Пащенко Иван Васильевич

– Ну что… когда родился, женился?..

– Да. Начинаю запись?

­– Родился 15 февраля 1922 года. Месторождения – Краснодарский край, Северный Кавказ Отрадненский район, село Пискуновка. После революции там коммуна образовалась. Там прошло мое детство...

Мама и отец мой, оба работали у помещика Рейберна, настоящего немца, из тех, что при Екатерине II на Кубань завезли...

Когда мне было лет пять, услышал гул за облаками и спрашиваю у взрослых: «Что это такое?» Мне говорят: «Это самолет – люди летают!» Мне, конечно же, сразу захотелось летать. Советская власть в то время уже крепко стояла на ногах. Шло развитие экономики и промышленности. На селе появились трактора, комбайны… то был 1932 год, мне тогда исполнилось десять лет. Отец работал кузнецом и очень уважал технику. От него это передалось мне. Как мог, я помогал ему в кузнице.

Потом мы всей семьей перебрались в Армавир. Там родилась моя младшая сестра Зоя. В городе был аэроклуб. Пошел туда записываться, но выяснилось, что у меня плоские стопы. Поставили обидный диагноз – «Летчиком тебе не быть». Но я всеми правдами и неправдами старался быть ближе к авиации: поступил в Таганрогский авиационный техникум при 31-м заводе. Меня зачислили на конструкторское отделение. Я любил математику, физику, химию… до сих пор знаю закон Архимеда, механику и прочее. При заводе был свой аэроклуб. Я решил попытать судьбу еще раз… и меня приняли!

– Как обманули медицинскую комиссию?

– Если сейчас анализировать, то понимаешь, что правительство правильно оценивало ситуацию, готовило страну к обороне. На повестке дня стоял вопрос готовности к войне. Это сейчас не принимают с плоскостопием, а тогда меня приняли. И я с радостью начал учиться. Первый полет совершил 12 апреля 1940 года на «кукурузнике» У-2.

Потом поступил в военное училище в Ворошиловграде, так тогда Луганск назывался. Сейчас туда опять вернулись нелюди: идут бои, горят дома, убивают детей и женщин… Убийство – это для них нормально. А мне это не нравится, и если бы смог, я бы туда пошел (воевать). Политики только болтают, а ведь армия в стране для того чтобы защищать народ.

По ногам меня тогда приняли – «Можешь ходить? Значит, и летать сможешь. Годен!» 3 июля я закончил училище на СБ, скоростном бомбардировщике. Но самолетов для нас не нашлось, и поэтому всех отправили в Краснодарское училище. Там вместо лейтенантов нам присвоили сержантов, – деньги и прочее стране приходилось экономить.

Немцы стояли под Москвой, взяли Крым. Помню, мы написали заявления, чтобы нас выбросили парашютным десантом в районе Керчи. Но председатель верховного совета Калинин прислал ответ: «Придет ваше время – и вы будете воевать». Теперь понимаю – нас держали в резерве, чтобы мы нормально выучились. И мы в свою очередь это делали очень хорошо. Аэродинамику, самолетовождение, штурманскую подготовку, бомбардировочную и стрелковую – все это я сдал на отлично.

В 42-м, когда под Сталинградом была разбита 6-я армия фельдмаршала Паулюса, нас перебазировали из Азербайджана в Гудермес, на Грозненский аэроузел. Там я переучился на Ил-2 с разрядом «отлично», и поэтому имел право выбрать любой фронт. Но меня направили на 3-й Украинский Фронт, которым с августа месяца был назначен командовать Толбухин.

Мы начали перелет отсюда, с Подмосковья. Из Киржача (Владимирская область) перелетели в Тулу. Там заправились горючим, пошли на Курск. Снова заправка, и перелет под Одессу. Вот с Одессы я начал воевать на Ил-2, и так до конца войны. Батинская переправа, Будапештская и Балатонская оборонительная операции… У меня есть записи в летной книжке, что за день делалось по четыре вылета. Мы тогда сорвали танковый контрудар немцев, за что получили благодарность командования.

Немцы сняли танки от англичан, с 2-го фронта. На нас направили 6-ю танковую армию СС. Говаривали, что тогда Гитлер заявил: «Я сдам Берлин, но утоплю Толбухина в Дунае!» Понятное дело, там же был их последний нефтеносный район. Сталин разрешил Толбухину отвести войска за Дунай, но тот возразил Сталину: «Не имею возможности, так как все переправы уничтожены. Ледоход пошел в феврале!" Это было где-то 6-11 февраля. В тех оборонительных боях мы эти танки били каждый день! Облака висели где-то на пятьдесят-сто метров от земли. Мы, в таких сложных метеоусловиях, прошли и атаковали кумулятивными противотанковыми бомбами. Они небольшие такие, размером с пол-литровую бутылку. После нашей атаки там, на земле люди прямо воодушевились: «Спасибо! Спасибо!» Какой гвалт начался по радио...

А один раз я там попал а переплет… Шли низко. Наши артиллерийские снаряды летят, и немцы бьют. Только я начал на «боевую» выводить… и тут подо мной какой-то крупный снаряд взорвался. Как я обратно до аэродрома долетел, и посадил – до сих пор не понятно. У меня тогда от осколков восемьдесят восемь дырок насчитали.

Слушай, то я тебе рассказываю? Тебе интересно?..

– Да, все в порядке. Давайте дальше.

– Знаешь, я тогда буквально рвался в бой. Не могу объяснить… морально и психологически мы все были готовы. Но я лично просто чувствовал нечто… нужно было давить их, в логове. Вот смотри, нормальная нагрузка Ила – 600 килограмм. А я брал девятьсот: снаружи под центроплан две по двести пятьдесят, да четыре «сотки» по бокам. Или, бывало, в люки уложат по сорок четыре ПТАБа. Получается – восемьдесят восемь здесь, и восемьдесят восемь – с другой стороны. Во время атаки створки плавно открываются, и получается, что они по ходу движения разлетаются на десять метров друг от друга со скоростью сто метров в секунду. А самолет идет предельно низко, метрах на двадцати пяти. И тут уж лишь бы деревья или какой дом не зацепить на такой-то высоте.

За те бои командование отправило на меня представление к Герою. И 14 августа мне присвоили звание Героя Советского Союза…

20 августа началась Ясско-Кишиневская операция. Помню, что в первый день мы нанесли удар по дальнобойной артиллерии на правом берегу Днестра, в районе Раскаецы (южнее Тирасполя 40 км). На второй день штурмовали позиции на горе Суворов, южнее Бендер. 21 числа немцы разобрались, что наш 3-й Украинский и 2-й Украинский фронты берут их группировку в Бессарабии в окружение, и нанесли контрудар 13-й танковой армией. Вот мы и били по этим танкам. А 22 числа мы работали по железной дороге. Нам поручили ветку от Бендер до переправ на реке Прут с категорическим приказом – «Не допустить выхода эшелонов». Мы, двенадцать самолетов, вся наша вторая эскадрилья, зашли на дорогу с тыла, от немцев. Один эшелон двигался в нашу сторону. Я сразу попал по паровозу двумя ракетами, – у нас под плоскостью висело восемь ракет. Две ракеты – и паровоз встал. Ну, начали его бить…

А я одну бомбу оставил, пожалел бросать – «Мало ли, еще будем идти дальше, и что-то попадется». Смотрю – а тут уже наши движутся. На танках и бронетранспортерах сидит пехота. Мы над ними на бреющем идем, качаем крыльями – они нам руками машут. Пыль, жара… А летали, кстати, в «кожанках» – на случай пожара, чтобы не обгореть, пока вылезаешь прыгать с парашютом…

Так вот, а я все с этой бомбой. Выскочили на станцию Бессарабка – а там все пути забиты. Два эшелона: один в нашу сторону, а другой – туда, к румынам на Прут. Мы уже БК растратили, остается только из пушек и пулеметов прочесать. Встали в круг. Пошла карусель: один самолет стреляет, другой входит в пикирование и прикрывает, чтобы истребители противника его не сбили. Последний заход – и надо уходить. Командир эскадрильи Крайков дает сбор. А у меня бомба эта висит. Куда ее девать? Высота двести метров. С такой высоты я не могу ее сбросить – подорвусь. Ребята уже встали на курс домой, и уходят. В общем, я горку сделал, набрал где-то шестьсот метров и на развороте бросил ее...

И тут как бухнет. Рвануло тринадцать эшелонов с боеприпасами. Все полетело. Меня перевернуло, я чуть в здание железнодорожное не врезался. Назад прилетел – а в самолете ни одной дырки. Меня тогда командир эскадрильи крепко отругал, этот Крайков. Но мне что, я ж молодой был, горячий. Так что все это нормально.

Воздушные стрелки

– Стрелок видел, как упала бомба? Он что-то сообщает о результатах атаки?

– Нет, ему не видно, там же плоскость. Но у нас фотоаппараты стояли в фюзеляже, и они снимали, как только бомбы оторвутся, падают и дальше… Ты не сомневайся, у меня снимки и документы по той станции есть. Во всяком случае, когда я в 1987 году на праздновании сорокалетия Ясско-Кишиневской операции встретился с «наземными», которые освобождали станцию, они мне рассказывали, что там было тринадцать эшелонов, и как все было разрушено. У меня есть официальное подтверждение. Туда же потом прибыли военно-восстановительные поезда. Они тоже зафиксировали разрушения.

– Вы встречались с истребителями противника?

– Над Молдавией нет. Там их не было, потому что немцы слишком быстро удирали. А мы их догоняли и били. До сих пор не могу забыть, как мы били эти эшелоны. А сколько этих эшелонов мы в Югославии уничтожили! Кстати, там тоже было 13 эшелонов – такое совпадение. С передовыми частями наступал заместитель командира полка. И после нашего удара он эту станцию видел, и подтвердил результат штурмовки.

После Ясско-Кишиневской операции наша 189-я дивизия участвовала в боях за освобождение Софии. А с софийского аэродрома нас уже нацеливали на Грецию. Уже и карты получили, склеили их, изучали район. Там же горы… Но Черчилль умный был мужчина. Этот хорошо соображал, опередил нас – высадился в Греции раньше. И немцы по железной дороге оттуда начали отводить войска.

7 ноября 1944 года мы из Софии полетели в Югославию и сели в Нише. С него стали бить отступающие немецкие колонны. К этому делу подключились американцы, они тоже наносили удары по колоннам. 7 ноября, праздничный день. Построение со знаменами, праздничный митинг. «На Берлин!», – митингуем. А в это время из-за гор вываливаются американские «рамы», самолеты «Лайтинг». И давай «чесать» аэродром. Ну, а тут же полк истребителей базировался. Тот же Колдунов и другие… они сразу же в кабины попрыгали, запустились, и на взлет. Пошел воздушный бой. Недолго думая, сбили семь американцев. Они сбили трех наших…

(Итого было сбито 5 «Лайтингов». Американцы сбили два Як-9. Мл. лейтенант Шипуля погиб, лейтенант Жестовский выпрыгнул с парашютом. Один «Як» попал под «дружеский огонь» зенитчиков. Его пилот, лейтенант Кривоногих спастись не смог. Прим. – С.С.)

– Кого сбили, помните?

– Нет, это другой полк, я их не знаю.

– А кто увидел, что это американцы?

– Колдунов говорил, что когда из атаки выходил, увидел на фюзеляже белую звезду. Увидел и по радио передал. Разобрались – своих бьем. Ну, а те ушли в Италию. Говорили, что кто-то из них за горами приземлился. Парашюты спускались. И еще рассказывали, что югославы этих летчиков раздели, – уж очень они были хорошо одеты.

Американцы, кстати сначала нашу колонну на автостраде «прошерстили». С этого все и началось. Это потом они выскочили на наш аэродром.

После Ниша мы выдвинулись в район Нови-Сада, город на левом берегу Дуная. Там возле устья Дравы шли жестокие бои за Батинский плацдарм.

Нам дали задание штурмовать дальнобойную артиллерию в тылу у немцев. Она била по понтонам переправы. Вот мы вылетели, дошли до цели, встали в круг, начали штурмовку. Первым делом надо от бомбы освободиться. Потом реактивными снарядами и из пушек бьешь. Под конец тем, что осталось – пушки и пулеметы. Сделали пять заходов, перестроились…

Смотрю – на командира эскадрильи, Лешу Крайкова (Неточность. Группу вел командир эскадрильи ГСС Шмелев Н.А. Прим. – С.С.) заходит Фокке-Вульф 190. Я среагировал, подвернулся, и сразу сбил его. И тут по мне как врежут! Полностью отбивает киль, руль поворота и правый стабилизатор, ранит стрелка. Тот вдобавок мне сообщает по СПУ: «Отказал пулемет».

И вот врезал он (ФВ-190) нам. Винт вращается – гироскопическим моментом меня потянуло в другую сторону. Мы влево шли, а тут потянуло вправо, и самолет на спину перевернулся. Дал ногу… и вот я то, что осталось, вот этим мизинцем, в перчатке, прибрал и удержал самолет. Уже нормально – голова вверху, ноги – в сторону земли. А этот привязался, снова меня атакует…

Я всегда переживаю, когда вспоминаю этот момент. И в душе, и в голове крепко сидит…

Ну и пошло дело. Мы над территорией противника. Тут дальнобойная артиллерия, которую мы только что обрабатывали, там войска идут. А меня разворотом со скольжением несет, и я пытаюсь как-то удержать самолет в горизонтальном положении. Хорошо еще, что он не загорелся. Кое-как вышел, смог удержать, но потерял высоту. Смотрю – впереди деревья в воде. Раньше лес был, а сейчас болото – Дунай разлился. Удерживать самолет больше не могу, высота теряется. И уже когда начал цеплять верхушки деревьев, я выключил двигатель. По деревьям прошел – вода, и все...

(Герой Советского Союза Шмелев Н.А. в книге «С малых высот» писал, что на боевое задание вылетело две восьмерки 707-го ШАП. Подробно указан состав восьмерки Шмелева: Орлов, Пащенко, Романцов, Сербиненко, Ивакин, Дорохов и Косачев. Прикрывала штурмовиков группа из двенадцати «лавочкиных» под командованием старшего лейтенанта Селиванова. После двадцатиминутной штурмовки «илы» начали отход от цели. На подходе к плацдарму на реке Драва была встречена крупная группа самолетов противника. Завязался воздушный бой, в котором были сбиты ведущий истребителей лейтенант Селиванов и И.В. Пащенко. Селиванов Иван Георгиевич, комэск 56 ИАП погиб 24.03.1945 в авиакатастрофе. Прим. – С.С.)

Не знаю, сколько прошло времени. Пришел в себя, чувствую – разбил голову об руль, ноги повредил. Начал открывать фонарь… у меня (летчика) он двигался взад-вперед, а у стрелка сбрасывался, потому что ему перегородки мешают. Пытаюсь открыть – фонарь не идет, заклинило намертво. Тут бронелист в семь миллиметров, а тут форточка. Ладно, я парашют сбросил – все равно никак. Туда-сюда поерзал – не могу вылезти. Решил в форточку. Голова, уши… руку просунул – в общем, вылез я оттуда. А Илюха, стрелок смог левой рукой откинуть фонарь в сторону. Смотрю – ему правую руку разнесло очередью из двадцатимиллиметровой пушки, комбинезон тлеет. Вытянул я его из кабины… а у меня была с собой аптечка и линейка для прокладки маршрута. Так я ее к разбитой руке приложил и бинтом перетянул. Все это делал на центроплане, потому что ниже вода была.

Понятно, что от самолета надо уходить. Шагнул вперед – и с головой ушел под воду. Вынырнул, ухватился за ствол пушки, залез назад. Прошел по плоскости, спустился – нормально, воды по пояс. Илью потянул, взвалил на себя – и давай удирать от самолета. В голове одна мыль – «Сейчас немцы прибудут сюда». В общем, я давай прямо по воде. А буреломы, громадные деревья лежат. Там где деревья, еще ничего. Илья за меня левой рукой держится, кое-как идем. Он бормочет еще, что лучше, мол, пристрелить его или бросить. Автомат на всякий случай у него забрал, на шее у меня висит, да пистолет сбоку… Вдали бой идет – слышно, и даже некоторые пули долетают…

Определил себе направление, куда мы должны двигаться. Где-то метров восемьсот прошли – дерево лежит, и я его не могу перейти. Значит, Илью надо где-то положить, а мне под деревом пролезть. Все это дело 20 ноября – не тепло, вода-то холодная. Ладно, сам пролез, потом и его как-то перетянул. В одном месте небольшая площадь, где-то в диаметре метров десять-пятнадцать суши. Снял с себя комбинезон. А он намокший, тяжелый… хороший комбинезон, демисезонный, с воротником цигейковым. Стрелка и автомат укутал в него. Решил костер разжечь. Отца, помню, мысленно поблагодарил. Когда на фронт отправляли, он подарил мне сделанную им зажигалку. Я сухие ветки, верхи поломал, свалил в кучу. Чиркнул зажигалкой – загорелось. Развел костер – подсохли немного. Потом слышу – по воде идут, шлепают. Взял автомат, за дерево лег. Шаги все ближе и ближе...

Оказалось, это дикие кабаны. Не стал в них стрелять, шум нам ни к чему. Потом ночь пришла. Неба не видно, звезд не видно, компаса у меня нету. В голове разбитой боль, тело все горит… В общем, оставил я Илью одного и пошел искать, как же нам выбраться из всего этого… Бродил, бродил. Ближе к рассвету слышу – лодка, веслами гребут тихо. Двое с оружием, девушка и парень. На немцев вроде не похожи…

Потом югославские партизаны рассказывали мне, что когда они увидели падающий самолет, то сразу отправились искать нас. Нашли пустой самолет, обе кабины в крови… Это была 8-я бригада Милана Корицы-Ковача, народного героя Югославии. У них в селе Бачка Моноштор располагался штаб. Нам, конечно, сразу же оказали помощь. Кто трусы, кто бинты… Ракия у них, типа нашей водки. Граненые стаканчики подают. Я, раз – шесть стаканов подряд хлопнул. Переоделись, тепло стало. Илью начали перевязывать… и тут я уснул.

Потом проснулся весь мокрый – употел. У них перина пуховая, да еще одеялом, и тоже с пуха, накрыли. Я встал, осмотрелся – тумбочка, на ней мой планшет с картой лежит, сапоги, чистые сухие портянки. Меня сразу услышали, подошли. А командир отряда пригласил меня покушать.

Фото на память с земляком зенитчиком. Пащенко - в кубанке земляка

– С югославами общались без переводчика?

– Ну, может быть, понимал не дословно, но, во всяком случае, разговаривал. Языки очень похожи. У них же и вера православная, как у нас.

Потом я им на своей карте показал, где находимся мы – это Бачка Моноштор, и где третья переправа через Дунай в районе Батино. И нас со стрелком перебросили туда. Илью отправили на подводе на нашу территорию, – все-таки его сильно потрепало. Ну, а я остался. Как узнал, что наши в Капустино стоят, и пошел туда пешком.

Иду по дороге. Навстречу потоком наши войска. И все меня приглашают – «Братушка, иди сюда, давай кушать!» Они все думали, что я партизан. Грязь, машины… я устал, как черт. Хорошо, меня подобрал один югослав. Дней через десять или двенадцать, добрался я в одно село. А там, среди других раненых мой стрелок лежит. Подошел к нему – тот так обрадовался, что я живой. Пол глиняный, соломы постелено. Все на ней лежат. А мой Илья еще переживает, что я тоже на пол лег.

Пришли врачи, оба молодые, один в чине капитана. Рядом раненый югославский партизан лежал, они его не берут. Потом вышла женщина, майор, забрала этого партизана в операционную. У них там три стола было, электричество с генератора. Потом забрали Илью. Я смотреть пошел. Дали мне халат, накидку. Они ему все то, что я перевязывал, срезали. Линейку, тряпки – все в ведро. Донышко от пули вытащили. А там, видать, фосфор был – он как загорится. Врач его тоже в ведро бросил. В общем, у меня от этой картины в глазах все поплыло, и я по стенке попятился, включил «заднюю скорость».

Пока я в себя приходил, из операционной принесли югослава. Но ранения легкие, не сильные… Перед ним граната взорвалась, и ему осколками посекло все. Кто-то из сестер принес вареную курицу и флягу водки. Ну, я плеснул ему немного, ножку от курицы оторвал. Он выпил, ножку погрыз. А потом стрелка принесли. Ему я тоже налил. Но Илье, похоже, давали наркоз, и его вырвало.

К вечеру нам дали машину, набили туда соломы и мы всех туда погрузили. Машина направилась в Белград, в армейский госпиталь. Там шустро всех разгрузили на носилки. Меня осмотрели дежурные врачи, накормили. Утром встал, пошел искать Илью. А он в другом корпусе лежит, после операции. Ему там все почистили, зашили... Уже потом я узнал, что Илью Добрынина, моего стрелка эвакопоездом увезли в Баку. Сначала я с ним переписывался, а потом потерял. Полк расформировали, номер части сменился. Может он и писал мне, но я до сих пор не могу найти его. Знаю только, что он жил Горьковской области.

(Добрынин Илья Архипович, 1924 года рождения. Ст. сержант 707 ШАП. Награжден медалью «За Отвагу». Прим. – С.С.)

В общем, я попрощался со всеми, поблагодарил и пошел пешком по дороге. По пути меня подобрал капитан-тыловик, угостил консервами и дал пачку патрон к автомату. Встретился нам югослав на ЗИС-5, «полуторке», просит бензина. Мы остановились, наш шофер заправил его. Потом в другом месте – опять он, и опять просит горючее. «Вот *ля, пройдоха!», – думаю.

Ну, когда к своим приехал, ребята увидели меня – в охапку, и давай бросать: «Иван – живой, вернулся домой!».

– А после него кто был стрелком?

– Следующим был Банников. Тот со мной три вылета сделал. На третьем вылете 8 марта 1945 года его ранило. Какой-то гад нам вдогонку влепил. Ему левую ногу разворотило. А мы в боевом порядке: один бьет, другой уже пикирует, третий за ним… вдруг он докладывает: «Меня ранило». Я его спрашиваю: «Выходить?» Тот отвечает: «Не надо. Потерплю». А я пустой уже, пикирую – танк в прицеле. Все хорошо, но нечем бить, все потратил...

Садились, когда уже стемнело. Справа железнодорожные насыпи, метра два высотой, слева – канал, шириной в четыре метра. Но ребята нас ждали и подсветили. Передо мной Денисенко садился, – у него самолет был тяжело разбит. Пока его сажали, я в воздухе болтался. Но ничего, оба сели нормально. Механик ко мне подходит – «Осторожно, там самолет!», – «Знаю. Давай спасать моего стрелка». Банникова забрал полковой врач, майор, и больше я его не видел.

Потом дали мне третьего – это был Тесалкин. Мы с ним после войны в Москве встречались.

Еще со мной летал наш врач Оскар Брудный, тот еще чудила. Привязался ко мне – «Возьми-возьми…» Когда Банникова ранили, он меня уговорил.

Под Будапештом обрабатывали колонну танков. Во время захода на цель слышу – поет! Я сначала даже не понял, что это он. А как я с перегрузками начал рвать, тот вроде затих. «Ну, – подумал, – тяжко с непривычки. Понятное дело». Потом на выходе из пикирования слышу, что он еще и из пулемета стрекочет. Вот дает, врач! Назад прилетели – господи, у него все лицо в крови. Я его спрашиваю: «Ты ранен что ли?», – «Нет, на перегрузках ремень оборвало…» А к нам уже, матерясь, комполка бежит – «Ты, *ля совсем дурак?» Скажу тебе, что этот врач еврей сделал в общей сложности 12 боевых вылетов. Я никогда не думал, как и за что награждают. А он знал и старался, чтобы его тоже наградили, и поэтому ко мне просился. И понимал, что меня и в полку, и в дивизии уважали – ведь я знал, как целиться и как убивать...

Штурмовиков было выпущено где-то под сорок две тысячи самолетов. Потом подсчитали – на каждом десятом вылете самолета погибал летчик, на каждом третьем – стрелок. Мы ж все время на переднем крае. Но бывало, и нелепо народ погибал. На нашем аэродроме Тассары как-то раз сел на живот бомбардировщик, и у него погнулись тросы, которые шли к пушкам. Они давай стрелять… Несколько человек убило-поранило.

– А как Вы сбили второго?

– Это было 1 января 1945 года. Мы отражали атаки немецких танков. Как я тебе уже говорил, даже записи есть, что мы тогда делали по четыре вылета за день. Зимний день короткий. Попробуй, сделай четыре вылета! Только сел – тебе сразу бензин заливают, бомбы укладывают. Тут же задание получаешь, маршрут прокладываешь, учитываешь барометрическое давление, компасное...

Я тогда с Марцевым летал. Листовки с ультиматумом таскали, выбрасывали на немцев. В люки, значит, листовки налаживают пачками, а сверху немного бомбочек, чтобы их разбудить для чтения листовок. Сели в Секешфехерваре… мы это дело сперва выговорить не могли, звали «СекеФеке». Но тут немцы прорвали оборону, и нам пришлось оттуда удирать – по аэродрому стрелять начали. Батальон аэродромного обслуживания заправляет самолеты горючим, вешает бомбы... Стрелки возле самолетов рассредоточены, в окопы им подают ящики с гранатами, автоматы, боеприпасы…

А снегопад прошел – взлететь не можем. Тогда с города девчонки из охраны пригоняют мадьяр, и те расчищают полосу. Немцы заметили толпу, начали стрелять. Один снаряд попадает прямо в кучу. Мы в подвале сидим, чай пьем, смотрим – девушку с батальона охраны ведут. А у нее рука оторвана…

Стрелкам нашим сказали так: «Немцев не трогать, если они прорвутся на аэродром. Они обязательно у самолетов будут сливать горючее. Когда вылезут – гранатой по ним! И чтоб вместе с самолетом! Потом прорываться в том направлении (в сторону Будапешта)».

На второй день 9 января мы все же оттуда удрали. А 10-го мне дали задание провести разведку. Взлетели звеном, плюс два истребителя прикрытия, – дали мне Ла-5-ых. Один из них вернулся, –двигатель у него забарахлил.

Прошли над лесом вдоль Балатона почти до самого Секешфехервара. Между Будой и возвышенностями развернулись. Секешфехервар видно, там уже 109-е крутятся. Передаю по радио, смотрю – на нас десять самолетов идут. Облачность низкая. Впереди меня Вася Поликарпов идет, в четыре самолета. А я левее, на фоне горы незаметен. И тут у меня из-под крыла «мессер» вылезает. Я на стрелка закричал: «Ты что там? Спишь? Он (мессер) наверняка же не один там, с ним прикрытие идет». «Давай, давай, – думаю, – сейчас я тебя». Хотел подойти к нему, дать ногу, но вижу, что мешаю стрелкам вести огонь. Принял другое решение: поставил самолет юзом и дал прямой наводкой. «Мессер» рядом, метров двести от меня. Я очередь дал – и он сразу встретил землю. На такой высоте ничего не успеешь – не выпрыгнуть, ничего. А тот истребитель, что прикрывал нас, еще двух сбил.

Тут как получилось?.. Истребитель по рации говорит: «Меня атакуют». А нам теперь не до него, впереди цель – немецкая колонна. У нас бомбы осколочные, с взрывателем замедленного действия. Говорю ему: «Отходи. Я буду бросать бомбы». Тот сообразил, прошел меня, потом развернулся и встал сзади у этой десятки. Мы с ними на встречных разошлись. Мне даже показалось, что фрица в кабине разглядел. Еще помахал ему крыльями. «Лавочкин» на них зашел – две штуки снял. Один сбили стрелки. И стрелок кричал, что на моих бомбах еще пара подорвалась. Так что получается, мы итого пять штук сбили.

Дело было в конце января, после освобождения Будапешта. На Дунае как раз лед тронулся, наш аэродром затопило…

– Вас один раз сбивали?

– Подбивали шесть раз. Один раз в Австрии садился на «вынужденную». Мне пробило маслобак, и на стекло, а потом в кабину на пол, потекло масло. Там уже Альпы начинаются, но я удачно посадил, на колеса. Вовремя заметил площадку, выпустил шасси и ровно сел. Ко мне подъехали, вытерли масло, заменили бак, переодели… и в баню. Назад вернулся, а они уже все меня считали «не вернувшимся с боевого задания». Тут я прилетаю. Ну, конечно рады все были встрече…

А потом 3 апреля сбили Петю Орлова… Мы тогда перегнали со Львова новые самолеты. Наверху доверяли мне. По штурманской подготовке у меня было отлично, ориентировался я хорошо. В Львове получали новые самолеты, собирали их, облетывали…

Перегнали партию самолетов. А 3 апреля, в районе станции Чаковец (Хорватия) он шел впереди меня, примерно на тридцать-сорок метров. И в него попадает снаряд из танка (?) Он загорелся, сразу самолет подвернул. Упал возле магистрали. Погиб и он, и стрелок.

– Сколько обычно Вас водило истребителей прикрытия?

– Обычно звено, и более. Если полком наносили удар, то конечно больше. Но обязательно не менее звена. Пара – редкий случай.

– Напоследок я хотел спросить вас про случай с пленными немцами…

– А-а, было дело. 28 августа 1944 года мы сели на полосу в поле, где была убрана пшеница. Я подрулил в тенек к акациям. И там балка, а по ней растет виноград. Смотрю – спелый. Ну, я увлекся, давай рвать. Ниже, ниже… и наткнулся на немцев: трое лежат, спят, а двое кушают арбуз. У них у всех автоматы, а у меня только пистолет. Я тогда тихо, задним ходом отвалил от них, и скорей к самолету. Позвал Тесалкина, и еще одного. Они взяли автоматы, и мы пошли.

Рассказал, что лежат и кушают, в курс дела ввел. Мы тихо подкрались к ним – «Хенде хох!» Те без вопросов – руки вверх. Автоматы у них забрал, и пинками погнал. Не дали людям арбуз докушать. Они из окружения вышли, уставшие, замученные, голодные – никакого сопротивления. Мы, конечно, в любом случае не стали бы убивать их.