Пономарев Николай Иванович

Я, Пономарев Николай Иванович, родился в деревне Епишонки Котельнического района Кировской области 3 декабря 1924 года в крестьянской семье. До войны я закончил семилетку и школу ФЗО, получил специальность слесаря, в Котельниче это все было.

А. Б.: Как Вы встретили день начала войны?

Очень хорошо помню. Жили мы в Котельниче в затоне, это судоремонтные мастерские. Весна тогда была половодная, воды было много, и тот участок, что был отведен нашей семье под посадку картошки, был залит водой. Поэтому утром 22 июня мы утром с отцом встали, взяли лопаты и пошли сажать картошку. Ничто не предвещало, работали мы - вскопали, посадили, проборонили, пришли домой, - и мать говорит: «Выступал по радио Молотов, объявил, что началась война». Конечно, все потеряли настроение, переживали как-то что будет. С этого началось. Я бегал с мальчишками, с которыми дружил, в их семьях тоже переживали, но пропаганда в то время была такая, что: «Если враг нападет, если темная сила нагрянет, как один человек весь советский народ за свободную Родину встанет». Поэтому настроение у парней постарше было такое - пойдем воевать, будем защищаться от немцев. Такое впечатление от первых дней. Тогда я учился в школе ФЗО.

С нами проводили беседы, политинформации - женщина была заместителем [директора - А. Б.] по воспитательной работе, я сейчас имени и отчества ее не знаю. Она очень толково нам все объясняла и поддерживала настроение. Настроение было нормальное. А потом бои стали дальше идти, появились эвакуированные из Ленинграда. Ленинградцев привезли в Кировскую область очень много, в том числе и к нам в Котельнический затон. Кроме того, вечером мы бегали слушать репродукторы, которые раньше висели на столбах. Бегали слушать сводки, как-то по-своему анализировали, друг другу передавали. Общались. И общались с эвакуированными ленинградцами - им нужно было дать жилье у нас в затоне. Как-то люди теснились, помещали их в какие-то помещения, надо было их кормить и все остальное. Но на первых порах тяжесть войны не очень чувствовалась, и в училище нас кормили отлично, а где-то к концу стало чувствоваться ограничение и в питании. Когда появилась карточная система, я уже переживал, что наша семья полуголодная.

Отец работал в кузнечной мастерской затона. Мать постоянной работы не имела - нас четверо было ребятишек, - нужно было всех накормить ипрочее, пятое-десятое. Но на временных работах она чего-то работала. Но среди моих сверстников, нашей семьи паники не было, вот я честно говорю. Все восприняли как должное, что наша армия сильная, крепкая и о какой-то длительной войне даже мысли не возникало. Это уж потом все прошло.

А. Б.: А к декабрю 41, когда немцы подошли к Москве, какие мысли возникали?

Вы знаете, тогда это мы не очень переживали. Я понимаю, что к середине октября сложилась тяжелая картина: стали поступать раненые. Но я еще раз повторяю, что и в Котельниче и в Кирове, где я был, никакой паники не было.

А. Б.: У отца бронь была?

Отец был с 1905 года. Я не знаю, была ли у него бронь, но его в начале 42 года взяли в армию. Он воевал, прошел всю войну, пришел домой живым, правда, имел очень сильную контузию. Его мучили тяжелые головные боли. Пришел на старое место и тут же в судоремонтных мастерских работал до своей смерти. Братьев старше меня в нашей семье не было, а у отца брат был Григорий. Он жил в Ленинграде, с самых первых дней участвовал в боях и в начале войны был убит. Второй брат отца Семен тоже был взят в армию, но он был не очень крепкого склада, служил в г. Котельниче на охране железнодорожного моста через Вятку. Всю войну тут сидел, караулил мост. Они были в военной форме, когда свободное время было, то он приходил к родителям в затон - я-то уже в Кирове жил, - рассказывал, как служба идет. Я не помню, чтобы были какие-то происшествия. Нас ведь не бомбили, такого не было в Кировской области. Единственное, что напоминало войну - светомаскировка, за это спрашивали здорово.

А. Б.: Когда Вы попали на завод в Киров, кем работали?

В моей биографии написано так. После окончания школы встал вопрос, что делать дальше. Мне хотелось учиться, но жилось трудно, надо было зарабатывать на хлеб. Я поступил учиться в школу фабрично-заводского обучения № 18 г. Котельнича. Это был 41 год, началась Великая Отечественная война. Ни о какой учебе в школе или техникуме речи уже быть не могло. Итак, я ученик, будущий слесарь, был обмундирован в форму ученика школы ФЗО, по тем временам это была хорошая форма, нарядная и теплая. Кормили нас, прямо скажем, хорошо. Если занятия были в вечернюю смену, то нас подкармливали бутербродами с сыром и маслом. Учился старательно, пилил напильником, занимался шабровкой, пайкой металла, любил работать в кузнице, когда мастера отковывали заготовку для дальнейшей ручной обработки. Однако в кузнице я простудился, заболел воспалением легких, попал в больницу, но быстро поправился и продолжал учебу в ФЗО. Это заболевание не прошло даром, потом легочные заболевания всю жизнь меня мучили.

Шла война с немцами, уже была введена карточная система, Нам выдали дипломы слесаря с присвоением производственного разряда. Я получил 5 разряд и направление на работу в Киров, на завод 324 Наркомата боеприпасов [ныне завод «Сельмаш» - А. Б.]. Завода в полном смысле не было, он строился усиленными темпами. Теперь я рабочий, мне 17 лет, началась самостоятельная жизнь. Сам себя корми, одевай, помогай семье. В Киров нас было направлено около 20 человек, точно не помню. Размещены были в комнате Красного уголка размером не более 20 м2. Тут предстояло жить и ходить на работу на завод, до которого было расстояние не менее 3 километров.

В Киров я приехал со своим другом Геной Половниковым, тоже слесарем. Ночевали мы в Красном уголке две ночи, измучились от бессонницы, шума, гама, страшной тесноты, ведь на человека не приходилось и 1 м2 площади, а на улице мороз, зима. Пошли мы с ним к моей тетке Таисье Андреевне, сестре матери, проситься жить. Нас пустили жить, определили спать на полатях. Хлебных карточек нам еще не дали, у Гены был мешочек с сухарями - этими сухарями мы питались. Сухари съели, нам дали карточки. Обедом нас кормили на заводе в столовой, где от карточки отрезали талончик на крупу, давали жиденький супчик. А на второе давали кашу-повалиху из ржаной муки. Гена такое питание не выдержал и с завода сбежал.

Я работал на заводе на всяких немудрых слесарных работах, помогал экскаваторщику копать землю, следил за работой бетономешалок, получал какую-то зарплату, - словом рабочий, труженик. Жил на квартире у тетки по адресу ул. Осипенко, д. 14, сейчас этого дома нет там, все снесено. 10 августа 1942 года я пришел на работу, мастер велел мне немедленно идти в контору. Я пришел и получил приказ: 11 августа получить зарплату, с завода уволиться и явиться в Молотовский военкомат, теперь Первомайский, на военную службу. Что я и сделал. Выкупил по карточке хлеб и колбасу, еще кое-что, и пошел в военкомат.

Пришел, прошел комиссию и получил приказ в парикмахерской постричь волосы и снова явиться в военкомат. Мешочек с продуктами оставил в военкомате, а пока ходил в парикмахерскую, его у меня украли. Есть нечего. К вечеру нас построили, повели на Киров 2-ой, в пехотное училище. Переночевал я с другими ребятами в какомто поещении на голом матрасе. Утром завтрак, собеседование у какого-то командира, зачисление на военную службу. Теперь я курсант Львовского военного пехотного училища, дислоцированного в Кирове, на военной службе. Произошло это 12 августа 1942 года, мне 17,5 лет, я еще несовершеннолетний гражданин. День 12 августа ушел на собеседование, укомплектование, какие-то разъяснения, обед и ужин. Спать определили на голых нарах двухъярусных.

Я лег спать на нижний ярус, курсант который спал на верхнем этаже кровати, обмочил меня мочой. Потом выяснилось, что у него энурез. А другой с кровати рядом облил мою рубашку и лицо чернилами; придумал писать письмо домой ночью и чернила пролил. На следующий день после завтрака нас повели строем на реку Вятку вытаскивать из реки бревна. Долго работали, устали, я пытался отмыть с лица и рубашки чернила, но без мыла не получилось. Ребята надо мной смеются - от меня крашенного чернилами, еще и мочой пахнет. К вечеру отработали, пришли в казарму. Нас накормили, проверили по спискам, и я пошел в самовольную отлучку к тетке на ул. Осипенко. Снял одежду, пахнущую мочой, надел комбинезон, сбегал очень быстро, и все обошлось благополучно. 13 августа 1942 года нас вымыли в бане в вагонах, стоявших в железнодорожном тупике на станции Киров - 2, выдали белье, гимнастерки, брюки, сапоги. Гимнастерка мне досталась очень большого размера, с широким воротом. Я, как умел, ворот сделал поуже, подпоясался, оделся, - чем не курсант.

Попал я в 9 стрелковую роту, командир роты лейтенант Борис Рыбальченко, 4 стрелковый взвод, командир взвода лейтенант Пресняков Николай Иванович. Командир взвода был очень порядочный человек, мы, курсанты, его любили и уважали. Ростом я был маловат, тощеват, в строю ходил в последнем ряду взвода, носил ручной пулемет.

Рота располагалась на 4 этаже в здании современного Вятского Государственного Университета на Театральной площади, рядом с областным театром. Началась военная служба, учеба военному делу.

А. Б.: Вас готовили на командира стрелкового взвода? Не было специализации на минометчиков и пулеметчиков?

Это был 3 батальон: была стрелковая, пулеметная и минометная рота. Раньше там была партийная школа. На Театральной площади тогда здания Политеха [1 учебный корпус ВятГУ - А. Б.], Дома Советов [Обладминистрации - А. Б.] не было, были маленькие деревяшки. Площадь была вымощена булыжником, никакого асфальта не было. И где-то на площади стоял большой серый дом, его быстро снесли, до войны, говорят, там была биржа труда.

А. Б.: Говорят, что училище было огорожено забором с КПП?

Конечно. Квартал: улицы Московская, К. Либкнехта, Энгельса, К. Маркса занимало училище. С Энгельса были ворота, стояло КПП. Здесь стояли туалеты, а здесь было приспособление, где окуривали, была химподготовка. Надевали противогазы и ходили туда.

Схема расположения корпуса Львовского военного пехотного училища на Театральной площади г. Кирова. Цифрами обозначены: 1 - здание бывшей партшколы, где в 1942 году располагался 3 курсантский батальон ЛВПУ; 2 - землянка для проведения занятий по химподготовке; 3 - туалеты; 4 - ворота училища с КПП; 5 - Областной Драмтеатр

Учебный процесс шел своим чередом. Утром дневальный по роте кричит: «Подъем! Выходи строиться на зарядку»! Зарядка проводилась каждый день в 6 утра. Курсанты без рубах, в любую погоду, бегали до самых заморозков по ул. Энгельса от Театра до стадиона «Динамо» и обратно. Только бег, никаких гимнастических упражнений - в нас воспитывали выносливость для всего организма: сердце, ноги, легкие. Старшина роты Фоменко гонял нас настоятельно, быстрый бег и только бег, непременное его требование. Он нам говорил: «Я из вас гражданскую мертвечину выбью». Понятное дело, старательно выбивал. После зарядки, заправки коек, - построение, проверка на вшивость и завтрак. На вшивость проверяли каждый день, потому что война, такое дело. Тогда и на поезд никуда не сядешь без этого - все были вошебойки.

Кормили нас первое время очень хорошо, но все время хотелось есть. Еле-еле дождешься обеда или ужина. Через месяц учебы мы приняли присягу, а некоторое время спустя нам, стоявшим по стойке смирно, зачитали приказ № 227 Верховного Главнокомандующего Сталина «Ни шагу назад»! Приказ был грозным, нужным для страны и армии.

Занятия, кроме политподготовки, проходили на улице в постоянном движении с большой физической нагрузкой. Одно занятие сменялось другим: строевая, огневая подготовка, тактика с наступлением на мнимого противника, окапывание саперной лопаткой, перебежки, ползание по-пластунски. Занятия по строевой подготовке и рукопашному бою проходили на Театральной площади. Занятия по огневой подготовке проводили на территории современной областной больницы, тогда там было недействующее кладбище. Мы проходили курс обучения военному делу за одиночного бойца, командира отделения, взвода. Скажу честно - офицером быть мне очень хотелось. Курс обучения был ускоренным, война, нужны офицерские кадры. Нередко неожиданно проводились тревоги для воспитания готовности к действиям в любой момент.

Однажды, когда мы только пришли с полевых занятий, обедали и вдруг зычный голос дежурного: «Тревога»! Надо было скоропалительно бежать в оружейную комнату, взять винтовку, лопатку, подсумок, противогаз, построиться. А есть-то хочется. Суп я уже съел, а каша и компот еще не тронуты. Что делать? Я схватил положенную мне порцию каши и горстями сунул в карман. Тревога продолжалась долго, командир отвел нас в положенное место отрабатывать некоторые приемы и, улучив момент, я кашу из кармана постепенно съел. Ребята надо мной смеялись, но похвалили за находчивость. Чтобы мне не попало, я по возвращении в казарму карман старательно вычистил.

Кроме занятий курсанты ходили в наряд, стояли на посту, охраняли объекты, дежурили по роте, мыли полы, выполняли разные работы на кухне. В сентябре нам выдали шинели; были они то ли польские, то ли мадьярские, бурого цвета, не нашего покроя. Ноябрьские дни 42 года тревожные - устоит Сталинград или не устоит. Переживала страна, переживали мы, переживали кировчане. В выходные дни мы хорошим строем, с оркестром, с песнями «Вставай, страна огромная, всем училищем маршировали по улицам города: по К. Маркса, Красноармейской, потом по Ленина, Коммуны. На улицах полно народу, женщины плачут, кланяются, приветствуют нас. Эти маршировки проводились с целью поднять настроение жителей города, - у Красной Армии есть еще сила.

Ходили мы на облавы Центрального рынка, сада Степана Халтурина - оцепим и никого не выпускаем. Ходили с винтовками, но патронов не было, стрелять было нечем, не полагалось. Милиция проверяла документы, спекулянтов и подозрительных задержанных отводили в отделение, мы их только конвоировали. Проводились наступательные учения, многодневные занятия, приближенные к боевой обстановке: окапывание, устройство ходов сообщения, учения по форсированию водных преград, стрельбы боевыми патронами из винтовок, автоматов и пулеметов.

И вот обучение военному делу закончено. Приказом МВО от 28.02.43 нам присвоили воинское звание младший лейтенант, выдана хорошая офицерская форма уже с погонами. Погоны в Красной Армии только что ввели, и это было как-то необычно. Курсантами мы погоны не носили. Нам устроили прощальо посещение театра с речами и приветствиями. Я стою на сцене в почетном карауле позади президиума; со знаменем, торжественно и очень волнительно.

И вот, кировский вокзал, товарный поезд, в вагонах печи-буржуйки - месяц март как никак, у нас в это время холодно, - мы едем на фронт. В Львовском военном пехотном училище я проучился 7 месяцев. Учебу там я вспоминаю с большим уважением к офицерам, которые меня учили; я стал ответственнее, крепче физически, добросовестнее, стал мужчиной.

А. Б.: Николай Иванович, получается, что ни миномет, ни сорокапятки вы не изучали в училище?

Мы стрелковая рота, поэтому мы занимались винтовкой, автоматом, пулеметом ручным. Нам показывали, и мы стреляли из станкового, но в деталях им не занимались. Что касается пушек: были занятия, на которых показывали сорокапятку, маленькая такая пушечка. Потом ее сняли с вооружения; показывали, как ее зарядить, но из них мы уже не стреляли. Показывали нам 76-мм. гаубицу, но практически с ней мы не работали. Противотанкового ружья не было, не показывали, с ним у меня знакомство произошло на фронте. Мы одно время занимались подвозом боеприпасов, и нашли брошенное противотанковое ружье с патронами и блиндаж. Видимо, было брошено нашими частями при отступлении. Я ни разу не стрелял из ПТР, у меня возникло желание выстрелить из него. Я все настроил, сделал выстрел - меня, конечно, очень здорово назад посунуло и по щеке сильно стукнуло. Потому что опыта не было, и плохо прижал его к плечу.

Гранаты боевые никакие мы в училище не бросали. Были рельсы с ходившей по ним вагонеткой. Мы сидели в окопе, вагонетка изображала танк - болванкой-гранатой нужно было попасть в эту вагонетку. На фронте до участия в боевых действиях выдалась возможность - оружия можно было много найти. Я подобрал гранату Ф1 с запалом, - это было на высоком берегу речки. Я с высокого берега, выдернув чеку, бросил гранату в воду, а сам упал. А потом в боях это уже само собой.

А. Б.: В чем заключалось приближение к боевым условиям на учениях в училище?

Нас подняли по тревоге, накормили и пошли по маршруту - по Московскому тракту далеко к Красногорью. Я не знаю, сколько километров мы шли, было задание сблизиться с условным противником. Нам было приказано занять определенную местность, отрыли ячейки, больших окопов не было. Потом появился противник, это были какие-то статисты, просто они наблюдали за нами, как мы будем действовать. Нам была дана команда вступить с противником в бой, а после уклониться, стрелять-то по своим было нельзя. Как-то мы их обошли, вышли в тыл и дальше прошли, по-моему, была это деревня Пахомье. В деревне нас разместили по избам на ночь, не на голой же земле спать. Утром мы вышли, нужно было занять оборону - мы стали копать траншеи. Сколько мы копали, нас проверяли, а после обеда наши несколько рот построили и по грязной дороге вышли в какую-то местность. Подходя ближе к нынешней птицефабрике, нас встретил оркестр, это был ноябрь месяц. С оркестром мы шли по Карла Маркса к себе в училище.

А. Б.: Как вы считаете, в училище вас хорошо научили стрелять из стрелкового оружия?

Из винтовок, ручных пулеметов уверенно стреляли, мы этим занимались. Я только сейчас вспоминаю, что из автоматов мы почему-то мало стреляли. Я на фронт пришел - из всех видов оружия стрелял.

А. Б.: Если в целом учебу оценивать, Вас как командира хорошо подготовили?

В довоенное время офицеров готовили 2 года, нас готовили 6 месяцев. Что ж вы хотите? Все делалось с большим напряжением: надо дать занятия по организации связи, ориентированию на местности, работа с картой, тактика - наступление, оборона, - велик объем всего. Конечно, все давалось нормально, но не было закрепления, времени-то не было. Кроме того, мы еще и в наряд ходили, на облавы, работы выполняли. Я считаю, что поставлено было хорошо.

У нас великолепный был командир роты Борис Рыбальченко, командир моего взвода Пресняков просто был большой молодец. Это был опытный командир, прошел финскую войну, имел ранение в ногу. Все, что мне дали в училище, это мне вот пригодилось [показывает поднятый кверху большой палец руки - А. Б.].

А. Б.: Когда и куда Вы попали после училища?

На вокзале посадили в поезд, поехавший по Северной дороге в направлении Москвы. Когда мы приехали на станцию Буй, нам стало понятно, куда нас везут, в Москву мы не заезжали. Мы оказались на станции Сухиничи Калужской области. Всех тут выгрузили, станции не было, все управление размещалось в подвале. Испытали первую бомбардировку, но как-то обошлось - прилетели, сбросили на вагоны, что-то взорвалось, но нас это не задело. Нас разделили, кого не знаю куда; я попал в часть, идущую в направлении станция Апреле(о)вка. В конце концов, я попал в 95 полк 31 гвардейской стрелковой дивизии вместе с моим однокурсником Патрушевым. Ночевали где-то в землянке день-два, а потом в один из дней к нам подошел офицер, спрашивает:

- Ты Пономарев?

- Я Пономарев.

- Вот тебе полтора десятка солдат. С ними отнесешь на заградполосу ежи, рогатки, колючую проволоку, - а у меня еще никакой должности нет.

Я солдат собрал, а они были мужики бородатые - сборная команда из пришедших после госпиталей. Мне дали направление движения и солдата, знавшего дорогу. Мы пошли, все поставили, разместили, сделали как надо. Естественно, это было в темное время суток. Пока мы все сделали, пошли обратно, нас или заметили по шуму или я не знаю, что это было, но по нам начали стрелять из минометов. Мины падают вперед и вбок, дорогу обратно я хорошо запомнил. Я солдатам дал команду: «Вперед, бегом марш»! Нужно было высотку перебежать, спуститься в лощину и тогда нас уже не будет видно. Побежали, смотрю - у меня бегут кто куда, вразброд. Бегут в нужном направлении, а несколько неправильно. Я еле-еле их собрал. На наше счастье обстрел быстро прекратился, в лощину спустились, я всех в кучу собрал.

Стал разбираться, в чем дело. А март месяц, весна, недостаток витаминов - куриная слепота, солдаты не видят куда бегут. Я перетрусил, мое первое боевое крещение, а если бы я всех не привел, мне бы было черт те что. Я всех привел, отчитался, что сделал. Но я это пережил, и это отложилось у меня на всю жизнь.

Я сколько-то времени тут еще был, а оптом из землянки штабной вышел, звания не помню, какой-то высоких званий офицер. Мы, младшие лейтенанты, необстрелянные еще, боялись большого начальства, не то что боялись, стеснялись. Поглядел на нас: «Ты Патрушев? Ты Пономарев»? Какие-то вопросы задавал, я уже сейчас не помню. Говорит, что Патрушев пойдет командиром взвода в такой-то батальон, называет командира. А мне дает записку, говорит: «Пойдешь в тыл, 3 км., в деревню Широковка с этой запиской. Я и пошел туда на должность командира взвода в учебный батальон. Пришел, доложился командиру батальона капитану Синаеву, осетину. Великолепный человек, мудрец, умнейший мужчина. Он сказал: «Ладно, будем служить. Иди к командиру роты». Я пошел к командиру роты старшему лейтенанту Юрию Онусайтису. Я не знаю, кто он по национальности, эстонец, карел. Мое впечатление о нем было как об образованном человеке; или он институт не закончил или что такое, я не знаю. Впечатление от него отличное, мы с ним хорошо служили.

Я первый день ничего не длл, а потом появились солдаты. Батальон был учебный - надо за 3 недели подготовить младших командиров со званием младший сержант. Дивизия в марте вышла из боев растрепанная, кадров не было, а старшее начальство соображало, что надо комплектоваться. Во время передышки отбирали солдат. Взвод я не собирал, мне их готовых дали. Солдаты эти побывали в бою, имели ранения, опыт. Наград у них немного было, по-моему, у двоих медали «За боевые заслуги». Эти люди были старше меня в 2 раза, мне-то 18, 5 лет, а они пятидесятилетние. Но мы с ними подружились очень хорошо, причем были люди очень разные: туркмен, татарин, украинцы, русские, белорус, может казах. Это были очень хорошие, дружные люди.

Я их готовил вести наступательные действия не как солдат, делающий отдельные перебежки, а как командиров отделения. Мы же в училище это проходили. Огневой подготовкой занимались: как расположить огневую точку, как стрелять; были строевая, уставы. Но больше мы упирали на действия командира отделения в огневой подготовке, окапывание, перебежки, руководство солдатами в наступлении. Меня, видимо, и послали из-за того, что я только из училища, все помню. А тогда еще в 42 году был принят новый устав пехоты БУП-42. Раньше было как: командир находится в идущем боевом порядке, а если надо увлечь, то командир должен выйти вперед. Нам было сказано - командир [должен быть - А. Б.] сзади, видеть своих солдат, руководить боем. Вот что было сделано самое главное. Потому что потери командного состава были неимоверные, особенно когда они были непосредственно в боевом порядке. А управлять-то надо? Их готовили к этому.

Когда заканчивался трехнедельный срок, то весь батальон: стрелки, пулеметчики, минометчики, - приезжал, по-моему, генерал, - устраивался большой переход километров на 10 - 15. И с перехода сразу в бой, отрабатывали наступательные действия. Когда бой заканчивался, то устраивали разбор - кто как действовал. К концу срока мы с командиром роты решали, кому какое звание присвоить младший сержант или сержант. Старшин, по-моему, у нас никто не получил, один получил старшего сержанта.

Выпуск после трех недель мы сделали, я с начальником штаба батальона капитаном Аренштейном пошли или 95 или в 97 полк отобрать солдат для второго захода. Мы ушли и пока это дело сделали, немцы задурели, начался обстрел. Ночь мы провели в окопах, больше чем на 1,5 суток остались голодными - кутерьма была, не до этого. А мы пошли из батальона - никакой еды не брали. Отобрали группу солдат, привели, и снова был у нас второй набор. Я говорю о своей роте стрелков, а как действовали пулеметчики и минометчики, я не знаю. Второй выпуск сделали, звание присвоили и отправили. По окончании всего, где-то за месяц до Курской битвы, наша дивизия из Западного фронта переведена в Брянский фронт, мне тогда в июне присвоили звание лейтенанта.

Я на первых порах занимался подвозкой боеприпасов, меня определили в АртДОП [артиллерийский дивизионный обменный пункт - А. Б.], короче склад боеприпасов. Мне нужно было организовать охрану его, - это было в лесу, - кроме того, я несколько раз ездил на какую-то железнодорожную станцию на 2 - 3 машинах за боеприпасами.

А. Б.: Вы были командиром взвода охраны?

У меня никакой должности не было, я был на побегушках. Когда наш батальон расформировали, то все пошли по частям. Мой командир роты пошел командиром батальона в 99 полк, командир учебного батальона после присвоения звания майора пошел замкомполка в 99. Потом пригласили меня в штаб полка и сказали: «Пойдешь командиром стрелковой роты». Это был конец июня месяца. Мне дали роту, в которой было человек 15. Была дана команда обеспечить личный состав противогазами - боялись, что немцы применят. Я сейчас никого не помню, даже фамилию старшины. Как-то все это было очень спешно, но командир батальона мне был знаком и замкомполка, Онусайтис и Синаев. Видимо, по их протекции и попал. Мне 18, 5 лет, я лейтенант, дали стрелковую роту.

В ДОПе я был очень недолго, но пережил такую вещь. Какая-то небольшая речка была, может Жиздра, через нее мостик, а потом был наш большой лесной массив. В лесу был склад: штабели ящиков с патронами, снарядами, минами. Немцы бомбили здорово и предполагали, что где-то тут находится наш склад. Лес был метрах в 800 от речки с мостом, его уничтожили, но к нам не попало. Сильная бомбежка была ночью, у меня был сержант и, вроде, два солдата. Если бы во время бомбежки попало в наш блиндаж, то нам был бы капут. Блиндаж был шутяшный, мы с сержантом отсидели в нем. Солдаты стояли на посту, но где они оказались во время бомбежки, мы не знали. С сержантом обошли все кругом - один есть, а другого нет. Еще раз обошли все везде, солдата нет. Я заволновался - человека нет. Потом мы разглядели разрушенный штабель, подошли, шинель торчит, - вытащили его. Он какой-то ненормальный, мы спрашиваем:

- Ты слышал, как немцы бомбили?

- Нет.

- Как же ты не слышал? Как же ты туда залез? От тебя бы ничего не осталось. - Он что-то плохо соображает. Видимо, от страха у него в голове какое-то замыкание произошло. Мы его до утра продержали, все равно, он какой-то ненормальный, отправили в медсанбат.

А. Б.: К Вам в роту пришло пополнение?

Пришли ко мне солдаты; было в роте 2 взвода, 2 офицера. Я сейчас не помню фамилий этих парней. Один-то молодой был, а второй, не помню. Был умный хороший старшина. Брянский фронт пошел в наступление 12 июля, а где- то дня за 2 - 4 мы получили больше десятка молодых парней, не нюхавших пороха солдат. Это были курсанты какого-то пехотного училища, восемнадцати-семнадцатилетние, прошли в училище курс одиночного бойца за 1,5 месяца, приняли военную присягу, и попали на фронт. С этими ребятами мне пришлось идти воевать. Это была рота 99 гвардейского стрелкового полка, замкомандира полка был майор Синаев.

А. Б.: Как можете описать свои первые бои, начиная с 12 июля?

С 5 по 12 число немцы потеснили нас с позиций километров на 5 - 7, а потом в течение 5 дней были восстановлены утраченные позиции и продвинулись вперед на 70 километров. Было нормально, я ничего такого не испытал. Были танки, действовала хорошо авиация. Единственное, что в памяти очень здорово отложилось, - все везде было заминировано, - основные дороги, объездные, мосточки. На минах подрывались, а так что? Стрельба, все везде горело. Немец все сжигал, деревни, рожь поспевшая выгорела.

За месяц боев ничего яркого не отложилось. Мы шли на Карачев, его взяли 15-го, Брянск 18-го, а я 13 августа получил ранение. Запомнилась сильная бомбежка, пересекали мы железную дорогу Карачев - Брянск. Тут были бои, потерь было много, и, партизаны, видимо, поработали, - взорваны, отброшены с насыпи рельсы целыми звеньями.

А. Б.: Чем тогда весь месяц боев занимались?

Воевали - бегали с ружьем, стреляли по немцам. В атаку мы ни разу не ходили, я со своей ротой не ходил ни разу. Задание: вот деревушка, нужно обойти ее таким лесом, до определенного места дойти, остановиться, сделать прикрытие и все. На мою долю не выпало какого-то очень упорного сопротивления. Еще: подойти к деревне, взять ее, немцы из деревни убежали. Дома сгорели, один-два трупа висят, остановиться, закрепиться. Цель пехоты - закрепить территорию.

А. Б.: От какого оружия, снаряжения в походе старались избавиться? Противогаз?

Как выбросить? Когда начались бои, то все боялись, что немец применит газы. Никто противогазы не бросал. Естественно, если человека ранило, то с ним не потащишь раненого, в таких случаях бросали. Я сам ходил с противогазом.

А. Б.: Каска?

Не было у меня каски. У солдат очень мало. В первый раз разорвалась мина, попала в пенек. Он раскололся, мне от него прилетела щепка, ударила по голове, на ней была пилотка. Всплыло, немножко поболело, но ничего страшного не произошло. трой раз пуля пробила коробку моего противогаза, меня не задело. Третий раз ночью, я был в шинели, у нее пробило полу. И четвертый раз меня причастило: спали в болоте на кочках, очень рано часа в четыре нас покормили, но светло вовсю. Мы рассредоточились, была дана полоса и направление движения. По телефонной связи поступило сообщение, что после авиационного удара пойдут танки; как только танки пройдут подниматься в наступление. Авиация отработала, а танков не было. Приказ наступать был, а солдаты были необстрелянные.

Немцы открыли страшеннейший пулеметный и минометный огонь, мы лежали в ячейках, готовились идти в наступление. Я увидел, что у 2 - 5 солдат не очень ладно, заорал благим матом, чтобы навести порядок. Я встал и почему-то повернулся к немцам спиной. И мне сзади через ягодицу в пах прострелили пулей. Я упал, пошла кровь, но без чувств был очень недолго. Через связного вызвал командира взвода, отдал ему карту командира роты, где было указано куда идти. Отдал ему пистолет, сказал, что берешь на себя командование. Была договоренность со старшиной, что к этому времени он привезет патроны. Патронов было мало, он привез их. Патроны быстро отдали, и два солдата кол срубили, на него плащ-палатку привязали, на плечо закинули вместе со мной.

Палата эвакогоспиталя № 423 в г. Челябинск. Второй слева за столом - Пономарев Н. И.

Меня солдаты несли через болото, а там старшина положил на ротную повозку и отправил в медсанбат. Солдаты вернулись обратно.

А. Б.: За что Вас наградили орденом Красной Звезды?

Не знаю, в указе написано: за выполнение заданий командования в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками на фронте. Я не знал, когда меня наградили. Когда меня везли на лошади в медсанбат, огромнейшие штабеля бревен стояли, видимо, немцы приготовили наворованное для отправки в Германию. У штабелей ко мне подошел Синаев - он на бревнах брился, еще мыло не смыл. Понапутствовал, чтобы поддержать и сказал, что я представлен к награждению орденом Красной Звезды. Я больше ничего не знаю.

А. Б.: Получается, что за месяц боев вы ни разу сплошную траншею в своей роте не копали?

Окапывались, конечно, делали глубокие ячейки. Это понятно, мы же наступали, захватывали немецкие траншеи, их использовали. Немцы - аккуратные люди, у нас похуже было. Они готовились здорово, я не знаю, какая оборона была у нас. Траншей несколько, через определенное расстояние они чередовались. В немецких блиндажах удивило - довольно большие, стенки обделаны тонкими жердочками, чтобы земля не осыпалась. Или из деревни утащат дверные полотна, что-то такое.

Размер их больше наших блиндажей. Мы спали на том, что найдем: сено, солома, ветки. А у них нет - из жердочек опять сделано вроде кровати, к стенке приделано. А уже на это сено или палатка постелена. У них в блиндаже можно было найти газетные вырезки, журналы с девками голыми, бритвенные принадлежности, одеколон. У нас, конечно, ничего такого не было. Я был лейтенант, командир роты, у меня часов не было.

А. Б.: А как Вы время узнавали?

Не знаю.

А. Б.: Использовали Вы какое-то немецкое оружие?

У них был пулемет МГ-34, у нас в роте их не было, пожалуй. Автоматы их со складными прикладами, если патроны были, использовали.

А. Б.: Как Вы считаете, МГ немецкий был лучше или хуже Дегтярева пехотного?

Мое личное впечатление, что немецкий лучше был. Он компактный, у нас сошками, нужно диск присобачить, а там проще все было. Но у нас не было их. Я уж потом стал их видать, а так я их не знал.

А. Б.: Как Вы считаете, какие гранаты были лучше, немецкие или советские?

Я буду хвалить свое отечественное, я не буду хвалить немецкое. Немецкая только отличалась тем, что с палкой. Ее, может, удобнее бросать, но я выступаю за «лимонки», она удобная Ф-1. РГД, у нее надо было дергать ручку, я не знаю. А «лимонки» наши были хороши.

А. Б.: Что бы Вы сейчас предпочли, винтовку Мосина или автомат?

Автомат, потому что как нажал, так тр-р-р, целая куча вылетела сразу. Вы думаете, что на фронте прицельный огонь ведешь? Прицельный снайпер ведет, когда цель выслеживает - конечно, тут винтовка нужна. Когда идешь в наступление, передернул, выстрелил, снова передернул, выстрелил - автомат удобнее, какой разговор может быть.

А. Б.: Не смотря на то, что из него прицельно можно было только на 200 метров стрелять? Этого было достаточно?

Это ведь какая обстановка. Если противник близко, а если далеко … Не знаю, не берусь об этом судить. Я за автомат, автоматы наши были хорошие.

А. Б.: Как организовывалось передвижение на марше?

В армии существовал общий порядок, действовать по уставу, если обстоятельства позволяли. Впереди идет разведка, сбоку идет боковое охранение, сигналы. А бывало что … Нет, я не знаю, для чего Вы это спрашиваете.

А. Б.: Как организовывалось питание?

На фронте нет никогда нормального питания и нет никогда нормального сна, нормального отдыха. Это и дураку понятно. Все невзгоды - снег, дождь, слякоть, - ложись в воду, это неотъемлемое дело. Я хулить ничего не буду. Что касается питания. Если позволяли обстоятельства подвоз, то питались мы нормально. Суп носили в термосах или густую кашу во время Курской битвы. Я запомнил, нам давали появившуюся тушенку, сало Лярд, в кашу клали. Если позволяла обстановка, то питание было нормальное. Я не помню ни одного дня, чтобы мы были голодные. До Курской битвы в конце марта - начале апреля, когда самая страшная распутица, подвоза нет, бывали дни, что сидели на одних ржаных сухарях. Чтобы как-то размочить, то в батальоне делали так. Посылают солдат собирать щавель, порубят его, сварят, добавят размоченных сухарей, растительного масла. Такое дело было. А так никакого голода у нас не было.

А. Б.: Как пополнялся боекомплект?

Меня это не волновало, старшина привозил.

А. Б.: Какие чувства Вы испытывали в боевой обстановке?

Если найдется человек и скажет, что я на фронте не боялся, это вранье. Нет таких людей, которые не боятся смерти. Чувство самоохранения - оно всегда было, но паники я никогда в жизни не испытывал. Я не могу привести подобных примеров и из того, что видел у солдат. Пошли в наступление, немцев гоним, у нас же душа пела. После первых пяти дней наступления, они же драпали. Настроение было хорошее.

А. Б.: Что Вам запомнилось из жизни в госпиталях?

Пуля прошла через ягодицу, вышла в левый пах, разорвала мошонку, перебила уретру, и вылетело левое яйцо.

13 же мне сделали операцию ночью, утром очнулся, из живота торчит резиновая трубка, рвет чем-то желтым. До вечера продержали, повезли в другой госпиталь. Был сарай, в котором сделаны нары с соломой, куда меня положили. Пролежал там сутки или двое, меня опять на носилках повезли на поляну. Там стоял самолет, двухместный кукурузник, меня в него погрузили. Боли были ужасные, но я был в сознании, себя контролировал. Летели, падали в воздушные ямы. Сели на площадку, наверное, в Калужской области у железной дороги где-то в поле, стоят вагоны.

Из самолета меня перенесли в санитарный вагон, повезли. Там питание, лекарства, уход, не на голой земле или соломе лежишь. У меня через трубку выходит моча, в области раны моча выходит, там ползают черви. Август жаркий месяц был. Довезли до Мурома, с поед сняли, я начал отдавать концы. В Муроме привезли в какую-то школу, в палате лежит 6 человек. Там таблетки давали, кровь переливали, уколы делали, я подкрепился. Дней через десять опять на поезд и привезли через всю страну в Челябинск, эвакогоспиталь 423. Туда был эвакуирован состав 1 Киевского медицинского института, попал я в хорошую офицерскую палату, в школе. Завотделением, он же хирург, профессор Мариан Григорьевич Купершляк, отличный врач, уролог.

Меня почистили, поддержали, перевязки каждый день, тыры-мыры, все, что медицинского надо, и 25 сентября сделали вторую операцию через 1,5 месяца. Перед операцией мне сделали укол в позвоночник, отнялись ноги. Мне говорят пошевелить ими, они не шевелятся. Дают маску-наркоз, я провалился и больше ничего не знаю.

Проснулся, я лежу на койке в своей палате - возле меня постоянно нянька, - а в палате лежало человек семь. Отличные кровати, белье, портрет Сталина, цветы, занавески, радио. Все великолепно, честно, душу веселит. Приходил больной, рассказывал, что делается на фронтах, приносил газеты, журналы. В палате были ходячие, друг другу взаимопомощь была. Когда стало полегче, были концерты на первом этаже. Сами медицинские работники артистами были, молодежь приходила. Скучать нам не давали. Был спортивный зал, кто мог, туда ходили, но мне это было запрещено. Сначала у меня был дренаж, потом сделали катетер, из катетера трубка в бутылку. Я с привязанной бутылкой так и ходил. Сидеть не мог, из ягодицы много вырвало. Так помаленечку стал на концерты ходить. Воспоминания об отношении, уходу в госпитале - великолепные. Мариан молодец, порядок был.

Зимой, может, кто и ходил еще куда-то, там ведь еще были кроме урологического отделения. И женщины-военнослужащие лежали с урологическими заболеваниями. Бомба не разбирает, к кому летит.

А. Б.: Женщины были на фронте? Что может вспомнить об отношении к ним?

В батальоне была одна медсестра Фаина, к ней уважительное отношение. У нас был хороший батальон, хорошая дисциплина. Повара были солдаты, у нас были котелки. Я сам редко ходил на кухню, у меня котелка не было, солдат что принесет, то и ел. Питание в госпитале с 43 до 44, было просто здорово, очень вкусно, а потом стало похуже. Но я был офицером, мне платили зарплату. Что можно было на рынке купить? Нянечку просили купить лук, чеснок, это нам рекомендовали есть. Съестное купить чего, тоже заказывали. Пьянства у нас не было, у нас же все лежали с животами, кишками, мочевыми пузырями.

Перед выпиской пригласили шефы с завода на праздник. На столе по военным временам было нормально, водки было много. Мы хоть и ходили в гости, но не пили. И вообще, что касается выпивки, первый раз в жизни я выпил три стопки вина в учебном батальоне в мае 43 года. Дело было так. Приезжала в дивизию делегация, кто-то с ними переписывался, надо было принять их в нашем батальоне. В их честь был устроен прием. Там была русская водка, селедка, котлеты, солдаты-повара сделали, рыба хорошая, жареная.

Все офицеры были приглашены, я, младший лейтенант, сидел со старшим офицером из дивизии. Когда уже стали веселиться, петь песни, он мне говорит: «Младший лейтенант, ты чужим голосом поешь, пьянеешь. Я советую тебе уйти». Я сказал: «Слушаюсь»! Тут же встал и ушел.

А. Б.: В боях как роль спиртного можете оценить?

В самый разгар боев, жаркие месяцы, ничего нам не давали. Перед самой Курской битвой, когда не было тяжелых боев, давали 100 грамм на день, но не всегда. Если есть подвоз, давали, если нет, то не давали. Я большей частью водку отдавал своим офицерам. Что касается пьяниц, то был у нас один в учебном батальоне любитель выпить. Но пьянствовать было нечем, у нас в роте ничего не было. Когда в наступлении кто-то находил у немцев в блиндаже, но на оккупированной территории только в деревнях самогон мог быть, его могли найти, это я допускаю. Кто говорит, что мы благодаря пьянке выиграли войну, тому надо ответить - это вранье.

А. Б.: Что можете вспомнить из встреч с русскими людьми на Брянщине?

Люди попрятались в болотах, лесах. На мою долю такой участок попался, не было больших трактовых дорог, все проселочные, мимо деревень. Люди выходили из леса, землянок, устраивались в немецких блиндажах, но чтобы на целую деревню найти? Я читал, что были нетронутые деревни, но на моем пути такой деревни не было. Попадались женщины, больше старухи, подростки. Радовались, что пришли, спрашивали, не вернутся ли немцы. Мы определенно отвечали, что никакого возвращения не будет. Они были полуголодные, плохо одеты, если было что, то давали им из сухого пайка сахара, лишних сухарей.

А. Б.: Какова главная трудность боев в лесу и болоте?

Жаркое лето, хочется пить - пили болотную воду. Как спаслись, не было кишечных заболеваний, ненормальное питание. Если не было возможности сразу забрать раненых, их собирали на сухом месте, чтобы старшина мог забрать. А так обычно - грязь, слякоть, жара. Очень хорошо действовала наша артиллерия, артиллерийская разведка, она все уничтожала. Бывало, что кроме колючей проволоки, немцы ставили МЗП, малозаметные препятствия из проволоки. Его в траве не видно. Бежишь, запнулся, упал. Подстрелили, так подстрелили. Запомнились мины.

А. Б.: Вы их обезвреживали или ждали саперов?

Мы их не обезвреживали, этого не умели делать. Если прошел, не взорвался, значит хорошо. Солдаты молодые только пришли, да я сам никакого отношения к минам не имел. Помню, вышли к маленькой торной дорожке и мины. Я сначала не понял, а потом вижу бугорки, бугорки. Что это такое? Потом разглядел, что это мины, а я тут рядом ступал. Но мины стояли противотанковые.

А. Б.: После лечения в госпитале Вас признали ограниченно годным, и Вы работали военруком в школе. Второй раз на фронт Вы добровольно пошли или по призыву?

У меня было ограничение 2 группы, меня в военкомат пригласили пройти медицинскую комиссию в здание на Коммуны [ул. Московская - А. Б.], где сейчас юридическая академия. Там был госпиталь, комиссия. Я ходил бушировался все время, ставили буш, чтобы мочеточник растягивался. На комиссии объяснил, что без буширования я не могу, но мне все равно дали 3 группу. Я ушел, через некоторое время пригласили в военкомат и сказали, что есть такое желание призвать меня в армию. Я ответил, что с моей стороны возражений нет. Пришел к директору Цветковой, доложил, она ни в какую не согласилась, побежала с военкомом спорить. Раз я дал согласие, значит, дал согласие. Призвали! С моей стороны возражений не было.

А. Б.: С какими чувствами Вы второй раз ехали на фронт?

С чувствами, что немцев доколотить, с какими чувствами?! Если бы трусость какая была, но ничего не было. Я уже пороху понюхал, все понимал, представлял дело. Я неженатый, холостой, меня ничего не держит. Все ребята воюют, а я что, хуже что ли?

А. Б.: Что Вы можете вспомнить о службе в советской военной комендатуре в Германии?

Я попал второй раз на фронт в марте 45, на 1 Украинский фронт в запасный полк резерва. Готовились к решительному наступлению, которое началось 16 апреля. Я буду говорить о том, как готовились к действиям после захвата немецкой территории. Здесь была дальновидная политика: все офицеры в полку были с ограничениями 2 и 3 степени, инвалиды, прошедшие войну и фронт. Мы были призваны заранее по продуманному плану.

Я попал в комендатуру г. Мускау на реке Нейсе, часть территории отошла к Польше, остальное к Германии. Была сформирована комендатура: комендант, заместитель по политчасти, я в спецчасти, пищеблок, офицеры-опреативники и взвод охраны из 2 отделений. Был приказ - мы идем в захваченный город вслед за войсками. 16 числа форсировали есе, город взят, 17 утром мы в Мускау, где проходила большая линия обороны. Что в городе?

Населения нет, оно убежало, в первые недели мы вообще ни одного немца не видели. Электричества, воды нет, канализация не работает, все коммуникации разрушены, пожары. Что нам надо сделать? Мы понимаем, что появится население, не знаю, откуда они навыползали. С помощью немецкого населения надо дать возможность людям жить. Власти местной никакой нет. Были, во-первых, напечатаны приказы, развешивали их ходили, где только можно по всему городу: просили население возвращаться, объявляли, что не надо нас бояться, никаких преследований не будет, мы вступаем с вами в нормальные житейские отношения. Эти приказы очень помогли.

Потом надо было создать какую-то власть; через местных узнавали, кто был прежде бургомистром, кто чего, все эти члены НСДАП. Подобрали вроде человека на пост бургомистра, пригласили поговорить в комендатуре, дали первое задание, согласился, и ушел с концом. Так было несколько случаев, пока нашли человека, согласившегося возглавить местную власть. Ему было дано задание подготовить какой-то аппарат. Самое первое, что начали делать - налаживать водопровод и электроснабжение. Бургомистру давали задание подбирать людей для этого. Людей подобрали, туда к ним нашего солдата для охраны, чтобы этих людей никто не пообидел. Работали день и ночь, чтобы восстановить электроэнергию. Электроснабжение восстановили - появилась вода, начала работать канализация.

Теперь, какие-то припасы у населения были припрятаны, но основная масса убежала, ничего нет. Надо было принимать какие-то меры, подкармливать маленько население. Был один участок перед рекой, весь заминирован, а он необходим был для сообщения. Тот брошенный скот солдаты собрали, прогнали по этим минам, скот взорвался, мясо раздали с помощью бургомистра немцам.

Вторая большая работа - начались пожары. Кто поджигал? Это конфликты были между самими немцами. Стоял огромнейший замок графа Арнима в 300 комнат. Войска прошли, в нем выбиты стекла, двери, еще что-то и вдруг замок загорелся. Наших воинских частей уже не было, все прошли. Значит, сами немцы мстили этому графу. Для тушения такого пожара мы собирали технику, и при помощи наших солдат, самих немцев его тушили. Еще был такой же пожар - тушили стекольный завод, тоже кто-то поджег. Несколько таких пожаров было. Эта борьба с пожарами объединяла нас с немцами, и какое-то доверие у немцев к нам появлялось.

Третья большая работа - взять все, что нужно в качестве трофеев. У нас был специальный отдел, занимавшийся этим во главе с дядей Васей Шеломенцевым. Его так и звали дядя Вася, он очень старый был лейтенант, ему лет 55 было, не меньше. Собирали для отправки в Союз все, что можно. Помню, нашли в бане склад прекраснейших кресел, можно было целый кинотеатр оборудовать этими креслами. На стекольном заводе огромные запасы стекла - у нас же страна голодная, все это надо было собирать. У нас был склад, куда мы свозили, стояла наша охрана.

Четвертое - надо было оживить жизнь в городе, заставить немцев начать работать. Работать пекарням, парикмахерским, заводу по производству растительного масла из рапса. Электричество есть, надо было заставить работать мельницу, мука нужна. Имевшиеся запасы ржи, ячменя мы, конечно, взяли под свою охрану. Нам и самим это надо было, потому что на первых порах никакого у нас снабжения не было, и какую-то долю немцам дать.

Следующее направление было - шел конгломерат народов. Итальянцы под флагами идут в Италию, чехи идут к себе в Чехословакию. Поляки к себе в Польшу, наши русские женщины и девки идут к себе. Поляков, французов, немцев, итальянцев мы пропускали, а наших женщин и девушек мы группировали.

А. Б.: Был фильтрационный лагерь?

Никакого лагеря не было. Занимали помещение, собирали немецкое брошенное белье, матрасы, чтобы они могли по-человечески спать. Скот брошенный группировали, эти девушки скот обслуживали, нас молоком поили. Когда большие группы формировались, то их отправляли на сборные пункты. Я не знаю, где эти пункты были и что там, но они скот гнали, а потом возвращались домой. Мы непосредственно окончательной отправкой не занимались.

Еще чем занимались при помощи немцев и магистрата. Была команда провести регистрацию всех мужчин, какие есть в городе. Бывало, назначались дни, развешивали приказы, эти мужики должны прийти и зарегистрироваться у нас. Мы их регистрировали: фамилия, имя, отчество. Потом работала контрразведка «Смерш», выявляли членов НСДАП, фашистов. Наша задача была: тех, кто определены как вредные люди, опасные - конвоировать. У меня был солдат Петелин, конвоировавший таких немцев на сборные пункты в Бауцен, Дрезден. А что уж там с ними происходило, не наше дело. Это делалось для того, чтобы и в городе был порядок, и нам было безопасно. Подробностей я вам не расскажу, как они выявлялись, наше дело собрать этих людей и отправить. Я думаю, что они выявлялись и с помощью немцев тоже.

Большая работа прошла, началась следующая, все мы были поставлены на ноги. Город и окрестности надо было проверить до всех закоулочков, лесочков - какие были наши захоронения и были ли непохороненые. Все трупы собирали, везли, организовали центральное кладбище в Мускау.

Дом в г. Мускау, где жил Пономарев Н. И.

Мы определяли наших военнослужащих по сапогам, пилотке, погону, одежде. Гражданского трудно определить. Бывало, найдешь такое захоронение, оно только чуть-чуть присыпано, торчит нога. Пошевыряли, а там 6 человек лежит наших. Очень большую работу мы провели - отдали честь нашим солдатам.

Поддерживали дисциплину в городе, хотя воинских частей в городе не было. У нас была гостиница - несколько коек стояло - нашим офицерам или солдатам проезжающим, какая-то команда пришла, переночевать надо. Солдат при этой гостинице был, командовал ими - переночуют, накормят, уйдут. Такой работой мы занимались в первые месяцы, 45 - начало 46 года, а дальше началась серьезная работа.

Надо было поднимать промышленность и сельское хозяйство; в комендатуре появились офицеры, которые этим занимались. Путевого самоуправления не было, можно расплодить любую эпидемию. Я знаю, что в Берлине, Дрездене, Лейпциге подкармливали за счет фондов Красной Армии. Мы же таких фондов не имели, надо, чтобы торговля возникла. И появился ликеро-водочный завод фрау Шаде, завод безалкогольного пива, из соломы пиво делали.

А. Б.: Вам оно нравилось?

Пили мы, брали целыми ящиками. Придешь к фрау Шаде: «Нам надо пива. Денег нет». Она говорит: «Хорошо, вот вам пару ящиков». «Деньги будут тогда-то», - получаем получку, едем, расплачиваемся. Мародерства не было. На первых порах у нас немецких денег не было, у кого-то были рубли, но немного. Потом появились оккупационные деньги, мы ими расплачивались, немцы их брали. У них ходили и гитлеровские деньги, и наши оккупационные. Все на них покупали. Очень помогали возрождению промышленности.

Запомнилось появление массы офицеров, в погонах капитанов, майоров, полковников, но они рядовые советские инженеры. В счет репарационныхпставок начался демонтаж оборудования. У нас эти офицеры демонтировали бумажную фабрику, табачную. Табачная фабрика была шикарная, снабжала не табачную промышленность, а делала особую бумагу, мелко нарезанную, пропитанную никотином. Этим куревом торговали.

Последнее: отношение немцев к нам. Я должен сказать, что исключительно недоверчивого, враждебного отношения немцев к нам не было. Я это ответственно заявляю. Когда организовывались танцы, мы солдатам разрешали, они ходили, с немками танцевали. Целовались - я не знаю, но, наверное, были и такие случаи. ЧП были.

А. Б.: Драки?

Автомобиль майора Корниенко И. М. после аварии

Нет, не драки. Мой начальник капитан Корниенко Илья Николаевич ездил на трофейной немецкой машине, которую мы нашли. Он ездил на ней, наводил порядок, распоряжался, в один из дней немец при возвращении из района его протаранил, мстил. Шофер Вася Воробьев с ним погиб и другие люди. Такие факты бывали, немного. На похороны приезжало большое начальство, все было на высшем уровне. Он был комендантом города.

А. Б.: Много подобных случаев было?

Не могу сказать, у нас вот такое. И наши иваны тоже были безалаберные, всякие люди были. Пили и шнапс, и пиво, и петралон, какой-то бензин очищенный, но это немассовое явление. Бывало, облавы делали, так как была разрешена работа фолксхаусов и гастхаусов. По-нашему это клубы или Дворец культуры - небольшие заведения, кабинки, там и пиво, там и проститутки, и девушки, торговля. Как-то одно время было несколько случаев - парни молодые, шишка стоит, попалось несколько человек. Этих проституток с помощью немецкого магистрата собирали, отправляли в Дрезден, где был специальный госпиталь, но никого не наказывали. Я не могу рассказать о больших городах, я был в маленьких городках Мускау и Вайсвассере, куда меня потом перевели.

Похороны майора Корниенко И. М.

В Лейпциг меня посылали в 47 году на международную ярмарку просто патрулировать по городу. У немцев продукты были лимитированы, а для советских офицеров были немецкие магазины, куда только наших пускали. Можно было купить поесть, еще чего-то. Мы ходили по городу, работали кинотеатры, выставки, нам вдвоем с одним офицером надо было дежурить неделю, но никаких эксцессов за это время не было.

Вайсвассер был больше, его можно сравнить с Котельничем, Орловым, такими городами, там была комендатура 2 разряда. А в Мускау 3-го. В Мускау комендатуру ликвидировали, в Вайсвассере я первое время тоже работал в секретной части, а потом я был командиром роты. В секретной части я занимался делопроизводством - приказы по личному составу, несению службы, учет, присвоение званий, награждения - все шло через нас.

А. Б.: Раз Вы такую должность занимали, то можете сказать, что было воровство со стороны старших начальников?

Нечего у нас воровать было. Я не могу сказать этого, нечего было везти.

А. Б.: Каковы Ваши впечатления от заграницы в целом?

Она была более культурная, по-моему, более ухоженная. Если у него участок или скверик, то все прибрано, если у дома что, то все огорожено. Еще как-то опрятнее были одеты немецкие женщины по сравнению с нашими бабами. Наша платок повязала под горлом, а та в шляпке, как-то прибрана. Дети одеты были, не скажу, что дорого, но все пошито аккуратно. Это впечатление произвело. Что еще? Ну, дороги были лучше. Ну, увеселительные мероприятия частники организовывали всё, а зависти никакой к их жизни не было.

Организованности у них было больше, этому можно поучиться. К нам придешь на кладбище, там всего навалено, а в Германии прибрано под метелочку, все возле кирхи, стоит сторож. Культура выше, вот это да.

А. Б.: Какой день или событие были самыми трудными или опасными?

Все дни опасные, а какой особенный выделить?

А. Б.: Как можете описать свое отношение к немцам?

В нашем кинематографе в первые послевоенные годы показывали немцев дураками, и Гитлера показывали дураком, ненормальным. Я у Жукова прочитал, что это дело несерьезное. Немцы хорошие вояки, пол-Европы прошли. Я не скажу, что они дураки, но у меня такое впечатление - немцы - капиталисты. Его призвали, а у него дома швейная мастерская, парикмахерская, еще чего-то. Его гнетет потерять все это, нам терять было нечего. Во всяком случае, моральный дух у нас был высок, особенно у молодых людей, потому что они прошли комсомол, получили образование, жизнь устоялась. Перед войной ведь жили хорошо.

А. Б.: Вы чувствовали свое превосходство над немцами?

Конечно!

А. Б.: Как можете определить свое отношение к власовцам?

Отношение двоякое. Тот, кто струсил и добровольно ушел - он предатель. Тот, кто в силу сложившихся обстоятельств попал, путем обмана - конечно, мне этих людей жалко. Солдат есть солдат: ему дана команда вперед, овладеть этим участком, то сделать и это, но он же не знает, что делается справа и слева. Не знает, что в душе у его командира. Кто попал в силу обстоятельств - не надо их винить. Таких, если он никаких преступлений не совершил, не надо садить в тюрьму. Тогда в 43 мы их не встречали, понятия даже об этом не имели. Никаких сволочей не было.

А. Б.: Каково Ваше мнение о союзниках в той войне?

Предательское. Обещали сколько раз открыть второй фронт - обманули. Дотянули до 44 года, когда мы во всю начали лупить немцев, вот тогда они только почувствовали, что большевики завоюют Европу. Нет. Ясен вопрос.

А. Б.: Каково Ваше отношение к Коммунистической партии, Советской власти?

Отличное! Я сам вступил в партию уже после войны в 46 году. Партия мне помогла вылечиться, я серьезно заболел. Партия меня лечили в Москве, Горьком, Ленинграде, ездил в санаторий. Партия дала мне бесплатное образование, квартиру, возможность получить образование. Кто выступает против нее, это все предатели, перебежчики! Я стою на твердых позициях, мировоззрения не менял и с ним в могилу уйду.

То, что в партии неладно делалось, так это в последние годы, в развал Союза. Это виноват Мишка, безвольный, с нетвердыми убеждениями, поддался Бориске, тот его пнул. Если бы был умный, более стойкий человек, этого бы не было. Что в партии неладно было? Номенклатура, я был против нее. Был у меня друг Виталий Б., заведующий РОНО в области. У него отец не имел среднего образования, но был на партийной работе, добросовестный, работяга. Был в земотделе, других местах. Пришел заведующим в земотдел более знающий работник, и отца Виталия, неграмотного мужика, назначили заведующим райздравотделом. Почему? Номенклатура.

Некоторые сидели годами, пользуясь ею. Я был против этого, но в целом партия было дело умное. Я не могу согласиться с тепершним. У меня внучка врач - зашибательская зарплата - 3200 рублей, работает в детской поликлинике. 2000 надо отдать за квартиру, осталось 1200, за двоих детей надо 700 рублей в садик отдать. Я не могу понять, как другие при этом получают зарплату многие тысячи рублей. У меня нет веры в нынешнюю власть.

А. Б.: Как можете охарактеризовать роль боевой дружбы на фронте?

На пятерку! Боевой друг не предаст и выручит. У меня были солдаты Цюбка, Карпенко, Постольский, Чучвага - украинцы; Данелия - грузин; Карниз - молдаванин; Есибаев - узбек; Путянкин - мариец. Никогда никакой вражды не было, все были отличные ребята, слушались и помогали друг другу. В институте я учился, каких только национальностей не было в группе.

А. Б.: За что Вы воевали в той войне?

За Советскую власть, защищал Советскую власть.

А. Б.: Почему мы победили в той войне?

Много причин: умное, толковое руководство создалось впоследствии со стороны ЦК партии. Руководящую роль Коммунистической партии никто не отрицает. Победило наше плановое хозяйство - организовать перевозку заводов, производство на них. Заранее была подготовлена экономика к войне, из лаптей вылезли. Плановое социалистическое хозяйство - это главное.