Германов Павел Михайлович

Я, Германов Павел Михайлович, родился 4 ноября 1923 года в Ярославской области. В 1936 году семья переехала в Ленинград, в 1938 - в Петергоф. Отец был портным, мама работала в магазине уборщицей. В 1940 я поступил в кинотехникум в Стрельне. Через год я окончил первый курс. Думал, что буду учиться дальше.

Какие мысли у Вас возникли, когда Вы узнали о начале войны?

Как у мальчишки. Скоро врага разобьют, а мы не успеем показать себя на фронте настоящими бойцами. Мальчишеское «шапкозакидательство» прошло, когда мы прочитали в «Правде» речь Сталина. Мы поняли, что перед нами не игрушечная война, а война страшная, очень жестокая. Несколько дней мы копали защитные сооружения на Лужском оборонительном рубеже. Потом мы решили пойти в военкомат и попробовать воспользоваться неразберихой. Очереди в военкоматы были громадные, мы думали, и нас возьмут воевать. Нам было по 17 лет. Военком сказал так:

- Ребятки, на вашу долю еще придется воевать.

Он вызвал майора и сказал ему:

- Этих пацанов раскидать по училищам.

Меня направили в медицинское училище. 10-го августа мы приняли воинскую присягу. 19-го августа училище эвакуировалось из Ленинграда в Омск.

Где остались Ваши родители?

В Петергофе. Они попали под оккупацию. Немцы выселили в Волосовский район все население, и моих родителей тоже. Когда в 1944 году мы освободили Ленинградскую область, немцы погнали их в Латвию. Я встретился с родителями только в 1945 году. Всю войну я не имел с ними связи.

Что входило в программу обучения в училище?

Оказание первой помощи раненным: как делать шины из подручных материалов, останавливать кровотечения, выносить раненных с поля боя и многое другое. Мы таскали друг друга. Проходили военное дело: как окапываться, стрелять, ползать по-пластунски. Рыли зимой в Сибири окопы. Иртыш покрылся льдом в сентябре. Мы пробивали прорубь во льду и умывались по пояс. Так нас закаляли.

Вы знали о больших потерях Красной армии в 1941 году?

Относительно знал. Мы проходили практику в госпиталях. Они были переполнены. Солдаты многое рассказывали.

В 1959 - 1966 я служил в Германии и познакомился с немецким полковником. Он немного знал русский, а я – немного немецкий. Он воевал в пехоте под Ленинградом, в Прибалтике. По поводу наших потерь он высказал следующее мнение: «Все историки пытаются объяснить ваши неудачи 1941 года соотношением сил, вооружения, коварством немецкой стороны. Когда мы воевали в 1941, то мы понимали, что вы обречены на эти неудачи независимо от соотношения сил и средств. Вы нам проигрывали психологически. У вас патриотизм, но одновременно с этим вы миролюбивая нация. Вы привыкли к своим просторам, неторопливости. История Германии состоит из одних войн. Германские племена разрушили Римскую империю. Немцы постоянно воевали, в Европе тесно. У немцев война в крови. Немцу нужен только приказ, и больше ничего. Он не будет думать, выполнять или нет. А вам было очень трудно перестроится. Просто убить человека было тяжело».

Когда на фронте мы получали пополнение из тех, кто воевал в 1941 году, мне было интересно общаться с ними. Многие мне рассказывали: «Было трудно стрелять в человека. Целились, и не попадали, нажимать на курок не хочется».

Первые годы войны у нас не хватало машин, солдаты передвигались пешком. Часто вступали в бой совершенно измотанными. Только в 1943 появилось достаточное количество машин благодаря помощи союзников.

Кто-то из преподавателей запомнился особенно?

Командир роты, старший лейтенант Кухарь. Он был фронтовик, направленный в училище после ранения. Он придумал для нас вместо наказаний, задания на развитие выносливости, напр. проползти 200 м по-пластунски по снегу и т.д. Или приходит под утро, когда самый сон, и говорит дежурному:

- Роте боевая тревога!

Мы вскакивали. У нас были ранцы царской армии из телячьей кожи. Однажды командир роты насыпал в ранцы каждому 20 кг песка. И вот мы бежим, а он удивляется, почему мы не падаем. Потому что мы сделали дырки в ранцах, и песок высыпался. Командир роты сказал:

- Я хохол. Хохла вы не обдурите.

В следующий раз он положил кирпичи…

Когда у него болела нога после ранения, он ложился в госпиталь. Мы, дураки, радовались. Он возвращался в лагерь, видел, что мы закрываем уши в мороз, и отчитывал:

- Вы должны быть солдатами! Вы еще будете меня вспоминать всю жизнь.

И действительно, он был прав. Приходилось лежать на морозе, на снегу. И я не простужался, так он нас закалил. Он воспитывал в нас быстроту, смелость, готовил нас к войне.

В апреле 1942 нас выпустили из училища, присвоили звание лейтенанта. Училища были трехгодичные. Всем дали справки, что мы закончились курс воено-медицинского училища. Наши преподаватели сказали нам так:

- Придете с войны – доучитесь.

Когда после войны я представил эту справку для поступления в военно-медицинскую академию, мне сказали, что она не годится.

После выпуска из училища меня отправили в резерв центрального военно-санитарного управления в Москву, оттуда в резерв гвардейских минометных частей. Я попал в 524-й отдельный гвардейский минометный дивизион. Нас отправили нас на Ленинградский фронт через Ладогу. Мы плыли на кораблях, которые в мирное время ходили по Неве, а техника перевозилась на баржах. Погода была ясная, безветренная. Мы пересекли Ладогу удачно. Самолеты барражировали, немцы нас не бомбили. В Осиновце погрузили технику в эшелон, разгрузились в Рыбацком. В районе Манушкино мы вырыли землянки, начали осваивать технику. В конце июля заняли боевые позиции и поддерживали войска невской оперативной группы, из которой впоследствии родилась 67-я армия.

Мой первый бой был в районе Отрадного в середине августа. Мы развернули на поляне установки, стреляли по позициям противника на левом берегу. Я впервые увидел работу ракеты. В нашем дивизионе стреляли из реактивного миномета М-30. Земля позади ракеты превращается в клубы пыли. Когда в сопле возгораются пороховые газы, давление такое, что земля поднимается. Когда ракета летит, у нее огненный хвост. Все колышется.

Немцы засекли нас по черному облаку и начали «гвоздить» минами. Когда наша ракета взрывается на том берегу, то мы ощущали колебания почвы на нашем берегу.

Все попрятались в окопы, а я стою. Я до сих пор не могу понять, почему. Если было бы страшно, я бы лег. Но я был в ступоре. Старшина вскочил, повалил меня на землю и как задаст матом:

- Ты… чего осколки ….ловишь!

А когда увидел два кубика:

- Извините, товарищ лейтенант.

Уже потом мы хорошо знали, откуда стреляют и какой калибр, по звуку выстрела. Иначе будешь, как говорили в «наркомземе». Зимой земля была промерзшая, пыль не понимается, и немцы нас засекали редко.

В сентябре 1942 мы давали много залпов по немцам с правого берега на левый, из Невской Дубровки в район Московской Дубровки. Переходили на другие участки. Кто высаживался десантом, потом рассказывали, что немцы сидели в блиндажах, у них течет кровь из носу, ушей. Выглядят, как сумасшедшие.

Я наблюдал высадку на Невский Пятачок с командного пункта в стереотрубу. Как больно было видеть это…. Немцы бьют по нашим, кругом разрываются мину. Все рушится, люди на дно идут. Я тогда думал со своей «лейтенантской кочки»: «Зачем мы здесь стоим, за какой-то клочок земли столько людей губим». Когда я стал взрослым человеком, умудренным военным опытом, то понял, что эти жертвы не были напрасными. Читая сочинения немецких военных историков, я понял, что боями местного значения помогали выжить Ленинграду, оттягивали на себя силы противника.

Я был единственный фельдшер на весь дивизион, остальные были санинструктора. У меня в сумке были жгуты, шины, две коробки с морфином, две с кофеином, камфара, шприцы, некоторые медикаменты, бинты, индивидуальные перевязочные пакеты. Такие пакеты были при себе у каждого солдата и офицера. У санинструктора был только перевязочный материал. У меня было больше возможностей оказать доврачебную помощь, чем у санинструктора. В каждой батарее был свой санинструктор. Когда расчет нес потери, санинструктора становились в расчет.

Немцы сбрасывали листовки?

В листовках был призыв переходить на их сторону. Обещали хорошее питание, офицерам - форму и личное оружие. Мы их использовали вместо туалетной бумаги. В конце 1942 года на Ленинградском фронте сбросили листовки, предназначенные для Англии. На ней Сталин на фоне Кремля и Мавзолея держит в одной руке Рузвельта, в другой Черчилля. У Черчилля штаны порвались.

У Вас были ранения или контузии?

Во время боя в конце 1942 года я был в землянке. Ее разрушило снарядом, я получил контузию. Меня хотели отправить в госпиталь, но я отказался. Из госпиталя направят в другую часть. Меня положили на ящики с боеприпасами, так я и ездил. Через две недели все прошло.

12 января 1943 года операция «Искра» началась с артподготовки. Все артиллеристы, минометчики стреляли по левому берегу, покрытому льдом. Штурмовые отряды имели кошки, чтобы зацепиться. Начали делать настилы, чтобы танки могли пройти по льду. 10 дней шли бои. Мы переходили с участка на участок. В день прорыва на наблюдательный пункт упала мина, осколок попал в лошадь. Пока возничий прятался, наши ребята разделали лошадь. От нее остались одни копыта и требуха. Мы выдали возничему справку, что лошадь была убита. Вечером мы ели конину.

Командиру батареи оторвало ногу. Я наложил жгут. Мы поехали в медсанбат. Он говорит:

- Паша, я не хочу жить. Кому я нужен безногий.

Он достал пистолет. Я его у него отнял. Через какое-то время он отпустил жгут и истек кровью. Была ночь, темно, я этого не заметил. В приемном отделении он еще был жив, но его не спасли.

После прорыва блокады в феврале 1943 у Красного Бора наша пехота вела бои, пытаясь прорвать оборону немцев. Зима была мягкая, наши танки вязли в болоте. Приехал Ворошилов в бекеше, наблюдал позиции в бинокль. Он все пытался подняться повыше, охрана его стаскивала. Под Красным Бором мы приняли бой, в котором на стороне немцев воевала испанская Голубая дивизия. Она защищала фланги немцев. Мы давали по ним залпы. После боев мне досталась мандолина, я нигде больше не слышал такого дивного звука. В Прибалтике я оставил ее в землянке, во время боя в нее попал снаряд.

Летом 1943 года мы занимались боевой учебой, наш дивизион переформировали в тяжелую гвардейскую минометную бригаду. Я был переведен в 196 краснознаменную стрелковую дивизию, получившую впоследствии почетное наименование Гатчинская, на синявинский участок фронта. На наб. реки Фонтанки 90 мне выдали предписание прибыть в 863-й стрелковый полк, где меня определили в 1-й стрелковый батальон. Наша дивизия воевала уже второй день. Когда я пришел к командиру батальона, он сказал:

- Как хорошо, что Вы прибыли. Вчера нашего доктора убило.

Фельдшеров называли докторами. По уставу, я мог должен был находиться в 500 - 800 м от передовой. Я спросил, где мне находится. Он сказал:

- Со мной.

18-го августа мы вступили в бой. Немцы на высотках, а мы в болотах. За три дня мы потеряли несколько тысяч человек. Утром после артподготовки возьмем траншею, к вечеру немцы нас опять выбьют. У немцев были броневые листы над траншеями, ”лисьи норы”.

Раненных было намного больше, чем в дивизионе. Я вытаскивал солдата или офицера в окоп или воронку, чтобы его не ранило снова. Как только появлялась возможность, приезжала повозка медсанроты полка, взвод сбора и эвакуации раненных. Они забирали раненных и отвозили в полковой медицинский пункт. Летом – на телеге, повозке, зимой – на санях. На Волховском фронте были роты, где использовались санитарные собаки. Они тащили раненного на волокуше.

Вечером, когда бой стихал, мы выставляли боевое охранение и начинали углублять траншеи. Глубина траншеи должна быть 180 см. Снаряды разрываются, земля летит в траншеи, они уже не защищают. 20 августа мы получили приказ взять траншею. 21 августа мы ее освободили, но там уже почти никого не было. Всех перемолотили. Нас сменила другая дивизия, а нас вывели в Назию на берег Ладоги на отдых. Как мы радовались, мы в лесу, тишина...

Павел Михайлович слева в первом ряду сидит с испанской мандолиной

Во время боев самострел сделали три бойца из Средней Азии. После боя на поляне началось заседание военного трибунала, приняли решение о расстреле. Председатель трибунала спросил:

- Товарищи, кто желает исполнить решение трибунала?

Нашлись десятки желающих. В итоге решение трибунала исполнил один сержант, награжденный многими орденами. Если самострел лечился до месяца, бойца потом отправляли в штрафную роту. Если больше месяца – расстрел.

Вам приходилось встречаться со штрафниками?

Их, как правило, посылали в разведку. Они поступали к нам после ранений, если оказывались на нашем участке. Штрафные роты – на 90 % офицеры, которые допустили преступления. Перед наступление выпили, не взяли высоту, понесли неоправданные потери. За это их судили. Они радовались ранению, оно освобождало их от позора.

Питание солдат и офицеров отличалось?

Ничем. Организовать в окопах отдельное питание для офицеров было невозможно.

Командир батальона собирал нас, офицеров, подвести итоги дня и поставить задачу на завтра. Совещания проходили в каком-нибудь укрытии. За это время еда остывала. Никого отдельного питания у нас не было. Компомвзвода кричит:

- Иванов, не забудь лейтенанта.

Я не помню, чтобы у меня было котелок. Котелок передавали и все ели из одного. Солдаты лейтенанта всегда накормят.

Как боролись со вшами?

Нам выдавали вонючую пасту против вшей, но эффективность у нее была мала. Во время отдыха устраивали каменку, уничтожали вшей паром. Перед наступлением, если операция планировалась, к нам всегда приезжал полевой санпропускник. Когда во время наступления мы попадались в немецкие землянки, сразу набирали вшей. Шутили, что будет чем занять до следующей операции.

У немцев не было системы дезинфекции. Когда я служил в послевоенной Германии, познакомился с военным врачом-немцем. Он воевал под Ленинградом, потерял ногу, был в плену. Он был врачом батальона. Он рассказывал. «Как мы, такая воинственная нация, не могли перенять у вас такую простую вещь, как дезкамера? Я не мог оказать помощь больше, чем фельдшер. Я получил прекрасное образование в университете и не мог ничего сделать в полевых условиях. Мы не могли организовать качественную медицинскую помощь для солдат и офицеров».

Мы возвращали в строй 72% раненых. В нашем медсанбате нас была медицинская сортировка. Когда привозили раненных, их делили на легкораненых и тяжелораненых. Легкораненные разгорячены боем, они требуют медицинской помощи. Им давали 100 гр., бутерброд и в палатке они быстро засыпали. В первую очередь оказывали медицинскую помощь тяжелораненым. Их отправляли в операционную, кто в шоке – в противошоковую палатку.

Немецкий доктор рассказывал: «Мы старались сначала оказать помощь легкораненым. Они скорее вернутся в строй. Тяжелораненные, пока ждали помощи, умирали. Мы теряли много людей на медицинской эвакуации. У вас был полковой медицинский пункт, дивизионный госпиталь в 20 – 30 км. У нас забирали в дивизионный госпиталь до 100 км. Все было рассчитано на европейские дороги, а у вас дорог не было…».

В сентябре 1943 мы совершили марш через мост Володарского на Карельский перешеек. До ноября занимались боевой подготовкой. В декабре совершили марш в Ленинград. Разместились в заводских корпусах канатной фабрики. Там накапливались войска, которые должны были снять блокаду со стороны Ораниенбаумского пятачка. В ночь с 31 декабря на 1 января мы перешли в Ораниенбаум. Немцы пропустили под своим носом 2-ю ударную армию, не меньше 10 – 12 дивизий. Наступление было назначено на начало января. На катаной фабрике начался грипп, из-за него наступление было отложено.

В итоге наступление началось 14 января. Наш корпус должен был отрезать путь на запад Стрельнинской группировке немцев. Освобождали деревни, которых уже не было. Они числились только на карте. Наша дивизия получила почетное название Гатчинская, хотя саму Гатчину мы не брали. Мы создали условия для освобождения: перерезали железнодорожные, шоссейные пути отступления группировки. По радио было объявлено об освобождении Гатчины, хотя она в тот момент еще не была освобождена окончательно.

Во Псковской области мы встретились с партизанской бригадой. Мы так быстро наступали, что размещать раненных было некуда. Мы сдали их в партизанский госпиталь, а партизаны нас снабдили продовольствием. Был организован полевой военкомат. Многие партизаны вступали в нашу дивизию на пополнение. Встречали нас очень хорошо. Было приятно пройти по деревне, где вывешены красные флаги.

В мае 1944 мы были выведены в резерв, началась полевая учеба. Получили пополнение, надо было обучать новых бойцов. Я обучал санинструкторов. Однажды я пожаловался на свою судьбу знакомому офицеру:

- Вы бьете фашистов, а я только раны перевязываю.

Он ответил

- Когда батальон идет в атаку, солдаты оглядывают. Они смотрят командира? Они смотрят доктора. В наших боевых успехах есть и твоя доля. Солдаты идут в атаку уверенно.

Были ранения, которые запомнились особенно?

Я вытаскивал солдата, у которого лицо было сплошное месиво. Где нос, где лицо – не разобрать. Я наложил ему бинты. Он со мной разговаривал и спросил меня, откуда я. Оказалось, что он тоже из Петергофа. Через несколько месяцев я получил от него письмо. Он поправился и его забрали на восстановление народного хозяйства. Что было с его лицом, я не знаю. Другой раз было похожее ранение. Все лицо изрешечено. Через месяц этот солдат вернулся в часть. Все лицо в шрамах. Он продолжил воевать.

В июне 1944 нас бросили под Нарву по гатевой дороге. Мы шли около 50 км. Заняли боевые порядки. А утром нас пришла сменять новая дивизия. Мы ничего не поняли и пошли обратно по этой же дороге. Кто отставал, тех сажали на телегу. Потом нас посадили в эшелон и повезли на юг. Когда готовилось наступление на Нарву, была спланирована отвлекающая операции в районе Опочки и Острова. Оборону немцев прорвали быстро, а для наступления не хватило сил. Поэтому нас туда и перебросили.

Как Вас встречал местное население в Прибалтике?

В Прибалтике бывало разное отношение. Кто объятиями, кто - пулей. В Эстонии и Латвии были фашистские организации. Со стороны крестьян никакой враждебности не было.

Каким было Ваше отношение к союзникам?

Разным. В 1944 мы начали получать машины Додж 3/4. К ним подцепляли пушку, весь расчет с боеприпасами. Получали Форды, они нас очень выручали. В Русско-Высоцком мы обнаружили немецкий армейский склад, в нем были бочки с американским бензином…. Так что союзники помогали не только нам.

В Рижской операции из нашей дивизии участвовал только артиллерийский полк. С октября 1944 года до Победы мы стояли на охране рижского побережья, контролировали, чтобы Курляндская группировка не могла выступить в тыл. Активных боевых действий не было.

Приходилось воевать с власовцами?

В Прибалтике немцы быстро отходили и оставляли в качестве прикрытия власовцев. Однажды мы идем не боевым порядком, а походным. Разведка донесла, что немцев нет. Мы выходим на поляну, и вдруг с двух сторон ударили пулеметы. Стреляли власовцы, прикованные к пулеметами. Они нам рассказали, что сами просили, чтобы их приковали, Они не хотели сдаваться в плен.

Пленных немцев вели просто: впереди автоматчик, сзади автоматчик, а власовцев и эсэсовцев окружали со всех сторон, они были очень агрессивными.

Мой знакомый немецкий полковник, о котором я говорил выше, вспоминал о боях в Прибалтике: «Мы не успевали закрепить на рубежах. Спасибо власовцам. Они хорошо сдерживали Красную армию. Мы награждали власовцев железными крестами, воевали они очень отважно. Но ни один немецкий офицер власовцам руку не пожмет. У нас на этот счет есть незыблемый принцип: предатель есть предатель. Вчера он вас предал, а завтра он нас предаст».

В мае 1945 наши связались с немцами. Договорились, что мы посылаем группу офицеров, чтобы принимать капитуляцию, определить место, куда складывать знамена поверженного врага, оружие. Группа пошла через речку в Тукумсе. Командир 725-го дивизиона артиллерийского полка прошел всю войну без ранений. Отважный, вся грудь в орденах, ни одной царапины. Когда они вышли на мост, по ним ударил артиллерийский залп. Потом расследовали сами немцы, это сделали власовцы и эсэсовцы. Они захватили немецкую батарею и били по парламентариям. По законам всего мира, парламентарии не могут быть убиты или взяты в плен. Тогда командир дивизии приказал выдать весь боезапас артиллерии по тому берегу. В мае месяце вода холодная, немцы перебилась к нам вплавь, чтобы сдаться в плен.

Где Вы встретили день Победы?

В Прибалтике, в Тукумсе. 9-е мая 1945 года был ясный, холодный день. Мы шли с одного участка на другой. Мы слышим массовую стрельбу. Мы подумали, что немцы перешли в наступление. Мы зашли в землянку, там был радист. Мы спрашиваем:

- Что случилось?

- Ребята, война кончилась.

Тогда мы стали стрелять. Радость распирала душу. Немцы вывесили белые простыни. Было состояние эйфории. Куда бы не пришел – везде нам очень рады.

После Победы мы еще месяц прочесывали леса, ловили местных фашистов. В июне нас привезли в Москву. Там определили на службу в Воронежскую область, потом - в Тамбовскую. В 1947 году я демобилизовался, вернулся в Ленинград. 1948 году я поступил в вечернюю школу, в 1949 году окончил ее. Меня вызвали в военкомат:

- Как, лейтенант, удрал из армии?

Меня вернули в армию. До 1950 я служил в Луге. В 1951 я поступил в военно-медицинскую академию. У нас на курсе было 220 человек. Половина фронтовики, половина - после школы. Поступившие после школы учились лучше, они были нас младше на 10-12 лет. У нас было много пробелов, нас называли «окопниками». Я кончил академию в 1957 году и посвятил свою жизнь службе в Советской армии.

70 лет Победы, г. Тосно Ленинградской области