Я родился 1 июня 1922 года в городе Юрьевце, Ивановской области. Я, как и многие ребята в то время увлекался спортом и военным делом. К выпуску из школы уже имел значки "Ворошиловский стрелок", "Готов к труду и обороне", "Противо-химическая оборона" и "Санитарная служба". Работал спасателем в ОСВОД ("Общество спасения на водах"). В наших местах Волга достигала километра в ширину, и я переплывал ее туда и обратно. За свои силы не переживал, опасался только проходящих пароходов и плотов. Также неплохо бегал на лыжах.
В армию меня призвали в 1940-м году, после десятого класса, и отправили служить на станцию Завитая (сейчас г. Завитинск Н.Д.), Амурской области в стрелковый полк. Там же дислоцировалась танковая бригада. Наверное, благодаря хорошей физической подготовке, я попал в отдельную стрелковую роту полкового подчинения, готовящую младший командный состав. Воинская специальность у меня была - пулеметчик. Готовили нас серьезно. Занимались тактикой на местности. Изучали стрелковое оружие, пулеметы, Дегтярева и станковый, ПТР, гранаты. Два раза в неделю делали марш-бросок с полной выкладкой до Амура, иногда в вещмешки добавляли кирпичи. Зимой - на лыжах. Летом, в 30 градусную жару, некоторые не выдерживали, падали. Станковые пулеметы везли на повозках, а я свой, ручной ДП-27 - на себе. На берегу Амура было излюбленное место наших командиров, откуда можно было наблюдать, как тренируются на другой стороне японские солдаты. О том, что нужно в любой момент быть готовыми к войне, нам внушали постоянно.
Сержантское звание получить мы не успели. 22 июня, во время обеда нам сообщили о нападении Германии. И уже 24-го, как только танки пришли из учебного похода, мы начали грузиться в эшелоны, Танки поставили на платформы, нас - в теплушки. Товарные вагоны, нары сколочены, на них солома. На следующий день выехали, ехали долго, была остановка в Свердловске, там сходили в баню. В пути население подкармливало, бросали в вагоны папиросы, еду, кто что мог. Приехали в Москву в середине июля, там наш стрелковый полк был придан 148-й танковой бригаде. Две недели мы располагались на Красной Пресне, и видели, как немцы бомбят Москву, в том числе и Пресню. Каждую ночь над городом стоял гул немецких бомбардировщиков. Нашей авиации в воздухе не было. Люди дежурили на крышах, а в небе шарили лучи прожекторов. Наши зенитчики редко, но сбивали немецкие самолеты, это я тоже видел.
26-го июля нашу роту посадили десантом на танки, и мы выехали в направлении Смоленска. По большим дорогам старались не идти, чтобы не попадать под бомбежки. Впереди, напрямик через лес, пробивая просеку, шли тяжелые танки КВ. Идем вперед, а слева, справа, впереди - зарево. Деревни горят. Было неясно, где проходит линия фронта, поэтому, конечно, чувствовали себя неуверенно. Было впечатление, что немцы уже у нас за спиной, а нам еще километров тридцать идти. Я уже потом узнал, что наши там тоже сжигали чего-то, чтобы немцам не досталось, но ощущения были неприятные.
Первый бой наша рота приняла у деревни Крапивино. Танки ушли на какой-то другой участок, а роте была поставлена задача: форсировать небольшую речушку, приток Угры, и выбить немецкое охранение с того берега. После небольшой артподготовки мы пошли в атаку в первом эшелоне. Немцы вели снайперский огонь, и одним из первых погиб наш командир, старший лейтенант Аблетифов, татарин. У офицеров петлицы с ярким кантом, и кубики блестят на солнце, вот их в первую очередь и выбивали. Погиб политрук и многие другие мои товарищи, но реку мы перешли, немцев выбили. Их было около взвода, и ни одного пленного мы не взяли. Так были возбуждены боем и огорчены гибелью товарищей, что перебили всех. Что меня удивило, немцы уютно обустроили свои окопы. Из фанерок сделаны полочки, открытки, фотографии стоят. Война идет, до Москвы всего ничего, а они устроились, как дома. Там взял трофеи: опасную бритву и фотоаппарат "Лейка", потом где-то в госпитале его потерял.
Дальше, за окопами располагалась немецкая батарея. Небольшие пушки, вроде наших сорокапяток. Наши танки откуда-то подошли, и батарею передавили. Я разочаровался в своем пулемете, в бою в него попало немного грязи, и диск стало заедать.
Ельня уже была у немцев, а нас перебрасывали с места на место в районе Дорогобуж, Юхнов, Спас-Деменск. Начальство, наверное, не могло определиться с направлением немецкого удара. Противогазы мы побросали сразу, а многие бросали даже скатки, жара была, чего их таскать.
В то время нас постоянно бомбили, господство немцев в воздухе было полным. Я заметил, что, заходя на первый круг, немцы обычно бомбы не сбрасывают, видимо сначала определяют цели.
В октябре наша часть остановилась в одной деревне. Подошли наши кухни, и встали в полукилометре от окраины. Меня послали туда узнать, когда будет готов обед. Я дошел до края деревни, когда прилетели немецкие самолеты. Метрах в ста от домов были вырыты большие окопы с аппарелями для автомобилей, глубиной больше метра, в один из них я успел спрыгнуть. Немцы начали бомбить, меня здорово тряхнуло, и, провал в памяти. Очнулся я уже в санчасти. Оказывается, одна бомба попала в ближайший дом или баню, и бревна полетели во все стороны, как щепки. Меня засыпало землей и, видимо, крепко ударило бревном. Хорошо, что наши потом пошли из деревни через это место. Увидели меня, заваленного, откопали, передали санитарам. В этой бомбежке погиб замполит полка, я видел нашу радиомашину, лежащую вверх колесами. Многие погибли. Воронки от бомб были размером с большую комнату. Все-таки, наверное, мне повезло. Наша санчасть смогла случайно выйти из окружения. Все дороги немцы пристреляли и постоянно бомбили, а мы двигались лесом и по новым просекам, проложенным нашими танками. Остальные части бригады были, в основном, уничтожены, или попали в плен. Очень немногим удалось пробиться из окружения.
Для меня это время, пожалуй, самое страшное на войне. Неразбериха. Рядом с нами воевали бойцы 219 приписной дивизии. Мы, кадровые части были неплохо вооружены, обучены, а они от станка в бой пошли. Разновозрастные, с трехлинейками, пулеметов мало, кормили их плохо, ну и необученные они были совсем. После войны встречал ветеранов этой части, они рассказали мне о тех боях, я запомнил их стихи, называются "Атака":
Убит замполит и не слышно комбата,
Осталось патронов - по штуке на брата.
Махры - на затяжку, воды - на глоток,
Да сил на бросок, на последний бросок.
Нас мало осталось, нас мало осталось,
И жизни осталось нам - самая малость.
Не год и не месяц, не день и не час,
Минута - и той не осталось у нас.
Вовек не забуду, как было все это,
Как в черную высь полоснула ракета.
Как тело хотело зарыться в пыли,
Как шепот раздался: "Ребята, пошли!"
Как воздух дневной превратился в металл,
Как легкие рвал он, как горло он рвал!
Ура-а-а!
Нас мало осталось, нас мало осталось,
И жизни осталось нам - самая малость.
Но пуще и пуще грохочет вдали
Тот шепот зовущий: "Ребята, пошли!"
 |
Осипов В.С. с отцом в госпитале |
Военные госпиталя спешно создавались, но их не хватало, и меня поместили в гражданскую больницу г. Подольска. Я получил очень сильную контузию, часто терял сознание, плохо говорил, с трудом двигался. Выходила меня женщина-врач, не знаю ее имени, мне потом сказали, что она свою пайку масла мне отдавала, и вообще много внимания мне уделяла. Подольск немцы тоже бомбили. У нас в больнице тряслись кровати. Пролежал я там всю осень и зиму, и только в конце лета попал в запасной полк, а потом и на Юго-Западный фронт в 104-й мотострелковый полк.
В мае 42-го, наш полк поставили в оборону на Украине, у слияния рек Оскол и Северский Донец. Здесь я уже получил звание мл. сержанта и командовал отделением. Позиции были подготовлены. Жили в хороших, крепких землянках. Мы брали воду из реки и немцы брали. Ширина ее в этом месте была около 100 метров. Случалось, видели друг друга, но не стреляли ни мы, ни они. Было какое-то негласное перемирие. И на нашем участке фронта было спокойно. Деревни рядом стояли: Сподивань, Волчий Яр, Коровий Яр и др. Вечером, даже слышно было, как в деревнях бабы песни поют. Украинские песни очень красивые: протяжные, душевные.
Командование нашего полка отправило на тот берег разведгруппу, за языком. А я еще до войны был подготовленным санинструктором, поэтому взяли и меня, на случай оказания первой помощи. На том берегу стояло село Красный Оскол. Переплыли реку на коротнях, такие небольшие местные лодочки, типа катамарана. Человек 5-6 в нее входит. И пошли. В нашей группе было около 7 человек, мне сказали идти последним. Затем старший группы вообще велел подождать на месте, и я сел ждать. Разведчики двинулись вперед, быстро кого-то схватили и приволокли. Вернулись к себе мы без шума и без потерь.
От языка узнали, что против нас, в Красном Осколе стоят румыны. Вроде бы кавдивизия. Были там и поляки, еще какие-то национальные части, и немцы тоже, но, в основном, румыны. Как раз на нашем участке они готовились делать прорыв, форсировать реку. Наверное, поэтому и не шумели, чтобы усыпить нашу бдительность. Когда это узнали, стали усиленно укреплять оборону. После нашего похода за языком тишина закончилась, начались сильные перестрелки. Не знаю, кто первый начал, мы или они. Как-то ночью к нам пришли "Катюши", и по Красному Осколу дали залп. После этого снова стало поспокойнее, но за водой, в открытую, уже не ходили.
Однажды я перебегал из одного окопа в другой, одиночный взрыв, не понял мина или снаряд, и меня опять ранило, в ногу и обе руки. Задело кости.
Потом полк отступал, и санбат тоже. Я попал сначала в Краснодон, потом в Старобельский госпиталь. Весь 43-й год я не воевал. Лежал в госпитале, потом находился в запасном полку, в Туле. Атмосфера в полку была напряженная, нервная. Командиры часто менялись, к солдатам относились грубо. Кормили плохо. С распределением была какая-то неразбериха, долго не знали, куда нас направить. Приходили запросы, а Гудериан был уже в Ясной поляне, это рядом. Вдруг да придется Тулу защищать. Но паники не было.
Я на Волге вырос, в ОСВОДе работал, воду любил, хотелось служить поближе к морю. Когда представился случай, попросился в морскую пехоту. Видимо, просьбу учли и через некоторое время меня отправили на станцию Паша, под Ленинградом, где формировались пополнения для морской пехоты, оттуда я попал в 69-ю бригаду морской пехоты Северного флота.
В сентябре 44-го я оказался на станции Кола, рядом с Мурманском. И там нас уже стали готовить для рейда в тыл противника. Наши бригады 69-я, 70-я, 3-я должны были обойти немецкую оборону Петсамо и Киркенеса с юга. Тогда мы не знали планов командования, но наша бригада, в конце концов, вышла на аэродром около Луостари.
В бригаде было около тысячи человек, в основном флотские, но процентов тридцать было и таких, как я, прибывших с пополнением. Меня назначили во взвод ПТР первым номером расчета. У нас были ружья Дегтярева и Симонова.
Переход длился несколько дней. Шли по тропинкам, через скалы, болота, речушки. Растительность в тех краях небогатая, жидкие заросли, мелкие деревья - тундра. Приходилось форсировать много небольших рек, по болотам пробираться. Кухни наши здорово отстали, местность для них труднопроходимая, поэтому мы шли впроголодь. Ружье 17,5 кг тащили вдвоем, но иногда приходилось и одному. Были вьючные лошади, на них везли боеприпасы, минометы, станковые пулеметы. Артиллерии не было. Октябрь, температура от 0 до 10 градусов. Сильно мерзли, сушились днем у костров, но все равно мокрые постоянно. К концу перехода уже мечтали поскорее встретить немцев, такие обозленные были.
Ночью однажды легли спать, у нас была большая финская палатка, я лег, головой к камню прислонился. Недалеко от нас лошади стояли, и был потушенный костер, но, видимо угли тлели еще. Просыпаюсь от громкого треска, как будто рвут брезент. Оказалось "рама" летела, двухфюзеляжный самолет-разведчик. Сверху немец заметил эти тлеющие угли, или еще что-то, и бросил бомбу. Она взорвалась метрах в тридцати от нас. Палатку сорвало с креплений, потом посмотрели, вся пробита осколками. Я цел остался, а людей многих поранило, начбоя нашего, Шахматова тяжело ранило в ногу. Посекло осколками лошадей.
С командиром нашего взвода, старшим лейтенантом Григорием Александровичем Иноземцевым, мы быстро подружились. Он был из Новосибирска, кадровый офицер, очень доброжелательный. И так, как я был уже солдат опытный, подготовленный, имел санитарные знания, он назначил меня помкомвзвода. Я, сержант к тому времени, выполнял также обязанности старшины. Сам я к спиртному спокойно относился, и носил на поясе две немецкие 900-граммовые фляги со спиртом, папиросы получал, распределял. Иногда расчеты из нашего взвода передавали в другие роты, приходилось все их добро таскать на себе, пока они не вернутся
12 октября мокрые, голодные и злые мы вышли к Луостари и первое, что нам попалось, еще не доходя до аэродрома, немецкие продовольственные склады. Охранников наши сразу сняли, и я со своим взводом ПТРовцев ворвался внутрь. Чего там только не было: шоколад, шнапс, печенье, консервы всякие! Я тогда первый раз в жизни сгущенку попробовал. Что удивительно, американской еды много было. Что мы получали, консервы, что они. Мы тут же у склада расположились, шнапс разлили, сели кушать, голодные же все. Через несколько минут, кто-то из начальства появился, кажется, замполит: "Вы чего тут расселись? Аэродром нужно брать, там немцы!" У склада сразу поставили охрану, за нашей бригадой шла часть, какие-то внутренние войска, по-моему, СМЕРШ, вот они свою охрану поставили. Мы рванули к аэродрому, там уже дрались наши стрелки. Немцев застали врасплох и они не смогли организовать серьезную оборону. Наш взвод тоже пострелял по мотоциклам, машинам. Аэродром захватили довольно легко. Подкреплений у немцев не было, они считали, что находятся в тылу. На поле осталось несколько самолетов, не успевших взлететь, мы их тоже расстреляли.
К 20-му октября наша бригада подошла к Никелю, где понесла первые значительные потери. Никель расположен между горами и большим озером, и мы закрыли его с двух сторон. В лоб противнику с севера шли части 14 армии и 70-я бригада морской пехоты, наших войск там было много. Мы зашли с юга. Взвод ПТР комбриг старался беречь, вдруг танки пойдут, поэтому в атаке мы не участвовали. Били, только если замечали автомашины, мотоциклы, пулеметы. Артиллерии у нас не было, только авиация потом бомбила немцев, а оборона у Никеля немцами была подготовлена серьезная. Минные поля, проволочные заграждения, доты. Но танков не было. Бригада занимала по фронту около 500 метров. 22-го октября наши стрелки атаковали. Немцы хорошо защищались, проводили частые контратаки, пытаясь выйти из окружения. В основном, севернее наших позиций, в сторону дороги. И, через день, когда с севера прорвали оборону и немцы побежали, нашу бригаду направили под Киркенес, оседлать дорогу, по которой гарнизон Киркенеса, теснимый со стороны моря нашими частями, мог отойти вглубь Скандинавского полуострова. По слухам там было шесть - семь батальонов отборных немецких войск, егерей. Бригада выдвинулась, перевалила через Скандинавские горы. Мы вышли километров на тридцать южнее Киркенеса и заняли дорогу. Обойти нас немцы не могли, кругом скалы и болота. Первой на место пришла рота старшего лейтенанта Козлова, они оказались ближе всех к городу и, не успев закрепиться, окопаться, первыми приняли на себя удар. Рота залегла в кюветах. Против нас действительно шли отборные части. Немцы, здоровенные мужики, от метра восьмидесяти и выше ростом, шли в полный рост, пьяные. Дело дошло до рукопашной, и рота Козлова там полегла. Потом, осматривая место боя, мы видели, что многие ребята и командир были изрезаны ножами. Немцы, подавляя численным преимуществом, прорвались. Дальше была уже наша позиция. Нам повезло больше, мы, основные силы значительно поредевшей бригады, успели закрепиться и встретили их плотным огнем. Я стрелял из ППШ. Поразило, что многие немцы были в русских тельняшках. Шли на нас нагло, густой толпой, в открытую. Большая часть - автоматчики. Навалили мы их там много, трупы лежали один на другом, но и у нас были потери, в моем взводе тоже погибли ребята. Бой был жесточайший, но немцев отбили, они откатились назад, и больше по этой дороге не прорывались. После боя насчитали четыреста немецких трупов, но и у нас погибло около ста человек. Собрали своих ребят и похоронили, немцев закапывать не стали.
27-ю годовщину Октябрьской революции встречали 7 ноября 1944 г. недалеко от Киркенеса. Настроение было отличное, считали, что все, войне конец. Норвежцы вначале настороженно нас принимали, а потом видят, что ничего плохого им не делаем, хорошо стали относиться. Чаю предлагали с шоколадом.
Потом пришел приказ возвращаться на станцию Кола. Нас предупредили, чтобы бригада поторопилась, т.к. ожидаются сильные снежные бури с Баренцева моря. Переход был на сто километров, и мы попали в эту бурю. Шли гуськом, иногда впереди идущего за плечо держишь, чтобы не потеряться. Видимость - метр-два. Темень, ураганный ветер, метель. Делали небольшие привалы на час-полтора. Под Киркенесом бригаде выдали полушубки, не знаю всем ли, но в нашем взводе они были у всех. Стелили один полушубок на землю, двое ложились и вторым укрывались. Так отдыхали.
Добрались до Колы, а оттуда, для отдыха и пополнения людьми и техникой нас отправили в Грязовецкий район Вологодской области. Остаток ноября, январь и декабрь 1945-го мы провели там.
Солдаты стали баню ставить, а мы с командиром, Иноземцевым зашли в один из домов. Хозяйка спросила, чего хотим. Мы говорим: "Нам бы помыться". У хозяйки банный день был как раз, она ребятишек мыла в печке. Большая русская печь, она туда соломки постелила, там у нее чугунки с водой, и ребятишек мыла. Иноземцев поменьше меня, он залез и сидел там удобно, по бокам вода - холодная и горячая, веничек, париться можно. Потом я помылся, приходилось немного пригибаться, но печь глубокая, если лечь, ноги только по колени торчат из дверцы. Сядешь, подтянешь ноги и хорошо. Окатываться в сенцы выходили. Ребята остальные тоже, кто договорился, помылись, но, в основном ждали, пока баню поставят. А что там баня, щели тряпьем затыкали, уже зима начиналась, но мы попарились отлично.
Взвод получил новые ружья, Симонова. Пополнились, помню, ребята из Молдавии к нам пришли, с одним из них, Сашей Зааком мы сдружились. Мне командир говорит: "Выбирай самых здоровых, чтобы ПТР могли таскать." Вот, я Сашку стрелять учил. Говорю ему: "Приклад плотней к плечу прижимай", - у ПТР отдача была очень сильная. Шибануло его первый раз здорово. Учили ребят тактике боя, на собственном опыте, полученном в Заполярье. Беседы проводили, оружие изучали.
В феврале погрузились в ж/д вагоны и поехали в западном направлении через Польшу на Дрезден, Польша уже освобожденная была. Не добрались мы до Дрездена, бригаду быстро повернули на юг, на Моравскую Остраву, в Чехословакию.
Погода была отвратительная, конец марта, дожди. Местность болотистая, наши танки и самоходки не смогли пройти, в общем, атаковали, в основном пехотой. В районе Моравской Остравы немцы очень сильно укрепились. Дома с каменными фундаментами, в каждом подвале огневая точка. Артиллерия дом разрушает, а они из подвала все равно по нам бьют. Немцы нас обстреливали днем и ночью из минометов и артиллерии. Иногда только свист слышишь, снаряд рядом проходит.
Саша Заак погиб от пули в первых боях. Я считаю, от недостаточного опыта. Хотя и учили мы молодежь, как правильно перебегать, маскироваться, в горячке первого боя многие все забывали.
Под Остравой же погиб и мой командир, Григорий Иноземцев. Я уже говорил, что к спиртному был равнодушен, потому и запас спирта хранился у меня, а Григорий Александрович выпить любил. Пожалуй, единственный его недостаток. Уж как я его уговаривал, а он: - налей, да налей. В Чехословакии кушать часто приходилось то, что в домах найдем. Это не Россия, где все выжжено. В Польше и Чехословакии немцы все сохранили. В подвалах консервы, сало, живность у жителей была. Достали мы поросенка, сели мясо жарить, подошли еще автоматчики, командир меня уговорил, выпили.
Вдруг идет подполковник Евменов Ефим Георгиевич, наш комбриг. Видит, бой идет, мы сидим, закусываем.
- Иноземцев, - говорит - бери связного, - был у нас один карел связным, - Осипова, пома своего, и давай, принимай командование стрелковой ротой. Доберешься до них, доложи, как и что, и продолжай наступление. Мы вас пулеметами и минометами поддержим.
Эта рота штурмовала высотку, на которой стояли дома, занятые немцами. Командир роты был ранен, стрелки залегли у подножия высоты, и связь с ними пропала. Они и не отступали, и не наступали, видимо немцы их прижали огнем.
Мы дошли до дороги, которая шла параллельно переднему краю, залегли в кювете, до наших около трехсот метров оставалось, но немцы сильно били из минометов. Знаешь, такие маленькие ротные минометы у них были, как и у нас. Через дорогу идти опасно, заметят, день - то ясный стоял, видимость хорошая. Я ему говорю: - давай обойдем где-нибудь сбоку. Он выпивший был: - нет, говорит, - здесь пойдем. И рванул вперед, я за ним, потом связной с катушками и наши морпехи. Немцы заметили, начали по нам стрелять. Наши минометчики тоже по ним активно бьют. Сто метров оставалось до залегшей роты, Иноземцев был справа от меня, метрах в шести, когда его ранило. Я к нему подполз, у него небольшая рана на затылке. Он говорит: "Вовка, перевяжи меня". Индивидуальный пакет у него взял, перевязал. Стрелку говорю: "Тащи его в санчасть", а сам со связным и другими автоматчиками вперед быстрей пополз, чтобы из-под обстрела выйти. Следом за нами еще морпехи пошли, второй эшелон и высотку эту мы быстро заняли. О том, что Григорий Александрович погиб от этого ранения я узнал позже, во Львовском госпитале.
Наступление на Моравску Остраву продолжалось. 23 марта я участвовал в очередной атаке. Услышал, как летит мина, и где-то недалеко за мной - взрыв. Я прибавил ходу, вперед. Вдруг впереди взрыв. Упал на мокрую землю, в грязь, и какое-то время инстинктивно полз вперед. Только потом почувствовал боль в левой кисти и заметил кровь на руке. Перевязал себе руку, и догнал своих ребят, которые закреплялись на новом рубеже. К вечеру перестрелка стихла, пошел в санчасть. Там посмотрели, перебиты кости двух пальцев, фаланги на коже висят, рана вся в грязи, возможно заражение, отправили в санбат. В санбате ампутировали пальцы, обработали рану, и на попутной машине переправили в эвакогоспиталь, во Львов.
Кисть руки сильно опухла и стала сине-фиолетового цвета. Позже узнал, что хотели отрезать ее. Спасибо врачам, спасли мне руку. Несколько дней ставили в нее уколы, и в вены капельницы. Постепенно посинение и опухоль сошли, но рукой я еще долго не мог шевелить.
Во Львове встретил День Победы 9 мая 1945 года, узнал о смерти моего командира Г.А.Иноземцева, о чем написал в Новосибирск, где жила его жена и пятилетний сын Вова. В госпитале же узнал, что те, кто в 40-м году после десятилетки были призваны в Красную армию, могут продолжить учебу. Я тут же, на больничной койке написал заявление в Поволжский лесотехнический институт, и был принят без экзаменов, несмотря на уже начавшийся учебный год. В октябре 1945 года демобилизовался, уже будучи студентом первого курса.
| Интервью и лит.обработка: | Н. Домрачев |
