В январе 1942 г. ушел добровольцем на фронт в составе роты противотанковых ружей (ПТР) 5-й Московской (впоследствии 158-й Лиозненско-Витебской стрелковой дивизии), сформированной из московских ополченцев. После первого ранения в феврале 1942 г. и лечения в госпитале в Подмосковье (г. Новый Иерусалим), был откомандирован в школу младших лейтенантов при 20-й армии (г. Щелково), по окончании которой направлен на фронт в 312-ю СД и зачислен в 1-й стрелковый батальон 1079-го полка (сентябрь 1942 г.), на должность адъютанта старшего (начальника штаба).

Начало войны

После окончания 3-го курса МГРИ я получил направление на практику в геологоразведочную партию Дальневосточного геологического управления (г. Хабаровск). На Дальний Восток я приехал 22 июня 1941 г. Выйдя на вокзале, услышал по радио выступление В. Молотова, в котором говорилось о вероломном нападении Германии на Советский Союз.
Я был поражен этим известием. Что делать? Возвращаться в Москву или оставаться на Дальнем Востоке? Но, будучи уверенным в непобедимости Красной Армии, принял решение проходить практику.
Наша партия занималась составлением геологической карты и поиском полезных ископаемых в бассейне реки Хунгари. Работали от зари до зари, и только к октябрю мы двинулись в обратный путь - в Комсомольск-на-Амуре.
Все лето мы были лишены информации о событиях на фронте. Можно представить, как нас поразила новость о том, что немцы уже под Москвой! Все мои помыслы с этого момента свелись к одному - скорее добраться до столицы и принять участие в её защите.
Я почти целый месяц не мог попасть на московский поезд, и только с помощью военного коменданта вокзала, после очередного скандала, мне удалось купить билет, но лишь до города Кирова. До Москвы билеты не продавались.
Поезд шел медленно, с долгими остановками. И постепенно нарастало впечатление, что война куда более серьезна, чем могло показаться в глубоком тылу. Начиная от Новосибирска негде было купить съестное. И всё чаще навстречу шли санитарные поезда. Количество раненых было огромным, и масштаб беды, постигшей всю нашу страну, становился все очевидней.

Москва. Ноябрь 1941 года

Первое впечатление от Москвы было тревожным. В городе необычная тишина: нет привычного движения на улицах, здания замаскированы, в небе плавают аэростаты воздушного заграждения…
Какое-то время я пробыл в столице: дежурил на крыше, сбрасывая падавшие туда зажигательные бомбы. Записался в ополчение Краснопресненского района Москвы и твердо решил добраться до своих - студентов и преподавателей, ушедших добровольцами в регулярные войска. В райкоме комсомола мне выписали рекомендацию в ополчеие.
Так я оказался в роте противотанковых ружей (ПТР), состоявшей, в основном, из студентов МГРИ. С неделю проходил подготовку вместе с однокашниками, тоже вернувшимися с практики: Николаем Дреновым и Николаем Каревым.
В начале января 1942 г. наш полк подняли по приказу, погрузили в эшелон и направили в район боевых действий на Ржевском направлении Западного фронта.

Первые бои

От станции, где высадили нашу дивизию, мы два дня пешком шли к линии фронта. Голодные: по дороге выменивали у жителей на мыло и белье какие-то нехитрые продукты. И тогда же впервые увидели страшные картины войны: сгоревшие деревни с одинокими печными трубами на пепелищах, изможденные старики, женщины, дети, выходившие нас встречать.
К тому времени немцы уже перешли к обороне. И оборона у них была грамотная. Укрепленные пункты - в деревнях на возвышенности, чтобы вся местность простреливалась. А вокруг деревень они возводили валы из снега, так, что нельзя было следить за их передвижением внутри. Только на собственной шкуре мы узнали, где немцы оборудовали огневые пулеметные точки - на чердаках, на колокольнях церквей.
Вот на такие оборонительные пункты нас и бросали в атаку. Днем, когда на снегу мы для немцев были - как на ладони… Но выбили мы все-таки фашистов из одной деревни. Заночевали в избе. А утром вдруг - бомбежка. Кто-то открыл крышку подполья, мы туда и посыпались. Когда бомбежка кончилась, вылезли. Смотрим - одну стену избы полностью вынесло взрывом. Мой дружок Карев по полу ползает, ему осколком почти всю икроножную мышцу вырвало. Кровищи… Мы - во двор, позвали санитарку. А тут наши лошади - половина убита, и обоз с боеприпасами горит! Еще немного - и рванет! Мы, необученные, молодые, мечемся по двору: “Ребята, надо что-то делать!” Командир сообразил, начал снег горстями в огонь бросать, мы - ему помогать. Загасили.
Через некоторое время - снова налет. Мы скорей из избы, залегли на огородах (поняли уже - так безопасней). И видим - над нами самолеты кружат, в одном даже летчика видно. Стали по нему стрелять из винтовок, ПТРов. И подбили! Самолет загорелся, упал. Тогда поняли, что и мы не беспомощны…

Первый "трофей"

Потом еще несколько деревень брали. ПТРы для такой атаки не нужны, но все равно приходилось брать их с собой. В атаку шли “в лоб”, днем. Немцы нас - из пулеметов, минометов, мы же - как мишень на белом снегу… Добежишь до снежного вала, - и гранату бросить нельзя: из пулеметов скосят. Заляжем и ждем.
В одну из таких атак мы, человек семь-восемь, прятались в воронке. Пехота, видимо, отступила. Мы дождались ночи. Приказа отступать не было. Послали связного в штаб. Вдруг - неподалеку голоса. Думали, немцы, - нет, оказалось, наш взвод разведки. Я и предложил обойти по темноте деревню. Обошли. Вышли к снежному “забору” - тишина. Мы перевалились через забор, и - гранаты в окна! Немцы начали выскакивать, шум, стрельба, беготня… Я в одну избу забежал, гляжу: из темноты на меня - здоровый немец с пистолетом. Я успел перехватить его руку, стали бороться, тут он мне ногу и прострелил. Первое ранение. А у него на поясе я нож видел. Выхватил его - и немца наугад пырнул. Он свалился. На шум стала подходить наша пехота. Освободили деревню, и с ходу - ещё две. Но это уже без меня…
До санбата меня на собачьей упряжке везли. Пролежал я в госпитале до конца мая 1942 года. Потом - маршевая рота и курсы младших лейтенантов при 20-й армии. По окончании курсов - снова фронт.

Второе ранение

В 1943 году в составе 2-го Прибалтийского фронта мы наступали на станцию Пустошка на Невельском направлении. К тому времени я уже был начальником штаба батальона. Наши атаки захлебывались, солдаты залегли в леснячке. Моей задачей было найти их, собрать в группы, назначить старших. И вот в таком леснячке я попал под минометный обстрел. Сначала боли не чувствовал - оглушен, контужен. Упал в снег. А вот когда очнулся и вздохнул - почувствовал боль в боку и в обеих руках. Я понял, что получил множество осколочных ранений, и знал, что некоторые могут привести к смерти. Из прочитанного о войне хорошо запомнились картины умирающих, раненных в живот: им даже пить не дают, и умирают они в страшных мучениях. Так что первой моей мыслью было - застрелиться. Хотел достать пистолет из-за пазухи, - а правая рука не слушается.
В общем, уложили меня на плащ-палатку и волоком дотащили до командного пункта. Пока тащили - чуть кровью не истек. На КП переложили в сани, повезли в санроту. Там первым делом мне начали кровь вливать, осколки вытаскивать. А осколки вошли в тело вместе с кусками ткани, с ватой из ватника. Вытаскивали без обезболивания, конечно.
После второго ранения меня демобилизовали по инвалидности. Осенью 44-го восстановился в МГРИ, правда, уже на другую специальность. А правой рукой долго еще писать не мог: пришлось переучиваться, - писал левой.
Один осколок много лет в левой руке проносил, - не так давно только боль появилась. Осколок извлекли. Он теперь у нас в семье - вроде реликвии.

Война. Дела житейские

Еще до первого ранения это было. В нашей роте ПТР не было своей кухни. Бывало, по нескольку дней не только горячего не видели, да и вообще никакой еды. А однажды полевая кухня подъехала. Котелки были не у всех. Поэтому брали каски, отдирали подкладку, и - ложек тоже не хватало, - хлебали через край. До сих пор помню тот первый суп, гороховый. Немцы разглядели - начали обстреливать из минометов. Повар кухню развернул - удирать, а один из наших солдат с винтовкой на него:
- Стой, гад!..

До сих пор помню своего фронтового пушистого друга. Осенью 1943 года наша 312-я дивизия после нескольких безуспешных попыток наступления перешла в оборону. Санитарно-хозяйственный взвод при батальоне находился в недалеком тылу - в деревне, где уцелела только одна изба. В минуту передышки между боями мы пошли проверить тылы. Смотрю, на крыльце избы греются на солнышке маленькие пушистые котята. Только протянул к ним руку, - одичавшие звереныши тут же нырнули в подполье. Я, сам не знаю зачем, полез за ними, поймал одного и унес к себе в блиндаж. Так и жил у меня котенок по кличке Савоська. Я с ним делился своим пайком, и он меня полюбил. Бывало, сижу в штабной, разложу военные карты, а котенок сидит у меня на плече и мурлычет. И этот крохотный пушистый комочек помогал мне пережить тяготы военной жизни, напоминал о мире и о доме.
Когда началось наступление, моего Савоську пришлось оставить. Не мог же я взять его в бой!
Любовь на войне тоже, конечно, была. У многих офицеров - “фронтовые подруги”. И я не был исключением. Ниной её звали, в санвзводе нашего батальона служила. А на неё комполка “глаз положил”, постарался разлучить нас. А меня невзлюбил. Наградные листы на меня не подписывал, в академию учиться не пустил. Ни разу за два года службы даже в резерв не отправил при расформировании батальонов из-за больших потерь…
А орден Красной Звезды я получил по представлению из штаба дивизии. Наш батальон направили в тыл немецкого опорного узла на единственной в том районе дороге к Смоленску. Кругом были болота, тайга. Пробирались налегке - без артиллерии, только ротные минометы и стрелковое оружие, да и то с трудом. Наткнулись на немецкое боевое охранение. Завязался бой. Наш комбат растерялся, и я принял командование батальоном на себя, поднял пехоту в атаку. Выбили мы немцев из опорного узла и освободили дорогу. Наступление на Смоленск продолжалось.
Вот за это меня и наградили орденом.

Те, кто остался

Нашу “студенческую” роту ПТР еще в первых боях почти всю выкосило. И после войны с каждым годом все меньше и меньше оставалось в живых. Шел я однажды по Ваганьковскому кладбищу в Москве (там моя мама похоронена), вдруг вижу - памятник: “Дренов Николай”, - надпись. Он - из нашей роты ПТР, в одном расчете были, и после войны мы с ним виделись. И вот - такая “встреча”. Последняя…
У нашей 312-й СД в Москве свой Совет ветеранов действовал, пока многие живы были. А в прошлом году санитарка нашей роты ПТР мне написала письмо: всё, никого уже из наших в живых не осталось. Значит, теперь мы с ней двое, последние.