Иван Саблин: я ликвидировал бандеровцев

Рассказать про мое детство?.. Были у меня братья и сестры. Двух сестер уже нет, они умерли. Только мы – два брата – остались. Как полагается, были у нас родители. Отец в Гражданскую в Чапаевской дивизии воевал. Но мне тогда не очень-то интересно было, и я особо его об этом не расспрашивал. Отец такой мужик был – ай-яй-яй, еще похлеще, чем я. В Отечественную войну его в леспромхозе оставили по брони. Но с оккупированных областей тогда бежали евреи, и вот одного из них поставили к нам директором. Отец покритиковал того еврея, и его на фронт отправили. Так он сначала на Германском четыре года, а как война закончилась, его еще к япошкам отправили. В адъютантах, говорил, был у кого-то. Отец находчивый такой мужик – и кашу сварить, и что там еще, не знаю...

В 33-м году в нашей Саратовской области случилась засуха, а после нее – голодовка. И как уж он придумал, чтобы уехать в Исховский район, не знаю. Здесь засухи не наблюдалось. Отец устроился в леспромхоз и увез нас в лес в Макарьево. Была там леспромхозовская деревня Пинякша. Потом мы переехали в деревушку Сельская Маза, жили на Волге.

Мать тяжело заболела после родов. Ей на ноге сделали двенадцать операций. А ребятишек-то ведь кормить надо. Так мы чем только не занимались. Лодки делали, рыбу ловили. Я как-то раз даже у нашей коровы роды принимал. Из школы мне пришлось уйти. Закончил только четыре класса – учиться было некогда. Устроился на работу в леспромхоз, таскал опилки, работал кочегаром, извозчиком. Хотя учиться мне, конечно, нравилось. Отец нас с братом, помню, все хвалил: «У меня сыновья – химики». Мы как с ним вечерами уроки делали… керосину-то взять негде и не на что. Так мы наливали воды да соли. Ну и пока был керосин в фитиле, то он худо-бедно горел, трещал...

Помню, как войну объявили. День такой был прекрасный, солнечный. Люди гуляли, молодежь веселилась. Мы, ребятишки малые, бегали. И вдруг объявляют, что началось... Всех как корова языком слизала. Всю молодежь сразу в военкоматы. Все на фронт!

Мне повестка пришла в 44-м. В то время я уже работал. Помню, меня агитировали в профсоюз вступить. А я что-то все отказывался. Сейчас думаю – какого черта я не вступал? Ведь профсоюзникам давали 400 граммов хлеба.

С фронта тогда к нам директором приехал пораненный офицер. Да лошадку ему раненую привели, кавалерийскую. Доверили ее мне. И я этого офицера возил на ней. Мы ездили по району, агитировали, чтобы народ в леспромхозе работал. Он меня полюбил: «Ну, Ванюша, я тебе судьбу так устрою, что ты меня всю жизнь будешь помнить». Он меня во внутренние войска и загнал. Но я не каюсь.

Сам я 27 марта 27-го года рождения. Служить мне довелось в войсках МВД. А у них праздник как раз 27 марта. Еще Александр III этот закон принимал. Забрали меня 28 ноября. Сначала в военкомат привезли. Там у нас забрали сумки, положили их на повозки, и мы три дня пешком шли. А морозы тогда были не то, что сейчас. До какой деревни дойдем, и хорошо, если там пустят переночевать, так мы сразу на печки лезем. Что говорить, еще ребятишки совсем, бестолковые.

Пригнали нас сюда (в Нижний Новгород). Сейчас на том месте ярмарка, а тогда был горсовет. Вокруг горсовета стояли бараки, в которых располагались пересыльные пункты. В Церкви Александра Невского была столовая, нас там кормили. В основном мерзлой капустой. А вот где сейчас стоит ГАИ, там находился дровяной склад. Как дрова привезут, нас отправляют их грузить. Пошлют – мы с песней погрузим. Пока нас там держали, отопления никакого… понятия не имели, что такое газ. Вместе с нами, кстати, там и раненые были.

Когда вышел на пенсию, надумал сходить туда в храм. Нищие на паперти, батюшка – все как полагается. Я дождался до последнего момента, когда крест целуют, – причащение, или как там это по церковному обычаю называется. Так я последний подошел к нему и говорю: «Ваше преподобие, можно к вам обратиться?». Рассказал ему свою историю. Он меня выслушал внимательно и благословил. В церковь я пришел 8 января. И в тот день я, можно сказать, родился заново.

В 48-м году в конце декабря в районе городка Берёзно Ровенской области обнаружили банду Корня, и было их человек 50. И вот, значит, подняли по тревоге весь полк, обложили это село... Но тут выясняется, что бандиты все до одного убежали. Они ж местные, каждую нору знают.

А в первых числах информатор сообщил, что Корень прячется на очередном хуторе. Нашему командиру роты поручили этим заниматься. Надо сказать, что он меня недолюбливал. Да черт с ним, мне, собственно, на это было плевать. Я не больно-то ему подчинялся, так как не числился в роте, а был им только придан. Из-за этого у нас с ним случались стычки. Дело в том, что я до этого учился на курсах (служебного собаководства) в Львовской области. Изучал анатомию, физиологию и даже делал (собакам) операции... Это сейчас называют кинологами, а тогда – инструктор служебного собаководства. И мне как командиру отделения служебных собак нужно было реализовывать свои дела, какие были нам положены. На мне числилось шесть собак и их надо было учить. Вот он мне, к примеру, приказывает: «Марш на строевую!». А я говорю: «Никак нет, мне необходимо на следовую».

В общем, собрали группу из пятнадцати человек. Проверили хутор, а там хуторная система столыпинская, никого не нашли. Потом, помню, просились в какой-то дом картошки сварить. Переночевали там же на хуторе, утром рано-рано поднялись. Командир роты ушел с группой, а нас троих оставил на улице. Вот что меня тогда толкнуло? Смотрю – в «туманке» мелькнули три субъекта. Я своим говорю: «Давайте-ка их проверим. Вы идите им наперерез. А я пойду по следу». И собачка-то сразу уверенно взяла след. Минуты две я за ней бежал. Привела меня на опушку… Кругом лес, домик какой-то. И вроде нет в нем никого. Что мне делать? Кто там, что там – непонятно. Надо сказать, я был вооруженный. При мне автомат был новейший, маленький такой, и пистолет. Думаю – стрелять прямо в дверь? Убьешь еще кого-нибудь, черт его возьми, неповинных – посадят. Одному в дом заходить – прибьют и следов не оставят. Говорю: «Выходи, кто есть!». Дверь заскрипела… открывается-закрывается. Ну, думаю, что-то тут не так. Дал из автомата короткую очередь в потолок над дверью. И я даже не успел за стог… выбегает детина, здоровее меня, «кругом» вооруженный. Одежда защитного цвета и трезуб… На меня бежит! Я собаку спустил – он ее стрельнул… Короче, я в него 15 пуль засадил. За ним второй выбегает. Я и этого угробил. А вот третий в плен сдался. Оказалось, это сам Корень. И вот, сколько за ним охотились, а он видишь как…

Дали мне за это дело десять суток отпуска. И вот вроде тебе отпускной дали, а тут бандпроявление. Завтра домой ехать, а тут дают команду «в ружье». Смотришь – убитых на повозке привезли... У меня карточка была. Отдал одному генералу, он мне ее не вернул ни хрена. На фотокарточке солдат убитый. Сейчас жалею, что отдал.

Потом все-таки поехал я домой, к родителям, отпустили меня. Когда в 44-м в армию забирали, я нормально ушел. А вот когда во второй раз поехал туда, тут уж у меня слезы текли.

В 44-м нас везли на Украину в Станиславскую область, ныне Ивано-Франковск. Как добрались до Львова, немец налетел, лампочек (осветительных бомб) навешал и давай вокзал бомбить. Хорошо, тогда уже хватало зенитных установок, – немцев разогнали.

В городке Куты Станиславской области мы проходили курс молодого бойца – там была учебная часть войск НКВД. Помню, в первый день нас встретил капитан Лыткин. Посмотрел на наши кожу да кости и говорит: «Похоже, теперь я вам буду вместо мамы». И запретил нам выдавать табак! Вместо табака давали увеличенную норму сахара. Надо сказать, Лыткин хороший был мужик.

Фактически у нас на учебном пункте в основном были все наши, горьковчане. Три месяца мы учились боевому делу, как ползать, как стрелять… Никто тебя на задание не пошлет, пока стрелять не научишься! Обстановка, конечно, тогда была тяжелая. После ухода немцев леса были забиты всякой дрянью: бандерой, урками, дезертирами и даже власовцами. Их банды нам тоже немало крови попортили. Помню, как в нашей учебной части особый отдел дознавался, почему оперативные группы попадают в засаду, – искали утечку информации. На моих глазах арестовали парня с соседней койки. Нам сказали, что этот курсант призывался с оккупированных территорий. Еще при немцах был завербован в армию Власова, а потом внедрился к нам.

А другой курсант, по фамилии Воронцов, какими-то путями упер с кухни картошки. Мы тогда располагались в польских казармах. В каждой казарме возле стеллажей стояла печка с духовкой. Так вот он эту картошку пристроил на печь вариться. А около печки спал командир роты Миронов, москвич. Он сначала виду не подал, дождался, когда картошка сварится. А как сыграли отбой, дал команду: «4-е отделение, подъем! Выходи на построение!». Давай гонять нас до 3-х часов. Заставил ползать по щебенке в новых шинелях. Лечь – встать, лечь – встать, лечь – встать… Приказал картошку съесть – мы съели. Ох, нас потом с этой картошки пронесло! И опять ползком. Я встал и говорю: «Расстреляйте меня, пожалуйста. Больше я не лягу и не встану. И я вам больше не подчиняюсь». А мы все сырые. Наши новые английские шинели в лохмотья! Привел он нас в казарму, буквально два часика мы отдохнули, и отправил обратно.

Наутро на построении капитан Лыткин дошел до нашего отделения:

– А это что за оборванцы? Что с шинелями?

Начал разбираться… нас обратно в казарму, а его на фронт, в штрафную.

Как учебу окончили, «посадили» каждому на плечи красные погоны (внутренних войск). Местные кого из наших увидят, все прячутся. Боялись они нас, чего говорить. Народ там тот еще, скажу тебе. И главное, всё вперед нас узнают. Как-то приходим в деревню – в хатах одни детки. Спрашиваем у них, где родители. А те отвечают:

– Ушли на митинг.

– На какой митинг?

– Так война закончилась...

Вот ты посмотри, мы ни сном ни духом, а они уже все знают!

Мы сразу снялись, рванули в роту. И действительно – войне конец. Какая радость-то была. От этой радости некоторые старички, конечно, злоупотребили – где-то самогонки нашли. Особенно минометчики отличились: мину перевернули кверху жопой… Она как даст – от расчета ни одного человека не осталось. Воевали– воевали, и такая смерть…

После учебной части я попал в Коломыю. Это в Станиславской области. Слышал такое? Там есть местечко Косово (Косов). Нас зачислили в 290-й Новороссийский моторизованный полк НКВД под командованием Героя Советского Союза полковника Пискарёва. Полку доверяли охрану Рузвельта и Сталина на конференции в Крыму!

Сам полк стоял в Коломые, а наша рота – в этом Косово. Вот там мне пришлось полазать по Карпатам. Там я пороху понюхал, там был обстрелян.

Обычно ведь как все происходит… Кто-то из местных прибежит в часть, сообщит о бандитах. Сразу же по тревоге поднимают боевую группу. Они выдвигаются и прочесывают местность. И вот так же в очередной раз получили мы данные о бандитах, пошли в горы. А там наверху в долине хохлы коров кормят травой, у них полонина называется. Поднялись мы на эту полонину. А там избушка маленькая, типа бани. Возле нее девка стоит...

– Ты чего здесь делаешь?

– А я здесь живу...

И тут прямо у нее из-под руки с автомата сразу трех наших солдат скосили. Бандер там, наверное, человек пять сидело. Потом некоторые выскочили и их собака догоняла. А убитых ребят мы тридцать километров на себе тащили. Их похоронили в Косово на площади перед исполкомом. Уже после службы я как-то задумался, а сохранились ли могилы. Написал туда, и мне ответили: «Никаких могил нет».

– Та женщина погибла?

– Эту бабу арестовали и увезли. Ей комитетчики занимались. Это нас уже не касается. Нам скажут «Шагом марш!» – да и пошел.

– А что с бандитами?

– Да постреляли всех.

– Как поступили с телами убитых? Забрали на опознание?

– Да неужели мы их потащим куда. Какие там опознания, да еще за 30 километров. Это сейчас есть такая возможность, а тогда нет…

– Помните, как проводились первые выборы в марте 1946 года?

– Мы 8 марта в деревне охраняли избирательный участок. Мы внизу, а банда Херсона – наверху, на горе. И вроде бы всё нормально, все проголосовали, как вдруг ночью прибегает связной... А в горах блиндажи остались – немецкие, мадьярские, румынские... Фронт же там был. Ну и вот тебе лес, Карпаты. Проводник из местных показывает нам дорогу. Нас двенадцать человек с сержантом. А бандер этих в блиндаже сидело шесть штук. Ночь мы не спали, дожидались утра. Как рассвело, разбирались с ними…

И вот коль мы уже такие обстрелянные, нас с февраля месяца 47-го начали постоянно привлекать к операциям в западных областях. В Кутах, помню, большую группу зажали. И ведь нас туда пешком гнали! Бывало, по 25–30 километров в день «въяривали»! Только потом полуторка появилась. В тот раз вместе с нами и пограничники участвовали. Там много мы бандер наколотили, ох много. Правда, и у нас без потерь не обошлось. Два дня мудохались: они в нас стреляют, мы – по ним.

Зимой доходили аж до Жабьева, туда к венгерской границе. Гора Иван-поп, вершина на три километра с лишним. У бандеровцев «когти» были специальные, они их на ноги привяжут и вниз. Обувь не у каждого имелась. Они из шкур делали постолы.

Мы другой раз как с горы спускались: палатку под жопу, и вж-жих... А в половодье, бывает, придешь, так ноги, как у гуся, красные. Обсушиться негде. И не болели. Вот ведь что такое молодость! Вот только оно сейчас все вылезает.

Пока в Косово стояли, в основном занимались тамошними деревнями. И как-то по наводке мы проверяли одно село. Окружили хату, хозяина за бока... а у нас были винтовки Драгунова, со штыками. Да еще в придачу нам давали металлические пики (шомпола). Вот мы ими тыкали, проверяли солому. Потом заставили хозяина ее выбрасывать из сарая. Смотрим, а тот весь дрожит. Чуть дали маху, он тут же куда-то улизнул от нас. Ну, мы немного постреляли в солому. Солдаты все вышли, я остался один. Говорю им: «Все, ребята, заканчиваем. Здесь, похоже, нет никого». И только сказал, в мою сторону из-под соломы два выстрела. Шапку мне сшибли, ремень прострелили... Я повалился на спину.

У нас гранаты были. Мы давай их кидать. Хорошо, ребята не растерялись, прибежали. А наш командир, капитан… «пескарь» тоже мне… так он удрал. Нет, чтоб руководил, офицер же. Ты знаешь, как они нас учили, – дисциплина будь-будь.

По-моему, они в меня из пистолета стреляли, уже не помню. Мы их из-под соломы вытащили, бросили к забору. Две хозяйские свиньи подошли и стали мертвецов жрать. А мы до того в части как раз свинину ели. Я как увидел, что их свиньи жрут, так из меня все назад пошло. И тут я заболел, ослаб...

После этой истории повезли нас в Тернопольскую область. У комитетчиков были данные, что в лесу есть бункер, в котором скрывается главарь банды, то ли Михайло, то ли Михась. У них главарь банды звался референт – это что-то вроде министра.

Приехали мы в лес, построились в цепь и пошли. Пиками тыкали– тыкали... А там дорожка шла. Около той дорожки нашли «кюветик» с дырочкой. Мы обратили внимание, что оттуда выходит тепло. Сначала подумали – лиса. Давай проверять. Тыкали– тыкали – мягко. Они там, похоже, какую-то подушку положили. Потом плеснули керосина и подожгли. Пламенем так «пухнуло», что одному солдату глаза обожгло. Ходили– ходили вокруг. Как туда влезть?

Возле дороги четыре березы. Начали тыкать, нащупали между березами люк. Вскрыли его. Давай туда гранаты бросать. Ну и что проку? Чтобы граната долетела до них, еще надо метра три или четыре лаз преодолеть, до самого схрона-то.

И тут вдруг из люка высовывается заросший бородатый мужик. Видать, хотел дать по нам очередь из немецкого автомата, да попробовать удрать. А я как раз у него за спиной стоял. Так я из «драгуновки» застрелил его. Он назад в люк упал. Ребята еще гранат набросали. Это мужика разорвало всего. Походили– походили вокруг. Кто в схрон полезет? (Смеется). Желающих нет. Тогда пошли в деревню, притащили двух местных мужиков. Затолкали их туда. И эти мужики пропали. Ну что ты будешь делать! Да, забыл сказать: пока за ними ходили, было слышно три выстрела под землей. Кто знает, что это за выстрелы. Может в потолок, может друг в друга.

И вот наш замполит, старший лейтенант Щукин… Отлично помню его, до сих пор стоит у меня перед глазами. Так вот, он говорит: «На тебе пистолет, полезай вниз!». Взял я у него пистолет. Они у меня забрали винтовку, и я полез туда. Фонарь немецкий включил, смотрю – в углу пропавшие мужики сидят. Подманивают меня: «Иди сюда, не бойся! Они все убитые». И действительно, он двух баб застрелил и себя убил, референт этот.

От люка до схрона – лаз в три метра. Внутри все отделано деревяшкой. Добра всякого полно. Денег очень много было. Туалет сбоку. У них все было предусмотрено. Трупы лежат: две бабы и мужик. Он здоровый такой, средних лет, а бабенки молодые. Понятное дело, старуха-то ему там под землей точно не нужна...

– Как были одеты женщины, в форму?

– Хохлушки интересно одеваются. У них вместо платья «напузник» и «нажопник». Под ними ночная рубашка – они ж все ткали на дому.

– Как вытаскивали трупы?

– Веревкой, как еще… но мы этим не занимались. Нас в строй, и шагом марш. Считай, мы свое дело сделали. Местные, наверное, вытаскивали. Кто еще будет. Кстати, эти мужики пока под землей сидели, успели деньгами затариться. Дурные… Все отобрали у них, конечно.

– В деревню их возили на опознание?

– Мы нет. Но я знаю, конечно, что комитетчики там потом командовали и выставляли их напоказ в деревне. Я никогда об этом никому не говорил. Считаю, что ни к чему все это было. Они же мертвецов в воскресенье на базар в деревню привезут и у забора их понаставят. Зачем это делали? Надо было убирать их тихо, да и все. А это для страсти... Конечно, у народа отвращение...

– Вам с местными довелось общаться?

– Украинский язык я неплохо изучил. Бывает, говорили, мол, ты наш, местный. Мы и на танцы ходили, плясали с девками.

– Как смотрело командование на контакты с женщинами?

– Строго воспрещалось. Там же «цвели» венерические болезни, и нас об этом постоянно предупреждали. Но что толку, многие все равно подхватили, и не только солдаты, а офицеры в первую очередь. Да тот же Иван Степанович, у которого я ординарцем был, тоже ведь намотал. У него фельдшерица одна была, ... такая бабенка. Он, бывало, брал меня с собой к ней на квартиру. Я все думал, может постесняется. Ни хрена, давай и все тут. Потом приходит, за низ живота держится. Хохлушки – они красивые, чего говорить. К нашему командиру роты Параска хаживала. Он все ревновал меня к ней. А я ж гармонист. Был бойкий такой. Один раз водил шуры-муры с девкой, секретарем комсомольской организации. А майор из Москвы… он там проштрафился и его к нам сослали. Так вот этот майор с какого-то перепугу поднял всех в ружье. Ну и я с этой комсомолкой влюблялся– влюблялся, а мне потом дежурный говорит: «Нагулялся? Тебя ждет командир батальона». Я к нему зашел, а он мне говорит: «Ты первый раз так?», – «Так точно», – «Ладно, иди». У нас одного за такие дела в штрафную часть отправили, а меня, видишь, простили.

– Вы имели дело с офицерами госбезопасности?

– Нет. Но знаю, что все операции проводились под их руководством. Они все данные-то передавали.

– Как выглядел тот связной, который к вам прибежал ночью?

– Обычный мужчина. До нас не доводили никогда. Это все было секретно.

– Как звали вашу собаку?

– Зорька. Она всегда была первой. След отлично брала. Любил я собак, конечно. Бывает, сяду подремать, ей скажу: «Охраняй!». Никого не подпустит…

В инструкторах я служил до 51-го.

– Вам доводилось иметь дело с «Ястребками»?

– Нам эти товарищи помогали на операциях. Потом на их примере я здесь в Горьком предложил организовать отряды дружинников.

– Вы не помните, как повлияло на бандеровцев объявление правительством амнистии?

– Говорили, что бандеровцев после войны было 120 тысяч. Вот не припомню, чтоб особо сдавались. Вот как они в Косовском районе вешали на столбах по 18–20 человек – это помню. За то, что люди с нами связь держали. И как мы этих мертвецов со столбов снимали, помню.

– Вы участвовали в выселении семей?

– Да. Мы пришли, а они говорят: «Уже давно вас ждем». Как обычно, уже всё знают. Этих отправляли в Херсонскую область на Черное море. Брать им разрешалось все, что можно было унести. Ограничений не было. Телега, лошадь… Машин-то не было ни черта. Всё на лошадях.

– Как, на ваш взгляд, люди жили на западе Украины – богато, бедно?

– Западная Украина жила более-менее. Там урожаи были хорошие. У них до войны все частное было. А потом, когда стали колхозы делать, смотришь, как какая-нибудь старуха причитает, жалуется нам: «Вот, у меня отбирают землю». А нам-то чего, это их дела…

– Как местные относились к новым праздникам?

– Какие еще праздники! Мы их и голосовать-то под дулом автомата заставляли. Ты их на выборы, а они бегут в лес. Так мы возьмем по пачке бюллетеней, бросим в урну и ноги оттуда.

– Вы контактировали с председателями колхозов?

– А чего мне с него? Если только закажешь этому председателю, чтобы они нам жратвы какой приготовили. Так он и бандеровцам, и нам сготовит. И нашим и вашим.

– Вам не доводилось охранять представителей власти?

– Никиту Хрущёва мы охраняли. Это было в 47-м. Он с Кагановичем приезжал. Помню, на физпараде кричали: «Слава Никите Сергеевичу! Лазарю Кагановичу ура!». Потом дождик пошел… Еще немцев пленных охранял в Киеве, они дома строили. Но мне это надоело, и я написал рапорт: «Не хочу больше здесь служить. Был призван бороться с украинскими националистами. Прошу отправить…». И меня отправили назад в Ровенскую область. Там большинство руководителей – хохлы. А мне пришлось хохлов убивать. Хохол есть хохол. Лучше с ними не связываться, пускай они сами разбираются.

Из альбома Саблина периода 44-49 гг