, что один буду служить потом. Пришел домой и сказал отцу, что пойду с этими ребятами в военкомат. Может, и возьмут меня. «Это как хочешь, это дело твоё!», - ответил мне отец. Мама также ответила, и я с ними поехал.

Приехали в военкомат. Сначала зашли те, кто с повестками, а я уже в конце. Я ведь 1925 года рождения. Захожу и говорю, что метрики мои утеряны. Образования сколько? Девять классов. Тот посмотрел-посмотрел на меня, встал и вышел. Затем вернулся и приказал идти в соседний кабинет, помогать там. Дали мне ящик, тетрадь и ручку. Новобранцы прибывают, а я у них принимаю метрики, паспорта. Всё в ящик складываю и записываю. Я неделю там проработал.

Призвали меня 22 августа 1942 года, как бы с 24-го года рождения. Так и до 1951 года у меня было. Потом попросили метрику, послал запрос. Пришла запись за номером один, а там написано, родился 1-го января, зарегистрирован Каменка, Песчанский сельсовет, Сердобский район, Саратовская, а сейчас - Пензенская область. Вот с 1951 года мне и в трудовой книжке все исправили, что я с 25-го года, а не с 24-го, всё честь по чести.

Дальше всех нас посадили в вагоны и повезли в Алма-Ату. Там ждали офицеры, стали выбирать нас к себе в части. Мы попали в 143-й запасной кавалерийский полк, были там семь месяцев. Занятия с нами проводили как только пришли, но это ведь 1942 год был, напряженные моменты, немец продвинулся далеко… Сначала строили просто камышовые навесы, столовая и конюшня такая же были, а сами жили в землянках.

Тогда нас сразу одевали в армейскую форму, размер обуви у меня тогда был 44-й. Прошло немного времени, и моя обувь развалилась. Босиком ведь на занятия не пойдешь, меня тогда поставили дневальным. Сидел дневальным несколько дней. Тут как раз другое подразделение отправили на фронт, и после них остались сапоги. Мне приказали пойти посмотреть и что-нибудь выбрать себе. Сказали доложить, что обулся. Нашел сапоги не б/у, а новенькие.

Так вот пока туда-сюда и зима настала, снежок выпал. Меня и ещё у кого крепкие сапоги были, отправили на заготовку камыша, строить-то надо было. Мы его нарезали и свозили. Меня, так как сапоги у меня новые были, оставили встречать подводы и грузить камыш, а сами со старшиной, который с нами был, уехали в полк. И вернулся я обратно оттуда 7 ноября. Хотя нет, вру, раньше вернулся.

Мы еще потом пошли к границе с Афганистаном, там лошадей с колхозов собрали. Обучать ведь их как? Какой аркан на шею закинули, попалась, ту и тащили. Седло на неё одевали и гоняли по кругу, учили слушаться нас. Если она подчинялась и вела себя спокойно, то её закрепляли за солдатом. «Иванов, это твоя лошадь», - говорили, - «Петров, твоя лошадь». И погнали лошадей в Алма-Ату, в свою кавалерийскую часть.

В феврале 1943 года мы поехали на фронт.

- А чему ещё учили в запасном полку?

Я попал сразу в минометный взвод. Учили нас, как стрелять из миномёта, правда, за время подготовки всего лишь один раз выстрелили боевой миной. Стреляли из окопа, там ещё на нём стартовый бугорок был, а через 25 метров полянка размеченная вся. Стреляли из карабинов, у кавалеристов винтовок не было.

Учили стрелять из 82-мм минометов, там ведь углы и градусы надо было знать. Отрегулируешь всё, командир подойдёт, посмотрит, вроде все нормально. И по одной мине по этой полянке. В этот квадратик попал, в тот попал. Перестраивали и настраивали постоянно свои миномёты.

Но это все как-то проще, а вот саблями работать - не совсем удобно. Учили этому на деревянной лошади на рельсах, а рядом стояли столбики с прутиками. Тебя потянут за веревку, а махать и вправо и влево надо. Были там случаи, что били и по голове лошади.

Потом мы поехали на фронт. Ехали-ехали, приехали в Воронежскую область. Правда, ехали без лошадей. У нас с собой были только противогазы, сумки для патрон, фляжки и клинки. Больше ничего не было.

Мне досталось как-то дневалить по эшелону, а на какой-то станции, названия не помню, мы получали продукты. Получили, загрузили, а это продуктовый вагон был через два вагона от нашего. Вечером сменился. Легли спать.

Ночью слышу, что нас бомбят. Я проснулся, но еще не очухался, на вторых нарах руками вперед сижу. Соседа рядом нет. И вот в это время очередь выше меня прошла, что аж щепочки посыпались на голову. Все кругом полыхает, ворота открыты, тут никого нет. Я только ноги с нар свесил и мне - бабах по обеим ногам сразу! Посчитал, что их какой-то из досок нар ударило. Выпрыгнул и побежал, отбежал метров на семьдесят, и попалась мне кучка соломы или навоза около дворика. Залёг и чувствую, что левую ногу жжет, осколок попал в нее, а правая - вроде ничего.

Стрельба закончилась, самолёты улетели. Это ночью было, всё полыхает кругом. Я сел на кучку и смотрю как раз напротив своего вагона. Вижу, что к вагону с продуктами кто-то бегает, а назад что-то тащит. Сообразил, что продукты наши таскают, тогда ведь голодновато было, в 1943 году. Думаю, что пойду и я туда. Только я с этой кучки встал, на правую ногу наступил, а на левую не могу. Ну куда идти? Кровь, боль страшная!

Я в домик рядом постучался, открыли, а там была хозяйка и её дочь. Они меня внутрь приглашают, а я шинель с себя снял и усаживаюсь у входа. Смотрю, а у меня кровь идёт с обеих ног. В левую осколок чуток побольше пятака попал, сверху сапог пробил, но с другой стороны не вышел, видать силы не хватило. Горячий такой, жжет мне, чувствую это. А в другом дырочка, и тоже кровь шла. Попросил женщин перевязать меня, но они обе боятся. Пакет был один у меня, поэтому одну только ногу перевязал себе. На другой сапог разрезали, посмотрел, но боли особой не было, может просто с испугу. Тут соседка их зашла и спрашивает: «Вы успели пасху осветить? А я пошла, и самолёты как раз начали бомбить». Попросил соседку перевязать меня, она побежала и оторвала от простыни клочок. Перевязала, завязала вроде всё.

Наше командование стало проверять наличие личного состава, узнали, где я, записали номер дома и приказали сидеть тут. Сказали хозяевам, что подъедут. Женщина эта вдруг говорит мне: «А ты кушал?». Отвечаю, что нет, не кушал. Когда кушать-то? Она хозяйке что-то сказала, та творожку мне принесла, еще что-то там. Соседка сама побежала домой за пасхой, ведь святой праздник был, и я одну пасху съел.

Потом мы поехали в Сталинград, привезли нас на пароход, и в Казань. С месяц, наверное, где-то пролежал. В этом госпитале такая интересная история была.

Еще в юности, нас, ребят, дружило шесть человек. Двое из нас, в том числе я, не курили. Ну как не курили – это сейчас я знаю, что просто дым пускали, курить тогда-то не курили. А те четверо курили, всегда нас просили принести щепотку табаку. Иногда брал для них табачку и с ними затягивался. А тут не помню, что мы делали. Может костер жгли, и я рукав прожёг. Мать мне говорит: «Я отцу скажу, что ты купишь!», - а я не курю. – «А рукав где прожёг?», - Да это мы костер просто жгли. Отец мой ругался сильно и подзатыльник дал. Вот я и не стал курить.

В армию пришел, и тоже не курил. А вот когда меня первый раз ранило, попал в этот госпиталь в Казань. Нас, раненых, привезли туда ночью, все спят ещё, а утром смотрим - продают кто сахар, кто масло, кто обед, кто ужин, кто завтрак. А кто и папиросы, кто чего…Рынок самый настоящий.

Лежали мы в доме культуры имени Ленина. Я на балкончике лежал. Сначала не понятно нам было, что это за базар такой. А потом начали разносить нам папиросы «Восток», получил целую пачку, но я же не курю. Взял и отдал соседу по палате. Он очень удивился моему поступку. Оказывается, раненые, которые уже начали ходить, скупали папиросы у всех. А рядом с госпиталем было два завода, туда не пускали никого ни со спичками, ни с табаком. Обыскивали всех рабочих на входе. Так эти раненые носили на заводы папиросы на продажу. Рабочие выходили после смены и покупали их. Рубль за папироску. Мне это всё так было непривычно, но сам думаю, чего буду бесплатно так отдавать. Я закурил и так курил примерно с 1943 до 1964 года. В 1964 году после операции врач говорит, что надо бросать курить. Вот так бросил курить.

Из этого госпиталя в Казани потом в Уфу пароходом. И вот уже в Уфе я лежал окончательно.

Летом меня отправили заготавливать дрова для госпиталя как выздоравливающего. Выписывать готовились. Бригаду собрали из таких же, как я, и врач стал всех нас обслушивать. Что-то ему не понравилось во мне, и меня забраковали. Меня убрали из той бригады. А через три дня - раз и меня выписали!

Направили в Башкирскую кавдивизию под Уфой. У нас там казармы все пустые были, и командовал один капитан. Конюшни были, а нас всего 25 человек. Встал вопрос о готовке пищи, а у нас там и пожилые люди были, а я ведь пацан был, дома не готовил ничего. Там и башкиры были, и казахи, и узбеки из Средней Азии, и никто не хотел быть поваром среди солдат. Предложили тогда сделать поваром меня, хотя я их предупредил всех, что готовить не умею. Они говорят: «Мы тебе расскажем!». Был среди нас даже кондитер.

Так я и стал поваром: воды наберу, вскипячу, картошку почищу. Правда, иногда по ночам ездили в колхоз. Подкопают там картошечки и сюда везут, а мне-то её чистить надо было. Я злой был такой: «Опять вы тут привезли. Мне же ее чистить надо!». И вот так варил ее несколько дней.

Я ведь молодой был, побегать охота, а тут сиди и котлы мой с чашками. Я делал так: раздам завтрак, котел не мою, прямо в него залил воду и варю обед. На обед та же история, залил воды и варю ужин. Это заметили наш кондитер и говорит: «Павка, я вот тебе сейчас дам! Почему котел не моешь?». Я ему: «Как не мою? Я мою!». Он мне снова: «Чего ты там мыл, кому ты рассказываешь и врёшь? Я всю жизнь кондитером работал и знаю, а ты мыл, говоришь мне. Поели - давай, мой его. Ты этот котел, а я другой». Вымыли вдвоём, заправляем водой дальше, ужин будем варить. Заметно, что водичка стала посветлее. «Вот видишь», - говорит,- «А ты мыл. Смотри, чтобы мыл посуду!».

Я дня три помыл, а потом думаю: «Дайка ещё раз удостоверюсь, правда ли он будет чёрный?». Не стал мыть, налил воды и стал готовить. Раздал пищу, слышу, что он кричит: «Павка, ты опять не мыл посуду?». Я говорю: «Это я попробовать решил». «Я тебе попробую в следующий раз», - отвечает…

Потом в эшелон погрузили нас, и поехали на Западный фронт. Едем, вроде всё идёт честь по форме, а к Вязьме когда стали подъезжать, налетели немецкие самолеты. Наш эшелон они не бомбили, мы где-то в лесочке стояли. А вот Вязьму они так бомбили! Вот здесь я сильно перетрусил, честное слово, весь дрожал, если бы был пятый угол - я бы его нашёл в вагоне. Потом немцы улетели, а нас заставили растаскивать и прокладывать железнодорожные рельсы, два пути – туда и обратно, чтобы можно ездить эшелонами.

Поехали мы дальше.

23 сентября 1943 года освободили Смоленск, а мы в него прибыли 25 числа. Сошли в Смоленске, а кругом одни развалины, ничего нет! Целым стояло только многоэтажное здание немецкой администрации, а остальные все разворочены были полностью. Сердечко-то колышется от такого.

Дальше пошли пешком. Прошли немного, сразу стали копать окопы на передовой, прокопали траншеи, чтобы ходить можно было. Лошадей у нас ещё не было. Сутки там мы были примерно.

Подняли нас на пополнение, и попали мы в 49-й Новозаволжский Красно-Гусарский кавалерийский полк 8-й Дальневосточной Краснознаменной дивизии 6-го гвардейского кавкорпуса.

Сразу попал в 4-й эскадрон, а после первого боя нас потрепали, мы вышли и наш эскадрон расформировали. Потом я попал в 1-й эскадрон, и был в нем до самого конца.

В запасном полку меня ведь учили на минометчика, правда, я там успел одну мину бросить, а тут перевели в ПТР - вот тебе первый номер, вот второй и вот третий. У нас были и однозарядные ружья (ПТРД), а тут уже стали пятизарядные делать и приходить. Вот мне пятизарядное и дали, а оно потяжелее было.

Вот так ПТР я и был до конца. Звание сержанта прямо на фронте получил. Стал командиром отделения.

Мы стояли после окопов в Подгоренском (Поворинском?) районе Смоленской области с 15 декабря и до конца января. Где-то в конце января поседлали коней и поехали. Нам их дали, как только вывели из окопов. ПТРы возили в повозке, в каждом взводе их было две. Обычно клали по три ружья на одну бричку, боеприпасы в них возили, гранаты ручные, по ящику где-то. У меня был с собой клинок, фляжка и противогаз. Карабина не было, я был только с ПТР.

Потом подняли нас, построили, и мы пошли. Слышали, наверняка, о Львовско-Сандомирской операции? Вот мы шли только ночью, а днем в лесу отдыхали. Стемнело, опять пошли. Однажды попали под минометный обстрел между нашими и немцами, а мы посередине шли. Они мины бросают туда-сюда, а мы тут между ними. Один раз только так было.

Вот так и шли, и захватили маленько - там, где Сандомирский плацдарм этот. Надо было форсировать реку, нам специально для этого мастерили переправу.

Мы три раза успели искупаться не в Висле, а в притоке её – в Сан.

Первый раз все документы и оружие оставили в повозке, а сами только с клинками были. Переехали по мосту через этот Сан, потом вдоль берега и тут подали команду: «В речку! Вплавь перебираться!». Неожиданно все это, конечно, было, но плавать немножко я умел, держался на воде. Переплыли мы нормально.

Второй раз - день отдохнули и еще раз поехали, но в этот раз с оружием, и тоже опять вплавь через Сан перебрались. Ещё денек отдохнули и поехали опять этим же маршрутом, только уже с нашим обозом. Повернули, и вплавь со всеми повозками и бричками. И снова все переплыли.

- А почему так произошло?

А мы тренировались вот так.

Прошло, наверное, день или два, и нас верхом на лошадях ввели ночью на нашей стороне Вислы, а Сандомир там, на той стороне. Это был уже февраль 1944 года. Мы на лошадях, с боеприпасами, построились на улице, постояли минут пятнадцать. Поступила команда потом: «Отбой!». Мы спешились, но лошадей с собой держали. Обстрел как раз шел, но мы стенкой защищены были (в записи -перерыв).

Только мы построились и слышим такой ба-бах! Это наши там переправу навели, а немцы ее взорвали. А мы постояли-постояли, и слышим команда нам: «Рысью марш!». Командир взвода вперед выдвинулся, мы развернулись и поехали в тыл. Ночью в тылу несколько километров прорысили на лошадях. Остановились где-то, день прошел, второй… Нам и говорят: «Заготавливайте корм для лошадей». Как могли, стали заготавливать. Кто косами, кто серпами, у кого что было под рукой. Немножко заготовили, правда, потом прислали прессованное сено в тюках, но их лошадкам не давали, пасли их на полях вокруг.

Потом нас погрузили в эшелон и поехали. Ехали, вроде, с Запада на Восток. Оказалось, что нас привезли в Румынию. Хотя нет, вру. Мы после Львовско-Сандомирской операции пешком шли и вышли Ровно-Дубно. Наш корпус наступал на Ровно. Нашему же полку выпала честь пересечь шоссе Ровно-Дубно. Сам я был со своим расчетом в запасе при командире нашего эскадрона.

Так мы продвигались-продвигались и видим, что курсирует немецкий танк. Мы в лесу остановились, постояли. Это потом мы поняли, что он курсирует, туда пройдет, обратно пройдет. Думали, может они меняются, но видим, что нет, один ходит. Подошли поближе, и командир эскадрона отдал нашему расчету приказ уничтожить этот танк. Я со вторым номером (третьего мне не дали) подползли примерно к нему на метров семьдесят. Видим – идёт! Я прицелился и выстрелил, немецкий танк на 90 градусов повернулся и заглох. Как оказалось, я ему гусеницу перебил своим выстрелом. Экипаж тут же бежал, дело это ночью ведь было. Как они бежали - сочинять не буду, может через люк, нам не видно было. Вот этого не знаю, но экипажа не было уже в нем. Тут уже наши приблизились, и мы шоссе перерезали.

- Танк не стрелял по вам?

Нет. Он курсировал только, а как подбили его, то сразу и вовсе замолчал.

Это было мой первый бой. Вот за этот танк я получил орден Славы 3-й степени.

Побыли мы здесь, Дубно взяли, и пошли дальше.

Наступали-наступали, наконец, подошли к речке какой-то, а на той стороне, как нам сказали местные жители, был консервный завод. Мы видели кирпичную ограду его, и что за нами наблюдали оттуда. Из траншеи тоже только встанет в полный рост кто-то и сразу прячется за стенку. Видели, что мелькают фигуры. Мы стреляли по ним, но наш командир отделения забрался на крышу дома и приказал прекратить огонь, только держать на прицеле. Сказал, чтобы мы ждали команду на открытие залпового огня. Только немец выскочит из-за стенки, как мы по команде залп даем по нему. Он так и свернулся.

Там рядышком церковь была, немцы залп в ответ по нам дали, и сразу все три купола снесло на ней одним махом.

Несколько дней мы там стояли, но больше не видели передвижения противника.

Лед еще стоял, и нам сказали готовиться к переправе. Плавсредства стали готовить, где доски какие или бревна найдем. Из них плоты стали строить, но лед был еще сплошной. Подошла как раз пехота. Мы им свои плавсредства и отдали.

Мы корм заготовили, нас погрузили и привезли тогда в Румынию. Проезжали через реку Дунай, там эшелон наш остановился ненадолго. Мы пошли на ближайшую гору, а там маленькая речушка еще рядом протекала. На этой горе окопы были немецкие накопаны, ящики с боеприпасами кругом лежали. Наши их отсюда выкуривали, просто обойдя с севера, и все это здесь осталось. Наш политрук полка, инициативный очень человек был, устроил здесь нам стрельбище из немецкого оружия, а также метание гранат.

Потом пошли мы в Венгрию, и вступили в Дебрецен (прим. - город на востоке Венгрии).Дебрецен у них как у нас Москва – Петербург, а столица Будапешт был. Взяли мы его, а потом нас немцы сильно контратаковали.

Пошли мы так по населенным пунктам на север, обходили с северной стороны города Будапешта. Здесь были не сложные конные атаки - заскакивали туда и огня не открывали. Было там по человек 10-15 немецких служак, так они нам в плен все сдались. Вот так мы несколько населенных пунктов проскакали и захватили их. Наступали и в пешем строю.

Однажды в темноте нам подали лошадей, сели на них и поехали. Вдруг впереди нас загорелась скирда сены или соломы. Мы-то тут на виду, спешились, а коноводы потянули наших лошадей назад. Сами мы залегли, чтобы осмотреться вокруг и понять, как нам эту скирду обходить, влево или вправо, что с ней делать. Прошло немного времени, и слышим топот коней - подвели их опять к нам, и командир взвода подает нам команду: «По коням! Атака в конном строю».

С нами генерал Куц (прим.- 1900-1989, генерал – майор (1943)). Он был заместитель командира нашего 6–го гвардейского корпуса. Задача была поставлена взять домики за горящей скирдой и выйти на переправу, где дорога. А где ее искать, дорогу эту, в такой темноте?

Сцапали там одного местного жителя в одном нижнем белье. В плащ-палатку его завернули и посадили на лошадь. Языка-то мы не знали, поэтому толковали на пальцах, он кивнул, что понял нас, и он вывел нас к пешеходному мостику на висячей проволоке через всю реку. Отпустили проводника, и вправду выскочили мы на переправу. На этой реке было два островка и три моста висело через нее. Когда мы вышли туда, то еще не рассвело совсем. Раз - и они противоположный, третий, мост перед нами взорвали. Мы остановились. Как раз рассвело уже, а за мостиком видна была гора и фабрики какие-то. Это уже Чехословакия была на этой стороне.

Чуть левее мы прошли, западнее Будапешта, и нас пехота догнала. Окопы им сдали, и только вылезли, как пулеметная очередь над глазами. Я только залег и ба-бах - получил ранение, второе уже. Завернули, свернули и отправили. Уехал.

Мы, 6-й кавкорпус, были конно-механизированной гвардейской группой. Наш 6-й корпус и танковые корпуса в Венгрии как раз орудовали, когда границу наши перешли. Все же у немцев войск тут недостаточно было, потому что оборону прорвали раньше и не там, мы через нее проходили. В обычных боях было так: прорвали оборону, проскочили окопы, а командование уже решает, куда нас, влево или вправо. Мы проскочим километр или два, а потом поворачиваем и вдоль фронта идем по тылам немцев. Стреляем. Естественно, они это замечают, и начинается паника вокруг. Бросают все и бегут, пехота нас догоняет. Когда начинают огрызаться, то мы все встаем, окапываемся.

Были и в конном строю атаки днем, в той же Венгрии. Наступали на населенный пункт с тремя нашими танками, и вот мы шли за ними легкой рысью. Тут обоз их оказался с машиной. Машину сбили, и весь обоз в деревушке остановился. Мы, правда, там не были, проскакали дальше. Только увидели, что на повозке валяется их офицер и какие-то квадратики блестят золотишком. Я спрыгнул, подошел, а это были золоченые карты! Я эту колоду забрал, с ней так и домой приехал… В кавалерии мы играли в карты, если делать нечего было, другого ничего у нас не было.

В книжках часто после войны писали про фронтовые сто грамм. Так вот во Франк – Ульянове (там нас формировали и готовили) это были первые и последние наши фронтовые сто грамм, когда их выдавали нам. Нам там была поставлена задача перерезать шоссейную дорогу между двух городов. Мы пошли лесистой местностью, правда, там везде кругом невысокие деревья. Шли-шли и вдруг остановились, и командир эскадрона нам приказывает всем разлить фронтовые сто грамм, даже кандидатам в партию, а я был комсоргом эскадрона. Один старший лейтенант по моей просьбе налил мне во фляжку полстакана еще на пробу как комсоргу. Вот такие были у нас фронтовые сто грамм.

Пошли перерезать дорогу, подошли и видим: машины туда-сюда гоняют, а у нас орудий ведь никаких не было. Гранату не добросим туда. Заняли эту дорогу, а с левой стороны, из тыла к фронту, ехали четыре немецких машины с грузом и шнапсом. Но это не наша была заслуга, это другие ребята с эскадрона их подбили и свалили в кювет.

Начали копать окопы. Мы так с ПТР и были. Заняли трубу под шоссе, которая там была, чтобы вода стекала. С нами был уже другой командир взвода, наш выбыл по ранению. Был с нами и помкомвзвода, бывший наш эскадронный повар. Расположились все, как положено. Вдруг смотрим, что едет легковая машина на нас из-за поворота и строчит из пулемета по нашим. А стрелять в ту сторону нам нельзя, своих можем задеть. Мы на правом фланге были, с нами станковый пулемет еще был. Проскочила машина мимо нас уже, а я как-то растерялся, но все же взял себя в руки и метнул под колеса машине ручную гранату. Машину перевернуло и как кинуло на наш станковый пулемет! В машине нашли живого немца, он уже горел, но все же смог выбраться из нее, и портфель с документами уцелел. Ну, хорошо, эту задержали машину.

Смотрим дальше - идет бронетранспортер. Два раза я выстрелил ему навстречу, а он как шел, так и идет на скорости. Поравнялся с нами, а гранат у меня уже нет, все использовал. Бронетранспортер проскочил и пошел на наших, что в кювете сидели и стреляли из автоматов, а я ему в зад два раза выстрели, он и вспыхнул, я ему в бензобак попал. Оттуда немец выскочил и бежит к нам, а у самого спина горит. До меня добежал, руки вверх поднял, развернулся и опять побежал. Наши все стоят и от неожиданности ничего не смогли ему и сделать. Я его пару раз с ПТР навернул, и он упал замертво. Как положено ему было.

Так мы легковую машину и бронетранспортер подбили, и больше ничего не было. Немцы стали нас обстреливать. Ранило одного из моего расчета. Немцы определили, где мы позиции заняли, и пошла тогда перестрелка. Чувствуем, что огонь усилился у них, немец стал с фронта отступать и подходить к своим, и весь огонь теперь стал по нам. Мы ведь наступали на город, в тылу у них были.
Командир взвода приказал моему расчету выдвинуться в лес, к домику лесника. Кстати, командира нашего взвода и командира пулеметного взвода, как мне потом другие рассказывали, разорвало миной в клочья. Ребятам им портфели с документами принесли и шнапсу из машины, они только выпили, тут обстрел опять начался, и мина прям к ним в кювет попала. Насмерть обоих сразу!

Я взял свой ПТР и побежал по правой стороне лесной дорожки, а перед этим нашего помкомвзвода ранило. Он, когда мы шли к этой дороге, подбадривал нас и сынами называл, всё вперед звал, чтобы не отставали. Я с ПТР побежал дальше, а помощника оставил, чтобы помковзвода раненого вынести помог к лесу, через трубу перетащить. Я в разведку выдвинулся, а наши потом подошли, когда темнеть стало, и я с ними ушел.

Немцы, тем временем, к дороге вышли. Иду и вижу, что помощник мой, командир взвода и помкомвзвода убитые лежат. Помощнику в голову попало. У помкомвзвода штаны спущены, видно оправлялся. Во взводе было 21 человек, а вышло нас всего 9 человек живых из этого боя.

Вот за эти эпизоды мне дали медаль «За отвагу».

Во время ночной атаки и форсирования там человек пять всего на тот берег перебрались. Мы бежали под сильным артобстрелом, и вот там успокоил одного немца гранатой. Он как раз перебегал, а я его заметил и в окопе достал гранатой, когда он в него спрыгнул. Такой вот подарок ему дал.

Потом нам вдруг пить захотелось, так мы зашли в избушку, чтобы напиться, а он полон женщин и детей. Сейчас понимаю задним умом, что за ними и немцы, скорей всего, прятались. Но мы ведь дальше пошли, проверять некогда было.

Смотрим, немец на лошади к дому какому-то подскакал, что-то там взял и рысью дался в их сторону. Я карабин у помощника взял, выстрелил, но мимо, так этот немец и скрылся за домами…

Один случай был у нас на Смоленщине. Мы всё шли, сбили немцев, село наше заняли. Я пока с ПТР тащился и чуть отстал. Вдруг смотрю - две дороги, я еще не дошел до них метров двадцать, и тут мужик какой-то выбежал на меня из кустов. Я ему говорю: «Наши по какой дороге ушли?». А он мне несколько слов неразборчиво по-немецки пробормотал и бежать. Пока я очухался, он от меня и убежал.

После Балаши-Дермата (?), как только ранило, привезли меня в госпиталь, а ночью налетели немецкие самолеты. Одна бомба попала в угол госпиталя, прям в кухню, повара завалило насмерть камнями. Нас не задело.

После возвращения на фронт жили мы в землянках, сапоги мои расползлись, я добыл себе галоши и перевязал их обмотками. Меня всё командир взвода ставил дневальным. Вот и хожу в этих галошах с обмотками. Один раз стою, дежурю, тут смотрю - едет начальство. Мне рапортовать нельзя, я не по форме был, в галошах и портянках обмотанных. Доложил им: «Рядовой Герасимов, дневальный». Он говорит: «А где взвод?» Рассказал, что взвод пошел на технические и практические занятия. Он спросил: «Что у меня на ногах?». Рассказал, что сапоги мои развалились. Ничего не сказал, но прошло несколько дней, и командир взял меня поводырём.

Мы как раз на отдыхе были. И вот я в этих галошах попался на глаза агитатору полка. Он предложил поехать учиться в военное училище, так как брали тех, у кого было образование не ниже 7 класса. Я подумал-подумал, и вышел с группой желающих поехать учиться. Человек пятнадцать нас, наверное, было. Стоим, а тут идет командир полка. Увидел меня, подходит, смерил всего меня взглядом. «Опять в галошах? Ты что, хочешь учиться?». Я отвечаю, что да. Он как-то посмотрел на меня и приказывает тут же: «Дать ему сержанта!». На другой день раз - и мне приносят погоны сержанта. Так я и стал сержантом.

- Редко были атаки в конном строю?

Нет. Часто тоже нельзя сказать, чтобы были. Например, держат немцы оборону, ее пробили наши, немецкая пехота разбежалась. Все продвигаются вперед, и нас двигают вперед. Потом нас вводят в прорыв, и с тыла нападаем уже. Мы немца смяли, а пехотинцы уже двигаются навстречу к нам. Значит, нам тут делать больше нечего, надо идти вперед.

В Венгрии оно так и было. Правда, там двигались больше легкой рысью или шагом. А у населенного пункта команда: "В карьер! Во весь карьер!». Влетали в населенный пункт, брали в плен человек 10-15, правда, они не отстреливались.

Как-то мы попали на бугорке перед домами одного населенного пункта, и враг огрызнулся, а у нас пушек с собой не было. Мы, значит, зарылись в землю и наблюдаем, а наш полк левее шел далеко. Взяли мы там пленного, пообещали ему, что не расстреляем.

Из-за домов пошли немцы в атаку на наших, а так как с ПТР далеко было можно стрелять, я раза два выстрелил по ним. Далеко так-то было, в толпу еще попадет или нет, неизвестно. Немцы залегли, а тут как раз прилетели наши самолеты и начали их бомбить. И наши сразу пошли вперед.

Потом еще не раз пришлось нам атаковать в конном строю.

- Шашку приходилось вам использовать?

Нет. До клинков у нас дело не доходило.

Один раз мы немца сбили, поскакали вперед, а нам никто не сказал, что там был противотанковый ров выкопан и построена капитальная линия обороны. Когда стали обстреливать, то мы спешились, это еще ночью все было, а когда рассвело, то немцы открыли по нам огонь, и уже было головы нам не поднять! Тут видим, что идут два наших танка нам на помощь, а левее, метров 50, шла железная дорога. Так один танк по ней пошел, а один рядышком с нами был. К нам он вышел, прям сюда. Тот, что по железной дороге шел, его подбили, а другой попал в этот противотанковый ров, дело в конце января было, зима и снег кругом. Танк попал в него и порвал гусеницу, ствол в землю и никуда.

Немцы сильней огонь открыли по нам, а когда уже взяли по ту сторону немцев, то оказалось, что выкопаны хорошие окопы, в них одеяла, подушки, матрасы, всё у них было.

Мы в этот противотанковый ров вошли, чтобы понаблюдать, и как раз смотрю - один бежит, я у помощника попросил карабин. Выстрелил, но и в меня выстрелили и попали в плечо, я не удержался и упал. Ребята наши меня осмотрели всего, всё не верили, что я жив. «Конечно живой, раз с вами разговариваю», - говорю я им. Я был в шинеле, под ней фуфайка, в меня, когда попали, то гимнастерку пуля пробила, а нижнею рубашку не зацепило даже. Так что повезло очень мне! Убил ли я его или нет - не знаю, только выстрелил и упал сразу от удара.

Несколько раз было так: пехота пробьется, нас подпускают, и мы просачиваемся им в тыл. Если сопротивление было у немцев, то мы спешивались, а лошадей коноводы отводили.

В тылу и на учебе в конном строю было по четыре лошади, а ближе к фронту лишь по три. Скачем, например, мы в строю, и поступает команда нам спешиться и открыть огонь вправо или влево. Так вот крайние бросали свои поводья среднему, и он сразу гнал их назад, а мы спешивались, залегали и открывали огонь.

- Приходилось ли Вам участвовать в боях с бандеровцами?

После Сандомирского плацдарма мы двигались днем, потому что фронт ушел, а ночью ночевали, где получалось. Однажды попали в одном леску на бандеровцев, они в нём обитали, как оказалось. Мы ехали по дороге, лес не прочесывали, а возле нее дом стоял. Зашли в него и видим: печка дымится, на столе стоит закуска и выпивка, но не души. Мы сразу поняли, что кто-то рядом есть. Мы вышли из дома и поехали дальше. Проехали немного, наверное, метров 100-200, уже больших деревьев не было, деревца и кустарник густой рос. Тут по нам оттуда открыли огонь, мы спешились, коноводы наших лошадей отвели в лощину из-под огня. Открыли в слепую и, не видя ничего, огонь по этим кустарникам, а сами потихоньку стали выходить из леска. Только вышли, а командир взвода, видно, доложил нашу ситуацию начальству, смотрим - скачет нам на помощь второй эскадрон нашего полка.

Мы в атаку не пошли, а утром, в метрах 100-200 от этого дома, в овраге, нашли ещё домик, в нем трехярусные нары, котлы стоят и целая гора свиных костей. Видим, что их тут было прилично. Мы спешились и пошли прочесывать лесок в растянутой цепочке на расстоянии 5-7 метров. Шли мы, и тут один солдат провалился, оказывается, подземный ход это был. Видно, что траншея туда и траншея сюда. И вел он к дому одного местного жителя, мы у него взяли недавно здоровую лошадь, а ему отдали раненую. И этот ход вел к его коровнику возле дома. Там в коровнике, в схроне, наши обнаружили двоих раненых. Предложили им сдаться, они не хотят. Тогда кинули туда гранату и всё. Хозяина арестовали, а наши только пошли от дома, и выстрел из него прозвучал. Оказывается, в нем сидело еще 7 человек с винтовками. Им предложили сдаться, но когда выходить стали, то один из них рванулся бежать. Наши открыли огонь по нему и, заодно, расстреляли остальных. Куда нам их девать было?

Еще там были эпизоды, такие же, вот с этими бандеровцами.

Или вот в Венгрии мы по лесу скакали и слышим русский пароль: «Стой, Бога мать!». Раз по-русски, значит русские, значит наши! Оказывается, встретился нам партизанский отряд, они нам и говорят, что на станции разгружается немецкий эшелон. Связались с начальством нашим, доложили и решили тогда залезть в домике лесника на чердак и посмотреть, что там и как. А мы окопались рядом, я свой окопчик вдоль забора выкопал как раз.

Сидим, и тут нам говорят, что идет колонна немцев к нам. Командир у нас был не русский, а азербайджанец, он отдал нам приказ открывать огонь только по команде. Ждем… Видим, что шагает колонна немцев строем и без разведки. Метров на 50 они вышли, и мы дали огня им по команде. Я бил по колонне из своего ПТР. Часть их сбежала, а остальные остались лежать на дороге.

Командир эскадрона решил вывести нас к своим, у нас ведь артиллерии с собой не было. И вот мы вышли. Там ранило нашего парторга эскадрона в плечо, санинструктор перевязал его. Парторг раненый тогда пошел сам к коноводам, которые с лошадьми были в стороне, в лощине. Он спустился в лощину, коней не видит, а немцы его заметили, открыли огонь и еще ранили в колено. Так вот он себя гранатой раненый подорвал, после боя это хорошо нам было видно.

Второй эскадрон к нам как раз на помощь пришел. Мы вышли тогда и на следующий день прочесывали местность цепью. Так и нашли своего парторга. И видим, что гранатой себя подорвал. И сержанта, командира отделения одного не было, потом мы его нашли. Он был в одном нижнем белье и два ножевых ранения на теле, еще по голове чем-то тяжелым дали, а добили выстрелом в голову.

Позже появилась команда, что если мы пришли в деревню, захотели напиться, то взял кружку и напился, но поставь на место потом. Чтобы ничего не трогали и не брали.