Харчук Евгения Филипповна, старшина медслужбы. Место призыва − Киевский ГВК, Украинская ССР, Киевская обл., г. Киев. Воинская часть ЭГ 1191 ЦентрФ. Дата поступления на службу − 27.06.1941.
(Захоронена на Смоленском кладбище Санкт-Петербурга)
Дорогие мои Вовочка и Денисочка!
Я много размышляла над тем, стоит ли мне писать воспоминания о войне. О ней так много написано, рассказано, снято фильмов, спето песен, сыграно в театрах. Но я решила написать для вас, поскольку непосредственно принимала в войне участие. Пусть останется память обо мне. Возможно, со временем воспоминания заинтересуют вас, или будет интересно вашим потомкам. Много писать не буду. Наша повседневная фронтовая жизнь была тяжёлой, однообразной и опасной работой. Поделюсь с вами только значимыми для меня событиями, эпизодами, некоторыми яркими переживаниями и впечатлениями,
Скоро исполняется 55 лет с момента окончания войны. Я на пенсии. Появилось свободное время. Кое-что уже забылось, поэтому в изложении военных действий могут быть некоторые неточности. Но я думаю, что это для вас не так уж и важно.
Расскажу о самой большой и единственной в моей жизни любви к человеку, который был бы для вас хорошим отцом и дедушкой. Но счастливая судьба обошла нас стороной и не была милостива к нам. Рядом с нашим счастьем всегда соседствовали страдания.
Мой незаконный муж, Знаменский Георгий Андреевич, очень много работал и после войны тяжело переносил нашу разлуку, заболел неизлечимым недугом и ушёл из жизни 18 февраля 1955 г. Ему было всего 54 года.
Наша любовь была прекрасным и очень коротким сном, она осталась в моём сердце, воспоминаниях и умрёт вместе со мной.
Осенью 1997 г. в Петербурге я перечитала написанное мной 17 лет тому назад. Добавить ничего не могу. Моя жизнь не была счастливой, но в ней было много счастливых дней. Даже несчастливая любовь в жизни человека приносит счастье, и оно в вас, мои любимые сынуля и внучек, пока я живу.
Мама, бабушка и для Серёженьки прабабушка
Когда началась война, я училась на III курсе исторического факультета КГУ (Киевский государственный университет).
В декабре 1940 г. в числе 200 девушек биологического, исторического, юридического и филологического факультетов закончила курсы медсестёр запаса РККА. Вместе с военным билетом нам выдали мобилизационный листок. На четвёртый день войны Ленинским райвоенкоматом г. Киева я была направлена в ЭГ № 1191 (Эвакуационный госпиталь) передней линии для прохождения воинской службы.
Госпиталь располагался на территории военного городка на Лукьяновке, по ул. Дегтярёвской. В тот же день представилась начальнику госпиталя, полковнику медицинской службы С.Г. Палю. Посмотрев на мои документы, он с досадой сказал: “Опять университет! Мне нужны не студентки, а медицинские сёстры. Чему вас могли научить за несколько месяцев? Вы представляете себе работу хирургической сестры в условиях войны?” Я честно призналась, что не представляю и делать ничего не умею, поэтому буду выполнять любую другую работу. Он строго и внимательно посмотрел на меня и приказал подняться на III этаж, разыскать старшую операционную и перевязочную сестру Ропер Марию Тимофеевну и доложить, что поступаю в её распоряжение. Из кабинета я вышла растерянной и полностью была уверена, что никогда не освою работу ни в перевязочной, ни в операционной.
На курсах нам дали кое-какие теоретические знания, но практическими навыками мы почти не владели, т.к. в клиниках, где мы проходили практику, нам многого просто не доверяли.
Я вышла из кабинета и вскоре попала в помещение, плотно заставленное носилками с тяжелоранеными. Стоны, вид окровавленных повязок настолько разволновали меня, что мелькнула мысль немедленно отсюда бежать. Я не помню, как очутилась на III этаже, нашла Марию Тимофеевну Ропер (Дата рождения –1891. Место рождения − Гродненская губ. Место призыва − Сталинский РВК, Украинская ССР, г. Киев, Сталинский р-н. Дата поступления на службу −1941, Архив ЦАМО из https://pamyat-naroda.ru; Орден Красной Звезды − https://pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie4003979/).
Познакомились. Она спросила, умею ли я делать уколы. Я ответила, что сделала их всего несколько. Затем спросила, знаю ли я, как нужно делать уколы противостолбнячной сыворотки. Это я знала теоретически − по системе Безредько.
Мы с ней вместе зашли в палату, она сделала несколько уколов и дальше предложила этим заняться мне. К концу дежурства мне пришлось их сделать несколько десятков. Мария Тимофеевна стала моим первым доброжелательным учителем. Влюблённость в свою профессию и одержимость в работе старалась привить и мне. Нам приходилось очень много работать с первых же дней. Одним за другим приходили эшелоны с ранеными (вблизи госпиталя находилась ж/д ветка). Вначале после суточного дежурства нас отпускали домой, но вскоре перевели на казарменное положение. С каждым днём я всё больше привыкала к госпитальной обстановке и многому училась.
Профессия медицинской сестры заставила меня много поработать над самовоспитанием и совершенствованием таких качеств, как внимательность, самообладание, терпение, ловкость, сообразительность, сострадание и многих других. Вначале я совершала много ошибок. До сих пор помню солдата с ранением в лёгкие (пневмоторакс). Таких больных должны доставлять на носилках, но он медленно вошёл в перевязочную, дышал тяжело, бледный, губы синие (цианоз). Я его усадила и ножницами разрезала повязку. Из обширной раневой поверхности со свистом брызнула кровь, он стал терять сознание, а я совсем растерялась. От врача получила нагоняй, но впредь ко всем полостным ранениям относилась с осторожностью и большим вниманием.
А вот случай, который учил самообладанию. В начале июля стояла жара. К нам всё чаще стали поступать раненые, получившие первичную обработку на поле боя или в лучшем случае в медсанбатах. Помню ранение в запястье. Больного не перевязывали несколько дней. Я развязала повязку и на раневой поверхности увидела кишащих белых червей. В глазах потемнело. С трудом взяла себя в руки и виду не подала, что это для меня так же ново и противно, как и самому раненому. Подошёл врач, увидел, наверно, моё состояние, убрал червей пинцетом, промыл рану физиологическим раствором и предложил мне наложить повязку с порошком йодоформа или ксероформа.
Разрядка произошла в столовой. На обед нам подали макароны с мясной подливкой. Я еле успела выскочить на улицу.
Я никак не могла привыкнуть к смерти раненых, оплакивала почти каждую.
Когда мы стояли в Лубнах, небольшом городке, к нам поступил раненый с обширной газовой гангреной ноги. Ногу ампутировали. Больной, не приходя в сознание, бредил, метался, только к утру чуть забылся. Я дежурила возле него. Вдруг он открыл глаза, улыбнулся и сказал: “Моя доченька, ждал тебя. Я знал, что ты приедешь, поцелуй меня”. Я поцеловала его в лоб, он вздохнул и навеки успокоился. А я сидела у его постели и рыдала.
Очень много терпения, ловкости и сострадания требовала наша работа. К нам привезли раненого лётчика, на нём не было живого места − многочисленные осколочные ранения, перелом голени, ожоги лица, шеи, рук. На обработку таких раненых уходило много времени. Оказывать помощь нужно было быстро, не причиняя дополнительных страданий. Этому я училась ежедневно, и самой большой наградой за труд была благодарность раненых. Я долго хранила письмо от лётчика Жени Фуфурина (Евгения Фёдоровича, впоследствии ставшего Героем Советского Союза), в котором он писал: “Следы ранений на моём теле постоянно напоминают мне твои добрые и нежные руки”.
Горячее желание помочь и облегчить участь раненых учило многому меня и моих боевых подруг из Университета. Нас в госпитале было 17 человек. Мы выполняли с одинаковым чувством ответственности любую работу. В короткий срок стали хорошими перевязочными и операционными сёстрами, нежными и заботливыми палатными, диетсёстрами, лаборантками, и никто больше не старался избавиться от нас, как это было вначале, а наоборот, нам стали доверять самые трудные и ответственные участки. Теперь нас с любовью называли “Наш Университет!” Мы оправдали утверждение о том, что неделя работы на фронте по опыту равна году работы в мирное время.
В Киеве стояла жара и паника. О происходящих событиях на фронте точной информации не было. Официальные сводки расходились с сообщениями от раненых, поступавших с фронта.
Через несколько дней после начала войны пал Львов. Немцы стремительно продвигались на восток. Эвакуация населения проходила стихийно, т.к. никто этим не занимался. Практически невозможно было достать какой-либо транспорт для вывоза необходимого.
Родители моего мужа Бориса предложили мне оставить госпиталь и эвакуироваться к ним в Харьков, где они жили. От этого я отказалась. Борис закончил Университет и с парнями V-го курса был отправлен в Змиёв (под Харьковом), где они должны были пройти краткосрочную подготовку по интендантской службе. Часть выпускников Университета, по их желанию, отправились в действующую армию политработниками. Борис был направлен комиссаром в 10-й стрелковый полк.
Киев бомбили каждый день. Нам сообщили, что наш госпиталь эвакуируется теплоходом в Кременчуг. Началась погрузка имущества. От причала мы отплыли в 23-00 и застряли между двумя мостами через Днепр. Немцы бомбили мосты. На ночлег мы устроились на верхней палубе, куда погрузили мягкий инвентарь.
Впервые мы увидели пикирующие самолёты, трассирующие пули, разрывы бомб и снарядов и большое количество прожекторов, пересекающих небо. На палубы сыпались осколки, а мы от страха залезали под матрацы.
На второй день прибыли в Кременчуг. Нас разместили в школе, мы немедленно развернули перевязочные. Поток раненых был невелик. Ходили слухи, что город будет взят немецкими десантниками. Город бомбили. Мы получили приказ о передислокации в Лубны, где полностью развернулись и едва справлялись с работой, настолько велик был поток раненых.
Отступали военные, эвакуировалось население. Немцы захватили Киев, мы все были в трауре. Ночью стало плохо одной из наших сестёр, она сошла с ума (её мама осталась в Киеве). Мы все плакали, провожая её на лечение в тыл, а она смотрела на нас пустыми и отрешёнными от всего глазами.
Из Лубны нас передислоцировали в Гребенки, узловую станцию. Мы попали в самый настоящий ад. Станцию непрерывно бомбили. Госпиталь развернулся вблизи станции. Нам приходилось работать не только в перевязочных, но и на вокзалах, в санпоездах, следовавших транзитом. Были сформированы бригады из перевязочных сестёр, и мы обходили вагоны санитарных поездов, оказывая помощь тем, кто остро в ней нуждался.
При появлении воздушной тревоги (гудели все паровозы), а затем и самолётов, составы маневрировали, и нам приходилось прыгать на ходу с тяжёлыми санитарными сумками. В Гребёнке нам не повезло, фугасной бомбой был уничтожен основной запас мягкого инвентаря и часть оборудования. По распоряжению военно-санитарного управления фронта (ВСУ) нас эвакуировали в г. Энгельс на Волге, куда мы прибыли осенью. Госпиталь развернулся в трёх школах, были созданы I, II, III хирургии. Здесь мы обосновались до весны и вели большую лечебную работу. К нам поступали тяжелораненые.
Личный состав вначале был размещён в бараках на берегу Волги. Рано начались сильные морозы, спали мы на матрацах, набитых соломой, одетыми. В помещении было очень холодно, к утру в ведре замерзала вода. Нас стали размещать на квартирах у местного населения. Меня поместили с Тамарой Осинской, операционной сестрой, у женщины с двумя маленькими детьми. Все вместе мы жили в одной комнате. Наша хозяйка Тоня спала с детьми на русской печке, мы с Тамарой на небольших железных кроватях. У Тони было две козы, на ночь она их из сарая переводила в сени.
Однажды в ясную морозную ночь в комнату пробралась коза − видимо, не плотно была прикрыта дверь − подошла ко мне и стала обнюхивать. Я открыла глаза и увидела перед собой чёрта с рогами. От страха закричала не своим голосом. Коза рванула от меня, стала носиться по комнате всё опрокидывая. Тоня кубарем свалилась с печи, Тамара сидела и дрожала, а дети громко плакали. Когда Тоня зажгла лампу, и мы посмотрели друг на друга, на всех напал смех.
После фронтовых баталий нас окружала тихая и мирная обстановка. Энгельс был серым и неприглядным, но люди здесь жили хорошие и бедные.
Я работала в I хирургии перевязочной сестрой. Недалеко от нас располагался аэродром для дальней бомбардировочной авиации. Наши девчонки завели знакомство с лётчиками. Они стали нас приглашать в свой клуб на танцы. Несмотря на трескучий мороз, мы туда ходили. Нас ждали и очень тепло принимали. У них была хорошая художественная самодеятельность. Мы с ними договорились, что в один из дней они приедут к нам и выступят перед ранеными. Такой день был определён, и мы немало потрудились, чтобы разместить в довольно большом коридоре школы всех желающих. Но лётчики не приехали, и нам стало ясно, что они внезапно улетели на выполнение очередного боевого задания. Нам ничего не оставалось делать, нужно было выступать самим. Но нашлись певцы, чтецы, танцоры и играющие на струнных инструментах. Дежурила в отделении хороший врач и человек Анастасия Михайловна Гудим-Левковская − жена нашего начмеда. Мы пели, читали стихи, Миша парикмахер играл на мандолине, и неожиданно для всех нас пустилась в пляс Анастасия Михайловна. В это время с вечерним обходом появился её муж Василий Васильевич. Он оторопел, увидев пляшущую перед ранеными жену.
Раненые награждали нас аплодисментами, радостными улыбками. Наш концерт стал сенсацией, и мы решили создать свою самодеятельность.
Мы питались неважно. Получали каждый месяц дополнительно солдатский паёк. Он состоял из небольшого количества сахара и махорки. У нас много скопилось махорки, и мы решили продать её на рынке, а на вырученные деньги купить молока, тыкву и сварить кашу. Самый практичный из нас человек, Бела Розберг, отправилась на рынок с полным вещевым мешком махорки. Её задержали патрульные солдаты и отправили в комендатуру. Несколько человек, в том числе и я, пошли её выручать. Мы вошли в кабинет, увидели немолодого симпатичного коменданта. Он выслушал нас с улыбкой и сочувствием и отпустил нашу пленницу. Но строго предупредил, что если кто-нибудь из нас попадётся, посадит на гауптвахту. С этих пор мы курево стали отдавать раненым, а некоторые девочки начали курить.
Мы всячески старались разнообразить свою жизнь. Обязательно отмечали дни рождения. Немного спирта разбавляли дистиллированной водой, добавляли сироп с витамином “C”. Напечём картошки, купим кильку и веселимся. Сообща покупали недорогой подарок.
Так мы становились ещё дружнее и ближе. Когда морозы стали меньше, мы после суточного дежурства небольшой компанией отправились через Волгу в Саратов. Он располагался на противоположном берегу. Дорога оказалась трудной и долгой. Находились по городу, обратно я еле шла. У меня начался озноб, поднялась температура, отекла нога (еле помещалась в сапоге). Девочки с трудом дотащили меня до госпиталя. Дежурный врач А.И. Рабинер, осмотрев меня, вызвал главного хирурга Константинова Василия Николаевича. Они поставили диагноз − газовая гангрена. Я внесла себе инфекцию, расчесав до крови колено. Василий Николаевич (Дата рождения,1894. Место рождения. Украинская ССР, Киевская обл., г. Киев. Место призыва Киевский ГВК, Украинская ССР, Киевская обл., г. Киев. Дата поступления на службу1941.Архив ЦАМО) спас мне ногу путём введения по определённой схеме противогангренозной сыворотки в сочетании с медикаментозным лечением. Я довольно быстро поправилась.
В повседневной работе быстро пролетела зима, и весной мы получили приказ о передислокации в Воронеж. Наш госпиталь разместили в помещениях авиационного института. С товарной станции возили имущество. Во дворе мы разгружали и складывали матрацы, я стояла наверху, укладывала их и услышала знакомый голос: “Скажите, пожалуйста, это случайно не ЭГ №1191”. Он не успел получить ответ на свой вопрос. Я прыгнула прямо в объятия своего мужа Бориса. Нашёл он меня случайно, запомнив автобус, принадлежащий госпиталю. Когда мы ещё находились в Киеве, он почти всегда меня встречал на проходной после моего дежурства. Автобус возил продукты. Был старый, нестандартной формы, окрашенный в ярко зелёный цвет, а вокруг окон была нанесена яркожёлтая краска. 10-й пехотный полк, в котором Борис был комиссаром, стоял в одном из пригородов Воронежа − Придача. Проезжая по городу, он увидел этот автобус и попросил шофёра не терять его из вида. Следуя за ним, приехал к нам.
Наша радость была огромной. Меня отпустили на сутки. Эта встреча стала последней. Через несколько месяцев муж погиб под Сталинградом. Я очень хорошо относилась к Борису. Он был добрым, весёлым, у него было много друзей. Имел много поклонниц. Был интересным, высоким, спортивного вида брюнетом с синими глазами и до неприличия для мужчин длинными и пушистыми ресницами. Мы любили спорт, играли в баскетбольных командах. Когда мы поженились и приехали в Винницу, он понравился маме и сестре Нине.
Наша супружеская жизнь была очень короткой. Я не успела его полюбить.
Крупянск (Харьковская обл.), Бутурлиновка (Воронежская обл.), Балашово (Воронежская обл.).
Летом 1942 г. на Харьковском направлении готовилось контрнаступление. Из Воронежа нас передислоцировали в Крупянск. В этом небольшом городке мы пробыли недолго. Почти вся наша материальная часть находилась на ж/д рампе. Мы работали как полевой госпиталь − оказывали необходимую медицинскую помощь и тут же эвакуировались. Контрнаступление провалилось, немцы теснили наши войска. Началось отступление. Город не только методически бомбили, но и обстреливали из дальнобойной артиллерии. Последовал приказ о передислокации, был подан санитарный состав, и началась погрузка имущества. Станция опустела, на ней фактически стоял только наш эшелон. Всё ближе рвались снаряды. Мы отъехали от Крупянска не более 10-15 км и услышали гул самолёта. Нас настиг “Мессершмитт” и на бреющем полёте стал кружить над составом. Машинист снизил скорость. Эти самолёты вооружали мелкокалиберными бомбами, и они точно поражали цель. С замиранием сердца мы ждали беды, но, к нашему большому удивлению, после нескольких заходов, самолёт круто взмыл вверх и скрылся. Вскоре наш состав остановился в поле − станцию бомбили, и нас не принимали. Кто-то пробежал мимо вагона и крикнул: “Нас спас машинист!” Мы выскочили из вагонов, подбежали к паровозу и увидели уставшее немолодое лицо машиниста. Он рассказал нам, что молился и бил поклоны лётчику, как только самолёт равнялся с паровозом.
На небольшую станцию Бутурлиновка мы прибыли ночью и тут же начали разгружаться. Рано утром стали принимать раненых. Но и здесь нам не пришлось полностью развернуться − через Бутурлиновку нескончаемым потоком шли отступающие войска и население.
В перевязочную на носилках внесли тяжело раненую женщину, военврача. Она была в крайне возбуждённом состоянии и много раз повторяла одну и ту же фразу: ”Девочки, бросайте всё и бегите. Немцы вас растерзают. Они близко”.
Настроение было подавленное. В перевязочную вошёл начальник госпиталя Л.М. Соголов. Мы все хорошо к нему относились, он умел поднять настроение в самые трудные моменты нашей фронтовой жизни. По профессии врач-венеролог. Обладал чувством юмора. Когда мы увидели его улыбающееся лицо, обрадовались и ждали хороших новостей, а он просто сказал: “Подумайте − все бегут, а к нам пожаловала рыжая кобыла и принесла нам жеребченочка”. Вот так новость − подумали мы. Мы назвали жеребенка Бутурлёнок, и он со своей мамой Машей стали незаменимыми помощниками в хозяйстве. Бутурлёнка мы все любили и баловали.
Всё более сложной становилась обстановка. Нас собрали и сообщили, что для передислокации нам выделили мало вагонов, поэтому большая часть личного состава должна быть готова к пешему переходу. На следующий день в 4-00 утра мы покинули Бутурлиновку и отправились пешком в Балашово через Калмык и Поворино (все Воронежская обл.).
Я думаю у каждого человека бывают такие моменты, когда его память способна сфотографировать происходящее и запомнить на всю жизнь. Так вот дорогу, по которой мы отступали, я помню до сих пор до мельчайших подробностей. Стояла жара, было пыльно, нескончаемым потоком двигались отступающие войска всех родов, население, колхозники гнали скот. Немецкие самолёты методически бомбили и из крупнокалиберных пулемётов обстреливали дорогу. По обочинам валялись трупы животных, некоторые начали разлагаться. Женщины-колхозницы, перегонявшие скот, предлагали всем молоко. Мучила жажда, но пить нам категорически запрещалось. Идти было неимоверно трудно, мы почти все растёрли до крови ноги. Шли то обутые, то босиком. Неудержимо вперёд гнал нас только страх. До позднего вечера мы проделали путь, равный примерно 45 км. Из рассказов отступавших военных мы знали, что немцы ведут активное наступление с обоих флангов и должны сомкнуться где-то в районе Поворино. Нам нужно было как можно быстрее пройти через этот населённый пункт. Только поздно вечером был объявлен привал. Было очень душно, на горизонте беспрерывно мерцали блики разрывающихся бомб и снарядов. До предела измученные переходом, мы растащили собранные на лугу сено, и тут же уснули. Едва появился рассвет, мы опять тронулись в путь и через несколько часов вошли в полностью разрушенный Поворино. Кое-где продолжали тушить пожары. Вскоре, за Поворино, нас встретили госпитальные машины. Разгрузив имущество в Балашово, они вернулись за нами.
Балашово − большая узловая станция. Здесь было сосредоточено несколько госпиталей. Мы разместились в 4-х этажном школьном здании, быстро развернулись и приступили к обычной многотрудной работе.
В Балашово я стала работать в операционной, и с первых дней работы мне пришлось по-настоящему держать экзамен. Главным хирургом нашего фронта в то время был генерал-майор медицинской службы профессор Н.И. Ищенко. Он посетил наш госпиталь с инспекцией и решил прооперировать аневризму артерии Femoralis (основной артерии, питающей ногу). Это очень сложная операция и требует от хирурга высокой квалификации. Мне предложили всё подготовить к операции и помыться. Я очень волновалась. С нашими хирургами я работала спокойно, они никогда на меня не кричали. Николай Иванович по ходу операции повышал тон и несколько раз довольно резко обратился ко мне. Я испытала огромное нервное напряжение. Когда закончилась операция, моя маска была мокрой, текли слёзы. Он подошёл ко мне, снял маску, вытер слёзы, сказал: “Высморкайся!”, а затем положил руку на моё плечо и произнёс: “Молодчина!”.
После войны профессор Н.И. Ищенко работал в Киеве в клинике мединститута на Бульваре Шевченко. В этой клинике в 1962 г. меня прооперировал по поводу аппендэктомии мой приятель Дима Коваль. Во время обхода, всматриваясь в моё лицо, профессор сказал: “Голубушка, а я вас где-то встречал”, − и я ему напомнила войну, госпиталь и операцию аневризмы в Балашово. Он искренне обрадовался нашей встрече и в этот же день рассказал о ней студентам на лекции (в клинике есть аудитория для лекций). Так неожиданно для себя я оказалась в центре внимания студентов и персонала. Почти все студенты заходили в палату, чтобы посмотреть на меня, а медицинский персонал проявил ко мне исключительное внимание как к коллеге.
Камышин-Сталинград.
Мы второй раз на Волге в провинциальном небольшом городке Камышин, расположенном севернее Сталинграда. Шла подготовка к знаменитой в истории Отечественной войны Сталинградской битве. Нас разместили в двух небольших школьных зданиях и каком-то административном корпусе. Мы располагались друг от друга на значительном расстоянии, и это создавало большие неудобства в нашей работе.
Очень рано началась зима, в конце октября выпал снег. В эти суровые годы войны и природа к нам не была благосклонна. Жили мы у местного населения. Я попала к рано овдовевшей женщине, жила она в избе, а рядом с ней в добротном доме жила её дочь с двумя внуками.
Мы развернулись быстро и стали принимать тяжело раненых. Их общее состояние усугубляли обморожения. Но одновременно мы принимали и легко раненых с обмороженными пальцами на ногах и руках. На истории болезни таких “раненых” рядом с диагнозом стояли две буквы “CC”, что означало самострел. Раньше с таким шифром мы встречались редко. К ним относились солдаты, стрелявшие в свою руку или ногу сами. Медики их сразу распознавали по ожогу вокруг ранения, образующегося при выстреле на близком расстоянии. Почти всегда при обморожениях III, IV степени образуется некроз (омертвление) пальцы ампутируют, признают инвалидность. Таких “раненых” было достаточно много, в основном из южных республик.
После очередного суточного дежурства, я собиралась уходить, но в перевязочную вошёл начмед Гудм-Левкович Василий Васильевич и, обратившись ко мне, сказал: “Иди домой, поспи часика три, а затем к 16-00 тебе следует прибыть в ФЭП-73. С группой врачей и сестёр отправишься в Сталинград. Там не хватает медицинских работников”. Это был приказ.
Я пришла на квартиру часов в 11-00, попросила хозяйку разбудить меня в 14-30, а сама тут же уснула. Когда проснулась, почувствовала, что выспалась. На дворе было темно, а часы показывали 21-00. В избе никого не было. Я была закрыта снаружи на висячий замок. Открыла форточку и стала звать хозяйку. Вскоре она прибежала, насмерть перепуганная, и рассказала, что отвезла свою дочь в наш госпиталь с сильнейшим ожогом ноги, на которую нечаянно вылила кастрюлю с кипящим молоком. Обо мне совсем забыла.
Я быстро собралась и мчалась по заснеженным улицам к ФЭПу. От нас он располагался примерно в 3-4 км. Накануне нам выдали полушубки, валенки, шапки-ушанки. Бежать было очень тяжело. Около 23-00 я была на месте. Принявший в 22-00 дежурство офицер не смог мне дать вразумительного ответа ни на один вопрос. Я очень расстроилась, а он успокоил меня и пообещал обязательно отправить первой подходящей машиной, следующей в расположение 62 армии. Таких машин было немало, т.к. движение транспорта (без фар) в основном происходило ночью из-за частых бомбёжек и обстрелов.
Вскоре дежурный посадил меня в легковую машину, и поздней ночью мы подъехали к штабу 62 армии (командующий Чуйков В.И.). Я разыскала санитарную службу армии, но и здесь никто ничего не знал о машине с медицинскими работниками.
Утром забрал меня начальник полевого госпиталя, где не хватало медицинских сестёр. По прибытии на место, я сразу включилась в работу. Палаты, операционная, перевязочная, наше общежитие − всё находилось в блиндажах.
Обстрелы и бомбёжки следовали одна за другой. К вечеру в перевязочную вошёл вестовой и сообщил, что меня вызывает начальник. Когда я вошла к нему, он попросил рассказать, как я добралась в 62 армию. Я ему всё рассказала. Он слушал с большим вниманием и интересом. Когда я закончила он задал совершенно неожиданный вопрос: “Ты в бога веришь?” Я смутилась, не знала, что ему ответить. Тогда он задал второй вопрос: “А креститься умеешь?” Я ответила “Да!” “Тогда перекрестись”, − и рассказал, что машину, на которую я опоздала, разбомбили. 23 медицинских работника и шофёр погибли. Я была в шоке.
Мы очень много работали, почти не отдыхали. В один из блиндажей попал снаряд. Несколько раненых и медсестра погибли.
На рассвете 19 ноября 1942 г. началось грандиозное контрнаступление с мощной артподготовки. Вокруг всё гудело и дрожало. Впервые я увидела снаряды “Катюши”. Они летели, как кометы, оставляя за собой огненный след. Один залп − 16 снарядов. Зрелище было страшным и грандиозным. Позднее я увидела эффект этого оружия. Снаряды взрывались в шахматном порядке, всё уничтожая, сжигая.
Полевой госпиталь понёс большие потери и был передислоцирован за Волгу. Меня откомандировали в свой госпиталь. Машина, на которой меня подвозили военные, остановилась у главного корпуса. Во дворе я увидела дежурного офицера по госпиталю, старшую сестру хирургического отделения Шуру Отрембскую. Когда я к ним подошла, она внимательно на меня посмотрела, а затем бросилась обнимать, целовать и сказала: “А мы тебя похоронили, из ФЭПа нам сообщили, что ты погибла. Почтили память вставанием. Как же ты осталась живой?” Я ей обо всём рассказала. Меня все без исключения тепло и радостно встретили и, несмотря на большую работу, дали возможность отдохнуть и отоспаться. Меня сердечно встретила моя хозяйка. Когда я приходила с дежурства, в избе всегда было тепло, и она угощала меня молоком.
Елец (Липецкая обл.)
В январе 1943 г. мы прибыли в небольшой провинциальный город Елец. Стояли морозы. Госпиталь разместили в нескольких административных зданиях, а нас на частных квартирах. Город в основном состоял из частных домов и большого количества церквей, часть из которых была действующими.
За Курск шли ожесточённые бои, тяжело раненые поступали к нам по железной дороге. Работы было много.
В конце января начались систематические бомбардировки города и железной дороги. От бомбардировок во многих домах повылетали стёкла. Их заделывали чем попало: фанерой, одеялами, подушками. Ни за какие деньги нельзя было приобрести оконное стекло.
После очередного суточного дежурства, я крепко спала. На город начался очередной налёт. Неподалёку от меня жила моя лучшая подруга Женя Буграмова с семьёй (Дата рождения 1919, Место рождения − Вологодская обл., г. Вологда, место призыва − Петровский РВК, Украинская ССР, г. Киев, Петровский р-н, воинская часть − ЭГ 1191 ПЭП 15 ГСОВГ ( 1191 ПЭП, 15 ГСОВГ ). Дата поступления на службу − 23.06.1941.Кто наградил − ГСОВГ ( 1191 ПЭП, 15 ГСОВГ ). Наименование награды − Орден Красной Звезды. Даты подвига, 01.03.1945-09.05.1945). Её отец, майор интендантской службы, работал в госпитале и снабжал нас всем необходимым, мама была санитаркой. Лидия Андреевна была удивительно доброй, хорошо воспитанной, спокойной, дочь Лидии закончила во время войны мединститут и по направлению служила у нас врачом. Женя − фармацевт. Все они очень хорошо ко мне относились.
Вдруг раздался сильный взрыв, содрогнулась земля, в доме всё звенело, многие вещи упали, разлетелось на мелкие кусочки последнее окно, выходившее во двор. Я быстро оделась и выскочила на улицу, во многих местах полыхал пожар. Я подбежала к дому, в котором жили Буграмовы. На месте дома увидела огромную воронку. Я стала звать Женю и услышала из погреба, который был во дворе, какие-то голоса. Меня звали. Оказалось, что все они успели спрятаться в погребе ещё до бомбёжки.
Город превращался в развалины. Мы перестали получать и отправлять раненых по железной дороге, которая была разрушена на многих участках. Нам доставляли, и мы отправляли раненых машинами и санитарными самолётами.
Из ВСУ поступил приказ об эвакуации в тыл всех раненых, затем свернуться и быть готовыми в любой момент к срочной передислокации. Вскоре последовало распоряжение отправиться в Курск.
Курск
В начале февраля 1943 г. нас перебросили из Ельца самолётами “Дуглас” в только что освободившийся от немцев Курск. Железная дорога восстанавливалась на многих участках. Город был разрушен. Но в нём было много военных, располагался штаб тыла фронта со всеми управлениями и службами. Возвращались жители города. Под госпиталь нам выделели большое, добротно построенное ещё до революции здание. Когда-то в нём была гимназия, затем школа, превращённая немцами в конюшню. Всё было разбито, разграблено, загажено. На развёртывание дали несколько часов. Мы все приступили к уборке помещений, нам помогали и местные женщины.
Многие раненые и больные сыпным тифом нуждались в неотложной медицинской помощи. Мы спешили. Поздно вечером начались поступления. Я была старшей сестрой приёмно-сортировочного отделения. Хирургическая помощь сочеталась с основательной санитарной обработкой, все раненые были завшивлены, армады насекомых обрушились и на нас. Вскоре среди личного состава начались заболевания сыпным тифом. Многие врачи, сёстры, санитарки, вольнонаёмные вышли из строя, а на плечи здоровых выпала огромная нагрузка. Город круглосуточно бомбили, массированными были налёты ночью.
Первым заходом фрицы развешивали “фонари”, становилось видно, как днём, а вторым − бомбили по цели. В отдельные дни налетало до 500 самолётов. Стоял сплошной гул самолётов, вой сирен, разрывы бомб, зенитных снарядов. Каким-то чудом уцелело всё израненное осколками, наше здание. Повылетали стёкла, а кое-где и оконные рамы. Нам приходилось очень много работать, мы оказывали помощь и местному населению. Но в нашей тяжёлой и беспросветной работе всегда находилось место для юмора, мы были всегда рады любому поводу, чтобы посмеяться.
К нам поступил раненый грузин с обильной волосистой поверхностью. Что только ни делали палатные сёстры, чтобы избавить его от педикулёза − ничто не помогало. Тогда начальник отделения обратился ко мне и ещё одной перевязочной сестре с просьбой побрить его. Мы согласились. Бритвами мы владели хорошо, но они, как правило, были тупыми. Когда мы начали его брить, он вначале смеялся, визжал как поросёнок, просил его не щекотать. Когда дошли до лобкового сочленения, возбудился, а когда намазали мылом “К”, стал вопить и ругаться матом. Мыло “K” вызвало сильное жжение в местах, где были ссадины. Эта экзекуция ему помогла, вши пропали.
В этом городе, в феврале, я впервые встретилась с Жоржем (Знаменский Георгий Андреевич, генерал-майор медслужбы. Дата рождения 1901.Место рождения, г. Санкт-Петербург. Место призыва, добровольно поступил в военно-медицинскую академию. Дата поступления на службу 1922. Архив ЦАМО). Он приехал к нам с инспекцией как главный эпидемиолог Центрального фронта. Аптека госпиталя располагалась во дворе в небольшом здании. Я получила медикаменты и шла в основной корпус, рядом со мной остановилась легковая машина. Из неё вышел стройный и подтянутый полковник медицинской службы и попросил помочь ему разыскать начальника госпиталя. Когда мы встретились взглядом, меня охватило сильное волнение, я смутилась, покраснела, а он улыбнулся.
Его просьбу я выполнила и ушла. Через некоторое время он появился в перевязочной в сопровождении начальства госпиталя, побеседовал с врачами, сёстрами, постоял немного, наблюдая за нашей работой. На второй день, как бы невзначай, начальник госпиталя мне сказал: “Тобой заинтересовался главный эпидемиолог Знаменский Георгий Андреевич. Расспрашивал и наводил справку”.
Знаменский у нас бывал часто, т.к. ВСУ (Военно-санитарное управление) нашего фронта находилось рядом. Встречи были мимолётными и сводились к приветствию. Но чем больше мы виделись, я начинала понимать, что в нём мне всё нравилось − внешность, манеры. Общаясь с нами, он был прост, учтив, внимателен, доступен. От многих отличался интеллигентностью.
Вскоре последовал приказ о нашей передислокации поближе к фронту, и подальше от массированных налётов авиации.
Покидая Курск, я уносила в своём сердце тёплые чувства к двум людям по фамилии Потёмкины. Они жили через дорогу, на ул. Добролюбова. Меня у них расквартировали. Только через двое суток по прибытии в Курск к вечеру я постучала в их квартиру. Дверь мне открыла женщина. На её лице я прочла вначале радость, удивление, затем смятение и растерянность. Она предложила мне войти, умыться, попить чаю. Я свалилась в постель и тут же уснула. Ночью проснулась от неприятного ощущения. Было тихо, не бомбили, почувствовала, что кто-то находится рядом. Когда открыла глаза увидела двух склонённых надо мной людей, со свечой в руке внимательно смотревших на меня. Как выяснилось утром, я была очень похожа на их единственную дочь, угнанную немцами в Германию. Эти добрые люди окружили меня поистине родительской заботой. Когда я приходила с дежурства, хозяйка заставляла меня в коридоре раздеться до гола, давала снятое накануне простиранное и проглаженное ею моё бельё, а верхнюю одежду проглаживала, когда я спала. Таким образом она спасала меня от вшей. Её муж работал в Обкоме партии поваром, возвращался поздно и всегда приносил вкусные продукты. При расставании мы плакали. Вся война состояла из встреч и разлук с добрыми и хорошими людьми.
Но особенно тяжело мне было расставаться с главным хирургом нашего госпиталя Константиновым Василием Николаевичем. Его перевели в большой фронтовой ЭГ№1095 (сортировочный). Он просил меня последовать за ним, но я не согласилась. Для меня он был учителем, наставником и другом. В очень короткий срок он подготовил меня для работы в операционной и был доволен мной. Повторял часто фразу: “Операционная сестра − это хирургическая жена хирурга”, − и действительно добился того, что мы даже во время очень сложных операций работали молча, хорошо понимая друг друга. Работая с ним, я приобрела огромный опыт и в дальнейшем эпизодически оперировала с такими известными хирургами, как проф. Н.И. Ищенко, проф. Э.М. Каплун, проф. В.Н. Попов. Василий Николаевич был не только очень хорошим хирургом, но и психотерапевтом. Он с успехом лечил больных, заболевших столбняком, особенно с последствиями этой болезни. Владея гипнозом, он снимал навязчивые идеи. Он разрешил мне присутствовать на одном из сеансов. Я была ошеломлена и стала просить его загипнотизировать меня, чтобы на себе проверить эти ощущения. Но в этом он категорически мне отказал. Я спросила: “Почему?” Он ответил: “Если я хотя бы один раз загипнотизирую тебя, ты будешь полностью подчиняться моей воле”. Я испугалась.
Пашково.
Из Курска в Пашково мы прибыли в разгар весны. Деревня Пашково располагалась от Курска примерно в 15 км., была довольно красивая и большая. Но главное − уцелевшая. Цвели сады, пели соловьи, но мы слушали не только соловьёв, но и прислушивались к дыханию фронта. Расположились мы по всей деревне. Складские и скотские помещения бывшего колхоза были приспособлены под палаты, в бывшем амбаре с пристройкой к нему были баня и перевязочная приёмо-сортировочного отделения. В школьном помещении располагались перевязочные, операционная, пищеблок, в частных домах аптека, лаборатория и т.д.
На фронте шли бои местного значения, откуда поступали раненые, а также санитарными самолётами к нам поступали раненые партизаны из Брянских лесов.
Немцы по-прежнему совершали частые налёты на Курск, и мы не раз были свидетелями воздушных боёв, проходивших над нашей деревней. После одного из таких боёв, к нам привезли раненого лётчика. Из крупнокалиберного пулемёта у него были перебиты б/берцовая кость, нерв и артерия. Он потерял много крови, не приходил в сознание. Нужна была срочная операция − ампутация ноги и переливание крови. В госпитале крови не было. Ещё не были созданы умом и талантом профессора Попова Виталия Ильича кровозамещающая и противошоковая жидкости (Попов Виталий Ильич (8.05.1896 - 28.08.1975), хирург, доктор мед. наук (1938), генерал-майор мед. службы). Предложил ряд противошоковых растворов, которые широко применялись на полях сражений. Похоронен на Богословском кладбище г. Санкт-Петербурга, участок 33).
Я была универсальным донором – “0”-группа. У меня взяли 500г крови. Через 2-3 дня после операции лётчик узнал обо всём, что с ним произошло, и попросил донора зайти. Как только я подошла к нему, он бросил мне в лицо подушку и стал ругать: “Подумаешь − сестра милосердия! Кто просил тебя быть милосердной? Кому я нужен без ноги? Я не хочу жить!”. Ему было 23 года. Он отказывался от еды и ко всему был безучастен. Медперсонал, раненые, местные жители окружили его вниманием, заботой. Однажды к госпиталю подъехала машина с лётчиками. Они узнали, что Виктор жив и находится у нас на излечении. Его часть была расположена вблизи. Эта была такая радостная встреча! Они разыскали и меня, вручили букет полевых цветов, несколько плиток шоколада. От них мы узнали, что Виктор представлен к правительственной награде за сбитый в последнем бою фашистский самолёт.
В свободное от дежурства время, мы приходили в палаты. Делали небольшие сообщения об обстановке на фронтах, читали стихи, пели, писали письма родным. Однажды я вошла в палату с гитарой и спела несколько песен, аккомпанируя себе.
Спела песню и о маме, эту песню любили все. В ней есть слова:
“Мама, ведь это слово из слов всех милей,
Мама, ведь это слово любви горячей,
И всегда всю жизнь рядом мама,
Милая, дорогая мама!”
Возможно, мысли о маме, ради которой сын должен жить, возвращали ему здоровье. Вскоре его эвакуировали, на том мы и расстались, как добрые друзья.
В Пашково мы стояли долго. С обеих сторон шла тщательная подготовка к предстоящим боям. В такие паузы наша работа была более квалифицированной. Поскольку наш госпиталь формировался на базе Киевского военного окружного госпиталя, у нас было много высококвалифицированных врачей и сестёр. Из других госпиталей к нам привозили раненых с серъёзными осложнениями, тяжёлых мы получали с передовой.
Однажды прямо с передовой нам привезли тяжело раненого с перитонитом. Разрывная пуля прошила брюшную полость, на месте вылета большая рваная рана. Здесь не только часы, но и минуты решали вопрос жизни и смерти. Мы помылись и приступили к вскрытию брюшной полости (laparotomia). Брюшная полость была заполнена кровью и содержимым кишечника. Пуля разорвала в нескольких местах кишечник, не задев, к счастью, внутренние органы. Это очень сложная операция, требующая полной ревизии. Что и было сделано. Удалили всё инородное, заштопали в нескольких местах разорванный кишечник, наложили легатуру на кровоснабжающую систему, промыли всё физиологическим раствором, сделали дренажную систему. На всё ушло несколько часов. На операционном столе лежал русский богатырь Миша Соломатин из деревни Новосибирской области. Мы сделали всё что смогли, но он угасал. Кроме капельниц ему нужно было переливание крови, которой у нас не было. Я со слезами на глазах умоляла хирурга взять её у меня и он сдался, взяли 500 г. Этого было маловато, но оказалось достаточным, чтобы сохранить ему жизнь. В Пашково мне пришлось стать донором для двоих. Я восстановилась быстро, т.к. нам здесь жилось хорошо. У местного населения были коровы, и жители охотно меняли молоко, творог, сметану на лекарства и перевязочный материал.
Через некоторое время на моё имя пришло письмо-треугольник от родни Михаила Соломатина. Они выражали благодарность за спасение сына и брата. Но в этом письме были и такие слова: ”Дорогая доченька, спасительница нашего сына, в тот день, когда мы получили от сына письмо, у нас отелилась корова и принесла нам тёлочку. Считай, что она твоя, и когда закончится война, мы привезём её тебе, где бы ты ни жила. Пускай положит начало твоему хозяйству.” Это письмо читали почти все. К имеющимся до этого у меня прозвищам “Соловушка”,“Улыбка”, “Челита”, добавилось ещё одно − “Кулачка!”.
У нас была создана хорошая художественная самодеятельность. Мы выступали в воинских частях, перед ранеными не только нашего госпиталя, нас приглашали и в другие части. Украинцы − народ певучий, поэтому у нас был хороший хор, ансамбль, струнное трио, чтецы, певцы, танцоры и т.д. Слава о нашей самодеятельности дошла и до большого фронтового начальства. Вблизи деревни Терепша была проведена общефронтовая конференция хирургов, на которой присутствовало несколько сот медицинских работников, а также начальство из Москвы во главе с начальником Главного медицинского управления Красной Армии Е.И. Смирновым. Такие конференции обычно собирались перед широкомасштабными военными операциями.
Нас пригласили выступить после официальной части. В концерте принимали участие несколько коллективов, но половина программы была нашей. Я пела под аккомпанемент струнного трио (балалайка, гитара, мандолина), исполнила несколько песен. Начала с любимой всеми фронтовой песни “Огонёк” и закончила не менее любимой довоенной “Челитой”. Присутствующие не только бурно мне аплодировали, но попросили повторить “Челиту” − искрометную, весёлую с незамысловатой мелодией и словами.
Во время повторного исполнения многие стали подпевать, особенно припев: “Ай-я-я-яй, ну, что за девчонка, всегда на всё отыщет ответ, всегда смеётся звонко”. Пела я хорошо с самого раннего детства, и первым моим учителем был папочка. Он сам великолепно пел, обладал баритональным басом красивого тембра, от природы поставленным. Он научил меня любить песню, вкладывать в неё душу, при исполнении быть раскованной и артистичной. Мы вместе много пели, всё это я хорошо усвоила.
В 1938 г. я поступила в Университет и на первом Киевском городском смотре художественной самодеятельности завоевала I-е место среди вокалистов.
Меня пригласили на беседу в жюри и спросили, почему я поступила в Университет, а не в Консерваторию. Я им объяснила, почему. Они единодушно рекомендовали мне учиться вокалу в вечерней Консерватории, куда я и была без экзаменов зачислена на новый 1939-1940 уч. год. До войны успела закончить два курса. Поставила мне голос замечательная женщина и педагог Колесникова Ирина Евгеньевна.
На фронтовой конференции присутствовал Г.А. Знаменский, сидел в третьем ряду. Он аплодировал, улыбался, и лицо его излучало доброту и теплоту.
Вскоре после этого концерта он приехал в Пашково, разыскал меня на квартире. После суточного дежурства я крепко спала. Он не стал меня будить. Немного постоял и ушёл. Когда я проснулась, хозяйка рассказала мне о его визите. От досады мне хотелось плакать. Жорж довольно часто бывал в Пашково. Старался меня увидеть, пообщаться. Я чувствовала, что нравлюсь ему. Но он был сдержан, а я была влюблена. Мы, средний персонал госпиталя, были очень дружны, особенно девочки из Университета. Всегда во всём друг друга выручали. Но самой близкой моей подругой была Женя Бугримова. По образованию − фармацевт, работала в аптеке. Мы с ней делились всем, и у нас не было секретов друг от друга. Выяснилось, что она тайком встречается с Р.Г. Плякиным (Плякин Роман Георгиевич, генерал-майор медслужбы.Дата рождения 1900. Место рождения. Ростовская обл., Развиленский р-н, с. Николаевское. Воинская часть воен.-сан. Упр. 1 БелФ ( 1 БелФ ) Дата поступления на службу 1920). Я же ей рассказала о своих чувствах к Г.А. Знаменскому. Это нас ещё больше сблизило.
По всему чувствовалось, что назревает гигантское сражение на Курской дуге. Гитлеровцы замышляли отомстить за Сталинград. Если бы им удалось осуществить свой план “Цитадель”, наш фронт попал бы в полное окружение, т.к.они действовали с двух флангов. Но замысел их был своевременно понят Ставкой.
На Курском направлении была создана мощная стратегическая группировка трёх фронтов − нашего, Воронежского и I-го Украинского. На наш фронт прибыл заместитель Верховного главнокомандующего маршал Г.К. Жуков. Два великих полководца − командующий нашим Центральным фронтом К.К. Рокоссовский и Г.К. Жуков − отдали распоряжение открыть огонь в 5 часов утра 5-го июля 1943 г., опередив немцев на 30 минут. Началось гигантское сражение.
Прямо с передовой одна за другой приходили санитарные машины с ранеными. Многие добирались пешком. Наше приёмно-сортировочное отделение не справлялось. Дополнительно круглосуточно работали развёрнутые ещё несколько перевязочных. Мы работали сутками, нас некому было сменить. Чтобы поддержать силы и не падать на ходу, мы принимали кофеин и окатывали себя холодной водой. За несколько суток, ценой больших потерь, противник продвинулся. Центральный фронт выдержал натиск, вскоре перешёл в контрнаступление и вышел на Гомельское направление.
Мы меняли населённые пункты, не успев как следует развернуться. Меня вызвал к себе начальник госпиталя и сообщил, что мне следует явиться в отдел кадров санитарного Украинского фронта, располагающегося в Гомеле. Я была не единственной в госпитале, кого внезапно куда-то направляли. Своеобразная рота медицинского усиления.
По прибытии в ВСУ я получила приказ о направлении меня на должность в/фельдшера в 225 танковый полк самоходной артиллерии. Приказы на фронте не обсуждались.
В полк я прибыла 2 ноября 1943 года. Не знаю, как долго мне придётся здесь служить, вернусь ли в свой госпиталь, встречусь ли когда-нибудь с человеком, которого успела полюбить, останусь ли жива. Я по всем очень скучала, и у меня было подавленное и тревожное настроение.
Встретили меня хорошо. Госпиталь был для меня домом, а люди, работающие в нём, моей семьёй. Полк, в который я попала, был, поистине мужским братством. Порядок, дисциплину, добрые отношения обеспечивал талантливый, бесстрашный, мужественный командир полка Фомин Юрий Иванович (Дата рождения 22.05.1911. Дата выбытия 18.01.1944.Причина выбытия –убит. Первичное место захоронения: Украинская ССР, Киевская обл., г. Киев). Он любил своих бойцов. Танкисты его глубоко уважали и платили тем же. Сложили песню, в которой были слова: “Мы не боимся смерти, Батя, за Родину готовы умереть”. Любил жизнь, шутки, песни. Мы часто пели втроём − он, я и Миша Мадюша (Мадюдя Михаил Григорьевич. Дата рождения − 1923. Место рождения − Украинская ССР, Винницкая обл., Тульчинский р-н, с. Клебань. Наименование награды − Орден Отечественной войны I степени), его ординарец и командир танка. Во время боя был собранным, железным командиром. Умел чётко поставить задачу, быстро разобраться в обстановке, принять верное решение.
В начале декабря полк был направлен в Мытищи (под Москвой) для доукомплектования новыми танками, знаменитыми Т-34, а бывшие в бою подремонтировали, провели учения. Нас направили в распоряжение I-го Украинского фронта в район Корсунь - Шевченко, где готовилось большое контрнаступление (под командованием И.С. Конева).
30-го декабря 1943 года мы разгрузились в Фастове и двинулись в район Таращи. В одном из населённых пунктов переночевали, командир уточнил место нашей дислокации, и мы утром отправились в путь.
31-го декабря целый день и вечер, с небольшим привалом, мы находились в пути. Около 12 часов ночи раздалась команда об остановке. Все собрались у головного танка и в поле встретили Новый 1944 год. Пожелали друг другу дожить до долгожданной победы. Выпили по 100 г. фронтовой и закусили вкусным украинским хлебом, салом, яйцами, солёными огурцами, которыми щедро одарили нас местные жители. Стояла лунная морозная ночь с заснеженными полями.
Совсем недалеко находилась Винница, где осталась мамочка. Она не успела эвакуироваться, я очень волновалась, не знала, жива ли. Очень хотелось думать о хорошем. Впереди же нас всех ожидали тяжёлые бои и потрясения.
Мы двигались к большой деревне Тараща. Внезапно появился самолёт-рама (разведчик), а за ним несколько штурмовиков. Раздалась команда: “Воздух!”. Все танки и машины рассыпались по полю. Рама своё дело сделала, засняла технику, двигавщуюся в деревню, а штурмовики ушли на выполнение ранее полученного задания.
Мы стали возвращаться в колонну, наша санитарная машина остановилась у головного танка и легковой машины командира полка. В легковой машине кроме полковника находился его ординарец Миша Мадюдя. Мне запомнилось выражение лица (на нём был страх) и слова командира: “У нас здесь будут большие неприятности” (слова командира дословно: “Здесь нам будет хана”). Оказывается, неизвестно откуда появился заяц, дважды обежал вокруг машины и умчался в поле. Все это восприняли как дурную примету.
В районе Таращи наш полк сразу вступил в боевые действия. Служба в танковом полку очень тяжёлая − днём в бою, а ночью часто передислокация на новые рубежи. Ко мне очень хорошо относился командир. Несмотря на то, что в полку с июля 1943 года служил врач, выпускник Московского мединститута, он и меня называл “наш доктор”. Возможно, потому, что в военно-полевой хирургии у меня было больше опыта. Врач Виктор, с которым мы были на “ты”, часто со мной советовался. Однажды вечером на летучке, он обратился ко мне и предложил побывать в танковой атаке. Я тут же согласилась и не подала вида, что от этого предложения моё сердце укатило в пятки. Танкисты уговаривали меня отказаться от этого, но не в моём характере было выставлять свою трусость напоказ. Танкисты относились ко мне бережно, никто не приставал.
Утром, перед танковой атакой, предложили мне выпить немного разбавленного спирта. Я надела танкошлем и через люк опустилась в танк. Остались в памяти болтачка, лязг гусениц, грохот, отдача при выстрелах. Я заглянула в щель и на небольшом расстоянии увидела совсем юное лицо немецкого солдата с голубыми, как небо, и полными ужаса глаза. На него направлялся наш танк. Через несколько секунд, он превратился в распластанную окровавленную массу. Впервые в боевой обстановке я столкнулась лицом к лицу с врагом, но не ощутила ни малейшей радости от того, что он был уничтожен. Напротив, мне было жаль его. Это был чей-то сын. Меня начало мутить, и я ещё больше поняла, что война − это мерзость, отбирающая молодые жизни, неизвестно зачем и почему.
Жестокие бои были ежедневными. Нас бомбили, обстреливали, атаковали немецкие танки − пантеры, фердинанды. Деревни переходили из рук в руки. Мы потеряли санитарную машину, в которой находился наш врач. После боя шофёр был дезориентирован, было темно и въехал в деревню, отбитую у нас немцами. Из медиков в полку остались я и два санинструктора. 16 января во время бомбёжки деревни, в которой мы располагались, погиб Миша Мадюдя. Наш сильный и мужественный командир рыдал, не стесняясь никого. Он прошёл с этим парнем по многим дорогам войны и всем сердцем привязался к нему. Перед смертью Миша радовался, что скоро увидит своих родных. Деревня, где жили его родные, была от нас всего в 12-15 км. Командир решил похоронить его на своей родине.
17 января, поздно вечером, полковник вернулся из штаба дивизии, собрал командиров танковых рот, полковое начальство, в том числе была приглашена и я. Перед всеми был изложен план предстоящих действий на следующий день. Мне приказано было развернуть санчасть на окраине одной из хат.
С рассветом началась артподготовка. Командир с рацией, ракетницами, стрелками спустился в долину поближе к передовой. Я осталась одна. Мне было страшно, и я решила опуститься в долину. Вокруг рвались снаряды, свистели пули, а я мчалась в полусогнутом положении с санитарной сумкой вперёд. Когда меня увидел, командир выругался. Немцы нас теснили, долина была буквально накрыта огнём, ползли “тигры”.
Мы начали отступать. Недалеко разорвался снаряд, меня отбросила, сбила и накрыла землёй разрывная волна. Какое-то время я ничего не видела и не слышала. Как будто издалека раздался крик: ”Командир убит!” Я очнулась, с большим трудом выбралась из-под земли.
В нескольких метрах от меня ничком лежал Юрий Иванович. Подползла к нему, с трудом приподняла его голову. Он был ещё жив, пытался что-то сказать, но не смог − у него была оторвана нижняя челюсть, зияла дыра, из которой хлестала кровь. Глаза потускнели. Он умер у меня на руках.
Наш полк понёс огромные людские и материальные потери. В боях многие погибли, на поле сражения остались подбитые танки, один сгорел вместе с экипажем, убит был командир. Для пополнения полк отводился во второй эшелон.
Несколько человек, в том числе и я, отправились в Киев. Меня откомандировали в распоряжение Белорусского фронта.
Мы похоронили двух славных командиров на Владимирской горке у Аскольдовой могилы в Киеве. Позже их прах перенесли к памятнику Славы с вечным огнём. Я бываю здесь часто − всегда с цветами и с грустью. Они ушли в вечное бессмертие в расцвете сил, молодости, энергии и таланта, а мы остались в неоплаченном долгу перед ними.
Из Киева я отправилась в Чародичи, где располагалось военно-санитарное управление Белорусского фронта. Мне очень хотелось вернуться в свой госпиталь № 1191, с людьми которого я прошагала почти 2,5 года по трудным дорогам войны, но меня направили в ЭГ №2349, в котором не хватало операционных сестёр. Одновременно мне сообщили, что присвоено звание младшего лейтенанта медицинской службы.
Белокоровичи (Житомирская обл.).
Госпиталь № 2349 располагался на территории бывшего военного городка. Здесь было сосредоточено несколько профильных госпиталей (ранения конечностей, полостных, черепно-лицевых и т.д.). Большой работы пока не было, т.к. шла подготовка к наступательной операции по освобождению Белоруссии. Мы были заполнены примерно на 50%. В конце февраля к нам приехал с инспекцией Георгий Андреевич. Когда вошёл в операционную и увидел меня, не смог скрыть своей радости. Он знал, что меня направили в танковый полк, что я где-то нахожусь на I Украинском фронте. Но где именно и что со мной, ничего не знал. Проверил готовность всех служб к приёму раненых и снова зашёл ко мне. Я ему рассказала о том, как много мне пришлось пережить за последние месяцы. Он выслушал меня, подошёл, привлёк к себе, погладил по голове, поцеловал в макушку. Стемнело, начался сильный дождь со снегом. Он уехал в Народичи, где располагалось ВСУ.
Овруч
Из Белокоровичи нас передислоцировали в Овруч по тактическим соображениям. Имеется в виду равномерное распределение госпиталей по всему фронту наступления или усиление отдельных участков, где предполагались большие бои. Мы развернулись.
В конце января 1944 г. освободили Винницу. Я сразу написала несколько писем в военкомат, горсовет, соседям. В письме маме я написала, что нахожусь близко и как только получу от неё письмо, приеду хотя бы на один-два дня.
Прошло более двух месяцев, но ни на одно письмо ответа я не получила. Я волновалась, переживала, думала − мама погибла. Обратилась к начальнику госпиталя с просьбой дать мне короткий отпуск для поездки в Винницу. Я получила увольнение на 5 дней и отправилась в дорогу. С собой взяла небольшой чемоданчик, шинель и планшетку. В Киев добралась быстро. На станции в Киеве узнала, что железная дорога полностью восстановлена до Казатина, а дальше идут восстановительные работы.
Поздно вечером мы выехали из Киева грузовым составом, на платформах которого были рельсы. В этом составе был один пассажирский вагон. В нём ехали рабочие и специалисты по восстановлению дороги. По направлению военного коменданта в этот вагон попала и я. Из-за частых бомбёжек вагон не освещался. Мы беседовали, и мои попутчики выяснили, кто я, зачем и куда еду. До Фастова добрались благополучно.
Мы не успели ещё полностью остановиться, как началась воздушная тревога. Все выскочили из вагона. Пробираясь под вагонами поближе к вокзалу, я увидела состав, на одном из вагонов которого было написано мелом: “Для офицеров”. Я спросила: “Куда следует состав?”. Мне ответили: “В Казатин”, и уже на ходу меня втащили в вагон. Я очутилась в мужской компании мостовиков, следующих на юг для восстановления мостов через реки Буг, Днестр. Когда я пришла в себя, обнаружила, что потеряла планшет, в нём были документы и деньги. Я понимала, что значит остаться без документов, поэтому очень расстроилась. Надо мной сразу взял шефство майор. Успокоил и сказал, что в Казатине попытается получить у военного коменданта справку, удостоверяющую мою личность.
Мы ехали медленно, часто останавливались в поле. Когда стали подъезжать к Казатину, увидели “работу” немцев. Станцию бомбили, много изуродованных вагонов, путей, следы очаговых пожаров. Стояло тихое солнечное утро, но окружающая обстановка никак не гармонировала с ним. На душе было тревожно. Я не знала, что меня ждёт. Майор ушёл наводить справки к военному коменданту, а мы со старшим лейтенантом, сопровождавшим майора, находились на платформе вокзала и беседовали. Я увидела знакомое лицо. Несмотря на сильную худобу, узнала нашего соседа Мациевского. Он жил на параллельной улице, и его участок соседствовал с участком соседки Пилипенко. Я к нему подошла. Он со мной радостно поздоровался, узнал меня. Я боялась задать ему вопрос о маме. А когда задала, он ответил, улыбаясь: “Жива, здорова, возится в саду”. От радости моё сердце готово было выпрыгнуть из груди. И в этот же самый момент, ко мне подошёл железнодорожник и сказал: “Слава богу, я вас нашёл, узнал по голосу”, − и вручил мне мой планшет. Оказывается, я его забыла в вагоне. Я попыталась отблагодарить его. Достала из планшета деньги. Но он категорически от них отказался. Такие счастливые совпадения не так часто бывают в жизни человека. Вскоре вернулся майор, разделил мою радость и приказал нам быстро следовать за ним. Мы погрузились на платформу с рельсами и поехали до Калиновки по восстановленной дороге. Все платформы были усеяны людьми. Останавливались на полустанках. Крестьянки торговали всем, и мы хорошо насытились. Купили хлеб, сало, яйца, мочёных яблок. Доехали до Калиновки и вышли на шоссейную дорогу, по которой нескончаемым потоком следовали в Винницу грузовые машины, переполненные людьми или грузом. Ни одна из них не останавливалась. Одну машину удалось остановить предупредительными выстрелами в воздух. Мы уселись буквально на местных жителей.
По Киевскому шоссе вьехали в город − к родному дому. Вокруг одна разруха. Своим попутчикам я предложила остановиться у мамы, немного передохнуть. Они согласились. Втроём мы подошли к нашему уцелевшему дому с белоснежными занавесочками и цветами на окнах. Вошли во двор. Дома мамы не было. На пороге лежал мой дружочек, любимый пёс Полкан Полканович Булькин. Когда-то огромный тёмно-коричневый пес превратился в дряхлого старика, высох, почти ослеп, потерял обоняние. Когда услышал мой голос, стал высовываться, подвывать, а когда я подошла к нему ближе, стал меня лизать − руки, лицо. Из его и моих глаз текли слёзы. Он прожил 18 лет.
Мои гости помогли мне попасть в дом через окно (была открыта форточка). Они оставили свои вещи и отправились на вокзал, чтобы узнать, как они смогут передвигаться дальше.
В доме у мамочки, как всегда, было чисто. На веранде я нашла всё необходимое и стала умываться. Услышала мамин голос (ей сказала соседка Марфа Феодосиевна, что я приехала). От волнения она никак не могла открыть дверь, попасть в замочную скважину. Наконец я увидела родное, любимое лицо. Мы долго обнимались, целовались, плакали от радости. Оказывается, она давно отправила мне письмо и каждый день ждала моего приезда. Недавно отпраздновали Пасху. Она испекла куличи и хранила их для меня.
Когда пришли мои попутчики, мы с мамой накрыли стол с вкусной едой, наливкой и водочкой. Они умылись, и мы поужинали, как добрые старые друзья в исключительно тёплой атмосфере. Мама постелила им в детской комнате, приготовила еду в дорогу. Они должны были уехать рано утром дрезиной в Жмеринку. Когда мы проснулись, их уже не было. На столе лежала записка с тёплым и душевным содержанием. На постели лежали аккуратно сложенные простыни и пододеяльники. Они воспользовались только наволочками.
Мамочка за годы войны полностью поседела. Рассказала о том, как ежедневно молилась о моём и Ниночкином благополучии, и о том, как тяжко ей жилось без нас. Когда освобождали Винницу, в районе, где мы жили, шли бои. Она с Полканом ушла на несколько дней к своей приятельнице Клопотовской Александре Александровне, она жила на Каличе. За время её отсутствия мародёры волоком утащили рояль, забрали много ценных книг, вещей. Мама рояль нашла, но он не подлежал восстановлению. За гроши она продала его мастеру по ремонту роялей.
Я смогла побыть у мамочки чуть больше двух дней и отправилась в обратный путь. Около двух суток добиралась до Овруча. Вскоре в Овруч переместилось Военно-Санитарное управление I-го Белорусского фронта.
В Овруче, перед началом Белорусского наступления, была проведена общефронтовая конференция хирургов. На этой конференции был также заслушан доклад Г.А. Знаменского о проделанной большой работе эпидемиологов по предотвращению эпидемии сыпного тифа на территории Белоруссии.
После конференции началась эвакуация всех раненых, кому необходимо было лечение более 20 суток. Освобождались койки для приёма раненых.
В конце июня началось наступление, а с ним огромная работа и частые передислокации. Города, деревни, посёлки были почти полностью разрушены, сожжены. Наличие торчащих дымоходов свидетельствовало о том, что когда-то здесь была деревня, а оставшиеся в живых люди жили в землянках. Нас встречали, как родных, отдавали последнюю бульбочку бедные, истощённые, измученные войной женщины и дети. Мы отдавали им всё, чем располагали − кормили, оказывали медицинскую помощь. Вышли на границу с Польшей.
На два дня я съездила в Люблин, где располагался ЭГ№ 1191. Мой приезд был обоюдорадостным, меня все очень тепло встретили, обнимали, рассказывали о том, как по мне скучали, мы целовались.
С Женей Буграмовой мы совершили экскурсию в Майданек − фабрику смерти. На войне мы многое повидали, привыкли к тому, к чему человек не может привыкнуть, но то, что мы увидели там, нас потрясло. Вышли оттуда в полушоковом состоянии. Когда проходили мимо костёла, услышали пение в сопровождении органа. Зашли и немного успокоились. На улице возле дома “Жовнежа”(солдата) я встретила капитана Фадеева, служившего в 225 ТПСА. Он посмотрел на мои награды и спросил: «А почему ты не носишь орден “Красной звезды”?» От него я узнала, что за службу в полку была представлена к награде.
Утром уехала в Бяла-Подляску. Моё 24-летие мы отметили в тесном кругу. В мой день рождения, утром, моя хозяйка с семьёй и квартирантами зашли к нам и тепло меня поздравили. Принесли со свечами большой и вкусный пирог и небольшие подарки. Спели: “Сто лет, сто лет, нех жие, жие нам”. Мы всех пригласили к нам на ужин на второй день. Они были довольны и с удовольствием пили русскую водку и шампанское, которое мы купили в военторге. Они пригласили нас на Рождественский ужин, а новый 1945 год мы встречали в Управлении.
В середине января мы покинули Б.Подляску. Сделали небольшую остановку в Меджижец, проехали через освобождённую и разрушенную Варшаву. Наш полевой госпиталь № 85 пока оставался в Бяла-Подляске. Меня направили в санчасть штаба тыла фронта, которой я проработала до конца войны.
Мы стремительно продвигались вперёд. Висло-Одерская операция была блестяще подготовлена маршалом Г.К. Жуковым. Примерно через месяц после начала наступления, мы вышли на границу Польши с Восточной Германией. Войска прошли от 500 до 600 км. Осталась последняя Берлинская операция, подготовка к которой прошла практически без пауз. Мы ненадолго остановились в Цирпе (?) на реке Варта. Восстанавливались мосты через широкие и полноводные реки Варту, Одер, Эльбу, Шпрее. Стояла ранняя весна.
За освобождение Берлина шли ожесточённые бои. Мы передислоцировались в небольшой курортный городок, примерно в 25 км от Берлина, расположенный в живописном месте. Здесь находилась дача Геринга, а вокруг довольно большого озера располагались богатые виллы. В одной из них мы жили. Всё ценное немцы увезли, но то, что осталось, создавало нам не только удобства, но и комфорт. Солдаты, шофёры во всю собирали трофеи. Был приказ, запрещающий употреблять трофейные продукты домашнего приготовления, т.к. не единичными были случаи отравления вареньем, джемом, солениями, консервированиями. Однажды наш шофёр принёс нам целый ящик отборных вин и подарил их нам. Они пригодились в день Победы.
Близился конец войны. 2-го мая пал Берлин. 8-го мая 1945г. в Карлхорсте был подписан акт о безоговорочной капитуляции. 9-го мая мир узнал об окончании самой страшной войны в истории человечества. Описать, что творилось в этот день, трудно. Это нужно увидеть и, главное, увидеть лица людей! Стреляли из всех видов оружия, пускали ракетницы, пели, танцевали, играли на чём попало, плакали, смеялись, обнимались, со всеми целовались и хорошо напились. Даже мой Жорж, который обычно выпивал чуть-чуть, с моей помощью прилично выпил. Как-то он мне однажды сказал, что в день Победы он выпьет столько, сколько позволит мне моя совесть налить в его рюмку. Вот этим я и воспользовалась.
Вскоре мы переехали в Берлин, в предместье Карлхорст. Здесь расположился штаб тыла нашего фронта. Добротный пятиэтажный дом, в котором поселили начальство ВСУ, находился в небольшом переулке, выходящем на Трептов аллею. Нам отвели пятикомнатную квартиру, но мы занимали три: большую гостиную, библиотеку, спальню. Кухня и две комнаты были закрыты.
В городе была сложная эпидемиологическая обстановка. Ещё не все трупы были убраны из многих подвалов, чердаков, квартир, источников воды. Стояла жара и в любой момент могла вспыхнуть эпидемия. Через Берлин шли огромные потоки освобождённых из лагерей военнопленных, “восточных рабочих”. Многие немцы считали себя обречёнными и боялись, что им придётся расплачиваться за содеянное, они голодали, болели, были сильно истощены. Всё было брошено на санитарную уборку города, организовано питание, лечебная помощь немцам.
На этом участке Г.К. Жуков проявил себя как большой организатор. На глазах всё менялось и приходило в божеский вид. В проведении этой огромной работы Г.А. Знаменский был правой рукой Г.К. Жукова, который относился к своему помощнику с глубоким уважением.
Между союзниками Берлин был разделён на 4 зоны, имевших условные границы. У нас были общие деньги-марки и общий рынок у разрушенного Рейхстага, где шла бойкая торговля, в которой принимали участие все союзники и местное население. Немцы охотнее продавали за продукты. Я многое смогла себе приобрести на этом рынке.
Для нас начиналась мирная жизнь. Нужно было решать и личные проблемы. Я всё чаще задавала себе вопрос: как мы будем жить дальше?
 |
При посещении Люблина от университетских девочек я узнала, что наш Университет вернулся в Киев из Кызыл-Орды, где был в эвакуации. Я нашла мамочку, знала, что она жива и живёт в Виннице. Нашла свою сестричку Ниночку. Получила от неё письмо и знала, что она служит в составе войск III-го Украинского фронта. Написала письма в Университет в деканат и двум профессорам, которые у нас преподавали и хорошо знали меня − А.А. Введенскому и В.Н. Гербову с просьбой сообщить мне, могу ли я быть восстановлена на учёбу. От них очень скоро пришёл ответ, что я восстановлена и могу начать новый 1945-1946 учебный год в стенах Университета.
Из Москвы пришло сообщение о том, что Г.А. Знаменскому присвоено звание генерал-майора медицинской службы. Это звание он мог получить намного раньше, если бы был членом партии. Но он не хотел вступать в партию и только под давлением А.Я. Барабанова, начальника Управления, и Р.Г. Плякина, его заместителя, стал членом партии в начале 1945 г.
По этому поводу мы решили дома устроить приём. Большая гостиница позволяла разместить до 45-50 человек. Кое-что можно было купить в военторге. Кроме того, горячие блюда мне помогли приготовить повара из офицерской столовой, которую я курировала как работник санчасти штаба тыла фронта. Обслуживать гостей мне помогли две официантки.
Приём прошёл в непринуждённой, тёплой, почти домашней обстановке. Все себя свободно чувствовали, от чистого сердца поздравляли виновника торжества, благодарили за радушие и гостеприимство, прекрасный стол.
Жорж был в приподнятом настроении. Я давно не видела его таким. О нём было сказано так много хорошего. Барабанов Арсений Яковлевич назвал его одним из лучших эпидемиологов, сумевшим в ходе войны предотвратить три страшные эпидемии − туляремию, сыпной тиф и дизентерию − и тем самым сохранить многие тысячи жизней.
Когда все разошлись, он сказал мне: “Я впервые в жизни почувствовал себя именинником. Ведь меня никогда не поздравляли ни с именинами, ни с днём рождения”. Мы с ним пришли к обоюдному согласию, что отныне днём его рождения станет день нашей первой встречи в Курске. Он за всё благодарил меня. Мы были так счастливы и радостны!
В гостиной стояло пианино. Играть на фортепиано я научилась в детстве. У нас был рояль, и меня обучала музыке, частным образом, строгая немка Елизавета Густавовна Газе. Он попросил меня спеть его любимые романсы. Я часто ему пела, и он любил слушать моё пение. Я ему спела с большим чувством и любовью: “Утро туманное, утро седое”, “Гори, гори, моя звезда”, “Выхожу один я на дорогу”, “Белой акации гроздья душистые”, “Однозвучно звенит колокольчик.”, “Зелёные глаза”. Из украинских песен он любил: “Дивлюсь я на небо та й думку гадаю: чому я не сокил, чому не лiтаю?” и “Ой не свiти, мiсяченьку, не свiти нiкому, тiльки свiти миленькому, як iде додому”.
Вскоре было получено распоряжение о демобилизации женщин, за исключением связистов и медиков. Нужно было ждать. У него предстояла интересная командировка в Чехословакию в Карлсбад (Карловы Вары). Он взял меня с собой. Ему нужно было ознакомиться с работой медицинского персонала ЭГ№1095, который теперь стал работать в “Империале” − одном из самых больших и лучших отелей, отданных воинам Красной Армии под здравницу. Начальник госпиталя А.Н. Рогуля тепло нас встретил и предложил роскошный номер. Когда Жорож закончил служебные дела, мы отправились к источнику и на прогулку. Это курорт мирового значения с целебными водами, расположенный в живописном месте среди небольших гор, долин, лесов. Помимо ещё двух довольно больших отелей “Ричмонд” и “Пуп”, было много небольших.
Во время прогулки мы зашли в небольшую православную церковь, а также увидели много мемориальных досок, свидетельствующих о том, что здесь побывало много русской знати. На одной из досок мы прочли: “Спасибо милому Карлсбаду, излечившему меня от мучительного и продолжительного недуга. Мария Савина”. Через два дня Жорж уехал, а я осталась на неделю и хорошо отдохнула. Когда он приехал за мной, мы так были рады нашей встрече, как будто не виделись целую вечность. Я очень о нём скучала.
По дороге в Берлин мы проехали через много городов, посёлков, деревень, и всюду, где мы останавливались, чехи очень тепло нас встречали. У одного крестьянина мы попросили попить. Он вынес нам два небольших ведра. В одном была вода, во втором − черешни. На чешском языке он выразил нам свою симпатию.
По возвращении в Берлин я стала готовиться к отъезду. А.Я. Барабанов подписал документ, по которому я поступала в распоряжение Киевского горвоенкомата. Демобилизовали меня в октябре 1945 г., когда я уже училась в Университете.
Я отправила много посылок в Ленинград и в Винницу. Генералам разрешалась отправка посылок до 16 кг. Особенно много посылок продуктовых и вещевых я отправила в Ленинград Зинаиде Николаевне и Тане.
До моего отъезда мы совершили две экскурсии. Одну по настоянию армейского эпидемиолога, армянина, весьма калоритной фигуры. Он убедил нас в том, что мы должны обязательно побывать в Дрездене, а затем заехать в Цвикау, чтобы приобрести для себя кое-что необходимое для жизни.
Мы побывали в варварски разрушенном Дрездене − почти в конце войны это сделали в основном американцы. Это был культурный центр Германии, здесь не было военных объектов, поэтому сюда устремились беженцы − старики и дети. На город ночью налетели сотни ланкастеров ”летающие крепости”, обильно полили фосфором, и, когда всё воспламенилось, вторым заходом началась бомбёжка. Нам рассказывали очевидцы, что в эту ночь погибли десятки тысяч людей. Мы увидели не только руины великолепных архитектурных сооружений, но и выжженный асфальт.
На обратном пути заехали в небольшой городок Цвикау. В нём находилась довольно большая текстильная фабрика, принадлежащая династии Саксов, имевших до революции собственность в России. Господин Саксэ знал русский язык, читал в оригинале наших классиков. Принял нас со свойственной немцам сдержанностью, не теряя своего достоинства. Поинтересовался судьбой его фабрики, если она попадёт в зону, где будут располагаться советские войска. Мы знали, что если попадёт в нашу зону, будет демонтирована и отправлена в Советский Союз. Этот процесс уже начался.
На фабрике был полный порядок. Трудились в основном женщины и старики-мужчины. Когда мы осмотрели фабрику, подошли к складу готовой продукции. Хозяин любезно предложил нам зайти, выбрать и купить понравившуюся ткань. Жорж на склад не стал заходить и успел тихо мне сказать: “Очень прошу тебя держаться достойно, не проявляй ажиотажа”. Он остался с хозяином, а поскольку хозяин владел русским, а Жорж немецким, они беседовали. Я попала на склад в сопровождении служащего фабрики и армянина. Всё, что я там увидела, привело меня в восторг. Немец ходил от рулона к рулону и спрашивал меня: “Wieviel?” Я просила 10-15 метров и вскоре набрала целую кипу тканей. Остановила себя с трудом. Армянин оказался скромнее меня. Когда я вышла из складского помещения с двумя тюками, которые нёс служащий, Жорж лишился дара речи.
Немец протянул мешок хозяину, на котором значилась символическая сумма 250 марок. В знак своего расположения господин Саксэ преподнёс мне 5 метров дивного набивного шифона на платье. Мне всё это казалось сном, и я не хотела думать о том, что за это (мою неукротимость) мне придётся выдержать взбучку. Я сидела рядом с шофёром. Жорж с армянином сзади, и я боялась оглянуться, встретиться с осуждающим взглядом.
Мои родители уделяли много внимания воспитанию своих детей. Нас считали хорошо воспитанными девочками, особенно мою сестру Нину. Но во мне с детства сидел бесёнок, меня часто наказывали за неблагоприятные поступки. Сейчас я ожидала наказания со стороны своего ненаглядного. Я осторожно повернула голову назад и − о, счастье! Увидела, что он еле сдерживал смех.
Эта поездка одела меня, Зинаиду Николаевну, Таню, моих ближайших родственников. До отъезда я успела сшить себе несколько сногшибательных нарядов. Шила мне очень хорошая портниха − заведующая костюмерным цехом Берлинского оперного театра.
Вскоре Жорж отправился в командировку. Меня уговорила Лена, медсестра, с которой мы работали в санчасти, и её поклонник капитан-адъютант генерала А.М. Антипенко поехать в район, где располагались американцы, и побывать в ночном варьете. Мы хотели иметь представление, что это такое, нам было интересно. Это был один из лучших районов Берлина-Ванзее. Когда мы ехали, нас поразило то, что американцы не охраняли свою технику. Часовых мы не видели. Капитан поставил машину, и мы вошли в красивый зал с музыкой и интимным освещением. Американские солдаты вели себя фривольно с девушками. То, что мы увидели позже, нас шокировало. Ко мне привязался американец, мы еле унесли ноги. По дороге капитан нам рассказал, что в Берлине похищено несколько наших военных девочек. Эти экскурсии я держала в глубокой тайне. Представляю себе, какова была бы реакция Жложа.
Перед самым отъездом мы совершили последнюю экскурсию по Берлину. Из Москвы приехал главный эпидимиолог Красной Армии Болдырев и несколько эпидимиологов нашего фронта в сопровождении экскурсовода, эмигрантки из России, осмотрели самые интересные места. Завершилась наша экскурсия у Бранденбургских ворот − в красивом и в историческом плане значимом месте. Слева аллея бюстов Гогенцоллернов из белого мрамора, справа − великолепный памятник из бронзы железному канцлеру Бисмарку с четырьмя аллегорическими фигурами, воплощающими историю собирания германских земель в единое государство. В центре площади, неподалёку от Бранденбургских ворот − столб Победы с фресками. У этого столба мы наблюдали пантомиму-сцену.
Стояли обнявшись два солдата: один небольшого роста, неказистый русский мужичок, второй − огромного роста, в добротной форме, небрежно отброшенном за спину автоматом − американец. Чувствовалось, что они изрядно выпили и объяснялись каждый на своём языке в добрых чувствах друг к другу. Американец был явно раздосадован тем, что не понимает русского. Он с лёгкостью приподнял солдата, поцеловал его крепко в губы и опустил на землю. Эта сцена доставила нам огромное удовольствие. После экскурсии мы пообедали у нас дома.
Я уезжала в Винницу к маме, Жорж в Москву. Он хотел решить вопрос о переводе его в Союз. Мы ехали через Москву и задержались там на три дня, поскольку обратились в НКВД, надеясь узнать что-либо о судьбе папы. В списках пребывающих в дальних лагерях системы НКВД папа не числился. Значит его расстреляли как врага народа.
На перроне мы не могли оторваться друг от друга. У меня было такое чувство, как будто я его больше не увижу.
В Киеве, на вокзале, где у меня была пересадка, я случайно встретилась с Андреем. Он узнал меня по фотографии, которую я почти в конце войны отправила Ниночке. Они вдвоём служили и воевали на III Украинском фронте. Восстановившись в Академии тыла и транспорта, он из Ленинграда ехал в Винницу (тоже пересадка). Прямое сообщение из Москвы и Ленинграда в Винницу было восстановлено через несколько лет после войны.
Мы вместе приехали домой. Какое чудо вернуться в отчий дом после войны. Застать здоровой мамочку, любимую сестричку Ниночку, теперь уже жену Андрея. Радость встречи с близкими и родными смягчала боль разлуки с Жоржем. Вскоре Нина и Андрей уехали в Ленинград, а я готовилась к отъезду в Киев.
Мне в деканате предложили начинать учебный год не на IV курсе, а на V-м, поскольку в годы войны программа обучения была несколько сокращена. Я сдала несколько предметов и стала учиться на V курсе.
На встречу нового 1946 года в Киев прилетел Жорж. Радость нашей встречи вместе с шампанским лилась через край. Встречали мы новый год в кругу моих друзей, и все они были им очарованы. На подготовку к государственным экзаменам отводилось примерно месяц времени. Жорж по-прежнему был связан с Главным военно-медицинским управлением Красной Армии, в частности, с главным эпидимиологом Болдыревым, которому обещал помочь в систематизации, обобщении и издании материалов по эпидимиологии за годы войны.
Мы договорились встретиться в Москве. Мы жили в гостинице Красной Армии, рядом − центральный театр Красной Армии. Днём работали: он в Управлении, а я в номере. Я много набрала с собой учебников, конспектов и готовилась к выпускным экзаменам. Вечером гуляли, отдыхали, побывали во многих театрах. Меня очаровали: Зельдин в “Учителе танцев”, Добжанская в “Укрощении строптивой” (театр Красной Армии), Жаров в Малом театре. В Большом театре посмотрели “Лебединое озеро” и послушали в великолепном исполнении “Князя Игоря” Мусоргского. Я была хорошо одета. В туалете Большого театра женщины попросили у меня разрешения снять фасон платья, сшитого в Берлине.
В Москве я пробыла две недели. Мне нужно было возвращаться в Киев и продолжить подготовку к экзаменам, используя материалы библиотеки Академии наук, расположенной рядом с Университетом. В аэропорту мы договорились, что Жорж прилетит на выпускной вечер. Своё слово он сдержал. На нашем курсе было много фронтовиков, к нам очень тепло относились преподаватели. Все экзамены я сдала на “отлично”.
На пятом курсе для семи фронтовиков было организовано чтение небольшого курса лекций по архивному делу. По окончании Университета шестеро, кроме меня, были направлены в Москву для работы над архивами войны. Все они получили учёную степень.
На вечере было весело. Мы много шутили, смеялись, пели, вспоминали довоенные студенческие вечера. На второй день я уехала в Винницу к маме, чтобы отоспаться, отдохнуть, поесть, если захочу. На сей раз я была абсолютно равнодушна к гречневой каше. Жорж писал мне ежедневно, беспокоился о моём самочувствии, настаивал на моём приезде в Ленинград. Сообщал, что получил жилплощадь, и для меня будут созданы все условия для нормальной жизни.
В Ленинград я приехала в сентябре. Моё самочувствие улучшилось. Прошли все неприятные симптомы. У Ниночки подходил срок родов. Мы все жили друг от друга близко. Нина с Андреем на Таврической, я на Суворовском проспекте, Жорж на Кирочной в служебной квартире ГИДУВ’а.
Вскоре Ниночка родила. Роды были тяжёлыми, с осложнениями. Все мои проблемы отошли на задний план. Почти целый месяц Нина находилась между жизнью и смертью, лежала в клинике Отта, лечил её академик Бубличенко.
Жорж достал американский пенициллин всё время был начеку, ежедневно приезжал в клинику. Её спасли. Она выписалась домой очень слабой. Приехала мама и на семейном совете мы решили, что Нина, Саня и я должны ехать в Винницу, где есть все условия для быстрой поправки Нины и моих родов.
Андрею нужно было много заниматься, а условий дома не было. Мы уехали. Жорж писал, слал телеграммы, вызывал на переговорный пункт, очень волновался.
20-го февраля 1947 года в 11 часов утра я благополучно родила хорошего мальчишечку весом 3 кг 800 г и ростом 52 см, похожего на Жоржа.
Во время моих родов Андрей был в Виннице и привёз меня с Вовочкой из роддома домой. Жорж очень хотел приехать, но не смог, т.к. очень был занят административно-хозяйственными делами в институте, читал много лекций. Нужно было содержать две семьи.
В конце мая совершенно неожиданно для нас обрушилось очередное несчастье. Из-за нас мама попала в тюрьму. Это резко изменило мою жизнь. Я надолго задержалась в Виннице. У мамы были квартиранты, очень славная молодая пара − Любивые Оля и Лёша. (Любивый Алексей Андреевич. Дата рождения 1921.Место рождения. Украинская ССР, Винницкая обл., г. Винница. Наименование награды. Орден Отечественной войны II степени. Архив ЦАМО). Они занимали нашу бывшую детскую комнату с коридором и парадным выходом.
Во дворе, во флигеле, жила Мария Васильевна Чумаченко, она работала багажным кассиром на железной дороге. Её муж и сын погибли на войне. Вместо платы деньгами за снимаемую комнату, она иногда отправляла для нас продукты в Ленинград багажом большой скоростью, проставляя в квитанции номер вымышленного билета. За ней следили, т.к., видимо, она занималась не только этим. В красном уголке станции устроили показательный суд, и после вынесения приговора, маму препроводили в тюрьму. Ей дали один год тюремного заключения, Марии Васильевне − три. Ниночка с Сашей вскоре уехали в Ленинград, а я с Вовочкой осталась с квартирантами Олей и Лёшей.
Оля и Лёша поддерживали меня не только морально, но и помогали, чем могли.
Ежедневно я получала от Жоржа письма − тёплые, ласковые, полные любви ко мне и сыну. Он в них писал, что если не напишет мне письмо, значит не прожил дня. Я их все сохраняла, и набралось очень много. Это было целое повествование о глубоких и больших чувствах. Как жаль, что они не сохранились! Когда мама продавала дом и переезжала в Ленинград, она сожгла не только эти письма, но и письма от раненых, их родни, несколько дорогих для меня фотографий военных лет. Потом она извинилась передо мной и сказала, что не помнит, что сжигала. Эти дорогие мне письма и мой маленький сынуленька давали мне силы и надежду на лучшие времена. На ночь я забирала Вовочку к себе, и мы спали рядышком на большой венской кровати. Его посапывание успокаивало. Он был довольно спокойным, насосётся маминого молочка, которое было в избытке, и спит до шести утра. Я могла отдохнуть. Хорошо рос, прибавлял в весе, развивался, стал меня узнавать, смеялся. Я много с ним разговаривала, пела ему, а он в ответ гукал, как будто меня понимал. Был обжоркой, от груди отрывала с трудом, чтобы не перекормить. Рос крепышом и в десять месяцев стал ходить и шкодничать. Когда стал говорить, только я его и понимала: шапка − сляпсли, туфли − кюкли, вода – биль-биль, хочу − юую. Его шутя называли “иностранец”. Летом Жорж прилетал к нам дважды на 2-3 дня, и всегда нам вместе было хорошо.
Лёша с Олей стали для меня родными. Мы жили одной семьёй. Ниночка и Андрей уехали в Тбилиси, куда Андрей получил назначение после окончания Академии. Лёша по званию был капитаном и работал в военно-воздушной армии интендантом. По характеру добрый, весёлый, жизнерадостный, любил выпить, хорошо поесть. Имел много друзей, товарищей по работе. К нему постоянно кто-то заходил по делу и без дела и оставался то на обед, то на ужин. Оля была хорошей и гостеприимной хозяйкой.
Однажды к нам зашёл интересный полковник. Остался на обед, а затем стал приходить довольно часто. Рассказал мне свою невесёлую семейную историю. Он был женат, ещё до войны родился сын. Очень любил жену и сына. Жили они в Таганроге. Во время оккупации жена сошлась с немцем и родила от него ребёнка. Немцы ушли, а она осталась с двумя детьми. В заключение сказал: “Я бы всё ей простил, но только не ребёнка от немца”.
Он жил с матерью. Вскоре признался, что я ему очень нравлюсь и, если я не против, готов на мне жениться и создать семью. Когда Лёша вернулся с работы, я решила с ним поговорить, т.к. хорошо понимала, что это сватовство − дело его рук. Начала я с вопроса: ”Лёша, разве в твои интендантские обязанности входит сватовство?” Он рассмеялся и сказал: “Да, входит!” Стал расхваливать Юрия. Назвал его высоким профессионалом, отменным мужиком, хорошим товарищем и т.д. Затем взялся за меня, перечисляя мои достоинства, был щедр на лестные эпитеты. Закончил тем, что сказал: “Женя, ты заслуживаешь большего счастья. Он любит тебя и будет хорошим мужем”. К Жоржу он относился с большим уважением, знал, что у него есть жена и дочь. Вначале на замужество я не согласилась.
Мамочку освободили досрочно. Она работала санитаркой в тюремной аптеке. Её там любили и уважали. К её приходу мы с Олей накрыли хороший стол. Встреча была радостной и трогательной.
Через несколько дней к нам пришёл Юрий с букетом цветов. Маме он понравился. Они были однофамильцами. Девичья фамилия мамы Иванова. Мама много раз меня упрашивала оставить и забыть Жоржа ради его семьи. Сказала мне, что свою жизнь посвятит мне и Вовочке.
Юрий ждал нового назначения. Мы договорились, что поженимся и уедем вместе. Неожиданно я получила приглашение на работу в ОблОНО (Областной Отдел Народного Образования). С апреля 1949 г. я стала работать методистом в отделе школ.
Юрию предложили должность начальника лётного училища в Казани. Он уехал принимать дела. Оттуда позвонил, вызвал меня на переговорный пункт и вполне довольный сообщил, что дела принял, пока будем жить в служебной квартире, рядом суворовское училище, куда мы со временем устроим Володю. Положив на рычаг трубку, я себе сказала: Ты никогда не будешь моим мужем и не станешь решать вопрос о том, где учиться моему сыну. Жорж писать перестал, а Юрий приходил, умолял простить его бестактность. Ходил до тех пор, пока я не сказала, что не люблю его. Вскоре он со своей мамой уехал в Казань.
Андрея перевели на службу в Польшу. Нина и Сашенька приехали в Винницу. Я уговорила Нину и помогла ей сдать вступительные экзамены в Педагогический институт, филологический факультет, английское отделение. С 1950-1951 учебного года она стала учиться. Мы жили дружно. Больше всех доставалось нашей мамочке. Нина на занятиях, я на работе или в командировках, мамуля вела хозяйство, обслуживала нас и воевала с мальчишками. С детсадом ничего не получилось, они устраивали истереки, не желая туда идти. Остались дома.
В ОблОНО я стала возглавлять медико-педагогическую комиссию, через которую проходили аномальные дети. Их после войны было много. Открывались интернаты, за работу которых я отвечала. Из Киева в ОблОНО приехал начальник управления школ Министерства просвещения УССР А.И. Сивец. Он ознакомился с моей работой и предложил мне должность начальника отдела специальных школ-интернатов в Министерстве с предоставлением жилплощади. Посоветовавшись с мамой и Ниной, я согласилась на это предложение.
Когда мы с Вовочкой вернулись в Винницу, застали Андрея, он приехал из Польши в отпуск. Усыновил Вову, который стал Андриановым Владимиром Андреевичем, поступил в I класс. В сентябре пришёл приказ о моём переводе в Министерство просвещения.
Мне было тяжело уезжать. Я знала, что буду очень скучать и буду одинока.
Я любила Киев. В нём было много университетских и фронтовых друзей, готовых всегда меня морально поддержать. Окунулась с головой в работу. Совершала частые командировки и побывала почти во всех областных городах Украины. В выходной день иногда приезжала в Винницу.
Большой радостью для меня был переезд из Москвы в Киев моих больших фронтовых друзей Романа Георгиевича Плякина и Жени Буграмовой, теперь уже Плякиной. Они поженились после смерти жены Романа, у них родилась дочь Наденька. Когда Роман работал в Москве, он побывал в командировке в Ленинграде и встретился с Жоржем. Они были разными, но это не мешало им быть большими друзьями. Их отношения были доверительными. Жорж обо всём с ним поделился. В Военно-медицинской академии он возглавлял кафедру эпидемиологии, много работал и был доволен. Роман был в гостях у Жоржа дома, теперь он жил на Староневском проспекте и занимал большую квартиру. Он не встретил ни тепла, ни уюта, ни гостеприимства. Чувствовались напряжённые отношения в семье. Затем с тревогой сообщил мне, что он плохо выглядит и настоятельно просил меня съездить в Ленинград.
В быстром темпе летело время и жизнь. Андрея перевели из Польши в Ленинград в Академию тыла и транспорта. Он получил квартиру на набережной лейтенанта Шмидта. В 1955 г. Нина закончила Педагогический институт, и в августе Андрей привёз всех в Ленинград.
Жорж любил Андрея и Нину и много хорошего сделал для них. Когда они жили ещё на Таврической, он очень часто у них бывал. Приходил к ним отдохнуть, отогреться душой и сердцем, многим с ними делился, оставался на ужин.
По приезде в Ленинград, Андрей узнал, что Жорж болен и госпитализирован. Стал его навещать, врачи знали о том, что их связывают добрые чувства, а потому попросили Андрея уговорить, убедить Георгия Андреевича о необходимости проведения операции и курса медикаментозного лечения.
Последний раз Андрей у него был за 5 дней до его смерти. Спросил, не вызвать ли меня? Но он был очень хорошим врачом и понимал, что обречён и ему никто и ничто не поможет. От всего отказался. Умер 18 февраля 1955 года.
На моё имя в Винницу Зинаида Николаевна отправила телеграмму о его кончине. От мамы я получила её через четыре дня письмом. До глубокой ночи бродила по улицам Киева, сидела на опустевших скамейках и оплакивала его и свою любовь.
Через шесть лет после его смерти, я вышла замуж за одинокого и во всех отношениях порядочного человека Тарасова Николая Ефимовича. С Жоржем их объединяло сиротство и сложная жизнь. Он стал для меня мужем, другом. Мы жили в мире и согласии, но ответить на его любовь любовью, я так и не смогла.
PS.
Буду очень рада, если то немногое, о чём я написала для вас, даст хотя бы небольшое представление о моём участии в Отечественной войне.
Не судите меня строго за литературные и грамматические погрешности. Я не литератор. Писала это небольшое повествование, не задумываясь о его достоинствах. Для меня главным было содержание, а не форма.
Апрель 1998 года. Вечер. Светит луна. Мне грустно, и невольно пришли эти строки: “О, милый мой, как много лет прошло с тех пор, как мы любили!”.
Я помню всё, и ты не постарел. Тебя давно уж нет, а я ещё живу с тоской, виной перед тобой и сыном.
Прости, любимый мой, за боль, страдания, огорчения, за то, что не сумела сберечь великий дар любви, ниспосланный нам Богом!
Дорогой сынуленька!
Вот и закончила я своё повествование. Прочла от начала и до конца. Осталась недовольна. О многом не рассказала.
Писала я с глубоким чувством любви к тебе, Денисочке и маленькому Серёженьке − он любит историю, интересуется викингами, значит, и написанное мной ему будет интересно, когда станет постарше. Я его прабабушка, и он мой отросток.
Я благодарна судъбе за то, что она подарила мне хорошего сына. Когда-то твой отец сказал мне: “Ты моя жизнь, моё счастье, моя радость”.
Эти слова полностью относятся и к тебе, но с добавлением “Ты моя опора, и я живу ради тебя”.
Мама, Санкт-Петербург, 11 мая 1998 года
Мои награды:
В частности.
Наименование награды − медаль «За боевые заслуги»
Боевой путь в составе: Нет данных о точках боевых действий в составе воинских частей на период службы героя
Другие награды.
Медаль “За боевые заслуги”, Приказ Центрального фронта №142/н от 9.VIII.1943г.
Медаль “За оборону Сталинграда”, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 12. IX. 1942.
Орден Красной звезды за службу в ТПСА − не получила.
Нагрудный знак “Отличник санитарной службы”, Приказ начальника ВСУ Центрального фронта от 26.V. 1943г.
Медаль “За Победу над Германией”, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 9.V. 1945г.
Орден Отечественной войны II степени, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 11. III. 1985г.
Медаль “Жукова”, В честь 50летия Победы от 19. II. 1996.
Медаль “Двадцать лет Победы в ВОВ 1941-1945гг.”, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 7.V. 1965г.
Знак “25 лет Победы в ВОВ”, Министр Обороны – Гречко А.А.
Медали:
“Тридцать лет Победы в ВОВ”, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 22.X. 1975г.
“Сорок лет Победы в ВОВ 1941-1945 гг.”, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 12.IV. 1985г.
Юбилейные медали:
“50 лет Вооружённых сил СССР”, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26.XII. 1967г.
“60 лет Вооружённых сил СССР”, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28.I. 1978г.
“70 лет Вооружённых сил СССР”, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 22.II. 1988г
“Медаль в ознаменование 100 летия со дня рождения В.И.Ленина”, От имени Президиума Верховного Совета СССР.
Орден “Октябрьской революции”, Указ Президиума Верховного Совета СССР от 15.III. 1976г.
Медаль “Ветеран труда”, от имени Президиума Верховного Совета СССР, решением исполкома Киевского Горсовета от 13 июня 1978г.
Медаль “В память 1500летия Киева”, от имени Президиума Верховного Совета СССР, награждена решением Киевского Горсовета, от 26. XI. 1982г.
Знак “Отличник народного образования”, Министерство Просвещения УССР от 25.XII. 1985г.
Не получила две медали: “ За освобождение Варшавы”, “За взятие Берлина”, потому что числилась в штате ЭГ2867, который находился во II эшелоне. Фактически работала в огневом госпитале № 85 и санчасти штаба госпиталя, сотрудники не полевых получили эти награды.
Справка, где я служила в годы войны:
Эвакуационный госпиталь передней линии № 1191, служила перевязочной и операционной сестрой: 26.VI.1941 – 02.XI.1943;
225 ТПСА (танковый полк самоходной артиллерии), знаменитые танки Т-34, быстроходные, манёвренные с хорошей лобовой бронёй; фельдшер медицинского пункта: 02.XI.1943–20.I.1944;
Эвакуационный госпиталь № 2349, служила старшей операционной сестрой: 20.I.1944−16.VIII.1944.
Эвакуационный госпиталь № 2867: 16.VIII.1944−19.VII.1945, числилась за этим госпиталем, а фактически работала старшей сестрой в Белой Подляске в полевом госпитале № 85: 16.VIII.1944−11.I.1945 и до конца войны в санчасти штаба тыла I-го Белорусского фронта.
Служила в составе фронтов: Юго-Западный, I-й Украинский, Сталинградский, Центральный, Белорусский и I-й Белорусский.
ВСУ (военно-санитарное управление фронта, входило в штаб тыла фронта).
ГВМУКА (главное военно-медицинское управление Красной Армии).
ФЭП-73- наш фронтовой эвакуационный пункт, занимался эвакуацией раненых, нашей передислокацией, в срочном порядке формировал бригады для оказания помощи в местах, где шли большие бои и были огромные потери среди медперсонала.
Мария Тимофеевна Ропер − старшая операционная и перевязочная сестра, за короткий период времени обучила меня работе в перевязочной.
Василий Николаевич Константинов − ведущий хирург ЭГ№1191. Обучил меня работе в операционной. Я стала его сестрой. Делали самые сложные полостные операции (грудь, живот).
 |  |  |
Знаменский Г.А. 1901-1955 | ||
(Знаменский Г.А., Дата 04.03.1901, место рождения − Санкт-Петербург, воспитание − Тверская обл.,г. Ленинград, Воинская часть ДонФ. Дата поступления на службу −1922. Кто наградил: Донской фронт, Наименование награды: Орден Красной Звезды. Даты подвига: 01.07.1942-30.11.1942, Архив ЦАМО. Подробности на https://pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie4003970/).
Мой и Г.А. Знаменского фронтовой друг:
Плякин Роман Георгиевич, военврач 1 ранга, Дата рождения ,1900. Место рождения: Ростовская обл., Развиленский р-н, с. Николаевское.
Место призыва, доброволец, Воинская часть, сан. Упр. ЮЗФ ( ЮЗФ )
Дата поступления на службу, 1920, Кто наградил. Юго-Западный фронт ( ЮЗФ)
|
Перечень наград, в частности: |
|
|
22.02.1942 |
|
|
27.02.1943 |
|
|
24.05.1944 |
|
|
31.05.1945 |
|
 |
ПЛЯКИН Роман Георгиевич (1900-1983) |
Генерал-майор медицинской службы (25.05.1944). Лукьяновское военное кладбище, Киев.
Дорогая моя мамочка!
Жизнь скоротечна, в молодости и в период становления не замечаешь того, что начинаешь ценить с возрастом, особенно когда уже нет тебя и родителей. Ты мне подарила жизнь, свою безграничную любовь, заботу и тепло всех наших встреч.
В память о тебе эти воспоминания, написанные тобой о годах войны, твоих фронтовых друзьях, товарищах и коллегах, я решил поместить на один из сайтов для потомков фронтовиков, о которых идёт речь в повествовании, и для тех, кому это будет интересно.
Андрианов Владимир Андреевич
