Школенко Алексей Михайлович

- Родился в 1923-м году в городе Херсоне, в семье потомственного моряка. Мореходами были мои прадед, дед, отец – и мне пришлось тоже продолжать профессию, но, увы, не полностью. После войны я уже поменял работу. Вследствие целого ряда не зависящих от меня причин – пришлось…

Семья у нас была – четверо детей: три дочери, и я один – наследник. Прадед – отличился в русско-турецкую войну. Было у меня его удостоверение о награждении Георгиевским крестом второй степени. Запомнилось, что он служил унтер-офицером. «Школенка Михаил, Романов сын, то-то, то-то, награждён Георгиевской медалью второй степени, имеет право на получение денежного довольствия 2 рубля 25 копеек серебром», вот.

Но он после войны приехал: отслужил тогда полностью 25 лет. Вернулся богатым человеком. Сумел семью ещё завести. Было 11 или 12 детей. Все, в основном, выросли моряками. Он даже тогда купил парусный корабль – и занимался плаванием по Чёрному морю и даже по Средиземному. Таврия... Зерно возили от Каховки, Берислав – все эти таврические места... (Так у автора. – Прим. ред.) Отец – тоже мореходку окончил и плавал всё время на Днепре, потом – на Северном флоте. Я – начинал тоже…

- Сколько классов Вам удалось закончить?

- Восемь. После этого пошёл в мореходное училище. Первое судно – «Каменец-Подольск». Корабль уже тогда был закамуфлирован: ведь занимались военными перевозками. Нормально служба шла: мы же штурманские ученики были. Вообще, на флоте – дисциплина! Да у моряков она – всегда, по сравнению с прочими. Мне флот всё время был родной: я ж привык с отцом постоянно… меня малого завезут на корабль – и я там с ним околачиваюсь. И даже тонул где-то лет в 6, в 5: в Николаеве.

- Как Вы узнали, что началась война?

- А уже долго была тревожная обстановка. Перед этим. Говорили, что где-то есть письмо Гитлеру Сталина, что чуть ли не накануне Сталин якобы прислал письмо: «Гитлер, с договором – всё в порядке. Не волнуйся. Сосо». Но – чувствовалось напряжение. Всё равно: то в Испании, то там в Финляндии. И народ – готовили. Кружки планеристов, мотористов, и у нас военная подготовка была. В техникуме мы начинали с утра – с ружьём. Выстраивались на плацу…

И – неожиданно – 22 июня. Бомбёжка. Одесса, Севастополь, Киев. Мы – в Одессе были. Утром ничего не поняли: думали, что просто низко летят самолёты. А они потом вдруг начали бомбить. А до того – поди пойми, что они там летят, куда они там летят… и где-то уже в 12 объявили, по-моему, по радио, что – война.

В общем, она застала меня на Чёрном море. В Херсонской мореходке учёбу заканчивал, на 3-м курсе был. Проходил штурманскую практику на пароходе «Каменец-Подольск». 29 сентября 1941 года этот мой корабль был торпедирован двумя немецкими самолётами, «Хейнкелями». Потоплен. Человек десять погибло сразу (нижняя палуба), а нас – подобрали сопровождающие: морской охотник. По-моему, с Днепровской флотилии. Уже через годы, когда меня принимали в партию, то оказалось, что в партийной комиссии собрались те самые люди, что тогда людей с тонущего «Каменца» спасали – и меня в том числе!

А потом пытались мы уйти на Каспий: мореходку чтоб закончить. Но – были ж на военном положении, никого не пропускали никуда, всех снимали, возвращали. Пришлось немножко поплавать на гражданских судах. Хотя мы не особенно хотели: это ж – траулер, «тюлькин флот», как называли моряки. С таких боевых кораблей, и – на эти!

- А на что Вас перевели?

- Рыбные баркасы и прочее. Как-то раз попался такой «ВНИИЭРО»: научно-исследовательский теплоходик хороший, меня помощником капитана даже взяли, так как я на последнем курсе был. А потом эвакуировалась московская резервная школа связи и Кировский подплав из Ленинграда. И я попал в Московскую резервную школу связи. Там стал радистом: СКР (Очевидно, стационарный комплекс радиоконтроля. – Прим. ред.), связь скрытая, шифровальщик…

Закончил её (ускоренный выпуск). Попал в разведотдел войск. Это уже 1942 год, середина. Принимал участие в Сталинградской битве. Там отличились речники Волжской военной флотилии: часть, которая сумела выйти из этого котла. (Так у автора. – Прим. ред.) С Украины многие. Были мобилизованы корабли Волжского пароходства. Эта флотилия оказала большую помощь при обороне Сталинграда. Страшно вспомнить, какие там были бои…

- В чём заключалась Ваша задача, как бойцов разведотдела?

- Там судоходные были проливы. Мы ходили разведывали по тылам. Какие вражеские войска там находились. Я, как радист, сопровождал группы, связь восстанавливал. Был сугубо сбор разведданных в тыловых немецких войсках: какие части стояли, какие поступали туда…

После Сталинграда наш разведывательный отдел находился в Саратове: вернулись в город на зимовку. Там в Энгельсе часть матросов прошла парашютно-десантную спецподготовку. В школу приехали – как раз женщины одни были, а полк у них – ух и рисковый! В нём нас повели на «У-2». Причём так интересно… там – две кабины, управление рычагом такое: вправо, влево, вперёд, назад. А сзади – инструктор. Девушка. Мы прошли подготовку – недели две. И полетели.

Первый прыжок. А много было нас… одних моряков – 5 человек. Остальные – с разных частей. Значит, собрались. «Ну, кто первый?» Молчок. «А как матросы?» Деваться некуда: «Ну, я первый». Выхожу. Полетел всё нормально, прыгнул. А оно как было: в первой кабине через этот рычаг нужно было перелезть. Выйти на крыло. Подойти к этому… там – такая чека, специальный физический прибор: через 3,5 секунды сам срабатывал, если не раскроешь два парашюта. Потом – прыгали. А за мной – все наши, все 5 человек. И среди группы была одна девочка, Клава.

Начальник парашютно-десантной школы:

– Ну, моряки. Раз вы были первые – идёмте, я вам дам значок парашютиста.

Пошли мы к нему. Кабинет у него. И ну начал нас спрашивать:

- Прыгаете – давно? Я – с 1931 года, с начала развития движения. Подготовка, туда-сюда, сотни прыжков у меня…

А эта Клава его спрашивает:

- А у вас были такие случаи, чтобы не раскрылся чей-то парашют трагически?

- Да, - говорит, - конечно, были.

И достаёт альбом такой большой – и там все эти трагедии зафиксированы. Ну, мы его посмотрели… Ничего, всё нормально. Дал значки, разошлись.

На второй день – прыжки. И что-то не особенно охота. Сел я в самолёт, набрал он высоту… и вдруг он меня лупит кулаком по спине. Я поворачиваюсь – он мне что-то показывает. А я – не пойму, и не слышно ни черта. Там же гудит! Он – опять. Я отвернулся – он ещё меня кулаком по спине. Я снова повернулся: что такое?!… Явно по-русски там что-то говорит и кулаком машет. Ну, короче, зашли мы на второй круг. И третий раз то же самое, пока я не вылез и не прыгнул. Всё нормально.

Когда приземлились, подходит он – и на меня! Я:

- Что такое?!

- Ты мне мешал управлять самолётом!

А у меня был такой мандраж, так дрожали ноги, что я не мог сойти с той палки, которая под моей подошвой была, а это оказался его рычаг управления... а я ж не пойму, я – ничего, и – поворачиваюсь, а он:

- Да я тебя!..

Вот такой был переломный момент.

Попрыгали мы. Потом прошли ещё подготовку. Задумана была операция – заброс сюда, на Украину. Мы изучили специально взрывное дело и всё прочее. И в июне самолёт был готов (наш флотский самолёт, экипаж – флотский). В Кратове, на аэродроме, где базировались – это авиация дальнего действия – на «ТБ-7» летали. Самые большие. Вот я смотрел на аэродроме, как они проходили надо мной с заданий: побитых этих дыр там на них было! А многие и не возвращались… Это уже 1943 год. Познакомились с ребятами, натренировались, и – месяц ждали погоду над целью. Там раз в 4 часа её объявляли. Есть – летим. Так мы месяц ждали этот нужный прогноз!

Мы, когда ещё в Энгельсе были, тренировались на «У-2». А в Кратове – уже на бомбардировщиках, а это – труднее. С большой высоты, затяжными прыжками. Снимали место стрелка-радиста: надо ж было перелазить тоже через него… не в люк, как теперь: зацепил карабин – и прыгай, а – перелезть, потом ещё не сразу раскрывать парашют, потому что по инерции зацепит самолёт… значит, нужно затяжным прыжком. В общем, когда раскрылся мой купол, я недели две вот так ходил. [Показывает.] Не мог ничего понимать, даже повернуть голову. Такой динамический удар был, когда вдруг развернулся этот парашют!..

Как лучше прыгать с бомболюка? Головой вперёд – или ногами? Пришли к выводу, что лучше – ногами. Потому что: был парашют – раз, парашют – запасной, потом там у меня была радиостанция… а ещё – автомат, а потом – комплект – пистолет… полный набор вооружения. Нагрузка сильная. И впритирочку так я пролазил через тот люк-то.

Нас было 4 моряков, а руководителем был – другой. По-моему, он пришёл в гвардейской форме… ну, не помню. Мы же менялись: часто в другой одежде выходили, не в своей. В общем, он – основную знал задачу, а я – знал своё дело.

Короче, полетели. Условно мы были в курсе, что летим в район Киева, но там – три партизанских соединения: Альшевского, Таранущенкои – забыл третьего. Неизвестно, кто куда попадёт, но – знали, как ориентироваться, на что выходить, какие ориентиры, к кому, и… когда вышли на цель, было нас там пятеро. Вот мы приготовились... первый прыгал – Саша-москвич, хороший хлопец. Минёр. За ним – прыгала Клава, а за ней – этот наш старший. Саша нормально пошёл, Клава нормально пошла, а этот решил, видно, головой вниз. Я – за ним, я 4-й. Сергей – потом, 5-й.

Мандраж – есть. Говорят, что там нет – есть мандраж! Первые – быстро пошли, а потом – смотрю: это же в проёме – ноги! Торчат ноги! Пока я сообразил, что делать, пока трос оттянул... Он решил сигать вниз головой – и зацепился автоматом за что-то, и, видно, его там колотило об самолёт, короче. Ну, я там его потянул-потянул, высвободил – и отпустил. Он полетел вниз… и его так до сих пор там и не нашли.

Потом – я сам прыгнул, а за мной – Сергей. Но, пока это шло всё – самолёт далеко отлетел. Клава и Сашка – попали в одно место, старший – ещё куда-то, я – в другое, Сергей – уже не знаю, когда и как он прыгал, но, во всяком случае, он – ещё дальше. Разбросало нас. И вот стали мы собираться...

В чём дополнительная трагедия – что первых когда начали сбрасывать, то кинули и грузовой парашют! То, что у нас было дано, всё основное – было там: все приспособления, всё, что нам нужно было для работы. И было таких два грузовых парашюта.

- С какого самолёта бросали?

- ТБ-3. Бомбардировщик.

И – «попали»: тут же всё наше нашли местные! А там было – продовольствие, спецпайки, сигареты, папиросы… Ну, и немцы сразу обратили внимание: начали усиленно искать группу. Тут уже пришлось лихо… главное было – восстановить связь между собой. Поскольку так разбросали – мы долго не могли соединиться. Неделю я бродил. Собаками гоняли (там – болота Котилевские: как раз мы попали в пойму Днепра). Сплошные болота.

И вот, когда я уже был без сил – удалось найти один хуторок. И меня подобрали жители… такая семья! Тогда я увидел – мы уже, так сказать, жили более или менее нормально, а тут всё – времён Шевченко. Соломенные хаты, земляные полы, домотканая одежда. Беднейшее! Мне сразу вспомнилось, как древние времена в кино показывали.

И там, через этот хутор, кто только ни проходил! Всегда имели связь. Бандеровцы приходили, мельниковцы, наши партизаны… а хорошая такая, большая семья. Ну и дядька там Иван был. Я представился: так и так, сбитый лётчик (сбрасывали нас – в военной форме: не флотская, а обыкновенная)…

Военная форма – раз, и ещё был комплект гражданской. А почему сбрасывали в армейском обмундировании? Потому что, согласно международной конвенции (хотя её тогда никто и не придерживался), если бы ты попал в плен в военной форме – считался бы «военнопленный». А если попал в гражданской, везде – смертная казнь.

Дядька Иван говорил, что – бывает, что заходят партизаны. Я там с неделю отлежался. И он приходит, заявляет: появились. Выступаю перед ними, как сбитый лётчик. На мне был такой комбинезон сверху. Познакомились. Оказывается – пришли человек пять из Киевского партизанского соединения. Из них один местный. Я посмотрел у него документы: в воротнике были зашиты. Там на белой материи от Хитриченко, командира этого соединения, запись, что он направляется на места для организации партизанского движения. Ну, вот они и пришли. Этого – зовут Антон. У них были автоматы, пистолет, одна винтовка… потом – трое или четверо вообще без оружия были, молодые хлопцы...

Я пристал к главному. И мы уже вдвоём стали организовывать отряд: поскольку он – местный, а у меня – военная подготовка. Больше начальства у нас не было, всё. Антон командир, а я комиссар. Начали мы поиски остальных ребят. Со временем я и правда нашёл своих «второго» и «пятого»: Клаву и Сергея. Клаву – крестьяне приютили, а Сергей – тоже к кому-то пристал.

Уже когда отряд большой был – пропитание нужно было как-то организовывать. Мы старались водиться с местным населением. Поскольку Антон местный был – он имел связи, и нас снабжали. Но всё равно бывали иногда такие местные, что у них и взять нечего. Но мы там всегда знали: например, у кого-то есть несколько овец. Говорим нашим:

- Пойдите, одолжите одну, попросите.

Пошли ребята. Приходят назад – говорят: там этот дед (фамилия, помню – Касуха) отказывает:

- Понимаете, они все на учёте: немцы...

Иду я уже с ними. Касухе говорим:

- Хорошо, дадим тебе расписку.

- Ну, тогда другое дело.

Я пишу: расписка дана гражданину Касуха в том, что на нужды партизанской тыловой армии у него изъята одна овца. Расписался, взяли эту овцу. Ну, я написал: «комиссар Слава». А «Слава» – это моя была кличка. У нас были, кроме имён и званий, свои клички и номера.

Он прочёл – и говорит:

- А здесь недавно был тоже такой-то…

И называет: «Саша»! Да это же наш «первый», который прыгал! А где?!

- Его немцы захватили, не знаю, забрали…

И вот так мы восстановили, что Саша попал в плен…

…а потом – тоже интересно. Его, когда схватили – везли, видно, в Винницу или куда там… целая команда охраны, как же: разведчика поймали! И на какой-то станции – то ли Фастов, то ли где – бомбили наши самолёты эшелон, а там ещё были составы, которые направляли в Германию. Немцы из охраны все попрятались, он выглянул, выскочил – и прыгнул туда: в тот эшелон, который ехал нах Фатерлянд! И в неё уехал, и где-то там на шахте устроился.

Ну а когда наши уже пришли – он, конечно, поехал на Родину, но «фильтровали» его очень долго… так жалко… он потом вскоре спился и погиб. Сначала вернулся к себе в Москву; я – так даже несколько раз к нему заезжал, останавливался там… но – уже у его родных, потому что он сам тогда серьёзно выпивал.

Вот так мы воевали…

Под Киевом установили связь с партизанскими соединениями вокруг. И – как раз мы попали в самую гущу того района, где потом было армейское форсирование Днепра. Разведывали им все эти огневые точки, переходил я несколько раз через линию фронта. Там – никто с нами не считался. Как-то перешёл через неё, обменялся данными и шифрами с начальником разведотдела – а там генерал-лейтенант Баранов командовал… вдруг мне говорит:

- Давайте «языка»!

- Какой «язык»?! 11 часов дня, солнце печёт!

- А я ничего не знаю, нам «язык» нужен! Иди давай доставай «языка», я тебе дам три красноармейца. И ордена дам…

Нужны кому-то эти ордена… когда идёт бой. А он – там как раз в это время и идёт.

- Я так не могу перейти через линию фронта.

- А мы на 15 минут прекратим огонь!

Ну, что делать… короче, освободили мы Киев.

А как-то – 13 октября 1943 года, почему-то запомнился этот день – пошли мы через линию фронта... Нас было двое: я – и со мной который был – оба в форме РОА (это «власовская»). Причём я в кавалерии не служил – а переходить отправили с эскадроном. Выдали мерина какого-то… он так мне отполировал одно место, что было – как зеркало!

И вот скомандовал командир «по коням» или как там… «на коня»… да, а когда переходили через фронт – я поменял бельё всё на немецкое. А оно было – ниже колен. Ну, как рубаха у немцев досюда – видели? [Показывает.] Как скомандовали – «на коня»! А я ногу не могу поднять. Тогда – за хребет, за седло… там – хохот на весь эскадрон. Потом – пошли всё-таки: командир эскадрона, потом кто-то, потом я. Ну, нас двое – а потом остальные. А я ж лошадью не управлял: то как её в бок бодну – она как понесётся!

Там в Сухоручье стояла 193 или 173 пехотная дивизия немецкая. Глубокой ночью – тишина, но у эскадрона – у всех этих лошадей там – намордники. Или – чего было, тряпки. Пошли – ну и перешли. Цель – штаб. Идём, второй меня сопровождает. Нас двоих всё время охраняли. Та местность мне была знакома: такая молодая посадка. Я – первый выхожу, без лошади… слез – и слышу выстрел. «Тюк!» Перебежал через дорожку. Свистнул – те перешли спокойно. И перевели мою лошадь. Я прошёл дальше, дальше... А там получилось так: вот такая посадка небольшая, с этой стороны – болото, здесь – немецкая пехота. Здесь немецкие танки, а здесь наша линия фронта. Отсюда я вышел, и тогда обстрелял кто-то. Отошёл, смотрю – и здесь пехота, и здесь танки… возвращаюсь – а эти уже перешли ребята.

- Всё удачно, - говорит мой ординарец, - а мы, когда переходили, кабель видели.

Говорю:

- Вы его не перерубали?

А как раз начался бой. Я говорю:

- Вернитесь, перерубите.

Они вернулись. Перерубили кабель. И с той стороны, где немцы стояли – вдруг прекратился огонь. Оказывается, то был наблюдатель, его кабель: связи с ним. Решили – будь что будет, вернёмся обратно. Я посмотрел – тут назад мы не пройдём, тут болото. Стали идти в обход – а тут немецкая танкетка пришла с сапёром (Так у автора. – Прим. ред.) связь восстанавливать, кабель. И отрезали нам другой путь. Вот тогда я сел – и думаю: ну, 13 октября – всё, мой конец. А потом – что делать-то? Надо в другом месте назад переходить. А дотуда – путь только через немецкие войска. Пошёл к командиру, говорю:

- Знаете что, ребята, давайте так: попрячьте автоматы, а я первый выезжаю (у меня «Шмайссер» был).

И Вите – этому ординарцу – говорю:

- Идёшь последний, а вы – посреди, между нами: вроде мы пленных ведём.

И мы так спокойненько между этими немецкими частями – шагом, шагом. Идём, ещё немец какой-то нам что-то там… я ему рукой помахал. Перешли, когда уже удалились, через передовую… а – такое напряжение! Шинель можно было выкручивать: мокрая. Ну такое состояние...

- Как Вы Ваш партизанский отряд назвали?

- Так и назывался: Дымерский партизанский отряд. Тогда партизанские отряды звались по районам. Бородянский, Чернобыльский, Маленский… Ну, каждый район.

Кстати, интересная судьба. Хитриченко, командир соединений (про это книга у меня есть, там даже моя фотография) – он был начальником, по-моему, милиции. В Сталинском районе, в Киеве. При окружении или где, я так точно не знаю, мы его оставили: он остался на той территории. И поступил – в полицию! И был лагерь военнопленных «Дарница». И он там был полицаем. И направлял оттуда людей до 1943 года. А с 1943 года сам ушёл. Тут тогда все эти партийные боссы тоже были в тылу, помогали, организовывали…

Ну, и – к нему, как к командиру – комиссар Чипурной. «Сверху» его назначили: работник ЦК партии. Соединение большое было, около 5000 или даже больше. И когда уже тут освободили Киев, началась делёжка должностей. Чипурного двигали каким-то крупным начальником по линии УВД, чуть ли не наркомом МВД назначали. И что-то у них не заладились с ним: стали что-то писать, пошли дрязги какие-то… Если бы это не были склоки, тот стал бы Героем Советского Союза, как и Ковпак, и Фёдоров, и все прочие.

А так – этого назначили наркомом, а тот в ЦК партии вернулся. Я не знаю, но, короче, этот поехал на утверждение к Берии. В Москву. И пришёл к нему в кабинет. И из того кабинета вышел через 10 лет. Это он мне лично рассказывал. Зашёл, и там – всё: его – под ручки. В одиночке просидел десятку. Потом его восстановили, но так ничем и не наградили. Ещё я ему тут помогал, когда он вышел, с работой. Написал книгу. Так, я говорю, и остался без всего.

А с другой стороны – как это так? Вырос до старшего полицая. Старшим же его сделали не за что-нибудь! Он сперва был у немцев, а потом перешёл в партизаны. Но в полиции рос там по званиям всё старше… ну, хотя и, знаете, сотрудничал с нашими, направлял к ним людей из этих пленных. А потом сам перешёл. Но всё равно ему там это, выходит, вспомнили.

В партизанский отряд к нам шло в основном местное население. Ну, и те, кто попал в плен. Очень многие акклиматизировались. Один только был недотёпа… потом я узнал, что он бывший секретарь горкома Белой Церкви. Ни на что не способный. «Интеллигенция».

Я сказал, что мы – молодёжь – была глупая. Сейчас – не знаю, какая она. Но мы – верили в партию, верили в комсомол. Верили, верили и верили. И вот, когда я уже был комиссаром, наши всё время выпускали листовки. Так же, как и немцы, бросали: «Переходите к нам», рассказывали за хорошую жизнь... И наши писали: «Вы туда случайно попали, переходите обратно, Родина вас, в общем, помнит, и всего вам хорошего за всё благо, а ничего плохого вам не будет»… и я глупый был.

Вот как-то мне дядька Иван говорит:

- Алексей Михайлович, зайдите, тут «власовцы» – не «власовцы»? Со вспомогательной команды хотят перейти к партизанам. Много. Человек 25 – и жёны.

Что делать? Я – с Антоном. А у нас вооружение – слабое: мы ж сами добывали всё. Я говорю:

- Во-первых, они вооружены… так что: ты – смотри, как хочешь, а я – пойду.

И пошёл без оружия, без ничего, смотрю: они – ребята. Просто ребята.

- Так, кто? Матросы есть?

- Есть.

- Поднимите руку…

И так далее. 3 человека. Сюда. Кто?

- Я был старшина в Севастополе, ранен, на Херсонесе 3 июля нас обещали вывести – остались. Забрали в плен. Сказали, хотите туда? (В ряды «власовцев». – Прим. ред.) Мы решили: пойдём туда, но при первой возможности вернёмся сюда.

- Хорошо, а ты?..

В общем, два – с Севастополя, а третьего – не помню. Причём – хорошие! Я их сразу к себе взял. А остальных посмотрел – ну, так и так, ребята, такие условия: вы полностью сдаёте оружие. Придут наши, заберут. Мы вас принимаем. А новые стволы – ещё добудете себе в боях…

Приехали наши, всё собрали, а их мы рассредоточили…

У меня был случай такой – потрясающий! Мы их брали на операцию. Я – в основном матросов. Они не были крайними, а – шли в середине. И там была запасная радиостанция. У меня ж две было. И нужно было питание. Что-то такое там с батареями… в общем, нужно было сходить и прийти. Я, три этих матроса и один наш последний: пять человек было. Пошли ночью, на рассвете, утречком подобрались – большая поляна такая. Тут возвышенность, а тут поляна. И я посмотрел так, вышел, осмотрелся – вроде все тихо-спокойно. Иду первый, за мной эти трое. И там последний. И я уже почти перешёл эту поляну. Осталось – метров пять.

Вдруг – поднимается здоровенный немец, и у него безумные такие глаза: когда меня увидел. А у меня автомат на спине. За ним – второй, за ним третий, за ним четвёртый… И все – в таком страхе! А я даже не опешил, такая неожиданность – так, как стенка. И вдруг они поворачиваются и начинают бежать! И дают такую скорость! Их человек 10 было. А нас – 5. И с такой скоростью стали бежать! А я автомат переодел – и встал уже наизготовку, а эти трое новых кричат: «Комиссар, не стреляй, это наши!» Я не стал. Те немцы бегут, а эти трое за ними. Кричат: «Та товарищи, не убегайте, нас там приняли!» Я думал, что они тех своих «власовцев» узнали, не стреляю стою. А те развили такую скорость, что эти их не догнали, вернулись. Подходят, мы все подходим, где были немцы – а то они сидели завтракали. И все их шмотки, и всё – осталось. Ну вот картина была, как те бегут немцы, а эти бегут за ними: «Товарищи, не убегайте!» Такой случай был. А я думал, что они своих просто узнали – и агитируют. Переходите тоже, мол…

- То есть, те, что убежали – это были просто немцы, не «власовцы».

- Немцы, самые настоящие! Они нас потом обстреляли чуть-чуть дальше и чуть-чуть позже. Потому что они оставили штук пять винтовок. А вот кто с автоматами – те с ними и рванули. Я говорю, оставили всё барахло: с ранцами, продовольствием, амуницией…

Ну, мы малость поживились. А потом отошли, стали рассматривать – а они нас обстреляли… интересно! Молодёжь. Трофеи. Рассмотреть. А те, которые удрали – они заняли там оборону. И вот один из этих, Володя Нужнов, помню как сейчас, пошёл: послал я его, чтобы поднялся наверх. Там – пастухи, видно – скот:

- Разузнай.

Он подходит туда, а они нас – на мушку. Лежат. А он – по-немецки:

- Встать!

Он же ещё в этой своей форме РОА, а – знал хорошо немецкий. Те встали, а он их – с автомата, и – ходу. А те, что остались – стали по нам пулять. Мы увидели такое дело, бросили те трофеи, и – в сторону…

Кстати, Володя – я ещё расскажу: он при мне всё время был. И, когда отряд расформировывали – всех сразу отправили в армию, а я его взял с собой. Привёл, дальше он в штаб не подошёл, и разведотдела не было, был там представитель флотилии, я это дело им отдал. А они его – в штрафную. Он попал на фронт. А, кстати, я его ранее представил к награждению медалью «За отвагу». Ну, вот в том пекле – а он остался жив. Потом приехал назад, я ему дал характеристику: что он представлен был к награде, потом её сняли, и так далее... Так дослужился он – до подполковника! Нет, полковником даже был. Правда, попал в охранные войска. Я часто приезжал к нему в Москве: он там жил. Года два или три назад, как умер. Хороший хлопец такой был. Где-то у себя я нашёл отзыв: писал в КГБ, что в 1943 его задействовал. Ему помогло, он приехал. И вот так мы все вышли. Отдохнули…

Вот вспомнил: Сергей – «пятый» из того десанта под Киев, и Клава – они потом поженились. Сергей – здесь заболел туберкулёзом. А Клава – забеременела. И они уехали куда-то на Донбасс. Саша – попадал в Германию, да. А вот кого не встретили больше – это Рыков его фамилия: теперь, когда мне всё известно. Партизаны мои, руководство и МВД, и все, приезжал и я специально, и из Москвы приезжали – так никаких следов, где он. К немцам – не попадал. Ну, видно, он в болото упал, потому что топи там были – страшные! Я так думаю, что он погиб. Потому что минут пять его головой колыхало о фюзеляж. Во всяком случае, ни среди населения, ни у немцев – никаких следов. Так и…

- Это вот тот начальник группы?

- Да. Главное – всегда надо не менять установок своих. Как лётчики говорят: «Решил садиться – садись». А он вдруг вниз головой решил в последнюю секунду. Ну и вот.

- Мы говорили о том, кто приходил в отряд: население, бывшие военные из попавших в окружение…

- Да, выходящие из окружения, которые шли к линии фронта. И остававшиеся. Многие, даже они не оставались, а шли с поля... ну, это же длительный процесс. Каждый старался, как мог, пробраться к этим местам. В основном были наши бывшие офицеры, лётчики. Мало моряков. Только вот эти трое у меня. Причём, в первом же бою погиб второй из них. Такой хороший хлопец, так жалко его было! Вот когда перешли с эскадроном – переводил командир – случайно снаряд попал, и он погиб.

- Какую боевую работу вёл Ваш отряд?

- Мы в основном минировали все шоссейные дороги, которые вели к фронту – это раз. Потом – мы разведывали, где огневые точки – и, в основном, их минировали. Местное население ругалось на всякие повреждения дорог. Потому, что немцы их часто гоняли разминировать и восстанавливать. Мой бывший партийный секретарь там тоже был. И так же в жизни у него оказалась другая фамилия.

Я тогда как-то говорю: «Пойдём пока что Чернобыльскую дорогу заминируем». Он: «Я с вами!» - «Ну ладно, идём…» А там лесник – девочка хорошая. Пришли мы – действительно в лесу такая сторожка. Он позвал – оттуда вышла та девочка. Такая симпатичная. Она узнала, что я из Москвы прилетел: «Ой, а я – с Киева». Туда, сюда, заговорились, познакомились. «Ну ладно, до свидания»… пошли мы, километра два отошли – я поставил мину на этой же дороге, по которой двигались.

Утром – машина: два-три офицера, которые в том лесничестве остановились. Подрываются. Девочку – тут же забирают, всю эту стражу забирают: в волость или куда. Там – допрос. Ну, мы передали кое-что кому надо... в общем, взятку дали – и их выпустили. [Смеётся.] Потом она стала моей женой. Так всегда вспоминала, как я к ней пришёл: мало того, что партизан – так ещё и пакость такую устроил…

А у меня взрывное дело – о, это было что-то! Когда слышал, что начинала машина тарахтеть или какой другой мотор – давай меня колотить, аж трясло, чтоб где-то её скорей подорвать. Честно говорю, что я никак места себе не находил: как болезнь была…

- Питание отряда – за счёт населения было?

- Да. Вообще, оно относилось к нам с этой точки зрения хорошо, потому что я со своих жёстко требовал хорошее отношение к жителям. Даже одного пришлось расстрелять. За мародёрство. Неоднократно предупреждал. Раза два или три. А потом – всё, пришли опять жалобы. Так, трибунал – собирайтесь, решайте. Я относился к этому сурово. С населением никаких проблем чтоб не было. Даже там тряпку какую-нибудь, был обычай – на могилах полотенца оставлять… я говорю: не дай Бог, кто-то... Моментально пресекал. И местное население знало это. У меня такой был случай. Знаете – молодой матрос, форс, трубка – и потерял он где-то ночью её. А там старосты были. Говорят: «Не волнуйтесь. Найдём». Через день – один приносит.

Ночью. В лесу. Трубку. Что там, казалось бы – трубка?! Это ж не лошадь. Ничего. Вот: хорошее отношение, понимаешь…

- Район действия отряда – сколько по размеру?

- Трудно сказать. Несколько сёл охватывал. Базировались – в лесу. Землянки, шалаши. Ну, курили до лета, до осени, а в ноябре – все ставили землянки. Уже и в одежде утепление шло, но… я сам тоже ходил в пиджаке до морозов. Не мог показать такого: все мёрзнут – а на мне там будет тулуп?!

Мы имели связь с Киевом, ходили в него. А некоторых перевели из города в соединение. И с местным населением имели контакт: через Галю. Она была...

- Галя – это…

- Жена моя. Она в мединституте училась до этого. Так что – связь! Мы собирали также все данные по количеству кораблей в порту. Какие работают, не работают, чем занимаются – вообще все.

- Чем Вы были вооружены?

- Вооружены – да всё, что хочешь, было. Но, в основном, это вот сейчас все с автоматами. А среди партизан было – пистолет или «Наган». У него патрон особый в барабане – так нет: растачивали каморы, переделывали те патроны… автоматные, да... всякие комбинированные такие усовершенствовали…

Что ещё было... что стреляло – не могу вспомнить. Что-то немецкое доводили под наши нужды, или какое-то венгерское...

Ну, были у нас тогда ещё – у меня было – одно спецсредство. Впервые познакомился с тем, что у нас делали. Она одевалась на ствол винтовки: такая труба, но – к ней особый патрон был с малой скоростью пули, где капсюль зелёного цвета. Из неё за 400 метров можно было снимать часовых! Только щелчок затвора слышно, а выстрела – нет. Это новость была для меня, для нас...

- «Брамит»? Прибор для бесшумной стрельбы братьев Митиных?

- Я не знаю. Мы называли – беззвучка.

- Приходилось сталкиваться с какими-нибудь «зелёными»? Ну, с партизанами другой направленности.

- Приходилось. Мне – вот через этого дядю Ивана. Его, кстати, немцы расстреляли. В конце октября. Он не дожил до освобождения… Через него я, по-моему, даже с Мельником встречался. И – они мне тогда помогли. Чем? Дали магнитные мины. Но – не наши. Английские, видимо. Они шли в сторону Брянска, в ту сторону. Мне почему эти мины запали – там на английском было «Time». 2 минуты или 3. Такие пластмассовые коробки с магнитом. Через какое-то время – взрыв. Цистерны минировали: прилепил – и всё. Машину, ещё куда-нибудь… Так что – помогли. Наших не было у нас, а вот те – дали. А я уж и не помню, на что я их у них выменял…

Помню ещё – Каява: такая какая-то кличка-не кличка… с запада. То ли мельниковцы они тоже были… Но – мирно разошлись.

- Бандиты – были?

- Были. Ещё после войны долго по лесам бродили всякие вот эти вот…

Когда армия территорию освободила – многие отряды соединились, и Киевский этап закончился. Где-то 16-20 ноября я расформировывал операцию, как раз с 16 по 20 они ушли во фронтовые части, а я ещё до мая писал отчёт. Был на довольствии в штабе украинского партизанского движения. Потом – вернулся в свой разведотдел. Там подготовили экспедицию дальше: к белорусским партизанам. Тут уже мы немножко по-другому, уже опыт был.

Раньше разрешено было пять человек выбрасывать. Один, Саша – был минёр. Сергей – крутил… «солдат моторный» его звали... динамку для радиостанции. Я и Клава – радисты были, а один – этот, начальник – он шифровальщик был, и всё. Ну, мы его потеряли, Вы знаете уже. А потом – мы оставили одну связь. Открытым текстом – я же сам могу дать. Минировать – тоже я прошёл. Так что, уже когда в Белоруссии – я говорю: какая задача стоит? Вот такая. Сколько человек нужно? Сколько всего? Я говорю: нужно мне – один человек. Как один?! Это ж нас в разведотдел на Волге посылали 10-15 человек! А возвращались – с гулькин нос. Я говорю: чтоб он один был. Знал радиодело, знал минное дело. Знал шифровальное дело и всё, что я умею. Фото и всё прочее чтоб тоже умел. Вдвоём, во-первых, легче замаскироваться, сосредоточиться, и – каждый в общем знает задачу и может её выполнять параллельно порознь, а может вместе. И так полетели – и работали.

Нас выбросили в соединение пинских партизан генерал-майора Коржа. Это в районе между Бобруйском и Пинском. Кстати, именно там я встретился с Павлом Вершигорой. Мы ещё когда тут готовились – мне предлагали должность в штабе партизанского движения. Я же матросом был: дисциплина, выучка, боевые качества. Мне сразу был ход на должность старшего лейтенанта: говорят, давай, за тебя все – и пойдёшь. Я говорю: нет, лучше матросом назад на флот…

А от Коржа я перешёл в Кировскую бригаду, и в том соединении познакомился – был такой журналист хороший, он первый написал книгу «На Малой земле» – Леонид Коробов, москвич. Ну и «херсонец» тоже. Корреспондент «Правды». О, мы так сдружились!

Да, так вот именно тогда я и встретился с Вершигорой. Он меня вызвал утром. Я пришёл, первый раз его увидел. У меня впечатление – какой-то взгляд у него – умного человека. Знаете, иногда видно: доброжелательный. Мы поговорили. Он – подполковник…

А остановились – у секретаря парторганизации, у Панина: такой был… он потом партархивом ведал. Вечером приходит ординарец:

- Алексей Михайлович! Павел Петрович приглашает Вас на ужин.

Мы приходим на ужин. Сидит тот Петрович – уже генерал-майор. Утром – подполковник, вечером –генерал-майор! А это им, оказывается, присвоили звания. И несколько человек Героев Советского Союза. Собрался корреспондент Коробов, я… – ну, такая компания. Отметили этот вот факт с повышением. Вот это меня так поразило! Утром – подполковник, вечером – генерал-майор…

- Какая задача у Вас была на Припяти?

- Ну, то же: судоходство, наличие кораблей. Состав плавсредств: какие, сколько, есть ли боевые, общее состояние реки, фарватеры. Обстановка есть обстановка. Береговые точки: есть укрепления, нет укреплений, ну, общая такая разведка. Это мы уже действовали вдвоём, да. Ничего не формировали, сами среди партизан имели связи. Потому что партизаны – это тоже разведгруппы. Мы собирали, группировали – и передавали. Как бы были представителями командования. Но имели тоже свои опасные задачи, и «языка» порою надо было взять... уже совместно с партизанами.

В Белоруссии – в чём проблема была? Что там единственная дорога от Пинска на Калинковичи идёт. И она охранялась очень сильно. Были вырублены на 200 метров с обеих сторон полосы. Потом там через 400 или сколько метров – ДЗОТы, а потом ещё «шухевичи» верхом! И – освещалось. Получили: достать «языка». Операция «Багратион» готовилась. Как?..

Начали бомбить Лунинец – это большое железнодорожное хозяйство. И там поймали немца. Как сейчас помню: Генрих Буш, 1924 года рождения. Память – потому, что молодой, да и ровесники почти были. Доставили до партизанского соединения, допросили, доложили. Получили указание: беречь, пришлём самолёт! Прислали самолёт – и забрали. Ну, партизаны его сначала-то сразу «переобмундировали»… там, поменяли сапоги на трухлявые ботинки... он думал, что всё: на расстрел. А потом, когда увидел самолёт – уже отошёл.

В землянках там жили. А кругом – такие дебри! Чтобы выйти на сушу, надо было с километр пройти по бревну. Дерево рубили – оно падало – до другого, и так далее. И там два года или три были эти «мостки»: их так подошвами отполировали! Ну, первый год – ничего, а второй – уже раз! – и поскользнулся: мокро же… идёшь – хоп! – и повалился. Потом крепатура у меня была… и наши, кто непривычный – значит, идёт уже в постоянном напряжении. А там оставь немца одного – он один оттуда просто не выйдет! Да эти «тропы» и мало кто знал…

- Встречались ли Вы с еврейскими партизанскими отрядами?

- Еврейский – в Белоруссии был, да. Это в первые годы мне рассказывали. Создали – имени Кагановича. Но он недолго продержался. Потому что они сами себя подорвали. В одну из операций пошли на подрыв железнодорожного пути. Ну, тогда мины были – эти, с ударным механизмом, натяжные. Так они собрали её, двое её несло. А у них был один шнур – и то последний. И они его заранее привязали. По пути один споткнулся, упал, шнур дёрнул – и они... в общем, после этого их расформировали по разным частям. Как раз в той бригаде, где я был один из руководителей отряда. А так – все они обычно были просто среди бойцов…

- Чем Вы занимались дальше, когда соединились с нашими?

- Когда соединились с нашими – у нас было такое негласное правило, что после выхода давали отпуск: пару месяцев. А я от Сталинграда не был в отпуске, а дважды ходил за линию. И вот мне наконец-то дали отдохнуть. Штаб уже перешёл в Пинск. Аркадий мой поехал туда, а я остался. Организовали новую группу, уже комбинированную с поляками. Наших там, по-моему, пять – и пять поляков. Этот Аркадий пошёл с той группой, но остался в живых один он. И то – раненого его где-то какая-то полька там выхаживала...

А мне повезло, что я уехал в отпуск. Когда пришёл – уже начали в Германию тогда входить. И, в общем, я получил назначение судебным секретарём военного трибунала Днепровской флотилии. Это был март. Ну, месяца 3-4 работаю. Потом прихожу к начальнику штаба – такой Балакирев был, Константин… забыл, как его отчество: «Эта работа не по мне, я не могу». И он меня направил; знал, что уже есть семья (ко мне хорошо относились все). Говорит:

- В Киеве – учебный отряд, пойдёте старшим инструктором или преподавателем.

Пришёл – так уже и заканчивал работать в Киеве. Организовывал политучилище: ещё первое было, среднее. Там был начальником строевой части. А потом – так, преподавателем – и до 1948 года.

- А судебным секретарём – что входило в Ваши обязанности?

- Ой, это страшное дело. В обязанности судебного секретаря входило ведение протоколов судебного заседания. Ну, и вся документация. Где она поступала в военный трибунал – я должен был знакомить обвиняемых с обвинительным заключением. Потом – судебное следствие. Протокол судебного заседания. Ну и дальнейшее там. Дела рассматривались самые разные, всякие. И хищение, и изнасилование, мародёрство и всё прочее. Но в чём трагедия – что всё это правосудие – до лампочки. Что, прежде чем дело поступало в трибунал, собиралось так называемое «предварительное совещание». На этом «предварительном совещании» присутствовали председатель трибунала, секретарь, прокурор – представитель прокуратуры, СМЕРШа или кто вёл дело. И уже на этом незаконном «предварительном совещании» они заранее решали, что дать!

- Фактически, выносился приговор?

- Да, фактически. Дело было уже вот там решённое. Но – большую роль имел судебный секретарь. А, поскольку я был дурной, то иногда вёл протокол заседания так, как оно и шло. Ну вот, например, там обвиняли… большое дело было по Мозырю. Шпионское. И вот, к примеру, уже решено, кому «вышку», кому какие срока. Потом уже на суде свидетель говорит, что вон тот-то по обвинению был то-то, где-то у немцев... И вдруг выступает сестра его, говорит:

- Нет, он был в Советской Армии, вот есть письмо его оттуда, он – не предатель!

Судебный секретарь – может промолчать об этом. А может и написать: во время этого такая-то сказала то-то, предъявила то-то. И у меня часто были такие случаи, что то, что в результате по моим записям решали – оно, вот то предварительное – намного смягчалось. Потому что я писал то, что входит в судебное следствие, и правда выявлялась. Это вызывало определённую реакцию в определённых кругах. Потом я увидел, что для меня это может кончиться неприятностями. И – попросил об отставке как бы: пошёл и сказал, что я больше не могу.

- Как Вы считаете, та военная судебная система – была репрессивной, «заточенной» на наказание, а не на правосудие?

- Да. Безусловно. Но была ли она больше «заточена» на вынесение смертных приговоров или на отправление в штрафные части – трудно сказать. Главное, чего много было в начале продвижения на запад – для устрашения мародёрства – применялась смертная казнь не за дело, но в порядке предупреждения, понимаете? В другом случае – не было бы там этого смертного приговора. То есть, это часто использовалось для показательных устрашений.

Был такой случай… ой, неохота говорить всё, что и когда я видел… там ни за что должны были расстрелять матроса. Зная решение «предварительного совещания», знакомясь с делом, заявляю: не за что. И тогда я совершил преступление. Когда его знакомил с обвинительным заключением, говорю:

- Тебя хлопнут.

Хотел подсказать, как себя вести, что говорить. В то время это как-то можно было исправить. Такое движение частей: сюда, туда, на территории Польши его можно было в другую часть перевести, но… он мне в ответ – просто засмеялся. Но смех весь был – ровно до того, пока захлопнулись наручники. И так он перед строем и был расстрелян, и всё. Вот это – не могу… и сейчас не могу… такое отношение.

- В каком звании Вы были в то время?

- Я был мичман или главстаршина, не помню уже.

- За «командировки» за линию фронта – награждали?

- Да. Я получил – «За отвагу», две «Звезды», по-моему… – ну, и в начальство вышел.

Нахождение на оккупированных территориях – тяжело вообще. Идёшь навстречу – и ты не знаешь, кто он! И какие у него мысли. Вот когда освободили Киев, я ходил не во флотской, не в армейской, а – такая… средняя. Гражданская – это была у меня гражданская. Но, когда холодно – то шинель была армейская. И – тоже останавливали. Прямо сами прохожие. Подозрительная какая-то личность ходит: не поймёшь, что он, кто...

А при немцах – в особенности. Во-первых, смотрели волос: есть – или нет. Тогда комиссары носили волосы, а солдаты и матросы были бритые. Ну, не бритые – стриженые. Ага: крест – есть? Крестик. Или нет? Это уже имело значение. Главное, что в каждом человеке ты не видел друга и сам всегда был под напряжением.

- Как проверяли людей?

- Как? Оцепили – и всё, возраста там такого призывного – это всё в машину. В кузов – и повезли. Местное население – в армию сразу мобилизовывали, сейчас правду пишут. Пришли наши части – полевой военкомат – всё население – нА тебе винтовку! Ещё не обмундирован – всё равно лежи. И он лежит, шпарит там, стреляет, не видит куда...

- Я имею в виду – на оккупированной территории. Когда были партизаны.

- Были аусвайсы – пропуска: там всегда указано: кто, куда, для чего, и – время.

- А – кому доверять, а кому нет?

- Обычно – всегда были связи: знаешь, куда идёшь, кто тебя должен встретить. А вот так, среди прохожих... Ну, вообще – люди были озабочены… кстати, примерно так, как и сейчас. Когда мы были в Белоруссии последний раз – наш представитель, который был от комитета ветеранов, Алексей Михайлович, говорит:

- Я впервые увидел, что белорусы, население, идут – и прямо смотрят. Не по сторонам, не вверх, не вниз, не озабоченно. Бросается в глаза, что они довольны. В смысле – потому, что прямо смотрят…

- Спасибо.