Я родился в 1923-м году в Москве. В Красную Армию попал в 1942-м году. До этого находился в блокадном Ленинграде какое-то время еще. Но, знаете, я не хочу разговаривать о войне. Я не воевал ни под Великими Луками, ни в Эстонии, ни в Курляндии, - я был штабистом. Но, как я уже сказал, - в Эстонском стрелковом корпусе. В этом отношении мне повезло, можно сказать. А не хочу я об этом поэтому еще и говорить, потому что во время войны я был связан с такой организацией, которая сейчас, может быть, не особенно так звучит, а во время войны она звучала и ее, нашу организацию, тогда называли «СМЕРШ». И обо всем том, что я знаю про эту службу, я должен молчать. Поэтому я никакое интервью не могу дать, потому что я знал как раз то, о чем нельзя говорить. Но как это получилось? В корпусе, видите ли, у нас такая ведь вещь получилась, что там надо было знать русский язык. А я был не только тот человек, который русский язык знал, но и эстонский знал. Потому что мой отец был эстонец. И в домашнем воспитании, как говорят, я двуязычный был. В общем, два языка я знал. И поэтому у меня вышло так, что мой отец тоже в Красной Армии два года служил. Ну вот такая вещь со мной - для Эстонии довольно неприятная. Поэтому я не хочу с этим связывать себя. Как говорят, хорошо я эту систему со времен войны знаю. Поэтому со мной такое, значит, положение.
Конечно, кое-что о себе можно было бы рассказать. Я, как уже сказал, родился в Москве. Ну мы жили не в самой Москве, а в Химках. Оказался я там очень просто. В царское время ведь Эстляндия входила в Российскую империю. Правильно? А мой отец ведь пошел служить в царскую армию. Война тогда началась. Потом - революция. Он тоже попал в Красную Армию. В Красной Армии демобилизовался, влюбился. В Москве вот он и остался, значит, таким образом. И я молодость свою поэтому провел в Москве. Родился я, кстати говоря, в родильном доме № 1 в Москве в 1923 году. Вот так, дорогой мой. Все, не хочу больше ничего вспоминать...
Я смотрю, для своих 90 лет вы неплохо выглядите...
Надо бегать! Теперь, правда, я уже не бегаю — теперь я с трудом поднимаюсь на лестницу. Я начал заниматься такими пробежками с 30 лет. И я бегал. Вот в этом году я закончил кататься на лыжах. Я очень неудобно упал и я понял, что в 90 лет уже хватит этим заниматься.
Какой Москва была до войны, помните?
Ну, знаете, какой она была? Ну вот я, например, сейчас в Москве уже давно не был. После войны, конечно, я был там. А теперь я давно не был вообще там. Вот у меня, правда, тут рядом по соседству на даче москвичка живет, так мы с ней общаемся.
Репрессии довоенных лет помните? Чтобы пропадали люди, вы не помните такого?
Я хорошо знаю, что люди между собой откровенно про это не говорили. Шептались, - вот это да, было. Но это, понимаете, все было как-то так спрятано. Я говорю, что сейчас смотришь и удивляешься: люди как-то даже не понимают и не могут понять, что это за время такое было. Но Сталин — он всё, конечно, тогда хорошо понимал. Он хорошо понимал ситуацию. Он уже в начале советской власти, и даже, наверное, еще до революции, не выделялся особенно. Почитайте книги и посмотрите фильмы, и вы увидите — он не выделялся. Он как бы ждал чего-то. Он ждал. И вот уже после Октябрьской революции он, вернее, не он, а партия сумела создать организацию, которая обхватывала в то время коммунистов. А коммунистов было ведь мало в то время. И вот тут, значит, Сталин сумел, используя эту ситуацию, начать ставить людей на места и заставлять работать. И они начали от кого зависеть? От Ленина или от Сталина. Вот так это было. Но он про это ничего не говорил. И вы хорошо, наверное, это знаете, и, наверное, читали те письма, которые были. Я тоже этого ничего не знал. Я только потом, вот теперь стал это узнавать.
До войны учились? Или поработать успели?
Нет, работать я не успел.
Скажите, а войну вы как-то предчувствовали или же не ожидал ее никто?
Нет, абсолютно. Я про войну узнал только в час дня. Нет, никто не ожидал этого дела. Это, по-моему, даже был выходной день. Я вот так вспоминаю сейчас этот день. Выходной день. Красивая даже и хорошая погода была. Это было в Химках. И вдруг — война.
Когда призвали вас в армию?
В 1942-м году. Но пошел в армию я, кстати, не добровольцем, был мобилизован. И направили меня на такую секретную работу. О своей работе я должен молчать. Вы человек нашего теперешнего времени. Я вам советую: смотрите наши военные фильмы. Вот «Штрафбат», например. Его показывали по телевидению. Я его уже второй раз смотрю. Сейчас что-то вдруг прекратили его показывать. Ведь всё то, как это было, я сам знал, как происходило. Это там, что у нас было, тоже показывают. Но даже немножко грубее, чем это на самом деле было, показывают. Но такое было, что стояли люди с пулеметами. Конечно, с этим там немножко полегче было. Потому что столько пулеметов поставить на один батальон невозможно. Так что в Эстонском стрелковом корпусе особенно это было, потому что все-таки три дивизии там у нас было. А были ведь люди, которые были отсюда, с Эстонии, забраны. Поэтому ясно, что отношение к советскому строю у них было чувствительнее и негативное. И если я, теперь уже старик, все это изучил, я понимаю, почему это было. Потому что если этого несчастного договора 1939 года не было, то этого ничего не было бы. Эстония и Прибалтика были бы самостоятельными и никто бы их не трогал бы. И Гитлер ничего бы не мог сделать, потому что не мог бы на Советский Союз напасть тогда. Не было бы общей границы. И вот, значит, с Польшей они создали общую границу. 17-го октября, когда наши войска вторглись в Польшу, это как нож в спину был.
А как получилось, что вас определили в штаб, а не непосредственно на фронт?
Это друг моего отца постарался. Он был большой начальник в НКВД в то время. В госбезопасности, короче говоря, он служил. И вот случайно, видимо, просматривая какие-то там листы, он напал на эту фамилию. И тогда меня вызвали. Я думал, что все, что мне каюк. Туда ведь просто так не вызывают. И меня на эту должность определили. Это было еще до того, как бои под Великими Луками начались. Называлась эта должность так - штабной работник, старший писарь. Все эти эстонские товарищи, которые попадали в Эстонский стрелковый корпус, проходили через мои руки. Я должен был писать о них, спрашивать данные. Данные надо было все фиксировать.
Слышали ли вы о том, что под Великими Луками часть эстонцев корпуса добровольно перешла на сторону немцев?
То, что она перешла, - это да, было. Это была большая неприятность в то время. Уже в 1944-м тут мы начались их судить за это. Но про то, как я в Эстонии тут работал, я тоже вам не могу говорить. Я ведь потом еще и в трибунале работал. Ракетные базы я все знал. Я не могу про них говорить. Я сам чувствую, что это несправедливо было бы, но — не могу.
Кстати, а в какую дивизию корпуса вы попали?
Тогда еще Эстонской дивизии не было. Был только создан 1-й Отдельный Эстонский стрелковый полк вначале. Вообще не было ничего. И тогда, вот я как прибыл туда, и как все выяснилось, меня раз - в штаб взяли служить. И все, начали службу. Там я давал расписку обо всем молчать. Ни слова, ничего я не должен говорить. Но я всю эту систему знал. Вот я смотрю фильмы и удивляюсь, что да, такая система была.
Что вы имеете в виду?
Ну будем совсем откровенны. Нападение немцев было не для начальства, а для общего народа, неожиданным. И тут тот, кто даже ненавидел, даже относился как-то к советской власти негативно, так это воспринял. Но прошу понять мои слова правильно: тот, кто не вражески относился, а негативно. Вражески относиться — это совсем другое понятие. Вражески — это когда человек становится против чего-то. Он становится просто врагом. А я имею в виду то, когда есть просто негативное отношение. Это, конечно, была все-таки неожиданная вещь. Мы все-таки с немцами договорились по этому пакту. Это тайный протокол был подписан же в то время. Кто-то недавно поднял в Госдуме этот вопрос. Но кто? У меня память сегодня такая, что завтра помнишь, а сегодня - нет. А ведь что было до этого? Немцев русские снабжали зерном, другими металлами, которые шли от Финляндии. Ясно, что после такого это всё было неожиданным. Другие говорят, что предупреждали Советский Союз об этом. Но в части Зорге я весь в сомнении. Сообщил он или не сообщил, таких официальных данных я еще не слышал. Да, говорят. Говорят еще про одного. У меня записана его фамилия. Будто он был почти в таком же положении, как и Штирлиц. Он в таком виде, значит, был. Его немцы пристукали и расстреляли. Он тоже якобы сообщил. Но таких данных я лично не имею. Только по слухам.
А вообще по большей части кого из призванных направляли в корпус: из России эстонцев или из Эстонии? Вы как штабист, наверное, должны это знать...
Если взять по всем спискам, то ясно, что эстонцев, которые были мобилизованы тут, в Эстонии. Они, конечно, прошли очень трудную дорожку.
Какие настроения преобладали в Эстонском стрелковом корпусе среди призванных?
Какое настроение было? В начале, может быть, кто-то и что-то говорил. Но их быстро забирали. Вам не представить того положения, которое было даже у народа раньше. Как сейчас об этом говорить? Я думаю, если по тем временам судить, надо было сегодня вообще всех посадить соседей. Говорить можно было только то, что надо. Для меня это было совсем нормальное явление, а для них, которые жили в Эстонии, — это было совсем другое дело. Они были под советской властью в Эстонии маломальски один год. И им войти в новое положение было очень трудно. И новое, что у них было, было не что-то шикарное. Там и с питанием все очень трудно было.
Вы сказали, что были связаны с контрразведкой?
Да.
Если не ошибаюсь, представитель СМЕРШа был в каждом батальоне?
У эстонцев даже в каждой роте был представитель. Звание — лейтенант и старший лейтенант. Его авторитет был очень большой. Его все боялись. И уважали, и боялись. Я относился к этой системе. Ну а что я мог сделать?
Но вы писарем, я так понимаю, были?
Ну если так в общем и целом об этом сказать, может быть, да. Но я знал очень много другого. Ведь когда этот товарищ из НКВД меня на это дело поставил, доверие ко мне возросло в десять раз. Даже просто трудно вам пояснить то положение, в котором я в то время находился.
Штрафная рота была в корпусе?
Штрафной роты в корпусе не было. К нам уголовников и политических не присылали. Потому что корпус считался вообще немножко под таким вопросительным знаком.
Команды на эстонском подавались в корпусе?
В основном на русском языке. Говорили, что мы - Красная Армия, и поэтому, значит, говорили на русском языке. Потом уже, когда попали в Курляндию и даже раньше, когда уже в Эстонию пришли, вот тогда отношение к этому вопросу немножко изменились. Тут хотели показать в народе: мы - эстонцы. У меня один русак был. Он хорошо пел. Он говорит: «Я должен на эстонском языке тоже что-то петь». Я ему говорю: «Учись и хоть песню выучи на эстонском языке».
Командир корпуса Лембита Пярна встречали во время войны?
Ну не так, как вас. На расстоянии. Потому что он все-таки очень был высокий командир. До войны, кстати говоря, он был майором.
А так из высшего командования в корпусе кого вы встречали?
Ну, знаете, у нас был начальник штаба Лукас такой. Он очень такой образованный человек был.
Он вроде бы, если я не ошибаюсь, в эстонской армии раньше служил офицером.
Да, да. Он служил в эстонской армии полковником — командиром полка он, значит, там был. И в советское время в Эстонии он тоже командиром полка был. Вот он больше связан со штабными работниками был. Ну вот...
Вам приходилось, значит, с ним встречаться?
Ну я с ним лично не говорил. Я только так: после войны. Я знаю, после войны его репрессировали. Мартовский пленум тоже у нас был в Эстонии. И всех этих старых коммунистов, которые в эстонское время были, затронули. У нас и Каротамма сняли и Кябина поставили на его место. Каротамма, значит, сняли. А почему? Потому что Каротамм был против репрессий 1949 года. Это когда, значит, 20 тысяч эстонцев выселили. Эти репрессии по письмам можно изучить. Но можно считать, что гораздо более спокойнее и легче, чем была первая высылка в 1941-м году, это проходило.
В перестрелки не попадали?
Это один раз только было - в Курляндии. Но это так, знаете, немножко случайно было.
А в Курляндии, я слышал, очень большая группировка немцев была, 300-тысячная, которая оказывала упорное сопротивление.
Нет. Я так понял, что эту группировку никто не собирался уничтожать. Ее должны были взять в плен, потому что уже ситуация была такая мощная с нашей стороны, что народ там немножко ничего там был. А там среди них и латыши были, и все. Некоторым удалось сбежать, используя лодки и что там было, в Швецию. В общем, сбежали в Швецию. А в основном все взяты были в плен.
Ни под обстрелами и под бомбежками вы не были?
Нет, не был.
Вас награждали во время войны?
А за что? У меня орден есть. Но не за участие в войне, а за то, что я работал. Но у меня есть поздравление от Медведева, когда он президентом был, и есть поздравление от Путина, когда он стал президентом. Очень хорошо оформлено. На меня смотрят из-за этого некоторые боком.
А кормили вас во время войны как?
Ну, например, так. Вы когда-нибудь могли себе такое представить? Шесть месяцев нас кормят так: утром - каша, в обед - суп и вечером - каша. Мы немножко, может быть, получали и больше получали, чем другие. Наше положение было лучше, чем у других.
100 грамм вам давали?
Давали. Но в штабе ясно, что там не было такого, что было в ротах, батальонах и полку, но в полку-то это редко, а в основном - в батальоне. А что там было? Когда что-то надо было подымать, то использовали водку. А у нас это только по праздникам было. А эту водку я никогда не пил. Менял ее я, значит, на сахар. Другие пили. Они меня знали. Кто быстрее приходил, тот и получал. А мне вместо этого сахар давали.
В скольки километрах вы со своим штабом находились от передовой?
Ой-ой, далеко. Я говорю, что я в совсем другой системе был.
Вы говорите, что ваша работала с трибуналом как-то связана было?
Ну это было уже потом, когда я уже, как говорят, и учился, и все было. И тогда я попал в трибунал. А я все равно был связан со всеми воинскими частями. Были аэродромы. Я еду на «Волге» на аэродром. Около Тарту, знаете, у нас построили за 3 километра аэродром. Я смотрю — Боже мой, смотрю, за мной гонятся два зека наших. А рядом со мной - прокурор. Ну задержали. Сказали: «Все, езжайте.» Вот так. Но это после войны было.
А окончание войны чем вам запомнилось?
Окончание войны — это мне запомнилось. Потому что я спал спокойно и вдруг началась пальба. Я думаю: Боже мой, что случилось? Я думал: что это, напали на нас? Думаю: это невозможно. Сказали: что заключен мирный договор. А ведь мирный договор заключался не 9-го, а 8-го мая. А нам на 9-е перешла победа потому, что время-то разное было. Это сейчас у нас, например, у Эстонии с Россией есть разница во времени. И если договор заключается в 11, у нас уже это совсем другое время.
Вы все время были в 1-м отдельном запасном стрелковом полку?
Там я был в начале. А потом он стал 63-м.
Я слышал, что по численности он очень большой был?
Он не мог маленьким быть, потому что весь набор шел через нас. Ни один полк и ни одна дивизия не имели права принимать к себе гражданского пополнения, если он, этот человек, не прошел через нас. Там были тысячи людей у нас в полку.
Много служило вас в штабе этого полка?
Не могу сказать, хе-хе-хе. Я в такой организации, понимаете, был. Но все, хватит об этом рассуждать!
| Интервью и лит.обработка: | И. Вершинин |
