Ройтман Яков Товьевич

Я.Р. - Родился я в селе Березовка Одесской области, 17/12/1919, в семье ремесленника. В 1924 нашу семью насильно загнали на земли в старых немецких колониях поднимать целину в безводной степи. Пригнали на место бывших мастеровых - единоличников, кто бывший портной, кто стекольщик, кто кожевенник, и сказали -«Советская власть доверяет вам освоение степи». Вокруг все голо - ни воды, ни строений, ни захудалого деревца. Первые два года жили в землянках. Воду носили за шесть километров из «русской» деревни. На неделю выдавали по два литра керосина на семью, так землянки освещали лучиной, керосина не хватало. Но за два года люди освоили крестьянский труд, вспахали землю вокруг, засеяли поля, завели скотину. Вырыли два глубоких колодца. На месте голой выжженной солнцем мертвой степи возникла цветущая сельскохозяйственная колония Комзетовка, под эгидой Украинского союза незаможных крестьян. Две длинных улицы, дома в два ряда. Каждая семья получила по 15 десятин земли. Урожаи зерна были богатыми. Сельхозинвентарь закупался на пожертвования американских еврейских благотворительных организаций. В 1926 году мы уже построили дом, а еще через два года наше хозяйство стало крепким, и даже зажиточным по крестьянским меркам. У нас было две лошади, бычок, корова, свинья, куры. Отец купил себе костюм, привезли в дом платяной шкаф, сепаратор. Школы в сельхозколонии долго не было и когда к нам прислали учителя, всех детей в возрасте от 7 до 15 лет записали в первый класс. После уже сделали четырехклассную школу. Вся эта идиллия продолжалась до 1929 года. А потом… Приехали к нам организовывать колхоз. Кто отказался вступить в колхоз, сразу попадал «в кулаки» и отправлялся вместе с семьями в Сибирь. Там попали под волну «раскулачивания» наши соседи Зицер и Мостовой и многие другие. Забрали весь хлеб подчистую, даже зернышка не оставили. Прислали председательствовать в колхозе рабочего из Одессы. Он пытался сохранить посевное зерно … и получил 10 лет тюремного срока за «утаивание излишков хлеба». В колхозе начался настоящий голод. В начале 1932 года отец продал дом, вместе с сараем и конюшней за пуд муки украинцу из соседнего села, ночью забрал мать и малых детей, и уехал, фактически, убежал с нами на станцию Березовка. Так, благодаря этому поступку отца наша семья выжила. Очень многие их тех, кто остался в колхозе - повымерли от голода в 1933 году. Повальный мор… В Березовке была еврейская школа - семилетка, в которой детей из бедных семей учили и кормили бесплатно, деньги на все это давал американский «Джойнт», а не Советская власть… В 1934 я поехал учиться в ФЗУ «Евробол» - («Еврейский большевик»), в Одессу, которое было создано и содержалось опять же на деньги «Джойнта». Так что получается, что все мое детство меня кормили, учили и содержали «добрые американские дядюшки»… Моя учеба в ФЗУ длилась два года. Жили в общежитии. В 1936 году я начал работать строгальщиком на заводе имени Ленина. В цеху стояли два станка - немецкий и японский. Цех считался «закрытым» и выполнял только военные заказы. Работали в три смены, каждая по восемь часов. Решил начать самостоятельную жизнь и снял комнату в доме у старушки. Помню свою первую зарплату -720 рулей. Эта сумма казалась мне огромной. Месяц ходил, отмечался в очереди желающих купить себе обувь в Одесском ГУМе, и смог купить себе ботинки за 217 рублей. Купил еще пиджак, почувствовал себя кавалером. Я был очень горд своими первыми покупками на трудовые деньги. Мой старший брат Гриша, 1913 года рождения, работал наладчиком в другом цеху на том же заводе. Вскоре его забрали служить в армию, войну он уже начинал капитаном. Сестра закончила строительный институт, уехала по комсомольской путевке на строительство, «города будущего», Комсомольска -на- Амуре, и так и осталась жить на Дальнем Востоке. Отец работал в Березовке, на станции. С ним оставалась еще одна моя сестра. В начале войны она ушла добровольно санитаркой на фронт. Мы так и не узнали ее судьбы, родителям только пришло извещение - «пропала без вести», а как она погибла… В 1937 году посадили и расстреляли все руководство завода и большинство ИТР. Я помню как на должность главного инженера, сразу после окончания института пришел Яша Фридман. Через двадцать лет, когда решали вопрос о реабилитации и разбирали дела безвинно расстрелянных и репрессированных, всех бывших рабочих завода вызывали в КГБ и расспрашивали о «погроме» 1937 года на заводе им. Ленина. Если бы вы знали, каких прекрасных людей тогда загубили… В 1939 году меня вызвали в военкомат. Я прошел несколько комиссий и был призван в Р.К.К.А. 17/10/1939 два вагона призывников из Одессы прибыли в станицу Морозовская Ростовской области. Так началась моя воинская служба.

Г.К. - В какую часть Вы попали? Какое впечатление на Вас произвела Красная Армия «образца 1939 года»?

Я.Р. - В Морозовской находился гарнизон окружного подчинения. Я попал служить в отдельный 10-й минометный батальон. Армия для многих была ничем не хуже родного дома. Хорошая кормежка, добрые отношения между товарищами. Ни драк, ни воровства, ни национальной розни у нас не было. Отборный командный состав. Грамотные в военном отношении и порядочные люди. Всегда подтянутые, трезвые, бритые. К красноармейцам обращались на «Вы». Никто из них нас не унижал. Командовал нашей частью полковник Иванов. Культурный и вежливый человек. Помню его величавую стать и походку. Он внушал уважение и доверие. Командир моей роты Матвеев и командир взвода Панасюк оставили о себе самое лучшее впечатление. Когда я сам стал офицером, то старался во всем подражать своим командирам, встреченным мною в довоенной Красной Армии. Я попал служить наводчиком 82-мм миномета, который был полностью скопирован, а вернее сказать - «украден», со своего 81-мм японского аналога. Отобрали людей с семилетним образованием и назначили наводчиками. У подавляющего большинства новобранцев образование было ниже семи классов. В декабре 1939 года я попал на Финскую войну.

Г.К. -Как проходила отправка на войну с Финляндией?

Я.Р. - В декабре 1939 года батальон в полном составе прибыл из Ростова в Пушкино под Ленинград. Нас везли на Ленфронт кружным путем, через Белоруссию. Что нас ждет на войне, мы не представляли, в вагонах царило веселье. В Жлобине, из станционного буфета «увели» бочонок вина. Милиция по всей дистанции пути начала искать «грабителей». Ротный Матвеев пришел к нам в вагон и спросил - «Ребята, ваша работа?». Авторитет ротного был непререкаем и ребята ему признались. Матвеев только покачал головой и сказал -«Бочонок уничтожьте!» Из состава нашего минбата сформировали роту добровольцев, добавили к нам взвод связи, и мы, всего 76 человек, отправились на фронт. Остальные подразделения батальона так и остались в Пушкино. Сводную роту принял под командование наш старший лейтенант Матвеев, тихий, спокойный и славный человек. Командирам выдали полушубки, а красноармейцы так и ушли на передовую в обмотках, ботинках и в шинелях. Только в январе 1940 года мы получили валенки, телогрейки, ватные штаны, подшлемники и белые маскировочные халаты. Бойцам выдали по 150 патронов на человека.

Г.К. - Как применялись минометы в «зимней войне»?

Я.Р. - Обычная тактика. Мы находились на расстоянии 200-300 метров от передовой пехотной цепи…Было очень сложно передвигаться с минометом. Финны заливали озера нефтью и льда на них не было. Снег по пояс. Многие проваливались в такие озера и тонули.. В расчете шесть человек. Я таскал двуногу, кто-то ствол, плитовой нес опорную плиту, а трое других -лотки с минами. Нам выдали лыжи, мы их связали вместе, положили поперек лотки от использованных мин, закрепили, и на таких импровизированных «санках» таскали свой миномет.

Г.К. - Обморозилось много красноармейцев?

Я.Р. - Да, что правда - то правда. Было очень много замерзших… Но я не могу сказать - что нас просто бросили замерзать в карельских снегах. С обморожениями боролись. Каждое утро старшина выдавал нам стограммовые бутылочки с водкой, и мы были обязаны возвращать ему пустые «соточки». Выдавали гусиное сало для смазывания лица, и свиное сало «внутрь». Горячее котловое питание мы получали почти каждый день! Хлеба полагалось - буханка в день на красноармейца. Хлеб мы рубили топором, настолько он был замерзшим. Как я уже сказал, в начале января нам выдали теплое, подходящие для карельской зимы, обмундирование, и это многих спасло от обморожения. Ну, еще были свои «домашние рецепты». Чтобы справить малую нужду и не отморозить свое «хозяйство», мы снимали патрубок с противогаза, и писали через него. Даже такая курьезная деталь запомнилась.

Г.К. - Какие потери понесла Ваша минометная рота?

Я.Р. -Не могу ответить предельно точно, я сейчас не помню точное количество погибших в роте. Выбыло из строя много людей от обморожения и ранений, а вот сколько было убитых … На моих глазах погиб мой товарищ Коля Шкробот, наш одессит, живший до призыва на улице Дерибасовской, дом №5. Позже погиб еще один парень с того же дома. А третий их сосед, Миша Портной, уцелел. Много погибло … В основном погибали от огня «кукушек»- снайперов. Всю «зимнюю войну» рядом со мной был мой близкий друг Маркус Витман. На его сестре я женился после войны. На финской войне Маркус уцелел, а в Отечественную - погиб в 1943 году под Ленинградом.

Г.К. -Какой эпизод финской войны Вам наиболее запомнился?

Я.Р. - Мало, что осталось в памяти с тех дней. Пришлось увидеть, как выводили 152-мм гаубицы на прямую наводку и эти пушки вели огонь по ДОТам на линии Маннергейма. Как-то нарвались на целую роту замерзших насмерть красноармейцев. Помню один боевой эпизод. У нас во взводе связи служил некто Нейман. Высокого роста, нескладный. Научный работник из Москвы, призванный в 1939 году на годичную службу. Человек интеллигентный и очень образованный, он даже при встрече с командирами первое время снимал пилотку в приветствии как шляпу, вместо отдания чести, как положено по уставу. Нейман довольно комично смотрелся со стороны. Шел бой, очень тяжелый и кровавый. Пехота несколько раз пыталась подняться в атаку, но была вынуждена залечь под страшным и непрерывным пулеметным огнем из финских ДОТов. Наши потери угрожающе росли с каждой минутой, и если бы мы остались на снегу еще минут пять, то в следующую атаку было бы уже некому идти. Нейман был возле моего расчета, мы вели огонь прямо из пехотных порядков. Вдруг Нейман вскочил в полный рост и с криком -«Ура! Вперед! На врагов революции!», поднял пехоту в атаку, и мы захватили финские позиции. Нейман получил за этот подвиг орден Красной Звезды.

Г.К. - Как для Вас закончилась «зимняя война»?

Я.Р. - В апреле 1940 года нас погрузили в «полуторки» и долго везли под Ленинград. Привезли на речку Черная. Впервые за долгие месяцы мы помылись. Наше обгоревшее у костров обмундирование заменили на новое. Мы побрились. Смотрел на себя в зеркало и не узнавал, так сильно я изменился за время этой короткой войны. Потом мы участвовали в «Параде Победы на Финляндией» в Ленинграде. Шел в сводной парадной «коробке», шестнадцатый в первом ряду. Сзади идущий опускал штык «трехлинейки» на плечо красноармейцу, находящемуся в шеренге перед ним. Люди стояли на тротуарах, кидали в наши шеренги цветы и конфеты. Прямо с парада нас привезли в Пушкино. Машины останавливались возле частных домов и командир называл очередные две фамилии красноармейцев, которые спрыгивали с грузовика и направлялись на отдых в указанный дом. В домах уже были накрыты столы, с обильной выпивкой и закуской. Нас встречали как героев. Через несколько дней всех вернули в свои подразделения. Мы находились под Ленинградом еще почти два месяца. Нас возили на экскурсии в Эрмитаж, в Петродворец. Вдруг кричат мне -«Ройтман, на выход!». Выхожу… и вижу свою маму. Оказывается, по Одессе прошел слух, что «все наши на финской ранены и убиты». Моя мать, безграмотная сирота, почти не знавшая русский язык, никогда в жизни не выезжавшая дальше Березовки, не поверила этим слухам. Она напекла пирогов, положила их в две больших корзины…и поехала на север - искать сына. Добрые люди помогли ей найти мою часть в Пушкино. Она все время держала меня за руку, боясь вновь расстаться с сыном. Три дня моя мама была рядом со мной. Летом 1940 года нашу часть вернули под Ростов. Год нас гоняли день и ночь до «десятого пота», усиленно готовя к грядущей войне. Я должен был демобилизоваться в августе 1941 года. Получал письма с родного завода -« Ждем тебя всем цехом!». Но грянула война…

Г.К. - Ваша часть сразу отбыла на фронт?

Я.Р. - 22/06/1941 нас подняли по тревоге, собрали на плацу и объявили о немецком нападении. Открыли все склады, и подразделения начали получать вооружение согласно штатам военного времени. День и ночь к нам прибывали призывники из запаса и новобранцы. У нас они получали обмундирование и проходили курс обучения. В связи с нехваткой командного состава многим старослужащим были присвоены звания младших командиров. Я получил звание старшины. В начале июля из нашей части стали забирать военнослужащих немецкой национальности, проводилось тотальное «изъятие» немцев из частей направляющихся на фронт. Помню как наш военврач, немец болью кричал пришедшим его забирать «товарищам из органов» - «За что отсылаете!? У меня семь поколений предков верно России служили! За что?». Вскоре собрали большую группу кадровых красноармейцев, младших командиров и направили по различным формирующимся частям. Я стал старшиной эскадрона 119-го Терско - Кубанского кавалерийского полка. Лошадей я любил, мне нравилось в кавалерии. Казаки ходили в бурках, в высоких черных папахах с красным верхом. А вот, фотография, сами посмотрите Еще через два месяца меня направили в Невинномысск. И снова, в связи с нехваткой комсостава на фронте, мне, в составе группы из двадцати «кадровиков», было присвоено звание младшего лейтенанта. В начале декабря мне поручили доставить на Крымский фронт маршевую роту из 250 человек. С этой ротой я и остался на передовой.

Г.К. - Ваше боевое крещение?

Я.Р.- Вместе с маршевой ротой ехал на поезде до Краснодара. Оттуда пошли пешком до Анапы. Шли пять дней. Нам выдали паек на три дня, но продукты у всех быстро закончились. В Анапе пошел к коменданту, попросил продовольствия для солдат. В ответ услышал -« У вас нет должного документа, поставить вас на довольствие не имеем права». Снял со своей сберкнижки деньги и купил для бойцов двести пятьдесят буханок хлеба. Дошли до Тамани. Там готовилась к броску на крымский берег через залив горно-стрелковая дивизия. В штабе мне предложили остаться в дивизии и возглавить ту же роту, которую я привел на передовую. Я не возражал. 26 декабря сорок первого года я высаживался в Камыш-Буруне. Шли через залив на старом «корыте» с гордым названием «Василий Чапаев». Долго болтались в штормовом море. Всем выдали сухой паек, по три сухаря и по пачке манки. Прыгали с бортов сейнеров в воду и по горло в ледяной воде шли к берегу. Высадились с малыми потерями, а вот все наши попытки прорваться вперед были очень кровавыми. Через два дня пролив за нашими спинами сковало льдом, поднялся шквальный ветер. Мы видели, как тонули массы бойцов, пытавшиеся по тонкому, неокрепшему льду добраться к нам на помощь… Лед не выдерживал и ломался под солдатскими ногами. Этой стрелковой ротой я командовал два с лишним месяца. Без опыта и без пехотной подготовки мне было очень трудно командовать стрелками. Но война всему научит… Вдруг меня вызывают в штаб полка и спрашивают -«Ты бывший минометчик?». Я ответил утвердительно. Мне сообщили, что есть приказ - направить всех бывших минометчиков на Тамань, а для чего и почему, они, в штабе полка, малейшего понятия не имеют. Передал роту сменщику, и в составе группы из двадцати пяти «бывших» минометчиков переправился на «сторожевике» через залив. Здесь к нам присоединили еще несколько групп из разных дивизий Крымского фронта, и всех нас направили в Новороссийск. Мы попали на формирование отдельных горно-вьючных минометных полков РГК.

Г.К.- Что это были за формирования и чем они были вооружены?

Я.Р. - Горные- вьючные минометные полки создавались для ведения боев на Кавказе. Среди первых трех отдельных полков РГК формируемых в 1942 году, был и мой, 197 -й полк, в котором мне довелось воевать до 1945 года. На вооружении этих полков состояли 107-мм горные минометы образца 1938, внешне напоминавшие 120-мм минометы. Каждый такой миномет весил 170 кг. Дальность стрельбы 107-мм миномета была следующей - минимальная 700 метров, максимальная - почти семь километров. Стреляли осколочно-фугасными минами, которые весили 8 кг, но в конце 1943 мы получили более новые и тяжелые мины. Для наводки использовались прицелы МП-41. На каждый миномет создавался неприкосновенный запас боеприпасов - по 80 мин на ствол. Обычно темп стрельбы в бою был не более чем шесть выстрелов в минуту. Полк имел в своем составе пять - шесть батарей по четыре миномета в каждой. Полк делился на два дивизиона, а в конце войны структура полка изменилась, вместо дивизионов появились минбаты, но численность подразделений оставалась прежней. В полку служило примерно 550 человек.

Г.К.- Почему так много людей служило в полку? Ведь речь идет всего лишь о 20-24-х минометах.

Я.Р.- Полки ГВМП создавались для ведения боев в горах. На машинах там не проехать. Минометы разбирались по частям и размещались во вьюках. На каждый миномет в разобранном состоянии делали от 9 до 13 вьюков, но ведь надо было еще перевозить боезапас. Девять лошадей требовалось только для перевозки одного миномета. Вот и получалось, что на каждую батарею по штату полагалось 78 лошадей и 18 ишаков. Посчитайте, сколько было нужно коноводов и ездовых. Позже мы получили «ленд-лизовский» автотранспорт, переправленный в Союз из Ирана, на каждый дивизион приходилось по 24 машины «студебеккер» и по 6 грузовиков «шевролле». На батарее служило по штату - 80 человек. В батарее было два огневых взвода, в каждом по два миномета - это 28 человек в расчетах, взвод управления-(разведчики, связисты-телефонисты, топографы, два радиста), в транспортный взвод входили - отделение коноводов и отделение тяги (водители), отделение материального обеспечения (в котором были - старшина, повар с помощником, девушка - санинструктор, и еще пару человек). Вот и набиралось на батарее порядочное количество народа. Все минометчики были вооружены винтовками -«трехлинейками», позже, винтовки заменили на карабины. Наводчики минометов считались командирами отделений, и каждый из них получил револьвер «наган». Я, как командир взвода, имел пистолет ТТ. Пулеметов, зениток или ПТР - в нашем полку на вооружении не было.

Г.К. - Что представлял из себя личный состав полка?

Я.Р. - В огневых взводах служили молодые ребята, славяне. А коноводами были только представители народов Кавказа и Средней Азии. Но батарея была дружной, никаких конфликтов на национальной почве не было. Над «коноводами» часто подшучивали, мол, - « после войны будете детям рассказывать, как верхом на осле Берлин брали». На пополнение убыли офицерского состава к нам направляли выпускников Краснодарского артиллерийского минометного училища. Попасть служить к нам считалось великим везением. Ведь огневые позиции батареи располагались в полутора-двух километрах от передовой траншеи. Особенно ценили место службы бывшие пехотинцы, попавшие к нам с пополнением после госпиталей. Они понимали, какой большой шанс выжить на войне даровала им фронтовая судьба. Тем более минометы почти всегда вели огонь с закрытых позиций, на огневой бойцы всегда хорошо окапывались, а участвовать минометчикам полка в серьезном стрелковом бою в качестве простой пехоты выпало на долю только один раз - в окружении.

Г.К. - Вы не заканчивали офицерского минометного училища. Насколько тяжело было командовать батареей без специальной подготовки?

Я.Р. - Начал я с командования взвода. У меня был солдат, кавказец, черкес, бывший учтеь географии в школе. Он мне очень помог, научил разбираться в картах и в особенностях топографии. А все остальное пришло с опытом, с боями.

Г.К. - Как происходила переброска полка на фронт в 1942?

Я.Р. - Шли через грузинские горы. Заключенные «прорубали» нам путь в горах, настилали деревья на дорогу. Впереди пускали ишака - вожатого, без груза, а за ним двигалось вся наша колонна - люди, кони, ишаки. Это совсем не выглядело смешным. В горах иначе пройти было невозможно. Мы шли медленно и тяжело. Когда в 1943 году полк полностью оснастили автомобилями, то за сутки нас перебрасывали на расстояния до двухсот километров вдоль линии фронта.

Г.К.- Бои сорок второго года на Кавказе чем-то Вам запомнились?

Я.Р. - Запомнились они хорошо, но уж больно воспоминания грустные. Лучше многого вам не рассказывать. Так, скажу вам пару деталей, а дальше вы все сами поймете. Из за длинной череды неудачных боев, из за голода и горечи отступления, в полку началось разложение командного состава. Примеров тому было множество. У нас на батарее «по- черному» запил командир взвода управления Григорий Корытько. Его и до этого редко кто трезвым видел, а тут… Надо огонь корректировать, а тот сидит пьяный «в дым» с бойцами в своей землянке, и в карты играет… Про штаб полка я уже не говорю. Нас перестали снабжать, как-то восемнадцать дней не было вообще никакого подвоза продовольствия. Мы могли пострелять своих лошадей и накормить бойцов, но за каждую лошадь командиры отвечали головой, и если бы кто-то узнал, что специально застрелили коня для батарейной кухни, то весь комсостав батареи сразу бы пошел под расстрел. Дело дошло до того, что мы варили какую-то бурду из найденных останков павших лошадей. Не было ни хлеба, ни сухарей. Помню, как парторг батареи чуть не вырвал, когда ему сказали, что он только что съел кусок дохлой конины… У нас был полковой врач, высокого роста очень пожилой армянин. Он говорил бойцам - «Сынки, кушать нечего! Наберите снег в каску, растопите и пейте воду! Так дольше продержитесь!»… Мы мерзли и голодали… Командование узнало о жутком бардаке в нашем полку и приняло меры. Приехал трибунал, арестовал несколько штабных и долго разбирался, что творится в минометном полку РГК. А потом началась раздача, «всем сестрам по серьгам»… Вывели перед строем троих командиров из штаба полка, без ремней, в ботинках без шнурков и в старом обмундировании с чужого плеча. Заместитель командира полка по хозчасти Остапчук был осужден за убийство и попытку изнасилования 16 -летней девушки. Она сопротивлялась, и пьяный Остапчук застрелил ее. Получил десять лет заключения с заменой на штрафбат. Комиссар полка вместе с замом по тылу организовали хищение и продажу вещевого солдатского имущества и продзапасов полка. Получил десять лет лагерей, тоже с возможностью «искупить вину» в штрафбате. Начальник финансовой части не подавал списки погибших в боях в вышестоящие штабы, а присваивал себе воинское жалование убитых. Приговор - десять лет. К нам прислали нового комполка и комиссара, и они навели порядок в полку. Новый командир полка, Антон Фомич Усатенко, украинец, одессит, еще до войны закончил Артиллерийскую Академию. Он был грамотным командиром, но очень жестким человеком. При нем в полку дисциплина была железной. Прибыл новый комиссар, по фамилии Жуков, бывший секретарь райкома партии. Высокообразованный, с культурной речью, он пользовался уважением личного состава, хоть и не принимал непосредственного участия в боях. Ситуация в полку изменилась к лучшему.

Г.К. - В весенних боях сорок третьего на Кубани Ваш полк тоже участвовал?

Я.Р.- И в весенних, и в осенних боях на Кубани, полк принимал активное участие. Там меня и назначили комбатом. Шли тяжелейшие бои за каждую станицу. Крымская, Пролетарская… В аду в те дни наверное полегче было… Нам очень помогало местное население. Несколько сирот из станиц мы взяли к себе в часть, они стали «сынами полка». Мы несли огромные потери, и здесь, к боевым утратам добавились потери от малярии. В полку половина личного состава слегло от этой болезни, и было несколько смертельных случаев, когда люди умерли из-за малярии. Меня тоже свалила малярийная лихорадка. Комполка пришел проведать меня в землянку. Посмотрел на меня, и сразу приказал своему адъютанту -«Налей Ройтману стакан водки и добавь туда перца! Сами комбата лечить будем!». Там же, на Кубани, три батареи нашего полка попали в окружение. Стали выбираться, но немцы обложили нас со всех сторон. Три дня мы держали круговую оборону. Стали готовиться к прорыву, но куда прорываться?.. Мой политрук по фамилии Владимирский пытался застрелиться, но бойцы вовремя заметили движение его руки, и выхватили у политрука пистолет. Я начал орать на политрука, а он в ответ тихо сказал -«Ройтман, подумай, что нас с тобой ждет в плену?» Спрятали раненых у станичников. Помню как наш тяжело раненый начальник штаба, попросил оставить ему гранаты и курево. Мы понимали, что этот геройский человек в плен никогда живым не дастся. Комиссар Жуков был вместе с нами, он ходил по взводам и поддерживал веру бойцов в успех прорыва. Но прорываться с боем не пришлось. Местная жительница нас незаметно провела через кольцо немецкого окружения. Мы вынесли всех своих раненых с собой.

Г.К. - Высаживаться во второй раз в Крыму Вам лично было страшно?

Я.Р. - И в первый и во второй десант в Крым я шел с мыслью, что обязательно в этом десанте погибну. Говорю честно… Вообще трудно передать, какие ощущения человек испытывает, стоя на качающейся палубе судна перед броском в десант. Впереди смерть, а вокруг черная морская бездна. Такие мысли были в голове… Тем более когда ты высаживаешься с техникой в первой волне десанта, и заранее знаешь, что придется застрять на кромке берега под убийственным огнем противника. Ноябрь 1943 года. Нам приказали встречать 7-е Ноября в Керчи. Десант наш был «подарочным»… Высадились вроде на линии Еникале - Опасное, глубокой ночью. Помню указанный мне ориентир - труба завода Войкова. На нашем участке сама высадка прошла довольно гладко, но наступило утро… И тут по нам так врезали… Дальше мы не могли продвинуться даже на километр. Сидел на этом плацдарме полгода. Жрать нечего, питьевой воды мало. У многих от голода распухали ноги. Если сапоги снял - потом назад не оденешь… Когда в апреле 1944 года мы захватили Керчь, то такой праздник на батарее устроили. Нашли в подвалах бочки вина, закусывали «трофеями». Двинулись на Севастополь. Под Балаклавой попали под очень серьезный, сильный артиллерийский обстрел, прятались в склепах на старом кладбище. Некоторые из наших так в этих склепах навеки и остались… Вошли в Севастополь. Я смотрел на километровые колонны немецких пленных и ликовал. Идет колонна сдавшихся немцев, длинной два киломтра, и всего десять наших бойцов их охраняют. Мы сполна рассчитались с врагом за крымскую трагедию 1942 года. После взятия Севастополя полк привлекли к участию в депортации крымских татар.

Г.К.- Как это происходило?

Я.Р.- Собрали в штабе всех офицеров полка. К нам вышли представители из войск НКВД, в зеленых полевых погонах, и объявили задачу - оказать помощь в выселении. Объяснили причину выселения и вслух огласили цифру, сколько крымских татар воевало на стороне немцев… Чтобы у нас никаких сомнений и сантиментов не осталось… Нам запретили бить и грабить, запретили открывать огонь, даже если кто-то из депортируемых попытается бежать. Нас предупредили, что за малейшее нарушение полученных инструкций и за любое проявление грубости по отношению к выселяемым - виновные будут отданы под суд трибунала. После, «отдельную лекцию» нам «прочитал» наш полковой уполномоченный Особого Отдела капитан Пшеничный. Суровый был товарищ. Всех бойцов полка прикрепили к «представителям», были заранее распределены дома для каждой группы. В дом первым заходил НКВДэшник, зачитывал местным татарам указ о выселении и объявлял, сколько времени дается на сборы. Мы только помогали выселяемым грузить их добро в грузовики. Мы не понимали, что происходит, просто выполняли полученный приказ… Никаких страшных «эксцессов» - я, во время депортации, лично не видел. Вот в таком горьком событии пришлось принять участие…

Г.К. - После освобождения Крыма куда был направлен Ваш полк РГК?

Я.Р. - Нас направили в Карпаты. Одно время мы были в 38-й Армии, после, вроде в 18-й Армии, а дальше нас прикрепили к Чехословацкой танковой бригаде. С ними в боях мы были вместе больше месяца. Хорошие ребята, культурные, прекрасно экипированные, умеющие воевать с умом. Многие из них немного знали русский язык. Мы очень подружились с ними. Треть «чехов» были евреями, так я с ними спокойно общался еще и на идише. У чехов было частично «английское» снабжение, они получали посылки из Англии и охотно делились с нами всяческими деликатесами. В Карпатах мы вновь перешли на «конную тягу». В карпатских боях я был ранен осколками немецкого снаряда в руку и ногу, и оказался в госпитале в Стрие. Пролежал там месяц. Был в госпитале один эпизод, который я не могу забыть до сих пор. В госпиталь доставили сразу семнадцать человек, взвод во главе с лейтенантом. Они отравились техническим спиртом. Эти люди ослепли, многие из них умирали в страшных корчах и муках. Привезли профессора - офтальмолога. Он подошел к ослепшему лейтенанту и сказал -«Я бы очень хотел сделать тебя зрячим, чтобы ты увидел, как умирают по твоей вине бойцы, которых тебе доверили их матери и жены. Но,ты, никогда белый свет больше не увидишь! ». Жуткая фраза… Воистину, слово - страшнее пистолета…

Г.К. - Как награждали в частях РГК? Каких Вы лично наград удостоились за участие в боях?

Я.Р. - Вы правильно заметили уже в вопросе, что речь идет о полке РГК . В наградном плане мы были «пасынками», и все наградные листы передавались на утверждение в штабы соединений, которым мы были приданы. А там нам «никто ничего обязан и должен не был». Награждали наших минометчиков довольно редко. Некоторые, на этой « наградной» почве, совершали авантюрные поступки. Вдруг у меня на батарее пропал повар. Искали его и не нашли… Уже начали пенять на немецкую разведку. Через три дня повар подал весточку из санбата. Поехал к нему, и выяснилось, что он сам лично пошел в разведку брать «языка», хотел боевую медаль заслужить, но был ранен еще на «нейтралке». Первую свою награду, медаль «За Отвагу», я заслужил командуя стрелковой ротой в Керченском десанте 1941 года. В сорок третьем году, за бои на Кубани, получил орден Красной Звезды. Уже после взятия Севастополя, за полугодовые бои на крымском плацдарме мне вручили орден Отечественной Войны. За Карпаты, за бои в Польше и в Германии я не получил ничего, хотя наградные листы были заполнены. Были еще кое-какие нюансы в наградном вопросе. Сидим как-то на полковом партсобрании. Дело было в Крыму. Вдруг один из командиров задает вопрос -«Почему за последние бои все отличившиеся бойцы и командиры получили награды, а Ройтману ничего не дали?». У нас был сержант Пожидаев. Уникальная личность. Образованный, культурный, бескомпромиссный. В двадцатые годы этот человек окончил Институт Красной Профессуры в Москве, тогда же был репрессирован как «троцкист», много лет отсидел на Соловках, выжил, и даже, волею случая, умудрился не попасть под волну арестов 1937 года. На войну он ушел рядовым бойцом и на фронте вновь вступал в партию. Чрезвычайно смелый боец и принципиальный человек. Так Пожидаев встал на партсобрании и сказал -«Ройтману не дали награды, потому что он - еврей!». Через неделю в штабе «случайно вновь отыскали» мой наградной лист на медаль «За Отвагу».

Г.К. - На фронте Вы трофеями увлекались?

Я.Р. - Никогда. Причин тому несколько. Еще когда был на Финской войне, мне запали в сердце слова моего командира взвода лейтенанта Панасюка. Он сказал -«Ребята, не берите ничего чужого. Это может быть отравлено или заминировано. Но и это не главное. Чужие вещи - чужие слезы. Не берите такого греха на душу». И этому совету я строго следовал на войне. Тем более, повторюсь, я не верил, что выживу на войне, знал, что обязательно погибну. К чему мне были трофеи? Никогда ничего не брал - ни у живых, ни у мертвых. Это в штабе полка «трофейная лихорадка» заразила всех. Стоят «студебеккеры», груженые немецким и польским добром, вплоть до пианино. Иногда мины на огневую не на чем было доставить, но наши «штабные крысы» эти «свои» грузовики берегли «как зеницу око».

Г.К. - Какие потери несли батарейцы- огневики Вашего полка?

Я.Р. - В 1942-1943 году потери были еще терпимыми. Помню как на Кавказе, приказали отдать из каждого взвода по пять человек в пехоту. Среди, отобранных в стрелки, был один мой земляк из Одессы. Мы провожали их так, как провожают в последний путь. Вдруг случайно встретил этого земляка после войны в Одессе и он рассказал, что всех отобранных из полка направили служить в Иран, а не на передовую. Так что, своей судьбы на войне никто не знает. На батарее, несмотря на потери, долгое время сохранялся костяк из «старых» солдат. Но в 1944 году почти всех моих «старичков» убило. При бомбардировке Старого Крыма погиб мой друг командир дивизиона Спектор. Возле Керчи, от прямого попадания снаряда, погиб в полном составе мой первый расчет, до этого не потерявший ни одного бойца в течение года. В Карпатах погибли многие ветераны батареи, среди них Звягинцев и Бутенко, а Маркелову оторвало руку. В Севастополе я потерял своего близкого друга, командира первого взвода батареи Петра Зуева. Он пошел в уже почти полностью захваченный нами Севастополь за трофеями и нелепо погиб. В день своей гибели он написал письмо жене, но почему-то вместо даты 8/5/1944, в конце письма поставил дату 10/5/1944. Жена получила похоронку, в которой было сказано о гибели Петра восьмого мая, а после домой пришло письмо от десятого мая. Она не поверила в гибель мужа. Но Петра я лично похоронил своими руками… Сам написал ей об этом… У Зуева осталась маленькая дочь… Очень тяжелые потери полк понес в январе 1945 года под Варшавой. Никогда у нас не было таких страшных потерь, даже под Крымской и под Керчью мы потеряли меньше людей, чем в Польше. А в начале марта 1945 года моя батарея была фактически полностью выбита. Немецкая авиация разбомбила нас днем, в чистом поле. Укрыться было негде. Мне сначала осколок пропорол руку. Я еще успел увидеть, как гибнут мои боевые товарищи. На следующем заходе немецкий летчик положил бомбу прямо рядом со мной… Я пришел в сознание только через несколько дней, уже в тыловом госпитале, в Кракове. Написал письмо в полк, но тогда, весной, никто не ответил. После войны ко мне в гости приезжал комполка Усатенко, но он не помнил точно фамилии выживших бойцов моей батареи. Так и не знаю, выжил ли в тот день мой земляк с Березовки, пожилой украинец Ковбасюк, пришедший к нам с пополнением после госпиталя. Ковбасюк хорошо знал до войны моего отца. Не знаю, выжили ли мои друзья - командир взвода Коля Кравченко и мой ординарец, украинец Гриша Керлан …

Г.К. - Как сложилась Ваша военная судьба после госпиталя?

Я.Р. - В конце апреля 1945 года я был признан медкомиссией -« негодным к строевой службе ». Почти не слышал и с трудом говорил после тяжелой контузии. Берлин уже брали без меня. Мне выдали новое обмундирование и отправили долечиваться на родину. На этом и закончилась моя шестилетняя армейская служба. По возвращению в Одессу, меня мобилизовали как коммуниста на восстановление сельского хозяйства. Послали работать председателем колхоза в Ширяевский район области. Там я и проработал долгие годы…