Салий Петр Иванович

- Представьтесь, пожалуйста, как Вас зовут, когда Вы родились?

Меня зовут Петр Иванович Салий. Я родился 11 января 1921 года в Киевской области, в районном центре Оратов. Сейчас этот районный центр относится к Винницкой области.

- Расскажите о предвоенном времени, про 1939 и 1941 годы - как население воспринимало нормализацию отношений с Германией? Было ли ощущение надвигающейся войны, и что Вы чувствовали в этот период времени?

Я вам скажу вот что. Я призван был в армию в 1940-м году, и 1 мая принял присягу. На присяге командир полка, полковник Мясников, сказал такое, вот я цитирую вам: «Товарищи красноармейцы! Берегите винтовочку, она вам пригодится! Вы видите, как прет немец во Франции? Нам с ним воевать!». Вот так, это было сказано нам 1 мая 1940 года. Вот мы воспринимали именно так, что нам действительно придется воевать с ними. Потому я от себя скажу, что немцы наши противники и враги были всегда. Если взять и поднять историю, то мы знаем, какие с ними были отношения.

- Как Вы узнали о начале войны 22 июня 1941 года? При каких обстоятельствах это было?

22 июня 1941 года я помню, это был прекрасный солнечный день! Наше отделение Харьковского военного авиационного училища было дежурным по отряду. В наши обязанности входило навести идеальный порядок, что мы и сделали. Затем, как обычно, мы в праздничные и выходные дни надевали парадное обмундирование.

Вдруг последовала команда снять парадное обмундирование и одеть повседневное. Мы были очень удивлены, чем это объясняется, но мы заметили, что командование очень встревожено, да ещё и при оружии. До этого у них не было пистолетов, а тут вдруг они появились. Мы все были молодые люди, и не знали что к чему, но все же тень тревоги у нас появилась. После этого мы обратили внимание на аэродром – из наших окон было видно, как рассредоточиваются самолеты по аэродрому. Это уже подсказало нам, что что-то не ладно.

Ну а потом в 12 часов перед Домом командиров, в Рогани (прим. - поселок городского типа в Харьковской области) это было, нас построили, и мы выслушали выступление Вячеслава Михайловича Молотова. Он закончил свою речь словами: «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!» Это цитата.

Вот после этого началась суматоха. Нас начали водить вокруг училища с пулеметами, делали засады. Командование, надо сказать, еще тоже не очень опытное было в этих вопросах. Ну а потом все вошло в норму, мы стали заниматься ускоренным темпом, и нас быстро выпустили. И я вам должен сказать, что раньше выпускали младшими лейтенантами, а нас выпустили сержантами. Всех летчиков, штурманов, техников выпустили сержантами. Таков был приказ Тимошенко.

После этого нас быстро отправили в запасные полки. А в полках самолетов не было, и нас начали, как я уже сказал, футболить по разным запасным частям. И, наконец, мы остановились в городе Петровске Саратовской области, где базировался 15-й запасной авиаполк разведчиков.

Там было очень много личного состава – летчиков, штурманов, техников, а самолетов очень мало. Поэтому в этом полку был батальон переменного состава. Так случилось, что я сержант, а в этом батальоне не было старшины, вот меня и назначили старшиной там. Самолетов нет, летать не на чем, и нас посылают на хозяйственные работы, караулы и так далее. Нам надоело это, и мы, небольшая группа, а потом еще один человек присоединился к нам, решили ходить самостоятельно на аэродром и проситься летать вместо стрелка-радиста. Нам надо было привыкать к воздуху, потому что это очень важно. И вот действительно, знаете ли, нас заметили, мы начали летали, нас включили в экипажи. Мы стали летать, наконец, на самолетах.

Налет у меня, как и у всех остальных, был очень маленький - 36 часов. Это очень мало! Чтобы почувствовать себя свободно в воздухе надо, как минимум, 100 часов налетать.

Нас всех, в том числе, и меня, пересадили на новейший по тому времени самолет – Пе-2. Конечно, там все было очень и очень сложно. Радиооборудование, навигационное оборудование, все приборы пришлось, как говорится, изучать заново. Но как-то все это обошлось, и я взял и быстро вступил в строй.

И вот (дата какая интересная) 13 июня 1943 года нас - 8 экипажей, наконец, отправили на фронт, в Красный Холм. Мы не знали, а точнее, думали, что Красный Холм это где-то на Севере. Прибыли в Москву и выяснили, что Красный Холм - это Орловская область, возле узловой станции Волово. Это был полевой аэродром. Там базировался 99-й отдельный Гвардейский разведывательный авиаполк. Вот туда мы и прибыли (прим. – 99-й Гвардейский РАП 15-й ВА).

Я бы хотел вам рассказать несколько интересных эпизодов. Вы знаете, рассказывать о себе как-то не совсем корректно, потому что прошло много времени. Иногда в печати появляются такие рассказы, что уму непостижимо. Поэтому буду говорить только то, что я знаю. Без всяких, так сказать, прикрас и преувеличений.

У нас в полку был летчик Яковлев. Это молодой парень, ему было всего 20 лет. Он начал сразу воевать на новейших самолетах Пе-2 . И вот однажды, возвращаясь с задания, при подходе к линии фронта они встретились с немецкими истребителями (Мессершмитт-109). Завязался воздушный бой, в результате которого экипаж Яковлева сбил немецкий истребитель, но второй сбил их. Там получилось так, что самолет загорелся, а экипаж оказался невредим и выбросился на парашютах. Во время этого Яковлев получил травму - ударился о хвостовое оперение, и ему перебило ногу. Он спускался на одной ноге. Надо тут помнить, что скорость спуска парашютистов, в зависимости от веса, равна 5-6 метрам в секунду. И он приземлился на одной ноге, но во время приземления поломал себе вторую ногу. Конечно, он был в таком шоке!

Приземлился на нейтральной полосе. Нельзя было нашим войскам к нему подобраться, потому что немцы сильно обстреливали передний край. И Яковлев там был до темноты, а потом наши его нашли и отправили в госпиталь. Он молодой был и, несмотря на такие тяжелые увечья, стал быстро поправляться. И не дожидаясь окончательного излечения и не спрашивая разрешения у начальства госпиталя, он оттуда убегает на фронт. Приходит в наш полк и говорит командиру полка, гвардии подполковнику Н. Щенникову: «Товарищ подполковник, разрешите мне летать?!». Он ему отвечает: «На войне - как на войне. Хочешь летать? Пожалуйста!». Яковлев, конечно, сдал формально экзамены и начал летать. И прекрасно летал!

Однажды, это в Латвии произошло, там был у нас полевой аэродром южнее на 6 км. от города Нотры. Сейчас, к сожалению, не помню название этого хутора… Вообще, поверхность земли в прибалтийских странах состоит из отшлифованных валунов разной величины - от футбольного мяча и до метра целого. Это остатки прохождения здесь ледника. Местные жители их обходили стороной.

И вот как раз на посадочной полосе на каком-то расстоянии было два валуна величиной где-то полметра в диаметре. Этот Яковлев, он уже был лейтенантом тогда, всегда подходил к аэродрому на малой высоте, а надо подходить так: глиссада (прим. - траектория полета летательного аппарата, по которой он снижается, в том числе - непосредственно перед посадкой) планирования вот такая (показывает руками), затем при подходе где-то 150-200 метров выравнивает летчик и подходит к посадочной полосе. А Яковлев чтобы, так сказать, посадить и притереть самолет (как говорили в авиации, чтобы он «не шелохнулся и молоко не выплескалось»), так проходил низко и ударился обоими колесами об эти валуны.

В результате удара самолет делает капот и опрокидывается на спину. Летчика Яковлева и штурмана, лейтенанта Ускова, придавило бронеспинкой. Стрелка – радиста, старшего сержанта Кетлиса (фамилия такая), выбрасывает в хвост, а сорвавшийся с турели пулемет ШКАС (который давал 1800 выстрелов в минуту и 30 выстрелов в секунду) ударяет его в лицо наискось. Изуродовал полностью ему лицо. Я не знаю, кто он был по национальности, но был очень красивый молодой человек. Кончилось все тем, что летчика и штурмана так сильно придавило бронеспинкой, что они скончались прямо в самолете. А Кетлиса удалось извлечь и отправить в госпиталь. Он, в конечном итоге, поправился и возвратился в полк с таким широким шрамом на лице. Он продолжал воевать до конца войны. Вот такая была история.

Теперь я вам расскажу более интересный случай об одной девушке.

В нашем полку воевала Журкина (это девичья фамилия), звали ее Надежда Александровна (прим. - Надежда Александровна Журкина (Киек), 28 августа 1920, г. Туринск - 24 апреля 2002, г. Москва, воздушный стрелок – радист 99-го отдельного гвардейского разведывательного авиационного полка 15-й воздушной армии 2-го Прибалтийского фронта, одна из четырех женщин – полных кавалеров ордена Славы).

Она родилась в Сибири. Потом ее родители переехали с ней в Москву, и она считала себя москвичкой. Эта девочка была очень активная и инициативная. Достигнув определенного возраста, она поступила на курсы радистов, закончила их успешно. И когда началась война, то она добровольно пошла в армию, и ее как специалиста взяли в роту радиоразведки. Но она не была довольна этим и попросила, чтобы ее отправили в действующий полк. Просьбу ее удовлетворили и отправили в наш полк. Вот она единственная девушка была, воздушный стрелок – радист, которая соответствовала здоровью, знанию материальной части и другими качествам. Ее обязанности, как любого воздушного стрелка, это оборонять заднюю полусферу самолета и при этом поддерживать связь с разведывательными отделами армии или фронта, а также передавать немедленно на командный пункт, если что-то важное заметили.

Она стала летать, но когда приехали мы, а приехали мы туда, еще раз повторяю, 13 июня 1943 года, то в нашей группе был один очень интересный младший лейтенант – Волков Лев. Замечу, что он был еврей, но очень красивый, и никто не знал его национальность. А вы сами знаете, как немцы к евреям относились. Мы сами не знали его национальности, находясь в одном коллективе. Как летчик он летал отлично.

На войне тоже пробуждаются чувства, и вот между этим Волковым и Надей Журкиной начал завязываться роман. Представляете? И они так незаметно как-то, очень хорошо дружили. И этот роман продолжался до марта 1944 года.

В это время наш авиаполк базировался возле станции Изоча (прим. - Невельский район Псковской области). Вы знаете, что есть Ново-Сокольники, есть Великие Луки и есть Невель. Это треугольник, и вот в нем есть ж.д. станция Изоча.

Надя Журкина собралась лететь на боевое задание, а они с Волковым никогда не летали вместе в одном экипаже, надо отметить. Вдруг с борта самолета пришла телеграмма, что Наде стало плохо. Санитарная машина подъехала и извлекла Надю из самолета, иначе и не скажешь. А мы ходили все в меховых куртках и брюках, так что какое у нее было положение нам было незаметно. А она была беременная, оказывается, и когда ее отправили в лазарет, то через несколько часов она родила сына. Представляете?!

Но это еще не всё! Она побыла в лазарете 7 дней и по просьбе командира полка, под другим предлогом, посылается самолет Ли-2 в Москву, где живет ее мать. Надя улетает туда, побыла с ребенком всего месяц и возвращается опять в часть. И опять продолжает воевать до конца войны!

Она уже была награждена двумя орденами солдатской Славы, и за то, что она заслужила, командование представило ее к ордену 1-й степени. Вы знаете, что значит три ордена солдатской Славы?! Это почти Герой Советского Союза! Наше командование представило по заслугам, а на верху сочли иначе… И наградили ее орденом Красной Звезды. Так она получила этот орден, и была уволена после войны в звании старшины.

У нас после войны был организован Совет ветеранов, его возглавлял полковник Сервиянов. Этот Совет ветеранов находился в Москве. И вот этот полковник добился того, чтобы Наде Журкиной все же дали орден 1-й степени. Таким образом, она стала полным кавалером ордена солдатской Славы!

- Скажите, пожалуйста, она сейчас жива?

К сожалению, она уже умерла.

Этот же полковник Сервиянов добился, чтобы ее вывезли из Риги, где начались сами знаете какие события в 90-е годы, и устроили ее в пансионат ветеранов №17. Я с ней переписывался, и она писала, что там были удобные и хорошие условия для жизни. Но она сильно болела.

И еще что вам скажу. Она потом после войны вышла замуж за военного (с Волковым у них ничего не получилось), и их отправили на Дальний Восток. Они там пережили цунами на Курилах, и как-то смогли спастись.

У нее потом умер сын в 1986 году, потом муж. Вот такая ее судьба…

Это героическая женщина была, которая получила эти ордена за боевые заслуги!

Мы встречались с ней, она участвовала в художественной самодеятельности, прекрасно пела. Была очень активная и обаятельная в жизни женщина…

Она с 1920-го года рождения, а Волков - с 1923 года. Он был единственный в нашем полку, кто получил звание генерала. Преподавал в Московской академии. Я написал ему письмо, но вот уже три месяца прошло, а ответа нет. И уже наших ребят - гвардейцев почти не осталось, это тех, кого я знаю по Москве. Может быть, где-то на периферии есть еще… Мы встречались в Москве, в парке имени Горького и в школе в Одинцово.

- Петр Иванович, с каким настроением Вы шли на войну и с каким возвращались? Была ли всегда вера в Победу и в правоту своего дела?

Значит так, я что вам скажу. Я же в 1939-м году поступил в институт, но когда немцы напали на Польшу, то уже 17 сентября 1939-го года Красная армия перешла польскую границу. Нас всех, студентов 20-го и 21-го годов рождения, отчислили и направили домой в военкоматы. Но мне еще не было 19 лет, а тогда так призывали - с 19 лет.

Мне было скучно, и я приходил к нашему военкому, капитаном он был, и просил отправить меня, а он говорил мне: «Не имеем права, у вас еще возраст не подошел!». Но потом время шло, отец устроил меня преподавателем в глухом селе. Я преподавал историю, Конституцию и, кроме того, дали мне еще в классное руководство 4-й класс, потому что людей тогда не хватало. А, между прочим, я никогда не думал быть учителем. Никогда! Меня влекла военная служба, хотел быть моряком или летчиком.

Отвечаю теперь на ваш вопрос. Мы были комсомольцами, пламенными патриотами своей Родины! Я был очень хорошо физически развит, потому что занимался в специальной секции. У нас был прекрасный преподаватель, Виктор Иванович. И я считал, так наивно, что если приду в армию, то только ее укреплю! Вот так я думал! Я добивался, чтобы меня быстрее призвали в армию.

Когда началась финская война, то я хотел попасть туда. Пришел к военкому, а он и говорит (я цитирую его слова, они меня удивили): «Куда ты торопишься?! Ты еще заплатишь!». Вот так он мне сказал, этот капитан, и я удивился сильно. Мне не суждено было попасть на финский фронт, наша часть не была подготовлена.

- Вначале войны Красная армия отступала… Как к этому относились?

Конечно, мы все очень беспокоились. Но все равно, мы были уверены, что несмотря ни на что, Победа будет за нами! Мы знали немного историю и знали, что было татарское иго 240 лет, и знали, что французы в 1812 году заняли Москву, но победить Россию, победить Советский Союз невозможно! В этом мы были убеждены! И вот эта убежденность руководила нами…

Вот Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов сказал, что потеря Москвы – не потеря России. Он сдал город, но защитил Родину. Это была стратегия, а не просто телами заслонить! И он добил французов, и наши войска прошли парадом по Франции.

- Когда Вы узнали о контрнаступлении под Москвой, то какие чувства это у Вас вызвало?

Ну конечно, только чувство радости! Чувство уверенности в том, что начался новый период войны, и мы победим. Это была радость превеликая!

- Скажите, вот есть мнение, что на передовой никто не кричал: «За Родину! За Сталина!». Как Вы считаете, правда ли это?

Я вам скажу вот что. Если в нашем авиаполку этого не было, потому как нас просто вызывали и давали задание куда лететь, то на фронте в атаках может быть и было такое. Кричали такие призывы: «За Родину! За Сталина!». Но вот я смотрю публикации в газетах, там политрук с пистолетом в руках призывает, поэтому такое может быть. Потому что Сталин тогда был на самом высоком посту, мы верили в него, как в руководителя, который способен спасти страну! Хотя знаете… всякое было.

- Расскажите, пожалуйста, о своих командирах. Какими Вы их запомнили?

Они были разные. Раньше ведь брали в военные училища, в частности, в пехотные, юношей, которые закончили 7 классов. Там они учились 2 года и получали лейтенанта. И вот когда я прибыл в пехотное подразделение, то командиром роты был лейтенант Полятыкин.

Однажды, когда он рассказывал теорию стрельбы и выстрела, он неправильно это рассказывал и совсем в этом ничего не понимал. Я ему говорю: «Товарищ лейтенант, разрешите мне?». Я ведь закончил с хорошими оценками 10 класс и немножко это учил. И вот я рассказал им, как это действительно получается, то есть теорию выстрела. Лейтенант на меня обозлился страшно, и если бы он остался командиром роты, то не написал бы мне такой блестящей характеристики, которую написал мне заменивший его политрук.

С политруком я жил прекрасно. Это был Тимофеев, младший политрук. Он меня сделал своим помощником. Тогда помощник политрука носил 4 треугольника и красную звезду, нашитую на рукаве. И вот я немного побыл помощником. Потом прислали тех, кто имел опыт, и я стал командиром отделения, не проходя даже никаких курсов.

О самом политруке Тимофееве я был самого высокого мнения. Это был очень хороший человек! Причем находились такие (из городов), которые хотели его подкусить, потому что он не очень был подкован в теоретических вопросах. Он тогда говорил: «Хорошо ребята. Я завтра вам отвечу». И отвечал.

Командира полка я мало видел. Тогда такой короткий период был, когда майору присваивали полковника сразу. И наш командир полка так получил полковника. Я вам уже говорил, что он нам сказал на присяге про немцев. Я был о нем хорошего мнения.

- Какие разговоры ходили о генералах? Кого любили, а кого критиковали?

Чего-то определенного не слышал…Мы ведь молодые очень были. Мы радовались каждой победе наших войск на фронте! Очень радовались! О неудачах мы не разговаривали, потому что война есть война.

- На фронте были люди разных национальностей. Скажите, многонациональность на войне это хорошо или всё же минус?

Да, действительно. В нашем полку было больше русских, украинцев, белорусов, были из национальных меньшинств, но мало. Были евреи и даже один француз!

Многонациональность, конечно, на войне помогла, потому что война пожирала, извините за такое выражение, людские ресурсы. Надо было их пополнять, понимаете? Нельзя же было только русскими пополнять! Вот и брали всех, кто жил на территории Советского Союза.

Это была настоящая дружба! Никто никогда никого не упрекнул, что ты нацмен или что-то такое.

Мы были все вместе! У нас единая мысль была – победить врага! Только победа!

- На национальной почве были какие-то конфликты?

Исключено! Не было!

- Ваше участие в войне повлияло как-то на отношения с религией?

По этому поводу скажу следующее. Религия – это ценность человеческая. Её строили люди умные очень. Выдающийся французский философ Вольтер сказал, что если бы не было Бога, его надо было бы сотворить. Религия объединяла людей, дисциплинировала их. Понимаете? И когда в 1943 году были открыты храмы, нас это так удивило! Мы же были атеистами! И тут - храмы заработали! Очень нас это удивило. Но такое решение правительства было.

Мы оставались атеистами, но со временем, уже после того, как я вышел на пенсию, я понял, что надо уважать людей верующих, потому что они немножко добрее. Они немножко мягче.

Но здесь возникает вопрос: а как же немцы? Они ведь верили в Бога, у них на пряжках было написано: «С нами Бог», почему же они были такие жестокие?! Ну, видимо, у каждого правила есть исключения. Почему они такие были? Так мы же были атеистами, мы не верили, что Бог есть…Но мы победили. Здесь нет никакой логики!

Просто это надуманная религия, но очень строго построенная. Она напоминает научную теорию: взять вот праздники, песнопения, храмы – чем выше, тем ближе в Богу… Это привлекало людей, воспитывало в них лучшие чувства. Тогда, конечно, тоже были всякие бандиты, но в целом общество было подчинено влиянию религии.

Скажу вам честно, что я и сейчас остался атеистом, но уважаю людей верующих.

- Вам довелось участвовать в освобождении Прибалтики. Что Вас там удивило, это ведь фактически заграница была?

Я прошел и облетал почти всю Россию, прошел Белоруссию. Я видел разницу между жизнью в Прибалтике и у наших людей. Там много лесов, озер, хуторская система с множеством хозяйственных построек. Вся семья занимается у них сельским хозяйством. Фактически, они изолированы от внешнего мира. На зиму они уезжают в дом, это в Латвии так.

Если говорить честно, то уровень жизни у них был, конечно, выше нашего!

Перед вступлением в Латвию нас командир полка собрал и сказал: «Товарищи! Мы вступаем в другое государство, там жизнь была лучше. Но вы знаете, что мы строим социализм, заводы, промышленность…». Вот в подобном плане мы должны были беседовать. Особенно их страшила наша система колхозов, они нас об этом спрашивали, и меня лично тоже. Я отвечал, что у вас тут другая совсем система, колхозы трудно организовать. Потом вы знаете, Хрущев начал у них строить… это вызвало у людей там сопротивление, конечно.

- Каким для Вас был враг? Отношение к нему?

Это был самый страшный враг, который посягнул на нашу свободу, независимость. Самый страшный! Я до сих пор считаю немцев врагами!

Однажды я ехал в поезде в Киев, и там повстречал одного немца с такой роскошной бородой. С ним был наш переводчик. Я поинтересовался, кто он такой. Мне ответили, что он приезжал на конфетную фабрику. Между нами завязался разговор, через переводчика, конечно. В итоге я ему сказал, что вы, немцы, многое дали миру, но еще больше вы уничтожили! И что вы еще будете лезть на нас, но никогда не победите, никогда! Вот им даже этот их, забыл… Бисмарк завещал - никогда с Россией не воевать! Все равно не победите! Этот немец, конечно, очень кисло на это реагировал, но я просто выразил свое мнение.

- Вы разделяли образ врага на румын, итальянцев, тех же прибалтов? Или для Вас образ врага был един?

У нас был один пленный, румын. Ходил по аэродрому, выполнял разные работы, но мы даже на него внимания не обращали, не общались с ним.

Вел он себя весьма спокойно, никаких вражеских чувств не проявлял. Относились мы к нему нормально, не как к врагу, хотя он, наверное, тоже на нас пулеметы направлял.

- Вы слышали о власовцах, бандеровцах? Приходилось сталкиваться?

Да, я слышал о них, но лично сталкиваться не пришлось. Однако, когда мы на Брянском фронте освободили Орел, Мценск, то была ситуация, что мы заночевали у местных, нельзя было уехать. Познакомились с девушками, они нам и сказали, что до нас тут тоже были наши ребята…Кто такие? Оказалось, что власовцы эти, но лично с ними мы не сталкивались.

- Что для Вас было наиболее сложным в быту на войне? Сложнее было летом или зимой воевать?

Как в песне одной пелось, что мы – сыны батрацкие…Мы абсолютно не привыкли к роскоши. Нас воспитывали так, что каждый солдат, тем более, офицер, должны переносить трудности. И мы их переносили, и не замечали, хотя и жили в землянках, иногда – в трущобах. Но питание было налажено очень хорошо! Была усиленная фронтовая норма.

Да мы и не замечали никаких трудностей, мы же молодые были, по 22 года нам было! Более того, мы же были примером для рядовых! Вот так я скажу.

- На Ваш взгляд, чье вооружение, немецкое или советское, было в техническом плане сильнее?

Тут трудно так дать оценку… В 1943 году уже появились наши самолеты, которые немецким не уступали! А у них такие раньше уже были, например, Мессершмитт – 109. Это был по тем временам очень современный самолет. У нас тоже потом были Яки, ЛаГГи, но они позже были, а войну мы начинали на самолетах И-16, маленькие такие, их назвали «Ишаками». Потом все равно наша промышленность, когда запустилась в полную силу, стала выпускать самолеты, не уступающие немецким.

- Как Вы проводили минуты отдыха?

По-разному... Вот у нас в полку общий состав человек 300, а летного – всего 50, т.е. летчики, штурманы, стрелки, радисты. По тем временам летчики получали большие деньги, хотя потом они были обесценены. Я, например, будучи сержантом, получал 2 812 рублей. Это для меня были очень большие деньги! Многие, конечно, веселились, играли в преферанс.

У нас в полку была организована самодеятельность, руководил ею Дрейфус. Он был знаком с искусством. Они с Надей Журкиной даже исполняли некоторые фрагменты из опер.

Был у нас и хороший инструментальный ансамбль, там и труба была, и струнные. Была и танцевальная группа. Вам сейчас, конечно, сложно представить, но я там танцевал – плясал. Я пел, играл на гитаре, мандолине, балалайке. Вот так мы и проводили время.

- Как бы Вы охарактеризовали отношения между мужчинами и женщинами на войне?

Я вам уже рассказывая на эту тему. Еще больше скажу. У нас в разведполку было 12 девушек – дешифровщики, проявители, прочие фотоспециалисты. Молодые девушки, по 19 лет им было примерно. Так вот никто с ними ни в каких отношениях не был. Нам это не советовали, т.к. могло привести к нежелательным результатам.

- Как Вы полагаете, водка и спирт помогали на фронте или мешали?

Я не замечал, чтобы мешали. Летами мы все безотказно! Однажды мы все вместе что-то отмечали, и командир полка тоже, но он не напивался, он следил за порядком. Летчики выпивали, это не секрет, но перед вылетами – ни в коем случае нам не разрешали!

- Письма домой Вы писали? Была ли цензура?

Да, конечно. Однажды получил письмо от младшего брата, он 1925 года рождения. Писал из госпиталя, был ранен тяжело.

Цензура была, я в этом уверен, потому что мой товарищ, Алексей, дружил с девушкой, которая работала в цензуре. Так что была цезура, на войне это нужно.

- Вы были ранены?

Нет.

- Как относились к тем, кто побывал в плену?

По-разному, была сильная проверка. Некоторые возвращались к нам в полк. Вот вам характерный случай.

Был экипаж – Гатауллин Анвар, татарин, Хрусталев Паша, русский, Никулин Дима, уже Герой Советского Союза. Им надо было сфотографировать определенную площадь, а это значит – пройти ее четыре раза, выдержать курс, заданную высоту и скорость. Если один элемент будет нарушен, то задание не будет выполнено, это страшный минус.

Они на высоте 2 тысяч метров выполняли это задание. Высота эта – самая приятная для обстрела зенитной артиллерией и истребителями врага. Самолет-разведчик, выходя на курс для фотографирования, не имеет право ничего менять.

И вот, на четвертом заходе, наконец, их подбили. Самолет загорелся. Хрусталев ранен, унты горят. Старший лейтенант Никулин, Герой, ранен в грудь.

Что делать? Анвар Гатауллин принимает решение направить горящий самолет на скопившиеся немецкие войска. Но случилось непредвиденное – не долетая примерно 500-600 метров до земли, самолет взрывается. Летчика взрывом выбрасывает из кабины, но в это время он чем-то зацепился кольцом от парашюта. Парашют успел раскрыться, и он приземлился не на землю, а на дерево. Его немцы сняли, так он попал в плен.

А наши всему экипажу присвоили звание Героев, а Никулин и так уже был Герой. Но они не знали, что Гатауллин остался жив.

Вот после войны он прибыл в полк, проходил проверку органами СМЕРШ, очень тщательную, и все оказалось нормально. Он ничем себя не скомпрометировал. После войны он еще летал, был старшим лейтенантом, стал капитаном. В этом звании и служил.

Мы с ним много лет общались, переписывались. Лет пять уже, как его не стало (прим. – интервью 2010 года). Вот такой был случай.

Был вот еще наш земляк, Багрищев Иван Кириллович. Он был сбит над немецкой территорией, попал к партизанам на Брянщину, воевал там. Потом на самолете ПО-2 (на кукурузнике) его перебросили через линию фронта. Он тоже прошел проверку. Все, к кому обращались, дали ему положительную характеристику. Он еще служил в Советской армии, дослужился до полковника. Очень порядочный человек был. Его тоже нет уже…

А вообще, всех, кто был не то что в плену, а просто на оккупированной территории, всех после войны уволили в запас, за исключением тех, про кого я вам сказал. Всех уволили!

И даже летчик у меня был знакомый, старший лейтенант Назаренко, который не был в плену, но был сбит над территорией противника, его тоже уволили в запас. Хотя он вернулся, после войны летал, был орденом награжден.

Очень серьезно подходили к этим вопросам, с большим недоверием!

- Как Вы встретили День Победы, 9 мая 1945 года?

Это был самый-самый счастливый день! Наш полк тогда находился в Шауляе, это Литва. Жили в бараках немецких. И вот в 4 часа ночи, уже светало, вдруг врывается дежурный по полку и кричит: «Ребята, вставайте, война кончилась!». Такого подъема еще не было! Все одеяла, простыни наверх, повыскакивали со своим оружием и стали стрелять – салют Победы! Я тоже весь свой запас расстрелял! Да и все расстреляли! И даже зенитчики прожекторами небо светили, хотя оно уже и было светлое! Это был самый великий салют в честь Победы!

- На Ваш взгляд, какие фильмы о войне наиболее достоверны и правдивы?

Их много, но мне кажется, что «Живые и мертвые». Там особенно – комбриг Серпилин. Война есть война. Из писателей, мне кажется, наиболее правдив Некрасов. Он показал именно все сложности на войне, без приукрашивания. Иногда даже лопат не было, чтобы окопаться. А наш солдат выстоял, как и Сталинград, так в песне известной поется.

- Что Вы могли бы пожелать современной молодежи?

Я бы посоветовал ей брать пример у старшего поколения, именно в смысле патриотизма, доброты, потому что на фронте была доброта в самом высоком качестве между людьми!

Чтобы они не забывали тех, кто завоевал им жизнь! Мы далеки от совершенства, но мы свободны! Мы можем свободно говорить и жить! Они должны это понимать, ведь немцы хотели превратить нас в рабов, у нас не было бы ни духовности, ни культуры, ничего!

Спасибо Вам большое за Победу, долгих Вам лет жизни, держитесь! Спасибо Вам!