Я родилась 12 января 1926 года в Москве на Малой Семеновской.
В октябре 1941 года, когда немцы рвались к Москве, весь наш класс пришел в райком комсомола и говорим: «Хотим защищать Москву», а я же 1926 года была, нас призывать тогда нельзя было, но самых спортивных из нашего класса отобрали и направили в авиационное училище. Так я попала в Московское Краснознаменное авиационное училище связи, которое готовило радистов, синоптиков и метеорологов для авиации. В 1942 году училище было эвакуировано в Сызрань, но уже в 1943 году, первым, вернулось в Москву.
Я училась на метеоролога и нам немного преподавали штурманскую подготовку, поэтому в 1943 году 9 человек с нашего потока отправили в Йошкар-Олу, в запасной авиационный полк, для переучивания на штурманов. Там мы, сперва, обучались на СБ и ТБ-3, а потом уже нас начали учить на Пе-2.
Первое ощущение от Пе-2 – красивая хищная птица. ТБ-3 – тяжелая машина, скорость маленькая, в полете постоянная болтанка, а Пе-2 – хищник, очень красивая и скоростная машина, но и очень сложная. Она без бомбовой нагрузки 7 тонн весила, да еще 1200 кг бомб, а взлетная скорость 280 км/ч и вот мы несемся по земле, по укатанному аэродрому, кажется пора взлетать, а не можем… Многие не выдерживали и с аэродрома уклонялись.
В запасном полку мы учились летать зимой, летали в любую погоду, взлетная полоса ледяная, ощущение того, что летишь на земле, и не чувствуешь, когда отрывается самолет. А когда окончили обучение в запасном полку и нас выпустили в боевой полк, то там уже взлетали с грунтовых аэродромов. Они укороченными были и вот, иногда, оторваться не могли, а впереди капониры. Подрываешь машину, а она шубуршится, колеблется, в капониры с бомбами и взрывается.
Надо сказать, что в запасном полку сразу формировали экипажи – пилот, штурман и стрелок – звено 3 самолета, эскадрилья – 3 звена. Мы, сперва, на земле изучали самолеты, а потом полеты. Взлет, построение, а скорость большая, 380-400, кажется, что соседний самолет сейчас тебе на крыло завалится, а чем плотнее строй – тем безопасней в случае атаки противника. И вот мы учились.
Вождение по курсу, ориентировка, стрельба и бомбометание с пикирования – идешь на пикирование, огромная перегрузка, уши закладывает, из носа кровь течет, и в момент выхода из пикирования нажимаются гашетки пушек и сбрасываются бомбы, и, одновременно, самолет выводится из пикирования, и все это на интуиции летчика.
Горизонтальное бомбометание – приходим на цель, заходим, высота, скорость, курс точно на цель, прицел, бомба сбрасывается. Цель поражена, фотографируем.
Кроме того стрельба по воздушным целям – ведущий взлетает, выпускает конус, а его очень трудно выпустить – ведущий выпускает эту колбасу, а она свертывается, не набирает воздуха, не превращается в кишку. Я сзади иду и моя задача – расстрелять конус. Чтобы мы не попали по самолету, они чуть разворачивались, и конус шел под углом. И вот конус, с большим трудом выпустят, а я вжиг – и сбиваю его. Потом мне говорят: «Галя, ну что же ты сделала. Ты первая полетела и расстреляла этот конус. Опять выпускать надо». Вместо того, чтобы поощрить мою отличную стрельбу, меня ругали за то, что я так стреляла.
В апреле 1944 года мне присвоили звание младшего лейтенанта и направили в полк Марии Расковой.
Первый боевой вылет. Мы его ждали чрезвычайно, потому что за нами в Йошкар-Олу прилетели старые летчицы полка – у каждой грудь в орденах, у одной орден Александра Невского, это у женщины-то! А нам в запасном полку уже надоело, «пешки» заносило снегом, чтобы она вырулила, надо было горы снега перебросать, питание тоже не ахти и вот мы, наконец, прилетели на фронт, а там совсем другая обстановка – из голодной Йошкар-Олы на авиационные харчи – шоколад, сгущенное молоко, галеты, это все НЗ, неприкосновенный запас, но надо же попробовать, а вдруг испортилось.
Нас в полку прекрасно встретили и единственное наше желание было – скорее в бой.
Мы прилетели на своих самолетах, сели на аэродромы полка. Прилетели, надо познакомиться с районом, где мы базируемся. Учили карты крупного масштабы, сдавали экзамены. Предположим, вас подбили, где садиться? Вот аэродром подскока, вот бывший аэродром, покрытый воронками, садиться нельзя… Куда можно садиться? Все тщательно изучили и только тогда боевой вылет.
Взлетели, собрались над аэродромом, встали на курс, впереди «старики». Ориентировка очень сложная – на карте деревня, летишь – пепелище – ничего нет, нет деревни. На карте – лес, опушка, летишь – лесок вырублен. Что остается? Дорог много. Все поле изрешечено дорогами, сюда дорога, сюда дорога, и даже не поймешь, где основная дорога.
И вот пересекли линию фронта, пожарища, дымовая завеса, ориентироваться тяжело, подлетаем к объекту, а он защищается зенитными установками, начинается обстрел. Разрыв над тобой черное облако, рядом огненный шар, слева свободно. Куда мы идем? В огненный шар, а, может, огненного шара там нет, там только пепел, образно говоря. И вот маневр, но маневрирует не каждый самолет отдельно, а только в строю, умение держаться в тесном, сомкнутом строю спасало, потому что – кончился обстрел, жди истребителей. У нас все внимание на бомбометание, а они в это время атакуют.
В первый вылет мы бомбили не по прицелам, а по ведущему, мы же еще ничего не понимаем, только начинаем работать в боевых условиях. Отбомбились, сфотографировали, разворачиваемся, идем домой. Вот первый вылет.
На первом вылете мы мало что видели, мало что понимали. Нас вводили в бой обстрелянные, понюхавшие порох люди. Как их вводили в бой, так они и нас, молодых, тоже вводили в бой.
В 1944 году был еще такой случай – у нас на самолете моторы отказали.
Мы тогда бомбили немецкими бомбами, пузатенькие такие, желтенькие, две по 500 кг, и вот как-то вылетели с ними, и один мотор отказал, а второй барахлить стал. Надо бомбы сбрасывать и возвращаться, а нам передают, что наши перешли в наступление, и мы все еще над ними летим, сбрасывать бомбы – значит отбомбиться по своим, а это расстрел. И мы приняли решение садиться с бомбами с одним, плохо работающим мотором. Летим, под нами укороченный аэродром истребителей, которые нас прикрывали, они ближе к линии фронта стояли и мы туда, а он короткий, для бомбардировщика вдвое длиннее надо. Мы с бомбами идем, все в сторону шарахаются. Сели, аэродром кончается, тормозить нельзя и мы выкатываемся с бомбами за линию аэродрома. Никого нет, все разбежались. Мы по кочкам, по кочкам, и в овраги, из которых берут песок, чтобы посыпать аэродром. Шасси подломились, дым коромыслом. Летчик выскочил, а меня зажало, у меня люк снизу, а там шасси подломилось, и я уже снизу вылезти не могу. Летчик, Тоська Спицына, высочил, закурила, Райка, стрелок, тоже выскочила. Отбежали, мне кричат: «Галя, быстрее, а то взорвется». А у меня такое безразличие, обида, неудовлетворенность, и никакого желание бежать. Они кричат: «Давай, быстрее сейчас взорвется». Я говорю: «Ничего не взорвется». С аэродрома прибежали, стоят около Райки и Тоськи, я, в конце концов, смогла вылезти, иду, хромаю.
В другой раз нас немножко задело в воздухе, причем свои же, когда идешь в строю, то ведомый может тебя задеть, и нас вот так задели. Самолет еще управляем, но уже не так, еще и скорость уменьшилась и мы стали отставать. Колонна оторвалась от нас, а мы уже вышли на линию бомбометания. Приняли решение, идем на цель одни. Отбомбились. Сфотографировали. Разворачиваемся, там бой идет, немцы атакуют нашу колонну, стрельба жуткая, но колонну-то наши истребители прикрывают, а мы одни.
Солнце, прекрасное голубое небо, наш самолет никто не обстреливает, никто не атакует, задание выполнено и вдруг два фоке-вульфа. Увидели болтающийся один пикировщик и вперед.
Мне стрелок кричит, штурман, сверху, сбоку и летчик говорит мне – Фокер, они так заходили, один спереди, один сзади. Стрелок и летчик видят, а я в другую сторону смотрела и не видела. Поворачиваюсь – на меня идет фоке-вульф, нормально идет, можно было стрелять. Я начинаю стрелять, стрелок стреляет, летчик стреляет. Немцы круг около нас организовали, то один заходит, то второй. Имитация того, что нас без конца атакуют. Атаку эту отбила, мне стрелок кричит: «Штурман, снизу фоке-вульф»! Вижу – идет, потом смотрю – его уже нет. И он появляется в «мертвой» зоне, на «пешке» снизу-сбоку – «мертвая» зона, куда не достает ни один из пулеметов. И вот фокер в этой «мертвой» зоне, близко так, видно лицо, шлемофон, рыжие волосы, а я его достать не могу.
Стрелок опять кричит: «Фокер сзади». Я туда поворачиваюсь, а летчик начал машину из стороны в сторону бросать, потому немцы стреляют в нас, а мы не можем ответить. Летчик самолет из стороны в сторону бросает, трассы выше, ниже, немцы никак в нас попасть не могут. Еще раз заходят, с «мертвой» зоны, и вдруг отваливаются, наступает тишина, когда эти атаки начались в наушниках шум, крик, просто какой-то гвалт. Орут, называют номера, 28-й сюда, 13-й туда, сумбур в воздухе. И вдруг, почему мне это запомнилось, вместо этого шума и гвалта, наступает тишина необыкновенная, я смотрю, а сбоку два краснозвездных истребителя.
Когда война окончилась, я сразу подала заявление на увольнение, и мой супруг будущий, мы с ним познакомились в запасном полку, а расписались через полгода после Победы, говорит мне: «Все, ты выполнила свой долг, ты должна быть гражданским человеком», и я уволилась, а некоторые еще два года продолжали служить, готовили смену из мужчин.
- Вы говорили, что из пике выводили только на интуиции летчика. То есть аппаратов у вас не было?
- Не было автоматов, все на интуиции летчика. Штурман должен следить за высотой и вовремя подсказать летчику, а если штурман разинет рот…
- Когда взлетали, самолет вдвоем поднимали?
- Нет. Были летчики слабоватые, у нас была была Тамара Маслова, она такая очень женственная была, в туфельках на каблучках всегда летала, им иногда помогали хвост поднимать, а я на взлете не помогала. У меня летчик была сильная, спортивная, Тося Спицына. Очень красивая, интересная женщина. Она до войны инструктором в аэроклубе была, готовила мужчин для полетов. Потом пошла на фронт.
- Фотоаппараты на каждой машине стояли?
- Нет, у штурмана звена, в первое время у штурмана эскадрильи. У нас штурманы были девчонки из физмата МГУ. Началась война, все пошли воевать.
- Что-то в кабине меняли, выкидывали?
- Ни в коем случае. У нас технический состав очень грамотный, техники, инженеры. Единственное только – тумблеры тормозных решеток. Тормозные решетки нужны для пикирования, но мы-то не пикировали, а тумблеры стояли близко, и, чтобы не было ошибки, мы вытаскивали предохранители. И если летчик ненароком нажимал, то решетка не срабатывала. А что значит выпустить решетку на посадке – это все, конец. Поэтому эти предохранители из щитка, он справа был у штурмана, вытаскивали, чтобы избежать вот таких нежелательных моментов. Полностью их не удаляли.
- А вооружении Пе-2 как оцениваете? Например, как вам пушка Березина?
- Это прекрасный пулемет-пушка. Когда нам сказали – пулемет-пушка – мы удивились, а на самом деле это было мощное устройство. Мы тщательно тренировались с ним, разбирали и собирали. За все время боевых действий никаких отказов. Чтобы во время боя отказывал пулемет такого не было. Безотказное оружие.
- Вас всегда истребители прикрывали, или бывало так, что их не было?
- Бывало так, что большая группа фоке-вульфов, завязывала бой и отвлекала наши истребители. И тогда наша колонна оставалась без прикрытия, и другие истребители противника нас атаковали и сбивали. Но это ошибка наших истребителей, нельзя увлекаться боем истребитель с истребителем.
- С какими бомбами в основном летали?
- 100 килограммов фугасные, и кассетные, трофейные, бомбы.
- А бомбовая нагрузка какая была?
- В основном 1000 килограмм, но в конце войны, когда была бетонная полоса, хорошие аэродромы, брали и по 1200 килограмм.
- Романы в полку были?
- Нет. Девчонки не встречались с ребятами, не дружили с мальчишками. Нас спрашивали: «А вы целовались»? «Нет. Война закончится, тогда начнется наша вторая юность, молодость».
- Из полка по беременности никто не уезжал?
- Нет. У нас никто не уезжал. Любовь у некоторых была, симпатии какие-то были, но чтобы во время войны по беременности – не помню такого. Когда война закончилась, некоторые списались, сошлись.
Я вот со своим будущим мужем еще в запасном авиаполку познакомилась, он мне всю войну писал, по три письма в день. Мне говорили, никто не получил, а ты в день по три письма.
- Какие были взаимоотношения в женском коллективе?
- Никаких склок. В тоже время кучковались по интересам – летчики отдельно, штурманы отдельно.
Летчики вроде постарше, командиры экипажей, но я тоже офицер, младший лейтенант, потом лейтенант, старший лейтенант. Но главное было – работа – тяжелая, ответственная работа, которая требовала всего тебя.
Встречались с ребятами, с летчиками-истребителями, с летчиками-штурмовиками. Шурмовики как-то: «Девочки, мы вам покажем, как летают штурмовики». Села в штурмовик, возле стрелка и вот он показывает на бреющем идет, потом, раз, «свечку». Потом так оборачивается, спрашивает: «Вы так летаете? У вас такие асы, Галочка, есть»? Я говорю: «У нас таких дураков нет». И разговаривать даже нет желания. Привыкаешь к дисциплине, к уважительному отношению к технике. И вот когда такая бравада… Просто презрение, когда человек чем-то кичится.
- Ваш экипаж вообще дружный был?
- Да, не смотря на разницу в возрасте. Летчику, Тосе, 26 лет было, разница 8 лет, она замужем была, у нее ребенок, но все равно дружными были.
- А как было с гигиеной? Умывались, когда вставали? Зубы чистили?
- Если честно, это такая деталь, на которую мы даже не обращали внимание. Зубы не чистили, ни пасты, ни зубных щеток у нас не было. Был общий кусок мыла в рукомойнике. Мы жили все в землянке, на нарах спали. Можете себе представить? Землянка наша в три наката, подстрижены под мальчишку, приказ Расковой был – все косы обрезать, у всех стрижки под мальчишку. Никаких зубных паст не было. Рукомойник в стороне, туалет в стороне. На пять минут дают горячую воду.
Но мы всегда были чистые. Бани были везде, мы же на аэродроме, это не пехота. Все чисто. Чистое военное белье. Мужские кальсоны, мужская рубашка, ничего более.
- Мужское белье не вызывало раздражение: примитивное, убогое?
- Нет. Правда, была одна специфическая деталь – у летчиков очень часто белье было из байки. Портянки из байки. И вот из этой байки некоторые шили себе купальнички, на верх и на низ. Но, если честно, мы не испытывали такой необходимости иметь бюстгальтер. Чистое хлопчатобумажное белье, брючки, гимнастерки, рубашки, засучивали рукава. Никакой потребности в красивом, нарядном не было. Шинель под себя, шинель под голову.
У нас еще меховые тужурки и меховые брюки были, мы их зимой поверх х/б в полет надевали, меховые сапоги, меховые носки, унтята, подшлемник аккуратненький, беленький и на него сверху меховой шлемофон, с наушниками и ларингофоном.
- После вылетов давали 100 грамм?
- Да. И вот это тоже интересно. Даже Маргарита Алигер писала. Встаешь в 4 утра, сидишь в готовности на аэродроме, получаешь задание, прилетел, на аэродроме обед. Пообедал. Опять сидишь в готовности. Опять задание. Второй вылет. Как правило, по два вылета в день делали. Представляете, что такое вылет? Подготовка, цель, вернулся, покушал, передохнул на нарах, тут же, где аэродром, а кругом поле, лес, цветы, мы иногда даже венки плели. А трудовой день закончился – темнота, приходишь в столовую, аппетита нет, потому что перекусывали на аэродроме. Какой-то котелок с кашей, кусок хлеба. За сапогом ложка, нож, вилки не было.
Приходишь в столовую, рабочий день закончился, кто-то сгорел, кто-то не вернулся на базу. Ты целый день в зимнем обмундировании, в этом же обмундировании пришла в столовую и тебе дают 100 грамм водки, а ты ее выпиваешь, как какую-то воду, как сок. Потом тебе дают первое, второе, кружку компота. Ты выпила, поела. Пришла в палатку, там матрасы, набитые сеном, лежат. Комбинезон сняла и все ложимся друг к другу лицом, экипажами – летчик, штурман, стрелок, повернешься и чувствуешь тело соседа.
- Если говорить о медицинском обслуживании, в период менопауз давали послабление?
- Ничего. Никто никогда не о чем не знал. Есть вещи, которые проходят совершенно естественно. На это никто никогда не обращал никакого внимания. У врача было типа какой-то гигиенической аптечки. Между прочим, где-то лежала аптечка. Кому нужно было, брали. Все это как-то незаметно, красиво. Мы же десятиклассники и студенты, 2-го, 3-го курсов.
- Технический состав на земле кто в основном был, мужчины или женщины?
- И женщины и мужчины, но мужчин было меньше, а женщин больше – а механики, вооруженцы, телефонисты, телеграфисты, инженер по вооружению – все женщины. Но были и мужчины, но мало. Когда не хватало женщин, то брали мужчин-специалистов. Наш полк считался женским.
- Какое было денежное довольствие на фронте?
- Денег у нас никогда не было. Нам давали большие деньги – гвардейские, фронтовые, но мы только расписывались, а все деньги шли на книжку. Когда кто-нибудь погибал – родственникам передавали книжки. А так, наличных денег у нас не было.
- Удавалось посылки посылать домой?
- Никогда. Никаких посылок, ничего.
Когда после операции «Багратион» мы вступили на земли Восточной Пруссии, там народ бежал. Мы входили в поселки, а они были пустые, в домах занавески, шикарный немецкий фарфор. БАО освобождал нам помещения и мы уже спали не на нарах, а на кроватях. Но никакого обогащения, ограбления, опустошения каких-то шкафов – не было.
Бывало входишь в особняк, стоит целая группа хороших велосипедов, мы садились на них и ездили по городку. Иногда в парке ездили, разминались. Иногда у них отказывали тормоза, мы неслись так, что думали, разобьемся. А так, чтобы посылки… грабить – нет, это не было.
- Парфюмерия была?
- Никакой парфюмерии. Никакой краски, пудры, даже зеркал не было. У нас казарма, землянка, там не было никаких зеркал. Любого из наших спросите, нас сейчас четверо на ногах. У нас волос-то не было – идут девчонки, похожие с ног до головы на парней.
- На фронте как отдыхали, допустим, когда нелетная погода?
- Делали свои крупные карты, которые складывались в книжечки, изучали район боевых действий. Очень многие вышивали. Сидят в готовности, шили, вышивали.
А я больше размышляла. Я была человеком философского склада мышления, увлекалась классикой, литературой. Мы много читали, зачитывались Шолоховым, Эренбургом, Алексеем Толстым, Симоновым, газетными статьями, «Как закалялась сталь» Островского. Все передавали из рук в руки, книжки, брошюрки – это ходило по рукам, даже письма, например, мои письма зачитывались вслух – брали и читали все. Мне мой будущий муж писал, его в запасном полку оставили, готовить летчиков и вот он мне описывал как идет подготовка, всю войну писал.
- Дневник вели?
- Я не вела. Галя Рудович, она сгорела в бою, она вела «… в наши дни жизнь становится лучше и краше, ты подумай, ты только скажи, у кого была молодость ярче?! Может, в этом и счастье, мой друг?»
- Потери в полку большие были?
- Были. Аня Лисовская сгорела, ранило Лену Малютину, Машу Тарасенко…
2 мая пал Берлин, а 8 мая мы все еще летали на выполнение боевого задания, бомбили порт на Балтике, через него немцы вывозили все, что можно было вывести и оборонялись жутко. На подлете к Либаве погибло очень много наших ребят. Мы, сперва в лоб летали, а потом решили со стороны моря заходить. Зашли, а нас оттуда не ждали, отбомбились и уходили с разворотом в другую сторону, минуя артиллерийские установки
Либава все время туманом закрыта была, и наши летчики даже придумали тост: «За вечный туман над Либавой»! Либава закрыта – мы не летим. Если раньше хотели, чтобы облака ушли, и чтобы мы пошли вперед, а теперь Берлин пал – солнце, май, победа!!! Может хватит? 8 мая союзники праздновали победу, а у нас боевой вылет на Либаву.
9 мая сообщили, что война закончилась. Здесь уже ликование, радость всех переполняла…
- Сколько у вас боевых вылетов?
- С подтвержденным бомбометанием 36, а были еще не подтвержденные – вылет был, но результаты не фотографировались, подтверждения нет.
- Суеверия были?
- Нет. Не верю в суеверия. Суеверия – это значит 13-е число, 13-й номер, перед полетом сходить в одном место. Я не суеверная. Я не верующая, не суеверная. Было самовнушение. Маме все время говорила: Жди меня, я вернусь.
- Война снится?
- Да, до сих пор снится. И не только война, а еще очень ответственные периоды – бомбежки Москвы, экзамен.
- Как вы считаете, женщины должны были воевать? Или это не женское дело?
- У войны не женское лицо, война – это удел мужчин. Но когда враг напал, когда он бомбит, когда мы в кинотеатре смотрим фильм, а тут воздушная тревога, нас загоняют в метро «Сталинская», там старики, дети, а мы сильные, красивые. И вот мы классами уходили защищать Москву. Вопрос – женское это дело или не женское не стоял. Была война народная. И все, кто мог что-то сделать, уходили воевать.
| Интервью и лит.обработка: | А. Драбкин, Н. Аничкин |
