КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ
Родился в 1925 году в Саратовской области. В 1941 году поступил во 2-е Саратовское ШЛПО — школу летчиков первоначального обучения. Затем был направлен на спецкурсы пилотов в город Молотов, которые окончил в июле 1943 года в звании сержант. После их окончания назначен вторым пилотом гидросамолета «Каталина» в состав 118-го отдельного морского дальне-разведывательного авиационного полка Военно-Воздушных Сил Краснознаменного Северного флота (ВВС КСФ). В его составе выполнял воздушную разведку в прибрежной полосе Белого, Баренцева, Карского морей, сопровождал союзнические конвои, взаимодействовал с Беломорской флотилией. С начала 1944 года до окончания войны — инструктор, затем — старший инструктор (по обучению курсантов-летчиков боевому применению самолетов-штурмовиков ИЛ-2) 3-го Военно-морского авиационного училища ВВС ВМФ в городе Таганрог Ростовской области. В августе 1944 года участвовал в штурмовке позиций 2-го танкового корпуса СС в районе города Плоешти (Румыния), в составе 17-го штурмового авиационного полка (ШАП) 24-й штурмовой авиационной дивизии (ШАД). Сбил 1 самолет противника, был ранен и подбит. Всего в общей сложности участвовал в 15 воздушных боях (около 50 боевых вылетов). После войны продолжил службу в ВС СССР. В 1952-1953 годы принимал участие в боевых действиях против американских ВВС в Северной Корее, совершил около 40 боевых вылетов, сбил 2 лично и 4 в группе самолетов противника (2 победы не были подтверждены), 1 раз был сбит и легко ранен. После лечения в госпитале, будучи уже подполковником, командовал запасным авиаполком, занимаясь подготовкой корейских летчиков. Награды: 2 ордена Боевого Красного Знамени (в 1945 году за операцию в Румынии и в 1952 году за Корейскую войну), 2 медали «За боевые заслуги» (в 1943 году и за выслугу лет), медали «За оборону Советского Заполярья», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» В 1957 году в звании полковника был уволен из армии. Затем — на гражданской работе. Живет в Эстонии — в городе Маарду, с 2000 года по настоящее время — председатель городского Совета ветеранов Великой Отечественной войны.
ПРЕДВОЕННЫЕ ГОДЫ
В.З. Я, Зайцев Владимир Иванович, полковник морской авиации в отставке, участник двух войн - Великой Отечественной войны и войны в Корее (в 1952-1953 годах), в настоящее время — председатель Совета ветеранов города Маарду, родился в 1925 году в Саратовской области. Семья наша состояла из четырех человек: отца, матери, меня и моей сестры. Был, правда, у меня еще и брат, который умер в двухлетнем возрасте.
Но прежде, чем вспоминать свою довоенную жизнь, я для начала расскажу о моем отце — Иване Даниловиче Зайцеве. Он родился в 1898 году в семье хлебороба в Саратовской губернии. Их семья выращивала там урожай, в том числе — очень хорошие по тем временам сорта пшеницы. Говорили, что эта пшеница шла на экспорт и попадала на стол самого английского короля. Когда началась Первая мировая война, отца призвали в царскую армию и направили для прохождения службы в 135-й запасной полк. Но потом очень скоро после того, как его взяли в армию, пошла как раз революционная компания: стали проходить выступления против действующего строя и прочее-прочее. Так что непосредственно на фронт Первой мировой войны мой отец не попал. Затем по российским селам началось брожение крестьян под руководством приезжих рабочих. Они стали местным жителям разъяснять о целях и задачах своего приезда, начали им рассказывать о том, что пора в России брать власть в руки рабочих и крестьян. В общем, короче говоря, вели такую настоящую работу. После этого в селах стали собираться группы революционно настроенной молодежи, которые теперь уже плохо смотрели на кулацкие и прочие хозяйства. К ним и примкнул вернувшийся из армии отец. Вскоре их группа попала в отряд под руководством Чапаева. С этим отрядам Чапаева он и прошел по фронтам Гражданской войны. Сначала он был стрелком, потом — кавалеристом, после — артиллеристом. Последняя должность в отряде Чапаева была у него уже в штабе — он был конным разведчиком там. Отец кое-чего и очень много рассказывал мне про Чапаева. Говорил, что на первых порах Чапаев, хотя был храбрым и геройским, имел несколько таких, скажем прямо, авантюристических замашек. Но к ним постепенно приезжал командарм Фрунзе, который в те времена собирал бойцов отряда и говорил им о задачах, которые перед ними стоят, критиковал авантюристические замашки у Чапаева. Говорил: «Надо быть одинаковым со всеми рабочими!» Потом, через несколько лет, к ним прибыл Фурманов, после которого к ним попало очень много рабочей молодежи. После этого бойцы стали больше и лучше понимать то положение, в котором они находятся, у них стали проводить международные лекции, на которых рассказывали о международном рабочем классе и о нашем рабочем классе. Постепенно организовались у Чапаева войска. Так что о Чапаеве мой отец хорошо отзывался. У меня сохранилась общая большая фотография периода Гражданской войны, где Чапаев запечатлен в центре группы с повязкой вокруг лица (он был тогда после ранения), слева от него — комиссар Фурманов, в ногах лежит знаменитый Петька, а справа от него — мой отец, Иван Данилович Зайцев. После войны о Чапаеве мой отец написал короткие воспоминания, называются они - «Рядом с начдивом». Их я тебе хочу продемонстрировать (воспоминания написаны во времена советского застоя, поэтому некоторые идеологические штампы там присутствуют):
«Когда в 1918 году в Николаевском уезде вспыхнуло контрреволюционное восстание, многие из нашей деревни Литвинки ушли в отряд В.И.Чапаева. Это много повидавшие люди, а я против них совсем юный. Получил я кавалерийскую винтовку, клинок, наган, обвешался гранатами и иду по улице, ног под собой не чую. Очень любил наш командир Чапай смелость, решительность и инициативу. Перед боем с белочехами за город Пугачев подобрал Василий Иванович сто бородачей, чтоб больше на белых походили. Переоделись они и под командой И.К.Бубенца (Иван Константинович Бубенец, из бывших царских офицеров, командовал, ротой и полком в дивизии В.И.Чапаева. - Примечание И.В.) отправились в город. Подходит отряд к заставе. Бубенец представляется:
- Командир такой-то сотни, такого-то — полка... Где я могу видеть капитана Чечика? (командир чехов).
Пропустили. Подходят наши бойцы к центру города. В это время сигнал к атаке. Рассыпались ребята по улицам, шум, стрельба, взрывы со всех сторон. Да еще ночь, темь — глаз выколи. Ополоумели чехи, никак не поймут: «В городе Чапаев, и за городом Чапаев». Бросили все награбленное и побежали с криками: «Чапай! Чапай!» Километров на сто отступили.
…Я в это время воевал в конной разведке. Помню, какой отчаянный народ у Чапаева в отряде подобрался. И веселый. Придем, бывало, в село, сразу песни под саратовские гармошки, шутки... Смотришь — и бабы с мужиками на веселье подходят. А там и Чапаев с Фурмановым появятся. И сразу митинг. Очень любили мы слушать Василия Ивановича. Встанет, бывало, на крыльцо или на тачанку невысокий, ладный такой, ловкий, в знакомой всем нам папахе.
- Чапаев шутить не любит! Пока будете слушаться — и я вам товарищ. Нет дисциплины — на меня не обижайтесь, - говорил он.
В повседневной жизни Чапаев ничем не отличался от бойцов. Располагались мы обычно в одной комнате — разведчики и связисты, а в другой — штаб. Сварим, бывало, на ужин картошку или еще что-нибудь на скорую руку. Выйдет Чапаев, поужинает с нами, пошутит. А если ночь спокойная, то и песню споет.
Чапаевская дивизия сыграла решающую роль в освобождении Уфы, Самары, Уральска и ликвидации Уральского фронта, а потом была направлена на разгром армии Толстова. В ночь с 4 на 5 сентября 1919 года белоказаки неожиданно ворвались в станицу Лбищенскую, где располагался со своим штабом В.И.Чапаев. Эта ночь оказалась трагической. Погиб и наш любимый комдив. Но память о бесстрашном герое, замечательном человеке и военачальнике переживет века».
Ну вот так воевал мой отец. После окончания этих мировой и Гражданской войн, когда власть теперь перешла уже к народу, он попал в органы милиции. В этих органах милиции он, между прочим, проработал всю жизнь. Последняя его должность была — начальник районного отдела милиции. В звании майора, находясь на этом посту, он в 1982 году и умер.
Во время Великой Отечественной войны отец не воевал. Дело в том, что у него как у милицейского работника имелась бронь тогда. Но он, кстати говоря, за свою работу в органах был награжден орденом Ленина. Сестра потом этот орден к себе забрала. Во время войны, как рассказывал мне отец, они дневали и ночевали на железной дороге. Был, например, такой случай у него, что они, работники милиции, у злоумышленников захватили вагон табаку. Раньше курили ведь легкий табак. Вот он откуда-то с юга по железной дороге переправлялся. Эти, значит, злоумышленники хотели его распродать в военное время. И переправили в училище. Отец это дело пресек. Я помню, что за это дело в свое время отцу благодарность объявляли. Отец, вообще-то говоря, был старой гвардии человек. У него и орден Ленина был, и еще какие-то ордена. Сестра, как я уже сказал, все это забрала себе. Сейчас она на Украине, в городе Харькове живет. Она, конечно, старая сегодня уже, еле-еле ходит. Там, веришь ли, нет ли, первое время, когда началась вся эта заваруха и стали по квартирам и домам ходить эти молодчики, зашли и к ней. А у сестры есть дочь, а у дочери - племянница Кристина. И вот, когда эти молодчики пришли отбирать у сестры все ценное именем революции, одетые в масках, как раз зашли эти родственники-знакомые. Это спасло ее. Я говорю ей: «Не отпирай никому, пусть люди не заходят, сейчас время такое страшное».
Но я вернусь к тому, как же все-таки нам жилось перед войной. В основном мы жили в те годы в Саратовской области. В общем, короче говоря, по переводам отца из города в город по милицейским делам мы так и кочевали по Саратовской области. В последнее время проживали в городе Энгельсе. Мать наша не работала — была домохозяйкой. В материальном положении нам жилось нормально — все-таки отец в органах работал.
Вот сейчас многие политики и кто угодно, да все, говорят о сталинских репрессиях 30-х годов. Но я что-то особенного не припоминаю такого. Был, правда, помню, один такой момент, когда тучи нависли над отцовским начальником. Тогда его задержали на две или три недели, а потом отпустили. Больше репрессии нашей семьи никаким боком не коснулись. Знакомых, кого бы в те годы задерживали, я тоже не помню. Вообще, если вспоминать про Сталина, то отношение к нему как в нашей семье, так и среди окружающих, было отличное. Уже потом, когда во время войны я оказался на фронте, отношение там к нему было тоже хорошее и замечательное. Люди шли в бой с именем именно Сталина, его имя было неукоснительным во всех отношениях. Никаких разговоров о нем в плане чего-то порочного не велось и в помине.
Моя жизнь перед войной складывалась таким образом. Я сначала учился в школе, а потом, незадолго до нападения Германии на СССР, это было в 1941-м году, поступил в Саратовскую школу летчиков первоначального обучения. Между прочим, война не была для нас полной неожиданностью. Помнится, еще когда я не был в армии, с моим отцом случилось следующее. Приказали ему явиться на какое-то высшее общее собрание работников МВД. Он был тогда уже майором. И вот, значит, на собрание пригласили всех такого ранга и уровня начальников, как он. Так вот, им на этом собрании так объявили: «В связи с тем, что есть слухи о проникновении большого количества шпионов, диверсантов, нужно усилить как можно лучше службу на этих местах. Ведь идет масса грузов и прочего по железной дороге. Нужно ужесточить контроль проверки на этих участках! Видимо, надвигается какое-то событие». Вот такие шли в то время разговоры. Но никто в то же самое время не утверждал, что непосредственно война надвигается. Никто про такое не говорил. Говорили: надвигаются события. И отец когда приехал с этого собрания, то нам и сообщил: «Надвигается какое-то событие. Может, с Бессарабией на Украине или где-то еще произойдет какое-то изменение границы и прочее. Поэтому порох нужно держать сухим». Так что такой момент был.
Ну а потом я начал свою службу в армии — стал курсантом 2-го Саратовского ШЛПО — школы первоначального обучения летчиков. Кормили там нас нормально, шел процесс обучения. Почему я пошел в летное училище? В то время, знаешь, Ильюша, вокруг неба шел ажиотаж такой — все горели желанием быть летчиками. И был, кстати говоря, и среди как пионеров, так и комсомольцев лозунг такой: «Комсомолец, если ты хочешь познать жизнь, твое место — в воздухе, ты должен иметь крылья». Конечно, в летные училища очереди были. Не все прошли по здоровью. Но я прошел все комиссии и у меня началась после этого интенсивная учеба. Между прочим, перед этим я чуть было не угодил в железнодорожники. Дело в том, что в 1940 году по Саратовской и по Пензенской области ходил приказ министра: всех десятиклассников перевести для продолжения учебы в паровозостроительные и железнодорожные училища. Я с большим трудом от этого отбился. У меня ведь был уже на руках документ специальный. И так бы я, может быть, попал бы в ФЗО и катался бы по железной дороге, как все парни с наших мест.
ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА
В летном училище, в Саратовской школе подготовки летчиков первоначального обучения, нас и застало начало войны. К тому времени, когда это случилось, мы вовсю занимались изучением летного дела: учили и метеорологию, и теорию, и самолеты. И тут вдруг в одно прекрасное время нас всех собирают. Вышел комиссар училища и сказал: «Ребята! Тут, мол, такое дело. Конечно, это временное такое явление. Но что-то Германия нарушила нашу границу. В чем там на самом деле дело, сейчас разбираются. Но вы же сами понимаете, что мы немедленно их одолеем. Но что-то там серьезное случилось. Поэтому нам надо по-серьезному к этому делу относиться. Но паниковать не нужно! Не знаю, в чем там дело, но на ряде участков немцы почему-то перешли в наступление. Мы, наши войска, разбираемся с этим делом. Но мы их быстро, вы сами понимаете, одолеем!»
Вот так наши курсанты и узнали о начале Великой Отечественной войны. Мы, конечно, молодые совсем были, поэтому у нас, прямо скажу, какие-то наблюдались шапкозакидательские настроения. Мы только одно говорили: да как, мол, это так, что это они нам сделали, на каком это таком основании?
Но, как бы то ни было, продолжили свою учебу. И буквально начали через полгода летать самостоятельно. И я с 1941-го по 1942-й год налетал на самолете уже 15 часов. Потом на другом каком-то аэродроме, помню, мы произвели несколько полетов ночью. А потом, где-то в 1943-м году, нас разделили. Дело в том, что в училище существовала такая специфика: теорию проходят все вместе и это считается нормальным, а как начинается летная практика, так все идет по-другому. Ведь в училище получалось следующее: что одному для того, чтобы самостоятельно взлететь, нужно, скажем, было совершить один вылет, другому — пять или больше, а чтобы правильно сесть, еще больше. Каждый человек, как говориться, по-своему разнообразен — он интеллектуально осваивает летное дело. Так вот нас, будущих летчиков, кто быстро вылетел и быстро организовал посадку, стали постепенно дальше готовить: пошли у нас полеты по кругу. Из нас выделилось несколько групп. На тех, кто быстрее и удачнее осваивал летное дело, писали характеристики. После этого меня отправили на специальные курсы пилотов в город Молотов (нынешнюю Пермь). Там, на аэродроме спецкласса, мы еще раз прошли теорию, осмотрели самолет, нас несколько раз запускали в воздух, и уже буквально в июле 1943-го года выпустили в звании сержантов.
После этого я попал на Север — в 118-й Отдельный морской дальне-разведывательный Краснознаменный Киркенесский истребительный авиационный полк (ОМДРАККП), который базировался в мысе Губа Грязная — это в 17 километрах от города Мурманска. Назначили меня там вторым пилотом на летающую лодку «Каталина» - это был гидросамолет такой. Что я могу сказать об этой машине? Это был американского производства гидросамолет, который мог держаться в воздухе более 30 часов без заправки. Правда, скорость у него была небольшая — 300-350 километров в час. У него имелось два двигателя Alisson, а экипаж состоял из пяти человек: двух пилотов, штурмана, бортинженера и стрелка-радиста.
Надо тебе сначала, конечно, рассказать, что представлял из себя Север в те годы. Он в первую очередь играл очень важную роль в обеспечении регулярных поставок, которые шли к нам из других стран антигитлеровской коалиции по так называемому «ленд-лизу». Ведь морской путь через северные порты Советского Союза был самым коротким: он составлял примерно 1200 — 2000 миль. От Исландии до Мурманска конвои шли всего 14 суток. Это были и караваны транспортных судов, и танкеры, и другие конвои со всевозможными грузами и с боевой техникой. Их сопровождали корабли США и Англии — наших союзников по антигитлеровской коалиции. Вот так быстро это расстояние преодолевалось. В то же самое время доставка грузов по морским коммуникациям через Иран занимала до трех месяцев. Через Дальний Восток путь тоже был длинным: ведь северные коммуникации находились в пределах досягаемости надводных, подводных и воздушных сил немцев. Именно поэтому на Северный флот Ставка Верховного Главнокомандования и возложила на Северный флот такую ответственную задачу, как прикрытие конвоев нашей операционной зоны. К востоку от меридиана это составляло 20 градусов восточной долготы. К западу же находился район, в котором действовали англо-американские военно-морские силы. Конечно, между авиацией противника и подводными лодками и кораблями союзников завязывались ожесточенные бои. Ну об этом много написано, знаешь, в романе Валентина Пикуля «Реквием каравану PQ-17» и другой литературе.
Что мы делали на Севере как летчики? В основном, конечно, выполняли разведывательные полеты в интересах Северного флота, военно-воздушных сил того же Северного флота, а также в интересах всех действовавших в этих местах судов и прочего. Проводили разведку, что-то искали. И все это — в прибрежной полосе Белого, Баренцева, Карского морей Северного Ледовитого океана. Я уже сказал, что с Америки и с Англии через Атлантику шли караваны с боевой техникой по так называемому ленд-лизу от наших союзников. Их, естественно, атаковывали немецкие подводные лодки, а где можно было — и самолеты. И тогда эти караваны рассредотачивались и рассыпались. Суда, естественно, шли отдельно, многие из них тонули. Вот в таких условиях мы и летали. Я был вторым пилотом. А так как я имел второй разряд по плаванию, то в мои функции входило также еще и оказание помощи людям на воде. Ведь нам ставилась задача: наведение наших спасательных средств на места потерпевших аварию судов союзников и по возможности оказание им помощи. А ведь мы еще взаимодействовали с кораблями Беломорской военной флотилии, той самой, что обеспечивала арктические коммуникации на востоке нашей страны и безопасность плавания по Белому морю. Кроме того, флотилия, когда это требовала обстановка, осуществляла и обеспечивала большие войсковые переброски по внутренним морским коммуникациям. Работа с Беломорской флотилией была для нас напряженной еще и потому, что деятельность ее затруднялась сезонными осложнениями ледовой обстановки. Из-за этого замедлялся не только темп движения и проводки конвоев (к тому же, все ставилось в зависимость от числа и мощности ледоколов), но и возникали определенные трудности в борьбе с минами и авиацией противника. Только подводные лодки не могли действовать в условиях сплошного льда и поэтому подстерегали наши караваны на кромке ледяных полей. Таким образом, основная задача Беломорской флотилии состояла в следующем: охрана больших водных районов от подлодок противника, от мин и защита от немецкой авиации одиночных транспортов и конвоев. Вот в таких условиях мы и работали.
Я уже сказал, что в мои обязанности входило вылавливать потерпевших из воды и поднимать их в самолет. Делалось это так. Если волнение не превышало четырех баллов, мы садились в море в район катастрофы и находили то потерпевшее бедствие судно, которое нам было нужно. Я, конечно, одевался в спецкостюм, брал спасательные круги со специальными веревками из особо крепкого материала, которые были привязаны к борту самолета, и с их помощью втягивал потерпевших внутрь самолета. А иногда случалось такое, что, к примеру, разведка докладывала: там-то и там-то — большое количество людей на терпящем бедствие судне. Тогда мы брали с собой врача и подходили ближе к судну, где требовалась наша помощь, и делали все от себя зависящее, чтобы спасти жизни людей. Температура была обычно 2-3 градуса по Цельсию, поэтому выдержать в такой воде больше получаса было невозможно. За все время, пока мы такие задачи выполняли, я, наверное, 20 человекам оказал помощь. За это я получил свою первую медаль - «За боевые заслуги».
Вот так мы и воевали. Кроме того, как сейчас помню, мы производили ледовую разведку, и в целях исключения разлива весной рек, бомбили в их устьях скопления льда цабами — цементными авиабомбами.
Кстати говоря, на Севере с нами случился один любопытнейший эпизод. Мы тогда в интересах генерального штаба производили разведку. В то время к нам приходили данные, что немцы через север к нам забрасывают свои диверсионные группы: ведь если учитывать, что там было безлюдье, они, пользуясь этим, могли проникнуть на железные дороги и вообще выйти в наши горы. Так что мы облетывали эти районы. И вот, когда мы возвращались с очередного задания, чтобы обойти снежный заряд, ушли на 80 километров в сторону континента. Шли мы тогда на высоте, кстати говоря, 2000 метров. И вдруг штурман лейтенант М.Смирнов передает мне по СПУ (самолетно-переговорочному устройству): «Вижу внизу справа по курсу с удалением 1,5 километра к северу от высоты 143,5 метра (вершина сопки) кладбище самолетов, вроде бы Ю-88 или ХЕ-111». Мы всматриваемся вниз и видим: действительно, в некотором роде в шахматном порядке видны на земле шестнадцать самолетов. Судя по плоскостям и свастике на их стабилизаторах — фашистские бомбардировщики.
Мы сделали круг, облетели это скопление — да, это точно были самолеты. Командир доложил об этом в штаб. После мне говорит: так и так, мы получили указание сесть, если возможно, и разобраться, что там и к чему. Короче говоря, разведать все на месте. На наше счастье снега в то время как раз не было. Недалеко было озеро. Мы и приземлились на это самое озеро. И тут нашему взору представилась следующая картина. На площадке, площадь которой примерно около шести квадратных километров, совершили посадку шестнадцать немецких самолетов-бомбардировщиков Ю-88М. На их фюзеляжах были нарисованы зеленые тузы. Мы стали осматривать эти самолеты. Они оказались практически в полном порядке — только бензобаки были пустыми. Потом прошли какое-то расстояние и обнаружили скелеты в летной форме с документами и несколько трупов овчарок с пулевыми ранениями головы и груди. Посмотрели документы, вернулись на свой аэродром в Губу Грязную и обо всем обстоятельно доложили начальству. В район нашей находки была послана специальная комиссия. По документам она установила, что это — эскадрилья «Зеленый туз», которая в середине 1942 и в начале 1943 года в составе группы армий «Север» генерала Рихтгофена бомбила город Мурманск. Город, кстати говоря, до войны был почти полностью деревянным и весь сгорел. Немцы, правда, во время боев за эти места потеряли почти целую эскадру — около сотни самолетов. Так вот, это была та самая эскадрилья «Зеленый туз». Почему такое название — немцы любили малевать на своих самолетах всевозможные символы: бубновый туз, зеленый туз, червовый туз. Эта эскадрилья, как говорят военные источники, отличалась особенно разбойным характером. В первые дни войны они гонялись за отдельными машинами, животными, людьми, расстреливали их из пулеметов. Так что случилось с этой эскадрильей? Судя по найденным нами документам, полетным картам и дневникам, скорее всего, у ведущего испортился или авиагоризонт, или что-то еще, - возможно, что группа по компасу кое-что напутала. В общем, группа заблудилась, все перепутала и вместо запада махнула на восток. А в тундре все растягивается на тысячи и тысячи километров, и кругом — безлюдье. И вот, когда у них кончилось горючее, они попадали в тундре. У многих летчиков немецких были с собой взяты собаки. Они их использовали по такому назначению: если ты ранен, попал в пожар, в случае чего собака вытащит тебя из самолета. Но когда у этих немецких летчиков, видимо, закончилось питание и они начали друг с другом из-за еды драться, они, видимо, использовали собак по другому назначению, - вместо еды. Так была открыта еще одна страница войны, не известная ранее, - история эскадрильи «Зеленый туз».
Моя служба на Севере закончилась в конце 1943-го года. Мы продолжали выполнять свою работу, сопровождая союзнические конвои и поддерживая Беломорскую военную флотилию, как вдруг к нам приехал один летчик средних лет и вручил мне предписание. Он сказал: «Хватит вам этим делом заниматься, нужно летать на настоящих машинах». И так меня с двумя другими летчиками откомандировали в город Таганрог Ростовской области, в 3-е Военно-Морское авиационное училище (ВМАУ) для освоения самолета ИЛ-2. Это было училище, готовившее морских летчиков-штурмовиков по боевому применению самолетов ИЛ-2 (а потом и ИЛ-10), которые предназначались для уничтожения наземных и надводных объектов (ДЗОТов и ДОТов), а также артиллерийских батарей, танков, надводных и подводных кораблей и иных плавсредств, а также живой силы противника путем штурмовки с высот (1000 — 1500 метров), а иногда и с более низких высот непосредственно на поле боя. Раньше оно дислоцировалось где-то на юге, а после было передислоцировано в Таганрог. Вот я туда и прибыл, доложил, как положено.
Ну и нам поставили задачу. Поскольку мы к этому времени имели определенный налет на самолете УТ-2 и ПО-2, нам было приказано — в течение двух месяцев освоить самолет ИЛ-2. Начались интенсивные тренировки, все эти: взлет-расчет-посадка. Я почему-то все быстро схватывал. И что самое важное, что когда меня провезли, я отлично отстрелялся: и по конусам, и по мишеням, и по прочим объектам. Мишень, между прочим, ставилась большая. Потом — условные зиты, суда, корабли. По всему этому я отстрелялся замечательно. Все патроны у меня попадали в цель. А получалось все так почему? Потому что я с детства к этой стрельбе был приучен. В детстве-то ведь мне чем можно было заниматься? Я занимался только одним: увлекался плаванием и стрелял у отца в тире. Стрелял, конечно, из пистолета и прочего. И так навострился на этом деле, что впоследствии у меня все хорошо получалось с этим делом.
Всему этому как курсанты-летчики мы обучались на специальном полигоне, который был расположен на берегу Азовского моря в Ейском заливе. Полигон (я, впрочем, только что немножко сказал об этом, но... повторюсь) представлял из себя группу макетов всевозможных плавсредств, а также укреплений и подбитых танков, самолетов, автомашин и так далее. То есть, всего того, чем располагали фашисты и их союзники. Огонь велся настоящими боеприпасами, а также ЭРЭсами (реактивные снаряды), которые уже тогда усиленно внедрялись в наши войска. Естественно, шло активное обучение, как их, эти ЭРЭсы, применять. Училище имело два аэродрома, с которых мы вылетали на полигон.
В процессе обучения мы постепенно подошли к парашютным прыжкам. Прямо скажу, удовольствие было ниже среднего, но... это дело все равно надо было осваивать. Привезли нас, значит, на один из аэродромов училища. Названия его я сейчас не помню, но знаю, что это было в 15 километрах к северу от Таганрога. Построили в шеренгу строем фронта. И тут начальник ПДС (парашютно-десантной службы) училища майор Безлатный В. после короткого вступления дал указание инструктору ПДС старшему сержанту Киневу Л. произвести показательный прыжок с парашютом ПД-6 с самолета УИЛ-2. С высоты 800 метров этот инструктор Кинев отодвинул назад фонарь (а прыгал он из задней кабины) и покинул самолет. Начальник ПДС нам объясняет, что сейчас инструктор посчитает до 10-15 секунд и раскроет парашют. Но что это? Проходит 10, 20, 30 секунд, а парашют все не раскрывается никак. Инструктор тем временем стремительно приближается к земле. На аэродроме гнетущая тишина, все замерли. Инструктор падает на землю. Как сейчас помню, перед столкновением с землей он сильно болтал ногами. Быстро подъехала санитарная машина. Вместе с руководителями она быстро умчалась к месту падения парашютиста. С погибшего инструктора сняли парашют и подъехали к нам. На наших глазах переуложили парашют. После этого начальник ПДС нам сказал, что с инструктором что-то, видимо, произошло в воздухе, парашют тут ни при чем, - ведь у того инструктора было совершено 900 прыжков. Что же сделал этот майор? Он надел на себя парашют и произвел прыжок с той же высоты. Парашют раскрылся, он удачно приземлился. Но когда к нему прибежали наши ребята, он попросил закурить. Я заметил, что руки у него очень сильно дрожали, а папиросу он себе в рот сунул обратным концом. Еще показалось, что на голове седых волос у него прибавилось. Иначе поступить он не мог. Ну а примерно через полтора часа после этого начали и мы, преодолев свое шоковое состояние, делать парашютные прыжки.
Через два месяца, когда закончился процесс нашего обучения, меня оставили в училище инструктором по обучения курсантов-летчиков боевому применению штурмовиков ИЛ-2. В то время война, как говориться, набирала свои темпы, и нужны были летчики. Шла подготовка к крупной наступательной операции. Получалось ведь так у нас: если 1942-й год был переломным, то в 1943-м — 1944-м армия наша набирала мускулы — ей нужно было идти вперед. И в училище в связи с этим сделали такое нововведение: ввели двух инструкторов. Один инструктор был по пилотированию, а другой — по боевому применению. Я вот стал инструктором по боевому применению. Вот я и помогал нашим летчикам осваивать самолет ИЛ-2. А что такое был штурмовик ИЛ-2? Это был цельный механический одномоторный самолет. Двигатель у него был АМ-38, мощность его — 1300 лошадиных сил. Потом у самолетов наших стали с большей мощностью двигатели делать. Вооружен он был двумя пушками ШВАК, четырьмя крупнокалиберными пулеметами (сначала были 37-миллиметровые, потом ВЯ — Волково Ярцево). В конце войны появились у нас на самолетах и РС-ы — реактивные снаряды. Они были двух видов — РС-80 и РС-100.Эти реактивные снаряды подвешивались к крыльям наших самолетов по восемь штук. Нас специально, помню, приглашали на курсы и показывали, как ими пользоваться, и мы учились этому делу. Все это впоследствии и помогло нам разбить фашистского неприятеля. Так я и выполнял свою задачу: я должен был показать ученику, как стрелять по щитам, как заходить на цель, что такое взлет-расчет-посадка. И так у меня это все продолжалось и шло.
Между прочим, в период моей службы, а именно — в июне 1944-го года, в качестве инструктора, произошел случай, за который я даже отсидел на гауптвахте и за который я чуть было дорого не заплатил. Значит, дело обстояло таким образом. Я получил приказ доставить на полигон в район города Ейска начальника полигона капитана административно-технической службы Ивана Петровича Иванова и начал готовиться к вылету. В то время в Ейске находилось военно-морское авиационное училище имени Сталина, которое готовило военно-морских летчиков-истребителей. Училище это имело морской полигон, которым, кстати говоря, пользовались и мы. Он был где-то на той стороне Азовского моря. Подготовив свой двухштурвальный учебный самолет УИЛ-2 к вылету, мы запросили разрешение на взлет и вскоре после этого вылетели. Он, значит, сел во вторую кабину. Расстояние по прямой через Ейский залив (Азовское море) до полигона составляло не менее 40 километров. С учетом захода на посадку «по коробочке», то есть — четыре разворота, - не более 35 минут. Когда я набрал высоту 800 метров и развернулся над заливом под углом 45 градусов, вдруг почувствовал какой-то рывок. Но я как-то не придал этому значения и продолжил полет. Как я уже говорил, я находился в первой кабине самолета, а мой пассажир — во второй.
И тут вдруг внезапно нагрузка на правую педаль резко возросла, а ручку управления стало мне уже трудно удерживать на нейтральном положении. А у нас между собой СПУ (самолетно-переговорочное устройство) не работало – cвязь по радио осуществлялось только с КП руководителя полетов. Через какое-то время я спрашиваю: «Иван Петрович!» В ответ — тишина. Оглянувшись назад, я не поверил своим глазам: во второй кабине никого не было, а мой пассажир, зацепившись куполом парашюта за что-то в той самой кабине,болтался за самолетом с принижением в 5-10 метров. Что делать? Высота — 950 метров, внизу — плавни (мы уже летали вдоль береговой черты). В голове лихорадочно мелькает мысль: как освободить купол парашюта с пассажиром. Тогда я докладываю на КП обстановку по радио: что так, мол, и так. Мне руководитель полетов говорит: «Я вас не понял!» Я говорю: «У меня пропал пассажир». Молчание. Потом он мне так отвечает: «Ну что ж? Отправим в солнечный Магадан. Так что выкручивайся». Тогда я лихорадочно принимаю решение. И, набрав высоту 1500 метров, выполняю «полупетлю» - зависаю над ним, и, наконец, парашют отцепляется и мой пассажир начинает спускать вниз в плавни. Выполняя «иммельман», пикирую за пассажиром. Убедившись же в том, что он приземлился, я докладываю об этом на КП и возвращаюсь на свой аэродром. Затем совершаю посадку, докладываю обо всем руководителю полетов. При осмотре второй кабины моего самолета обнаружилось вдруг, что ручка триммеров немного погнулась, - видимо, за нее и зацепился купол парашюта. За «потерю пассажира» я отсидел трое суток на гауптвахте. Уже потом от главного инженера училища я услышал следующую версию случившегося: «При посадке в самолет капитан Иванов И.П. кольцом парашюта, видимо, зацепился за рукоятку триммеров и выдернул его перед тем, как сесть в кабине на парашют, не пристегнулся ремнями сидения и, в довершение всего, не закрыл фонарь кабины на замки». Так что же произошло с Ивановым? Я так понимаю это дело. При развороте над заливом под углом 40 градусов набегающий поток воздуха плюс толкающая сила винта, видимо, сорвали фонарь с направляющих, возникшая ротация вырвала его из кабины (этот момент я уловил как рывок), а услышать я его не мог, потому что СПУ разъединилось. Впрочем, сам Иванов говорил, что кричал во всю мощь. Уж я не знаю, что пережил в тот миг капитан Иванов (все это, знаешь, впрочем, продолжалось всего 20 минут), нам это неизвестно, но нижнее белье, как он мне сам об этом потом рассказывал по секрету, ему пришлось переодеть.
Несмотря на то, что фактически начиная с 1944 года я служил инструктором в военно-морском авиационном училище, мне довелось поучаствовать в боевых действиях в качестве летчика-штурмовика. Но обо всем — по порядку. Летом 1944 года назрела такая ситуация, что немцев мы почти со всей своей территории Советского Союза выгнали. Осталось провести последнюю крупную операцию против немцев — так называемый десятый сталинский удар нанести. Еще была не освобожденной нами юго-западная часть Румынии. Эту самую Румынию нам нужно было сбыть во что бы то ни стало. Что характерно: с этой страной было связано получение горючего. Поэтому Гитлер там сконцентрировал 16 танковых дивизий, установив их в три ряда. Наши танковые части делали три попытки прорвать их оборону, но все никак не получалось. Короче говоря, там проходило три линии обороны, танки были зарыты и прочее, и так далее. На последней линии обороны стояло шесть танковых дивизий 2-го корпуса СС. Это были танковые дивизии «Дас Райх», «Викинг», «Герман Геринг», «Великая Германия» и другие. Причем экипажи этих танковых дивизий имели два состава. Последним составом были те самые гитлерюгенды, которые оказывались самыми настоящими фанатами и дрались до последнего. Подбивали танки. Они выскакивали. В плен ни один из них не сдавался. Тогда еще две попытки сделали наши все это уничтожить. А потом просто жгли танки ихние. Часть танков их была, кстати говоря, оборудована клин клином. У них в то время в основном одни «Тигры» имелись на вооружении. Он тяжелее нашего был. Он его ударяет вбок и опрокидывает. И он ни стрелять, ничего не может. И так опрокидывал по шесть, по сколько угодно машин.
Так вот, в то самое время, это было в июле месяце 1944-го, там, на юге, где готовилось окружение немецко-румынских войск в районе Кишинева — Яссы, действовала 24-я штурмовая авиационная дивизия Черноморского флота. Вместе с другими частями Военно-Воздушных Сил она имела задачу: обеспечивать военные действия наших кораблей в районе румынского города Плоешти с целью уничтожения там живой силы противника и его плавсредств. Кроме того,выводила из строя нефтяные причалы и паркующиеся там суда. А когда образовалась эта ситуация с танками, командующий решил подобрать личный состав для 17-го штурмового авиационного полка, входившего в 24-ю дивизию, из тех летчиков, которые прекрасно владеют ЭРЭсами (реактивными снарядами). А с этим делом как? Лучше всего инструктор владеет. И вот, едва я перегнал очередную партию самолетов ИЛ-2 из Таганрога, мой экипаж (меня и моего стрелка) включили в состав этой группы. Но не я один, впрочем, был такой, - там нас была целая специальная группа. И мы выполняли боевые задания по штурмовке румынского города Плоешти. На нас повесили РС и мы жгли эти немецкие танки. Вот таким путем мы воевали. Это не в сказке даже сказать! Сверху грохот, снизу стреляют большие зенитки, малые зенитки, танки и прочее. Отбомбившись и отстрелявшись, мы в составе 12 самолетов возвращались домой (наш аэродром находился юго-западнее города Одесса). Хотя мы шли с прикрытием, истребители были высоко над нами. И тут вдруг я увидел четыре внезапно появившихся около нас немецких самолета МЕ-109. Два из них сразу атаковали нас, но огня почему-то не открывали, - видимо, экономили боезапас. Они сразу же ушли на второй круг. У нас, между прочим, тоже боезапас был израсходован — при штурмовке наземных целей. Единственным для нас спасением было максимальное снижение. И мы стали идти почти касаясь волн.
Во второй заход один из Мессершмидтов, заходя в хвост нашего самолета, резко сблизился с нами и... вдруг с левым креном исчез в волнах Черного моря. Оказалось, что мой стрелок Фарси Ганифанидов из-за того, что в его крупнокалиберном пулемете УБТ отстутствовали патроны, швырнул в него пачку листовок, - их нам давали для сбрасывания над территорией противника. Видимо, немецкий летчик, внезапно увидев веер белых бумаг — листовок, испуганно выполнил опасный маневр (крен или разворот) или на секунду выпустил штурвал. Это его и погубило. И что получилось? Руководитель группы этот самолет засчитал сбитым нами, за что мы потом были отмечены правительственными наградами.
Потом, после гибели этого немецкого экипажа, по нам еще стреляли. И на выходе все-таки попали. Как ударили и разбили стабилизатор! И мне осколком угодило в левую ногу. Это ранение нет-нет и сегодня дает о себе знать. Вот, Илья, такой случай у нас был. После того, как мы сожгли несколько этих танков, наши войска захватили этот город Плоешти, освободили Румынию, - это там действовали уже, значит, 2-й и 3-й Украинские фронта.
А у меня в память об этом событии сохранилась выписка из одного документа. Могу прочитать тебе его:
«Из карты боевых действий 17 ОАЭ Военно-морских сил авиации Черноморского Флота.
Настоящей справкой удостоверяется, что 17 августа 1944 года летчику-штурмовику старшему сержанту Зайцеву Владимиру Ивановичу на самолете ИЛ-2 nr-3152 при штурмовке позиции 2-го танкового корпуса СС в районе Черноводы — Чулница (Румыния) в авиасражении с немецкими истребителями удалось сбить немецкий самолет МЕ-Т 109 Ф. Сам штурмовик был подбит, но Зайцев В.И. дотянул до своего аэродрома, хотя был легко ранен.
Действиями группы Илов немецкие танки были сбиты со своих позиций и вынуждены отступить. Что позволило нашим войскам вклиниться там в немецкую оборону и захватить ряд важных объектов.
Командир соединения Илов полковник Ершов...»
Вскоре после того, как мы вернулись из Румынии, и война закончилась. Но не сразу. Как сейчас помню, в училище как раз шел очередной тогда набор. Мы с третьим курсом занимались. И вдруг ни с того ни с сего у нас всех курсантов выстраивают. Приезжает вице-адмирал Абанькин — он был в то время начальником военно-морских учебных заведений. Я в то время исполнял обязанности старшего инструктора. У меня в подчинении — младший инструктор. А в то время было так заведено,что в сухопутных авиационных училищах, в отличие от нас, моряков, выпускали летчиков сразу офицерами. А у нас — сержантами. Но главное-то была должность, а не звание. Я Абанькину и докладываю: «Старший инструктор старшина Зайцев!» (я уже к тому времени стал старшиной). А там у меня мои подчиненные офицеры стоят. И вице-адмирал спрашивает тогда этого начальника училища: «Как понять? Старший — он сержант, а у него подчиненный офицер». Тот тогда ему и говорит: «Дело в том, что военно-морские авиационные училища выпускали тогда сержантами летчиков». А у меня в то время на груди были уже медаль «За боевые заслуги» и орден Боевого Красного Знамени. Тогда этот вице-адмирал вызывает меня и говорит: «Давайте присвоим ему хотя бы капитана что ли?» И через неделю я получил сразу звание капитана, минуя и младшего лейтенанта, и лейтенанта, и старшего лейтенанта. Потом этот вице-адмирал заявил (война уже близилась к завершению, как я уже сказал): «Последний курс, пятый, больше пока не нужны. Но курсы набираются. Так что война кончается и из вас шестьдесят экипажей отправляем на войну с милитаристской Японией». Я, к сожалению, туда не попал. Но ребята, которые там побывали, рассказывали: их, оказывается, целый месяц гнали своим ходом.
СЛУЖБА В ЭСТОНИИ И ФИНЛЯНДИИ
После того, как наших курсантов отправили на Дальний Восток, меня по моей просьбе перевели в военно-морское авиационное училище, которое готовило летчиков-истребителей. Там, конечно, все молодые были. А я — капитан. Но я все прошел и быстренько-быстренько освоил. Но все равно у меня же опыт-то боев, в отличие от других, имелся. Поэтому я сдал все зачеты и прочее. И меня после этого отправили в город Новоград-Волынск. Там дислоцировалось авиационное училище. Вернее, даже не училище, а спецкурсы летчиков, где готовили людей для полетов в сложных метеоусловиях. Там было так заведено, что садишься на фонарь, одеваешь колпак и под колпаком летишь в сложных условиях. Вот так нас там и учили. Прошли мы все эти курсы, сдали экзамены. Со мной был случай, что я тогда, в последнее время учебы, чуть было не разбился: шасси отказало. Но хорошо, что хоть приземлились. У самолета все отвалилось. Но я соскочил с «бетонки» на поле. Скорость еще была — километров 30, наверное. Потом — 120-110, и меня закрутило. Но стало после все нормально. Признали впоследствии, что во всем этом я не был виноват. Просто техника свое отработала, - она не новая уже была.
Ну а потом получилось так, что в 1950 году я прибыл старшим летчиком в Эстонию — в город Таллин, на аэродром Лайде, который располагался на горе, - там, где сейчас находится район Ласнамяэ. Там расквартировывался 18-й истребительный авиационный полк. Туда я и попал. Людей в то время здесь жило мало. По распределению я был назначен старшим летчиком во 2-ю эскадрилью. Там мы и работали. Самолеты у нас стояли на вооружении ЯК-9-е. В основном мы летали ночью, обеспечивая прикрытие кораблей. Был, если знаешь, в то время 8-й Военно-Морской Флот такой. Вот к нему мы и относились. Наша авиация была ведь — Военно-Морского флота. Все воздушные границы на этом участке, воздушное, так сказать, небо, охраняла 90-я истребительная авиационная дивизия, в которую входил и наш 18-й полк. Кроме нашего туда входили 572-й полк, дислоцировавшийся на водопаде в Таллине, 2-й полк, стоявший в Пярну, и на острове, по-моему, стоял 400-й полк. Вот четыре полка было у этой отдельной истребительной авиационной дивизии. Так там мы и работали. Со временем присвоили мне звание майора.
Затем начала новая авиация появляться. Аэродром, на котором мы стояли, закрыли, а нас перевели в Эммари. Там создали новый аэродром. Но там располагался не только наш 18-й полк. Там стоял еще и 572-й полк. Кроме того, на новом месте организовали новый полк — 1720-й. И вот туда я как раз попал на должность заместителя командира эскадрильи. Поскольку постольку авиация стала у нас новая, мы переучивались. На этот раз — на самолетах УТИ ЯК-17. Когда мы эту свою учебу окончили, у нас уже были собраны самолеты, которые к нам эшелонами приходили в то время. Ну и так как мы прошли курс, то стали их облетывать.
Прошло какое-то время, и нам дана была команда: 1720-й полк будет передислоцирован в Финляндию, в город Поркала-Удд, на военно-морскую базу. В то время эта база была взята нашим правительством в аренду у Финляндии с каким-то там расчетом, связанным с Ленинградом. Там мы и стали работать в дальнейшем. Условия, конечно, для полетов и службы не самыми были хорошими. У нас по глупости, можно сказать, очень много хороших летчиков погибло. Вот вам примеры. Служил у нас такой Вустин. Он пилотировал ночью — где-то в 10 часов. Солнце было на границе моря. И вот, абсолютно на границе моря, он вдруг потерял ориентировку. Ну тогда не видно было ничего! В зеркало он смотрел на море. Так вот, вместо воздуха он на большой скорости врезался в соре. Там он один и погиб.
Потом погиб у нас штурман полка Сережка Смирнов. Я, наверное, единственный, кто знает истинную причину его гибели. Дело в том, что он сам был участником войны и хорошим пилотом. Но, несмотря на это, на его опыт, в авиации существовал, значит, такой порядок. А порядок этот был какой? Если ты пошел в отпуск, то по возвращении из отпуска тебя в полет не отпускают, - обязательно вместе с инструктором ты должен сделать полеты по кругу.
 |
Спросишь: почему? А мало ли за время отпуска какая-то метаморфоза с тобой могла произойти? И вот, когда он вернулся с отпуска, меня послали вместе с ним в качестве инструктора лететь. Он был старше меня немного. Мы с ним, короче говоря, взлетели, прошлись по кругу и прочее, ну и пошли в воздух. Потом начали пилотировать. Он — за штурвалом, я же сижу в задней кабине. Стали затем пикировать. Сделали вираж. И тут я вдруг вижу: у него сделалось что-то с рукой. И получилось так, что мы раз- и сорвали штопор. Я быстро схватил ручку на себя, выравнял и прочее. Спрашиваю его: «В чем дело?» Он говорит: «Сейчас, одну секунду». Взял — и справил руку. Потом он мне и отвечает: «Ради Бога, не говори никому». У него же травма руки выходила. Если бы про это узнали в полку, то его бы немедленно уволили из армии. А ему до пенсии оставалось еще сколько-то времени послужить. Вот он подравнял руку, и, значит, мы с ним сели. Я все думал: сказать, не сказать о травме его руки? Но решил, что все-таки не надо этого делать. И вот, в одном из полетов они вместе с другим авиатором летали, пилотировали... Ну дело-то это с травмой руки, конечно, тогда уж забылось. И вот, ему во время этих полетов в хвост зашел Васильев и никак с хвоста не выйдет. Ему это самолюбие задело: как это так? Он на ручку давит, начинает выходить и врезается в море. А причина мне понятная — рука вышла. Надо было, конечно, сказать о его травме. Как по нем жена убивалась! Третий муж, и тоже - летчик, - и погиб. А скажи я о нем, он жив бы остался. Вот так ведь бывает.
КОРЕЙСКАЯ ВОЙНА
Ну и отсюда, с Финляндии, Илья, добровольно-принудительно в 1952-м году я и попал в Корею. Разумеется, эта тема заслуживает большого и отдельного разговора. Несмотря на то, что по технике пилотирования мы мало в то время сделали налетов, командующий все равно нас вызвал и туда направил. У меня к тому времени в полку было больше всего налетов. Дело в том, что к нам стали приходить новые летчики, а так как у меня же инструкторские были, я с ними поднимался в небо: взлет-посадку разрешил, лечу, а потом вывожу все на летном листе. Числительные тем временем накручиваются у меня. Получали мы за все это, Илья, бешеные деньги. Такса была такая. Значит, за полет в простых условиях в облаках платили исходя из расчета - рубль в минуту, ночь в простых условиях — тоже рубль в минуту, а ночью в сложных условиях — три рубля в минуту. И так мы налетывали по 18, по 20 часов. Все это, конечно, уходило, - деньги я отсылал. Конечно, ехать в Корею на войну мне не особенно хотелось. Но командующий вызвал меня в начале 1952 года и отправил. С соседних 572-го полка отправили вместе со мной Васильева, а с 4-го — Семенова. Штаб Военно-Воздушных Сил 8-го Военно-Морского Флота в то время был в Таллине, а штаб 4-го Военно-Морского Флота — в Риге. Дело в том, что Балтика в то время была разделена на два флота. Не знаю, правда, по какой там причине. И вот нас троих вызвали и сказали нам: «Надо!» Решили: ну раз надо — так надо! Пока ехали мы к месту по железной дороге, никто не знал, куда там и чего. Нам не сразу же все рассказали. Мы тогда были холостяки. Несмотря на то, что мне было уже 27 лет, я не был официально женат: просто женихались да все это дело.
Приехали мы, значит, в Мукден, а это — китайская территория. Там в то время формировался 64-й корпус истребительной авиации. Ну и мы, когда прибыли, доложили, что так, мол, и так. Я не буду пересказывать причины Корейской войны, - все и так все знают. Все дело в том, что там, в Северной Корее, с конца 1950 года побывала 324-я истребительная авиационная дивизия под командованием трижды Героя Советского Союза Ивана Никитича Кожедуба, который набрал к себе всех самых лучших летчиков. И Сталин, послав сына своего на эту войну — Василия Иосифовича Сталина, сказал ему: «Пора их унять!» Ведь американцы к тому времени почти все разбомбили. Осталась только одна Корея и электростанция на реке Ялудзян. Они уже до такой наглости дошли, что бомбить стали по площадям: строем идут и бомбы бросают. Все смешали! Я не знаю, как бедные корейцы все это пережили. Через две недели — опять снова все повторяют. И якобы Сталин сам своего сына туда послал, - так в то время говорили. А Василий Иосифович был командующим. И Сталин ему сказал: «Собери всех толковых летчиков. Пора унять этих мерзавцев!» Не так давно показывали фильм про Кожедуба. Вот там есть и этот эпизод — с Корейской войной связанный. Значит, кончилась война, все там нормально. И тут его, как обычно, НКВД вызывает и говорит: «Быстро, в пять минут одеваться и вылет!» Он самолетом летит в Крым. А Сталин-то Василий Иосифович, оказывается, в Крыму тогда был. Он прилетает, а ему и говорят: «Десять минут, как Сталин улетел!» И он - с Крыма в Москву. Так вот, этот Кожедуб собрал у себя всех самых лучших летчиков. Так была организована 324-я истребительная авиационная дивизия. Командиром одного полка был Крамаренко Сережа, вторым же командовал Пепеляев. И вот, в одном из боев, когда наши русские в небо полетели, сбили 12 американских летающих крепостей. А у каждой такой летающей крепости — экипаж из 11 человек. Так вот, после этого свыше сотни парашютов стали падать с неба. Американцы поняли тогда: тут что-то не то. И месяц не летали. Потом стали перестраиваться, начали новейшие возможности свои использовать. А у нас же страна была бедная: 1950-й год, только война закончилась. Но надо было все равно как-то пробивать свое! Американцы лучших своих летчиков против нас в Корею притащили. Но мы все равно держали верх над ними. Короче говоря, первый этап войны, это — 1950-1951 годы, кончился результатом десять к одному. То есть, в десять раз больше мы сбили, чем они, самолетов.
Так вот, когда мы пришли в Корею, эти опытные летчики уходили. С нами оставили только Сашку Гесь. Такой он был разбитной парень. «Ну что, братцы? - сказал он нам и на меня посмотрел: - Ну что, посмотрим, как ты тут полетишь. Майор, смотрю?» А он был всего лишь старший лейтенант. Но он уже тогда трех американцев завалил. Мы первый раз в полет в Корее собирались. Нам все показали и рассказали. Мы посмотрели свой самолет. Нам говорят: «Вот сейчас мы взлетаем, собираемся. Значит, как только появится противник, на него таким-то ракурсом надо заходить, туда-сюда, ну и прочее все». Ну вроде все нам было понятно. Взлетели. Тревога. На нас летят американцы. А ты представь только себе: я в первый раз видел в воздухе эти Б-29-е. Это же был красавец самолет: серебристый, белый, 43 метра длины, у него четыре двигателя и четырехмоторные винты. И он — как раз под солнцем описывает огромные радужные круги. Короче говоря, идут как лебеди строем фронта. Мы забыли все эти наставления, которые нам давали, и не успели на это никак отреагировать. Только стрелять начали: ту-ту-ту. Короче говоря, расстреляли весь свой боезапас. А у нас на МИГ-15 пушки, значит, были НР-37 (там было 40 снарядов) и НР-23 (там было уже 80 снарядов на каждого). Так вот, все, мы не попали, снаряды пролетели мимо. А тут уже и время стало подходить к концу. Нам давалось 40 минут для полета туда-сюда. Приземлились мы и пошли на разбор полетов. Там мы получили жесточайший разнос. Нам говорят: «Что такое, вы что делаете? Вы что, пугать кого-то вздумали? Подходить надо не менее чем 200-300 метров. «Миг» берет 50 пробоин и ему ничего не будет. Вы разве не знаете, что у них пулеметы пристреляны только на 500 метров?» В общем, мы как-то побоялись по ним с близкого расстояния стрелять. А у них пулеметы действительно были пристреляны на 500 метров. А дальше уже точности не было никакой. А все ж таки нам, новичкам в Корее, стало страшно на них идти: кто ж, мол, стреляет под таким ракурсом?
В общем, короче говоря, на второй вылет со мной случилось то же самое, - ничего не получилось. На третий раз мне вроде подвезло. Попался «Мустанг» - Ф-80. Ну погнался я за ним. А он, раз видит, что такое дело, а он был слабее Б-29-го, то и бросился в залив. А нам, я говорю, это дело категорически запрещалось. Говорили: ближе пяти километров не подходить к заливу. Боялись, что собьют, а там — и американцы в плен схватят. Кстати говоря, я забыл тебе сказать, что на нас китайская была форма и китайские опознавательные знаки. Как сейчас помню, на мне были надеты еще и китайские красные сапоги из какого-то там своего материала. Боялись одевать нашу советскую форму. А то сказали бы: «Как это так — Россия здесь?» Все же секретно было. Поначалу, между прочим, хотели даже того, чтобы мы часть слов по-китайски и по-корейски знали. Даже китайский разговорник выдали. Но это было с теми ребятами, которые в Корее до нас воевали. Но выучить невозможно было. И нам тогда сказали: «Ладно!» Американцы-то, конечно, знали, что наши летчики в Корее воюют, но официально никто ничего не говорил. За Россией ведь была с самого начала охота. Американцы ведь воевали под эгидой ООН. Если бы мы официально стали там воевать, они бы закричали: «А-ааа, Россия вмешалась!» Это же был бы мировой скандал. Поэтому категорически запрещалось в своей форме летать. И над заливом находиться тоже. Я как погнался за тем «Мустангом», так мне передали быстро по радио: «Двадцать пятый, назад!»
В общем, по-настоящему мне повезло только на десятый заход: когда мы более менее во всем разобрались, подтянулись и тактику поняли. Там их вышло много, помню: одиннадцать Б-28-х и штук двадцать этих «Мустангов» - Ф-80. И вот мы их атаковали. Они летят строем: правым пеленгом или же левым пеленгом, а вокруг них — рой истребителей. Мне Гесь и говорит: «Ты если идешь, то прорывайся к ним прямо. Они ж не будут стрелять в своих по тебе! А ты проскочил туда, и все. Только не струхнись. Тут открыто можно хозяйничать».
Ведомым у нас тогда был Оськин. Он лучше меня летал. Потом он генералом стал. Мне не случайно его дали в качестве ведомого. Он толковым был летчиком. Просто командующий посмотрел на мои налеты и сказал: «Эх, майор. Ладно, чтоб тебя не убили с первого раза, мы дадим тебе толкового ведомого». И вот мы с этим Оськиным полетели. Он мне говорит: «Не дрейфь, - самое главное, что «миг» выдерживает до пятидесяти пробоин. На большой высоте керосин не горит. Воздуху мало, брызжет, но это не бензин, - он не горит». Прорываемся, значит, с ним сквозь строй. Уже не обращаем внимания: стреляют по нам, не стреляют, - это было уже не важно. А с ним, когда договаривались, он мне, значит, сказал: сначала заходи на один двигатель, потом — на другой, и смотри там по стабилизатору. Я выскакиваю и вдруг вижу: передо мной — махина. Размах крыльев у него — 43-50 метров. Думаю: как бы не столкнуться. И я в метрах 350-400 от него открываю огонь по двигателю. Обшивка разлетается вдребезги, мотор облизал огонь. Сплошное пламя! Я — по крылу, по плоскости. Плоскость переламывается и он начинает влево разворачиваться. Я думаю: дальше мне не попасть. Но потом пошел дым. Говорим: «Есть один!»
Затем уходим дальше. Смотрим: второй самолет летит. Мы подлетаем к этому второму. Оськин, значит, чуть от меня отстал. Я забираюсь наверх, выхожу боком и, идя боком, стреляю по его плоскости. А у них в этих плоскостях горючее, видимо, было. У нас же имелась целая серия бронебойно-зажигательных патронов, которыми мы по ним и стреляли. Я попал прямо по плоскости вдоль. И вдруг плоскость как вспыхнет всем этим огнем!!! Самолет загудел страшно. Второй самолет начал разворачиваться. Смотрю: у него крыло упало. Видимо, Оськин добил его в крыло. И вот, после того, как крыло упало, раздался колоссальный взрыв. Мама моя! Мой самолет аж качнуло и чем-то ударило по фюзеляжу. А я ж пристегнут все-таки был. Потом гляжу: что-то пролетело мимо меня. Я посмотрел и увидел следующее. Пролетело катапультное кресло с человеком (ну американцем, конечно), но — без головы. Видимо, взорвалось там у него. Нас аж качнуло. Я говорю: «Командир! Это второй». Он отвечает: «Ну что? Уходим». Короче говоря, мы два самолета тогда с этим Оськиным завалили. Пришли, сели. Геська нам и говорит: «Вот молодцы,ребята! Только так и надо работать».
Но это была наша такая работа именно что с бомбардировщиками. Потом американцы сообразили, как мы работаем, и прислали против нас свои «Сейбры». Самолет этот был таким же, как наш МИГ-15, но только в некоторых моментах даже лучше. К примеру, у него был, во-первых, автоматический прицел. Потом — у летчиков противоперегрузочный костюм (ППК) имелся. У нас ничего этого не было. И вдруг в одно прекрасное время они выпустили в воздух по истребителю. Как начали мы кувыркаться! И тут меня зацепило. Это было на высоте 11 тысяч метров. У меня оторвался стабилизатор, - самолет было никак не вывести. Страшно было, но я, тем не менее, где-то на высоте восьми тысячах метров катапультировался. А дело в том, что ты когда катапультируешься, идет поток со скоростью 900. Тебя сразу же буквально выбрасывает. Ты сидишь прижавшись к сиденью — иначе позвоночник сломает. И глаза, конечно, закрываешь. Потом уже очухаешься. Кстати говоря, когда выбрасываешься, но выбираешься с креслом ногами, - кресло как бы отталкиваешь. Потом парашют раскрывается. У нас парашюты марки «Ракета» были. Потом их, правда, подзаменили. Скорость — далековатая, вообще-то говоря. А ландшафт, на который я прыгал, был следующим, - плоскогорый город. И я как раз попал между горами и ничего не мог сделать. Процарапал себе обе голени. Но всеж-таки приземлился. А тот самолет, который меня сбил, как оказалось, парой шел. И я, пока спускался на парашюте, дал по нему очередь для острастки. Потом приземлился. У меня кровь вовсю идет. Сапоги уже слетели. И кровь, значит, хлыщет без конца. Я кое-как ноги себе перевязал. В это время как раз крестьянин ехал на осле. Он наблюдал за мной. Он меня посадил к себе и отвез к начальству. Меня определили в госпиталь, где я неделю пролежал.
Потом пришел срок присваивать очередное звание и мне дали подполковника. Тогда же мне командир корпуса и говорит: «Вот, как только подлечишься, и мы как раз тебя пошлем учить корейцев летать!» И меня, как только я вылечился, назначили командиром корейского полка. И я взял двух с собой парней толковых: Васильева и Семенова. И так мы до конца войны, до 1953 года, этих корейцев и готовили. И подготовили толковых ребят. Они сбивали. Я несколько раз поднимался в воздух, летал, но уже, правда, в бою не участвовал.
СЛУЖБА ПОСЛЕ КОРЕИ
После того, как окончилась Корейская война, с моей службой в армии получилась трагическая ситуация. Получилось это как? Значит, я пришел обратно в свою часть. Командир полка, Герой Советского Союза Климов Павел Дмитриевич, уходил в академию. А Ерин Иван Иванович погиб. Поэтому меня, пока нового командира готовили, хотели поставить на должность исполняющего обязанности командира полка. Я ведь был заместителем у Павла Дмитриевича Климова. К тому же, пришел с опытом войны и прочим. Своих ребят, Васильева и Семенова, взял к себе в полк. Работали мы хорошо. Керосину было полно. Летали отлично и прочее. Все стрельбы и подготовка летчиков у нас нормально проходили. В полку были летчики первого, второго и третьего классов. В общем, короче говоря, полк занимал первые места по всем показателям. И мне в связи с этим досрочно присвоили звание полковника. Главнокомандующим был генерал Авдеев. Когда-то мы были с ним однокашниками. Он приезжал туда-сюда. А министром обороны был небезвестный Георгий Константинович Жуков. И вдруг в одно прекрасное время к нам прислали инспекторов для того, чтобы проверять состояние. Возглавлял все это дело старший инспектор полковник Решетов. Проверили, признали все, в том числе стрельбы, ночные полеты и прочее, на отлично. До этого Решетов приходил и в другие полки, знакомился с уровнем подготовки и прочее. А был у нас один товарищ, летчик на командной должности, который по уши влюбился в одну эстонку. Звали ее Эльзе. Он должен был лететь. Ну его проверили, записали, как положено, в летной книжке. Он сказал: «Я как раз раньше полечу!» А это был как раз март месяц, на улице - пурга. Оперативный дежурный ему и сообщает: сейчас - нелетная погода! Он тогда и говорит: «Ну, может быть, как только изменится что, я на самолете проскочу?» Командир отвечает ему: «Ну жди. Оперативный дежурный на прямой связи. Не знаю. Пока улучшения нет». Ну он всеж-таки готовился к полету. И вдруг через некоторое время сказал: «Ну давай, вроде ветер пошел». А ветер был до 20 метров в секунду. А у нас по инструкции полетов почему-то было написано: положено — до 15-17 метров в секунду. Короче говоря, ему сказали: вот тебе отдушина, давай лети. Тогда он быстренько садится в самолет. И в это время, как только он полетел, пошел снежный заряд. Ну он поспешил немного, короче говоря. Теперь-то я представляю, почему. Запустил двигатель, начал взлетать и резко взмыл в небо, но... сорвался в левую сторону. Потом отлетел где-то 250-300 метров и ударился. Все: самолет разбился и отскочил.
А перед этим же у нас полет не разрешали. Я в это время как раз дежурил тогда. Командир тогда как раз мне и сказал: «Ты его выпусти. Он — летчик первого класса. С ним ничего не будет». А старший инспектор, который нас проверял, был бывшим пилотом у Жукова. Ну он сразу заявляет: ЧП!!! Командир мне говорит: «Мы тебе сделаем, чтоб все нормально было. Только ты не говори, что я разрешил полет... а то у меня академия в кармане». Буквально через полчаса прилетел Авдеев. Тот — туда-сюда, докладывает. Авдеев мне и говорит: «Ладно, мы все сделаем, чтоб нормально было». Потом метеобюлютень принесли, стали смотреть. И вдруг инструктор говорит: «15-20 метров секунду. А по инструкции положено 15-17. У вас нарушение! Кто выпускал? Судить!!!» Потом министру обороны Жукову доложили. Ему говорят: «Он же кореец и прочее». «Гнать из армии!!!» - тот закричал. Вот такая петрушка со мной получилось.
А ведь мне незадолго до этого полковника присвоили. Но никто не мог сказать, чтобы меня из приказа о присвоении воинских званий вычеркнули. Ведь сам Жуков это дело подписал. Ты что, Жукову станешь об этом что ли говорить?! Но меня все же за нарушении инструкции с армии выперли. Я получал год за звание. Мне не хватило двух лет, чтобы получать за выслугу лет военную пенсию, со всеми льготами и преимуществами. Хотя Авдеев говорил: «Я все сделаю! Ты будешь получать». Сколько они меня тащили-тащили. А ведь незадолго до этого они предлагали мне должность заместителя командира дивизии, которая дислоцировалась где-то на востоке. Я ответил: не-ет. А тот летчик погиб. Он, видимо, поспешил, резко дернул ручку... А когда резко рванешь ручку, самолет начинает вращаться. Вот по этой причине он и погиб.
ПОПЫТКА УГОНА САМОЛЕТА
В 1956 году, незадолго до того, как меня уволили из армии, в нашей части произошла попытка угона самолета, чему я был свидетелем. Об этом мне и хотелось бы поподробнее рассказать. Это случилось 15-го сентября. Это был обычный день в жизни нашего полка. То есть, с утра — подготовка к полетам. План проведения их был еще накануне вчерашнего дня разработан и согласован со всем летно-техническим составом. Отлетали без всяких происшествий. После же разбора полетов летный состав отправился на отдых, ну а руководящий состав, а это — командир полка, его заместитель, начальник штаба и командир эскадрильи, пошли на совещание. Там рассматривали вопрос о подготовке полка к осенне-зимнему периоду.
Так как в этот день я был назначен старшим дежурным по полку, то занялся подготовкой З-й истребительной авиаэскадрильи (ИАЭ) к дежурству. Подготовка эта проходила следующим образом. Из состава выделялась на сутки дежурная пара МИГов для охраны воздушных границ с летным составом, а также дежурного по части и дежурного по стоянке части. Кроме того, назначались караульные на посты и дневальные в казармы. Я выслушал доклад командира дежурной эскадрильи о расстановке личного состава по своим местам и провел инструктаж дежурной пары истребителей МИГ-15 (ну рассказал им о задачах дежурства). Потом зашел в комнату оперативного дежурного авиаполка. Там я связался с ОД штаба дивизии, доложил о прошедшем дне, рассказал о задачах полка назавтра. После этого сел в кабинете, лег на диван и задремал. И вдруг в 21 час и сколько то минут проснулся от внезапного рева двигателя МИГ-15 (аэродром, кстати говоря, располагался в 50 метрах всего от штаба полка). Я вскочил тут же, открыл дверь ОД полка (ОД был расположен в комнате напротив моего кабинета) и начал выяснять: мол, в чем же тут дело? Дежурный только пожал плечами — он был не в курсе. Тогда я связался с ОД дивизии и ОД ВВС флота. Но они, как и дежурный, тоже ничего не знали.
Я выбежал из штаба на аэродром. Слышу шум двигателя самолета, выруливающего из кармана на ВВП для взлета. Я добегаю до СКП. Там, осветив прожектором ВВП, мы стали свидетелями такой картины. Значит, выруливающий МИГ-15 разворачивается для взлета, а слева вдоль ВВП на огромной скорости мчится наш тягач. Опередив метров на 100 взлетающий самолет, он становится поперек взлетной полосы. Из кабины выскакивает командир дежурной пары (им оказался командир 3-й истребительной авиаэскадрильи капитан Иванцов) падает на полосу и откатывается в сторону. Взлетающий самолет МИГ-15 задевает колесами (шасси) за кабину тягача, затем левой плоскостью — за кузов, после чего сваливается на землю и разворачивается на 90 градусов. Сидевший в кабине самолета человек, одетый в комбинезон и с шлемофоном на голове, выскакивает из нее с карабином в руке и что было сил убегает в сторону канавы. Канава эта проходила параллельно ВВП на расстоянии 30 где-то километров. Затем он ложится на край этой канавы, щелкает затвором карабина и кричит: «Не подходите! Буду стрелять!»
Вызванный же на это место по тревоге комендантский взвод окружил место, где залег преступник, а после непродолжительных переговоров этого же человека и задержал. Им оказался механик самолета из той же авиационной эскадрильи Анисимов М.П., младший сержант, который прибыл к нам два месяца назад с группой пополнения из Валдайской ШМАС (школы младших авиационных специалистов). В этот день Анисимов был назначен дежурным у тех самых двух самолетов. Уже буквально на следующий день за этим Анисимовым прилетел самолет с конвоем из Особого отдела с Большой земли и забрал его с собой.
И оказалось что? Впоследствии выяснилось, что сам этот Анисимов — родом из Западной Украины. Раньше учился в аэроклубе. Во время войны попал к немцам в плен. Был освобожден из лагеря американцам. И американцы, как только узнали, что он имеет опыт полетов, завербовали его и отправили в летную школу города Бремена. В течение года он обучался в этой школе полетам на реактивных самолетах. Вскоре он получил задание — перегнать из СССР самолет МИГ-15. В СССР Анисимов был переброшен через Литву. Затем он перебрался в город Валдай Ленинградской области, поступил в ШМАС, досрочно с отличием его закончил и попал в нашу часть — в 3-ю истребительную авиационную эскадрилью на должность механика самолета МИГ-15. На допросе он нам рассказал следующее. Что капитан американской армии Фред Ачинс, который занимался с ним после окончания авиационной школы, дал ему только одно задание — перегнать самолет МИГ-15 в Западную Германию. За это Анисимову пообещали 50 тысяч долларов и оставить после этого в покое. Для этого Анисимов поступил учиться в ШМАС, а затем попал и механиком к нам в полк. Примерно через полтора месяца службы, освоившись в почтовом отделении города Валдай, куда его командировали за получением матчасти из ремонта, он встретил незнакомца. Тот передал ему привет от Фреда и назвал пароль. Этот Анисимов получил от него полетную карту с будущим маршрутом, радиоволну с позывным для передачи времени вылета и для связи, а также координаты аэродрома посадки. Он изучил всю полетную документацию и решил осуществить, видимо, задуманное в самое ближайшее время. А вскоре и случай представился — его эскадрилья как раз заступила на дежурство. И он начал тогда действовать. Он попросился на охрану на стоянке, где находились в готовности два дежурящих самолета МИГ-15. Он зашел в радиорубку и предложил дежурному радисту выпить лимонаду. Сам тем временем он подсыпал туда в стакан снотворное. Радист отключился, а Анисимов настроился на необходимую волну и передал условный сигнал о времени вылета. Сам же взял карабин уснувшего радиста, быстро сел в кабину одного из МИГов, запустил двигатель. Но предварительно, кстати говоря, он заблокировал дверь в домике, где отдыхали летчики этих самолетов. Он отключил АПА-7 и начал выруливать для взлета, выводя двигатель самолета на взлетный режим. Но... не успел набрать нужную высоту. В это самое время капитан Иванцов выбрался через окно и опередил его, поставив тягач поперек ВПП. Вот видишь, какой поступок совершил Иванцов. За это он получил правительственную награду.
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ.
- И.В. Сколько вылетов вы совершили в общей сложности в годы Великой Отечественной войны и в Корее?
- В.З. Если говорить о Корее, то вылетов, наверное, 30 или 40 я сделал. Что же касается Великой Отечественной войны, то я не буду здесь считать те вылеты, которые я совершил в качестве инструктора. Я участвовал в 20 воздушных боях. А вылетов, наверное, у меня тогда было так около 50.
- И.В. На вынужденную садились?
- В.З. Один раз и еще как-то раз, - в итоге: два раза садился на вынужденную. Дело в том, что американские летчики видели, что мы их сильнее. Из-за этого они стали выполнять нечестную игру. Ведь они знали, что нам на залив летать категорически запрещено. Поэтому они немедленно нас туда выгоняли, приходили и начинали баражировать. И начинали стрелять при взлете. И поэтому для таких целей приходилось специально держать одну эскадрилью готовности номер один. Пока они взлетают, уже мы баражируем. И вот был случай, помню, такой, когда они начали стрелять по нам на посадке. И я, когда сбоку получил удар, то труханул, конечно. Тут я набок завернулся, самолет покалечил, да и сам-то тоже ушиб получил. Перепугался. Потом отремонтировал все. А то перепугался: вдруг — и прямо стреляют по мне. Да, вот такую подлянку американцы сделали нам однажды.
- И.В. Каким было максимальное количество сделанных в день вами вылетов?
- В.З. Больше трех невозможно было делать. Устаешь очень сильно от этого. Виражируешь, крутишь и крутишь. А потом, когда стали ККП у нас, стало делать вылеты уже полегче. А так представь себе, каково нам было, когда ты выводишь в небо примерно 5 ж, а это — 500-600 килограммов весу? Уже потом мне понятно стало, почему все-таки Юрий Алексеевич Гагарин погиб. Ведь когда сильно дергаешь за ручку, от этого сильно начинает вращаться самолет. И с ним, по сути дела, получилось-то что? Как раз, когда они начали садиться, появился самолет. Тогда они стали с своей зоны выходить в другую зону. Там, значит, нарез сделали, - ну это по части техники пилотирования. И вдруг — самолет на встречном курсе. Чтоб не столкнуться, кто-то из них резко рванул ручку на себя. Может быть, дал ногу влево или вправо. Самолет свалился. А там курс-то был облачный. И они в результате потеряли ориентировку и не успели вывести машину. Это потом уже с этим разобрались.
- И.В. Как вас награждали?
- В.З. Ну про первую награду я тебе уже говорил — медаль «За боевые заслуги». Потом мы участвовали в операции в Плоешти в Румынии. И вот там за сбитие самолета я получил орден Боевого Красного Знамени. А второй орден Боевого Красного Знамени я заслужил уже в Корее: за сбитый самолет, за участие в этих боях и за подготовку корейских летчиков.
- И.В. Что можете сказать о потерях в авиации?
- В.З. Если про Корейскую войну говорить, то я погибших не помню среди своих знакомых. Был только однажды случай, когда отправили мы двух человек. Одного — подполковника, Героя Советского Союза, который все почему-то боялся. Ну он стрелял где-то. Ну засекли его. Он погиб. Два таких случая было. А вообще погибло за все время Корейской войны у нас 124 летчика. Так что среди моих друзей не было погибших. Вот мы как трое отправились на эту войну с полка, так втроем и вернулись. Потом я этих двоих взял, когда меня послали в запасной полк корейский. Короче говоря, я этих ребят, Васильева и Семенова, взял с собой, сделал заместителями — командирами эскадрилий. Так что они при мне были. У одного, правда, сбитый имелся. Еще один ему не засчитали. Ну а мне - два не засчитали. А дело в том, что если сбиваешь самолет, потом у тебя по фотопулеметам смотрят: сбил ты или не сбил. Для того, чтобы тебе сбитый самолет засчитали, обязательно нужно, чтобы что-то было у тебя: чтобы улика какая-то имелась. А они падают в море. Какие там улики? Вот мне два не засчитали, а Семенову — один не засчитали. У него так что один был сбитый. А у Василева не было сбитых.
 |
- И.В. И получается, что сколько вы сбили в Корее?
- В.З. У меня всего два сбито лично и четыре - группой. Ну и во время первой войны — один сбитый под Плоешти.
Про то, как под Плоешти в Румынии мы, по сути дела, совсем случайно сбили самолет, я рассказывал. Нас атаковали же тогда истребители. И нагнали они нас, когда мы оторвались и почти долетели до своей стороны. Но, видимо, у них мало было боезапаса, раз они на всем экономили. И только одна очередь — и они прошили мне стабилизатор. Но у меня прекрасный был стрелок — татарин, джигид самый настоящий. Звали его Фарси Ганифанидов. Он подсказывал мне везде. И я добился того, что он за тот эпизод получил орден Красной Звезды. Эх, если б не он! Он как раз все-таки отпугнул немцев. И еще мы когда выбросили пачку листовок, летчик растерялся и ушел в море. Так мы его сбили. Видимо, у немцев все было на исходе, раз он решил резкий заход сделать. А вообще страшно бывает, когда сзади тебя заходят немцы, а ты не можешь ничего сделать, - у тебя боезапас весь израсходован. Так что нам за два дела дали награды. За то, что отогнали. И за то, что немец на секунду выпустил штурвал и в море завалился. Скорее всего, это все нам засчитали. А листовки давали, чтобы мы их разбрасывали на территории врага. Ну и за то, что танки, конечно, мы тогда жгли. В последний вылет в Румынии, помню, у нас уже не РС (реактивные снаряды) были, а кумулятивные маленькие бомбочки, которые только-только появились у нас на вооружении. Вот если ты их разбрасываешь, она на танке все прошивает, прожигает и сжигает. Это в конце войны было. Если бы раньше они появились, воевать было бы намного легче нашим. А на других участках они и не применялись. Только тогда нам командование дало их, чтобы можно было сбыть, захватить эту Румынию и эти ее нефтепромыслы. Вот эти все последние и самые такие действенные боеприпасы мы, короче говоря, применяли там.
- И.В. Летали по скольку?
- В.З. Вылетали обычно звеньями. Но случалось в иной раз и такое, что и полками вылетали. Между прочим, при нас уже практически Б-29е перестали летать. Уже американцы посылали Б-17е. А Б-29-е высылали парой, четверкой, обычно ночью, - потому что этот участок наши выбивали. Перестали, короче говоря, они там через какое-то время днем летать.
- И.В. На какие самые дальние расстояния летали?
- В.З. Самые дальние расстояния во время Великой Отечественной войны мы преодолевали. Это, значит, когда с Одессы мы летели под Плоешти в Румынию. Там мы уже вылетали полностью горючим заправленные.
- И.В. С корейцами общались через переводчиков?
- В.З. Да, через переводчиков. Но многие из них потом как-то быстро научились разговаривать на русском языке. Я удивлялся даже этому! Корейцы — нация такая. Быстренько все они навострились по нашему говорить. Но они способные были. У нас все-таки их отбирали.
- И.В. Население, когда в Румынии летали, вам встречалось?
- В.З. Ну все дело в том, что в самой Румынии мы не садились. А так, конечно, румыны встречались. Много цыган было среди них и прочее. Немцы переселили их что ли на территорию России. Я их, этих румын, часто путаю с цыганами. Но, правда, редко мы с ними встречались.
- И.В. А с китайцами, корейцами?
- В.З. Ну а как же? С китайцами встречались. У меня где-то даже есть фотография, которую мне подарили корейцы и китайцы на память за подготовку. Они принимали, конечно, нас, можно сказать, нормально. Однажды правда, был такой характерный случай. Короче говоря, летная форма у нас у всех была одинаковая. И как-то раз перепутали они меня с американцами. Но хорошо, что я успел сказать, что я русский. Ведь сбитых американцев они куда отправляли? Они, значит, хватали их за шею веревкой и с километр по земле тащили на осле в знак презрения что ли. И сажали в яму. У них все эти самые узники сбитые американцы - все сидели в ямах. Закрытые. Например, Маккейн тоже был сбит на «Фантоме. То были, правда, вьетнамцы. Но вот он у них сидел в яме три года. И его, значит, американцы выкупали. Так вот, меня по ошибке чуть было не приняли за американца. Они обычно всех пленных бьют. Бьют, бьют, а потом - за шею. Так что чуть не приняли меня они за американца, когда я катапультировался.
- И.В. А лично вам попадались сбитые пленные американцы?
- В.З. Конечно, я их видел! Сколько их брали... Помню, наш завалил Б-29-й, экипаж у которого состоял из 12 человек. Это была наша группа. И командор, и наш командир корпуса допрашивали этого самого пленного американского летчика. Оказалось, что когда-то он участвовал во Второй мировой войне... Вот и получается, что когда-то они были вместе с нами, а здесь — на другой стороне. Помнится, первое время, на Корейской войне, у нас устраивали с ними что-то даже вроде рыцарского поединка. Американцы вылетают - и наши. Но это только, правда, еще до нас было. Специальное место, где это все проходило, называли так — аллея МИГов. И вот там сражались кто кого. И, кстати говоря, первый раз самый первый самолет сбили наши, - подполковник один, насколько мне помнится.
- И.В. Кстати говоря, а во время войны вы встречали союзников — американцев, англичан на Севере?
- В.З. Нет, не попало мне их видеть. Я видел только трижды Героя Советского Союза Покрышкина. Это было как раз в 1944 году. Он приехал к нашему начальнику училища. Я не знаю, зачем ему это было нужно. Они, вообще-то говоря, долго разговаривали. Потом вышел, посмотрел на нас. Мы во фронт стали. Он уже был трижды героем. Если не ошибаюсь, куда-то они вроде просили самолет — им надо было его. Ну и выделили им, значит, самолет. Правда, только не знаю, для каких целей это им было нужно.
- И.В. Приходилось ли вам Василия Сталина видеть?
- В.З. Ну я его, например, видел, когда перед воздушным парадом у нас набирали людей для групп летчиков. Их, значит, выбирали для участия в известном параде. И вот Вася Сталин последний решал, кого на это дело послать. Смотрели всех по налету. Я в том числе этот отбор проходил. Из человек 10-15 он делал выборы. Нас почему-то отклонили. Набирали ведь тех, то больше налетов имел и прочее. Но я в число парадников в то время не попал. Вообще-то говоря, Сталина несколько раз я встречал, когда он мимо нас проходил. Он помнил, видимо, что мы не прошли, и сказал: «Ну что, ребята? В следующий раз попадете».
- И.В. С техническим составом как складывались отношения?
- В.З. Нормально и отлично, я бы сказал. Хорошо нам с ними было. Мне все время везло по этой части. У меня, помню, был старшина сверхсрочник, занимавшийся этими вопросами. Однажды он, правда, забыл ключ в кабине самолета. Я полез под педаль. Звали его Валентин. Достаю, помню, ключ, говорю: «Валентин!» Он аж побелел и прочее. А так положено ключи на веревках было держать. После этого с ним у нас вообще стали хорошие отношения. Никогда ничего такого не было.
- И.В. О КП (кислородных приборах что можете сказать)?
- В.З. Ну на реактивных самолетах они нужны были обязательно. У меня был однажды такой случай. Я плохо одел его. И оказался в итоге на высоте 8 тысяч метров или побольше. И все. Очухался, когда я кувыркаться уже начал. Но хорошо! А ведь был у нас, реактивных летчиков-истребителей, такой закон: если больше трех тысяч метров тебе с пикирования не выйти, то ты можешь и удариться об землю. Но я все же очухался, кое-как вывел самолет на землю. Потом, когда приземлился, на планшет показал людям. Сказал: мол, посчитайте, сколько. Мне показали зигзаг. Вот как я пролетал. За это я получил втык от командира.
- И.В. На какой высоте обычно летали?
- В.З. Ну если говорить про первую войну, то во время этой войны обычно летали на высоте трех тысяч километров. Если это был штурмовик, то самое большее — это четыре. А как был у нас бреющий полет с разворотами и прочим и заходом со стороны солнца — так там было вообще две с половиной, ну полторы тысячи и даже меньше. Ну я мало работал по штурмовкам и прочее. Мы в основном тогда участвовали, когда сбивали эти танки. А во время Корейской войны я тебе уже говорил, как высоко мы летали: доходило до высоты 11 тысяч метров.
- И.В. Сколько за время первой вашей войны вы сменили аэродромов?
- В.З. Ну, во-первых, первое время у нас в Саранске был один аэродром. Потом - в Таганроге два. Третий аэродром был в Каховке... так что всего за время первой войны я сменил пять аэродромов.
- И.В. Охранялись они как?
- В.З. Нормально они охранялись. Там обычная была служба.
- И.В. Летчиков сразу в бой впускали или они обучение какое-то дополнительное у вас проходили?
- В.З. Знаешь, у нас для этого специальные были курсы предназначены. Вот я, например, по боевому применению проходил 50 часов, а по летной подготовке уж не помню сколько. В зависимости от обстоятельств все это было. Много летчиков проходило, вообще-то говоря, эту подготовку. И каждый день у них это происходило: взлет-расчет-посадка. По 50-60 часов они занимались. Но иногда случалось, что и больше. Помню, с одним во время войны мы очень долго провозились. Никак не получалось у него это дело освоить. Потратили на него 70 часов. А так у нас многие переучивались. Основная масса же проходила подготовку за 50 часов.
- И.В. Случаев отказа от вылета не было?
- В.З. Нет, не было.
- И.В. А такого, чтобы летчики не допускались к вылетам?
- В.З. Да нет, не было такого.
- И.В. Ночные вылеты делали?
- В.З. Конечно! Ночные вылеты в основном мы 18-м полку делали, когда обслуживали корабли 8-го Военно-Морского флота. Ну и Корее тоже очень много ночью летали. Правда, я там недолго был. Там отбирали же по-особенному людей на такие полеты. Помню, служил Щукин такой у нас. Так он сбил, летая ночью, пять крепостей. Присвоили ему за это звание Героя Советского Союза. Он их пять или шесть штук завалил и за это ему присвоили звание героя. Это до нас было. А когда пришел новый командующий, с нами основная масса и стала приходить в Корею. Лучшие летчики же вначале отработали свое и с Кореи ушли. И стали после них уже приходить перехватчики. У них очень плохая летная подготовка была. И их американцы колошматили. Они еле-еле от них спасались. И если с 1950 на 1951 у нас был результат десять к одному, то в 1951-м, 1952-м годах - два к одному
- И.В. Бывало ли такое, что по своим попадали?
- В.З. С этим был, значит, такой случай. Вскоре после того, как американцы пришли в Корею, они туда и англичан, и этих и голландцев, и австралийцев нагнали. И вместе с ними пришел австралийский авианосец. И вот там они свои эти новенькие самолеты британского производства запускали — «Глостер-Метеор». Их было штук 30 таких машин. И вот летают: красивые ребята, толковые и молодые, в красных шлемофонах чудесных. Конечно, этот «глостер» слабеньким был самолетом по сравнению с МИГ-15-м. Их использовали для того только, чтобы сбить. Они стреляют и прочее. И вот однажды взлетели они. А нас не предупредили, что это австралийцы. Ну с ними стычка, значит, произошла. Те стали в упор их бить. А потом наше звено выходило следующим. И ведущий перепутал наших с австралийцами и стали мы по ним бить. Ударили по своим, короче говоря. Два самолета было подбито. У этого подбившего и до этого еще один раз случай такой был. Его отправили домой. Так что был такой во время Корейской войны у нас случай, когда по своим стреляли. Или же был случай, когда шесть зенитных дивизионов наших по своим стреляли, то есть- по нашим. Ведь «Сейбр» был похож на наш МИГ-15. Только он был длиннее на полтора метра, на пикировании МИГ перегонял. А в воздушном бою у нас какая основная задача была? Мы старались затащить их наверх туда, потому что там мы более маневренные были. Так что старались затащить их на среднюю высоту. А там крутись-вертись как можешь. В этой нашей группе Сутягин был. Он сбил 23 самолета!!!
Сейчас Сутягин не жив. В последнее время проживал в Белоруссии. Вот Крамаренко только Сережа из всех наших героев жив. Он сейчас уже генерал. Недавно показывали его по телевизору: он хромает с палочкой. Когда они пришли, значит, только-только в Корею, командиром дивизии был трижды герой Кожедуб, командиром первой эскадрильи — Крамаренко, командиром второй эскадрильи - Евгений Пепеляев. Так они когда уезжали, эта первая группа, от нас из Кореи, он выступал перед нами — Крамаренко-то этот. Он рассказывал, короче говоря, какие условия войны в Корее. Он — Герой Советского Союза так что. Он сбил 11 или 15 самолетов. Но больше всех, конечно, сбил Сутягин, который в этом деле хорошо навострился. Как у него это получалось? Короче говоря, он делал переворот и в это время открывал огонь. Как-то он это успевал делать. И сбивал американские самолеты.
- И.В. На сколько вылетов обычно хватало самолет?
- В.З. Нормально его хватало. Вообще-то у нас регламент работы составлял 100 часов. Если ты, конечно, имеешь в виду реактивные самолеты. Потом была введена 200-часовая регламентная работа. После этого двигатель у самолета снимался, вместо него ставился другой, а этот отправлялся на завод и на проверку и прочее. Были, впрочем, разные случаи. Вот у нас, например, были пушки НР-37, которые стреляли вот этими снарядами, что прошивали плоскость и взрывались. Для Б-29-х нам хватало двух таких снарядов. А когда Б-29-е американцы перестали пускать и перешли, по сути дела, на другой фронт, то наши летчики старались НР-37 не брать, - вместо них они использовали больше снаряды НР-23. Но случаи происходили всякие. Получалось в иной раз так, что ты стреляешь по плоскости, а он не взрывается.
- И.В. Нехватки боеприпасов не было?
- В.З. Когда выпустишь весь боезапас, вот это единственная нехватка и была. Вообще-то говоря, у нас иногда и такая работа на дурака получалась. А как это было? Значит, смотришь на то, какой там идет состав: Ф-80 или «Сейбры». Договариваешься с ведомым: ну что, так мол и так, попробуем сыграть? Тогда я делаю вид, что у меня что-то не то на самолете. Противник поймет — или неопытный летчик, или что-то еще. Это же резко в глаза бросается! Тем временем ведомый заходит впереди меня и смотрит. Посмотрит на мой самолет: ага, значит, тут что-то такое делается. И резко бросается ко мне. А тот противник делает классический ход: в хвост заходит. Ну а ведомый делает заход и очередь открывает. А тот, значит, на очередь напарывается, и все. Вот такие хитрости делали. Еще делали такой принцип, которой «ой-о-йо» назывался. Да всячески мы тогда с противником хитрили!
- И.В. Под зенитный огонь попадали?
- В.З. И такое бывало! Как-то раз перепутали нас с американцами зенитчики. А все почему? Потому что были туман, дымка. А тут как раз наши эти уходили. И вдруг смотрим: по нам стреляют. В нас сколько-то осколков попали. В мгновенье мы увернули. Конечно, попадали под такое дело неоднократно. Пару раз наши наших подбивали. Ну а что было делать?
- И.В. В туман не приходилось летать?
- В.З. Ну а как же? Я попал однажды в туман. Пришлось уходить на другой аэродром. Ну а как же? И такое случалось. Со мной один раз и такое даже было, что я в молнию угодил. А получилось это так. Я перегонял самолет из Таллина на Сааремаа. Это было, правда, уже в мирное время. Там, на Сааремаа, как раз стоял 4-й авиаполк моего однофамильца Зайцева. И надо было, значит, отремонтированный самолет туда перегнать. Стоит облако. Ну дождичек идет. Далеко, думаю, его обходить. Что там краешком его обойти? Ничего не случится. Ну я и краешком туда и влез. Потом чувствую: электричеством что-то запахло. Потом до меня то, что случилось, стало доходить. И тут вдруг на самолет садится шаровая молния. Я аж очухался. Но проскочил, и эта молния куда-то пропала. Не взорвалось ничего и прочее. Я когда рассказал об этом механику, он мне ответил: «Ты в рубашке родился!» У меня после этого все в самолете сгорело. И генератор выключился. И нагоняй дал командир: поддержать стоимость ремонта машины.
- И.В. Фотооборудование всегда было на самолетах?
- В.З. А как же? Понимаешь, в первое время тяжелая ноша у нас состояла в том, что, к примеру, идет группа на задание, а кто-то должен все это дело фотографировать. Иначе за боевой вылет считаться не будет. Первое, конечно, время без этого мы летали. Но у нас как-то быстро поставили фотопулемет.
- И.В. Случалось ли такое, что у стрелка-радиста заклинивало пулемет?
- В.З. Случалось. У нас даже однажды вышло такое, что у одного стрелка на выходе ствола взорвался снаряд. Это было дело на МИГе уже. Это оказался снаряд марки НР-23. Только взлетел самолет, и снаряд разнесло. Хорошо, что он быстро сел. Ствол, конечно, разнесло. А так заклинивало пулемет, конечно, частенько. Особенно вот этот крупнокалиберный УБТ. Правда, мой стрелок все время с ним возился. Понимаешь, по какой причине все это так получалось? Точность не устанавливается у патрона. Какой-то диаметр — и перекос. У нас тоже был один такой случай. А так получалось все нормально.
- И.В. Каким было самое уязвимое место самолета?
- В.З. У МИГ-15 - турбина. А так - крылья прочее... Ведь керосин на большой высоте в воздухе не горит. Хлыщет он, значит, и прочее.
- И.В. Что можете о командирах своих сказать?
- В.З. Они были толковые. Если бы я пришел к власти, знаешь, я бы обязательно поставил золотой памятник комиссару и медсестре. Ведь когда мы начинали летать, мы целый год это проходили: взлет-расчет-посадка. Уже в совершенстве знали самолеты и прочее. Но все равно не понимали: а как повести себя в бою? Так вот, комиссар все показывал, все рассказывал. Я до сих пор по гроб жизни ему благодарен. Он, помню, говорил, предупреждал нас: «Растеряешься, и этих собьют, и тех собьют, и немцев надо ошарашить, вот с такими глазами выскочишь. Это трудно представить, когда они то туда, то сюда заходят». И представь себе, я только на девятый раз понял, куда мы стреляем и что бросаем.
- И.В. С однополчанами встречались после армии?
- В.З. Нет, как-то все не получилось так нам встретиться. Ведь со штурмовой авиации я перешел в истребительную. У нас все разошлись потом. Со стрелком, правда, татарином, джигидом, переписывались. Он уехал потом куда-то. Я приглашал его как-то к себе. В Эстонии я, наверное, сегодня единственный ветеран Корейской войны. Мне как-то сказали, что есть еще какой-то ветеран этой войны. Это лет десять назад было. И сказали, что якобы он десять самолетов завалил. Но такого нет в списках и не может быть. Так что я сказал тем, кто его знает: он - врет. Больше нет никого из рекордсменов. В Белоруссии только жил Сутягин, который много ихних машин сбил. Ну и Крамаренко Серега в Москве живет. Пепеляев - не знаю, жив или нет. Это — конечно, выдающийся был летчик. А так еще хорошо воевали Иванов, Павлов. В свое время нам платили деньги за сбитые. Потом это дело прекратилось. А ведь что такое для нас, авиаторов, была эта Корейская война? Это впервые на реактивных самолетах работали наши летчики, и притом — в реальной боевой обстановке. У меня, между прочим, есть еще и книжка воспоминаний этого Пепеляева. Я ж его тоже помню. Когда они уезжали, ну эта первая группа летчиков, Крамаренко выступал перед нами, а Пепеляев просто так прошелся.
- И.В. С особым отделом сталкивались?
- В.З. Ну почему не сталкивались? Сталкивались. У меня приятель работал в особом отделе. Но каких показывают сейчас особистов в кино, что они все злые такие, это неправда. Нет, нормальные они были люди. У нас служил особист. Так тот был толковый парень. Иногда интересовался всякими вопросами. Даже я несколько раз провозил его на самолете. Так что были с ними у нас контакты. Вот я не знаю, откуда эти злыдни находятся в кино, которые показывают их настолько ужасными людьми. Или, может, это они специально что ли так делают? В общем, не знаю. У нас нормально складывались отношения с ними. И начальство приезжало к нам, и особый отдел.
- И.В. Как кормили вас в боевой обстановке?
- В.З. Нормально. При всех условиях все было. Был, помню, мясной суп, потом — овощи всевозможные.
- И.В. Сто грамм во время первой вашей войны полагалось?
- В.З. Летчикам полагалось, а мы, сержанты, обслуживаюшие инструкторы, этого не получали. Вот когда летали непосредственно на фронте, тогда нам только сто грамм выдавали.
- И.В. Обморожения были? Вы ведь все-таки одно время на Севере воевали.
- В.З. Случаев обморожения я не помню. Только — в воде. Были, значит, среди тех, кого мы спасали, обмороженные. Так ты представляешь, когда я их спасал, то одевал шерстяной свитер, потом — водолазник, а тело все равно становилось деревянное. Трех человек, помню, мы так и не могли спасти до конца. Вытаскивали, а они умирали на наших прямо глазах от холода и переохлаждения. Так-то рядом с нами медик был. Если что — врач оказывал помощь. А когда нужно было, и я помогал
- И.В. Трофеи брали?
- В.З. Да какие там трофеи? Вот был, правда, один эпизод у нас странный. Это, конечно, была большая наша ошибка. А был, значит, случай такой. Он сбил два и его загнали на озеро. Значит, подбили. Он катапультировался на озеро. К нему бросились. И он застрелился. И так не пришлось ему ничего.
- И.В. Комиссары летали?
- В.З. Первые летали. А последние — они чего? Ты понимаешь, комиссары, когда мы готовились к штурмовке Плоешти в Румынии, нам здорово помогли. Ладно, все хорошо, инструктора с нами работали, мы знали, что такое взлет-расчет-посадка... Но нас ведь в реальные боевые условия отправляли, где мы ни разу не бывали. Инструкторами нашими являлись в основном сержанты, старшины и прочее. И вот комиссар в полку собрал всех нас и стал нам рассказывать, как вести себя в бою. Говорил: «Самое главное, ребята, не теряться. И делайте так, как я — первое время, когда полетите, вы ничего не поймете. Я сам только на восьмой раз или девятый раз узнал, как там в бою, что и чего...» И мы на него смотрели, как он действует. Он пикирует, и мы пикируем. Он сказал, куда нам действовать и как. Если б не комиссар, не знаю, как бы мы себя повели. Там ведь и НЗ стреляет. Пыль. Ничего абсолютно не видно. Тут летают, тут же эти заходят. В общем, кошмар один был. Так что спасибо комиссару!
- И.В. Как проходили ожидания полетов?
- В.З. Сначала тушевались, а потом как-то привыкли к этому делу. И даже когда сбивали, воспринимали все так, как и должно будто бы это было быть. Некоторые, понимаешь ли, сбили, и настроение у них уже появлялось другое... А так воспринимали мы все уже автоматически: как некоторую необходимость. Ко всему ведь на фронте привыкаешь.
- И.В. Аварии случались у вас?
- В.З. Небольшие аварии происходили частенько. Вот особенно с шасси и с этими триммерами. Ведь каждый день вылетает то одно, то се, - это обычное такое явление. Но такого, чтобы летально все заканчивалось, у нас, можно сказать, не случалось... С летальным исходом в училище у нас был эпизод, во время Великой Отечественной войны. Короче говоря, в нашем училище произошло ЧП. Дело было 17-го октября 1944-го года. Учился у нас курсантом такой Геннадий Смирнов. Вообще-то говоря, летчик он был толковый. И вот они полетели с воздушным стрелком младшим сержантом Николаем Смирновым. У них было упражнение - выход на цель, внезапный. А внезапный выход на цель чем достигается? Внезапный выход на цель достигается тем, что ты идешь или со стороны солнца, или из-за какого нибудь дома или из леса какого-то выскакиваешь. Он быстро выскочил, пока вероятный противник не успеет отреагировать. Рядом был овраг. Он решил по оврагу пройтись. Поставил самолет под 45 градусов, что запрещалось категорически, и прошелся по оврагу. И зацепился за край оврага плоскостью. Потом получил «добро» возвращаться на свой аэродром. Набрал высоту 3000, развернул самолет на 175 градусов (курс своего аэродрома) и полетел домой. Но через 5 минут полета (они в это время находились почти над центром города Тагангрога) у них отказал мотор — лопнул шланг маслопровода. Попытка же повторного запуска мотора не увенчалась успехом. Высота полета тем временем стала уменьшаться. Ну и получилось что? Он понял, что покинуть самолет с парашютом над городом приведет, конечно, к многочисленным жертвам среди населения. И он постарался путем всяких аэродинамических устройств (элеронов, щитков, триммеров и так далее) как можно дальше оттянуть полет самолета от городских зданий. Он почти выскочил на пригородную лесозащитную полосу. Но потеря скорости привела к падению самолета на лесной массив, который находился неподалеку. Ну и при падении, получив тяжелые травмы, курсант Быстров и стрелок Смирнов, не приходя в сознание, скончались. Естественно, данное ЧП тщательно разбиралось в училище приехавшей комиссией от штаба авиации ВМС. Комиссия сделала заключение: экипаж самолета ИЛ-2 проявил геройство, рискуя жизнью, чтобы отвести смерть от города. Ну и всем нам зачитывали в училище это дело.
Помню, адъютантом начальника нашего училища был Вадим Курганов. Сам он, так как был в общем-то поэт, написал по этому случаю стихотворение. Видимо, это стихотворение каким-то образом попало к Марку Бернесу, понравилось ему, и была написана к словам мелодия, и песня так после этого и появилась в его репертуаре. Первоначально текст, написанный Вадимом Кургановым, очень мало отличался от публикуемого, поэтому я его и прочитаю тебе. Он посвящен как раз был этому случаю.
Об этой истории не помнить нельзя,
В училище нашем служили друзья.
И было на службе у всех, как у них,
Огромное небо, одно на двоих.
Дружили, летали в небесной дали,
До звезд дотянуться свободно могли,
Беда наступила в последнем полете
Мотор отказал на втором развороте.
И надо бы прыгать — прервался полет,
Но рухнет на город пустой самолет,
Пролет не оставит живого следа,
И многие жизни прервутся тогда.
Стрела самолета рванулась с небес,
И вздрогнул от взрыва березовый лес...
Не скоро поляны травой зарастут...
А город считает: ученья идут.
В могиле лежат посреди тишины
Отличные парни великой страны,
Прощается в скорби, взирая на них,
Огромное небо — дорога всех их.
| Интервью и лит.обработка | И. Вершинин |
