Москаленко Николай Прокофьевич

Я родился в 1928 году, на Украине, в Кобеляцком уезде Полтавской губернии. А когда на Украине был голод, отец приехал в Москву на заработки. А потом через год мы туда приехали. Так что, фактически я в Москве живу с 1935 года, но все-таки чувствую, что моя родина там, на Украине.

До войны я окончил только 4 класса. Так получилось, что долго болел дизентерией, лежал в Боткинской больнице, два года сидел во втором классе.

22 июня у нас каникулы были, и тут объявили о войне. Мы с брательником сидим, мать посмотрела на нас. Я говорю, все равно война, давай закурим. И впервые при матери мы закурили. Брату было 14 лет, а мне было 13 лет.

Практически сразу после начала войны отца призвали, хотя ему было уже 44 года, он с 1897 года. Но у него была язва и в армию его не направили, направили на трудовой фронт в Златоуст, где он точил приклады для автоматов. Там он спиртом вылечил свою язву и прожил до 83 лет.

Где-то спустя месяц после начала войны Москву начали бомбить. У нас рядом стояли зенитки и когда они там долбали, дрожали все стекла. Помню, был один случай – немцы бросили одну бомбу, на полтонны весом и она не взорвалась. Ее потом вытащили и что интересно, когда сняли взрыватель, вместо взрывчатки был насыпан песок, и записка на немецком: «Чем можем, тем поможем!» А если бы она взорвалась, от дома ничего бы не осталось.

Чтобы укрыться от бомбежки мы рядом с домом, вырыли землянки. Как тревога, мы в эту землянку. А потом мне надоело бегать, думаю, ну ее на фиг, если попадет, то попадет, лучше дома будем сидеть. Так на шмотках мы с братом и сидели дома. Все же окраина, особенных военных завов там не было и бомбили меньше.  Что запомнилось – бросали много зажигалок, у нас рядом с домом сараи были, так они сгорели. Мы, сперва водой их тушить пробовали, а она термитная – в воде горит. Потом стали песком тушить.

В нашей 382-й школе был развернут госпиталь и я пошел в ремесленное училище. Чем оно привлекало – нас сразу одевали. Давали гимнастерку, брюки, ботинки и шинель с шапкой. На шинели были петлички, на которых было написано РГУ-69. Кормили нас хорошо, рядом было артиллерийское училище и мы ходили его столовую. Вначале я пошел в слесарную группу, но там у меня не получалось – все время молотком попадал по рукам, у меня все руки были избиты, поэтому я перешел в токарную группу. И там уже у меня все пошло нормально. Уже в училище мы делали военные заказы. Я хорошо помню, как в училище точил заготовки для мин. Проучился там месяца три-четыре и был выпущен на 192-й завод, там точил стаканы.

На заводе у меня был маленький станочек, все детали точили из дюрали и бронзы, мелкие детали делали. А для того, чтобы прожить, делали зажигалки. Отработаем свою смену, и еще на ночь оставались, там сложно было войти и выйти, а остаться было просто. Брат точил зажигалки корпуса зажигалок, колесики мы уже дома заправляли, в печке закаляли, серебрянки делали. Штук пять-шесть зажигалок к утру собирали. Зажигалки мы продавали на Калининском рынке. Помню, продали зажигалки, купили буханку черного хлеба, разломили ее пополам и тут же съели.

С Федором Лихомановым. Оборот подписан: "На память маме от сына Коли, 2.12.1945 г."

На заводе как кормили –в 12 часов ночи обед. Давали в пластмассовой тарелки щи: капуста и вода и ни одной блески и кусок черного хлеба. И до утра работали. Еще давали рабочую карточку – по ней 500 граммов хлеба давали, еще сахар, соль, масло. Один раз мы ездили в подсобное хозяйство в Железнодорожном, и у меня там стащили все документы и все карточки. Хорошо, что на заводе была специальная столовая, УДП-5, усиленное дополнительное питание. Мне там давали талоны, единственное чем поддерживали, знали, что у меня карточек нет. Целый месяц без карточек. Свои же пацаны украли…

В 1944 году, я тогда уже в НИИ-10 работал, там приборы для военно-морского флота делали, я попал в больницу с воспалением легких. В больнице не топили, спали под двумя одеялами и еще матрасом накрывались. Утром встаешь, в чашке вода замерзала. Там я еще сильнее простудился и получил фурункулез, у меня все тело было покрыто фурункулами. Из больницы вышел дистрофиком и решил, что больше на завод не пойду и решил поехать на Украину. По дороге меня обокрали, остался в чем был и началось мое скитание, как беспризорника. На подножках, в тамбурах в июле 1944 года добрался до Одессы. Чем мне запомнилась Одесса – было 44 градуса жары и не было воды. Сколько я там проболтался, ночевал под лавками… А потом мне повезло. Как-то гляжу – идет морячок один и несет три арбуза. Три арбуза неудобно нести, он мне и говорит: «Пацан, помоги». Я взял один арбуз. Мы шли по дороге, разговорились. Я сказал, что из Украины, у меня никого нет, ему рассказал про все свои мытарства. Пришли на катер, там меня накормили и уложили спать в машинном отделении. По сей день запах бензина мне нравится больше запаха любого одеколона. На утро пришел командир, говорит, давай пацана возьмем. Так я мотористом и стал. Вот так с этих трех арбузов и началась моя флотская служба. Вообще, я знаю в нашем дивизионе троих пацанов, моих ровесников.

Потом катер вышел в операцию в Днестровский лиман. Там была мой первая высадка десанта. И по Дунаю прошли с боями Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию, Чехословакию и Австрию. Закончили мы свой поход 11 апреля 1945 года при взятии Вены. Наш катер шел первым, приняли весь огонь на себя и через три дня Вену взяли.

Радист Тесля Алексей, комендор (?) Локтионов Алексей, Москаленко Алексей

Первый случай был –шли морем, и, вдруг, среди открытого моря садимся на мель. Все прыгнули за борт. Один взял флагшток и идет дно щупает, а мы на руках тащим катер, где побольше глубина. Дошли до глубины, а потом включили мотор и пошли.

Мы часто ходили высаживать ночные десанты. Берем десант, и на 30-40 километров идем в тыл к немцам, высаживаем десант. Один раз я оставил свою вахту около мотора, а рядом пулеметный отсек, там у нас полушубки лежали. Я там лег поспать и проспал все. Высадили десант, вернулись обратно. Я от тишины проснулся, за бортом вода плюхается, мы вернулись в базу. Я в кубрик спускаюсь, на меня все ребята посмотрели и начали ржать. Они не поверили, что я спал, нас обстреливали, а я ничего не слышал. Я всю эту операцию проспал.

Помню такой случай был. Мы идем, держимся своего берега, нам надо было немного вперед пройти и высадить десант на немецкой территории. Немцы молчат, но они слышат наши движки, а у нас звук двигателя очень на авиационный похож был. Немцы начинают включать прожектора, искать самолеты. Такой далекие отрывистые гудки идут и все.

А наших не предупредили, что мы пойдем. А мы когда идем ночью на операцию, то поднимаем флаг. Они видят, что какой-то белый флаг, а синюю полоску не видно, а серп и молот, когда переливается, вроде как фашистский знак и давай долбать по катеру. Пробили дверь. Как раз командира, Василия Алексеевича, ранило и Лешу Торобкова. А получилось так, что рулевого мы вытащили, положили, перевязали, у него вся спина в мелких осколках от брони, а Васе перебило руку, а он один знал, где нужно высаживать десант. Если бы он упал, то все, мы бы не знали, где, чего, что. Мы бы загубили десант. И он стоял до конца. Хотя бы сказал, ребята, перевяжите мне руку. Он истек кровью… Мы высадили десант, и тогда он только упал.

Потом проходили Железные ворота, есть такое место на Дунае, где течение 24 километра в час. Там катера или паровозом протаскивали, или мощным буксиром, а мы шли своим ходом. Я сидел на камбузе, чистил картошку, нюхаю выхлоп, дымок был приятный. У меня истома пошла по всему телу, и я отключился. Потерял сознание. Очухался, меня ребята вытащили, положили на нос, на ветер, и я там очухался. А так бы еще немного и все… Оказывается, самая приятная смерть – это угореть.

Две операции были дневные. Первая – высаживали десант. Первым пошел на катере командир дивизиона, капитан-лейтенант Савицкий. Он стоял в рубке и давал команду всем остальным катерам, и ему прямо из эрликона попало в грудь. Так мы тоже с катера высадились и в бой, вроде как мстили за него.

Сослуживцы: Илья Кривонос, Алексей Торопов, Дмитрий Поляков, Антонов, ст. гр. мотор. Васильев, Тютиков

Вторая дневная операция в Вене. Мы вышли в час дня, а там все мосты были взорваны, один только сохранился. Наша задача была высадить десант. На левый берег мы высаживали, а на правый 33-й катер, мост с двоих концов надо было взять, чтобы немцы не взорвали мост.

Обычно как. Идет головной, весь огонь открывают по головному. Мы шли первыми, и весь огонь приняли на себя. Но нам повезло, по нам не попало. Следующий катер подбили, третий подбили. Снаряд попал в машинное отделение, так старшина Стишенко, чтобы прекратить доступ воздуха, закрыл люк и обожженными руками тушил пожар в машинном отделении. Спас катер от взрыва.

И вот мы первый разрушенный мост прошли. Уже был виден не взорванный, рядом со мной стоял старшина Васильев, старшина группы мотористов. Смотрю, у него поджилки трясутся, он-то знал, на что мы идем. Трассы режут воздух, спереди и сзади взрывы, столбы поднимаются. Старшина понимал, на что мы идем, а мне было просто интересно. Я был уверен, что со мной ничего не случится.

Нам с берега показывали – ребята, вам кранты. Дали даже приказ, вернуться, прекратить, но Клоповский, который командовал операцией, сказал радисту: «Принимай сигналы и не отвечай». Потом подошли к мосту, Клоповский радисту говорит: «Передай, начал высадку, вернуться не могу».

Начали высадку, а десанта всего 100 человек было. 50 на правый и 50 на левый. Они сутки держали этот мост. Из этих 100 человек осталось в живых всего 14 человек, и все они получили Героя Советского Союза. У нас же погибло в этой операции командир катера, лейтенант Глазунов и пулеметчик Махорто.

Потом нас отвели в Братиславу. В Братиславе мы простояли с мая по ноябрь месяц. 7 ноября получили последний раз наркомовские 100 грамм, там нам давали венгерскую водку в глиняных сосудах.

Николай Москаленко, 2-й неизв., 3-й неизв., Илья Кривонос, Николай Насонов, Антонов, Васильев, Тесля, Поляков

В 1945 году меня отпустили в отпуск. В Москву я приехал 22 ноября. Я с собой тащил велосипед, офицеры везли вагонами, а матросам разрешали, или мотоцикл или велосипед, так что я вез с собой велосипед. Подъезжаем к Курсу, а уже идет снег. Думаю, куда же я во флотской форме с этим велосипед через всю Москву потащусь. В Курске продал этот велосипед. И самое ценное,  что я привез – бумажный мешок сухарей. Нас в дороге кормили и давали сухари. Я собирал эти сухари. Почти целый мешок сухарей привез.

1945 год был еще голодный.

- Возвращаясь к 1941 году. Как воспринималась война?

- Воспринимали, как дети. Война так война. Пошли учиться в ремесленное училище. Первоначально даже детские игры остались. В основном играли в расшибалку. Это интересная игра – такая ставятся полоска, и ставят металлические деньги на кон. И большая бита, они из медных царских пятаков были, большие, тяжелые. И вот бросаешь, кто попадет на эту чиру, тот разбивает эти деньги первым. Кто играл, каждый ставил. И начинают их выбивать, если попадает на орла, значит, твоя. Если на решку, то нет. Нужно было ее перевернуть. Сначала расшибают, а потом переворачивают.

А потом играли в пристенок. Берешь монету, бьешь о стенку, она падает. Нужно было дотянуться, чтобы монета на монету, пальцами накрыть. Если накрыл, все твое.

Потом уже, когда на завод пошел, какие тут игры. Смена по 12 часов, да еще два часа езды на завод и два обратно.

- В 1941 году в Москве сложно было?

- Да. Во-первых, конечно, было голодно. Мама говорила так: «Мы посуду мыть не будем, чтобы жиры не смывать». Какие там жиры! Ничего не было! Это хохма такая была, мать у нас веселая была. Она работала на заводе и мы с братом тоже, так что – у нас три рабочие карточки было, еще у нас была маленькая сестренка с 1937 года, в основном ее кормили. Дома топили печку. Вечером идешь домой – у забора оторвешь пару досок, тащишь домой. С дровами трудно было.

- Какое было при этом настроение?

- Молодость побеждала. Пацаны, не унывали. Радовались, когда началось освобождение. Когда погнали от Москвы.

В Москве ноябрь, декабрь 1941 года, напряженная обстановка, тишина такая. Что интересно, если попадешь в центре в метро во время тревоги, там настилали специальные стеллажи, и можно было из центра до Сокольников пройти пешком. Прекращалось все движение. Я один раз в центре попал под бомбежку, и до Сокольников шел пешком по рельсам. «Кировская» была закрыта, там был главный штаб. А так в метро были основные бомбоубежища. Во время тревоги заводы не прекращали работу. Тревога не тревога, все равно работали.

- Когда тревоги прекратились?

Николай Москаленко (справа)  и комендант Тютиков

- Я хорошо запомнил, что ровно в 2 часа ночи, как по расписанию, немцы прилетали, бомбить Москву. Как по расписанию! Видно было, прожектора поймали, ведут, ведут его, а потом долбанут.

- Последние воздушные тревоги когда были?

- Когда уже отогнали, потом не было.

- Паника в Москве была?

- Была. Помню такой случай, дед ехал на подводе, там мука, крупы были в мешках. И когда пошел слух, что Москву сдадут, так он бросил подводу, сел на лошадь… Тут же моментально все это растащили. Паника была.

- Что вы в этот момент делали?

- Надо было как-то питаться. Мы с пацанами ходили на поле совхоза картошку воровать, редиску. Там сторож стоял, так мы разделимся на две группы, одна группа с одной стороны заходит, сторож бежит туда. А другой стороны еще одна группа, сторож туда. Бегает, так бегает, потом посередине сядет и сидит. А мы там редиску или морковку воруем. Осенью не успели собрать всю картошку, так мы ходили на поле, уже зимой, картошку копали. Приносили эту замерзшую картошку домой, когда она оттаивала, мешали ее с отрубями и делали лепешки.

Потом все исчезало в магазинах. Причем, почему-то, было очень много крабов, их никто никогда не покупал. Расхватали все продукты, а консервы с крабами уже последними. Был на Преображенке коммерческий магазин, где продавали по коммерческим ценам хлеб, но для этого нужно было всю ночь отстоять в очереди. И утром, когда открывали магазин, давали только два батона белого хлеба на руки. Положишь их под пальто, они теплые, и с этим двумя батонами идешь домой, везешь два батона теплого хлеба.

- Сколько стоил коммерческий хлеб?

- Очень дорого стоил, но на рынке он был намного дороже. Там стоимость батона черного хлеба равнялась стоимости зажигалки. Мы с братом хорошие зажигалки делали, растачивали из дюрали корпус, и потом запрессовывали пятачки, чтобы закрыть. Получается, как бронзовая. Один раз сделал зажигалку в виде будильника. Жалко, что не сохранилась, тоже продали на рынке. Вот мы и жили.

- Это разрешалось или подпольно?

- Знали все. И потом у нас был хороший мастер – когда едешь на работу, мимо поля проезжаешь, возьмешь кабачок. Приедешь, мастеру дашь. Он даст денег. Пацаны, что взять с пацанов. Но план выполняли, заказ делали. И девчонки, и ребята, одни пацаны работали на заводе в Москве. Обидно, что из ремесленного нет документов.

- Соревнования на заводе были?

- Нет. Единственное, чем мы занимались – хулиганили. Доставали патроны от винтовки, зажимаешь патрон в токарный станок, бьешь по капсюлю, и пуля летит по шпинделю в стенку. Вот такая игра была. Патронов было много, доставали.

Переправа под Будапештом, район Ваца

- Какие-то наказания за брак были?

- Это очень сложно было. За брак наказывали здорово. Вычитали из зарплаты. Я один раз пошел получать, получил всего 3 рубля. Все вытащили. И за брак и по суду, так ничего и не осталось. Жили в основном зажигалками. А не допустить брак сложно – измерительных инструментов практически не было.

- Вы сказали, что в 1944 году решили не возвращаться на завод. Это можно было?

- Подсудное дело. Потом брат рассказывал – меня приходили потом, искали. И еще – если опоздаешь на работу – все. Вот мы один раз с братом легли спать, а вставать надо было в 5 часов, и ехать из Богородска до новых домов, туда 46 трамвай ходил. Наше излюбленное место было между первым и вторым вагонами. Зимой! Держишься за эти ручки между вагонами, потому что в вагон влезть было нельзя. Один раз холодно было, укрылись и проспали. Суд. 6 – 25. 6 месяцев платить по 25%. Пацанов судили за опоздание на работу. Раза два нас судили за опоздание. На 5 минут опоздал, все под суд. Вот такой был жесткий закон не взирая на возраст.

- Ваше решение поехать на Украину это ваше личное решение?

- Да.

- А как же брат, родители?

- Я захотел поехать, что-то купить там, потом вернуться. В основном хотел поехать, купить мешок семечек. Семечки были дорогие. А в дороге меня обокрали, у меня ничего не осталось.

- Вы им написали, что живы?

- Нет. До 1945 года, пока я не приехал, они ничего не знали. Только в 1945 году нам разрешили посылать посылки. И вот из Братиславы я отослал посылку.

- Когда попали на флот сложно не было? Вы все-таки некоторое время бродяжничали, свобода. А тут дисциплина…

- Нет. Какая дисциплина была? Каждый чувствовал, что он должен делать. У нас командир Вася Рылеев, молодой, ему немногим больше 20 лет было, а матросам по 30 с лишним. Так он их по имени отчеству называл.

- Вы на одном катере служили?

- Нет. Я сперва был на 244-м катере, там что-то с командой не поладил, перешел на 234-й. – А что у на первом катере не получилось?

- С боцманом дядей Ваней не ладили. Я же, кроме мотористов, еще на камбузе работал. Перешел на 234-й. Пошли в поход. Мы шли четвертые или пятые, а 244-й шел третьим. Вдруг слышим колоссальный взрыв. И передовик по семафору передает: «244-й подорвался на мине». Все ребята сразу посмотрели на меня. А я тогда как чувствовал, уходи, уходи. И ушел…

На 244-м погиб первый мой учитель – Дима Галкин, старшина группы мотористов. Балагур, весельчак. Помню, мы в Одессе пошли в театр. Я у него спрашиваю: «Дима, а где здесь туалет?» «Какой туалет!? Гальюн!» Он меня учил, как работать с мотором. Грамотный такой был мужик, который уже отслужил много лет. От него я много переменял, мне потом на других моторах легко было работать, и на дизелях, и на легком топливе.

Помню, я первый раз в шторм попал. Сижу на борту, меня несет… Дима подошел, хлопает по плечу: «Привыкай к флотской службе!» Потом уже такого не было.

И вот на 244-м погиб Дима Галкин и два молодых парня с 1926 года, только пришли из учебного отряда. Я их имена на всю жизнь запомнил: Самелкин и Котенков. Два молодых парня. Они были в машинном отделении, они там так и остались. Мина разорвалась по носу левого борта. Катер перевернулся, мотор еще работал. А Дима стоял рядом, его осколками убило. Остальным повезло, это было утром, все завтракали в камбузе на корме, их взрывной волной за борт сдуло, их тут же подбирали. А командира с рулевым просто выбросило взрывной волной за борт. Командир был ранен, потом немного отошел.

- Во второй команде вы были только мотористом, или камбуз тоже ваш?

- Камбуз мой был, конечно.

- В чем ваши основные функции на катере?

- Камбуз. И зимой каждый час-полтора надо было прогревать двигатель. Ребятам неохота идти и они посылают самого молодого. Эти двигатели хорошие, но очень капризные.

- Вас гоняли просто как молодого?

- Во-первых, я сам этого хотел. Мне было интересно завести мотор, и потом ребята мне доверяли.

Помню, мимо нас проходил двухмоторный катер, а мы тогда в затоне шли, и вот катер  поднял волну и нас начало выбрасывать на берег. И я стоял у мотора один. По телеграфу: «Полный задний». А мы шли «полный вперед», а тут сразу «полный задний». Моторист прыгает, нажимает на гашетку и двигатель глохнет,  там чтобы переключить с полного переднего на полный задний, я должен сбросить обороты, переключить реверс и потом только набрать обороны. А он разу резко сбросил и двигатель заглох. Так нельзя было делать, но он испугался, что я не справлюсь.

- Фактически вы были в штате или все-таки за штатом?

- Даже не знаю.

- Зарплату вам не платили?

- У меня зарплата была больше, чем у любого… Уже в Братиславе после войны, мы с Игорьком промышляли скатами от автомобилей, у нас ребята занимали деньги. Но это уже после войны было.

- Какие взаимоотношения в экипаже?

- Уважение командира к матросам, и матросов к командиру. Фактически это была семья. Там было всего 12 человек. Одна дружная, теплая семья.

- Замполиты были нормальные?

- Как замполит, так придурок. У него фамилия была Паленый, но мы его звали ошпаренный. Ходил в кирзовых сапогах и маузер носил в сапоге, придурок был страшный.

- С особистами какие-то столкновения были?

- Ваня Бережной радист с бронекатера, с 244-го, который подорвался на мине, так когда катер ушел на дно, он был рубке. Его там оглушило. Он очухался, понял, в чем дело, открыл люк, поднырнул, выскочил. И вот его особисты таскали, почему не сохранил документацию. И так он ходил в черном теле, его больше к рации не подпускали.

Были у нас и такие засранцы – нужно было идти в операцию, а у него мотор не работает. Вот его таскали, почему двигатель не работал.

- Где на катере располагался десант?

- В кубрике.

- Сколько можно было туда посадить?

- 25 человек в кубрике, и 25 человек на капоте… Однажды они даже ко мне в камбуз залезли. Мы тогда проскочили первыми, а катер Мурзинова шел сзади нас. Немцы тут повесили осветительную ракету, все осветили, и стали бить по мурзиновскому катеру. На камбузе всегда была вязаночка дров и, когда катер перевернулся, все прыгнули в воду. Так немцы всех кто на плаву из пулеметов расстреляли, на них же пробковый пояс, никуда не нырнешь. В живых остался только один пацан, Вася. Он что сделал? Видит трасса идет, он раз, подныривал под вязанку дров и потом плыл с ней. Немцы стреляли, стреляли по этой вязанке дров, но не попали. Вот он один остался в живых. Всех остальных расстреляли.

- В операции всегда был пробковый жилет?

- Был приказ, чтобы все надевали пробковые пояса. Некоторые матросы стеснялись надевать пояса. Когда в Венской операции шли, солдатня перехватила все наши пояса, круги, все себе забрали.

Когда к Вене подошли, швартовались, я стоял около мотора. Солдатня сидит, ждет. Пришлось нашим ребятам брать их за шиворот и выбрасывать. Один чудак прыгнул прямо с кругом. Когда встал, увидел, что там воды по колено, снял круг, побежал. А боезапас весь оставили. Наши ребята вытаскивали все ящики с боезапасом.

- Личное оружие вам полагалось?

- Нет. Просто много было оружия. Мне подарил один десантник артиллерийский карабин, он как раз по моему росту был.

Потом с этим ружьем я ходил на охоту. В Братиславе ходили на кабанов, на зайцев и на оленей. На зайцев ходили с автоматами – этот дурак бежит по прямой и надо на опережение давать очередь вперед, и он сам на эту очередь нарывается. На кабана тоже только с автоматом. В него из ружья не попадешь. А вот олени… У специальных водоемов были сделаны вышки. Мы залезали на эту вышку, брали продукты и сидели, ждали , когда олени придут на водопой. Так он на 500 метров учует, а когда сидишь на верху, он тебя не чует. Как он зашел в воду, тут подходишь к нему на 20-30 метров. Мы втроем ходили на охоту, мясом снабжали весь дивизион, я хорошо стрелял и поэтому стрелял первый, а потом уже ребята. Потом подъезжает машина и вывозит.

А последний раз мы мы убили олениху. Когда мы к ней подошли, она еще была живая, у нее из глаз слезы, а рядом стоит маленький олененок, мы его из рук потом покормили. Все молчком ушли, даже тушу не взяли. Все были в таком гнетущем состоянии, так жалко было этого олененка. Этот олененок долго шел за нами. С тех пор больше на охоту не ходил.

- Что готовили для матросов?

- Первое мое блюдо было в Молдавии. Это был сентябрь, на полях баклажаны, перец, помидоры, всякая зелень и мы получали американскую тушенку. Я сделал так: баклажаны, перец, помидоры, зелень, баранину туда пережарил, а первое я не успел приготовить. Говорю: «Ребята, первое не успел. Вот только это рагу». Но все хвалили, получилась такая вкуснятина.

Вообще, продуктами нас снабжали хорошо.

- Рыбу глушили, ловили?

- Сома один раз поймали, глушанули. А я в то время не знал, что его надо песком чистить, у него же шелухи нет, слизь. Я долго мучался, никак снять не мог.

А первая рыба – кефаль, это в Одессе. Идет косяк кефали, упустить, жалко. Ребята взяли глубинную бомбу, шуранули в этот косяк. Она плывет, сверху серая, а когда перевернется, то у нее брюшко белое. Кругом стало бело. Мы корзинами собирали эту рыбу. Хорошая рыба.

- Как вас награждали?

- Мало давали наград. У нас Дима Поляков был, у него медаль «За Отвагу» еще на такой полосочке. Как он пришел с этой медалью на полосочке, так и ушел с ней. У меня самая ценная медаль – медаль Ушакова. Когда мы стояли в Братиславе, я как-то бежал мимо офицеров, там Холостяков стоял, все великие наши командиры. Мимо пробежал, козырнул. Холостяков подозвал: «Чей? – говорит. –  Дать ему флотскую Ушакова, чтобы осталась на всю жизнь память». И потом мы с этим адмиралом дружили уже в Москве до самого последнего дня.

- Вы прошли много стран, Румыния, Болгария, Югославия, Венгрия. Как встречало местное население? Кто хуже и кто лучше относился?

- Румыны… Немцы ведь отдали Одессу румынам. Я тогда не знал, что моя тетка, родная сестра моей матери живет в Одессе, я потом уже узнал. Она рассказывала – они при немцах жили хорошо, румыны все барышники, те же цыгане, одесситы тоже такие же, все делают бизнес.

С болгарами у нас была напряженка. Почему? Когда мы уже вошли в Болгарию, там с болгарской армией наши договорились, вроде бы мы их освободили, и они должны были с нашими войсками идти дальше наступать на немцев. Так они до границы дошли, своего полковника шлепнули, повернули обозы и поехали домой: «Чего нам дальше идти, мы свою родину освободили и все». Пока наши буквально не заставили их вернуться. Плохо болгары воевали – сидят на передовой, а если пошли немецкие танки, все бегут обратно.

- Румыны же тоже потом на нашей стороне воевали, не сталкивали?

- Нет. Я знаю, что много чехов, венгров воевали на стороне Гитлера.

У нас был такой случай, когда мы зашли в один затон, это недалеко от Вены, за Братиславой. Нас обстреляли немцы из фаустпатронов, хорошо не попали. Мы быстро высадили десант, я тоже схватил автомат и побежал прочесывать это место. Смотрю – маленький окопчик, сидит немец. И поднимает кверху руки. Я смотрю, у него на руке часы. Я свой автомат на плечо и к нему за этими часами.

Мы там повесили одного немца, нескольких власовцев расстреляли, и взяли двоих мадьяров. Чувствую мужикам по 40-45 лет, для нас они были стариками, новая форма на них висит мешком, только-только их призвали. Нам с Лешей-радистом, сказали, отведите их в сторонку и расстреляйте. Они идут впереди, мы сзади, ведем их расстреливать. Я говорю: «Жалко стариков, давай их отпустим, какие из них вояки». Леша согласился. Мы начали стрельбу вверх, а они рванули и поставили рекорд по стометровку. Приходим назад. Замполит спрашивает где их расстреляли. «Да, на берегу и сбросили в воду». Хорошо нам поверили. А в то время за невыполнение приказа могли наказать.

- Вы говорили, что из Братиславы послали посылку домой. Что было в посылке?

- Кожа, и мыло, мыло во время войны было очень дорого. Мы баржу одну взяли, а на барже было много трофеев, и нам разрешили взять.

Еще был интересный случай. Пленили мы немецкую баржу, на которой были 300-литровые бочки с ромом, варено-копченая колбаса, в мешках красный перец и постельное белье. У одной бочки дно выбили ромом, понюхали – ром. Пить не пить. Позвали врача, чтобы он снял пробу. Накрыли простынку, положили круг колбасы, кружку с ромом. Врач махнул, закусил, вроде нормально. Говорит: «Ребята, можно брать». Потом к этой барже подходили катера, и у кого, что было, все заливали ромом – все баки, канистры, все, что можно было залить, все заливали этим ромом. У нас две цистерны для бензина было, ребята говорят командиру: «Давай, одну откачаем, а ромом зальем». А он говорит: «Двигатель будет работать?»  «Нет градусов маловато». Так и не залили… Если бы был спирт, то залили бы, потому что у рома 60 градусов, а надо 90. На спирту двигатель будет работать, надо добавлять только Р-9, это такая специальная жидкость, пахнет барбарисом.

- Вам было не так много лет…

- Меня приучили к этому делу. Как только вошли в Молдавию, в Румынию, меня уже там к вину приучили. Уже там пил наравне со всеми. Рекорд поставил в Братиславе, когда отпустили на увольнение. Мы пошли там в пивной бар и сидели мы там с 10 утра.

- Вернулись домой после войны без проблем?

- Во-первых, я заблудился в метро, долго колесил. Приезжаю домой, сестренка маленькая была, всего 8 лет, хихикнула и убежала. Мать говорит: «Я за тебя молилась», – она у меня набожная была. Сидим дома, идет с работы брательник. Зашел, поздоровался. Все нормально. А потом, после отпуска, я обратно в часть вернулся. И служил до 1951 года, меня тогда на Балтику перевели.