- Родилась я здесь, в Сталинграде, на Красном Октябре. И жила я все время на Красном Октябре, и воевала за Красный Октябрь, и работала потом на заводе «Красный Октябрь». Так что вся моя жизнь связана с этим местом.
- Кем были Ваши родители?
- Вы знаете, я воспитывалась у чужих людей. У меня родители умерли: мама - когда мне было два с половиной года, а отец - когда мне было четыре с половиной года. И мы остались с младшей и старшей сестренками. Старшей тогда было уже семнадцать лет, она уже замуж выходила. Но ей в новой семье сказали: «С одним ребенком мы тебя еще сможем взять, а вот с двумя – нет». Поэтому она забрала с собой младшую сестру, а меня, потому что я была постарше, взяли на воспитание чужие люди.
Отец мой, тот, который меня воспитал, работал на заводе «Красный Октябрь» начальником участка ВТК в сортовых цехах, а мать была домохозяйкой. Училась я на Красном, в пятой школе, закончила девять классов. Я как раз закончила девятый класс, надо было идти в десятый, как в Сталинград пришла война. Ну, а потом пришлось идти на фронт.
- В школе проходили военную подготовку?
- Ничего такого у нас не было. Была я там только пионеркой и комсомолкой.
- Как Вы узнали, что началась война?
- По радио. У нас в доме было радио.
После начала войны, отца осенью 1941 года вместе с заводом эвакуировали в Челябинск. Он отдельно от нас уехал, а мы с матерью остались в Сталинграде.
- Почему он один эвакуировался? Нельзя было вывозить свои семьи?
- Да просто для нас там уже мест не было. Хотя с маленькими детьми членов семей работников завода эвакуировали. А потом, знаете, свой дом – его жалко было оставлять. Мать все свое «богатство» собрала, сложила его в погреб. А потом, когда бомбежка началась, в наш дом попала бомба. Мы после бомбардировки вернулись туда, где был наш дом, так там все сгорело. Даже зеркало в погребе от высокой температуры просто свернулось: стекло расплавилось и превратилось в серебряный шар.
Да в нашей округе были, в основном, деревянные постройки, поэтому после бомбежки выгорело все, тут почти ничего не осталось. Немец бомбил завод и постоянно летал над нашими головами.
В конце завода, почти у подножья Мамаева Кургана, был овраг. И мы с мамой перешли жить в этот овраг. Пособирали кое-что из домашней утвари, вырыли в стене оврага для себя нору и туда лазили каждую ночь, чтобы поспать.
- Наверняка в этом овраге была не только Ваша семья?
- Конечно нет. Там все склоны оврага с обоих сторон были изрыты такими норами. Там у меня и дядю убило и тетку убило: прямое попадание. Немец же бомбил овраг специально: летит прямо над ним и видит, что он людьми полон.
Я еще забыла сказать, что, когда 23 августа 1942 года началась бомбежка Сталинграда, мы, школьники, работали на заводе «Баррикады». Я работала в десятом цеху, где сверлили дырки и прикручивали люльки к зенитным пушкам. Когда началась бомбежка, мы сверлили на станках, и нас мастер в двенадцать часов ночи развел по домам и больше после этого на завод мы уже не приходили.
- На завод вас отправляли или вы по собственной инициативе ходили? Вы ведь все-таки школьники.
- Ну какие в войну школьники? Да и лето было, занятий никаких. Вот мы и устроились на завод сами, рабочих ведь не хватало. Да что мы там проработали то? Всего месяц. Причем работали мы там бесплатно.
- Вас хоть там кормили?
- Кормили нас в столовой.
- Пойти работать на завод – это была чья-то ваша инициатива или вам в школе клич кинули?
- В школе нам это сказали. Это сейчас дети в армию идти не хотят, а тогда все делали для Родины.
- А были такие, кто отказывался идти работать на завод?
- Да я даже не знаю, нас они не интересовали.
- Вы всем классом отправились работать на завод?
- Ну не всем классом, конечно, некоторые наши одноклассники ведь уже к тому времени поуехали из города. А кто остался, тот работал.
Немец разбомбил почти всю нашу улицу, которая состояла из деревянных домов. В доме напротив семья пыталась укрыться в окопе, вырытом во дворе. Но всех их, пятерых, ударной волной от разорвавшейся рядом бомбы сдавило в этом окопе, сплющило, и они все умерли: трое детей и родители. Их даже доставать не стали: послушали, что оттуда не раздается ни звука и закопали прямо в этом окопе. Позже уже их сестра приехала, выкопала их и похоронила.
После бомбежки мы собрались, погрузили в мешки все необходимое, в основном взяли немного продуктов и документы и перешли жить в этот овраг.
-Ваш дом сгорел, а документы при этом сохранились?
- Так отец перед отъездом сказал матери, чтобы мы документы всегда при себе носили. Вместе с нами в овраг перешла тетка с дядей. Дядя уже был старым и с ними еще была их сестра, которая потом уехала в Челябинск.
Несмотря на бомбежку, через Волгу все равно переправлялись суда. Волга в то время просто красная была от крови: бомба попадет в баржу, а там кто спасется, а кто нет. Тонули люди. Ужас что там творилось!
- Перед началом массовой бомбардировки Сталинграда местному населению, которое не являлось рабочими заводов, разрешалось эвакуироваться из города? Ведь существуют разные мнения на этот счет, вплоть до того, что был категорический запрет на то, чтобы люди покидали город.
- Я не знаю, конечно, но у нас перед бомбежкой с детьми многие уехали. Мы, может быть, тоже уехали бы, но матери стало жалко бросать свой дом. Кто же тогда знал, что все это так надолго затянется?
А народ уезжал, да. Кто уезжал в деревни на ту сторону Волги. У меня мама сама родом была с Заплавного и мы потом, в конце октября, отсюда туда уехали.
Однажды, когда была какая-то передышка у немцев и город еще мало бомбили, мы решили пойти за пшеницей, ведь есть-то нечего.
- Куда Вы пошли?
- В ту мельницу, знаменитую, которая рядом с Домом Павлова находится. Пришли мы туда, а там уже брать совсем нечего. Но мы все равно что-то умудрились нагрести и принесли это домой. А потом мы, три девчонки - это надо же додуматься в такую даль пойти! – пошли к Астраханскому мосту через реку Царицу. Там еще одна мельница Гергарда была, большая. И рядом с этой мельницей стояли солдаты и никого туда не пускали.
В этой мельнице были большие глубокие ямы с пшеницей и в эти ямы надо было спускаться по проволочной лестнице. Так солдаты ушли в двенадцать часов обедать, а мы проскочили и залезли туда. Нагребли зерна, а глаза завидущие, хочется же побольше набрать! Ну, по мешку мы набрали зерна. Только мы вылезли оттуда, выбежали за территорию, как вернулись солдаты. И вот оттуда пешком, на себе, мы несли эти мешки пшеницы! Повсюду на земле валяются осколки, а мы обуты в мягкие рваные тапочки, оттуда пальцы торчат. Но потом встретили попутную подводу, которая везла ящики со снарядами, так мы на эту подводу наши мешки погрузили, а сами за ней шли пешком. А потом начались бои в городе и за пшеницей я больше не ходила.
Каждое утро, часа в четыре, по нашему оврагу шли в сторону Мамаева Кургана наши солдаты, пополнение из Сибири. Баржа их привозит, и они по оврагу идут на Мамаев Курган. Идут, а видно, что боятся – молодежь ведь в основном шла, 1924 года рождения. А через день или через два смотришь, возвращаются, кто как: кто ползком, кто раненый в ногу или руку. И вот мы подбирали их и на переправу их относили, помогали грузить их на баржу. Мы, к тому времени, с мальчишками даже соорудили из плащ-палаток носилки, чтобы удобнее было. Помогали мы добровольно, никто нас не заставлял. Если кого-нибудь из раненых сопровождает медсестра или санитар, то они нам обязательно бинты дадут, йод дадут, чтобы мы перевязки делали.
- А Вы умели уже перевязки делать?
- Ну, нас в школе этому немного учили. Да и дома мать учила что делать в случае, если поранишься.
Бомбили нас страшно! Вот тащим раненого, а он прямо над головами нашими так низко летит, что даже лица пилотов видно было. Он, как только видит скопление людей, сразу из пулеметов начинает строчить. А когда отбомбился и бомб у него не было, он сбрасывал бочки с дырками просверленными. И вот эта бочка летит, гудит, свистит – страшно, не поймешь что! А он бочки скинет, развернется и пошел опять загружаться бомбами, а потом опять или завод бомбить или переправу через Волгу.
В конце октября наш овраг уже полностью разбомбили, людей мало осталось, жить стало практически негде и мать говорит: «Давайте поедем в Заплавное». Ей, оказывается, еще до этого военные предложили помочь погрузиться на баржу с ранеными и отправиться за Волгу.
Когда мы погружались, нас увидел какой-то генерал. А я маленького роста была и он, указывая на меня, спросил: «А эта малявка что тут делает?». А я ему говорю: «Какая я малявка?» Он тогда сказал нам, чтобы мы с носилками вместе на баржу грузились и на ту сторону переправлялись. Когда мы переправились на ту сторону Волги, мы некоторое время еще там принимали поступающих раненых и отправляли их в Заплавное, где находился пересылочный эвакопункт. А потом и мы с мамой отправились туда тоже.
Маме там дали какой-то приют в виде сарая. Мы в этом сарае позаткнули дыры в стене коноплей и соломой и поселились с ней там. И тут, в Заплавном, я уже пошла в армию.
- Вы ж говорили, что у Вашей мамы родственники в Заплавном жили.
- Да, вот родственники нам сарай для жилья и выделили.
- Если у вас была возможность добраться к родственникам, почему вы раньше не эвакуировались, когда жили в овраге?
- Раненых всегда полные баржи уходили, для нас там места не было. А в этот раз, поскольку мне пришлось сопровождать раненых, то и маму пришлось тоже забрать на баржу. Я успела прибежать к маме и сказать: «Мама, пойдем скорей, меня отправляют на ту сторону Волги!»
- У Вас не возникало мысли уйти на фронт вместе с солдатами, которые шли в сторону Мамаева Кургана?
- Да что Вы!? Там такая страсть творилась! Туда не хотелось!
А вот уже в Заплавном меня зачислили в штат того эвакопункта, который там находился - ЭП №155. Эвакуационно-пересыльный пункт.
- На какую должность Вас там поставили?
- Санитарка. Работали мы постоянно, спали по два часа в сутки.
|
|
Гоголева А.С.(справа) с подругой |
- Присягу Вы приняли там же, в Заплавном?
- Я не принимала ее совсем. Меня просто в октябре 1942 года на учет поставили, воинское звание «красноармеец» дали, в штат ввели и все. Так я дальше и воевала без присяги.
- Каковы были основные задачи эвакопункта во время боевых действий?
- Первичная санитарная обработка, руки-ноги отрезали, если раненого принесли с совсем раздробленными конечностями. А потом уже от нас отправляли в госпиталь в город Ленинск.
- В другие госпиталя отправляли?
- Нет, мы только в Ленинск отвозили раненых.
- На чем вы их отвозили?
- На машинах. До Ленинска далеко все-таки, а раненых надо было доставить побыстрее. А гужевой транспорт мы использовали, в основном, для того, чтобы раненых с переправы доставить к нам. Как только их на наш берег доставят, мы их там встречали, сразу грузили на подводы и везли к себе. Мы грузим, а санитары их увозят.
- На переправе вы забирали только тех раненых, которых вывозили организованно или одиночных переправившихся самостоятельно тоже подбирали?
- Мы всех раненых солдат подбирали, кто на берегу был. Но чаще всего эвакуация раненых была организованной. Но попадались и одиночки с разбитых барж. Немцы охотились за баржами весь день. Пока солнце не село, на Волге находиться было опасно. А вот когда шел дождик, то это было нам на руку – в это время самолеты не летали и баржи успевали по паре ходок туда-сюда сделать.
- Санитарная помощь раненым оказывалась только по прибытию на эвакопункт?
- Нет, первую помощь мы начинали оказывать раненым сразу на берегу. А потом, когда привозили их на эвакопункт, там уже за них хирурги брались: несли их в операционные и кому отрезали ноги, кому зашивали.
- У Вас санитарная сумка была с собой всегда?
- Конечно. Да в ней что там было-то? Только самое необходимое: бинты, йод, жгут.
- Недостаток в обеспечении медикаментами испытывали?
- Испытывали конечно. В эвакопункте мы сами стирали бинты. Но тогда марля была марлей, это сейчас не пойми что. А тогда стирали бинты, сушили, гладили и снова мотали их в рулоны. И после смены врачи шли отдыхать, а мы готовить стерильные материалы. Сейчас врачи используют готовые тампончики, а тогда мы должны были из марли сделать шарики или тампоны, инструменты перечистить, простерилизовать в кипятке полтора часа. Халаты мы тоже по полтора часа стерилизовали в автоклаве. Это сейчас врачи ходят в зеленых халатах, а тогда они были белыми. Вернее, должны были быть белыми, но от крови на них они становились темно-коричневого цвета.
А потом, когда закончились бои в Сталинграде, в феврале 1943 года, в Заплавное привезли раненых немцев. Ой, как их врачи со своими ранеными обходились! Эти пальцы отмороженные прямо живьем скальпелем резали. Он орет, а врач ему по морде – раз! А мы потом этих немцев еще и перевязывали.
- Наши врачи с пленными не работали?
- Нет, у них свои были хирурги. Видимо, целый госпиталь немецкий к нам привезли.
- Эвакопункт в Заплавном размещался в каком-то помещении или для него были развернуты палатки?
- Он располагался в бывшем складе магазина. Там на полу стелили солому, сверху простынями ее покрывали и размещали раненых. Там было три больших помещения и в них размещали раненых в три ряда. Кроватей хоть у нас не было, но солдаты лежали на простынях и у них были одеяла. А операционная размещалась в самом магазине.
- Чем освещалась операционная?
- Лампами керосиновыми. А когда мы потом в Польшу приехали, то там изготавливались для освещения светильники из гильз: края гильзы сплющивались и туда вставлялся фитиль.
- Вам доводилось ассистировать хирургу при операциях?
- Да, стояла рядом иногда с керосинкой, а иногда держала раненого. Первые разы я в обморок падала от увиденного: ты его держишь, а ему ногу отпиливают или разрезают до костей. А потом привыкла уже, потом мы даже и ели там, в перерыве, в операционной. Кусок хлеба в кармане халата лежит, так руки о халат от крови вытрешь, возьмешь этот хлеб, в рот его засунешь и жуешь. Во время перерыва врачи шли обедать, а у нас на это времени не было: идем обедать только после того, как всех перевяжем.
- Как вас кормили?
- Ой, кормили неплохо. Мы ж в селе стояли, так солдаты там помогали и капусту рубить и мясо резать. Так что у нас даже овощи были. Кормили хорошо.
В 1943 году, после того, как закончилась Сталинградская битва, мы поехали на Третий Украинский фронт. Мы собрали все наше имущество, носилки, столы операционные, нас переправили через Волгу и посадили в эшелон и привезли в город Николаев.
Но там мы мало пробыли, потому что нашу армию быстро перебросили на Первый Белорусский фронт. Наш эшелон при этом разделили пополам: первыми в Белоруссию отправили три вагона, а нас, два вагона, оставили. Но затем и нас прицепили к эшелону, и мы поехали вслед за нашими первыми вагонами.
- Вы прибыли туда же, куда и они?
- Да, мы туда же прибыли. В том месте, не помню уже, как оно называлось, мы опять недолго простояли и уже оттуда нас перебросили в Польшу.
В Польше мы разместились в костеле города Познань. Причем, не в самом костеле – наши палатки стояли в его дворе: операционная палатка, для раненых две палатки.
- В костел раненых не заносили?
- Нет, в этом костеле продолжалась служба, ее нельзя было нарушать. Вот у костела была какая-то хозяйственная пристройка, так только ее нам разрешили занять, там у нас была операционная. И еще какое-то помещение они нам отдали, уже не помню, что там в нем было.
- Местное население как-то помогало работе вашего эвакопункта?
- Ой, Вы знаете, поляки как они были подлецы, так они подлецами и остались. Поляки, переодетые в форму наших солдат, вырезали три дома и распустили слух, что это сделали русские. Но один из поляков, на которых они напали, выжил. Они думали, что они его зарезали, а он остался в живых. Так мы его перевязали и сделали ему переливание крови, и он сказал, что он узнал среди нападавших своего соседа. Он твердо заявил: «Это не русские сделали, это наши».
А вообще я дошла до Германии, закончила свой боевой путь на Эльбе. В Германии мы стояли в городе Гроссенхайне, но там мы уже располагались в помещениях и у нас уже были кровати.
Между прочим, немцы лучше нас принимали, чем поляки, несмотря на то, что мы были для них врагами! Мужчин, конечно, среди помогавших нам не было, в основном женщины и дети.
- Вы так и продолжали служить в ЭПП?
- В Германии нас разделили. Рядом с нашим ЭПП проходила асфальтированная дорога, по ту сторону которой находился полевой передвижной госпиталь №5265, в котором не хватало санитаров. А надо сказать, что я к тому времени уже выучилась на медсестру. И нас, троих девочек, перевели в этот госпиталь.
Вы знаете, в военкомате, когда нам справки давали для прибавления коэффициента к пенсии, сказали, что эвакопункт, относящийся к санотделу этой же армии, что и ППГ- сначала 62-й, а затем 8-й гвардейской – считался фронтовым, а ППГ, до которого надо было просто перейти асфальтированную дорогу, уже таковым не считался. А я военкомовским говорю: «А я в этом госпитале что, в воздухе что ли была?»
|
|
Персонал госпиталя ППГ №5265, 1945 г. |
- Если не хватало в госпитале санитаров, почему не брали их из местного населения?
- Были и из местных помощники. Они в основном бинты стирали, полы мыли. Знаете, у немцев какой порядок! Вот немка моет полы. Ровно в двенадцать часов она, не домыв, посреди комнаты ведро поставила, подошла к окошечку, развернула свой узелок с едой. Я ей говорю: «Подожди, сейчас в столовую с тобой пойдем», а она кусочки свои поела и продолжает дальше работать. Этот режим у них уже, наверное, в крови. Не то что мы: можем целый день голодными быть, а потом поесть.
- Они с собой приносили еду?
- Да, приносили. Но мы их кормили: утром они завтракали и в обед тоже кушали. Давали им то же самое, чем и раненых кормили.
- А вообще как-то за работу с ними расплачивались?
- А я не знаю. Что-то начальник госпиталя им платил вроде бы.
Я еще на «санлетучке» в Германии немного работала. Тоже не хватало людей и нас посылали на «санлетучку». Она довозила раненых до границы, там мы сдавали раненых и возвращались обратно в Германию.
- Какой характер ранений был у тех раненых, которых вы доставляли на «санлетучке»?
- Ой, тяжелые были все. Преимущественно у которых газовая гангрена была и которым ноги отрезали. У нас в ЭПП врач у нас был хирург, еврей, так он старался, по возможности, ноги не отрезать. Если видит, что кость не разбитая, то сделает несколько разрезов вдоль ноги или руки и просунет туда трубки, чтобы воздух проходил. А другие хирурги обычно пилили, им лишь бы побыстрей. А как ты докажешь? Они обычно говорили, что спасти конечность было нельзя. А которые с легкими ранениями, те недельку полежат и на фронт. Да они сами туда рвались, никто долго не лежал: «Мы на фронт!» Единственные, кто не рвался обратно, это «самострелы» нерусские: узбеки и прочие. Ой, много их было! Приходят и начинают: «Ой, вай, вай, вай!» А потом они научились: сначала после самострелов на теле было порох видно, а потом они начали стрелять себя то через рукавицу, то через шапку.
- О таких фактах положено было в особый отдел докладывать?
- Так сразу же докладывалось. Первую перевязку им сделаем и сразу сообщаем. А их потом в штрафную роту отправляли.
- Были случаи, чтобы особый отдел занимался медицинским персоналом?
- Нет, таких случаев не было. Один раз у нас были с Украины девчонки, из концлагеря освобожденные. Так одна из них узнала немца, который был офицером в их лагере. А он был среди пленных немцев, которые у нас работали на тяжелых работах, и был одет в простую солдатскую форму.
Пришла она как-то, трясется вся, показывает на этого немца: «Вот он стрелял в нас в концлагере!» Я ей говорю: «Ты пока молчи, не говори об этом никому. Молчи, а то он убежит», а сама пошла и рассказала об этом начальнику госпиталя. Конечно, быстро этого немца пришли и забрали. Оказался действительно капитаном, бывшим комендантом лагеря.
- Это случилось уже после Победы?
- После.
- Немок вы привлекали для помощи в работе. А полячек?
- Нет, полячки у нас не работали.
- Польское население приносило какую-нибудь еду для раненых?
- Нет. Да у нас снабжение было настолько хорошо налажено, что нам и не нужно было у них брать что-то. А если что-то и нужно было, то те, кто нашим питанием занимался, ездили по деревням и закупали все, что нужно было. Именно закупали! Не отбирали, а закупали!
- Чем расплачивались с ними?
- А откуда я знаю!
- А Вы, когда находились в Германии, денежное довольствие получали в марках?
- Да, нам марки выдавали. По-моему, пятнадцать марок, если я не ошибаюсь. И шоколад нам немецкий давали. Это тем, кто не курил, вместо табака плитки шоколада давали.
- Говорят, немецкий шоколад невкусным был.
- Да, невкусный, это точно. И кофе у них тоже невкусный был.
Однажды стали мы оборудовать госпиталь и захотелось нам набрать каких-нибудь трофеев. Хотели зайти в один подвал, а капитан нам говорит: «Не ходите одни!». Хоть мы, девчата, и махнули на него рукой, но с нами пошел один санитар. В подвале вдруг что-то загромыхало. Я говорю санитару: «Виктор, там гремит что-то», он мне отвечает: «Да тебе показалось». Но все-таки он полез туда посмотреть. А там, в подвале, была кладовка и в ней заперся парень немецкий, сидел там с мотоциклом. Он приготовился ночью удрать, но наши его забрали.
- А что из трофеев в основном брали?
- Да что брали? Ковры брали, платья, хрусталь. Мы же русские, у нас этого ничего не было. А потом, когда уезжали, врачи схитрили, сказали, что на границе у нас все это отберут, и чтобы мы все это в госпитале и оставили. У меня ковер был большой, его врач забрал. Да и другой ковер, который у меня был, тоже я оставила врачам. Так что домой я ничего не привезла.
- А посылкой отправить? Ведь разрешалось по пять килограмм отправлять в посылке домой.
- Отправляла я и посылками. Штук пять их отправила. Но мать из всех отправленных получила только одну посылку.
- Что отправляли в посылках?
- Да все так же – тряпки. А еще шоколад. У них же тогда все красивое было. Бывало, зайдешь в квартиру, а в шкафчиках у них до того все аккуратно разложено. Я сроду не забуду в одной из квартир белую тряпку, которая была, видимо, порвана, а затем аккуратно застрочена машинкой. Но она при этом была кипельно белая! Вот такие у них тряпочки для столовой были.
Да в этих домах нам мало что оставалось: берут самое ценное те, кто в дом заходит первый. Как правило, заходили первыми солдаты – пехотинцы, а мы шли на расстоянии в километре, полтора – два от передовой.
- В окружении Вам не доводилось быть?
- Я в окружении не была, но на меня похоронку писали. Это было на Днепре. Нас послали помогать в санбат, где они раненых перевязывали, а мы должны были их в госпиталь доставить. Мы там развернулись, в лесу окопов полно было, и мы в них раненых собирали. Ночью мы по очереди за ними ходили, машин не было отправить, поэтому ходили пешком по двое: медсестра и санитар-мужчина. А у нас уже было человек двенадцать раненых, которых мы собрали и дожидались машину, чтобы их отправить в госпиталь.
Ну и что? Пришли мы, перевязали их, накормили, осталось смены дождаться, пока она придет. А смены что-то нет. Мы вышли и пошли им навстречу. Но долго ходили, но никого по пути не встретили, видимо смена наша пошла не в ту сторону. Да мы и сами немало поплутали. Пришли мы к нашему главному сборному пункту, а там никого нет. В общем, смена наша всю ночь по лесу блуждала, везде ей наши раненые мерещились, а к утру они все-таки тоже вышли опять на сборный пункт. Но, оказывается, пока мы по лесу блуждали, в госпиталь уже отправили человека с сообщением, что нас всех в этом лесу убили.
Утром пришла машина, раненых забрали, и капитан тамошний нам говорит: «Давайте я вас подвезу до госпиталя». Мы приезжаем, идем по госпиталю, а девчата на нас смотрят и тихонечко ойкают. Мы у них спрашиваем: «Что такое? Что вы ойкаете?» - «Так вас же всех поубивало!» - «Как это нас поубивало!?» А начальник госпиталя уже сидит, пишет похоронки нам домой. Вот честно говорю: мы к нему постучались, открываем дверь, а он, увидев нас, аж перекрестился!
Забыла еще рассказать. В Днепр ходили за водой. Наберешь полное ведро воды, идешь домой, а снайпер – вжик! – и по ведру. Вода, разумеется, вылилась. Приходишь, берешь другое ведро, и опять за водой идешь. А он словно играется. Два раза у меня пилотку с головы сбивал. Счастливая я, наверное, раз он не попал.
Я еще и контуженая была. Ничего не слышала и разговаривала. Но от этого я потом быстро отошла, за неделю.
- Под взрыв попали?
- Ага. Это в Польше было. Бомбили немцы сильно наш госпиталь.
- Госпиталь часто подвергался бомбежке?
- Постоянно. И снаряды часто через наши головы летели в обоих направлениях. У нас был замполит, так он до того обстрелов боялся, что под столом от них прятался. Как только обстрел начинается, так наши говорят: «Смотрите, сейчас капитан под стол полезет».
- Он на передовой не воевал?
- Нет, он тыловик. Он болел часто. Прихожу к заведующему аптечным пунктом и говорю: «Дай замполиту чего-нибудь». А тогда ж не таблетки были, а порошки. Так аптечник сахар с мелом смешает, перетрет в порошок и передает замполиту. А то вместо мела соды добавит. А замполит потом бегает по кустам. Мне его жалко было, а заведующий аптечным пунктом говорит: «Ничего, пускай побегает!»
- За Вами было закреплено какое-нибудь оружие?
- Да, винтовка.
- Вы ее постоянно с собой носили?
- Носили только когда идем куда-нибудь. А в госпитале она обычно в углу стояла.
В Польше, перед наступлением, в операционную пришел Чуйков. А я ему говорю: «Товарищ генерал, халат оденьте». А он: «Какой халат? Ты видишь, кто я?» Я говорю: «Вижу» и сама ему халат протягиваю. Ну, он нагнулся ко мне, ведь он высокий был, взял меня на руки, а я ему халат на плечи накинула. Он говорит: «Ну, а теперь ты меня пустишь?», я говорю: «Теперь пущу».
- С какой целью Чуйков приезжал к вам в тот раз?
- Проверить работу операционных, потому что большое наступление было на Германию.
- Из медперсонала кроме Вас, в вашем эвакопункте, сталинградцы были?
- Были. Много было. Наш ЭПП был почти полностью сталинградский. А вот госпиталь, в который я потом попала, был в основном, уфимский. В ЭПП начальником был майор Виноградов, он отсюда был, сталинградский. А в госпитале начальником был Суетин, он сам из Уфы. У меня две медали: одна медаль за госпиталь, а другая за «санлетучку».
- Что из себя представляла «санлетучка»?
- Поезд, с небольшим количеством вагонов, обычно пятью.
- Сколько раненых помещалось в «санлетучку»?
- Ой, мы их не считали даже. Так же как и в эвакопункте постелим на полы солому, простыни и везем их.
- Вы говорили, что на «санлетучке» везли раненых до границы. До границы с какой страной?
- До границы нашей Белоруссии с Польшей.
- Длительная поездка получалась. Раненые выживали?
- Ну, с уколами, конечно, ехать приходилось. Но у меня не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь из раненых умер по дороге.
А на границе уже стоит состав медицинского поезда, нас дожидается. Мы передаем своих раненых медперсоналу этого поезда, они принимают, грузят их в вагоны и везут вглубь страны.
- «Санлетучка» была отдельным медицинским подразделением или она относилось к какому-то другому подразделению?
- Она относилась к санотделу армии. А у госпиталя еще был санитарный автотранспорт: обычные машины брезентовым тентом накрытые. Этими машинами раненых везли от госпиталя до железной дороги, а там уже перегружали на «санлетучку».
- Вы были прикомандированы к этой «санлетучке» или входили в ее штат?
- Нет, нас просто временно направили туда. Мы же тоже, как и «санлетучка», подчинялись санотделу нашей 8-й гвардейской армии. Начальнику санотдела армии вообще подчинялись все армейские госпитали и прочие медицинские части. Но в другие армии нас никогда не передавали.
Когда еще были в Заплавном, у нас в коридоре эвакопункта складывали умерших. Лежало их там очень много, складывали так, чтобы только дорожка оставалась пройти. Днем-то ты ходишь и знаешь, кто там лежит. Дежурила я как-то январской ночью, встала, выхожу в коридор. Смотрю, а в конце коридора мертвец стоит с ведром и со шваброй. Причем одетый, в шинели. Я испугалась очень. А как оказалось, это наши ребята подшутили – взяли, замерзшего покойника поставили. Меня от страха всю трясет, а они стоят сзади, выглядывают из-за двери и хохочут.
- Что было самым страшным для Вас изо всей Вашей фронтовой жизни?
- Самое страшное – это когда начинается бомбежка или идет артподготовка. И пойми, откуда снаряды летят - то ли немецкие на тебя сыпятся, то ли наши.
- К вам поступали раненые, попавшие под так называемый «дружественный огонь» собственной артиллерии?
- Ну а что ж, не поступали что ли… Бывало и такое. Там не разберешь, чей огонь. А тем более у солдат при этом паника начинается, каждый старался спастись. Смотришь: он выскочил из траншеи и побежал неведомо куда.
- По нормам довольствия Вам полагался алкоголь?
- Обычно на праздники нам его давали, а так чтобы каждый день, такого не было. Санитары наши еще перед наступлением пили, а нам, девчонкам, не давали.
На «санлетучке» как-то праздновали Новый год. Я в перевязочной работала и у меня был спирт. А в Германии набрали малинового сока. Вот этот сок мы со спиртом смешали и пили его. А утром с вагонов сошли, воды выпили, а потом в вагоны влезть не можем – опять опьянели. Мне потом начальник «санлетучки» приказал: «Шура, никому не давай спирт!» Я и не давала, но они сами где-то находили.
- Какие праздники обычно праздновали?
- Праздники мы праздновали только в том случае, если наступления не было. А если наступление, то какой тут праздник? Тут без обеда и без ужина целый день сидишь. А когда праздник, то обязательно накрывали праздничный стол.
- Что было «изюминкой» на праздничном столе?
- Да что достанем трофеев, то на стол и ставили. Это Польша бедная была, а в Германии можно было найти целые склады с продовольствием. У поляков было принято хранить молоко в колодцах: они спускали на веревочке бидончик с молоком в воду, и оно там как в холодильнике было. Наши ребята достанут, отольют себе молока, а в бидончик водички добавят и снова опустят его в колодец. Приходят потом к нам: «Девчата, мы вам молочка принесли».
Когда на Третьем Украинском наши вагоны увезли, а мы остались дожидаться своей очереди, рядом часть стояла. Ребята-офицеры с этой части где-то на железной дороге нашли разбитый вагон, а в нем кадки с медом. Пока мы ждали своего отправления, они нас пригласили: «Девчата, пойдемте мед есть». Налили они нам в деревянные чашки меда, дали деревянные ложки и хлеба: «Пока не поедите, не уйдете!» Что же Вы думаете? Мы этот мед ели, ели, уже сил нет. Мы к нему, к тому же, еще не привычные были. И вот я с тех пор на мед просто не могу смотреть.
- Из немецкой трофейной пищи что приходилось Вам есть?
- Консервация у них была вкусная, особенно огурцы. Хоть все банки и были герметически закрыты, но врачи говорили: «Давайте мы сначала проверим содержимое этой банки, а потом вы будете это есть». Ну, понятно, угостишь врачей после этого – они же сами не пойдут искать себе что-нибудь из еды. Да мы всегда за стол старались садиться все вместе: и врачи и медсестры. Как только наступление прошло, поток раненых ослаб, всех отправили по госпиталям, так старались и себе устроить небольшой отдых.
- Из женского медперсонала по беременности кто-нибудь демобилизовывался?
- Старшая медсестра, из Орла, у нас уходила по беременности. Она была 1923 года рождения и по званию старшина.
- Романы между медперсоналом случались?
- Конечно! Вот эта старшая медсестра у нас любовь крутила.
- А между медперсоналом и находящимися на излечении?
- А они у нас мало времени находились, чтоб успеть роману закрутиться. У нас в ЭПП с аптекарем встречалась Зиночка, а у нее был муж полковник. Ей сообщили, что он был убит, а он оказался жив и появился в санотделе армии. Зиночка узнала, что муж у нее живой, когда тот приехал к нам в ЭПП. А начальник аптеки до того ее любил, что Зиночку убил, чтобы она к мужу не ушла и в себя выстрелил тоже, но он выжил. Его потом за этот поступок отправили в штрафной батальон, ведь он был офицером, капитаном.
- Красноармейская Ваша форма из чего состояла?
- Юбка, гимнастерка. А зимой у меня был белый полушубок, белая шапка и белые бурки. Я выглядела как Снегурочка.
- Халаты носили в обязательном порядке?
- Всегда в халате. И в наши обязанности входило заботиться о том, чтобы у врача утром был чистый свежий халат. Гладили их паровым утюгом с углями.
- На голове что носили с халатом?
- То косынка была, а то чепчики сами себе шили.
- Как Вы узнали о том, что война закончилась?
- Не знаю кто, но кто-то пришел и громко крикнул: «Победа!» Мы все повскакивали, кто в чем, друг друга целуем, кричим «Ура!» Ну, и побежали к начальнику госпиталя радостью поделиться.
Мы к концу войны уже все медсестрами были, а когда домой стали уезжать, начфин нам говорит: «Давайте я вас санитарами запишу, а то вас опять на войну заберут». А тогда же уже началась война с Японией и мы, как медсестры могли попасть под мобилизацию. И вот у меня в красноармейской книжке запись стоит, что я санитарка.
- Когда Вас демобилизовали?
- В августе 1945 года. Эшелон с демобилизованными, который шел впереди нас, пустили под откос поляки. Они перед этим еще один эшелон, который шел на Москву, пустили под откос. А нашему эшелону удалось удачно миновать Польшу - когда мы ехали, у нас в каждом тамбуре стояло по пулемету.
Наш эшелон дома ждали почти целую неделю. Каждый день мать ездила встречать меня, но я все не приезжала. И так получилось, что, когда я приехала, меня никто уже не пришел встретить. Мать говорила: «Мы утром приходили, но нам сказали, что эшелон уже сегодня не придет».
- Эшелон шел прямиком в Сталинград?
- Да, прямо в Сталинград. В этот эшелон специально собрали всех со Сталинграда и Сталинградской области.
- Вы сообщали домой, что возвращаетесь?
- Ну да. Написала письмо, что такого-то числа выезжаю.
Мы приехали, а никого встречающих нет. Нас на подводы погрузили и домой привезли.
- Ваш госпиталь расформировали после Победы?
- Нет, госпиталь остался, а мы уехали. А про ЭПП №155 мне потом после войны рассказывали, что они еще целый год потом в Германии находились. Но к ним поступали уже не раненые, а просто больные.
| Интервью: | С. Ковалев |
