Э.К. - Родился в апреле 1924 года, в большой многодетной семье. В семье было восемь своих детей и еще двое приемных, из семьи маминого брата. Отец мой был участником Гражданской войны, настоящим коммунаром, председателем 1-ой опытной еврейской коммуны в Крыму, из которой через три года вырос колхоз «Большевик» в Калининдорфском районе. Отец был строгим человеком, атеистом, воспитывал нас в духе патриотизма. Наш колхоз был большим - 500 семей, кроме евреев здесь жили и работали русские, немецкие и татарские семьи. С девяти лет школьники работали на колхозных полях, познавали крестьянский труд и помогали взрослым. Коммуна была организована на деньги американского «АгроДжойнта», из-за границы присылали различную сельхозтехнику: трактора «Фордзон», машины «Шевролле». В июне 1941 года я окончил среднюю школу, ждал только аттестат и вызов на экзамены в летное училище. Еще весной я написал заявление о желании стать и летчиком и прошел комиссию в нашем военкомате. Но началась война, которая застала многих из нас врасплох. Уже в июле месяце всех бывших десятиклассников забрали на Перекоп, на окопные работы. Мы рыли траншеи, противотанковые рвы, строили ДОТы. В августе начались первые бомбежки, всех наших девчат эвакуировали, а ребят, достигших семнадцатилетнего возраста , прямо на месте мобилизовали в армию. Нас переодели в красноармейскую форму, но оружия так и не дали. Объявили, что мы становимся отдельным саперным батальоном, и продолжаем дальше возводить оборонительные укрепления. И стали мы красноармейцами с лопатами, вместо винтовок. В начале сентября, во время бомбежки меня ранило осколком в левую ногу. Эвакуировали в Керчь, оттуда раненых перебросили через залив, в Темрюк, на Тамани погрузили в санитарный поезд и повезли в глубокий тыл, в госпиталь. Оказался в Алма-Ате, пролежал там месяц в госпитале . Выписали из госпиталя, дали отпуск по ранению на два месяца. А куда мне ехать? В Крыму уже бои, а где мои родные, я не имел никакого понятия. Алма-Ата была забита эвакуированными с запада страны. Пошел на вокзал. А там все стены исписаны именами и адресами беженцев, был в войну такой способ поиска родных. И тут я замечаю, среди других надписей - записку моей мамы!, в которой было написано - «Семья Карп из Крыма уезжает на станцию Сарыозек». Это в сторону современного Байконура. И я отправился на поиски. Нашел маму и трех младших братьев и сестер в совхозе «10 лет Казахской ССР». Встал на учете в военкомат, там мне заявили «остаешься до особого распоряжения, все равно, твой год еще не призываем в армию». Работал в колхозе, но поскольку был патриотом своей страны, то несколько раз приезжал в военкомат в райцентр Кургалы и просился добровольцем. Ответ был один - «Жди. Когда понадобишься - вызовем». Район наш был хлеборобным, кругом ручьи, зелень, поля земляники, у местных - свой скот, и эвакуированные не голодали. В начале сентября 1942 года меня снова мобилизовали, и из военкомата , вместе с командой отобранных призывников, направили в Семипалатинск, где размещалось эвакуированное Тамбовское Военное Пехотное Училище имени Шапошникова.
Г.К. - Насколько серьезной была подготовка в училище?
Э.К. - Училище большое, четыре батальона курсантов. Я попал в пулеметную роту, а там - курсантов гоняли будь здоров. От пулеметного станка первое время на плечах у всех были долго незаживающие раны. Но как бы тяжело не было, в училище я нашел надежных друзей, мы помогали друг другу, а с друзьями сам черт был не страшен. В нашем курсантском взводе был настоящий Интернационал: русский Степа Гуртов и многие другие, украинцы Андрей Забейворота, Миша Пинчук, евреи: Володя Мардер, Яша Казак, Изя Блинчик, были казахи, татары. Пинчук и Казак были со мной из одного колхоза. Они погибли в первом бою, и мне пришлось забирать с них, с убитых, документы, а потом писать письма их матерям, рассказывать, как погибли мои лучшие товарищи и их сыновья. Все держались дружно, не было никаких конфликтов или оскорблений. Курсантским взводом командовал лейтенант Озлобин, сам недавний курсант, оставленный после выпуска в училище, а ротой командовал раненый фронтовик, капитан Шнейдерман, попавший в ТВПУ после госпиталя. За четыре месяца напряженной боевой подготовки мы успели научиться многому. Но в январе 1943 года нам объявили , что занятие в училище прекращаются, а мы направляемся на фронт. Всем присвоили сержантские звания, я получил старшего сержанта. Погрузили в эшелон, две недели везли к Сталинграду. &nbs; Пока добрались, в Сталинграде с немцами уже покончили, и нас всех развернули на Воронежский фронт. Прибыли на передовую . Здесь курсантов распределяли по батальонам. Вместе с друзьями, Пинчуком и Казаком, мы попросились в одну роту. Меня назначили помкомвзвода. В феврале мы приняли боевое крещение.
Г.К.- Как это произошло?
Э.К.- Бой за село Мясоедово Курской области. Очень тяжелый бой. Тогда погибли мои друзья, был убит мой командир взвода лейтенант Довженко, добрый человек и храбрый опытный офицер. Там нас очень сильно потрепали, потери были страшными, передовая линия фактически полностью опустела. Мало кому повезло тогда уцелеть… На пополнение прислали многие сотни зэков, наш полк уже в марте на 80% состоял из неамнистированных заключенных, с которых должны были снять судимости после первого боя или первого ранения.Так им объявили во время отправки на передовую. В мой пулеметный взвод дали семь зеков . Я стал командиром взвода, а бывший заключенный Мамонтов - моим помощником. Большинство из зеков были порядочными людьми, попавшие в лагеря и тюрьмы ни за что, ни про что. Серьезные бои продолжались еще весь месяц март.
Г.К.- Первая награда у Вас за эти бои?
Э.К. - Да. Получил медаль «За боевые заслуги» за подбитый немецкий танк. Танки подошли к нашим окопам и начали давить. Бросил в танк бутылку с горючей смесью, потом противотанковую гранату, и моментально упал на дно окопа. Через какие-то мгновения поднялся, смотрю, а танк уже горит. Экипаж пытался выскочить из танка, но мы их добили из личного оружия. Эту медаль вручили сразу после боя.
Г.К. -Когда Вы попали в 94 -ую гвардейскую стрелковую дивизию?
Э.К. - В начале апреля в каком-то курском селе из остатков двух стрелковых бригад 143-й и 96-ой, и еще каких-то отдельных частей стали формировать эту дивизию. По прибытии нам сразу вручили гвардейские значки. В этот значок мне вскоре попал немецкий осколок и покорежил его , но не пробил. На формировке я попал в 1-й батальон 288-го гвардейского стрелкового полка, командиром пулеметного взвода в сержантском звании. Две бригады, отведенные с передовой на формирование дивизии, когда-то были курсантской и морской, но после Сталинграда от первого состава бригад почти никто кто остался. На пополнение привезли тысячи нацменов и курсантов из Средней Азии, бывших заключенных, и запасников, набранных в освобожденных курских районах. Так что, состав подразделений был весьма неоднородным. Но наша дивизия была очень сплоченной.
Г.К. - В период с апреля до июля 1943 года на Вашем участке были серьезные бои или наблюдалось затишье перед началом Курской битвы?
Э.К.- О чем вы, какое затишье?! Постоянно шли так называемые «бои местного значения», да такие кровавые, что ни один пулеметчик в моем взводе не продержался живым больше двух месяцев. В мае наш полк попал в полное окружение. Сутки мы сидели в болоте, по пояс в воде, а немцы били по нам со всех сторон. К нам пробрался лично командир дивизии Иван Григорьевич Русских, и сам выводил полки из окружения. На одном участке пустил ложную атаку, отвлекающий маневр, а мы пошли на прорыв в другом месте. Сами вышли, и все пулеметы с собой вынесли.
Г.К.- Вы настоящий пехотинец-окопник, без натяжек и оговорок. И судьба Вам отпустила долгую пехотную жизнь - полгода на передовой, максимальный срок для пехотинца в 1943 году. Расскажите о гвардейской пехоте. Я не прошу строго следовать хронологии событий, просто поведайте, что за люди воевали тогда в первой линии траншей и окопов, кто были эти бойцы , сломавшие хребет гитлеровскому зверю. О чем думали, о чем говорили, что ели, как воевали и как погибали. Кто командовал бойцами, что это были за люди?
Э.К. -Полк был гвардейским, и в июне 1943 года был пополнен до полного штата. Только в стрелковой роте, помимо моего пулеметного взвода из 4-х расчетов, было 5 минометов и 7 ружей ПТР. В роте примерно - 120-130 человек, все вооружены автоматами, только единицы из бойцов роты ходили с карабинами или «трехлинейками», но в ходе боев все брали себе автоматы. Потери мы всегда несли очень серьезные . За три дня наступления на Белгород нас в роте осталось 11 человек, а когда пошли на Харьков - осталось в строю всего три солдата, все с моего взвода. Воевали с ощущением, что все мы - смертники, но относились к возможной гибели как фаталисты, будь что будет, лишь бы помереть не даром, а потянуть с собой на тот свет побольше немцев. Состав моего взвода был многонациональным, все боевые, надежные ребята, пулеметчики. Мастер снайперского пулеметного огня Виктор Петров, пулеметчики Витя Андреев, Петя Шульга, Исаак Кацов, Арам Овсян, Илья Лобанов, Винтер, Костиков , Баженов, Исламов. Дольше всех продержался целым первый номер расчета Костиков. Жили дружно, во взводе : русские, два украинца, четыре еврея, два татарина, узбеки, армянин. Никакой национальной вражды, никаких оскорблений по нацпризнаку. И даже , когда нашим узбекам кто-то кричал «чучмеки», это ровным счетом ничего не означало, относились к ним как к равным, как к боевым друзьям. Приведу пример. Когда наш боец, любимец всей роты армянин Арам Овсян заболел куриной слепотой, так все бойцы бегали и искали для него сырую печень, пытаясь как-то помочь другу, делали все ,чтбы облегчить положение нашего товарища. Это было настоящее интернациональное братство , скрепленное кровью и сплоченное общей целью. Евреев было очень много , поскольку в нашем курсантском батальоне были многие десятки бывших одесситов - евреев , 1924 года рождения, которых летом 1941 года вывезли как мобилизационный резерв из Одессы в эвакуацию в Казахстан, и те из них, кто выжил в весенних боях, пришли на формировке в 94-ю гв. СД. Никакого антисемитизма у нас в полку не было. Батальоном командовал капитан Астамов, армянин, прекрасный человек, который перед боем приходил к нам вместе с ротным, мы выпивали с ним по сто грамм, и они пожимали нам руки и желали нам уцелеть в бою и победить. Ротный был татарином по национальности. Командиром полка , был бывший пограничник, еврей, Михаил Павлович Аглицкий, его очень уважали и любили простые солдаты. Он лично здоровался с каждым солдатом, жал руки бойцам, не гнушался простых разговоров с рядовыми. Замполитом в полку был украинец, по фамилии Роздайбеда, а начальником штаба был капитан Илюхин.
Г.К. - Как кормили пехоту?
Э.К.- Весной сорок третьего был настоящий голод. Неделями нам давали по 150-200 грамм хлеба в день, и по 150 грамм дохлой конины. Потом пошли трофеи, иногда попадалась тушенка, мы потихонечку ожили. А когда в гвардию попали - там уже лучше кормили. Мне, как командиру взвода полагался доппаек, но я его делил вместе с бойцами. Трофеи выручали. Я как-то с одним своим отделением атаковал немецкий обоз с продовольствием из 4-хмашин, убили 16 немцев. А в машинах консервы, шоколад. Весь батальон отъедался. Кроме голода мы сильно страдали от вшей, которые нас просто заедали. И несмотря , что нам раз в каждые 7-10 дней организовывали баню, мы не могли избавиться от этой заразы. Как-то побили немецкий обоз, я набрал для себя трофейного белья, которое часто менял - ничего не помогало.
Г.К. - Каким было Ваше отношение к политработникам, к штабным солдатам и офицерам?
Э.К. - Я был искренним патриотом, и в партию вступал в 1943 году перед серьезным боем, в котором сам выжил чудом. Но хочу сказать честно, я политруков в передовой линии - ни разу не видел. Не видел… Они появлялись в батальонном тылу только в затишье , и читали нам сводки и политинформации. Мы, потом, между собой потешались, мол, судя по этим сводкам, мы всех немцев еще в прошлом году перебили, и в Германии мужское население давно закончилось. Доверие к политработникам было окончательно подорвано. Только под Харьковом, к нам пришел новый замполит, Абрам Качтов, и когда от всех рот и батальонов осталась горстка бойцов, и нас, как сброд, свели в одну роту, я видел, как этот Качтов пошел с нами в атаку в первой цепи. А отношение к штабным было нормальным, в штабе батальона было всего человек пять-семь, все боевые ребята, в бой они в случае надобности сами ходили, претензий к ним никто не предъявлял. По «традиции», все материли снабженцев, в дни голода, но это было неизбежно, в восприятии любого «окопника» - тыловик- снабженец - всегда крайний.
Г.К.- Пили на передовой в пехоте много?
Э.К.- Давали положенные «наркомовские», часто давали выпить еще непосредственно перед боем, но я не пил, знал, что выпившие погибают всегда первыми. А кроме этого, «пайкового пойла», выпить у нас не было. Да и где мог пехотинец на передовой раздобыть не пайковую водку? Только трофейный шнапс, или , если старшина роты - человек, а не жлоб, то водка погибших за предыдущие дни делилась между уцелевшими . Дурная смерть по пьянке была почти обыденным делом. Стоим в обороне, вдруг по нашим траншеям идет в полный рост пьяный чужой капитан, из другого батальона , и орет - «Вперед! Мать такую!». На него никто серьезно не реагирует. Он скрылся за поворотом траншеи, а потом мне Володька Винтер кричит-«Капитана снайпер снял! Наповал!»… И стоило так глупо погибнуть?…
Г.К. - Каким было отношение бойцов к пленным немцам?
Э.К.- Злость к ним было огромной. Мы же столько товарищей своих похоронили… Одиночного пленного, мы сначала били, а потом расстреливали. Несколько раз командиры буквально выдирали немцев из солдатских рук, иначе бы их просто растерзали. Но иногда командиры не вмешивались. Мы как-то заняли оборону, вырыли окопы , как всегда подготовили запасные позиции. Под вечер - ювелирно точный немецкий артобстрел. И так продолжалось несколько дней, мы несли большие потери , пока один солдат заметил, что в рядом стоящей деревне, с чердака дома кто-то подает на немецкую сторону сигналы флажками. Побежали туда и поймали корректировщика. Привели к себе , и сам ротный собственноручно его застрелил.
Г.К. - Как брали Белгород?
Э.К.- Этот город был взят штурмом. Наш полк наступал со стороны вокзала. Все происходило стремительно. Один наш стрелковый взвод , которым командовал мой друг, лейтенант Яша Альтгольц, веселый и остроумный парень, первым ворвался на вокзал, когда еще пьяные немцы сидели и выпивали в станционном буфете. Человек тридцать убили прямо в буфете. После взятия Белгорода мы без остановок пошли на Харьков. В роте , после беспрерывного недельного наступления, оставалось в строю всего 10 человек, и это уже после пополнения в ходе боев. Сразу за Белгородом были меловые горы, и отступающие немцы были видны как на ладони, на этом белом фоне. Мы устроили гитлеровцам настоящее побоище. Продвинулись чуть дальше, и тут наше наступление застопоилсь - немцы выставили перед своими траншеями местных жителей, и мы не могли стрелять по своим. Попытались отступить и попытаться обойти, и тут уже немцы устроили нам «кровавую баню». Все поля были завалены трупами красноармейцев, неописуемая вонь разлагающихся мертвых тел. Их не успевали хоронить. Огромное количество убитых, многие из них нацмены. Жара, мертвецы стали разлагаться. Из второго эшелона пригоняли целыми батальонами пожилых солдат из каких-то вспомогательных и тыловых частей, и они , вместе с полковыми похоронными командами , погребали в братских могилах эти многие тысячи тел. Снова получаем приказ на наступление, и вроде уже прорвались, захватили немецкую батарею, и стали разворачивать на врага трофейные орудия, и тут нас всех сразу накрыли точными залпами немецкие артиллеристы. Через несколько дней от взвода осталось три человека, а от всей роты - семь солдат и офицер. Пулеметчик, как я уже сказал, и так не жил на передовой больше двух месяцев, а тут …Слов нет... Еще один бой, и уже со всей роты осталось три человека. Командир взвода Коля Клюев, я и Андрей Агеев. Погиб Альтгольц. Были убиты или ранены все мои пулеметчики. Остатки полка отвели на короткий отдых. Мимо нас проходил фотокорреспондент и сделал снимок, на котором я вместе с Колей. Это единственная моя фронтовая фотография. В следующем бою мы убили с Клюевым семерых немцев, и тут Коля погиб. Воевать у нас уже было некому. Пехоты больше не осталось. Передовую линию держал последний резерв - разведвзвод полка под командованием удачливого разведчика старшего лейтенанта Трофимова. А потом наступила моя очередь погибнуть, да немецкий снайпер, на мое везение, ошибся на несколько сантиметров. Я выглянул на мгновение посмотреть в бинокль на немецкие позиции, снайпер выстрелил на отблеск окуляров и, попал мне разрывной пулей в руку , прикрывавшую сердце, прямо в локоть. Меня оттащили назад, начался артобстрел, и я получил еще несколько осколков по ногам.
Г.К .- Ранение было тяжелым?
Э.К.- Шесть месяцев я скитался по госпиталям. Сначала привезли в госпиталь в Скопин Рязанской области. Рука не действовала, пуля разорвала нервы. Меня привезли в недавно освобожденный Киев, где разместился специализированный госпиталь, в котором проводились операции на нервах. Пытались сшить нервы, но операция была неудачной, начались осложнения и мне вообще решили ампутировать руку. Я сказал - «Руку отрезать не дам!». И эту руку все же врачи спасли. А потом потянулись долгие месяцы унылой жизни на госпитальной койке. В госпитале мне вручили орден Отечественной Войны 1-ой степени за Белгород. Лежали по 8-12- человек в палате. Приехала с концертом к нам Клавдия Шульженко, раненых вытащили в коридоры. Но в это время, под Фастовым, немцы разбомбили эшелон с маршевым пополнением, в госпиталь привезли сотни раненых, и концерт так и не состоялся. Выписали меня из госпиталя в день похорон генерала Ватутина. Направили служить в Военно-полевую почту. На Подоле, в четырехэтажном здании школы разместились эта почта. Отдел военной цензуры занимал целый этаж, и я заметил , что никто не читает каждое письмо с фронта, никто бы не смог справиться с таким потоком писем и прочей корреспонденции . Письма цензура проверяла так - одно из пятидесяти. В этой части я провел короткий период, а потом меня вызвали на медицинскую комиссию. Посмотрели, увидели, что одна рука не действует, и демобилизовали меня из армии как инвалида 2-ой группы. В мае 1944 года я приехал к матери, находившейся уже в Соль-Илецке. Стал работать военруком в школе. Девятого мая сорок пятого года, когда объявили об окончании войны, я еле дошел до своей школы, люди бросались меня обнимать и поздравлять. Я с огромным трудом сдерживал слезы. Вернулись после войны в Симферополь. Я пошел работать. Далее - окончил Одесский техникум метрологических измерений и позже продолжил учебу в Москве, в Московском машиностроительном институте.
Г.К.- Кто-то из Вашего курсантского батальона выжил на войне?
Э.К.- Почти все погибли. Когда учился в Одессе, то встретил случайно нашего курсанта, одессита Изю Блинчика, на костылях, инвалид без ноги. И там же мне довелось увидеть нашего бывшего старшину роты. До фронта это был высокий красавец с курчавой шевелюрой. Но, то что я увидел тогда, меня потрясло. Наш старшина - курсант перенес тяжелую контузию или ранение в голову. Это был несчастный беспомощный человек , потерявший память и здравый ум, полный инвалид. Позже, в шестидесятые годы я пытался найти кого-нибудь из своего батальона, писал по разным адресам и инстанциям. В живых - НИКОГО…
Г.К. - А Ваша семья уцелела в войну?
Э.К. - Старшие братья, Михаил и Самуил, погибли на фронте, а их семьи были расстреляны фашистами на Украине. Брат Михаил,1911 года рождения, был морским офицером, командовал подводной лодкой на Северном флоте. Самуил, был с четырнадцатого года. Он пропал без вести в начале войны. На фронте был и мой младший брат Илья, он ушел добровольцем в армию в 1943 году, в семнадцать лет, летал стрелком-радистом на бомбардировщике, был дважды сбит, но остался в живых. И когда я на фронте убивал гитлеровцев, то всегда мной овладевало чувство радости, я знал, что мщу за своих братьев. И надеюсь, что отмстил врагам сполна.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
