Кастаньян Алексей Аршакович

– Меня зовут Кастаньян Алексей Аршакович. Я родился 29 сентября 1925 года в Краснодаре. Мой отец был армянином, а мать – кубанской казачкой. Папа родился в Турции, в Эрзеруме. Тогда это была армянская земля. Затем там произошла резня, и армяне начали уезжать с тех земель. В 12 лет отца привезли в Армавир. Когда повзрослел, он женился на моей матери. Полное имя моего отца – Аршак Галустович. Моего деда Галуст звали. Он был церковным работником. Про него у меня лишь одно воспоминание, как он четки перебирал. И все. А маму мою звали Соня. В семье нас пятеро детей было: 3 девочки и 2 мальчика. И вот последняя сестра умерла совсем недавно. Скоро ровно год с момента ее смерти будет. Ее звали Сусанна. На 4 года моложе меня была и жила в Ростове. Ее муж был адъютантом генерала Северо-Кавказского военного округа.

До войны отец работал сапожником. Хорошим специалистом был, модные работы делал. А потом, в конце концов, он перешёл на железную дорогу и работал там инспектором охраны, по-моему. Я ещё маленький был. Мать инвалидность имела, поэтому жили мы бедно.

Учился я в школе до 5 класса. А перед экзаменами меня выгнали оттуда. Дело в том, что тогда 1938 год шел, репрессии были. Я не знаю, кто виноват: Сталин, НКВД или кто-то другой. Отца забрали, как и тысячи других людей. Причем не было в его сторону никаких обвинений. Отец у меня способный был, знал русский, турецкий, английский, кормил и поддерживал нашу семью. А среди нас ведь и завистливые есть. Тогда делали несправедливые доносы, и люди исчезали. Тяжело было, ведь мы без отца остались. Больше он не вернулся. Погиб. Но я не держал ни на кого зла.

Когда меня выгнали из школы, я пошел работать. Сначала рассыльным (документы по конторам разносил), потом на лошади извозчиком стал. Мне тогда лет 13-14 было. Грузчиком еще работал, таскал тяжелые мешки.

А потом, когда приехал я на Сахалин после войны, поступил в вечернюю школу. Там закончил шестой, седьмой, восьмой, девятый класс и потом в техникум пошёл. До десятого класса не стал учиться. Получил диплом техника электрооборудования. Электриком стал. Еще шофером был. У меня большой водительский стаж.

Когда началась Отечественная война, я добровольно ушёл на фронт. Мне тогда 17 было.

– Расскажите подробнее, как Вы о начале войны узнали.

– Это июнь был. Стояла хорошая погода. Воскресенье. Все радовались, бегали. По субботам и воскресеньям люди на реку Кубань ездили. Всё спокойно было. Вдруг, понимаете, заговорило радио. Точнее громкоговоритель.

Нам объявили, что началась Великая Отечественная война. 22 июня 1941 года ровно в 4 часа утра бомбили Киев. И, знаете, сразу я почувствовал, что молодость закончилась. Я стал взрослым человеком, ведь один кормилец в семье остался. Брат сразу на фронт ушел. Он старше меня на 5 лет был. Его Андрей Аршакович звали. Погиб на «Голубой линии» и, между прочим, попал в списки. В Книге памяти числится. Он хорошо математику знал, поэтому его назначили командиром артиллерийского расчета под Крымском на железнодорожной станции. Там ему попал снаряд в голову, и ее оторвало ему. Это 1 мая 1943 года произошло. На том месте сейчас Вечный огонь горит. Посмертно брату присвоили звание лейтенанта.

Когда началась война, мне еще 16 лет не было. Я пошёл в военкомат. Мне сказали, что я еще слишком молод и когда наступит время, меня сами вызовут. Я только начал выходить из кабинета, как меня остановили и спросили, не могу ли я помочь разносить повестки. И вот так я стал помогать им.

– И как люди воспринимали эти повестки?

– Многие со слезами на глазах, а многие с желанием. Вы знаете, российский народ такой: когда мирное время, всё как-то недружны, а когда случается беда, в один кулак становятся и начинают биться до победы. Ведь фактически все думали, что немцы выиграют, а, в конце-то концов, победили всё-таки мы. Мы их измором взяли. Под взрывами бомб и снарядов заводы работали, молодёжь и женщины трудились на станках и так далее. И техника, танки, «Катюши» появились, «Т-34». Нам легче стало воевать.

Так вот. Вначале я разносил повестки. Потом, как только немцы ближе стали подходить, они Ростов захватили. Это в 1942 году было. По радио передали, что шли сильные бои в районе станицы Кущевской, на полдороги от Ростова и Краснодара. И вот тогда меня и взяли в армию, чтобы я не оставался. Это 20 июля было, а 25 числа немцы уже подошли к Краснодару. Там такой хилый мостик был, Пашковская переправа, и его уничтожили. Командир сказал, чтобы те, кто умеет плавать, плыли на тот берег. Я и поплыл. А река Кубань глубокая была, а течение сильное. И вот один человек начал тонуть. Мне хоть еще и 17 не было, но я поплыл в его сторону. Он стал бить воду, тонул уже. Я вытянул его, а он здоровый же был… Схватил меня за ногу и потянул. Я еле доплыл до мелкого участка (метров 15) и там уже руками дно достал. Я и говорю мужчине, что здесь мелко уже. А он продолжает держаться за меня, думая, что тонет. Я кричу: «Дно, давай становись! Тут дно!» Он встал. Благодарил меня потом. Это еще до первых боев произошло.

Меня взяли в 383-ю дивизию. Она отступала с Украины, с Донбасса. Мой был 694-ый стрелковый полк, первая рота.

Когда нас взяли (в основном молодежь, но и старики были), мы шли пешком через горы, долины до Туапсе, где граница Абхазии и Краснодарского края. Там большие бараки были. Нас всему обучали в течение месяца: как использовать противогазы, автоматы, винтовку. Военному делу обучали, в том числе и окапываться. Все прошли в течение месяца, дней 20-25. Обучение сильнейшее было, а с кормежкой плохо дело обстояло. Мы ведь, когда отступали, по приказу Сталина сжигали весь урожай, чтобы фашистам не досталось. У нас оставались концентраты только. Но их ведь варить нужно было, а нельзя, потому что чуть дымок – «Мессершмитты» сразу налетают. Выпивать давали нам по 50 грамм каждое утро. Я тоже пил. А мусульмане, которые из Узбекистана были, не пили почему-то. Мы их хлебом кормили, а их часть спирта сами выпивали.

– И даже в Абхазии бомбили?

– Нет, в Абхазии нет.

– А куда Вас направили после обучения?

– Нас отправили до Туапсе, до дивизии, на «пятьсот весёлых». Это такие товарные поезда. А потом мы пешком шли к горам. Там мы немцев остановили, потому что их армия в ходе операции «Эдельвейс» наступала.

Там же и состоялся мой первый бой. Точную дату не помню. Примерно сентябрь 1942 года. Тогда тяжелые бои шли, много наших ребят погибло. А в хуторе Пелико, недалеко от Туапсе, я получил ранение. Мне там казаки даже подарили схему наших и немецких отступлений и наступлений.

После войны, лет 10 назад, я повидался там с профессором Пятигорским, который мне книгу подарил. Он очень рад был встрече со мной. Он уже умер. В этой книге все наши отступления и наступления обозначены, какие дивизии и по каким направлениям двигались. Как я уже говорил, у меня была 383 дивизия, вначале 18-ая, а потом 56-ая армия. Затем еще какая-то, но уже не помню. В общем, несколько армий было.

– А какой из первых боев лучше всего запомнился?

– Мне запомнилось вот что. Где-то в районе хутора Пелико была база с немецкими складами. Мы их захватили. А там немецкое обмундирование и питание было (крабовые консервы, например). Мы напали на них, открывали и делили поровну. А офицеры нам потом это дело запретили.

– В атаку Вы ходили?

– Не то слово. Несколько раз приходилось: то отступать, то в атаку. Кровопролитные там бои были. Страшное дело. Там ведь горы были: Индюк, Два Брата и другие. Высочайшие. Потом я туда с женой уже на машине поехал. Там большой памятник недалеко есть, и маленькие тоже. На одном из них, помню, прочитал: «Гузов Николай Павлович». Это с нашей роты солдат был. Они все остались там. Первоначально нас было человек 100, может 90. Много гибло. Когда оставалось человек 30-40, приходили пополнения.

Командира роты я своего не помню, как и командира взвода. Помню, командир роты на фронте как-то приказал нам взять в плен «языка». А с 6 на 7 ноября 1942 года мы должны были идти в наступление и захватить определенные высоты. Командир пришел и сказал, чтобы трое из нас, включая меня и солдата по фамилии Чайка, отправились за «языком» и привели вместе с ним .

Рано утром мы пошли в разведку. А вокруг леса и горы были. И вот заметили искры в кустах: кто-то курил. А третьим из нас был командир роты. Он сказал, что это всего лишь светлячки. А я ответил, что это точно не они. Я светлячков много раз видел, и они совсем не такие. Тогда командир решил проверить, и мы втроем направились с трех сторон к тому месту, откуда искры виднелись. Помню, что я держал в руках автомат, гранаты тоже с собой были. Мы на полусогнутых ногах близко-близко подошли. Видим, что сидит как раз 7 человек и курят, а оружие от них метрах в 10 лежало. И когда командир крикнул: «Hände hoch!» – они дернулись в сторону оружия, а там уже мы были с автоматами. Они подняли руки, растерялись. Немцы не сопротивлялись, потому что мы их на прицеле держали и в экстренном случае расстреляли бы. Так и повели их в штаб. Это все происходило между немецкой и нашей линией фронта. В середине примерно, если с географической точки зрения рассматривать. Когда пришли, Провалов, командир 383-ей стрелковой дивизии, схватил меня и поцеловал в щеку. Сказал, что мы большие молодцы, так как не одного немца привели, а семерых. Большое дело сделали.

– А Вы награду получили за это?

– Да. Знаете, это самая дорогая для меня награда. «За отвагу» мне и Чайке дали, а командиру – орден Отечественной войны первой или второй степени. А тогда, кстати, никому наград не давали, потому что наши войска отступали. Что дальше стало с тем же Чайкой, не знаю. Я тяжелое ранение получил, а они пошли дальше. Я при смерти был.

– А какие в Вашей пехотной роте, взводе люди были? Откуда, каких национальностей, возраста?

– В основном краснодарские были. Из станиц, деревень. Я даже одного знакомого встретил. У него написано было «Алексей». Он мне когда-то в 13 или в 14 лет наколку сделал. Старший брат отлупил меня, потому что у меня рука опухла. Так вот этот Ванька не в Краснодаре, а в станице жил. А встретились мы на линии фронта. Он был связистом, проводил связь, а потом исчез куда-то, и я больше его не видел.

А так были солдаты самых разных национальностей: узбеки (2-3), азербайджанцы (2 или 3), армяне… Я одного армянина встретил. Ему лет под 40-45 было. Очень воинственный у него вид был, с оружием, гранатами. Настраивал всех против фашистов. Боевой очень. А сам он был, кажется, из какого-то района недалеко от Туапсе. Не помню, как называется. Там одни армяне жили. Он меня всегда поддерживал.

Но азербайджанцы, узбеки во время боев все время головы прятали. Однажды я одного узбека так через свою спину на грунт бросил, говорю: «Какого хрена ты не стреляешь?! Стреляй, давай!» Он хоть и старше меня был, но я на него автомат направил и заставлял стрелять, потому что с немецкой стороны стрельба ужасная стояла, а тут то один, то другой прячутся… А пули шальные летали со всех сторон.

Адыгейцы, черкесы и чеченцы у нас в роте не встречались. Межнациональные отношения между нами были 100% нормальными. Никто никогда не жаловался. Тогда ведь приказ Сталина действовал. Вплоть до расстрела могло дойти в случае неурядиц в роте. Этого тогда все боялись.

– А когда Вы воевали под Туапсе, там, кроме немцев, были ещё итальянцы, румыны?

– Были. Больше всего румын было. А они большие трусы. Немцы их все время подгоняли, потому что те, чуть что, сразу отступали или вообще сдавались. Немцы, по сравнению с ними, сильными вояками были, а румын же по факту Гитлер заставил воевать.

– А как на фронте под Туапсе было с питанием?

– Вначале было туговато. Особенно с хлебом. Нам копченое мясо дельфинов давали, а там сала много, но оно тонкое и очень приторное. Я его наелся, а потом расстройство кишечника было, потому что голодный был. С солью тоже проблемы на фронте были. Стаканчик в тылу стоил 200 рублей на старые деньги. А до войны всего 40. Но с едой потом лучше стало.

Проблемы с едой и до войны, и после войны были, если 1957 год брать. Хорошо, что мы на Сахалин уехали. Здесь, в Краснодаре, курицу можно было только по блату достать. А мы на Сахалине икру ели, рыбу, крабов.

– А как проходила ваша атака в горах? Где шёл командир взвода? Где шёл командир роты?

– Мы выстраивались цепью по всему лесу, на расстоянии 10 метров друг от друга. Приказы передавали друг другу по цепочке. Тут же командиры отделений были, сержанты, младшие сержанты. Отделение состояло из 8-9 человек. Свистком, как немцы, мы не пользовались. Трофейные автоматы и гранаты тоже не брали. Я лично точно нет. У немецких автоматов магазины длинные были, а гранаты деревянные с длинной ручкой, чтобы дальше бросать можно было. А у нас «лимонки» были.

– А Вам под Туапсе приходилось вести ближний бой с немцами, когда Вы видели противника?

– Да. Немцы шли, а мы их с правых и левых флангов обстреливали, чтобы в своих не попасть. Прям близко к ним подбирались. А тогда винтовок на каждого солдата не хватало. Я, когда получил автомат, очень рад был. ППШ с круглым диском моим спасением был. Я за ним очень хорошо ухаживал, чистил его, а он меня никогда не подводил. Еще у меня штук 500 патронов было в вещмешке. Он на спине висел. Почему я спину вспомнил, так потому, что у меня там ранение было. Мы как-то захватили двух немцев. Пошли к реке, а они там скот из сел гнали, коз 30, наверное. Там мы их и убили, а коз к себе погнали. А люди ведь голодные были. Помню, сам сырое мясо ел. Козу порезали, а мне бедро досталось. А в нем же кость толстая. Я положил бедро в котелок и в вещмешок. И когда около меня взорвалась мина, осколок пробил котелок в вещмешке, а кость в позвоночник ударила. Такой удар был, что меня прям перевернуло. После этого у меня сильнейший ушиб позвоночника был. Меня эта кость и спасла тем, что не дала позвоночник осколку мины пробить.

Я пережил это ранение на ногах. Боли были 2-3 дня. Мы, конечно, не постоянно в наступление шли. Были и спокойные дни. Только «Мессершмитты» все время в небе летали и бомбили, а у нас одни учебные «кукурузники» были. Поэтому воздушные бои мы не могли вести, потому что сразу, где появится У-2, «кукурузник» наш, откуда ни возьмись «Мессершмитт» вылетает и сбивает его. Воздушных боёв не было. Потом, когда уже стали поступать наши истребители, немцы вздрогнули. Инициатива уже перешла на нашу сторону, поэтому и стали наступать и постепенно выжимать немцев со своей территории.

– А в атаке у Вас гранаты были? Приходилось применять?

– Гранаты были. Потом диски были, семьдесят один патрон в автомате. И ещё второй диск наготове.

– Как оцениваете: хорошее оружие ППШ?

– Я не знаю. У некоторых туда песок попадал, заедало. А я следил за своим автоматом, и ни разу он меня не подвел. Хороший был автомат, очень хороший.

А гранатами я как-то не пользовался, экономил. А другие бросали. Я хотел, чтобы польза была какая-то, а то некоторые бросали лишь бы взорвать. А я так не делал. Когда меня ранили, так получилось, что гранату бросили... Немцы как раз шли с немецкой стороны. Они что-то писали, какие-то планы набрасывали. К нашей линии фронта подходили. А я вышел к ним и получил ранение. В меня целился немецкий снайпер. И попал чуть ниже виска. В этот момент наши солдаты смогли захватить этих немцев в плен. Это произошло с 6 на 7 ноября 1942 года. Тогда уже наши пошли в наступление: Пелико захватили, к Горячему Ключу подошли. А там еще немцы были. Но, помимо нас, с других фронтов тоже шли наши солдаты туда: 18-ая, 56-ая, 112-ая армии.

– А Вы попадали хоть раз под обстрел немецких пулемётов «MG»? Я читал, что это страшное оружие было. Очень скорострельный немецкий пулемёт.

– Попадали. Вы знаете, один раз в нас такое попало, что земля горела… Мы захватили то место, на котором были немцы, а они сами отступили. И тут пришла наша «Катюша» и как ударила в нашу сторону, думая, что там немцы! Мы сразу ракету со своей стороны пустили, чтобы показать, что здесь свои уже. Они перестали стрелять. Связь у нас плохая была. Не то что сейчас эти телефоны у каждого ребенка… А тогда со связью сложно было. Вот «Катюша» в нас и ударила по ошибке.

– А какое оружие было самым эффективным для боя в горах? Миномёт? Пулемёт? Артиллерия?

– Самое эффективное – это «Катюши». Хорошо били! Немцы аж вздрогнули, когда у нас появилась «Катюша». И наша тактика… Мы ведь все приказы выполняли. Шли вперед и смерти не боялись, холодные и голодные. А немцам нужна была постель, чтобы переночевать, и так далее. Привыкли по-буржуйски жить. Гитлер им все это организовал, поэтому они шли в бой и думали, что выиграют. А оказалось, что проиграли.

– А расскажите детальнее, как Вас ранило?

– Мы должны были взять «языка». Нас трое было: два солдата и я. Это второй раз уже был, как мы в подобную операцию отправились после той, о которой я Вам уже рассказал. Мы спрятались в дупло огромного дерева. Оттуда просматривали сторону, где проходила немецкая линия фронта. И видим, что немцы идут и какие-то координаты набрасывают. Я тогда вышел к ним из этого дерева, держа гранату, но еще кольцо не снял. Думал, что сейчас брошу и сразу за дерево спрячусь, чтобы меня осколками не задело. А тут – бух! В меня снайпер попал. Я не успел гранату бросить. Сразу немного сознание потерял, но быстро пришел в себя. Кровь полилась изо рта. И тут наши ребята выскочили и схватили немцев.

Меня привезли в санбат, а затем в Сочи. Там мне делали перевязки, уколы, чтобы заражения не было. То же самое мне перед Абхазией делали. Потом я уже попал в Тбилиси в госпиталь «2467». Там мне уже назначили полное лечение, потому что до этого меня не лечили нормально, и началось гноение. Я почти умирал. Все гнило. Боли страшные были. Но я их пережил, потому что молодой и здоровый был. Но с тех пор у меня ни одного зуба нет. С 17 лет! И вот в том госпитале мне уже сделали нормальную операцию: вырубали кость. Я живой остался. Мне вчера 89 лет исполнилось.

– А после этого Вы уже не воевали на фронте?

– Нет. Мне дали белый билет. Всего я воевал примерно 8 месяцев. Если не считать, что я до этого помогал повестки разносить.

1941-1942 годы самыми тяжелыми были. У нас были проблемы с техникой, питанием, мы отступали. А в конце 1943 года уже появилась техника, питание лучше стало.

– А чем Вы занимались после ранения?

– Я очень сильно болел. Потом я в автошколу на курсы пошёл. Получил права. Затем начал понемногу работать на полуторке. Грузы возил, например. Это в Краснодаре было. А потом уже собрался и поехал на Сахалин. Там год пробыл, а в 1952 году вернулся назад. Там же очень сильно затопило Курильские острова, потому что где-то там атомную бомбу бросили. Сильная волна острова накрыла. Много людей погибло.

И потом я на Сахалин уже с женой поехал. Вернулись мы оттуда в Краснодар только в 1975 году где-то. 22 года там пробыли. Мать тогда в своей старой квартире жила, и мы с ней поселились. А потом квартиру снесли, и мне дали ту, в которой сейчас живу.

– А дети у Вас есть?

– Сын. Внук был вот в Чечне. Он погиб. А мы два раза ездили в Чечню, гуманитарную помощь возили. Тогда это мой единственный внук был. А сейчас маленький есть. Мой сын на другой женщине женился, потому что та выпивала сильно, и они разошлись. Так вот сын от нынешней жены сейчас во второй класс ходит, в 71-ую школу. Ему 8 лет.

А я сейчас хожу по детским садам, провожу уроки Мужества, рассказываю много о войне.

– Вот Вы попали на фронт почти ребёнком, по нынешним меркам (неполные 17 лет). Как Вы считаете, повлияло ли на Вас участие в войне? Как-то изменился ли характер, привычки?

– Знаете, я понял, что нам надо быть всегда наготове. Их самолеты постоянно по нам бомбили. Без конца. А у нас не вели воздушные бои, ведь не хватало самолётов и прочего. Поэтому я понял, что мы должны всегда быть готовы к войне, чтобы не было повторения 1941 года. Вот что я всегда рассказываю и школьникам, и в детских садах. Мы должны готовиться, должны хорошо учиться, чтобы выйти отличными инженерами, конструкторами. Нужно военную технику готовить. Это я и рассказываю молодежи.

Не думаю, что война психологически на меня повлияла. Я просто понял, что каждый мужчина должен выполнить долг перед лицом своей родины. Даже мой внук перед тем, как в Чечню попасть, хотел откупиться, но я ему сказал: «Володя, я воевал, а не откупался. Отслужи. Потом вернешься и будешь спокойно жить». Я считаю, каждый отслужить должен.

– А было у Вас ощущение правильности выполненного долга?

– Да. Видите, какое сейчас время… В Украине сейчас кто правит? Американские «шестерки». Я не против украинского народа, а против тех, кто пришел там к власти!

– Спасибо Вам за разговор!