Я родился в марте 1928 года километрах в семи от Пинска - Полесского старого городка. У меня в семье были младший брат 1934 года рождения, отец с матерью и бабушка. Судьба у меня очень трудная сложилась. В Империалистическую войну в 1914 году, когда немцы здесь наступали, так у нас фактически полдеревни выехало в Россию. Отец с дедом жили в Самаре, потом вернулись обратно. Люди безземельные, жили бедно. В деревне было где-то полтораста дворов. Здесь же свирепствовали поляки, они очень не любили белорусов.
В 1939 году, когда пришла Красная Армия бои с поляками были?
— Нет. Поляки просто ушли. В нашей округе боев не было. Поляки вначале уходили от Красной армии, а позже они уже обратно пошли к Красной Армии. Часть польской армии сдавались нашим красноармейцам. И после конфликты с офицерами возникали.
Какое ваше мнение об этих событиях?
— Это настолько тёмное дело, у меня есть сомнения, что здесь где-то собака была зарыта. Я к этому безразличен. Местный житель, видел часть этих офицеров, которые двигались. К ним было абсолютно нормальное отношение.
Как восприняли в 1939 году приход Советских войск?
— Не только у нас в деревне, но и везде, с величайшим почетом и уважением встречали армейские части. Рядом с нашей было еще несколько деревень. Почти каждая деревня успела построить арки, украсить цветами в сентябре. Независимо от того, пришла туда воинская часть или три-четыре красноармейца - встречали с почётом. По своей инициативе все делали. Поляки уже удрали. Жизнь белорусов во время панской Польши была трудной, бесправной, никакого уважения. Любой сопливый поляк, осадник отобравший у людей землю, называл нас быдлом. По-польски – скотом. Все остальное складывалось очень неудачно, в частности, с учебой. В деревне стояла четырехклассная школа, учились на польском языке. И не дай бог, неправильно назови польское слово. Учительница была такая тощая – клади руку – и била березовой палкой. И штаны мокрые, потому что хоть худая, но била больно. А батюшка тоже не дай бог, если только неправильно продекламируешь, сразу за голову и носом в стол. Я эти примеры привел потому, что всё это в детстве складывается и на всю жизнь остается в памяти. Поэтому воссоединение с Советской Белоруссией большинством было встречено абсолютно положительно. И жизнь начала перестраиваться.
Насколько изменилась жизнь с 1939 по 1941 годы?
— В моей родной деревне и в районе – дали возможность учиться. Пришли хорошие учителя, которые дали не толькопреподавали грамоту, а учили жизни, уважению к людям. Не бил поп меня носом в стол. Церкви в деревне у нас не было. На три, четыре деревни одна была, она действовала все время, ее не закрывали. Новый поп много людей спас от фашистов, а потом ушел в партизаны и получил партизанский орден. Фамилия его Копычко.
Как вы узнали, что началась война?
— В полутора километрах от деревни Домашицы, поляки строили военный аэродром. Часть земли забрали, когда его строили… у нас земли было полтора гектара. А так стал гектар. Возместили деньгами. Когда пришли наши, аэродром достроили.
До войны отец работал на Жабчинском аэродроме в 7 км от Пинска. В тот день, он приехал с работы на велосипеде, который ему дали на службе. Они что-то обсуждали с бабушкой и матерью. А мы, дети, легли спать.
В 4 часа утра все началось, аэродром находился рядом. Сразу налетели немецкие самолеты. В бой поднялись наши истребители. Бой продолжался долго, немецкие самолеты за ними ещё гнались. Отец быстро увёл нас с матерью. Рядом с деревней проходила река Пина. Вся деревня туда высыпала. Вскоре немцы совершили второй налет, наши истребители поднялись и не дали им ничего сделать. После этого все закончилось. Немцы пришли к нам только через три месяца, потому что они пошли по основной московской дороге, а мы от этой дороги были далеко.
На аэродроме располагался полк истребителей. Часть авиации немцы, когда бомбили, уничтожили. Часть истребителей, спустя некоторое время, улетело. Немцы повредили бомбардировкой бомбардировщики, и потом, вывезли их. На аэродроме находились большие склады бомб, которые немцам не были нужны. Захваченный аэродром они также использовать не стали. Я там пас коров. Бомбы не потащишь, сил на них нет, сто килограмм. Они лежали в деревянных ящиках, вот эти ящики в хозяйстве и пригодились. Резали колеса, кто успел. Эти бомбы потом, использовались для выплавления тола.
В этот промежуток времени была власть в селе?
— Никакой власти. Был один депутат районного совета. Еще с районного центра подъезжали. Понятное дело трудно было установить какую-то власть. После того, как пришли немцы, появился какой-то кавалерийский отряд. Они разместились на краю деревни в усадьбе у одного мужика, где двор был побольше. Во-первых, забрали всех лошадей. Во-вторых, “перещупали” курей, все, что можно взяли. Побыли полдня и опять уехали. Деревня наша от больших дорог была в сторонке, поэтому грабили не очень сильно. Никаких гарнизонов не было. Только в Пинске, областном центре, стоял немецкий гарнизон. Ну и на аэродроме немцы начали размещаться. Школы не работали. Дети были предоставлены сами себе. Но отец заставлял нас с братом заниматься, жестко держал порядок. Приходилось добывать кусок хлеба. Вернулся польский осадник, который до этого владел землей. У нас еще несколько соток забрали. Мы с братом ездили за деревню в ольшаник, мелкий кустарник, заготавливали дрова, складывали кусочками и возили в Пинск на продажу, потому что отопления никакого не было. Продадим дрова, за деньги купим в городе хлеба. Приходилось подрабатывать в Пинске, с друзьями ходили, нанимались. Появились и богатые люди. Где ремонтировали, где помогали по дому что-то делать, нужно было копейку зарабатывать, потому что надо было и одеваться и есть. Отец – приработок у него был – ремонтировать обувь. Я уже помогал делать деревянные гвозди из березы, пластинки нарежешь, высохнут и делаешь лучинки, они были лучше, чем металлические гвозди, потому что не ржавели и крепко держали. Даже когда шили новую обувь, сапоги, ботинки, отец в основном крепил березовыми гвоздями. И дратва. Это льняные нитки обрабатывали воском или смолой и прошивали, как надо. За счет этого и жила наша семья.
Вот такая была жизнь.
Что-то ещё забирали, например, одежду?
— Я не видел. У нас брать-то было нечего.
Полицаи ходили?
— Да, в бывший районный центр Жабчицы они наезжали. С зимы 1942 на 1943 год у нас появились подпольные организации в районе. Отца подолгу не было и матери. Главным начальником стала бабушка. Отец мне говорит: “сбегай к дяде Николаю, родному брату отца, у него есть березовые чурки, принесешь”. Из этих чурок я делал колодки. Немцы начали свирепствовать: одну семью арестовали, через некоторое время вторую… Поставили старосту. Этот хромой негодяй, столько напакостил: выдавал людей, которые были в почете при Советской власти. Очень любил грабить. Поотбирает у людей, где поросенка, где курей. Немцы приезжали, он им выставлял угощение. По-видимому, немцы накладывали на них какую-то мзду. Периодически приезжали, забирали продукты и отвозили в Пинск в немецкий гарнизон. Как-то рано утром в семь часов, я собрался и пошёл к этому дядьке. Хороший он был. Тётка обязательно посадит покушать - не отпустит пока не покормит. Они жили получше, у них была корова, молоко своё, и земли немножко побольше. У нас коровы не было. Лошадь держали, но немцы её отобрали. Сел кушать. Посидел полчаса, потом прибегает хлопец нашего соседа, старше меня на два-три года и говорит: “Забрали всю семью и ищут меня. Ожидают, что приду. Поэтому давай, тикай…” Дядька был мужик хваткий, говорит: “Давай, переодевайся”. Я шёл в резиновых лаптях. Нашёл подлатанные сапоги, фуфайку, теплую шапку и потащил меня на хутор, в двух километрах от нашей деревни, спрятал в сарай и говорит: “сиди и не шевелись, я после приду”. Моего отца, мать, бабушку и братишку и еще одну семью забрали, посадили на телегу и отвезли в Пинск, в тюрьму. А я остался в этом сарае. На речке Пине ещё держался лёд, он перевёл меня через эту реку, там была вторая деревушка уже в лесу, от нас в пяти километрах, к своему знакомому. Тот у меня сутки или двое подержал у себя, а после положил в полотняную торбочку, покушать вывел - тоже люди бояться, посторонний человек, хотя и пацан - рано утром отводит меня на лесную дорогу и говорит: “Иди по этой дороге. Километров через десять будет деревня, там иногда бывают партизаны”.
Вы встретились с партизанами?
— Зрение у меня в соответствии с фамилией хорошее, смотрю, замаячили конники, думаю: “ну всё, это или полицаи или немцы”. С этой дороги перепрыгнул через канавку, там густой мелкий ёлочник, спрятался, но они заметили. Подъехали: “А ну вылезай, чего ты там притаился!” - Меня всего колотит, сижу. - “Вылезай, не сиди, иначе будет плохо”. Я поднялся, никуда не денешься. Когда вышел, увидел, что там ехал заместитель командира отряда. Это была конная разведка этой бригады, в которой я в дальнейшем служил. Они ехали в ту деревню, где меня люди приютили. А этот дядька был связной, и направил меня правильно. Двух человек послали к этому связному. Заехали в деревню Перекрестье, там стояла партизанская застава из дежуривших конных разведчиков. А сам отряд и бригада находились километров за пятнадцать, в другом месте. Продержали меня сутки, а после с двумя партизанами и начальником разведки посадили на лошадь и в феврале 1943 года привезли в партизанский отряд имени Лазо. Бригада имени Молотова базировалась на территории Драгенчинского района. Все было поставлено на широкую ногу. Возглавлял бригаду комиссар Кунков, который до войны проводил партийную работу в этом районе. Осенью 1941 года уже начали образовываться группы, искали добровольцев. Много шло военнопленных, которые убегали из лагерей. База потихоньку обрастала и к 1943 году образовалась бригада состоявшая из пяти отрядов.
Вам делали проверку по прибытии в отряд?
— Нет. Просто потихонечку втягивали в боевую обстановку. Когда я попал в отряд, они про меня все знали. Завели в штаб, там уже получили сведения о арестованной семье, которая находилась в Пинске.
Какова оказалась судьба вашей семьи?
— Над арестованными семьями немцы издевались на допросах. Связные из Пинска сообщили, что недели через две на гражданском аэродроме возле Пинска были расстреляны евреи и наши семьи. Вероятно, с осени 1942-го родители были связаны с партизанами. Сдал хромой староста.
Какая численность была у вашего отряда?
— Где-то в пределах трёхсот человек. В бригаде около тысячи. Продержали меня там месяц, покантовали: то на кухне поможешь, то дров нарубишь, то лошадей почистишь. А с лошадьми у меня толк был. Любил лошадей, часто ухаживал и пас их дома.
Мы жили в землянках. Выкапывали большую яму, в длину метров тридцать-пятьдесят, не меньше. Ставили столбы, перекладины из сосны и других деревьев. Обкладывали стенки, наверху мхом. Ставили две буржуйки, где из кирпича, где мазанки. Зимой то надо чем-то было обогреваться. В каждой землянке взвод, а иногда и больше. Месяца через полтора-два, меня пригласил начальник разведки, давай, возьмем тебя в разведку. Взяли, дали лошадь. Дали карабин. Поручили одному из разведчиков опекать меня. Я у него стажировался. Куда этот разведчик, туда и я. У конной разведки имелась отдельная землянка, на взвод из тридцати человек. Разведчики не оставались в расположении бригады, а базировались по заставам, которые стояли в радиусе тридцати-пятидесяти километров по деревням. Так создавалась партизанская зона. Линия застав по фронту располагалась как можно ближе к немцам. Разведка все время вела агентурную и другую разведку. Имейте в виду, что немцы засылали шпионов. Были и провокаторы. Вот так я стал разведчиком. Привык к лошади, оружию, дисциплине. Страшно было, конечно. Меня, по-видимому, с ведома командования отряда первое время меня старались на серьезные задания не брать. На заставе посылали с донесением, к связному приехать. Или отправляли на пост к железной дороге посчитать эшелоны, которые прошли, какое время, какое движение, или определить где стоят немецкие гарнизоны. А уже после через пару-тройку месяцев начал, как любой рядовой…
В апреле-мае 1943 года граница партизанской зоны шла в основном по Днепровско-Бугскому каналу. По южную сторону немецкой ноги фактически не было. С осени 1942 года немцы делали попытки переправиться, по-видимому, с целью грабежа населения, может быть, думали и наши силы попробовать, но у них не получилось. А веной они попробовали снова. Вот в этом бою я впервые участвовал. Наши поначалу думали, что немцев приехало человек пятнадцать-двадцать, а оказалось что большая группа где-то за сотню человек с пулемётами и танкеткой. Они попытались переправиться через Днепровско-Бугский канал на нашу территорию. И бой был солидный такой. Немцы даже человек тридцать-сорок на лодке успели переправить на эту сторону, но их там и прикончили. И в этом бою… дурость, ещё пацан. Увидел, что немцы побежали, когда по ним вдарили, один как-то отделился. А я был на фланге с одним партизаном. У него был автомат, а у меня короткий кавалерийский карабин. Мне же длинную винтовку не дадут, она же выше меня. Я вскочил на лошадь и погнался за этим немцем. На меня кричат, стрельба же идет. Но кто меня догонит? На ходу пару раз выстрелил. После второго выстрела он упал и потащился к мостку через канаву, которая шла к каналу. Я подскочил, лошадь оставил и к нему: “Вылезай!” Он выстрелил из пистолета. Я тогда туда еще пару пуль. Смотрю, вылезает. Оказалось, это офицер. Я его посадил на лошадь впереди себя. Страшно было. Если бы немец был ушлый, мог бы меня где-то и ссадить…приволок этого немца с документами.
Вы были представлены к награде?
— Мне объявили благодарность. Влился в семью разведчиков, стали больше доверять. Я уже в расположении отряда и не бывал, а все время с группой разведчиков курсировал. Как-то, нам донесли, что на территорию Ивановского района ворвался карательный отряд, и стал забирать молодежь в Германию. Начали жечь деревню. В отряде по сути дела никого не было, все основные силы были в расходе, оставалось разведчиков пятнадцать-двадцать человек, дали приказ, немедленно ворваться в эту деревню и не дать угнать молодежь. Начальник разведки был кадровый офицер Георгий Репин. Он разумно это дело распланировал. Мы вначале сунулись было взять в лоб эту деревню. А после решили сделать иначе. Объехали деревню далеко стороной, заехали с другой стороны. Немцы подожгли эту деревню, а молодежь и награбленное добро погрузили на подводы, начали двигаться в сторону районного центра на Иваново. Мы сделали в кустах засаду, растрепали их, конечно. Освободили ребят, вернули награбленное людям. Я уже был взят на учет и представлен к награде. Человек тридцать немцев было в этой группе. Вызвали в штаб бригады и наградили именным трофейным пистолетом “Вальтер”.
Как поступали с пленными немцами?
— Допрашивали. А после, в расход… у нас не было ни тюрьмы, ни лагеря для пленных. Недалеко от расположения бригады находилось два лагеря с мирным населением под нашей опекой. Люди, которые удирали от немцев целыми семьями, их распределяли в землянках, даже привозили сараи, жили они там целыми семьями. Это первое. Второе. Такая же беда постигла, когда в Пинске начали уничтожать евреев. Части евреев удалось убежать из Пинска. Мы и приютили. В полутора километрах от расположения боевой бригады построили примитивный лагерь, там жило больше двухсот семей. Сделали школу, учили детей.
Как обстояло дело с едой?
— Очень плохо. Много забирали награбленного у немцев. Но приходилось обращаться и к населению. У каждой деревни на нашей территории в обязательном порядке был уполномоченный из местного населения, он был связан с партизанами. И им специально доводили сколько зерна и прочих продуктов поставлять. Нам же надо было не только партизан кормить, но и тех, кто жил при партизанах. Бывали случаи, когда и партизаны бесчинствовали. Но нам повезло, немцы пытались в 1943 году с Украины увезти вагоны со скотом и зерном. Мы этот эшелон подорвали. Все то, что забрали, осталось в НЗ, на кормежку. Даже весной помогли с семенами крестьянам.
Население вас поддерживало?
— Очень хорошо относилось. В отряде в обязательном порядке были партизаны, семьи которых оставались в тех деревнях, где были немцы. Была связь. Люди понимали.
У вас был польский отряд?
— Да. Имени Костюшки. Отряд был создан в Западной Белоруссии в районе Пинска, и на Украине жило много поляков. Они были коренными жителями. Немцы, когда пришли, не нашли поддержку. Многие поляки сочувствовали советской власти, ушли в партизаны. И по согласованию с командованием нашего соединения, с указания Москвы, центрального штаба, разрешили создать польский партизанский отряд. И он был в нашей бригаде, подчинялся нашему комбригу. А в отряде были одни поляки, и командир отряда был поляк. С ними были абсолютно нормальные взаимоотношения. Он был на той же территории, подчинялся штабу бригады. У них своя специфика, свои команды на польском. Но основные задания шли через штаб бригады.
Из-за языкового барьера?
— Да. После, уже на базе этого отряда создали еще несколько партизанских польских отрядов. Очень много поляков бежали с Украины, потому что украинские националисты делали страшные вещи с ними.
Еврейские отряды были?
— Нет. Но евреев было много. Даже в нашей бригаде начальником штаба бригады был еврей, но офицер.
Кто такие коморники?
— Коморники – это польское слово, польский актив при панской Польше. Они занимались торговлей землей. Скупали и перепродавали её. Этим бандюгам дали польскую кличку.
Как обстояло дело с дисциплиной?
— Конечно, грабители были. Пощады им не было. Расстреливали моментально. Наша застава были в одной деревне на границе с Украиной, мы там долго стояли, и один наш разведчик подпил, сделал попытку изнасиловать девушку, расстреляли перед строем, без всяких разговоров. Дисциплина была железной. Своевольство, нарушение дисциплины каралось беспощадно. Трусость также.
Случаев искупить вину кровью не представлялось?
— Где же наберешься охраны? Надо или тюрьму или лагерь делать для них?! За трусость расстреливали. Если не расстрелять, как его накажешь? Случаи дезертирства из партизан были. То ли перешли к немцам, то ли скрывались. Если поймали, то расстрел.
Как обходились с полицаями и их семьями?
— Делали так: если на счету этого полицая, хоть один уничтоженный мирный человек – пощады не было. А если он служил, а после раскаивался и с людьми обращался хорошо на месте, то этих полицаев после забирали в партизанский отряд. Обкатывали два-три месяца, давали оружие, и вливался он в обыкновенный партизанский пехотный взвод. Если полицая уже поймали, его разоружали, ему уже выхода не было, или он полностью переходил к нам, или его немцы расстреляют. Семей полицаев никогда не трогали. В каждой бригаде был специальный особый отдел, он наводил порядок и с партизанами и с мирными жителями, если надо.
Кто были особисты? Свои же выдвиженцы из партизан или присланные с Большой земли?
— Никаких присланных людей у нас не было, ни одного человека. Уже в конце 1943 года к нам прислали заместителя начальника штаба, одного офицера, он же радист. Вначале у нас не было связи. А после прислали этого офицера. Воевал зам. начальником штаба по оперативной работе. А особисты в основном были люди, которые до войны или в милиции работали, или в органах. Они или специально были оставлены, или волею судьбы не успели… Их проверяли и назначали.
Весной 1944 году немцы предприняли большую попытку уничтожения партизан по всей Белоруссии. Как это происходило?
— Шли бои с немцами постоянно. Не было ни одного дня, чтобы не было стычек. И немцы делали очень много попыток уничтожить, блокировали по всякому, авиация жизни не давала. Поэтому в лагерях ни одного дымка сверху не было видно. Костров не разжигали. Даже еду для партизан готовили только в ночное время. В лагерях, где жили мирные жители, огнём разрешали пользоваться только в ночное время. Происходили диверсии, немцы всё время не давали нам жить. Они стали очень докучать в начале 1944 года, когда мы получили пятнадцать штук ПТР-ов с Большой земли. Если они появлялись, то мы их особенно не боялись. Сбивали двукрылый самолет. Экипаж разбился, загорелся ещё в воздухе, по бакам попали. Потери от авиации были большие, особенно зимой с 1943 на 1944 год, когда они бросили на нас большие силы. Бомбили нас тройками, истребители или легкие бомбардировщики. Не один раз бомбили нашу бригаду тихоходы, наподобие наших У-2. У нас же не было зенитных пушек. ПТР-ов даже не было. Единственное оружие - пулемёт. Стол в землю, на него колесо с телеги, привязывали пулемет и обстреливали самолеты.
Сбивать удавалось?
— Когда немцы начали нас обступать, начались облавы, семейные лагеря мы перебазировали подальше, в сторону Украины от линии главных боёв. Мы несли большие потери, немцы бомбили деревни, где стояли партизаны. И жгли эти деревни. Но тут мы уже ничего не могли поделать. Самые страшные бои с немцами развернулись в 1944 году во время подготовки операции “Багратион”, наши части пошли через Белорусский фронт, Рокоссовскому удалось ударить на Ковель, и они далеко продвинулись в сторону немцев, немцы ещё были за Барановичами. Немцы бросились на нас, пробиваясь через Днепро-Бугский канал для прорыва и удара во фланг Рокоссовскому. 62-я армия двинулась туда. И нам был поставлен жесткий приказ, ни в коем случае не пустить немцев через канал, если бы они ударили во фланг, много было бы беды. И мы на Днепробуге сорок дней держали оборону и не пустили немцев. Они наступали всякими силами. Они бросили венгерскую, итальянскую дивизии с танками. Немцев здесь в основном не было, они все на фронте, а этих макаронников кинули, чтобы заткнуть эту дырку. Авиация их поддерживала, бомбили нас вовсю. На Днепробуге мы уничтожили все шлюзы, сделали его полноводным, а мост попробуй, сделай под огнём. Это раз. Во-вторых, на протяжении где-то семидесяти километров сделали серьезную оборону, доты, дзоты, окопы, траншеи. Потери у нас были огромные. Фронтовых боёв мы тоже не боялись, но у нас не то было оружие.
Как была организована связь с Большой землёй?
— Снабжались за счёт немцев, старых складов, хранилищ. Брали много оружия у полицаев. С осени 1943 года, когда установилась нормальная связь, нам уже сбрасывали с самолетов на парашютах патроны, пулемёты. Сделали посадочную площадку, ночью к нам садились легкие самолеты. На них мы отправляли раненых и детишек на Большую землю.
Вы так и были вооружены карабином?
— Нет. Мне через некоторое время дали хороший автомат ППС со складным прикладом. И на лошади хорошо. С диском для меня был тяжелый. С большой земли много получали взрывчатки, медикаментов, гранат, ПТР-ов. Питание не получали. Когда, мы уже, наладили связь с фронтовыми частями, которые долго стояли под Ковелем, под Калинковичами, тогда мы уже получали от армии. Даже переходили через линию фронта. В обоз детишек посадим, раненых и т.д. Через фронт переправят ночью, мы находили дырки, один раз отбили обоз из тридцати-сорока телег. Стадо скота, голов сто, переправили через линию фронта. Отдали регулярным войскам, обратно получили оружие и одежду. С одеждой было очень плохо. Носили тоже, что и селяне. Мне подшили, укоротили красноармейскую шинельку. А в основном, кто чего найдет. Из парашютного шелка ничего не шили, все отдавали в санчасть.
Вам оружие и патроны сбрасывали на парашютах или кидали с низкой высоты?
— Сначала на парашютах. Оружие нельзя кидать с высоты, оно разобьется. Патроны – это другое дело.
Как проходили операции на железной дороге?
— В таких операциях участвовали все. В каждой бригаде была специальная группа подрывников, вышколенная, знающая как обращаться с толом, с взрывателем, с бикфордовым шнуром. Находили снаряды, выкручивали оттуда взрыватель, зарывали их в землю, сверху жгли костер, а выплавленный тол сливали в большую жестяную емкость. Из этого тола делали шашки, дырку, туда бикфордов шнур с взрывателем.
Каким методом подрывали эшелоны?
— Находили хорошие окна, то есть дороги, находили хороших активистов в деревнях, устанавливали когда и в какое время идут немецкие эшелоны. Насчет эшелонов, мы имели очень хорошие данные. Наша бригада включала в себя на Брестском железнодорожном узле таких товарищей, которые нам в неделю один раз в обязательном порядке посылали, какие эшелоны стоят в Бресте, куда будут идти. Нашли они через предателя наших товарищей, и уже в 1944 году те были немцами ликвидированы.
Цели выбирались, или подрывали все поезда, которые пойдут?
— Активисты сообщали в основном хорошие данные, они знали, где танки. Крытые вагоны, это обязательно снаряды или боеприпасы. Уже на определенных местах, у нас были хорошие окна – подходы к дороге. Эшелоны были целевые, а были и не целевые, на что наскочат. Мосты – это тоже наша цель. Как можно больше подорвать. Как только немцы отремонтировали, так его через неделю обязательно подорвать. Вначале они сильно патрулировали дорогу, а после у них уже сил не хватало. Они выгоняли сельское население.
Какая у вас была функция?
— Если про общебригадные - уничтожить столько-то километров дороги. Мы и санитаров брали с собой. Уничтожалось просто полотно. Осуществили примерно три таких массовых похода. Под кодовым названием “Концерт”. Три концерта немцам дали. Осенью 1943 года рванули на своей территории, полностью вывели дорогу из строя от Кобрина до Пинска. Брест-Гомель, примерно семьдесят километров. Так вот на эту операцию шли все, кто мог ходить. Но перед этим, всем обязательно растолковывали, и в каждой группе был специалист, знающий толк в этом деле. Доходили ночью до железной дороги, определяли направление, каждому давали ориентир: напротив этой березки ты подрываешь, напротив другого кустика ты. И по команде в три часа ночи на рельсы. Я должен был прибежать, толовую шашку подсунуть под рельс, воткнуть капсуль с бикфордовым шнуром и ждать ракеты. Как только сигнал ракетой - зажечь шнур спичкой, их тоже присылали специальные, и бежать. Метров тридцать катишься скорей с этой насыпи и все. Один раз ходили на московскую дорогу, по-видимому, надо было помочь Брестскому соединению. Это координировалась из Белорусского штаба партизанского движения. На Брестскую область было три соединения – Брестское, Пинское и Барановическое. Мы относились к Пинскому, которым командовал знаменитый Василий Захарович Корж. После войны мы с ним встречались.
Как встретились с Красной армией?
— Очень просто. Когда началась операция “Багратион”, наше бригадное командование полностью перешло под командование армейских частей. Получали конкретные задачи, конкретные участки. Тут армейский полк, тут кавалерийский полк, а тут такая-то бригада, такой же отряд. Чередовали армейское – партизанское. И сидели мы два месяца в обороне вместе с воинскими частями. Расформировывать нас не спешили. Когда полностью освободили всю территорию, наша бригада встретилась в районе Столина и Пинска, там и расформировали нашу бригаду.
Все партизаны возраста до 30 лет, надели шинели, за исключением больных и запланированных для других целей, взяли автоматы в руки и влились в армейские части. Мы соединились с армейскими частями в районе Сарны. Держали там оборону. Всех товарищей, кто был призывного возраста одели в шинели, влились в армейские части, а меня вызывали в штаб армейской кавалерийской части в Сарнах.
- “Парень, давай, собирайся домой”.
- “У меня нет дома. Забирайте к себе”. Мне было 16 лет.
Мы слились с конной армией Белова. Лично обратился к Клещевому. Говорю: “вот моя лошадь, вот автомат, у меня всё своё”. Вначале не соглашались, а после взяли с условием, как только освободят территорию моей деревни… до границы. И когда освободили Пинск. Позвали меня. Одели во все новое, набили сумку харчами. Была договоренность с местными органами власти, и мы поступили в распоряжение, кого на учебу, кого куда.
Куда вы попали?
— Вначале работал в Пинском райисполкоме посыльным. А после организовали шестимесячные курсы комсомольских работников и меня направили на эти курсы. Шесть месяцев учили. После окончания курсов меня направили на комсомольскую работу. В комсомол я вступил в 1943 году в партизанском отряде. Как 15 лет исполнилось, так приняли, до этого не хотели.
Ранения были?
— Ехал со срочным донесением в штаб бригады и за мной увязался немецкий кукурузник. Сверху видно, как я на лошади. И он за мной полетел. Что делать? Сведения в штаб надо доставить немедленно. Я погнал. Бросил небольшую бомбу, она в метрах 15 взорвалась. Лошадь наповал, а мне дало по башке. У меня была меховая кубанка. Больше взрывной волной меня контузило. Лежал без сознания часов шесть, а после уже нашли партизаны. Больше ранений не было.
К наградам представляли?
— В 1943 году меня представили за тот бой, когда мы спасли село и молодежь, ещё к этому приплюсовали два задания – к ордену Красной Звезды, медаль “за Отвагу” по совокупности дали и орден Отечественной войны.
Приговоры приходилось исполнять?
— Нет. Я же совсем молодой был. Исполняли, если надо, была специальная группа особистов. Из линейных частей и взводов на это дело почти не использовали. Наказывать меня наказывали.
За что наказывали?
— Мы были в разведке недалеко от Ковеля. Двенадцать человек послали. Передали, что появились вооруженные группы, послали разобраться в чём дело. Когда поехали, то возле одного села бежала женщина с ребёнком на руках. Мы её остановили.
Что случилось?
— Они заметили, что у нас звезды: “ворвались какие-то власовцы...” А в этой деревне вместе с украинцами жило польское население. Так эти вошли в деревню и начали убивать женщин и стариков. Детей бросали в колодцы. Как она рассказала это дело, что нам оставалось делать? Двенадцать человек, телефона нет, подкрепления нет, и мы бросились в эту деревню. Навели там порядок. Когда догоняешь этого власовца, и если он поднял руки, то по уставу положено его брать в плен, но мы этого не сделали.
В чем заключалось наказание?
— Посидел пять-шесть суток в каталажке. Для этого была специальная землянка. Перед строем объявили взыскание всем двеннадцати бойцам. Отобрали оружие. А после по просьбе партизан и мирного населения вернули. Власовцев было человек сорок, они ничего такого не ожидали.
Какое отношение к предателям и к немцам?
— Это два сапога пара. Они настолько заболели кровопролитием, настолько потеряли человеческий облик... Даже если мы сумели их привести тогда, их всё равно бы расстреляли.
Шашка была?
— Нет. Пистолеты у большинства и короткие автоматы.
С кем тяжелее воевать: с власовцами или немцами?
— С немцами. У них был порядок, тактика, стратегия и поддержка. Власовцы бились до последнего, в плен не сдавались. У них немецкое обмундирование было, только другого цвета.
После войны многие хотели примазаться к партизанам. Как с этим дело обстояло?
— В одно время как-то пустили это дело на самотек. И, конечно, нашлись любители и нашли подходы, сумели отыскать троих свидетелей, получить справки. Должно быть обязательно три свидетеля, и один из них обязательно должен быть из командного состава. То ли командир роты, то ли командир отряда. Письменное подтверждение с точным указанием номера удостоверения, фамилия, имени, отчества, должность. Эти бумаги после посылались в штаб и на основании этого выдавали справки. Но, тем не менее, некоторым удалось проскочить. И в Бресте есть такие, мы их знаем, что сделаешь. Но это были единичные случаи. Когда разрешили справки и партизанским связным, вот тут больше напутали.
В основном народ пошёл в партизаны весной 1943 года, до этого сидели и ждали – чья переломит?
— Не из-за этого. Как, допустим, сельский житель, у которого на шее пять-шесть детей, или парень 18-летний из этой семьи, у него маленькие братья и семья, как ему было в 1942 году их оставить? Когда ещё партизанские силы были слабенькие. А немцы свирепствовали. Как подставить семью? А когда уже появилась партизанская сила -- многие семьи ушли в партизаны целиком. Были возможности, получить поддержку. Если узнавали, что немцы намереваются нагрянуть в деревню, партизаны моментально врывались и спасали людей. Могли отстоять. После этого пошло все как надо, когда население начало получать поддержку от партизан. У нас брестское подполье – пятьсот человек, уцелело очень мало. Нашелся предатель. Они нам столько данных давали по эшелонам. Сколько судов по Днепробугу будет идти, в какое время и с чем. Все мы знали достоверно. Против кораблей мы тоже устраивали диверсии, они же оружие и хлеб везли на фронт, карательные отряды развозили по Днепробугу, начиная от Бреста до Пинска и дальше.
Что могли им противопоставить?
— Сначала били по нему, разбивали. Если идёт это судно, то нападаем на него. Охрана на них слабая. Мы их топили. А после, когда появились ПТР, ещё проще стало. А когда было вообще невозможно, уничтожаем шлюзы, и всё.
| Интервью: |
А. Драбкин и А.Пекарш |
| Лит.обработка: |
Д. Лёвин |
