З.Р. - Родился в 1923 году в Одессе. Мой отец был железнодорожником, в 1936 его перевели на работу в Кировоград, и наша семья переехала в этот город вместе с ним. Я учился в кировоградской железнодорожной школе № 21, в июне сорок первого года закончил десятый класс. Наш выпускной вечер должен был состояться 22/6/1941, но, из-за того, что двое наших выпускников должны были отправиться в Харьковское бронетанковое училище, выпускной вечер перенесли на пятнадцатое июня. Начало войны застало меня в Одессе, куда я поехал с мамой и братом отдохнуть на несколько дней. В полдень 22-го июня я направлялся в Оперный театр и на Дерибасовской услышал речь Молотова. Через два часа все полки в одесских магазинах уже были пустыми. Я пошел на вокзал, но билеты на Кировоград можно было купить только на 23-е июня, я вернулся вечером к родственникам на Пересыпь, где мне передали телеграмму от отца, в которой он сообщил, что мне уже принесли повестку из военкомата.
До войны я занимался в аэроклубе, и меня вместе с товарищем, Сергеем Хорошенко, должны были отправить в летную истребительную авиашколу, в Конотоп. Но нашу отправку все время откладывали, я почти каждый день приходил в военкомат, но ничего вразумительного не услышал. Затем мне предложили направление на учебу в Военно-Медицинскую Академию в Ленинграде, но я хотел стать только летчиком. Фронт приближался к городу, 27-го июля в эвакуацию уехала мама с моим младшим братом, а второго августа, когда я в очередной раз пришел в военкомат, то никого уже там не застал. С отцом, фактически, в самый последний момент перед немецким захватом Кировограда, мы успели выбраться из города.
С отцом и его товарищами по работе мы пешком шли на Сталинград, куда по слухам должен был отправиться из Кировограда эшелон с семьями железнодорожников, но своих родных нашли в Ростовской области, и уже отсюда нас отправили на железнодорожную стройку под Москву, а затем в Саратовскую область. В армию меня призвали только в феврале 1942 года Советским райвоенкоматом. Я попрощался с родными и пошел по заснеженной дороге в райцентр, который находился от нас в 22-х километрах. Никто не знал, встретимся ли мы когда-нибудь еще… Из военкомата меня отправили в село Питерка, где на базе эвакуированного из Крыма военно- интендантского училища было сформировано Симферопольское пулеметно-минометное училище. Наш набор был первым - 4 батальона курсантов.
Вскоре училище было переведено в Балаково, курсанты совершили форсированный марш - 220 километров за четыре дня, в селах по пути нашего следования нас встречали как родных сыновей, но когда мы уже почти дошли до нового места дислокации, на нашем пути попалось село со странным названием Кормежка, так в этой Кормежке ни то что краюху хлеба, молока не могли за свои деньги купить, в селе оказались одни "куркули". Учеба в училище продолжалась до конца сентября, а затем команду выпускников-лейтенантов из 200 человек отправили в Сталинград, где мы получили направление в штаб 64-й Армии за дальнейшим назначением в части.
Г.К. - Вы имели представление, что в этот момент творится в Сталинграде?
З.Р. - Нет.., … знали только, что за город идут тяжелые бои, но реальность оказалось совсем иной, чем наши представления о том, что происходит в самом Сталинграде. Мы не представляли даже отчасти масштабы кровавой "мясорубки", в которой волею судьбы и приказа мы оказались.
До Сталинграда мы добирались вместе, но, не доезжая до Бекетовской переправы, мы остались вчетвером: я, москвич Иоффе, Коля Полетаев и еще один лейтенант из нашего училища. Добрались в темноте своим ходом до села Бобыли, здесь сменяли белье на хлеб, поели, и пошли искать Бекетовскую переправу. Навстречу нам неслись грузовики с гражданскими и какой-то часовой нам сказал: "Ночью в такой суматохе вы никого не найдете. Заходите в любую хату, заночуйте". Утром встали, а все село забито красноармейцами, оказывается, в Бобылях находится укрепрайон. Пошли по берегу, а нам "уровцы" говорят: "Если с того берега будут стрелять, вы не геройствуйте, сразу падайте на землю". И тут в прибрежном лесочке мы нашли своих товарищей из училища, нас покормили гречневой каши и мы ждали, пока на каком- нибудь катере или барже нас перекинут на тот берег, но переправляли нас медленно, мелкими группами.
Город на той стороне горел, все было закрыто дымом, а на нашей стороне было спокойно, только периодически стреляла артиллерия.
У кромки воды мы заметили моряков на шлюпке, подошли к ним, моряки сказали нам: "Хотите на лодке перебросим через Волгу, только сами на весла сядете". Мы согласились, и когда доплыли до берега, то сразу услышали окрик часового: "Стой! Кто такие!?" - "Из Симферопольского пулеметно - минометного училища". Из документов у нас собой были только комсомольские билеты… Ночью всю команду лейтенантов окончательно перебросили на другой берег, до рассвета мы находились в каком-то большом подвале, а утром, в Бекетовке, нас распределили по частям, за лейтенантами с передовой приходили "связные" из частей и вели к своим подразделениям. Мне предложили остаться адъютантом в штабе - я отказался, такая служба мне казалась постыдной. От Бекетовки, южной окраины города, до центра Сталинграда было 12 километров. Меня и еще человек двадцать отправили в 97 стрелковую бригаду, где мы получили оружие, а затем начальник штаба майор Руднев отдавал указания, сколько командиров в какой батальон отправить. Четверым: мне, Коле Панкратову, Коле Решетникову и еще одному товарищу (его фамилию у же не помню) - приказали направиться в 3-й батальон, и вскоре за нами пришел боец из этого батальона и повел нас через балку. Дошли до блиндажа, где разместился штаб батальона, и там нас встретил комбат, капитан Костенко. Посмотрел на нас, задал всего пару вопросов, а потом сказал: "Ты, Ройзман, принимаешь 3-ую роту, Решетников пойдет к тебе на взвод, а Панкратов примет пулеметный взвод". Батальон капитана Костенко занимали оборону по Купоросной балке, а конкретно моя рота держала оборону в районе Ленточной балки, напротив самой высокой точки города, высоты 145.5. Мамаев курган, например, имел на карте отметку 102 метра, а перед нами 145.5. Батальон находился на стыке двух армий, 62-й и 64-й, и наша 97-я стрелковая бригада входила в состав 64-й Армии.
Г.К. - Где была сформирована 97-я Отдельная СБр?
Каким был численный состав бригады?
З.Р. - Бригада была сформирована в августе 1942 года в Златоусте и в ее состав вошли моряки ТОФ, стройбатовцы (переведенные из Трудовой Армии в Красную Армию), а также курсанты военных училищ и группа пограничников, но в моей роте, например, были только бывшие моряки и трудармейцы. Когда я принял роту, то в ней числилось около восьмидесяти человек. Командиров уже не оставалось, меня встретил только политрук роты, неплохой парень с двумя "кубарями" в петлицах. Но его через пару дней то ли убило, то ли ранило, уже точно не помню… Сколько людей числилось в бригаде, я, простой ротный, конечно, знать не мог.
После войны, на первой встрече ветеранов бригады прозвучала цифра, что перед отправкой в Сталинград, личный состав бригады насчитывал чуть более 5.000, при этом командным составом бригада была укомплектована наполовину, и поэтому, только что прибывшего на передовую выпускника военного училища могли сразу поставить на командование ротой…
Кроме того в нашу бригаду был влит сводный курсантский полк, сформированный из курсантов военных училищ на Северном Кавказе (пехотные училища Махачкалы и Орджоникидзе)…
А вот уцелело нас очень мало. Из своего курсантского выпуска я на встречах ветеранов 64-й Армии почти никого не встречал… Выжили единицы…
Г.К. - В каких условиях держала оборону Ваша рота?
З.Р. - Нейтральная полоса между нами и противником в сентябре - октябре составляла от 40 до 70 метров, на отдельных участках мы и немцы гранатами свободно друг с другом перекидывались.
Мы зарылись в землю, в траншеи полного профиля. По ночам, бойцы, свободные от дежурства в первой траншее и в боевом охранении, находились в землянках, стены которых крепили ящиками от патронов, так как земля там песчаная и обваливалась после каждого артобстрела или бомбежки. Чтобы как-то осветить землянку в ней жгли телефонную шнур, который, коптя, все же горел и давал тусклый свет. Прямо перед немецкими позициями и на самой высоте немцы посадили в разбитые танки своих снайперов, которые нам не давали поднять головы ни днем, ни ночью, и затишья, как такового, у нас никогда не было, от снайперского огня мы несли все время серьезные потери. Жить нам давали только по воскресеньям, немцы в выходной день вели умеренные боевые действия, но тут слово "умеренные" надо взять в кавычки, поскольку для оценки я применяю "сталинградские стандарты". Бомбили нас ежедневно и по несколько раз, а нашу авиацию мы не видели, только ночью иной раз слышали гул моторов, в небе появлялись ПО-2, сбрасывали бомбы на немецкий передний край, а с рассветом небо становилось "чисто немецким"…Минометные и артиллерийские обстрелы немцы проводили словно сверялись по часам, методично били по нашей линии обороны, которая, до захвата нами высоты 145.5, была у них как на ладони. Боеприпасы мы строго экономили, так как постоянно были перебои с доставкой патронов и гранат на передовую, ведь переправа через Волгу все время находилась под огнем. С питанием на передовой, вообще, был очень туго, бывали дни, что весь дневной рацион состоял из одного сухаря на бойца.
Дело доходило до крайности, не все могли выдержать голод, у меня был связной, родом из Крамского района Орловской области, так он однажды пришел ночью в роту с термосом горячего супа. Я этим супом накормил остатки роты, а потом спрашиваю связного, где он достал этот термос, ведь из тылов, с полевой кухни, нам горячего питания не приносили уже давно.
И связной мне признался, что пошел ночью в полковой тыл, увидел повозку, на которой ездовой вез термос с едой в штаб батальона, так он кинул гранату рядом с повозкой, ездовой испугался и сбежал, а мой связной подхватил термос и вернулся в роту…
Обмундирование у многих было рванное, а обувь совсем разбитая. Как-то на "нейтралке" лежал убитый немец в яловых сапогах, так бойцы решили с него эти сапоги снять, за неделю таких попыток добраться до трупа, у меня погибло четверо ребят:трое от снайперского огня и один подорвался на мине. Но сапоги с немца все-таки сняли…
Только после того как лед на Волге встал, наше снабжение заметно улучшилось.
Г.К. - Какой момент для Вас и Ваших бойцов был самым критическим в сталинградских боях?
З.Р. - 25-го октября, прорвав нашу оборону в зоне сводного курсантского полка, немцы вышли к Волге в районе Бекетовской водокачки и Купоросной балки, после чего ночью мы получили: "Любой ценой восстановить положение!". За день 26/10/1941 мы шесть раз ходили в атаку, отбивали свои позиции и снова откатывались назад под немецким натиском, и опять с боем возвращали утраченную линию обороны. 26-го октября впервые мне пришлось участвовать в рукопашных схватках, которыми заканчивалась каждая наша атака. Немцы были сплошь пьяные, захватив наши траншеи они сразу напивались, отмечая победу и выход к Волге, а мы, несмотря на убийственный огонь и потери, снова бросались в атаку, в штыки. Там ногу негде было поставить, настолько все вокруг было завалено нашими и немецкими трупами.
Когда мы в закрепились на этих "новых-старых" позициях, то стали подсчитывать, сколько людей осталось в строю после шести атак. У меня в роте из 120 человек осталось 2 взводных и 25 красноармейцев, а в соседней роте уцелело всего 9 человек…
За эти бои все оставшиеся в живых бойцы роты были отмечены орденами и медалями, меня наградили орденом Красной Звезды.
Г.К. - А орденом Отечественной Войны - за что Вас отметили?
З.Р. - Это уже за ноябрьские бои. С высоты 145.5 на нас пошли танки, так я один танк противотанковой гранатой подбил… Оба ордена я успел получить еще до ранения, а медаль "За оборону Сталинграда" мне вручили только в 1947 году…
Г.К. - Приблизительно можно оценить потери Вашей роты за период боев в Сталинграде?
З.Р. - За октябрь - ноябрь 1942 года состав роты поменялся как минимум два-три раза…
Я думаю, что в 62-й Армии, у тех, кто воевал в центре Сталинграда, потери были еще выше, чем у нас. Сейчас пишут, что рядовой боец до своей гибели воевал в центре Сталинграде сутки, лейтенант - три дня, а у нас красноармейцы держались в строю обычно несколько дней, пока не убьют или не ранят… Я не думал, что кто-то из нас там останется в живых, и когда мне комбат приказал дать одного человека в формируемую трофейную команду, то я стоял перед выбором - кого туда послать?, кому, в прямом смысле этого слова, - даровать жизнь?
У нас был пожилой боец, сибиряк, отец четырех детей, вот его в "трофейщики" и отправили - пусть хоть он выживет…
Я почему-то был уверен, что не погибну от осколков мины, просто несколько раз мины разрывались невдалеке от меня, всех находившихся в это время рядом со мной убивало или ранило, а меня даже осколком не задевало, вот и появилась уверенность, что смерть моя будет другой… Вот что самое обидное. Если до боев 26-го октября нас все время пополняли, то после вообще перестали присылать пополнение. И когда 19-го ноября началось общее наступление, то пришлось в него идти остаткам батальонов, нас никто не сменил, мы так и не дождались отвода в тыл на переформировку. На нашем участке мы перешли в наступление только 23-го ноября, пошли в атаку без артподготовки, только дали один залп наши "катюши", да промазали, почти по нам попали… И целый месяц мы выдавливали немцев с позиций, но окруженные немцы очень грамотно оборонялись, отбить у них сто метров территории - считалось очень успешным продвижением по фронту. Все бои в конце ноября и в декабре шли фактически за каждую стену, мы сражались в развалинах домов и заводских цехов, и здесь наш батальон терял своих последних бойцов, выдержавших весь ад осенних боев…
Г.К. - Но довелось кого-то из своих бойцов встретить после войны?
З.Р. - 13/2/1983 в Волгограде состоялась встреча ветеранов 64-й Армии, через сорок лет после завершения битвы под Сталинградом люди съехались со всей страны, отмечать эту дату.
У автобуса с табличкой "97-я стрелковая бригада" стоял один ветеран, который спросил меня: "Товарищ лейтенант, вы меня не узнаете? Я Кужель Николай Петрович из Ангарска, я вам связь всегда в роту тянул!". И тут подошел еще один человек и стал меня обнимать. Это был бывший моряк с моей роты, ручной пулеметчик Михаил Лобков, после войны он поселился в Севастополе.
Всех ветеранов-сталинградцев, приехавших на эту встречу, пригласили на торжественное собрание в здании театра, где среди других перед нами выступил сын нашего командарма Шумилова. А потом нашелся человек, ветеран нашей бригады Жандаров из Златоуста, который стал искать бывших бойцов и командиров 97-й СБр, воевавших в Сталинграде.
На сбор ветеранов бригады приехало 40 человек, а всего Жандаров нашел по стране около 100 бывших бойцов и командиров из нашей бригады…
В Сталинград бригада прибыла имея в своем составе около 5.000 человек, в ходе боев, до конца октября 1942 года, в бригаду все время вливали новые резервы, а вот осталось нас в живых совсем немного, и то, большинство выживших - это инвалиды войны, списанные из армии в середине войны после тяжелых ранений…
Г.К. - Стрелковая рота два с лишним месяца держит оборону в южной части Сталинграда.
Насколько командир роты был самостоятелен в принятии решений, скажем, на проведение разведпоиска, вылазки, или атаки?
З.Р. - Вылазки и атаки согласовывались со штабом батальона или бригады, поскольку в условиях, когда расстояние между нами и немцами меньше ста метров, была высокая вероятность того, что наши минометчики и артиллеристы откроют огонь по "шумному участку", где началась заваруха, и заденут своих. Кроме того надо было предупредить пулеметные расчеты, боевое охранение, чтобы по ошибке по своим не ударили. Обычно каждая вылазка тщательно готовилась, а не была результатом сиюминутного "вдохновения" или спешного решения.
Ведь каждый метр земли в районе Купоросной балки круглосуточно находился под немецким огнем и пристальным наблюдением. Один неосторожный шаг, даже просто, на пару секунд выпрямился в полный рост - и ты труп… "Мертвых зон" у нас не было. Людей, не там, где надо, в атаку подымешь - всех моментально положат из пулеметов.
Моя рота в октябре провела удачный разведпоиск. Саперы нам сделали проход, мы вчетвером незаметно доползли до немецких позиций и затаились возле входа в немецкую землянку. Появился немец, мы на него навалились, а он, сволочь, здоровый попался, успел ударить кулаком одного из наших и выбил ему передние зубы, но немца мы свалили, заткнули рот кляпом, он так и не успел заорать и позвать на помощь. К себе "языка" притащили, не поднимая шума…
Часто приходилось подползать или пробираться по разбитым окопам и ходам сообщения поближе к немцам, чтобы определить новые огневые точки. Ночью со связным как-то поползли тихо вдвоем по ходу сообщения на немецкую сторону, и вдруг меня кто-то дернул за бок.
Я обмер…, а это был просто труп убитого моряка, его засыпало землей, а ноги торчали, так я за ногу зацепился. Но в ту секунду, пока не разобрался, я испытал настоящий страх.
Г.К. - В роте были случаи перехода на сторону врага?
З.Р. - Достоверных таких случаев не было, но один раз у нас исчез боец из окопа боевого охранения, но сам ли он перешел к немцам, или его немецкая разведка сцапала - я не знаю.
До начала нашего наступления немцы очень часто сбрасывали листовки с самолетов на наши головы и вели пропаганду через громкоговорительные установки. По утрам нередко вся наша оборона была усыпана немецкими листовками с призывами на сдачу в плен - "Бей жидов - комиссаров". Листовки были из лощеной бумаги, в центре красочный рисунок - Сталинград, охваченный огненным кольцом, а со всех сторон немецкие танки. Бойцы не боялись поднять такую листовку с земли, так как политрука в роте у нас уже не было, а бригадные особисты на передний край нос не совали, у нас же убивают, зачем им это…
Самострелов в роте тоже не припомню…
Вообще, боевой настрой в роте был на самом высоком уровне, от нас до Волги было несколько километров и мы были твердо уверены, что если немцы через нас прорвутся, то только тогда, когда погибнет последний из нас, мы знали, что будем стоять насмерть, достойно сражаться до последнего патрона. Мы понимали, что являемся смертниками, но были морально готовы в любой момент, когда потребуется, умереть за свою Родину и не допустить врага к Волге.
Г.К. - Когда Вы выбыли из строя? Как складывалась Ваша служба после тяжелого ранения?
З.Р. - В конце декабря. Мы пошли в дневную атаку, сначала ранило моего товарища, взводного, лейтенанта Решетникова, а потом и меня. Разрывная пуля угодила в антабку, и осколок от нее попал мне прямо в глаз. Но добраться до санбата не было никакой возможности, немцы вели жуткий огонь. Связной отвел меня в старую землянку, а там разместился штаб сводного курсантского полка. Вечером командир полка обратил на меня внимание: "Это кто такой?" - "Командир стрелковой роты" - "Почему не отправили раньше?!" - "Сильный огонь, не пройти" - "Немедленно доставьте лейтенанта в санроту!", и после приказа комполка меня вместе с еще одним тяжелораненым вывезли в санбат, а потом переправили через Волгу, в госпиталь расположенный в Ленинске, где собралось тысяч пять наших раненых из Сталинграда.
Из Ленинска нас отправляли в госпиталя. Погрузили в "телятники", положили на доски, чуть прикрытые соломой, и эшелон с ранеными тронулся в путь. Но эти проклятые четыреста километров мы ехали девять суток, поезд почти все время стоял на заброшенных полустанках, и за эти девять дней никто нам не менял повязки, ни разу не пришли врачи осмотреть раненых, ни разу нам не дали горячей пищи, хорошо хоть печку- "буржуйку" в вагоне топили.
Всех, до крайнего предела вшивых, грязных и голодных раненых бойцов - в Саратове распределяли по профильным госпиталям.
После осмотра мне врачи сказали, что осколок застрял в глазу и спасти глаз невозможно.
Меня взяли на операцию, удалили глаз, дали черную повязку (затем получил глазной протез), и уже 18/1/1943 я получил в штабе Прив.ВО направление на дальнейшее прохождение службы в 19-ую Запасную стрелковую бригаду, дислоцированную в Татищево.
Три месяца я прослужил в этой бригаде в должности командира учебной стрелковой роты, а потом поступил приказ: "… всех инвалидов с видимыми увечьями убрать со строевых должностей и отправить на работу в военкоматах". И еще четыре года я был работником военкомата: сначала в Новобураском районе, затем служил начальником 2-й и 3-й части Питерского райвоенкомата, затем, после окончания КУОС работников местных органов военного управления в Куйбышеве, я, до демобилизации, до апреля 1947 года, служил в Саратовском облвоенкомате и в Терновском РВК. После демобилизации поселился в Энгельсе, где сорок лет проработал на приборостроительном закрытом заводе № 878 (№221).
Окончил авиационный техникум, работал нормировщиком, экономистом, а после стал начальником механического цеха.
Хочу вам еще рассказать один эпизод, связанный с боями в Сталинграде.
Считаю этот эпизод символичным и важным для всех бывших бойцов нашей бригады, свято хранящих память о своих товарищах, погибших на Волге в 1942 году.
Об этом событии мне рассказал мой бывший сослуживец по бригаде Зотов, ставший после войны писателем и написавший две книги о сражении в Сталинграде. На встрече ветеранов в Волгограде в феврале 1983 года бывших бойцов и командиров 97-й отдельной стрелковой бригады разместили на проживание в общежитии химико-механического техникума, и я оказался с Зотовым в одной комнате. Во время своей работы над книгами Зотов имел доступ к военным архивам, стенограммам и различного рода донесениям. Он поведал мне очень много интересного о сталинградских событиях, о чем я, простой лейтенант, знать ранее не мог.
28/1/1943 разведка бригады, продвигаясь вперед по "Астраханскому мосту" на реке Царица, обнаружила большой немецкий госпиталь, где аккуратно "увела" с собой начальника госпиталя, полковника медслужбы. Пленного привели на допрос в штаб бригады к генералу Тихомирову, и когда комбриг сказал: "По нашим данным Паулюс покинул город 25-го января", немецкий врач ответил Тихомирову: "Нет, я его личный врач и видел Паулюса сегодня утром!". На предложение Тихомирова провести наших парламентеров в штаб Паулюса, немец ответил отрицательно, отреагировал следующим образом: "Я лично не могу это сделать. Меня не поймут… Но у меня есть раненый обер-лейтенант Ланге, семья которого находится в близких отношениях с семьей генерала Роске из штаба 6-й Армии, и я думаю, что для Ланге такая миссия более безопасна.
Я полагаю, что он согласится на эту миссию". После получения согласия Ланге, генерал Тихомиров сформировал группу парламентеров. На переговоры в штаб 6-й Армии отправились: командир разведроты 97-й стрелковой бригады старший лейтенант Афанасий Федорович Васильев, политрук бригадной роты разведки Николай Егорович Калинин, переводчик Захар Исаакович Райзман (бывший директор киевской школы), и автоматчик Василий Владимирович Василькин. Генерал Тихомиров выдал Васильеву мандат, что тот является подполковником и уполномочен вести переговоры о безоговорочной капитуляции окруженных в Сталинграде немецких войск, о прекращении огня и сдаче оружия. Вместе с обер-лейтенантом Ланге наши четверо парламентеров дошли до здания универмага, где в подвале находился Паулюс со своим штабом, и где их принял генерал Роске и начальник штаба армии Шмидт. Парламентеры нашей бригады передали ультиматум о сдаче в плен, но сам Паулюс к ним не вышел, ответил через своих генералов, что вести переговоры будет лично только с офицером в генеральском звании.
Наши вернулись в Бекетовку, доложили обо всем командарму, генералу Шумилову, и тот послал на переговоры к Паулюсу генерала Ласкина, с охраной из взвода автоматчиков.
И сам факт, что первыми советскими бойцами, вступившими на территорию штаба разгромленной и окруженной 6-й Армии вермахта, были люди из нашей 97-й стрелковой бригады, является для нас, для тех однополчан, кто прошел "сталинградский" ад и пережил войну, еще одной причиной гордиться за своих товарищей по оружию. Наши жертвы не были напрасными…
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
