Меня зовут Джунковская Галина Ивановна. Первое, что я отчетливо помню, – наше построение. Раскова Марина Михайловна с нами говорила твердо, ясно. Не слушать ее было невозможно. Мне она казалась необыкновенной женщиной. Она говорила:
– Товарищи девушки! Я собрала вас всех, чтобы организовать женский полк. Заниматься надо будет много. Трудно будет, но к 1 января всем нужно вылететь на фронт.
Говорила она так, чтобы не было слез и все относились к делу серьезно. Примерно 15-16 октября мы приготовились, а 17-го поехали в товарных вагонах. Трое с половиной суток мы кружили по окружной дороге под бомбежкой. Сидели в шинелях, не раздеваясь. Сапоги у нас были очень большие. Настроение было хорошее, хоть и случалось много казусов по дороге (даже падали из вагонов). Сразу установили в вагоне дежурство. Старшей вагона была лейтенант Муратова. Все следили за обмундированием, чтобы выглядеть подтянутыми и чистыми.
На десятые сутки мы приехали утром в Энгельс. Грязь, слякоть… Сами не знали, где мы, потому что это было военной тайной. Примерно два дня мы размещались в огромном спортивном зале общей авиагруппой. Потом началось распределение в группы летчиков, штурманов, механиков, оруженцев. Я попала в штурманскую группу, чему очень обрадовалась.
Через некоторое время мы начали очень много заниматься. Подъем был в 6 часов, но штурманы вставали в 4:30, так как у нас была еще азбука Морзе. До завтрака мы занимались в классе. Затем в 7 часов кушали и опять шли на занятия. И так до обеда, до 3 часов дня. Потом летчики могли отдыхать, а штурманы шли на тренировку по азбуке Морзе. И так мы учились каждый день примерно до декабря. Из ДК нас никуда не отпускали 3 месяца. Тут были девчата из полка Бершанской, истребители и мы. В свободное время нас заставляли отдыхать.
7 ноября мы первый раз приняли присягу. Принесли много цветов. Дальше все пошло своим чередом: занимались, занимались и занимались. 7 ноября 1941 года у нас начались полеты. Летали на ТБ-3. Самолет был большой. Туда сразу сажали по 10 штурманов и под руководством преподавателя нас учили ориентироваться и бомбить. Когда немножко освоились, стали вылетать в одиночку. Учились у нас все хорошо. После тренировочных нас начали посылать отдельными экипажами на полеты.
Примерно в феврале создали истребительный, бомбардировочный полки и ночной бомбардировочный полк Бершанской. У ночников тренировка заняла немного времени, и они в апреле от нас улетели. Мы были расстроены, потому что они уже могли летать, а мы продолжали еще тренироваться на самолетах СУ-2 – двухместных бомбардировщиках. Истребительный полк тоже закончил тренировку и встал в оборону в Энгельсе. Фактически остался один наш полк, который приняла сама Раскова. Тут мы часто встречались с ней и всё докладывали ей после своих дежурств. Она держалась с нами строго, но ее все любили. Она очень о нас заботилась и все для нас делала. Мы были при ней и одеты, и обуты лучше всех, и кушали хорошо. Машины, правда, у нас были плохие. На трех из них было просто страшно летать, потому что в предыдущих боях они даже горели.
В апреле Марина Михайловна уехала в Москву за новыми машинами. Как она рассказывала, ей хотели дать американские, но она попросила отечественные. Правда, на нее посмотрели косо, потому что ПЕ-2 считались сложными машинами и на них не каждый мужчина хотел летать, да и у нас в школе к ним относились с недоверием. Когда Марине Михайловне предложили эти самолеты, она согласилась. Мы полюбили их. Я люблю ПЕ-2 больше всего до сих пор. Это трудная машина и требует особого умения, но мы ее хорошо освоили и отлично летали. За время обучения у нас не было ни одной аварии, а если и были поломки, то не по вине летчика.
Затем нас разбили по экипажам. Я в это время была адъютантом начальника штаба и одновременно летала. Но неожиданно мне сообщили, что я как адъютант летать больше не буду. Я пошла к Марине Михайловне, попросила ее поставить меня штурманом. Меня она любила и моего командира экипажа Машу Долину тоже. (Маша тоже теперь Герой Советского Союза). Раскова поставила меня штурманом звена. Командиром же стала Маша Долина, а стрелком-радистом – Ваня Ковровский. У нас экипаж был очень хороший. Начали тренироваться.
Осень подходила к концу. Мы ожидали назначения. Все уже были готовы, каждый день ездили на аэродром, собирались улетать на фронт. Мужчины говорили, что две девятки дойти до места назначения в один день не смогут, а мы в конце ноября вылетели двумя девятками, и все 18 самолетов вернулись на свой аэродром.
Назначение поступило на Калининский фронт. Мы находились около Арзамаса, где и застряли на аэродроме. Погода все время была плохой. Каждый день только снег сметали с самолетов. Летали мы без техников, экипажем. Девчонки сами справлялись: и воду сливали, и заправляли машины. Но намучились сильно.
8 декабря улетела первая эскадрилья и разместилась на аэродроме в Подмосковье, а у нас тогда не хватало людей, потому мы и остались на аэродроме в Лопатино. Когда улетела первая эскадрилья, Раскова осталась у нас и все вечера мы проводили вместе. Света не было. Мы собирались у печи, и Марина Михайловна рассказывала нам о своей жизни: как она училась, как попала в авиацию, сколько ей приходилось преодолевать трудностей на своем пути, говорила о своем перелете. В газетах не писали обо всем, что ей, на самом деле, пришлось испытать. Сам перелет был очень сложным: предстояло пролететь около 12 тысяч километров. Тогда средства обслуживания самолета были не такими хорошими, как теперь, поэтому перелет был трудным и долгим.
Марина Михайловна очень любила петь и часто просила нас исполнить ее любимую песенку, которая начиналась так:
«Вьется в ясной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза».
Она окончила музыкальную школу, потому хорошо играла на пианино.
Марина Михайловна рассказывала, как трудно ей было создать свою авиагруппу. Ей нужно было самостоятельно написать всем летчицам Советского Союза. В ВВС ей для этого предоставили стол, дали список летчиц и все.
Однажды зимой 1942 года с нами произошел интересный случай. Выпало много снега, а мы поехали в баню в деревню, которая находилась в семи километрах от нас. А там женщины узнали, что приезжает Марина Михайловна, собрались и, увидев нас, начали спрашивать, кто Раскова. Марина Михайловна указала на меня и долго не называла своего имени, а потом мы ее представили. Тогда ее попросили выступить на встрече с детьми. Она согласилась и рассказала им о своей работе. Раскова держалась просто и непринужденно, всегда была веселая.
Наш полк в это время перебрасывали на Сталинградский фронт, и 15 декабря Марина Михайловна улетела в Москву за получением нового назначения. Наша эскадрилья без Марины Михайловны прилетела в Сталинград. Первая же эскадрилья осталась под Москвой, а с ними и Раскова.
Я задержалась в Лопатино с Машей Долиной и еще одной летчицей, когда улетела наша эскадрилья, потому что нам пришлось 3 раза менять мотор.
27 декабря мы полетели в Разбойщину под Саратовом. Это был первый перелет, когда мы летели одни. Штурманское дело мне давалось легко. Я себя прекрасно чувствовала в воздухе.
Прилетели мы в Разбойщину поздно вечером. Посадили самолет и начали готовиться к перелету под Сталинград. На аэродроме было плохо: много людей и каждый день нам приказывали улетать. С этого аэродрома мы вылетели 28 числа, сели на аэродроме под Сталинградом. Эскадрилья расположилась в ожидании остальных, чтобы начать свою боевую работу. Там мы пробыли до 4-го числа. Нас поместили около озера Эльтон для прохождения высотных полетов. Эскадрилья перелетела, а мне пришлось остаться на этом аэродроме, потому что часть самолетов была неисправной.
7-го числа мы собрались улетать и пошли с Машей в столовую пообедать. Людей было много, мы ждали свободное место. И в этот момент один парень нам сказал, что Раскова разбилась. Мы стали ругать его за то, что он говорит чепуху, а потом нам сказали, что это правда. Раскова разбилась 4-го числа. Я не помню, что со мной было… Я плакала по дороге на аэродром. Если бы мама умерла, я бы так не плакала. Тогда я считала, что наш полк расформируют. Погода была плохой, но мы запустили мотор и полетели туда. Там никто ничего не знал. Потом приехал из политуправления полковник и устроил траурный митинг. Мы потеряли самого дорогого человека!
Вместо Расковой командиром эскадрильи была назначена Тимофеева. Мы продолжили работу по высотным полетам. Первая эскадрилья еще не прилетела. С Мариной Михайловной погиб штурман полка, капитан Хиль, которого все очень любили. Он был очень хороший человек, опытный и знающий штурман, за него все дрались и нам не отдавали его в полк, пока Раскова этого все же не добилась. Ему было 36-40 лет. Он делился с нами своими знаниями, смог привить нам любовь к штурманскому делу. Все и всё рассказывали ему только начистоту, никогда не лгали.
А вот как случилось так, что они разбились. Они перелетели из Лопатино. Их не выпускали 1-2-3-го числа, а 4-го они решили улететь. ОД не давало разрешение, но оперативный дежурный Москвы все же позволил им отбыть. В районе Саратова и Разбойщины стоял густой туман. Вылетела Раскова со звеном: Любой Губиной и Галей Ломановой. Было облачно, потому полет был очень сложным.
Правая сторона Волги была на возвышенности, а левая – низкая. Им показалось, что они летят со стороны левого берега и начали пробиваться сквозь облака. Раскова вела звено и летала прекрасно, но опыта ей не хватало. Когда начали пробивать облачность, они следили за землей, а когда увидели ее, то закричали «Земля!», вырвали машину из угла планирования и сели на фюзеляж. Машины разбились, а все сами остались живы. Марина Михайловна же врезалась в землю и погибла.
Девушки так рассказывали: они сели на фюзеляж, стоял густой туман. Они весь день не видели друг друга, хотя находились на расстоянии 150 метров друг от друга, и только на следующий день обнаружили, что приземлились вдвоем, а Расковой не было. Они думали, что она тоже села на фюзеляж, но поиски привели их к месту катастрофы. Они сообщили о случившемся в Саратов, откуда приехали и похоронили Раскову вместе с капитаном Хилем.
1 января прилетела и наша эскадрилья. Мы сидели на аэродроме в течение нескольких дней, а потом нас из дивизии направили в 6-й корпус генерал-майора Ушакова. Прилетели мы 26-го, а 28 января 1943 года начали боевую работу.
В первый день мы летали над тракторным заводом Сталинграда для уничтожения немецкой техники. Мы прилетели, когда немцев уже не было, кольцо сжималось. Летать над Сталинградом было трудно, потому что стояла плохая погода. Другим сложным обстоятельством было то, что мы бомбили по цели, располагающейся крайне близко к нашим людям, из-за чего могли попасть в своих же. Вот с этого момента мы вступили в настоящие боевые сражения. Метали бомбы мы очень успешно, делали по 5-6 боевых вылетов.
2 февраля окончились операции по уничтожению противника в Сталинграде. До 6 марта мы сидели на аэродроме и занимались боевой учебной подготовкой, проводили разбор полетов.
6 марта нас перебросили на Центральный фронт в районе Воронежа. Сначала мы сидели на аэродроме в Тамбове, а потом в Хохол-Тростянке. Там занимались маскировкой, готовили стоянки для самолетов. Так мы простояли 4 дня и нас срочно перебросили на Северо-Кавказский фронт. Здесь характер боевых действий отличался от тех, что были в Сталинграде: била зенитная артиллерия противника, находить цель было очень трудно, нас часто сбивали. Но в результате всех операций на Кубани наша часть в соединении заняла первое место.
2 июня 1943 года (об этом знают все ВВС) мы полетели девяткой. Тимофеева была старшей летчицей, нас сопровождали истребители. Подойдя к линии фронта, истребители ушли в облака, а мы остались сами по себе, но при этом шли божественным строем. После сбрасывания бомб на нас напали одиннадцать «мессершмиттов». Благодаря правильному строю мы успешно защитились.
Я вела левое звено и была его штурманом. Летели мы на высоте 800-900 метров. Я видела, что нас здорово стукнули и что перебито рулевое управление. Левой ведомой была Скобликова, и на ее самолет пошел в атаку истребитель. Я начала стрелять и дала две очереди по нему из пулемета, потом пустила прямо в нос ему ракету. «Мессершмитт» продолжал строчить по левой ведомой, но потом стал отходить. В это время я обнаружила, что у нас горит левый мотор, а затем вспыхнул и правый. Мы решили садиться, прыгать не хотели. Я приготовилась: сняла планшет, расстегнула парашют. Дым в кабине был сильный, рули были перебиты. В итоге мы сели на фюзеляж. Я открыла астролюк и приземлилась. Меня никак не получалось достать, но потом все же вытащили и меня.
В 200 метрах стоял санбат, но никто к нам не приехал, поэтому мы решили, что это немцы. Машина наша сгорела и начали рваться боеприпасы. В это время мы увидели немецкого разведчика и спрятались, но вскоре приехала машина и нас на ней привезли на аэродром. В этом бою ребята сбили 4 истребителя. У нас же подбили 4 самолета, а 5 вернулись домой. Один самолет, из которого вытек весь бензин, вообще с трудом сел, а один все же сгорел. Радости было очень много, потому что на сбитых самолетах все вернулись живыми и здоровыми, отделавшись лишь легким испугом. Нашим истребителям досталось за то, что они нас покинули. Погиб у нас только один стрелок-радист. Вот таким был один из наших вылетов.
С Северо-Кавказского фронта в июне 1943 года нас перебросили на Западный фронт под Калугу. Начались боевые действия по освобождению Ельни, Смоленска. Здесь было сложно ориентироваться: местность пестрая, трудно заходить на цель, но все же летели хорошо, без потерь. Только в августе мы потеряли один экипаж с командиром звена Машей Тимофеевой. С ней была и Маша Вожанова.
14 октября 1943 года у нас был боевой вылет южнее Смоленска. Летели девяткой, ведущим была майор Федутенко. На развороте некоторые вышли вперед, и наша девятка осталась последней без прикрытия. В самолете правого звена Губиной пробили мотор, поэтому ей пришлось идти на одном моторе, что очень трудно.
Нашей задачей было бить по артиллерии противника в районе Монастырщины. Задание было выполнено. А вот, что у нас еще случилось. Теоретически, если сбит командир звена, то выходит его заместитель. Все начали отставать. В это время напали четыре «мессершмитта». Бой был неравным. Сначала подожгли левого ведомого Иру Осадзе, но экипаж весь выпрыгнул с парашютами. Второй экипаж вела Аня Язовская. Первой же очередью убили ее и штурмана, а стрелок-радист выпрыгнул с парашютом. Любе Губиной перебили управление. Она со снижением вела самолет и приказала экипажу прыгать. Прыгнул стрелок-радист, а колпак не открылся. Она одной рукой начала помогать, но не получалось. Тогда она решила предпринять то, что не разрешалось: она сделала скольжение в сторону правящего мотора и струей воздуха штурман спасся, а Люба Губина погибла.
В итоге мы потеряли двух летчиков. Их похоронили под березой. В дальнейшем у нас почти не было потерь. Мы летали на освобождение Орши. Зимой 1943-1944 гг. полетов не было. Мы стали под Ельней. 22 июня 1944 года началось «Оршинское наступление». Утром совершили вылет.
Когда мы были на Сталинградском фронте, перед Тамбовом, к нам пришел новый командир полка – майор Марков. Сначала мы относились к нему с недоверием, но уже в Тамбове мы его полюбили и называли батей. Мы обращались к нему с самыми разнообразными вопросами, даже в отношении замужества. Он нас ругал за нарушение строя, а потому мы начали ходить строем лучше всех.
В первый вылет нас повел командир полка. Первую девятку вел он, а вторую – Федутенко. Я была заместителем в первой девятке. Сопротивление было небольшое. Тогда ранили штурмана полка, капитана Никитина. Мы его вначале тоже недолюбливали, а потом полюбили. Он обожал штурманское дело и говорил всегда: «Я живу, пока летаю». Его сильно ранили, но он все бомбы сбросил. Его спешно отправили в больницу, где он потом долго пролежал.
На второй вылет мы полетели с Клавой. На пересечении линии фронта в нас стукнули на высоте около 3 тысяч метров и попали в бензобак. Загорелся центральный бак и вся перегородка. Мы сбросили бомбы по цели и сразу вернулись в сторону своей территории, пошли со снижением, дотянули, сняли колпак. Я прыгнуть не могла: зацепилась за турель. Клава тоже наверху зацепилась за турель, а все уже было охвачено пламенем. И вот мы висим и думаем: неужели сгорим? С большими усилиями все-таки удалось вылезти. Я поняла, что я в струе, открыла парашют и увидела землю на расстоянии 100 метров. Было такое сильное сопротивление, что, когда я приземлилась, не могла открыть рот. Не представляю, как я вылезла. Приземлилась я около 600 метров от переднего края. Я не ориентировалась и не знала, где я. Пистолета у меня не было: я его потеряла. Руки были обожжены, нога перебита, лицо тоже обгорело. Я увидела красноармейца, но он испугался меня. Потом пришли на помощь. Меня взяли на руки. Клава тоже была вся черная, обгорелая, нога перебита. Кругом стреляли, рвались мины, но нас подводили ноги: мы не могли двигаться. Пришла двуколка, и нас увезли. На мне прогорел весь парашют, весь комбинезон и брюки. Мы были совсем чумазые. Очень уж все жгло, но я смеялась и разговаривала, чтобы не чувствовать боли, а у Клавы было угнетенное состояние.
Мы переночевали в санбате, полечились там. Через час нас отправили дальше, за 20 километров оттуда. Никто не знал, что с нами случилось. Мы просили отправлять нас не в госпиталь, а в часть. Нас послали в Смоленск. Привезли на У-2. В тот момент все сидели на КП в землянке в ожидании боевого вылета. Нас вытащили на носилках и отправили в санчасть. А ведь никто не видел нас после того, как мы загорелись и пошли на снижение. Летчик истребителя сказал, что наш самолет врезался в землю и перевернулся. Все считали, что мы погибли, уже даже готовился траурный митинг по случаю нашей гибели.
Два месяца мы находились в санчасти, где нас вылечили. Я долго ходила с палочкой. Первое время я была очень слаба, но занималась физкультурой. Через два месяца начала летать.
Активно шли боевые действия. Освободили Борисов, Оршу, Смоленск, мы получили звание Борисовского полка. За это время я сделала 35 вылетов до ранения, а в сумме – 62. Мы начали вылетать для освобождения городов: Рига, Мемель. Особенно памятен вылет на Либаву. Это был самый большой и крупный пункт немцев на Курляндском полуострове. У них было много истребителей, но никто из нас не был сбит.
Я вела первую девятку с Клавой Фомичевой. Мне присвоили в марте 1945 года звание капитана. Летали мы еще на города Пилькаллен, Гумбиннен. Закончила я свой боевой путь при освобождении Восточной Пруссии. Дальше я не летала: у меня было плохо с ушами, да и летать с кем-нибудь другим, кроме Клавы Фомичевой, к которой я привыкла, было трудно. А нарушение слуха было связано с тем, что в 6 лет в детском саду я сорвала вишни и засунула по косточке в каждое ухо. Одну косточку мне тут же вытащили, а другую не смогли. Пришлось меня везти в Ростов, где мне сделали операцию, повредив барабанную перепонку.
Я перешла на легкую бомбардировочную авиацию в корпус. В Японии мы не воевали, потому что, пока наши самолеты прилетели, война закончилась. Тут штурмовики летали с учебной целью на У-2. На Южном Сахалине трудно было летать, потому что везде были сопки. Эскадрилья у нас была хорошая: я единственная женщина, все остальные мужчины.
Мне нравится авиация, потому что самые сильные ощущения, которые можно получить, дает именно она. Как бы я ни чувствовала себя плохо перед полетом, но, как только я попадаю в воздух, начинаю чувствовать себя прекрасно. Кто летал, тот всегда будет думать об этом. Для меня сейчас нет ничего более интересного, чем авиация, за исключением литературы. Меня все время муж ругает: дома много работы, а я увлекаюсь литературой.
Я люблю фантастические книги Беляева. Из исторических мне нравятся книги о древнем Египте, особенно о его культуре. Я читала почти всех классиков: Толстого, Щедрина, Лермонтова, но больше всего люблю Тургенева. Я считаю, что среди всех писателей, он лучше всех описывает природу. Много читала также о самом Тургеневе, включая воспоминания Панаевой.
Я люблю музыку, но у меня не было времени ею заниматься, поэтому я плохо разбираюсь в ней, хоть она меня и интересует. Живопись я люблю, но у меня не хватает знаний, чтобы судить о ней. Очень нравится Айвазовский.
| Интервью: | Комиссия Минца, ИРИ РАН |
| Лит.обработка: | Н. Мигаль |
