Белова Ульяна Михайловна

-​ Моя девичья фамилия – Чаадаева. Ульяна Михайловна. Родилась​ 5 декабря 1920 года в селе Кильдюшево, это​ Лукояновский, Маресьевский бывший район.​ Родители – простые были колхозники, раньше – крестьяне. Уезжали в Саратовскую область на хорошую жизнь. Там голодуха застала – аж распухали… Приехали опять на свою родину, в село Кильдюшево. Там я окончила четыре класса – и всё. И в 1939-м поступила в фельдшерско-акушерскую школу, в Канавинскую, Горьковскую. Закончила – нам два года только дали, и – в колхозный родильный дом. Акушерка, заведующая колхозным родильным домом.

-​ Не могли бы Вы рассказать про 22 июня 1941 года: как Вы узнали о начале войны?

-​ Могу. Как я узнала? Я проснулась, ничего не зная. А работала – в Никулине, в колхозном родильном доме. Раньше были райкомы партии, и дежурные в сельсоветах были: конечно, они раньше маленько узнали. И, как узнали, все вышли стадо выгонять, скотину выгонять – с понурыми головами. Потому что дежурной в сельсовете (она девушка была незамужняя) позвонили из райкома. Тоже дежурный: «Война». Тут же – митинг. На него явились от велика до мала. Лектор приехал тут же, в этот же день. Оповестил о вероломном нападении Германии на Советский Союз. Доклад закончил словами Сталина. Я их помню, сказанные в первый день войны. «Враг будет разбит, победа будет за нами». Потом тут же песня «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой с фашистской силой тёмною».

Вот в эту тяжёлую годину советская женщина, в том числе и я, взяла винтовку в руки – и пошла на защиту Родины. Из нас сформировали отдельный 29-й батальон. Формировался в городе Арзамасе. Призвали – и туда прибыло 500 девушек комсомольцев-добровольцев. Два месяца изучали. Через два месяца изучили все силуэты немецких и советских самолётов. И несение службы – в Мордовии, Горьковская область, Курская дуга.

-​ Когда Вас призвали?

-​ 13 апреля 1942 года.

-​ Курская дуга. Вы не могли бы про это рассказать?

-​ Роты наши разбросаны были по точкам, по пунктам. Давайте так говорить: по сёлам, по городам. Я была под Курском, 10 километров от него: район Беседино, село Беседино. Там несли службу в земляночке. Числа – забыла. Всё время обстрел. Ничего не знали, никакой информации: ни где мы, как мы, что, где фронт – мы ничего не знали. Нам никто ничего не говорил. И начальник у нас – чужой, приставой – он не очень много знал. Но другой начальник сказал, что мы находимся в Курской дуге, и если немцы вот это закроют – то всё, мы в окружении.

Немцы листовки бросали. Мы их собирали… Палка, клок сена. «Вот вам Сталин, вот вы за этим клоком и идёте, как овцы». Как раз командир взвода у нас все листовки – раз! – и забрал. Но – успели прочитать.

Налёты. Обстрелы всё время были, бомбёжки были. Ещё что? Там в трёх местах на станции Псёл мы были. Бомбили, конечно, не нас, а станцию. А эшелоны-то – перед нами, перед нашим постом останавливались. Немец навешает ракет – «день»: никуда не спрячешься… осветительные заряды там, прямо как лампочки, висят. Вот – день, настоящий день, никуда не денешься!

Один раз – очень сильная бомбёжка была. А начальник у нас очень боязливый был. За глаза мы его называли «паникёр»: он не наш, приставой. Но мы тоже боялись: жить-то – всем хочется. Над нами немножко шутили, что мы тайну не умеем хранить. Раз женщины. А мы внешне держали бодрость: мы не боимся!

У нас по четыре дежурили. Ушли двое от поста – и там осталось только двое: телефонист и наблюдатель. Болото, но не мокрые: воды не было. Как налетели «Юнкерсы»… у них же, у 87-х – шасси не убирающиеся, они летают не бреющим, чуть выше. А там одни лопухи, больше некуда спрятаться. Но нас уже предупреждали: если над вами бомба летит – не бойтесь, она на вас не упадёт. Она по инерции пройдёт туда, дальше.

И вот он бомбы бросает. Если свистит – всё, мы погибли. Ну что, как прятались? Голову под лопух, чтобы не видать только. Мы тогда трое ушли: начальник и с ним двое. А двое оставались на посту, передавать. И мы друг друга потеряли, только потом сошлись в землянке. Вот такие страшные бомбёжки были…

А потом – у нас же пост был оборудован: окопы и яма подслушивания. В яме подслушивания лучше звук определять. И во время налёта первого – 150 самолётов на Курск, а батальон наш – в Курске. Начальник был младшим лейтенантом. Он был у нас – и была Маресьева, такая пухленькая девочка. Почему-то он её снял с наблюдения, а меня – в яму. Я говорю: «Товарищ младший лейтенант, чего я? Что буду передавать? Вы сами видите: одни огненные шары летят»… - «Вот они сражаются, вы тоже видите!» У нас ведь только бинокли были. «Вы тоже видите воздушный бой». А чьи самолёты падают, горят – ничего, хоть куда, хоть в яму подслушивания, хоть за яму подслушивания – ничего. Вот такой налёт был. Земля под нами дрожала, вот как будто её вот так делают – это такой налёт.

Второй налёт – 350 самолётов. А батальон же там! Ну и что? Захватили всё-таки, сбили. Кто сбил самолёт – я не знаю, наверное, зенитчики. Но лётчика – захватили, в плен взяли наши. Это в Курске. Живы все, никто не был ранен.

-​ Это в Вашем батальоне?

-​ Да. И никто был не убит. В Курске. Это вот Вы не представляете, вот это чёрное всё. Дым, огонь... Что чёрное летает? Уже и самолёты мы не различаем, вот такой налёт был массовый. А потом, наверное, ещё больше: три больших, четыре налёта было. Вот так мы и несли службу там.

А ещё наш соседний пост – начальник был Корсик, заместитель Петрова – они сбили самолёт.

-​ Как?

-​ Мы же передаём. Через наш пост летит. Я как раз была на посту. Немецкий самолёт. Но он летел почему-то низко, но не на бреющем. Бреющем – мы не успеваем ничего подавать. Я простым глазом увидела всё: и кресты, и всё. А он к ним уже приближался, значит, ещё ниже стал. Зачем? Я ведь не знаю. И они захватили оборону.

-​ Из стрелкового оружия?

-​ Из автомата, автоматы уже у нас были. Из автоматов. И взяли лётчика в плен. Самолёт за нашим батальоном сбитый. Их наградили. Петрову – дали «За отвагу», а его – наверное, «Красной звездой».

-​ Ульяна Михайловна, на Курской дуге, когда наши перешли в наступление, а немцы побежали - какое было дальнейшее продвижение Вашего батальона?

-​ Дальнейшее – из Курска нас уже взяли на Украину. Белоруссия, Западная Белоруссия, Западная Украина, Польша и Берлин, Германия. И победу в Берлине встретила.

-​ Западная Украина – там были отряды бандеровцев. Вы с ними сталкивались?

-​ Нет, мы не сталкивались, когда я на войне была. Но я поехала туда работать после. Никто не едет. Думаю: «Ну, что же теперь делать?» Я – в райздраве. Председатель райисполкома говорит, что там у дежурного всю семью вырезали. У красных, у нас. «Я, – говорит, – видишь, работаю?» Он говорит: «Никуда ты не ходи. Там убили председателя». А тогда это ведь у нас уже там появились комсомольцы. Там комсомольцы – это были личности! И в Западной Украине, и особенно в Белоруссии. «Тебя примут за комсомолку, что пришла ты там чего-то разведывать. Тебя убьют.​ Не надо ни идти, ни ехать». Знаю, когда туда едет работник какой-то с солдатами. Ждала, ждала этих солдат... Вы думаете, что? Пешком пошла!

Окошек нет у сельского совета, документы все разбросаны. Фельдшерицы нет, которую я менять хочу. Хозяйка говорит: «Она у ксёндза в гостях. Но раз она вот сейчас не пришла, пока светло ещё, то вечером – она не придёт. У нас вечером не ходят». Я знала, мне говорили: «Куда ты едешь? Ночью там фельдшера вызовут бандеровцы – и всё, и нет»...

Снимали, только не наших. А у нас ведь командир батальона был – Нисис. Это еврей, конечно: умнейший, добрейший человек! Жертвы у нас были, но батальон всё-таки помог сохранить нашу жизнь… многим сохранил. А ведь снимали целыми постами: особенно 101-й батальон попадался. А нас – нет, никуда не снимали.​ Не тронули, не дошли. Мы когда в Западной были – вот такие дела были. Вот я и не стала там работать, я ушла.

-​ Ульяна Михайловна, 1941-1942-й годы. Немец – под Москвой, у Сталинграда, на Кавказе... Не было ощущения, что страна пропала?

-​ Во-первых, мы не знали. Нам даже сводки не читали. Если только начальникам, может быть, читали. Если начальники скажут нам – мы кое-чего знали. А так – мы ничего не знали. Это ещё когда были в Мордовии, читали газеты. А больше – всё. Как в Курск попали, а потом особенно за границей – мы ничего не знали.

-​ Чем же тогда занимались замполиты? Вроде бы их прямая обязанность…

-​ Замполиты – политику вели. Я не знаю, мы слушали их что-то. Чем занимались? Вот, например, война кончилась. А у меня язык-то работал. Война кончилась, замполит читает нам винтовку. Всё чтобы рассказать. Я говорю: «Товарищ политрук, зачем нам сейчас эта винтовка? Я ведь акушерка, у меня диплом. Я поеду – и буду акушеркой работать». - «Молчи, Чаадаева, ты как Кудюрова!» Кудюрова взяла винтовку на пост, а у нас как раз из магазина патроны не были удалены.​ Выстрел был через потолок. А больше не расскажу. Я говорю: «Кудюрова-то – выстрелила. Я, что ли, буду выстреливать?» Вот такие дела.

Вот винтовку, все эти части, наблюдение, самолёт… Самолёты же – то Америка подбрасывала нам самолёты. Надо же изучать, надо же это обрисовать, чтобы мы распознавали их все. А потом уже – я на передающем: уже на посту не стояла. Донесения передавала.

-​ Как у Вас к замполитам относились?

-​ Хорошо. Там же нет жалоб никаких. Если хочешь жаловаться – сначала начальнику поста, сержанту, потом дальше, потом дальше. Так что там жаловаться – мы не жаловались.

-​ Ульяна Михайловна, давайте вернёмся немного назад. 1941-й год, началась война. У Вас было ощущение, что она будет такой трудной и долгой? Или – что немцев быстро разобъём?

-​ Была же война с Финляндией. Забрали всех учителей. А учителя ещё не приехали оттуда – и тут же эта война началась. Все, они все погибли. Так никто и не вернулся. Война есть война. Потому что мы и так голодные были, и до войны. Хлеба-то ведь – не было… если где дадут мне кусок... плохо ведь мы жили и до войны! Так что война – как же? Но мы все знали, что у нас больно много богатства…

Был лозунг: «Всё для фронта и всё для войны», но – видите, у нас какое правительство? В войне все участвовали. Не будь в тылу женщин и стариков – победы бы нам не видать. И не будь на фронте нас – это ведь мы… наверное, миллионы девушек было! Победы бы без нас тоже не видать. Зачем же нас призвали? Конечно, такие силы были потеряны везде… Брат мой рассказывал: чуть ли не один из батальона остался в живых, ремень только сняли немцы, а больше нечего было и снять: обмотки... Их трое вернулось только. Вот это вот война была.

-​ Вы были призваны в 1942-м году. А 28 июля 1942 года был издан приказ № 227 «Ни шагу назад». Вы с ним сталкивались? Был ли он необходим?

-​ Сталкивались.​ Он был необходим. Это нам всё, мы это все знали. Это – особенно. Ну как «ни шагу»? Никуда не шагнёшь. Вы знаете или нет, что те, которые в тюрьмах сидели – из тюрьмы их выпустили? Они назывались штрафниками. Штрафники первыми шли вперёд, за ними – не штрафники. Никуда не уйдёшь. Давай, вперёд только.

-​ Со СМЕРШем Вы встречались?

-​ Нет. У нас был особый раздел. Меня, например, почему-то выбрал. Но у нас же девичий батальон. Он спрашивал. Вот это гулянье – тоже это знать надо было ему. Спрашивает: «А как у вас девушки?» Я говорю: «Хорошие у нас девушки. Нет, никуда не ходим, ни по чужим частям, никуда». Когда больше познакомились: «А со своими?» - «А со своими – у нас мужчин мало, что гулять-то?»

-​ То есть, романов на фронте у Вас не было?

-​ Как это не было?! Все командиры жён побросали, женились все на наших девчонках! У кого романов не было? Там знаете, какие у нас были?! И красавицы, умные и хорошие, всякие…

-​ В какой форме Вы были? Юбки или брюки?

-​ Вот смотрите: призвали – в Лукояновке. Гимнастёрки-то нам дали, а юбок-то нет у нас. Была у меня одна чёрная юбка-клёш, но – что Вы думаете? Или санитаркина дочь, или подруга – украли у меня эту юбку чёрную! А у меня только красное платье. Вот я в красном платье была – и в гимнастёрке. И до станции так шла. Винтовка на плече, противогаз. Потом дали юбки нам, потом мужские рубашки нам дали, потом дали женские рубашки, потом дали рейтузы, потом Америка, Англия – прислали чулки хорошие... Обмотки – мы не носили. Ватные штаны.

-​ Ботинки были или сапоги?

-​ Ботинки сначала дали, как призвали. У меня – 42-й размер, не новые. У рабочих, что ли, забрали или отобрали, я не знаю… не новые. Вот в этих ботинках я была. Сама от горшка два вершка – и 42-й размер ботинки. Потом – американские дали ботинки. Подъёма – нету, туда только чулок влезал – и всё. Нос загибался вот так. Когда едут, например, на фронт мужчины, а мы там идём куда-нибудь: «Девушки – хорошие, но – ботинки у них, вот и всё»... Вот мы в таких ботинках были.

Потом Америка слала хорошие консервы. Питание – было сухое, всё концентраты и концентраты. Но я бы не сказала, что голодно было. Но надоело: концентраты. И суп из пшеничного концентрата, и каша из пшеничного концентрата. Однообразно. Достанут кислую капусту, сварят щи – красотища. Нет, не совсем, чтобы мы голодали… Сухари – всё время были у нас.

-​ Сто грамм?

-​ Давали. Как выдавали – когда в сборе. Догадались. Это я так думаю, не кто-то мне. Это я сама.

-​ Вы прошли Украину, Белоруссию, Польшу, Германию. Какое было отношение советских войск к местному населению?

-​ Вот слушайте. Другие посты жаловались, что им сковороду не дали. Где бы мы ни были, настолько к нам хорошо относились – хоть в Западной Украине, хоть в Польше, хоть в Германии. Дед-то у нас не был эвакуирован, оставался, когда нас поселили в его дом в Берлине! В Польше – тоже: никаких землянок у нас не было, в дома селили. Очень хорошо относились, очень. У них двор был, они нашли нам пиломатериалы, вышку мы сделали. От Варшавы были только 15 километров. Варшава всё время горела, её всё время бомбили – и до нас доходило всё.

-​ Вопрос санитарно-гигиенический. Как была устроена именно гигиена, были ли вши?

-​ У меня подруга в пехоте была, она говорит: «Мы веником сметали вшей». Не знаю, мы – девушки. У нас – не было… нам давали дуст. Вот мыло. А потом – мы же девушки… вот, смотрите: на Курской дуге были в самом-самом разгаре. Землянка готовая была. Вот землянку надо дёрном, чтобы зелено было. А что нас? Четверо девушек только. Это дёрн, вот такие глыбины роем – и на землянку. Ведёт, наверное, старший лейтенант взвод солдат. И мы вот идём с этими… всё: приказ дал – покрыли нашу земляночку! Там была и плита, там был и лесок рядом…​ То есть, и грели воду, и суп варили.

А в Западной Украине – мы попали. В ней там голое место, аэродром строился. Зачем мы пошли в другое село? Начальник нас отпустил. По-моему, что-то покупать. Нам злотые давали. Попали под бомбёжку. Там и лопухов не было, уже и прятаться некуда было. Но – остались живы.

-​ Как Вы относились к немцам?

-​ А мы только дедушку видели… да ещё одного парня, он еврей. Он прибежит к нам: «Я иуда». Симпатичный малый. Жив остался что-то он. А мы их не видели… они вроде все в Берлине – но куда их подевали? Дед вот у нас был. Победа, стреляют трассирующими. А я сама думаю: «Что же это за победа?» Догадалась – салют. Он меня спрашивает: «Фрау, чего это?» А я ведь немецкий язык не знаю – все равно доказала. Винтовку положила, начала плясать. Вот «капут» – мол, «немцам капут» – они слово понимали. Доказала, что победа, вот и всё.

-​ Вы говорили, что у Вас в батальоне захватили пленного. Как к ним относились?

-​ А у них тут же его взяли. Их увозили, конечно. К пленным относились – не знаю… тоже так же в строю шли, мы их видели... Так же: у кого портки есть, у кого половины нет. Идут понурые, нечистые немцы пленные. Но вот в Дзержинске когда они были – они удивлялись, говорили: «Нас лучше кормят, чем вы сами едите». Пленные-то – они ж здесь работали.

-​ Вы трофеи брали вообще?

-​ Брали. Начальники. Вот, например, в Берлине – там была башня ПВО. Вот смотрите, сколько… вот так отлетали. А Рейхстаг ведь – невысок был. По-моему, он пятиэтажный… я уже забыла. Мы смотрели, нас возили так. А башню – ни одна пуля, ни один снаряд не пробил, рядом они стояли. Ну, что там: шинели валялись американские. Американские двойные шинели были, и с верху можно костюм шить – и с низу можно костюм шить. А куда брать? В вещмешок только. Посылки – разрешили. То ли две в месяц, то ли одну...

-​ Как они формировались?

-​ Не знаю, что-то запаковывали, зашивали.​ Это всё делали – наше командование. У нас же там и завхозы были, все были.

-​ Как награждали в батальоне?

-​ Как награждали… вот, например, был налёт. Вот это три налёта больших. Я во все налёты была в яме подслушивания на посту. Лейтенант говорит: «Чаадаева, Вас наградят». Но – награды нет у меня, конечно…

-​ То есть – скупо награждали?

-​ Скупо, может быть. Мне кажется, как и везде, и всегда.

-​ Ульяна Михайловна, женщина на войне – она нужна?

-​ Нужна, если батальонами. А если пять женщин в батальоне или дюжина – зачем она нужна? Их сразу разбирали офицеры или ещё чего-то там солдаты… Тем более, тогда – ещё можно, а сейчас – распущенная такая молодёжь, чего они будут делать на войне?! В армии-то, на войне-то!

-​ Временами встречаются упоминания фронтовичек о том, что после войны к ним относились, как к гулящим…

-​ Плохо, да. Звали нас «армейскими девками». Доказывать – смысла нет. Я это всё воспринимаю – вот видите, у меня аж краска! Вот знаем, что плохо относятся, что мы все «гулящие были», но никак мы не можем скрыть, что были в армии! И вылетит вот это слово – и всё! Даже разговор изменяется – и уже мужчины нет. Но замуж – всех нас разобрали, и многие не по одному разу выходили…

-​ 9 мая 1945-го года. Вы его встретили в Берлине. Как узнали о Победе и какое было чувство?

-​ Связи нет, но мы каждый час её проверяли. «Днепр, Днепр, вас не слышу». Всю ночь не слышали. Я уже отдыхала лежала. Вера Белова на посту была. Связи у нас – нет, всё. А наушники-то – есть. И микрофон у нас есть. Уже другие: «Девушки, победа, победа, поздравляем с победой, с победой». Она слушала, слушала… Подошла: «Вставай, вставай!» У меня – видите? – мороз по коже… «Чего вставать?» - «Победа, война кончилась, война кончилась». Ночью узнали: война – кончилась. Всё! Стали проверять – и связь у нас есть. Тоже батальон передаёт: «Девушки, поздравляем с победой. Наступила – Победа!»

-​ Спасибо, Ульяна Михайловна. Разрешите Вас сфотографировать?