Постоленко Иван Константинович

Родился 5 октября 1923 года в селе Богачевка Звенигородского района Черкасской области. Окончил 5 классов школы. 13 июля 1942 года призван в ряды Красной Армии. На фронте — с августа 1942 года. Воевал в составе 226-й стрелковой дивизии (Сталинградский фронт; должность - разведчик-наблюдатель), 213-го гвардейского стрелкового полка 71-й гвардейской стрелковой дивизии (на Курской дуге; должность — командир отделения роты ПТР), и в составе 150-го отдельного военно-строительного отряда (на Прибалтийском фронте; должность — минер-разрывник). Был трижды ранен (легкое ранение 21.11.1942, тяжелое ранение 11.11.1943, легкое ранение 26.12.1944). Награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» В декабре 1945 года демобилизовался. Признан инвалидом Отечественной войны 3-й группы. С 1949 года живет в Эстонии. 38 лет отработал автослесарем в транспортном цехе комбината «Кренгольмская мануфактура» (город Нарва).

- Для начала, Иван Константинович, расскажите о вашей предвоенной жизни. Где вы родились, например?

- Рассказывать вам о довоенной жизни? Родился я на Украине. Сам я — украинец. Была Киевская область такая, сейчас — Черкасская область, Звенигородский район, село Богачевка. Вот там я родился в 1923 году. В этом году мне будет уже 90 лет. Но что потом получилось? В ежовщину отца забрали, в 1937-м году. Нас осталось трое. Две сестры моих и мать.

- Скажите, а вот известный голод, который был на Украине, вы пережили?

- Пережил.

- А как это выглядело на деле?

- Как это происходило? Очень просто происходило. Был голод. У нас выкачали весь хлеб. Помню, со штырями все ходили: с металлическими штырями такими ходили. Кто закапывал, у кого закопали, все со штырями ходили и разыскивали этот хлеб. Разыскали, все забрали, вот, и люди остались ни с чем. Наше село большое было. Было там хотя не 1000, но 700 с лишним дворов, это в этом, значит, селе.

- Кстати, вы помните, как коллективизация у вас проводилась?

- Проводилась и коллективизация. Там у нас все происходило. Ну такое дело, например. Когда голодовка была, так я помню все это, в памяти осталось это. Вот я, помню, смотрю в окно и вижу: по улице идет человек. Еле передвигается, опухший весь. Шел-шел, потом бух — и упал. Ну там я не знаю, как, сообщалось ли это, но была специальная похоронная бригада выделена для этого у нас. Через сельсовет или колхозы, точно не знаю, была выделена эта бригада, которая собирала этих людей, доставляла на кладбище каким-то образом, но как, я не знаю. И там этих умерших хоронили, закапывали в землю. Вот такое дело было. И помню то, что такие разговоры были: что в нашем селе 1700 или 1900 человек с голоду умерли.

- Люди сопротивлялись колхозам?

- Так сопротивляться нельзя было. Не хочешь идти в колхоз — все, тогда тебя забирали и увозили. Но отец мой вступил в колхоз: сдал корову, сдал лошадь, потом вступил в колхоз. А потом его исключили с колхоза. Исключили, но он ушел в город.

- А из-за чего его исключили?

- Наверное, хотели посадить. Больше всего из-за этого. И вывезли. Вернее, еще не вывезли. Он ушел в город. И в городе дворником работал — в районном центре. Так он к нам ходил. Один раз он пришел к нам ночью. Пришел, побыл сколько-то времени ночью, а утром пораньше встал и пошел в город. Все-таки на работу 10 километров надо было идти! И шел ведь. И как раз такое дело пролучилось с ним. В это время была уборочная хлеба. Хлеб созревал! У нас на поле были даже построены вышки для охраны хлеба и на вышках сидели люди, которые наблюдали, где кто, чтоб никто ничего не воровал. Вот такое дело было. И вот отец рассказывал потом. Я, говорит, вышел за село за свое и смотрю: через поле идет один человек. Ну я как раз с этой стороны иду, а он - с той стороны идет. И сошлись вместе. Звать его было Арсений. Ну и отец говорит: здоровается. Ну поздоровались. Ну расспросили друг друга, кто куда идет. Ну отец спросил у Арсения у этого, куда он идет. Ну он сказал: «Я до Михайловки.» А там было так, что если пройти некоторое расстояние, может, километр, может — два, и там дорога уже и поворачивала на Михайловку-деревню. «А я до Михайловки», - сказал он ему. А отец говорит: «А я в город.» «А зачем?» - спрашивает. «Да купить фунтов 10 или килограммов 10, не знаю, кукурузы для детей.» А он сразу: «А может и больше?» «Нет, - говорит, - на большее средств нет.» Ну и дошли до Михайловской дороги они. Там мостик был сделан для воды с поля. И дошли, значит, они до этой дороги. Он тогда ему и говорит: «И я решил идти в город. Вдвоем нам веселее будет идти.» Ну идут дальше. А там у нас в одном месте была лощина такая большая. И там эта дорога выстелена уже камнем была. Так везде шла грунтовая дорога, а в этой лощине дорога камнем выстелена была. И вот спустились они, значит. Там колодец был. Из города ехали когда кто на лошадях, так колодец был в этой лощине. Ну и прошли когда этот колодец и стали подыматься уже в другую сторону по этой дороге, этот Арсений его и спрашивает:

«У тебя нет бумажки закурить? Махорка, табак есть, а бумаги нет.» «Да, - говорит, - такой специально нету, а газетная есть.» «Ну дай мне газетную.» Ну отец дал ему газетную. И он потихоньку шел. И отец думал, что он сворачивает папиросу себе, с газеты для махорки. А он шел сзади. Потом он вытащил пистолет и в отца сзади выстрелил. И пуля прошла вот здесь по черепу сверху через ухо и навылет. Но отец выстрела не слышал. Я, говорит, ничего не слышал, а я думал, что он меня чем-нибудь ударил. И когда я очнулся, говорит, смотрю: он стоит надо мной. Не бей, на деньги, - сказал ему. Ну я стал шевелиться, подниматься, вроде чувствую себя ничего. Ну так что я ему, отдам деньги что ли? Повернулся и обратно бросился бежать в деревню. Арсений бросился за ним. Отец взял и сбросил пальто с себя. Арсений подумал, что в пальто деньги лежат. Но пока карманы обшаривал, отец уже убежал дальше. И бежал почти что отец до своего села. А там работали двое: один с нашей деревни, а другой — с другой деревни. Они принудиловку какую-то в городе отрабатывали. Пришли домой. В общем, их отпустили их домой. И вдруг они попадаются навстречу отцу. Ну отец окровавленный был, и все. Они расспросили его все, как, что. Спрашивают: чего это так тебя? Отец рассказал все. Он же знает, что свой же деревенский напал на него. Ну отцу говорят: ты иди сзади, отставай потихоньку, а мы пойдем вперед. «Он, - отец им сказал, - до Михайловской дороги добежал.» Ну и шли они, дошли до этой Михайловской дороги. Посмотрели под мост: ничего нигде не видно. А у нас свекла на Украине окапывается канавами. Кругом — поле, и кругом — окопано канавой. Это для чего? Просто эти ж жуки, которые едят свеклу, они в этой канаве находятся. Так собирались они в этой канаве, эти жуки. Им трудно подниматься наверх с канавы. Это уже потом приходили днем и собирали их. Ну свекольные жуки это были! Ну и когда они пришли туда, под мостом посмотрели и ничего не нашли. Ничего не заметно было. Потом пришли, с моста вышли, посмотрели... А потом в канаву как попали! А канавы делали тогда так, что всю землю на одну сторону кидали. И он, Арсений этот, зашел в эту канаву, сел, ноги опустил в этой канаве, пистолет взял и себе в рот выстрелил. Но они, кто за ним пошел, думали, что он спит. Ничего не видно и не заметно там было. Думали, он спит, потому что опухший человек, видно тяжело бегать. И на него набросились, а он — мертвый. Сам себе в рот выстрелил. И пистолет, или наган, так они тогда назывались по-украински, был заряжен семи патронами. Первый патрон Арсений выстрелил, потом были осечки, то есть, несколько патронов у него не выстрелили. И в середине несколько выстрелов было. А последнюю пулю он себе пустил. Он хотел ограбить отца. Вот такое дело было.

После этого они дошли до города. Отца сразу в больницу положили. Вот, и отец в больнице лежал. А потом пришел домой и дома был. Но тут приходили с сельсовета и его обыскивали. Все, что им понравилось, забрали. Ну и отпустили. Еще один случай был. Его арестовали ведь еще до этого, когда коллективизация начиналась. Посадили в сельсовете, и там была каморка отдельно. Дали топить чем, и он топил эту каморку. И в этой каморке он ночевал. И почувствовал, что со стены что-то дует. А у него была тяпка, чтобы в печке угли шевелить. Он стал этой тяпкой стену ковырять. И проковырял дырку наружу. Вышел наружу, возле этой дырки сел, сходил в туалет. И я слышал даже, как он к нам приходил. Он постучал даже в окно и матери сказал, что он ушел, и будет там-то там-то у одной женщины на нашей же улице. Наша деревня большая была, там было пять или шесть, наверное, улиц. И он сказал об этом, и он скрывался после этого. Скрывался, значит. И мы голодовку пережили именно поэтому. Ведь он стал ездить. Допустим, в нашем районе наберет одежды какой-нибудь и едет на Украину на границу с Польшей. Вапнярка - так называлась станция, которая там была. И вот до этой Вапнярки ходил по деревням и менял все на хлеб. В общем, сменял все на хлеб и привозил нам. И поэтому, может, мы, наверное, выжили в голодовку, то есть, что есть было.

Ну потом что было? Он когда убежал, скрывался здесь, тайно приходил домой. И так ничего было. А потом он перестал там работать в городе и устроился работать на станции. Там каменный карьер был. Он купил лошадь и устроился на станции с карьера камень вывозить. На станции его складывали, а потом уже на платформы грузили. И вот он с карьера вывозил на лошади этот камень. И арестовали его. Приехали на машине. Остановили. И двое вышли: од и еще один человек. Приехали на машине. Лошадь отдали одному. Сказали: «Отведешь домой!» А его забрали. Но он потом вернулся живой в Казахстан.

- А рассказывал ли вам отец, где он был в заключении?

- Рассказывал. Как его взяли и посадили в машину, никакого приговора после этого не было, ничего. Посадили их в вагоны в эти товарные и привезли в Хабаровск. В лесу выгрузили эшелон. И приговор прочитали. Тогда была последняя статья - 58, это считалось — 10 лет. Такая была мерка. Ну и там прочитали приговор. Ну и так, говорил он, нам сказали: давайте будем строиться, здесь будем жить. Ну лес пилить начали. Построили себе бараки, стали жить, пилить лес, бурить и отправлять. А потом их перевезли в Магадан. И там золотые прииски были. И добывали золото, мыли золото. Но он выжил лишь только из-за того, что был он адъютантом или как его у врача. Муж и жена были врачами. А он был у них адъютантом или, как там, денщиком.

- До войны вы работали?

- Работал. Но я очень мало до войны работал. Ну я уже в войну, можно сказать, работал. Я работал на почте, вот. У нас станция от районного города находилась за 2 километра. И я устроился на почту принимать с поездов корреспонденцию. Что там шло? Газеты, письма и все это. Кто в армию шел, одежду домой присылал. И я ездил к поезду, вот это все принимал, и на поезд клал, что нужно. Вот такая у меня была работа.

- Скажите, а войну вообще ждали? Было ли ощущение, что что-то такое надвигается? Предчувствовали ее?

- Войну? Ничего не предчувствовали. Абсолютно ничего не предчувствовали! Даже в то время боялись слова сказать. Это было такое дело. А когда уже объявили, так даже передавали друг другу шепотом: война началась, война началась. Вот такое было.

- То есть, боялись об этом говорить? Страх был какой-то?

- Конечно! Война — это ж такое тоже дело.

- А как узнали о начале войны, помните?

- О начале войны? Ну об этом уже сообщили по радио. Так разговоры были, а уже потом к вечеру сообщили по радио. Это у нас в районе было.

- Население как воспринимало все это?

- Ну как? У нас было так: как каждый принимает. Это все нехорошо принимается. Все расстраиваются. И на войну надо идти ведь было.

- Мобилизация сразу же у вас началась?

- Нет, не сразу. Я с 1923-го года, а я только 13-го августа 1942-го года взят в армию был. Вот такое дело было.

- А других раньше вас брали в армию?

- Ну раньше других брали там по возрасту уже. Ну а меня и других так же взяли в 1942-м. Это глубокий тыл был. Понимаешь, это на передовой если рядом кто живет, так тех брали сразу.

- Эвакуированные прибывали к вам?

- Прибывали. Очень много их прибывало. И особенно отсюда из под Ленинграда. Ижоры были, например. Их выслали из под Ленинграда сразу. Вот отсюда из Кингисеппского района. У меня жена — она из Кингисеппского района. Она выслана была туда.

- И вы, значит, работали до самого призыва в армию?

- Да, я так и продолжал работать. Мать ездила в Ташкент за хлебом. А я в 20 километрах от Ташкента жил. Вот, например, как помню сейчас, в Ташкенте хлеба уже не достать было. Так мать моя ездила сюда в Джамбульскую уже область в Чу и здесь по колхозам ходила и тряпки меняла на хлеб, муку, крупу и нас содержала. А потом мы уже решили, наверное, в этом же 1942-м году переехать сюда, в Чу. И переехали все сюда, и мать, и все. И устроились в совхоз работать. И в совхозе работали. Все рабочие были. Сестра какая-то нерабочая была. А старшая сестра была рабочая, я и мать — рабочими, нас взяли в совхоз. Вот в совхозе работал. Отсюда я и в армию попал.

- В совхозе тяжело было работать во время войны вообще? Сказывалось ли военное положение на всем?

- Ну у меня работа такая была, можно сказать, - землекоп. Там была поливная, где выращивали фрукты, овощи растили, и землю там надо было поливать. Там была река, большая река, где-то шириной с реку Нарву. И с этой реки делали отводки. Копали канавы и отводили дальше-дальше от этой реки воду. Эти канавы арыками назывались. По этим арыкам уже поливали, заливали землю. И я этим делом занимался. И канавы эти рыл, и поливал все это то же самое. Совхозовская земля, значит, такая была. И все это я поливал. И урожаи мы сымали.

- А в армию как вы попали?

- В армию как я попал? Перед мобилизацией пришли с военкомата и позвали. И забрали. Я еще несколько раз домой приезжал. А потом только 13-го августа 1942-го года меня взяли.

- То есть, вы не добровольно пошли в армию?

- Нет, по призыву.

- И вас сразу на фронт направили? Или в запасную часть послали?

- Один месяц всего обучали. Обучали в Бугуруслане у меня проходило. Это, знаете, возле Уфы где-то недалеко было. Но в Бугуруслане всего только один месяц нас обучали. Винтовки не было. На взвод, допустим, всего одна винтовка была положено. Было такое там, что нас учат, как открыть затвор, как патроны туда совать. Вот так было. А пришли на фронт когда, то там винтовок хватало уже. Я под Сталинград попал на фронт.

- А как запасная часть называлась, где вы начинали служить?

- Это была стрелковая дивизия. У нас формировалась дивизия, и нас в эту дивизию направили.

- В основном из каких областей, районов направляли людей к вам в дивизию?

- Больше всего было с Казахстана. Казахи были, в общем.

- А они, казахи эти, как вообще усваивали воинскую науку? Не было сложностей?

- Бывало. Если ранили одного или убили ихнего, возле него кучей собираются. Но это на фронте уже было.

- Расскажите о том, как вы попали на фронт.

- Первый фронт какой был, на который я попал, я даже тебе и не скажу, где был. Я попал в степь. Но когда я еще экспедитором работал на почте, с армии был демобилизован один человек. Он со мной вместе работал, вместе ездил, но он — верхом на лошади. Я на подводе ехал, вернее, это были дрожжи — легкая такая телега так называется. Так вот, я на дрожжах ехал, а он - верхом на лошади. И он мне рассказывал, как на фронте что делается. Летят самолеты. Если они высоко летят, то смотришь: если бомбы бросили далеко, то тогда бомба может до тебя долететь. Вот он меня так тренировал. И я так пользовался этим на фронте. Это он мне рассказывал все. И когда я попал на фронт, мы еще на передовую не пришли, а сзади где-то были, шел ночью дождь. Это август-сентябрь был месяц. А пришли вымокшие мы все. Сентябрь месяц был, в общем. Или, может, октябрь. Ну так вот, вымокли все мы, и всё. А когда в походе идешь, так и на ходу спишь. И такое указание было. Что вот мы строем идем, и если ты видишь, что повело человека, держи его и ставь в строй. А идет человек и спит. Повело его в сторону. Берешь: давай сюда. И вот здесь мы под бомбежку попали. Ну кто где ямку нашел, когда ночью пришли, и там спрятался. А то на утро мороз начался, и шинель замерзла. У меня на обоих ногах большие пальцы черные были. Ну дальше фронта я не ушел. В санчасть ходил, там мазали всё. И так и был. Но наша дивизия, как привели ее, за три дня была обескровлена. Осталась всего одна рота по 20, по 30 человек. Это после того, как мы месяц оборону держали. Но еще я не сказал, что я был в разведке. Но в разведке что было? Я далеко не ходил. А был я в наблюдательных пунктах. Где-нибудь между всеми передовыми линиями был, там бугорок или еще чего-нибудь было. Перископ и телефон были со мною. И я наблюдения вел и сведения давал.

- А за «языками» не ходили?

- Не ходил я, не ходил.

- Наблюдения долго вели обычно?

- Ну месяц мы стояли в обороне. Вот тогда и вел. Ну и потом что у нас получилось? Смотря в какой роте сколько человек было, из дивизии набрали всего один батальон. И этим батальоном решили оборону прорывать. Факт тот, что мы должны были через два дня соединиться с нашими войсками — кольцо под Сталинградом соединить. Нас три дня поучили, как наступать, все, и потом на третий день ночью на передовую бросили. И стали мы продвигаться ночью. А ночь была такая лунная. И слышно было, что противник стреляет из трех орудий со своей стороны. И кто-то корректировал огонь.

- То есть, были эти лазутчики?

- Да, да. Кто-то корректировал огонь. Потому что здесь и раненые были, и убитые. Ну так мы добрались до места. А когда уже стали добираться до самой передовой, своей передовой, там наши солдаты то же самое делали: на своей передовой стали пробираться. Пулеметный огонь был такой, что голову было не поднять. А по-пластунски ползли. И так доползли до своих траншей. И остановились. И немец тогда перестал стрелять.

- А листовками вас забрасывали немцы во время этих боев?

- Они бросали. Одну листовку даже помню. Там было написано: «Вшивая Русь, к тебе я не вернусь, но бомбить буду.» А вшей было о-ой. Каждое утро встаешь, перебираешь белье. И воды не было. То что мы в степи были, и воды-то ведь тоже у нас не было. Дают четыре котелка на палочках. Вот по два котелка берешь, по четыре котелка, и далеко за водой ходишь. Вот такое дело было.

- В самом Сталинграде вы были?

- Не был. Вот тут-то пошли мы в наступление. В первый день пошли мы в наступление. И я в ногах уснул. И взводный меня, как сейчас помню, будит. А я был рядовым, не то что разведчиком. Все — в рядовых ходил. Всех собрали. Где сколько народу есть, всех собрали сюда вот в этот батальон для прорыва. И взводный будит: «Вставай!» Дальше мы идем в наступление. Дали нам по 100, по 150 грамм водки. Закусить ничего. И команда: по-пластунски, и вперед. Я вылез из окопа, ну с траншеи, и сперва стал прижиматься поближе к земле. Я не знаю, насколько я отполз. Немец молчит, не стреляет ничего. Я приподнялся понемножку — он все равно молчит. Встал я так и пошел. И товарищ у меня тоже самое сделал. Мы с ним вдвоем вперед давай идти. А было так. Вот так, помню, сядешь, посмотришь: бугорок. Значит, там блиндаж. И надо обшарить этот блиндаж, чтобы найти кушать чего-нибудь. И там если что найдешь — кладешь сразу в рюкзак. И так мы шли до часов десяти. Немец потом ушел. И потом мы с ним, с товарищем со своим, еще до одного блиндажа сбегали, обыскали его, и тогда уже немец стал обстреливать. Но не с пулеметов, а с винтовок. Обстреливать, в общем, начал. Мы еще до одного блиндажа сбегали с ним и вернулись обратно. «Что набрали?» - во взводе спросили. Ну мы все, что взяли, сюда, сюда, и разделили. И позакусили. С этим, ну с питанием, было трудно в то время. Но у нас с этим было так, что когда наступление идет, то тогда пищи хватает. Многие убиваются, а пища остается еще. Это было. Ну так вот, когда мы здесь остановились, там обстоятельства некоторые появились. А там под Сталинградом земля такая: на штык возьмешь мягкий грунт, а там уже все как камень торчит. Просто так кусочки мелкие штыком только и ковыряешь. Не окопаешься никак. Вот. И я говорю, такое дело, что просто старался ну как-нибудь, но окопаться. Как бы не было трудно, все равно старался окопаться. Старался, в общем, делать так, что если можно окопаться, окапывался. И вот, здесь мы переночевали. Утром в 5 часов опять взводный меня будит: вставайте, идем в наступление. Ну я и говорю: мы пошли вперед. «Ну идите!» - нам сказали. И мы пошли вперед. Темно было. В 5 часов это было. Наверное, ноябрь месяц был. Кажись, 21-го меня ранило. И 21 ноября мы должны были кольцо соединить.

- А как вас ранило?

- Я расскажу. Ну когда мы тогда пошли вперед, потом я присел и увидел следующее: блиндаж от блиндажа, и метрах в 20-30 от нас стоят по три, по четыре человека и с винтовок в нас пуляют. А один пулемет с левой стороны у них вот все строчил. Но далеко от нас был. Значит, и там в наступление пошли то же самое. Ну я и присел. Я хотел очередь дать, а товарищ говорит: «Не надо! Пошли к комбату доложим.» Ну я попробовал ползти. Потом схватился бежать. Он, мой товарищ, за мной побежал. И прибежали до комбата, и рассказали ему, что и как. А там так действительно и было: блиндажи, и в полозе блиндажей стоят по 2, по 3 человека и с винтовок пуляют в нашу сторону. Комбат тогда скомандовал ротным: «Вперед! Вперед!» Никто не идет. А я уже у взводного лежу своего. Думал, что он в воронке и я у него в воронке сижу. Ну я знаю, что окопаться нельзя, поэтому так и сделал. Воронку не везде найдешь. И тут вдруг у меня обида такая появилась: что расцветет, и он, немец, пощелкает нас каждого по одиночке. И я взял ушел от взводного и сказал ему: «Я пошел вперед!» И выполз от взводного вперед. И метров 20 отполз я так. И тут вдруг мне в ногу как даст вот сюда вот. Потом в бумагах написали, что это осколочное ранение. Но это разрывная пуля была на самом деле. Прямо в левую ногу, вот в это место мне было: ну здесь заход видно, а здесь вот (показывает), разорвало. И 8 на 12 рана была. И когда меня ранило, я как крикнул. Не знаю, как я крикнул, но как крикнул, пехота поднялась и наши пошли в наступление. Вот такое дело было!

- Вас сразу эвакуировали?

- Не-ет. Меня не эвакуировали. Пехота пошла в наступление, я отполз в воронку, снял брюки. А в зимнее время знаете, сколько мы всего носили? Это у меня были ватные такие брюки. Были еще летние брюки, а то, может, еще чего-то надето было. И шинель, и фуфайка, и все это было на мне. Ведь на фронте было как? Где ляжешь, там и спишь. Подполз я, перебинтовал это ногу свою. Ну что я? Я ее перебинтовал. А кровь все равно шла. Жгута я ведь не наложил. Так что кровь все равно текла. Так у меня все это было в крови. И засохло. Тогда я автомат бросил, нашел винтовку, и, опираясь о ее приклад, пошел дальше вперед. И вышел на дорогу. А зима начиналась тогда. Ноябрь месяц ведь тогда был. Рядом располагались дороги, где ходили машины. Я на дорогу вышел, все. Она такая гладкая была, что хоть яйца катай по ней. И вышел на дорогу, значит. И в это время пулемет, который с левой стороны строчил там, стал по мне строчить. А я иду и думаю про себя: ладно, гад, стреляй, все уже. Пули летят, свистят, откатывают от этой дороги, но ни одна не задела меня. И так я шел дальше. И потом санитары попались навстречу. А санитары-то что делали, если попался им человек? Они меня взяли под мышку, и пошли. Идем. И как бы чего не было, а кушать все равно хочется. Я смотрю: в лощинке кухня стоит. Я говорю этому санитару: «Положи меня на правый бок, а сам сходи возьми супу.» Он положил и пошел. Не дошел он немного, тот полоз снялся и уехал. На лошади кухня эта была. В общем, уехал он! Пошли мы с ним вдвоем обратно. Идем. Смотрю: опять кухня. Я говорю: «Иди!» Он пошел, принес. Дали котелок супу нам. Двухлитровый. Мы сели. У него, у санитара этого, еще сухари были. Он покрошил сухари, и мы все это съели вдвоем с ним. И котелок навернули, и пошли дальше. Идем дальше. Наш старшина навстречу попадается. Ну тот старшина по 100 или 150 грамм налил. Супу того же самого, хлеба дал. И мы как следует на это на все подналягнули и пошли дальше. Идем дальше, и потом машина нас нагоняет. Подняли руку. Нас взяли на машину и привезли. Полевой госпиталь там был, куда нас привезли тогда-то. Я помню, что когда я зашел в этот госпиталь, оказалось, что там, на том самом месте, блиндаж немецкий был построенный. И помню, что балка там проходила. И я в избе в эту балку уперся и так стоял. А когда я очнулся, то тогда я уже у стенки лежал. А что со мной было? Я аж сознание потерял. И тут на подводах, не на машинах, а именно на подводах, нас повезли в тыл дальше. Привезли опять в какое-то место. Там уже палатки стояли. И я там тоже в эту палатку попал. А там стояла бочка 200-метровая, и все время топилась, и все время на этой бочке чай кипятился. А когда на лошадях нас везли, я так пить хотел, что все кричал: дайте попить, дайте попить... Уже с котелками бегали там люди. Ту же самое воду все несли. Один, когда я попросил воды, спросил меня: «А куда ранен?» А я говорю: «Да в ногу.» «Не в живот?» - спросил. Говорю: «Нет.» Ну тогда он дал мне воды напиться, и я напился. А когда я приехал в госпиталь, то там уже чаю напился. Напился чаю, и тут слышу, что машины пришли. И тут же возле нас, возле нашей палатки, так вот поставили машины. Я на правом боку вырвался наружу с этой палатки, и увидел, что какие-то солдаты идут. Я солдатам говорю: «Положите меня на эту машину.» Они меня взяли, подняли, положили на машину. Через некоторое время загрузили в машину и увезли дальше в тыл. Я забыл, как там станция называлась. Не Медведевка. Железнодорожная станция такая была. И так нас повезли на поезде. До Медведевки, в общем, нас довезли. И потом наш эшелон разгружали, и развезли по деревням, по домам. К кому два, к кому — три человека поселили. Развезли, в общем, нас так. Не знаю, два или три дня мы побыли вот так, когда приехали на машине, и нас потом за 35 километров увезли в какой-то немецкий городок. Немцев оттуда к тому времени уже выселили. А там школа была, это - в этом городке-то. И в этой школе нас лечили. Там мне и первую операцию сделали. И перевязку потом делали. До этого мне только один раз перевязку делали. Перевязали, и все, больше ничего не было. Потом не перевязывали, и так я и ехал. А когда привезли в этот немецкий городок, была баня организована. И в бане сразу вымылись мы. А потом сразу с бани на перевязку меня отправили. И тут я увидел свою рану. Разрезали, все сняли это все, с бани она распарилась так... Разрезали, и снялось все это дело. И я как сидел, как глянул, что у меня 8 на 12 рана разорвана, так я сразу и сознание потерял. Мне дали понюхать что-то, и сказали: не смотри на рану. Ну так я отсидел, пока перевязывали все это дело. И после этого меня в палату направили. Вот это первое мое ранение было такое.

- В госпитале долго находились?

- Три с половиной месяца. Я три раза вообще раненый был, и с каждым ранением по три с половиной месяца лежал.

- Госпиталь был переполнен?

- Были переполнены. Особенно под Сталинградом. Сколько там погибло народу, под этим Сталинградом-то. Там танк на танке стояли, труп на трупе лежали.

- А как вам кажется, тогда солдат жалели или разбрасывались человеческими жизнями?

- Ничего не жалели. Командовали: вперед, и все. Кто жалеет? Ему тоже, моему командиру, допустим, тому же взводному или ротному, давали команду: «Вперед! Вперед!» И он то же самое делал. Никуда от этого не денешься.

- А после госпиталя вы попали в ту же часть?

- Нет. Я не попал в ту же часть.

- А первая часть, в составе которой вы воевали, как у вас называлась?

- 226-я стрелковая дивизия то была. А полк забыл какой был.

- А второй раз куда попали?

- Это вспоминать надо. Тоже в стрелковую часть. Но расскажу обо всем по порядку. С того самого немецкого города, где был наш госпиталь обоснован, нас эвакуировали на поезде в Саратов. В Саратов привезли, и там, в Саратове, я еще лежал порядочно времени. А потом нас отправили в запасной полк в Татищев, это — в 50 километрах от Саратова. В этом запасном полку я, значит, был. И потом я попал в 71-ю гвардейскую стрелковую дивизию. На Курской дуге в ее составе я, помню, был. Но я попал в эту самую дивизию. И попал я там сначала сразу в пулеметный батальон. Станковый пулеметный батальон был такой. А знаете, что такое в то время был этот пулемет? Эта коляска 32 килограмма весила. Попробуй свои вещи носить и его на плечах носить. Бывает, идешь, и колеса только так покручиваются. А ручка, за которую его нужно тянуть, сгибается и как хомут на плечах висит. Но его не один человек таскал: там все было распределено. И распределялось все обычно по здоровью. Так на меня, наверное, посмотрели, потому что сказали: «По здоровью солидный мужчина, значит — станок тебе.» А вообще распределение шло как? Первый номер , допустим, тело несет, а это - 30 килограммов. На самом деле весил он 26 килограммов, но в него 4 килограмма воды вливалось. В общем, 26 килограммов и 30 килограммов с водой, - ты вот это все и несешь. Другой несет, к примеру, щиток. Щиток весил 8 килограммов, и пуля не пробивала его, - 0он закрывал первого номера. И вот в такую я, значит, попал часть. Ну при дивизии была эта пулеметная рота. И я попал в нее. И пока я потаскал этот пулемет, когда нас обучали, то потом все-таки решил уйти с этой роты. И пришли к нам покупатели с нашей же дивизии. Пришли и решили набирать с нашей же дивизии и пулеметчиков, и ПТР-овщиков. Все это шло как на обучение на сержантский состав. Учебный батальон был такой. Ну я себе прибавил 2 или 3 класса образования, и тоже, значит, попал туда. Хоть от этого пулемета смог отойти. И там я был в отдельной роте ПТР. В Курской дуге я участвовал в ее составе.

- Расскажите о том, что представляли из себя бои на Курской дуге.

- Ой, на Курской дуге очень сильные бои были. В нашей дивизии было три полка. И получилось так, что во время этих боев один наш полк ушел на 8 километров, другой — на 4 километра, а третий устоял на месте. Там немцы засадили даже траншеи. Так бои были такими, что там даже одними ржавыми штыками дрались: все, кто чем мог. Вот такое дело было. Но когда это кольцо начало уже соединяться, вернее, когда началось на Курской дуге наступление, нас ночью подняли и на передовую направили. На второй день это было. И пришли мы туда, значит. Там и окопы были, и все готово было. Только наблюдение вели. Впереди нас была деревня. Вернее, так бугор проходил, затем маленькая речушка была, а по бугру огневой вал шел, - это противотанковый огневой вал был такой. Он так зарыт был и прикрыт немножко соломою. Ну это делалось для того, чтобы знали солдаты, что это — именно огневой вал. А впереди была еще деревня. И вот часа на четыре на эту деревню, наверное, штук 20 самолетов налетели бомбить. Раз заходят, другой раз делают заход. И потом мы видим, что наши солдаты оттуда побежали. Но нас не пускали в бой, ПТРвцев. Но, может, почему не пускали? Потому что мы видели. Мы во ржи были окопавшись, и рожь эта была как бы на бугорке видна так. А дальше, ну это далеко, километров, наверное, за 5 танков шло столько, что казалось, будто большая украинская деревня движется. Чистое поле было, и танков шло много. Сколько там штук их шло, я не знаю, но казалось, будто большая украинская деревня движется. И все — вместе двигались. Но нас вывозили уже с этого места. А потом команда была подана: «Обратно! Занять свои места!» И мы вернулись, и вот здесь же во ржи заняли свои места, и во ржи сидели. И вот я это смотрел, вел наблюдение за тем, что шло. Как сейчас помню, перебросили с других фронтов и танки, и артиллерию. И вот там они встретились. И чтоб назад те танки шли, этого не было, — ни одного не видел танка, чтоб он вернулся. Артиллерии там было стянуто очень много. Когда же мы до старых рубежей согнали их, немцев, и потом наши передышку такую сделали, то перемывали солдат. То есть, где бани были, в этой каждой бане по роте или по скольку-то человек распределили, и так перемыли все части. И мы мылись, может, последние. И когда мы помылись, ночью нас повели на передовую. И когда мы уже пошли ближе к передовой, так там стояло артиллерии в три ряда. И каждая пушка от пушки, как пехота, на 80 метров друг от друга располагалась. И в три ряда все это было. Тяжелая впереди стоит, легкая сзади, и все - в три таких рядка. И «Катюш» было очень много! Вот смотришь: штук восемь-десять их. В другом месте — то же самое. В общем, из-за лесу, из-за бугра, везде. Столько стояло «Катюш» там тогда! И «Катюши» первые выпустили свои снаряды. Начала артиллерия. Земля вот так дрожала от этого. Это было, когда вот артиллерия стреляла. Когда артиллерия отдыхала, снова били «Катюши». Артиллерия била - «Катюши» заряжались, артиллерия била - «Катюши» заряжались. И так два часа продолжалось. А потом, смотрю, с правой стороны вдоль фронта летят самолеты. И в два слоя: один вверху, а другой — внизу. «Ну, - думаю, - сейчас дадут.» А у меня окоп только наполовину был выкопан. А окоп копается обычно по полной. Здесь я ставлю ружье, и чтоб я с ружьем мог руководить и мог стрелять.

- То есть, окопы полного профиля должны быть были?

- Полного профиля, да. Вот такие дела были. И так и воевал я.

- Кстати, а ваша, собственно, задача как ПТРвца какой была в этих боях?

- Уже никакой задачи не было. Мы подходили сюда, нам командовали: остановиться и окопаться. Мы стали окапываться. Тут делов было много. И мы пол профиля окопы выкопали только свои. И в это время солнышко как раз стало заходить. А у меня товарищ Явеко такой был, алма-атинский. Я говорю ему: «Ну завтра солнце всходит. Старшина приедет, вот завтра и будет.» И как только это сказал, тут же «Катюши» и заработали. И началось вот это вот все. Но когда мы пошли уже, а эти самолеты летели, - это наши самолеты летели. Сразу отделился от них один «ястребок», и крыльями стал махать: вдоль фронта летит и вот так вот крыльями машет. Что значит: свои. И мы шли, а их «Андрюша», артиллерия их, била по нам. Там этим всем земля забита была. Помню, тогда говорили, что 50 выстрелов приходилось на один квадратный метр, то есть, столько должно было упасть в этом районе. И пошли потом мы уже. Никого нет. Впереди — деревня. Она была где-то 7 километров в длину. Борисовка — так называлась она. И там немец 45 своих «Тигров» оставил. Ну в дальнейшем мы дальше шли, и не дошли 45 километров до Полтавы. Это — с Курской дуги. Вот! И нас сняли оттуда и перевезли в Торопец. Это, наверное, в Великолукской области, потому что это рядом с городом Великие Луки. Ну привезли нас сюда. И здесь наша дивизия переформировалась, пополнилась, всё. И я как был в учебном батальоне в дивизии своей, так и оставался. Но я документов не видел своих. А так это был 213-й полк, куда меня назначили. И я в этом полку был в ПТР. Командир отделения я был, три ружья у меня было. И что? И нас оттуда, с Торопца, направили под Невель. Вечером нас привезли туда. И такое указание нам было дадено: завтра утром пехота пойдет в наступление, а вам — бить по огневым точкам. Ну а мы рядом же с пехотой находились. Я говорю: «Ребята, окопайтесь как нужно. Тут будет делов.» Мы были внизу, а он, немец, на горе находился. Вот так гора шла (показывает). И он на горе, значит, был. Ну а я что? Эту команду дал, чтобы окопаться. К тому же, сам окопался еще. Дальше мы дожидаемся, когда пехота пойдет. Пошла пехота в наступление. Ну он, немец, на бугру был. Пулемет, огневые точки у него были, там же минометы за горой были, - все то же самое. И пошла пехота. И я стоял за ПТР-ом. И выстрелов 10-11, наверное, дал с ПТР-а. Но что я еще сделал перед этим, так это то, что я взял шапку, чтобы мне левый глаз не зажмуривать, а с правого метить. Чтоб мне левый глаз не зажмуривать, я это сделал! И я, значит, шапку к уху повернул сюда вот на глаз. И так и стрелял. И выстрелов 10-11 я сделал. И потом меня шлеп, и я был ранен. Первая мысль была такая: ну все, отжился. Про себя так подумал. Полежал. А он с миномета стрелял. И, наверное, с первого снаряда и попал. Так засек, видно. Там у него все было засечено, где чего, где какой курс. Вот, и так до вечера я лежал. У меня с крови вот здесь борода намерзла.

И тоже это было где-то примерно в такое же время, как и тогда, когда я получил первое ранение: но уже 11-го ноября. Вот у меня рядом первое и второе ранения: 11-го ноября меня ранило и 21-го ноября ранило. И вечером я пошел уже, но глаз у меня не видел. И так я уже забинтовал здесь все. Но я не думал, что он не видит. Он был целый, этот глаз у меня. А у меня его повредило осколком кости. Сюда ударило (показывает) осколком, и кость раскололась, и осколком кости повредило. Так он у меня был целый, всё. Сейчас у меня протез. И я в Бежец попал в госпиталь. Сперва мне операцию там сделали. Здесь, под глазом, у меня загнила кость. И чтоб мне шрама не делать, здесь мне все отделяли от кости. И простынею, как сейчас помню, все накрыли. Потом слышу: просовывает врач что-то под кожу сюда и как начал долбить. Ну уж я его поругал как хотел. А он не обращал внимания. Делает свое дело, и все. Он почистил эту кость и потом в нос вот пробил в кость отверстие, чтобы промывать можно было. И потом шприц такой на пол-литра, наверное, жидкости заполнил и в эту дырку так крючком влил. И он просунул все это дело в эту дырку, и там все промывал. И тоже я три месяца лежал в госпитале. Я иногда путаю ранения: когда какое было. У меня справки-то есть. Но это все, понимаете, у сына хранится. Лежал я в Бежецке. Там, в Бежецке, у меня две операции было сделано. Вот эту кость чистили и глаз вынимали. Я месяц не давал глаз вынимать. Пусть он не видит, решил я, но будет свой. Так я решил. А врач сказал, что будетр со мной после этого. У него были практиканты, и он практикантам рассказывал, что с моим глазом будет. Я действительно пришел в палату уже, и взял посмотрел. А он у меня не открывался. Взял я на зеркало и, понимаешь, открыл так. Как рассказывал, все точно так с ним все и происходило. И у меня уже стало действовать на другой глаз. А врач мне так и говорил: что может повлиять и на тот глаз. И я решил дать удалить этот глаз. И удалили мне этот глаз. И там я лежал в госпитале.

- Вас не комиссовали после этого?

- Нет. Я еще раз после этого был ранен.

- Так с одним глазом вроде не положено воевать.

- А меня признали так: годен к строевой службе в тылу, - такая мне была выдана справка. И она у меня есть. Вернее, у сына.

- И куда вас после госпиталя направили, в какую часть?

- Сейчас я расскажу об этом. Я лежал в Бежецке, там мне операцию делали. Потом меня с Бежецка эвакуировали в Ярославль. С Ярославля я попал не припомню куда. Куда, в какой же это запасной полк я попал с Ярославля? Не помню. И я попал потом в строительную часть. Понтоны строили. И в Невеле строили понтоны эти.

- Эта часть не боевая уже была?

- Хуже. Сперва построили мы понтонный один мост. И потом нас две недели обучать стали, и потом — в разминеры определили. Мины снимали мы, в общем. Минер, разминер один раз ошибается. И я попал как раз туда.

- Как строительная часть ваша называлась?

- Это был 150-й военно-строительный отряд.

- У вас потери были в этой части?

- Были. И меня потом в третий раз ранило. Это в Курляндии было, в боях с курляндской группировкой такой, значит. В этих же самых разминерах меня ранило. Дело было под Добелем. Там, в Курляндии, городок имелся рядом — Добель.

- А как именно вас ранило, помните?

- Ну под Добелем меня ранило в руку. Вот здесь заход, а вот здесь вот швы (показывает). Видите? Здесь операцию делали. Вынимали осколки. А произошло вот что. Штаб нашей роты был в частном доме. Здесь же, рядом, с этой курляндской группировкой-то. И в городском доме все это было. И я только прибыл со штаба отряда в роту, и потом услышал, что на улице кричат, что что-то горит. Пожар-то был. И люди побежали туда, и солдаты тоже. И там стало что-то в скирде рваться. И меня сразу сюда в руку и ранило.

- Вообще какие задания вы выполняли? Помните вы эпизоды какие-то, когда в строительных войсках служили?

- Ну когда разминировали? Я сперва был разминером. И вот мы шли за фронтом. Вслед за фронтом мы и шли все время! И вот зашли в Белоруссию. И там мост был. Стали этот мост рассматривать. Ну он зарос, кустарник там был, значит. Ну ничего. Ну стали его рассматривать, искать, и нашли. Нашли вход трубы, там деревянная труба была, квадратная такая. И на этой трубе на деревянной навязаны толовые шашки были. Проволокой такой простой вот прикрученные они были. И шла эта труба под мост. Взорвать проще всего было. Но тогда и мост взорвешь. Так? Поэтому не разрешали. Давайте копать! Так мы кустарник вырубили этот потихоньку, и потом по этой доске копали уже землю. И шли под самый мост. Пришли и нашли. Там просто сделанный сруб был, колодец такой сделанный, и там, значит, 40 авиационных бомб и шгтук десять стандартных килограммовых толовых зарядов было. И вот когда окопались, все это открыли, и ждали команды. Но команда — это было что? Попробовали вытащить все оттуда. Ну и было это так: один копает, а трое-четверо в стороне находятся. Покопал один, потом — второй. Вот так вот и менялись.

- А несчастные случаи были, когда люди подрывались?

- Были, были.

- Конкретные случаи помните какие-то?

- Конкретный случай? А шел один человек, солдат. И наступил на противопехотную мину. И ему каблук оторвало. А то пятку оторвет. А есть такие мины, которые как же это называются? Прыгающие такие это были мины. И вот идешь и не знаешь, что и как. А наступил на нее, и все это дело начинает шипеть. И никуда не идешь, а рядом ложись. И она с земли выпрыгивает и в воздухе взрывается. И вокруг летят 400 шарикового рубленного там железа или чего. И это все поражает.

- А окончание войны чем вам запомнилось?

- Это мне чем запомнилось, что я в госпитале тогда был. Это было в городе Метава. Или в городе Елгава, как сейчас его зовут. Когда я попал в Добеле в госпиталь, мне операцию сделали, и меня эвакуировали в Резекне. У меня руку посмотрели. Да и швы мне сняли в этом Резекне. Ну и потом кто-то подходит и спрашивает: «Ты не можешь поехать в Метаву?» «Почему нет? - говорю. - Могу.» «Вот отвезти кинокартины.» Я говорю: «Вот давайте, повезу.» Ну и я увез эти кинокартины в Метаву. Это уже в 1945-м году. В вагон с солью погрузили эти картины. И я в этот вагон с солью сел и повез. Приехал я в Метаву. Там меня встретили и забрали эти картины. Забрали и меня. Ну куда определить меня? «Куда ты пойдешь?» - спрашивают. Я говорю: «Куда скажете?» «На кухню.» «Давайте на кухню.» И окончание войны там меня застало. Столько стрельбы, столько шуму было. В то время Метава рядом была. Война в Курляндии шла тоже ведь недалеко там. Латвия ведь небольшая.

- А вообще курляндская группировка насколько сильное сопротивление нашим оказывала? Я много слышал от ветеранов, которые там воевали, что сопротивлялись немцы там очень даже сильно.

- Сильное там было сопротивление. Долго они держали сопротивление. Но в боях я там не участвовал. Наше дело было — заниматься разминированием в тылу.

- Задам вам еще несколько вопросов по войне. Приходилось ли вам иметь с пленными во время войны дело?

- Нет.

- Как вас награждали во время войны?

- У меня было так, что я как на фронт попаду, то так я ранен. И все, и все мои награды.

- А за ранение не полагалось награждать?

- Не-ет. Я ничего получал. Только медаль «За победу над Германией» есть у меня.

- Комиссары, замполиты вам попадались на фронте?

- Да нет.

- А с особого отдела?

- С особого отдела были. И где были? Это было под Сталинградом. Там не то что особый отдел и то, что некоторые люди, а там подразделения были. Чем они занимались? Вот я остановился, один блиндаж обследовал. Он, особист этот, пришел и говорит: «Давай уходи, давай вперед!!!»

- То есть это заградотряды были, как я понимаю?

- Да, заградотряды.

- Как вас кормили на фронте?

- Кормежка была одна и та же. Уж если стоишь и боев нету, войны нету, тогда пищи не хватает. А когда идет бой, вперед люди выбывают, и поэтому тогда хватает пищи.

- А чем в основном кормили?

- Суп-пюре гороховый помню, что был.

- А сто грамм выдавали?

- Выдавали, но нерегулярно. Когда выдавали, когда и не выдавали. Чтоб регулярно выдавали, такого не было.

- Были такие, которые отказывались от этих 100 граммов?

- Никто.

- А казахи?

- Вот ты знаешь, не обращал внимания. И не помню этого.

- Воевали вместе с вами, русскими, украинцами, какие-то другие национальности?

- Разные воевали. Но у меня отношения хорошо были с ними. Я в Казахстане с казахами жил. Я даже немножко могу говорить с ними на их языке.

- Показательные расстрелы проводились во время войны у вас в частях?

- Нет.

- Страх испытывали на фронте?

- Первое время, как попал на фронт, я сильный страх испытывал. Сильный страх испытывал! Я сам себе так и запечатлел это. Сам себе так и говорил: лучше я б ничего не ел и день и ночь день копал.

- А что больше всего боялись: бомбежек или обстрелов?

- Я не знаю, чего больше всего боялся я. Я как пришел, ну прибыл на фронт, так там труп на трупе лежал и танк на танке стоял. Вот это запомнилось. Убитые люди были кругом. А там же снаряд не видит, что и куда бить... Поэтому было такое: то кишки выпустит, то головы нет у человека. Вот в такой ужас я попал сразу.

- А как хоронили убитых?

- Как хоронили? Я не видел, как их хоронили, но месяц в обороне я с ними лежал. Никто их не хоронил при мне, и так они лежали. Месяц. Ну уже заморозки начались. Вони не было, ничего такого не было.

- Выбывали солдаты из строя в основном по каким причинам?

- В наступлении в основном. Я уже сказал о том, что в первые дни, когда мы прибыли на фронт, с нашей дивизии осталось по 20, по 30 человек в роте. Которые были раненые, ушли, а это же были те, которые здесь оставались.

- Когда вы в атаку шли, какие ощущения испытывали?

- Ощущения какие были? Я не знаю, какие там были ощущения. Нас обучали, что если артиллерийский огонь, значит — перебежками идти надо. Схватился, пробежался там сколько-то, 10 метров, залег, опять побежал, и опять дальше. Это — когда артиллерийский огонь ведется. Пехота если идет — ползи нужно по-пластунски. Есть такой пулеметный огонь. Так вот, во время его по-пластунски ползи и вперед пробивайся!

- В атаку когда шли, кричали «За Сталина!»?

- «Ура» кричали. А «За Сталина» чтобы кричали, я такого не слыхал.

- Скажите, а на фронте солдаты верили в Бога?

- Таких я не видел. Но у меня вера была. Я от самого начала, от родителей уже унаследовал это. И что я верил во все, я это могу сказать точно. Но это не вера была. Это так только. Вера настоящая — она от всего отходит.

- Отступать приходилось во время войны?

- Я же говорю, что выходил с отступления.

- А паника была во время того самого отступления?

- Ну у меня ничего не было такого. Я же был при запасе в дивизии. Так я ничего такого не ощущал. Я в учебном батальоне в дивизии был.

- В каких условиях вы жили на фронте?

- На фронте? Летом пекше, зимой — холодно. Та же самая шинель, та же самая фуфайка у тебя была. Вот так с этим и было.

- В домах останавливались?

- Не было, чтоб на фронте в этих домах мы останавливались. Но если где-нибудь в тылу остановишься, то тогда другое дело. А на передовой линии нету этого.

- Местное население в Курляндии, когда вы там воевали, вам встречалось?

- Встречалось. Меня даже, когда меня ранили, одна латышка с белой тряпкой прибежала и перебинтовала.

- Женщины во время войны служили у вас?

- Не было.

- И среди медиков тоже?

- Не видел. Медики мужчины были.

- Каким был возраст основной ваших однополчан? Одного призыва, или разных лет?

- Разные. Всякие были. И молодые, и старые.

- Было ли понятие фронтового опыта?

- Что под этим словом подразумевать?

- Ну, скажем хотя бы так: не казалось ли вам тогда, что вам, получившим ранение, находящимся на фронте с 1942 года, намного легче воевать, чем более молодым оказывавшимся на фронте?

- Нет, такого не было.

- О ваших командирах что можете сказать?

- Ничего, наверное, не скажу.

- А отношения как с ними, с этими вашими командирами, складывались?

- Все было хорошо.

- А у вас лично с вашими подчиненными было как с этим? Вы ведь тоже были командиром отделения...

- Нормально все было.

- Как бывший ПТРвец что можете сказать о немецком вооружении?

- Ну немецкое выражение, как считалось, тогда превосходило наши. Но и у нас потом было уже всего.

- По каким целям как ПТРовец вы стреляли?

- По огневым точкам. По танкам мне не приходилось бить и с танками не приходилось встречаться. Но ПТР мог то же самое — на 200 метров 400 сантиметров броню берет.

- После войны служили в армии?

- После войны я во вторую очередь демобилизованных попал. В общем, я в декабре домой прибыл после войны. Одну партию демобилизовали. А я во вторую очередь попал. Уже инвалидом войны был призван, и все равно только во вторую очередь демобилизованных попал.

- Война вам снилась?

- Не помню, снилась она или нет.

- После войны с кем-то из ваших однополчан поддерживали связь?

- Ни с кем.

- Как сложилась ваша жизнь на гражданке?

- На гражданке жизнь сложилась очень плохо. Приехал домой, и дома голодал еще. Я в Латвии когда попал в этот госпиталь, то потом с этого госпиталя получил направление в санаторий Прибалтийского военного округа. И с Латвии, с этой самой с Елгавы, нас на пароме перевезли в Рижский залив. И там в Болдуре сделали этот самый санаторий Прибалтийского военного округа. И меня при этом санатории до мобилизации оставили работать. И я работал в этом санатории. Ездил в Восточную Пруссию. Со мной 2-3 машины ездили. Там армейские подсобные хозяйства были. Я загружал эти машины и с этими машинами привозил грузы. Вот здесь мне жилось хорошо. У меня была комната, такая же самая, как вот эта вот комната, где я сейчас живу. У меня на втором этаже, значит, она была. Ну у меня были кровать, стол, стулья. Не знаю, сколько, но были стулья. Все у меня закрывалось. Хозяин комнаты был, и — все. Вот так я жил там. А когда приехал домой, я стал голодать. Нечем было питаться. Как я каялся, что оттуда уехал. Я мог бы там остаться. Мать вызвать к себе и остаться там в Латвии. А сюда, в Эстонию, я как попал? Женился я, значит. Женился я в Казахстане, там же. А жена у меня была выслана с Кингисеппского района. Деревня Компея — так ее родина называлась. Сюда я попал в 1949 году. Работал, можно сказать, я на одном месте — 38 лет проработал на одном месте, в одном цеху. Я работал автослесарем в транспортном цеху. И на пенсию я вышел по группе в 55 лет. После работать не разрешалось. Я просил начальника цеха. Меня уважали на работе. Но не дали. И 38 лет в одном цеху я отработал до самой пенсии. Сейчас живу один, жена у меня уже умерла.