|
|
|
|
Я родился в городе Виннице, а с 1932 года мы переехали в Одессу, куда перевели работать моего отца. До революции мой отец учился в Высшем техническом училище императора Александра II на факультете механики, - он был инженером-мостостроителем. Учился он, кстати, вместе с дедушкой русской авиации Россинским, который разрабатывал с Нестеровым «мертвую петлю». Когда убили Баумана, гражданскую панихиду проводили в актовом зале этого училища и моему отцу предложили у его гроба читать «А вы надменные потомки…» Он ни к какой партии не принадлежал, но отказаться не мог, - он хорошо умел читать стихи. Тогда его вызвал к себе проректор и сказал: «Вы третьекурсник. Если вы прочтете это стихотворение, то Вас в 24 часа вышворнут из Москвы с «белым билетом» - ни в одно учебное заведение Империи Вас не пустят». Отец прочитал - и вылетел. Сначала он стал работать в легкой промышленности, а позже преподавал математику в Одессе. Дед со стороны матери служил сторожем в театре, а тетя Поля, её старшая сестра, - вахтером. Мама же училась на портниху и работала портнихой в оперном театре. Я с детства был привязан к театру, - у меня не было сомнения, что я буду актером. В шестом классе я попал в кукольный кружок, и играл роль деда в «Сказке о рыбаке и рыбке». А когда начала война, начались мои трагедии. Отец хотел со мной поговорить, мне было не до этого, и он обижался. А когда мне нужен был его совет, его уже не было в живых...
В это время отец уже не преподавал, а работал в магазине наглядных пособий. Когда началась война, несмотря на возраст и слабость здоровья, отец одним из первым ушел на фронт. Он знал саперное дело, и его взяли. 13 сентября 1941 года мы получили похоронку, - отец погиб.
Одесса сразу попала в кольцо. Это было жутко, - наступление было просто дикое, - ведь немцев поддерживала ещё и Румыния. Одесса долго оборонялась... В 1941 году я перешёл в 9-й класс, и мы с мальчишками тушили «зажигалки». Когда бомбы падали, их надо было схватить, сбросить и засыпать песком. В армию я попал, когда мне было 15 лет. В городе создавались «истребительные батальоны». Они состояли из рабочих, штатских, - в общем, не военных. Когда началось наступление на Одессу, мы начали отступать, - сначала по побережью, потом нас морем переправили в Николаев, а дальше снова по суше, на Северный Кавказ. Мама же успела уйти в Винницу к тетке и дяде. Мы отступали до Моздока. Интересно, что хотя у нас были винтовки, считалось, что мы всё ещё не в действующей армии. Только под Моздоком была дана команда всех перевести в действующую армию. Мне не хватало возраста, но ребята приписали мне пару лет. Так я попал в 5-ю Ударную армию, 416-ю стрелковую азербайджанскую дивизию, в 1374-й стрелковый полк, - в матушку-пехоту. И с ней я прошел до Берлина.
Знаменитая впоследствии 416-я азербайджанская стрелковая дивизия была сформированна, и я получил всю экипировку. Командовал дивизией генерал Сызранцев, а по строевой - генерал Зюванов. Это были очень мудрые, удивительно внимательные полководцы. Они всегда участвовали в боях на очень тяжелых направлениях. 5-я армия называлась ударной, потом она стала Гвардейской. Эта армия имела очень сильное вооружение. Ударные армии и по составу и по формированию специально готовились и для прорыва, и для форсирования крупных рек. Мне пришлось форсировать Днепр, а позже - и Одер, под Кюстриным.
В начале войны мы отступали, отражая немецкие атаки. Немцев поддерживали венгры, итальянцы, румыны. Конечно, нам тяжело приходилось...
- А.Д. В 1941-42 годах расстреливали пленных?
- Немцев? Конечно! И немцы тоже. Чудо, если человек попал в плен и его не убили. Они себя чувствовали победителями. Им сказали, что мы навоз, тряпки, русские свиньи. Девушек они насиловали... Самое страшное, - это были рассказы тех, кто попал в оккупацию. В отношении населения у немцев была очень хитрая тактика. Они создавали полицейские соединения, - так полицейские издевались над людьми больше, чем немцы, - и их это устраивало.
А потом мы погнали их назад. Снова Николаев, Одесса. Армия попала в состав 3-го Украинского фронта, которым командовал Толбухин. Я на всю жизнь запомнил эти бои на 3-м Украинском. Самое страшное - когда теряешь товарищей. В жару мы шли на Кишинев, они драпали... Это была знаменитая Яссо-Кишиневская операция. Там была такая Тираспольская дорога. Там столько трупов было! В основном - наших предателей, что с немцами отступали. Ведь многие считали, что никогда большевики не вернутся. Много бежало предателей из Одессы: кто на чем, - повозки, лошади. Немецкие танки шли по этой дороге, и немцы их передавили. Собаке - собачья смерть!
Мы шли со стороны Бессарабии, от Одессы. Август 1944 года, жара жуткая. От малярии мы теряли больше людей, чем от ранений. Очень много было винограда, да и вообще жратвы было много. Помню переправу через Буг - это знаменитая река. Когда пошло наступление, было уже ясно, что немцы будут драпать. Но у них было страшное оружие - огнеметы. У меня был друг, сибиряк, чудный парень, помкомвзвода, старшина, - он столько мне помогал!.. Я же городской парень, для меня пройти 30 км, - это страшно. Я был в ботинках с обмотками, и когда мы прошли первые 30 км и был привал к обеду, я понял, что никуда больше не пойду. Ноги были - сплошные пузыри, красные. Двое ребят побежали за санинструктором, и тот обмыл мне ноги, бритвой разрезал пузыри, смазал ихтиолкой. И вот этот парень-сибиряк смотрит на меня: «А ведь ты не от этого такой грустный. Жить хочешь? Дам совет: тебе сейчас хорошо?» - «Да», - «Живи минутой. Не загадывай наперед - дольше проживешь. А если начнешь думать, внимание пропадает и можно под пулю попасть».
И вот мы уже врывались в Кишинев и сбоку огнеметчик дал залп. И этот мой дружочек попал под огнемет. Я до сих пор не могу забыть визг умирающего. Начали его засыпать землей, но бесполезно…
- А.Д. Немца нашли?
- Нет. Их много было, это же оборона. Потерять друга, да еще так... Наступление в ходе Ясско-Кишиневской операции было очень тяжелым, - всё время тяжелые бои. Да ещё перед этим наступлением были немецкие наступления. У немцев было очень много танков, - и я помню, как в одном очень сильном бою они утюжили окопы. В результате, после завершения операции от нашей роты осталось человек 40, а может быть даже меньше. Нас стали расформировать, пришел командир батальона, и тех кто постарше отправили в хозвзвод, а нас - пополнить роту автоматчиков. Вот так я впервые получил вместо винтовки автомат. Это, может быть, меня и сберегло на войне. Кроме того, в этом заслуга хорошего командира роты - лейтенанта Салкин, впоследствии капитана.
После взятия Кишинева мы пошли на Бухарест, но в этот момент была дана команда, и нас погрузили в теплушки и вывезли под Ковель в Польшу. Началось новое наступление, но в Польше у немцев были очень сильные оборонительные позиции, и они упорно сопротивлялись. Еще до взятия Варшавы были очень сильные бои; приходилось атаковать, и очень сильно.
- А.Д. Вы передвигались пешком?
- Только пешком. В роте автоматчиков у нас было всего две повозки, а с ними четыре лошади и ездовые. Все они были азербайджанцы. Они тыловики, не обязаны были воевать. У нас был замкомандира полка по хозчасти - подполковник Гаджиев, жирный мужик. Было наступление, а он развалясь ехал на своей повозке сзади, - и тут авиационный немецкий налет. Он успел спрятаться в кювет, а лошадей и бричку разбило. И вот он прибежал к нам в ужасе: «Меня же убить могли!» Для него это было неожиданностью! А мы очень любили своих «кукурузников», они очень активно нам помогали. Они летали ночью, и их атаки были совершенно неожиданными.
В Польше осталось много местного населения. Мы пришли к полякам и сразу увидели разницу: если в Молдавии - много фруктов, еды, вина, то в Польше - в лучшем случае картошка и молоко. Кроме жуткой водки ничего нет. Они нас сначала хорошо приняли, мы свое на стол положим. Еда у нас лучше, знаменитые офицерские консервы с беконом, а у солдат тушенка. «Ну, что пан, германа пойдем бить?» - «Пойдем, пан, пойдем!» - «А колхозы пойдем строить?» - «Ниц не разуме!» Колхозы они наши ненавидели, им столько про них порассказывали. Поляки жили хуторами, у многих были свои куски земли.
На территории Польши мы драсись с власовцами. Они не сдавались, понимая, что им грозит смерть. Тогда появились фаустпатроны, и мы обходили их, потому что не знали как с ними обращаться. И тогда власовцы первые послали своих парламентеров: за жизнь - откроют секрет фаустпатронов. В роту прислали двух ребят-власовцев, и они нас обучали. Когда ты воюешь из окопа, фаустпатроны не нужны. Вот среди домов - это да.
- А.Д. Фаустпатроны не таскали с собой?
- Нас ими не снабжали, но они бли. опадется на дороге, - мы возьмем. Главное, мы теперь знали, как им владеть, - хотя наших «учителей» забрали потом в лагеря. А так у нас были автоматы. Достаточно оружия было.
В Польше мы нарвались на немецкую танковую дивизию. Была весна, дороги были очень плохие. Вся наша материальная часть отстала, а мы шли вперед. Я никогда не забуду, как мы, преодолев железнодорожную насыпь, вышли в большое поле. И вот там нас встретили знаменитые «Тигры». Это было прямое прямое столкновение с ними, - а нам нечем было защищаться! Ребята бросились бежать. Я не забуду, как на линейке мчался наш полковник Калашников и кричал: «Стойте! Хоть не бегите, ложитесь!» А ребята бегут, - и немцы прямо им в спины трассирующими... Мы успели добежать до огромнейшего сарая. Я помню: только мы вбежали, как рвануло. Дверь упала на меня, но ребята меня вытащили, я только ушибся. Ранило командира нашего полка Калашникова. В суете с брички уронили ящик из-под мин, а в нем лежало знамя полка. Я зачем-то открыл этот ящик, - а там знамя. Через насыпь танки идти не могли, и хотя им было нужно только разойтись и пройти через мостки, - но они боялись. Мы перелезли насыпь и подходя к хутору попали в штаб полка. Мы вошли, и я положил на стол знамя... При утере знамени - начальство под трибунал, а часть расформировывали. Так что за это я получил свою первую награду, орден Красной Звезды.
При взятии Варшавы, в феврале 1944 года, я получил очень сильную контузию. Было два плацдарма: Радомский и Сандамирский. Наша часть четверо суток была на Радомском плацдарме. Никаких костров: на 6 человек, - 3 плащ-палатки, 3 шинели. Мы ложились вшестером, и снимали ботинки: в мороз ноги во сне очень стынут в ботинках. Было очень сильное наступление на Варшаву, - её атаковали по Висле, по льду. Немцы этого не ожидали: на льду же окопов не настроишь! Это такой был разгром! А мы с с плацдарма взяли влево, - и на основные их позиции, на «оборонку». «Оборонка» была сильная, поля заминированы, пехота могла подрываться через каждые 10 метров. Я был в роте автоматчиков, и нас посадили на танки. Три эшелона танков - первый, второй, третий... Я был во втором. Танки перевозили нас через минное поле, мы спешивались и шли в наступление. Первый эшелон, когда рванул вперёд, попал под прямую наводку, - и этот первый эшелон побили, и пехоту и танки. А мы попали в такую зону, что слышали только свист, - снаряды за нами рвались. Но вот один из этих снарядов нам достался. Я услышал свист, а потом потерял сознание… Когда идет наступление не сразу везут в госпиталь. Раненых собирают в медсанбаты, расположенные в районе штаба полка или дивизиона, - а оттуда потом уже отправляют. Ребята поехали в дивизию за хлебом при наступлении (я уже говорил, что в роте автоматчиков были повозки), и в одной палатке меня нашли. Я лежал бревном - не двигался, не слышал и не говорил. Они меня положили на хлеб, накрыли и вывезли. Самое страшное на фронте - потерять свою часть. Тогда начинаешь новую жизнь!
- А.Д. Когда Вы брали Варшаву, как к вам относилось население?
- Там была очень сложная обстановка. Там было восстание, которое мы не поддержали. И поэтому отношение было сложное. Но я еще контужен был, так что не все помню. Мы прошли Варшаву сходу, и пошли на Познань. Тактика у Жукова была такая - если город сходу взять нельзя, его обтекали и шли дальше, чтобы не задерживать основное наступление. Потом другие части их уже добивали. Единственное, что я запомнил, это что когда мы останавливались у них в селах, то увидели их нищенское существование, настороженное отношение к нам. И тогда нас вдруг перестали вводить в населенные пункты, - на формировании мы стояли в лесу. Там была Армия Народова и Армия Краева, воевавшие против нас. То село, которое хорошо принимало наши войска, - их уничтожали свои же. Мы попали в дом польского врача, который говорил хорошо и по-польски и по-русски. Он предупреждал наше командование, что лучше не натыкаться на такие вопросы, как о колхозах и т.д., - дескать, атмосфера сложная. Хотя и немец им достался несладко. Они ненавидели немцев...
После контузии под Варшавой, ходить я стал через две с половиной недели. Массаж мне делали, выпить давали. Хотели меня отправить, а я - не в какую. Рота автоматчиков - в пехоте привилегированный род войск. Охрана штаба, связь с дивизией, почта. Если оборона, ночью пехота спит. А метров 10-15 - боевая точка: мы сидим, автоматчики. Мы их охраняем, подкрепляем разведку. Самое интересное - это не автомат и не винтовка. ППС, это не ППШ с рожком. ППС был с коробкой, которая одевалась как кастрюля. Ещё брали немецкий автомат, знаменитый «Шмайссер». Его не надо чистить, - пружина была закрыта, к тому же он легче, удобнее, - и патронов к нему было много.
Я считаю, что я выжил потому, что был в роте автоматчиков. Правда, рисковать пришлось много. Рота насчитывала до 100 человек, с подразделениями и т.д. А до Берлина нас дошло всего 29 человек, мальчишки. Последнее пополнение было призыва 27-28-го годов. Совсем мальчики! У нас был чудесный командир, он получил капитана в боях за Берлин. Лейтенант Салкин, морячок в прошлом, отбыл срок в штрафнике. Знаменитые штрафные роты: в атаку они идут первыми. Тех, кто остается жить, переводят и снимают судимость. Потрясающий мужик! Дает нам задание: «Ну, ребята, как будем делать малой кровью?» И все думали...
3-й Украинский, 1-й Белорусский, освобождение Варшавы, переправа через Одер... Одер мы форсировали по льду под Кюстрином. Мы отразили две очень сильные немецкие атаки, и там же, под Кюстриным был мой первый рукопашный бой. Именно рукопашный, а не штыковой. Второй был в Берлине. Мы выходили на улицу, и как у него так и у меня могло оторвать голову. Штурм Берлина... Я никогда не забуду о боях в Берлине. Причём там такая была интересная вещь: Берлин - город удивительный, так безалаберно, несмотря на немецкую пунктуальность и аккуратность, построен! Бои под Берлином шли очень сильные... Мы к этому времени не один город брали: и Варшаву, и Кишинев, - это там у меня друг погиб. Каждый город имеет свою специфику, но Берлин - город особый. Он очень большой, очень. Одни подступы, пригород!.. Мы шли со стороны аэродрома. Немцы драпали удивительно: все было уже ясно. Когда мы стали подходить к центральным районам, где стояли большие дома, имеющие гранитный фундамент, начались проблемы. Скажем идет улица и на перекрестке дом у которого нижние этажи превращены в бойницы. Немцы простреливали всю улицу. Никакой танк не может туда попасть! Или, например, прямая улица, но на ней все здания имеют гранитные основания, а вдоль здания - амбразуры и немцы простреливают все улицу. Попробуй ее взять! Полное идиотство было бы вводить танки, как сделали в Грозном. Не может танк участвовать в городском бою, это липа! С 3-го этажа зажигательную бутылку бросаешь, и танк взрывается со всем, что в нем есть. Было решено брать пехотой. Около 6 армий замкнули Берлин. Немцы сопротивлялись очень сильно. Некоторые сдавались, но драчка была сложная. Пехота играла в ней решающую роль.
- А.Д. Вас формировали в штурмовые группы?
- Спецзаданиями по полку. Танков было дай бог, - но в город они не шли. А пехота шла! Надо было освободить центральную улицу. Салкин собрал нас: «Как будем?» - «У меня есть предложение», - «Говори», - «В городе есть черный ход и парадный. Если заходить с черного входа можно через квартиры верхних этажей выйти в парадный подъезд другого дома». Немцы дали населению команды - не закрывать квартиры. Мы этим воспользовались. Вдвоем с бойцом мы прошли в указанный командиром дом. Во дворе стояли походные кухни, лежали ящики с минами, - и немцы там сидели. Буквально через 40-50 минут я остался один, а напарник вернулся и привел туда всю роту. Мы спустились на третий этаж, открыли окна и забросали немцев гранатами. От них месиво осталось и улица была открыта. Вот что такое, когда командир думает о судьбе своего подчиненного! Разные были. Были такие, которые могли положить всю роту.
Сами жители находились в подвалах. Города были пустые. Входишь в дом - горячая кастрюля, а жителей нет. Они нас боялись как чумы. Думали, что будем мстить. И было за что! Сколько нашего населения уничтожили!? Но мы действовали по приказу Жукова: если немец сдается - не убивай! Бросали листовки: «сдавайтесь, гарантируем жизнь».
- А.Д. Действительно не расстреливали?
- Были садисты. Но в целом - нет. Все этажи жилых домов открыты, а они сидят в подвалах. Вот Вы спрашивали насчет половых контактов. Мы бежим, немки нас видят и сами ложатся. Дурочки, нам не до этого! Они готовы были на все, только не убивайте. Мужики поднимали руки, - а они ложились. Потом поняли, что русские не убивают.
Мы были с противотанковыми гранатами, не с «лимонками». Это более мощное оружие, и ещё на нее можно разрывной панцирь одевать. Взрыв был страшнейший. Участие пехоты, наше участие в боях за Берлин было основным. Потом подтягивали саперов, а на окраинах стояла тяжелая артиллерия, и танки на окраинах стояли, - только десанты работали.
Каждому подразделению, полку и роте было выдано знамя для водружения на Рейхстаге. Но все зависело от направления. Мы дошли до Александрплац, где потом погиб Берзарин: сел на мотоцикл, рванул, отказали тормоза. Мотоциклист насмерть, ему сломало пзвночник и он скончался.
На улицах жуткий огонь стоял! Под ногами валялись оторванные головы, было месиво, бои были очень страшными. И чем ближе к центру, - тем опаснее для жизни. А жить хотелось! Вот еще один квартал, дом, атака - и все! Пахнет Победой! Сделаешь неправильный шаг, и, - «привет, Шишкин». Сколько ребят потеряли! У меня было несколько атак из окопа, но таких как в Берлине ратных, в один строй, атак никогда не было. Когда подаётся команда «вперед», каждый делает это по своему. Кто ползком выбрасывается, кто рывком, по-разному. Пять шагов, - и упади. Потом следующие шаги, перебежками. Жить хотелось... Знамя было у каждого, но не каждому было суждено было его водрузить.
Мы попали не в Рейхстаг, а во Дворец Фридриха напротив Рейхстага. Он уникальный по красоте, прямо музей. Задняя сторона - река Шпрее. Пусть небольшая, но она его защищала. Мы успели дойти до Бранденбургских ворот, даже ближе. Потом там было посольство СССР, - когда я после войны приезжал в Берлин, то всё это вспоминал... Центр сгорел весь. Разобраться, где наши, где немцы было невозможно. Мы, рота автоматчиков, были при штабе полка. В нашем полку было три батальона и вспомогательные подразделения: матчасть, машинная рота и др. Целая комплектация! И вот мы были со штабом полка. Честно говоря, было ощущение близкой, ближайшей Победы. Каждый мыслил: какая она будет, Победа!? И вдруг к утру стало тихо-тихо. Что такое? Мы не могли понять. Снаряды кончились? И вдруг по рации: «Немцы капитулировали. Не стрелять! Ждать распоряжений!»
Немцы шли колоннами на окраину города по определенным улицам, которые им отвели. На углах стояли автоматчики и они бросали оружие в кучу и дальше шли без оружия. Их построили в колонну.
- А.Д. Были ли неожиданные ситуации?
- Были, и очень печальные. Когда казалось все, уже стрелять не надо. Первый раз, когда объявили полную Победу. Это было 2 мая. «Ура, Победа!» Мы стреляли, орали. Потом прибегает парень и говорит: «Во втором квартале за тем поворотом склад амуниции. Там такие хромяги!», - это хромовые сапоги. А мы же в кирзе. Человек пять пошло, - и вот нет и нет их. Тогда этот парень нас повел. Двух мы не нашли, а трое лежали с прострелянными головами... Там была засада.
Когда закончились бои, на все центральные улицах, где стояли части, были выдвинуты походные кухни и немцам раздавалась горячая кухня и хлеб... Первые две недели после Победы мы стояли в переулочке, был такой переулочек Вассер-Гассе. А потом нас перевели в Трептовские полицай-казармы, в Трептов парк. Но проживание военных в городе приносили многие неприятности. Было очень строго в отношении «выйти на улицу». Иногда нас замполит посылал за пивом, и один раз меня комендатурский патруль арестовал, когда я в очереди за пивом стоял. Нас посадили на «губу» только за то, что мы ходили по улицам без разрешения! Пиво было потрясающее, - но если увидит комендантский патруль... Привели в комендатуру, сорвали погоны, посадили на гауптвахту. У нас не было документов на выход. Очень было строго! Только вечером меня меня освободили.
Даже после Победы случалось, что бойцы погибали в засадах. Гибли люди и по непродуманности, по небрежности. Тогда был введен режим строгой оккупации. Нас вывели из центра, из Трептов-парка, в город Цосен, в 30 км от Берлина, - это еще Вайсензее. Там позже был знаменитый штаб всех оккупационных войск. Штаб гарнизона стоял в Белом озере, это очень красивый, элитный район. Но и при таком строгом режиме пропало 12 человек ребят из подразделения в составе нашего полка. Оказывается на территории этого лагеря был бункер-конус на случай бомбежек. Часто ребята туда заходили, спускались вниз. И оказалось, что решив посмотреть что и как, они нашли ход, который вел 30 км до Берлина. Там были военные заводы, изготавливающие оборудование. И когда они это открыли, то пропали почти на неделю. Это была удивительная история!
Берлин был поделен на несколько секторов: английский, американский, французский, и наш. Наш - самый центр. Раз в неделю менялись объекты охраны. Мы несли охрану Рейхсканцелярии. До сих пор помню, что Рейхсканцелярия хорошо сохранилась. Мы сменили первую команду и несли охрану. Там был аудиенц-зал, где Гитлер награждал своих. И там в стене были сейфы, где хранились ордена Рейха. Мы набирали их, и у американцев меняли их на сигареты. У нас не было сигарет: самое лучшее - Беломорканал, а так махра. У немцев же сигареты были: валялись прямо на улице, целые блоки сигарет. Мы брали, курили, потом один из наших распотрошил сигарету - оказалось пропитанная никотином бумага. Когда я попал на фронт, то не курил и не пил. Но в зимний период можно было согревать руки, раскуривая папиросу, и так я начал курить.
Тогда же у меня появился фотоаппарат: очень интересный, знаменитый «Цейс». Я уже говорил, что мы несли охрану гитлеровской канцелярии, а там раньше сидели всякие немецкие флигель-адъютанты. Я зашел взять бумагу, письмо матери написать, открыл ящик, - а там фотоаппарат лежит. Когда я общался с немцами, немцы мне сказали: это «зер гут»! В расцвете Германии, в 1938 году корова стоила 30 марок, а аппарат стоил - 300! Вот какой был аппарат. Когда был первый обмен денег, то я его продал за 17 тысяч, чтобы матери помочь. А потом тут же начался обвал: эти 17 тысяч перешли в 30 рублей, - вот так я камеру и потерял.
Неделю мы охраняли Рейсхбанк Германии. Было так: вдруг происходит скандал, обыск в штабе полка, - и арестовывают начальника штаба и двух писарей. В ящиках под документацией у них обнаружили 300 тыс. советских денег. Оказывается, когда очередной батальон нес службу в банке, там денег было сколько хочешь. Их передали нашему правительству, органам, - но что-то не отдали, и это случайно открылось. На дворе боец и его командир проверяли силу фаустпатрона: стреляли в стенку, а потом замеряли дыру. Боец в очередную дырку влез и кричит: «Товарищ лейтенант! Гроши, карбованцы!» Директор банка не открыл секретный сейф, личного хранения. По стенкам были стеллажи с ящиками из металла и там были деньги - пиастры, шиллинги, лиры, а в центре в картонных коробках лежали наши деньги: из Смоленской, Псковской, Новгородской областей, откуда они были вывезены. Все набили вещмешки. Командир батальона, решив отличиться, положил 200 тысяч и послал как подарок в штаб армии. Тут же ночью по тревоге нас взяли и привезли к коменданту города. Он говорит: «Шаг вперед, комсомольцы!» Подходит: «Давно дома не был?» - «Два года…» - «Сейчас получаете задание. Оскандалитесь, - дома своего, как своих ушей не увидите!» И нас отправили сменить наш же батальон в Рейхсбанке. Салкин сказал: «Подчиняетесь мне лично. Никаких чужих приказов не выполнять. Никого не пускайте. Лично мне подчиняетесь!» Кого только там не бывало, каких только чинов! Вывозили три ночи: 13 мешков одного металла. А денег - море! Студебеккерами все вывозилось.
После этого мы вернулись в часть. Наш командир любил фотоаппараты. Открыли футляр фотоаппарата, - а оттуда монеты посыпались. Его арестовали, но потом выпустили, хотя и сам аппарат не вернули.
Был ещё такой «17-й караул» - спиртобаза. Со всего Берлина туда свозили спирт и там его собирали. Спирт был разный: был технический, но был и очищенный. Если бы вы видели! У кого что спрятано: канистра, фляжка... К нам летчики приезжали: «Ребята, мы вам подарочки привезли (кожаные куртки), только поменяйте на спирт». Сначала мы разбавляли «баш на баш», потом поменьше. Но когда спирт разбавишь: он становиться теплым, противным. Ребята стали насыпать по краю стакана соли - так было вкуснее. Потом научились: треть стакана чистого спорта, а потом два глотка воды. Такой кайф! Утром встаешь, похмеляться не надо. Выпьешь воды, опять хорошо!
Ездили по секторам совершенно свободно. В хождении была единая оккупационная марка. У нас были свои военторги, куда мог зайти только офицер. А у них - шопы, туда заходит, кто хочет. Мы наменяем наград на марки, и они нас на Виллисе везут в свои шопы. Мы, охрана чувствовали себя вольготно. Гуляли с немками.
- А.Д. Изнасилований было очень много в Берлине, так говорят на Западе?
- Вранье. Русский человек, тем более молодой молодой, - чистоплотный. У него нет цинизма. За своими санитарками мы ухаживали, хотя у командира батальона была своя санитарка - ППЖ. Тому поколению было присуще целомудрие. Очень было интересно посмотреть на обнаженную женщину, но можно очень застыдиться. Никогда не забуду картину «Пышка»... Стыдливость была в нашем поколении. Был закон: режим строгой двусторонней оккупации. Ни немцы не могли ничего противозаконного делать, ни мы. Были, конечно, всякие случаи, жить-то хочется. Но, например, желание пообщаться с девочками кончалось триппером, в лучшем случае. Оказывается, было два батальона специально зараженных девушек, чтобы наших солдат отравлять и заражать. Но нас оберегали. У нас в солдатском клубе командир нашего полка полковник Калашников кричал: «Победители! У вас дома матери, сестры, - а вы что, берлинский триппер на хую привезете!?» Все гогочут!
- А.Д. Немцы менялись с течением времени? Их мораль?
- Безусловно. Как было в начале войны, - я уже говорил. А то что я увидел в Берлине - это было полное уважение к нас со стороны немцев. Лозунг «Если немец сдается, не убивай!» - он примирил, сгладил отношения между нами. Никаких диверсий, злопыхательств уже не было, и среди населения ненависти не было.
Войну я закончил старшим сержантом. Началась мирная жизнь. Для фронтовиков режим казармы - это необъяснимая система, когда строят и ведут на обед строем. Старшина говорит, «запевай!», - а никто не хочет. Доходят до столовки: «Кругом! В часть бегом! Стоп! Поворот направо! Запевай!» И опять никто не поёт... Было принято решение, как можно скорее исправиться от фронтовиков. Началась демобилизация. Первый эшелон - старики. Я попал во второй эшелон, из-за контузии. Я был уже не годен к строевой. Мне предложили учиться в пехотном училище, а я - нет. Я же всегда в актеры хотел!
|
Интервью: Артем Драбкин |
