Я родился в 1919 году в Москве. В 1921 году, когда мне было всего два года, у меня умер от тифа отец. Десятилетки я так и не окончил — после девятого класса поступил учиться в Ростовское мореходное училище, которое окончил в 1940-м году. Вскоре после этого меня призвали в ряды Военно-Морского Флота. Сначала я служил на Ханка. Там же вместе со своим товарищем Мерцаловым участвовал в боях с немцами, рвавшимися на полуостров. Но 21 декабря 1941 года, уже после того, как началась война, меня на минзаче «Урал» отправили в Ленинград. Там я служил сначала в учебном отряде, затем, весной 1942 года, на аэродроме. В мае 1942 года меня зачислили в воздушно-десантный батальон автоматчиков, в котором шла подготовка к будущим диверсиям в тылу противника. Наш батальон, состоявший из двух рот, находился в районе минно-торпедного полка под командованием Преображенского около города Пестово Новгородской области. Там, насколько мне помнится, мы прыгали с самолетов, готовились к диверсиям и партизанским действиям. Уже потом нас перевели в Кронштадт. Первой ротой нашего батальона командовал капитан Степан Маслов, второй ротой — капитан Кирченко. Впоследствии нас как батальон автоматчиков придали 260-й отдельной бригаде морской пехоты Краснознаменного Балтийского Флота. В 1943 году нас вывезли из Кронштадта для тренировки в районе Тамбова, где мы проводили тыловые работы. Было ясно, что нас готовят к выброске в качестве десанта.
14 февраля 1944 года мне довелось участвовать в десантной операции на территории Эстонии в районе деревни Мерекюла, о чем пойдет разговор впереди. Значит, перед тем, как мы ушли из Кронштадта, я отдал свою сумку с документами и фотографиями на хранение своему сослуживцу Николаю Ивановичу Иванову. Дело в том, что его жена тогда жила в Кронштадте. Все это он ей и передал. Впоследствии Иванов все это мне вернул. О нем хотелось бы сказать несколько слов отдельно. Он был бойким, разбитным, ловким хват-парнем. Работал он в качестве кока в офицерской столовой. Но при этом не хуже других владел всеми видами оружия. Был он любителем острого словца и всегда умело излагал свои впечатления и соображения. Кличка у него была Седой.
Хочу отметить, что где-то за десять дней до отправки из Кронштадта на остров Лаавенсаари, откуда шла отправка нашего десанта на высадку, к нам приехал капитан 2-го ранга Михайлов и стал из нашего батальона отбирать флотских специалистов. Так как я в свое время окончил Ростовское мореходное училище, имел специальность штурмана и к данной категории людей относился, меня в числе двадцати человек отобрали и отправили учиться в школу машинистов. Но как только мне стало известно, что наш батальон идет в десант, я из школы сбежал и прямо перед отплытием пробрался к своим на корабль, который, кстати говоря, и повез нас на Лаавенсаари. По понятным причинам у меня не оказалось оружия. Когда уже на месте я во всем признался нашему командиру роты Николаю Ивановичу Засимову, он меня сильно обругал, но обратно отправлять не стал.
Наш бронекатер, на котором находились все тридцать человек из нашего взвода, подходил к деревне Мерекюла крайним с запада. Высаживались мы в четыре часа утра совсем близко от берега — всего в каких-то 50-ти метрах. Первым прыгнул в воду наш командир взвода Сергей Владимирович Мерцалов. Ему, парню двухметрового роста, вода оказалась по грудь. Следом за ним стали спрыгивать и мы. Так как сходню унесло, нам приходилось прыгать прямо в воду. На том месте, где мы прыгали, вода оказалась чистой. У самого же берега скопилось много «сала».
Так как мы были одеты в полуводолазные костюмы — все, включая брюки и сапоги, было прорезинено и шло до самой шеи, то сразу после того, как я спрыгнул, ко мне в комбинезон набралась вода. Наш взводный Мерцалов помог нам выйти на мелкое место. На наше счастье, немцы огня не вели. Перед нами проходила узкая, всего метров на пятнадцать, полоска пляжа. Дальше шел метров на сорок крутой откос, на котором почти не оказалось снега. Были только кустарники и камни. Как это было и на катере, я и на берегу оказался вместе со своим приятелем Николаем Ивановым. Когда мы добрались до середины откоса, нам начали попадаться деревья. Ползти стало значительно легче. Едва выбравшись наверх, мы натолкнулись на провода в хлорвиниловой оплетке (там оказалось несколько проводов разного сечения). Тогда мы с Ивановым тут же начали их резать.
Так вышло, что мы с Ивановым первыми выбрались на скалу. Но пока мы пилили провода (ножа у меня не оказалось на месте), началась стрельба. Оказывается, немцы зажгли правее нас прожектор, который до этого не работал, и открыли по тому району огонь. Впрочем, как оказалось, стрельбу они вели вовсе не по нам. Находясь на правом фланге, мы дошли до шоссе, около которого был глубокий снег. Потом мы заметили, что слева и справа от нас идут какие-то люди. Их по дороге от Мерекюла до станции Удриа бежало что-то около тридцати человек. Поначалу я принял их за своих. Но когда одного из них схватил за руку, оказалось, что это немец. После этого я тут же отпрыгнул назад, лег и начал стрелять. Затем подошли наши и стали тоже вести стрельбу. Так как у немцев автоматы оказались за спиной, они почти не стреляли и только бежали. Впрочем, некоторые из них залегли и открыли по нам огонь. Фактически эту группу в количестве тридцати человек мы уничтожили. Кроме того, те десантники, которые шли левее нас, подожгли машины, ехавшие от Мерекюла.
Едва мы прошли через дорогу к лесу, разгорелся бой. Тогда же я потерял своего товарища Иванова и с тех пор здесь его больше уже не видел. Уже потом, после окончания операции, я его расспрашивал обо всем. Он мне сказал, что два наших катера были подбиты у самого берега. Их экипажи вышли на сушу. После той самой стычки с немцами Иванов стал воевать с этими моряками, которыми командовал какой-то мичман. Они пошли на Курголовский полуостров, то есть, по лесам стали двигаться в сторону Усть-Нарвы (поселок Нарва-Йыэсуу).
Так получилось, что командира нашей второй роты старшего лейтенанта Засимова я на берегу не видел. Но с нами вместе оказался его вестовой Коияшко. Нашу же группу на берегу возглавил начальник штаба батальона Малков, имевший звание не то старшего лейтенанта, не то — капитана. Он появился в нашем батальоне за год до высадки, в то время как командир батальона Маслов — за полтора года до этого.
Мы, первый и третий взводы второй роты, двигались на юго-запад. Второго же взвода нашей роты я почему-то тогда не видел. Видимо, эти ребята не успели высадиться. Мы вели бои с немцами. Помню, когда правее нас загорелись вражеские автомашины, оттуда выскочили фашисты и побежали в лес. Они стали по нам стрелять. Мы делали то же самое. К тому времени я имел звание старшины 1-й статьи и занимал должность командира отделения первого взвода. Но так как я ушел в школу машинистов и уже потом оттуда сбежал, на мое место поставили другого. В конечном итоге мне пришлось идти в бой рядовым. Мы, десантники, были одеты в зеленые куртки и флотские шапки. Приданная же нам четвертая рота была одета в полушубки (речь идет о саперах, бронебойщиках и связистах).
Мы прошли большое поле, которое оставалось левее нас, и вышли на хутор, находившийся на уступе. Мы же были внизу. Здесь нас обстреляли фашисты. Нас тут оказалось человек пятьдесят. Тогда мы поднялись на уступ и окружили хутор, после чего бросили гранату. Когда несколько наших ребят пошли осматривать дом, то обнаружили там убитых немцев. Затем мы пошли дальше. Буквально через лес правее нас открылось еще одно поле. Там тоже стоял хутор. Это уже происходило ориентировочно где-то в 8-9 часов утра. Один из стоявших там домов оказался каменным. Я обратил внимание, что по дороге шло несколько человек с оружием. Мы открыли по ним огонь. Тогда те самые немцы залегли. Из каменного же дома по нам начал бить пулемет. После этого мы ушли с опушки в лес, где провели около 2-х часов времени. Тем временем слева и справа от нас доносилась стрельба. Были видны очаги пожара. Затем с запада появились девять «Юнкерсов» (немецких самолетов Ю-87), которые прошли почти под нами, а в районе Мерекюла стали ходить по кругу и бомбить. Уже потом, когда я оказался в госпитале в Ленинграде, меня допрашивал сотрудник органов СМЕРШ. Я ему не только дал подробные показания, но и даже начертил карту.
Через какое-то время мы подошли к какому-то шоссе. Трижды хотели его перейти, но так как по нему проходило движение, то стали дожидаться темноты. Когда она наступила, мы его проскочили и углубились в лес и около полуночи вышли на железную дорогу. Вместе с Мерцаловым мы пошли обследовать эту железную дорогу. Слева от нас, где-то в полукилометре, с южной стороны железной дороги, находились строения, а вправо уходил лес. Надо сказать, сзади нас немцы целый день вели стрельбу. Но ночью они ее прекратили. Тогда-то мы цепочкой во весь рост и прошли железную дорогу, углубились в лес и стали двигаться на юго-запад. Последним шел Малков. Здесь мы крутились буквально до 19-го февраля. За это время мы натыкались и на артиллерийскую батарею, и на бензосклад, и на хутор. Помнится, с этого самого хутора по нам открыли огонь. Тогда мы этих немцев обстреляли и заняли их хутор. Но потом зашли в сам дом, и там оказалась пища. Правда, она была недоваренной. Голодные, мы тут же забили телка и стали его варить. В это время на нас опять напали фашисты. Мы отошли, захватив недоваренное мясо. Потом мы его съели. Оно стало первой нашей горящей пищей за время нахождения в десанте.
Стычек с немцами было много, об этом нечего и говорить. Тем временем за нами увязались двое человек в халатах, оказавшиеся немцами. Мы их окружили и пристрелили. Встретившийся нам на пути бензосклад мы подожгли. В основном мы совершали свои движения ночью. Впрочем, днем тоже ходили, но только по лесу — для того, чтобы не замерзнуть. Все это время, к сожалению, мы несли еще и потери. В последний раз я насчитывал 35 человек. Это было незадолго до нашего выхода к своим.
Страшной проблемой для нас являлся сон. Так как все это время мы совсем не спали, то засыпали прямо на ходу. Помню, на третий или четвертый день после всего этого мы пытались перейти линию фронта, но так и не смогли этого сделать. Можно сказать, подбирались к ней в течение всего дня. Когда наступила темнота, сделали бросок. Там нас встретили огнем и нам пришлось отходить назад. В эту же ночь мы попытались перейти фронт в другом месте. Но там повторилось то же самое. На следующую ночь мы снова попытались пройти через линию фронта, но опять потерпели неудачу. Перейдя узкоколейную железную дорогу, мы отошли снова назад и обнаружили поляну, где стоял хутор — такой сгоревший дом. Там-то в сарае с сеном мы как следует и выспались. Среди нас не оказалось тогда тяжело раненных — были только ребята, имевшие легкие ранения.
Где-то в половине дня 19-го февраля началось движение фронта. Немцы пошли на нас и заняли оборону прямо за нашим сараем. Затем на поляну с юга вывалились наши солдаты. После того, как выстрелила еще и «Катюша», немцы залегли и замерли. Вокруг стали рваться снаряды. Но в наш сарай ни один из них не попал. К вечеру к сараю подошли три немца. Они покурили и пошли обратно. Но вскоре мы обнаружили, что они подожгли наш сарай. Вдоль линии фронта пошел дым.
Тогда вместе с комсоргом батальона младшим лейтенантом Ильей Васильевичем Чикмезовым мы бросились к сгоревшему дому. В это время упал снаряд и младшему лейтенанту оторвало ногу. Я успел добежать до дому, упал и пополз к Чикмезову, который сам был родом из Ейска. Но когда снова упал снаряд, меня обожгло и я перестал что-либо видеть. Я вскочил и побежал не зная куда, пока через какое-то время не потерял сознание. Очнулся я через два-три часа в погребе около сгоревшего дома. Нас там собралось семь человек. Через какое-то время к нам подошла немецкая самоходка. Тогда один из наших солдат вышел из погреба и дал по ней очередь из автомата. В ответ наша самоходка выстрелила и нашего разведчика убила. Все это происходило в то время, пока я находился без сознания. Надо мной вовсю «орудовал» мой товарищ Григорий Орлов. Оказалось, что мне повредило лицо, нос и левый глаз. Он забинтовал меня. У него, впрочем, и самого оказалась ранена рука. Нас ходячих оказалось в группе три человека — я, Орлов и Аверин. Остальные три-четыре человека были ранены в ноги. Куда нам дальше идти, мы не знали. Тогда мы приняли такое решение: я иду на юг, Орлов — на восток, а Аверин — на запад.
После этого я пошел, так сказать, своим направлением. В то же самое время я видел, как те двое пошли, но потом один из них вернулся в погреб. Перейдя поляну и подойдя к кромке леса, я наткнулся на колючую проволоку и увидел, что у дерева стоит винтовка, а два солдата тут же рядом спят. Как оказалось, это был наш советский секрет. Я этих ребят разбудил. Они сбили меня с ног, а потом показали, как идти. Затем я дошел до штаба. Там мне указали на палатку, в которой располагалась санчасть. Ко мне пришел капитан и я ему рассказал обо всем своем пути. У меня к тому времени были еще и обморожены ноги.
Должен сказать, что населенных пунктов, как и особых приметных мест, через которые шли, я не могу припомнить. Да и названий их я, кроме железнодорожной станции Аувере, тогда не знал. За эти десятки лет многие детали уже потускнели. Да и, откровенно говоря, не возьму в толк, во имя чего нужно все это ворошить.
В госпитале мне ампутировали половину правой стопы и пальцы на левой ноге. Лечение мое продолжалось долго. Сначала я лежал в санбате на Ауверском плацдарме , потом — в госпиталях в Кингисеппе и Ленинграде, откуда меня отправили в Пермь. В этом госпитале я пролежал до своей демобилизации в октябре 1944 года. В госпитале в Перми я встретил Григория Васильевича Семенкина, который находился в третьей роте нашего десанта. Потом мы списались с Николаем Ивановичем Ивановым. Я узнал, что из всего нашего десанта, который насчитывал 517 человек, до своих добрались только шесть. В 1946 году, находясь в Москве, я встретился с еще одним десантником из третьей роты. Сам он был москвич и жил в Зарядье. Это уже потом дачи в Зарядье стали ломать.
К сожалению, после встречи в 50-х годах нас с Ивановым разнесло в разные стороны. Ни он, ни я не пытались связаться друг с другом. Жил он тогда в Ленинграде на улице Марата, в доме № 9 и в квартире № 3. Живет ли он там сейчас, я об этом не ведаю.
Мое лечение проходило в Пермском госпитале, из которого я вышел инвалидом Отечественной войны 2-й группы. Через полгода после этого мне дали третью группу инвалидности. Делать было нечего, и я пошел устраиваться на работу в Министерство торгового флота, но меня туда не приняли. Пришлось идти трудиться на склад. За участие в войне я был награжден медалями «За отвагу», «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».
В 1945 году, когда война уже закончилась, я поступил в институт рыбной промышленности, на факультет инженеров-механиков по промышленному рыболовству. Со 2-го курса нас отправили в Ливерпуль на китобойную флотилию «Слава». Оттуда же на нем мы пошла в Антарктику, где я, собственно, провел сезон 3-м штурманом. После 2-го курса я уже ходил 1-м штурманом. После того, как я в 1951-м году окончил институт, мне предложили аспирантуру. Я дал свое согласие. В 1954 году я ее закончил, защитив кандидатскую диссертацию на тему «Исследование дрифтерного лова сельди в Северной Атлантике». В 1954 году стал кандидатом наук. В этом же вузе работал деканом факультета (вместо такого Болдырева), а впоследствии доцентом. В 1959 году институт перевели из Москвы в Калининград. В 1961-м году я стал ректором данного института. Но уже в 1964-м году я поступил во Всесоюзный научно-исследовательский институт рыбной промышленности, в качестве старшего научного сотрудника. Там же с 1967 года заведовал лабараторией кемального вылова. Был депутатом Калининградского городского Совета и делегатом 22-го съезда КПСС от Калининграда. Такова моя послевоенная биография. Жена моя, Нина Кузьминична Луконина, работала младшим научным сотрудником Министерства рыбного хозяйства СССР. Также у нас есть дочь Ольга. За свою работу в народном хозяйстве я был награжден орденом «Знак Почета», медалями «800 лет Москвы», знаком «За освоение лова исландской сельди». Являюсь автором книги «Теоретические основы рыболовства», вышедшей в Москве в 1970-м году.
