Архангельский Аркадий Анатольевич

Родился я на Украине, под Киевом, в селе Дорогинка Фастовского района, в 1924-м году: 13-го июня. Родители мои там были по работе. А в 1928-м наша семья вернулась в Москву. Мама и папа ранее закончили гимназии и работали в училищах преподавателями. Учителями, как теперь называют. Отец и последнее время работал в школе, а мама быстро ушла на пенсию, потому что у неё было плохое сердце и она не могла трудиться. Был ещё младший брат, 1926-го года рождения… сейчас его нет.

Как Вы узнали о начале войны?

Я просто услышал это по радио в самый первый день – и помню, что даже поднялся на окно. Мы жили тогда в Безбожном переулке, там были деревянные дома, теперь их нет. В 1941-м году я учился в восьмом классе, и нас тогда мобилизовали: организовывали лыжные батальоны для охраны Москвы…

Когда это было, точнее?

Это было в середине 1941-го года, после объявления войны.

То есть лыжный батальон был сформирован – летом?!

Да. И с нами занимался тогда известный спортсмен-лыжник Мягков. Как сейчас помню его, великолепный человек. Он с нами тренировался в Останкино, вот в этом Останкинском лесу мы ним проходили всю эту школу лыжную. Ну, конечно, на основе военной. То есть там перелезание через ограды, по пересечённой местности... Закончилась эта учёба – но что с остальными моими соучениками случилось – я уж не помню, то есть просто даже не знаю.

Вы изучали оружие в лыжном батальоне?

Да. Винтовку обыкновенную. Трёхлинейку. Вот, кстати, учили нас, как с ней обращаться, как её держать во время движения на лыжах. Это был основной вопрос. А потом меня военкомат сразу призвал в армию. И после призыва я был направлен во Владимирское пехотное училище. Курсантом. Кстати, такое удивительное совпадение, что в этом училище учился и мой отец. И он его тоже закончил.

Было ощущение, что война будет тяжёлой и долгой? Или – «малой кровью, могучим ударом»?

Да нет, я бы не сказал… да что мне лет-то тогда было – 18… что я мог себе представить? Долгой она будет, эта война, или нет? Вот она – есть, эта война… и надо в ней принимать участие…

Октябрь 1941-го года. Вы тогда находились в Москве. 16-го числа – начало знаменитой московской паники…

Помню. Это было, конечно, настоящее паническое состояние города, я бы так сказал, потому что на улицах были разбросаны все эти вещи… какие-то там… из учреждений. Были как-то раскрыты магазины… хотя никаких таких вот варварских поступков я не видел и не знаю этого… того, что там говорят по телевидению, всё это. Не знаю, может быть, где-нибудь и были какие-нибудь и расхищения. Но так в основном всё было довольно собранно. Народ не представлял собой какую-то массу разрозненных персон. Многие, конечно, кто имел возможность эвакуироваться – спешили на вокзалы, на транспорт какой-то внешний… это – было… я помню даже, как направлялись люди к этим поездам. А в основном эвакуация была очень активно организована: там никаких таких не было.

Немцы Москву – бомбили… были налёты.

Я тогда работал на заводе – и нам выдали продовольствие, как работающим. Я помню, муку мы получили, ещё что-то. Но – это всё было очень кратковременно: два-три дня. Завод – находился на Семёновской, это – имени Будённого. Он потом стал выпускать вооружение. Туда плохо ходил транспорт, и приходилось даже пешком идти от Колхозной площади, где мы жили тогда! А точнее, это – улица Мещанская. От Колхозной площади идёт она, и потом – переулок Безбожный. Это недалеко от Комсомольской площади. И вот оттуда мне приходилось… Когда-то ездил трамвай, а так – в основном, ходили пешком на свою смену. Была двухсменная работа: ночью и днём. Иногда приходилось даже там оставаться, на работе.

1941-й – 1942-й годы. Немец у Москвы, у Сталинграда, на Кавказе. Не было ощущения, что страна – пропала?

Не было (я говорю это только про себя), такого не было.

Вы всегда были уверены в победе?

Была уверенность.

Сколько Вы проучились военному делу?

Срок обучения в училище был – восемь месяцев. Уже в начале 1943-го года я… вот, могу Вам даже справку показать… закончил это училище – и был направлен в действующую армию.

Тогда она завершала бои под Сталинградом, так что участвовать в сталинградских боях мне не довелось, а вместе с этой армией и с генералом Ватутиным, по-моему, нас направили на Орлово-Курскую дугу, под Белгород. И вот там уже, начиная с 5-го июля, когда противник активизировался, начал бои, я участвовал в них в качестве командира пулемётного взвода. Так что всю эту эпопею Орлово-Курской дуги я прошёл.

И там мы после освободили Белгород… наша часть была южнее… оттуда мы подошли к Харькову. В нём я был ранен в голову – и сперва находился в медсанбате, а потом меня положили в госпиталь, в город Пензу. Там я был даже меньше, чем полгода, быстро восстановили. И был дальше направлен в распоряжение отдела кадров Московского военного округа. Тогда офицеров так и направляли: в отдел кадров. А уж он направил меня на Волховский фронт, где я участвовал в боях за освобождение Новгорода, Пскова… а вот под станцией Дно я был вновь ранен, очень тяжело… и был направлен на излечение в госпиталь в Уфе. Там я пролежал уже долго и больше на фронт не был направлен, потому что меня признали «ограниченно годным 2-й степени». Вот на основании такой ограниченности потом мне дали инвалидность.

Чему Вас обучали в училище?

В училище мы изучали, конечно, военную технику, ведение боёв в тех условиях, в которых проходили эти бои. И учили, как руководить и командовать подразделением. Работу с младшими командирами – сержантами, старшинами.

Вы там изучали только то, что нужно было на фронте?

Конечно, да! Командиром нашего взвода был лейтенант, фамилию не могу вспомнить… он был освобождён от военных действий в результате ранения. Вот он с нами и занимался, пользуясь уже опытом ведения боёв. А вообще офицеров-фронтовиков в училище было много. Вот тех, кто прошёл фронт и кто были направлены в училище командирами взводов, преподавателями. У нас было четыре взвода, в нашем подразделении. Я был в первом. А вторым взводом командовал капитан, тоже участник войны, и так и третий, четвёртый…

После училища нас выпустили младшими лейтенантами.

Какой был возраст курсантов в Вашем учебном взводе?

Это всё были молодые ребята, конечно… примерно ровесники. Разница в возрасте была небольшая. Кто-то там был десятиклассник, кто-то, как я – восьмиклассник… вот в этом примерно периоде. Молодёжь, в основном. И там учились люди, как это по-прежнему называлось, «с нашего двора». Встретились мы там – независимо друг от друга, не сговариваясь.

А какой был возраст солдат в пулемётном взводе, которым Вы командовали?

Разный. Молодых там было просто мало, а в основном были уже зрелые люди. Много было у меня там узбекских ребят, и даже постарше были из Узбекистана. Я помню их. И ещё были другие, но – тоже всё это средних лет люди.

Фронтовики среди них – были?

Были. Они уже были на фронте в этой же части. Я-то ведь влился в боевую часть, которая уже воевала в Сталинграде, так что там были настоящие участники сталинградских боёв!

Как они к Вам относились? Вам 18-19 лет, а они старше Вас – и они уже повоевали.

Вы знаете, отношение было – просто великолепное. Это самые лучшие воспоминания. Так относились… ну, по-настоящему. И я к ним тоже так же относился по-хорошему. Тогда во время войны существовал офицерский паёк. Вот этот паёк я получал – и мы его ели все вместе, делили всё вместе. Я не курил, а табак тогда был тоже редкость большая, и его давали только офицерам. И я этот табак им отдавал тоже.

У Вас во взводе были узбеки. Они вообще как-то отличались по службе от славян – или нет?

Нет. Абсолютно никакой не было разницы. Я этого не чувствовал.

А русским языком они – владели?

Да. С акцентом, но владели.

У нас были самые отличные отношения, самые хорошие. Нельзя ничего сказать чего-нибудь такого мрачного.

У Вас были пулемёты «Максим»?

Да, «Максим». Четыре во взводе. Было четыре отделения – и четыре расчёта.

Какой расчёт у пулемёта «Максим»?

Четыре человека. Но основной – два. Самый основной был – стрелок, второй – помощник. Он подавал ленту в пулемёт, управлял этим делом. Два – подносчика боеприпасов. Они двое подносили эти ленты, патроны… ленты к пулемёту были ещё матерчатые.

А какое ещё вооружение было во взводе?

Были автоматы, пистолеты. Вот у меня был пистолет. У ребят, которые со мной работали – у них были автоматы. А у солдат были винтовки.

Трофейное оружие – использовали?

Нет. Нам не приходилось. Хотя, в общем-то, мы его имели, но – не пользовались.

Вы когда-нибудь сталкивались с немецким пулемётом MG?

Не приходилось…

И сравнить «Максим» с MG Вы не можете?

Нет. Да не до этого было, понимаете? Ведь всё время в боях…

Вы воевали на Курской дуге. Как там вообще всё происходило?

Наступление немцев хорошо описано в литературе. Оно очень верно, кстати, обрисовано: вот у меня книжка есть. У Жукова – то же самое – чётко описано это всё. Ну, как я могу сказать...

5-го июля, когда началось сражение, была проведена артиллерийская подготовка. После этого какого-то затишья появились танки, множество немецких танков, прямо вот на таком расстоянии, как вот эта стена [Показывает.]… ну, чуть дальше, конечно, вот как тот дом: «Тигры» и «Пантеры». В основном на нашем направлении были «Тигры». Они производили устрашающее впечатление, даже как-то было не по себе. И настолько было интенсивным это наступление, что нам пришлось отступить. Мы были в первом эшелоне, и мы отступили в общей сложности на километров тридцать пять, то есть до второго эшелона. И там всё-таки сумели их остановить, дальнейшего продвижения не пошло.

Перед началом операции Вас обучали борьбе с танками?

В общем-то, в училище мы проходили всё. Устройства все, особенности этих танков. Тогда, когда я в училище был, «Тигров» ещё не было. Но обычный танк мы проходили. У нас был макет, которым мы пользовались, как наглядным пособием, так что мы изучали это достаточно. Не только танки – мы изучали и орудия, и пулемёты нашего отечественного производства. Это всё входило в программу обучения.

Вас информировали о новых немецких «Тиграх» и «Пантерах» перед началом Курской битвы?

Нет, информации никакой такой не было. Проводились, конечно, совещания, но не было этого.

Когда Вы окончили училище – были уже погоны вместо петлиц. Какое было отношение к введению погон?

Тогда как-то не возникало такой проблемы. Ну, форма и форма… вот такую дали форму. Я не знаю, может быть, кто-нибудь и анализировал вот эти особенности, но нам не приходилось заниматься этим. Всё время было занято в боях.

СМЕРШ, «Смерть шпионам». Вы с ними не встречались?

Да было...

Не могли бы про это рассказать?

Да. Хотя я, в общем, когда-то дал подписку об этом не говорить… и я до сих пор нигде этого не говорил, и никто этого не знает. Вы первый, кто это услышит, потому что сейчас это дело уже всё рассекретили.

Был я мобилизован в этот СМЕРШ, но он как-то не так назывался. СМЕРШ – это «Смерть шпионам». У нас назывался это – спецотдел. Особый отдел. Вот я в этом Особом отделе, как говорится, не так чтобы служил, а – был причастен к этому. Ну, были соответствующие установки выявлять какие-то разговоры.

В училище?

Нет, в училище я там ещё не был. Это стало уже на фронте. Узнавать у подчинённых, у окружающих, каково их моральное состояние, как они относятся к службе. Ну, у меня было всё в порядке.

А как вообще люди на фронте относились к СМЕРШ, к особистам, к Вам и к подобным «причастным»?

Вы знаете, это же не было выявлено – и относились, как ко всем людям: никто же не знал, что я такой. Поэтому ко мне относились, как обычно, как к обыкновенному солдату.

Был же ещё военно-политический состав: замполиты, комиссары… как к ним относились на фронте?

Нормально. Всё было нормально. Армия была отличная, что говорить. Всё было в порядке. Только с такой армией можно было одержать победу. Так что – там нечего сказать такого тёмного… не могу.

Вы были в училище, на фронте и дважды в госпитале. Сравните, пожалуйста, питание.

Питание в училище – было среднее. Конечно, не хватало еды, но какие-то были возможности: покупали на рынке молоко, ещё что-то. Так что, в общем, достаточно было. Хотя и голодное было время, недостаток…

На фронте – другое дело совсем. В училище – из дома кое-что присылала мама, какие-то там коробки с сухарями, с печеньем. Тоже: откуда она это может взять?! В смысле продовольствия – у них там хуже было гораздо, чем в училище, потому что в Москве в целом было проблемнее с продовольствием, чем в военных частях.

На фронте – нормально, хорошо кормили. Я даже делился этими сухарями со своими подчинёнными.

В госпитале – хорошо кормили тоже. Это – не по нынешним меркам, я-то имею в виду «хорошо» – по тому времени…

Разносолов не было, но и голода не чувствовалось, да?

Нет, особо не было такого. Я помню, ко мне очень хорошо относился один… это было в Уфе, где я лежал в госпитале. Там приходили местные жители, которые занимались своим каким-то подсобным хозяйством. Ко мне ходил пасечник, он приносил мёд, и вот он этот мёд мне давал в достаточном количестве, а также учил, как его есть. Были такие вот возможности дополнительные… хотя, в общем-то, в этом необходимости никакой не было: достаточно было пищи.

Сто грамм на фронте – выдавали?

Сто грамм – давали. И перед боем, и после боя: просто когда было, наверное. Когда была возможность. Ведь эта кухня-то – она всегда находилась где-то сзади, редко когда приближалась к действующим войскам. Вот когда приезжала эта повозка – тогда там что-то давали. Но это не было часто, нет. И чтоб так специально перед боем – такого не было.

Как часто Вы на фронте мылись?

Нечасто.

Вши – были?

Нет, этого не было. Один раз только меня посетило это насекомое, когда я ехал в поезде. Причём – не в эшелоне. Тут некоторая есть особенность. Вот только там они были, наверное: где-то в вагонах. А так – в армии – было всё чисто. Жили в землянках этих в действующей армии – но там не было никаких насекомых, всё было нормально.

У Вас в дивизии женщины – были?

Были.

А романы?

Не могу Вам сказать. У меня – не было никаких романов, я был ещё мальчишка, по нынешним временам… 18-19 лет. Нет. Ко мне хорошо очень относились медсёстры: они меня, собственно говоря, и спасли, когда я был ранен, оказался без сознания… потому что не только ранение, но и контузия… и вот я очнулся уже в машине. А что там было, как они меня доставляли? И окружили меня эти девочки, которые были санитарками, заботой. Всё было как-то, что ли, по-братски…

Денежное содержание, оклад. Вы живые деньги на фронте – видели?

Нет. Как-то никаких денег не было – и никто их не получал. Они, очевидно, перечисляли то ли домой, то ли куда-то на счёт… Нет, в отношении денежного обеспечения я не могу Вам ничего сказать. Вот у меня есть расчётная книжка, которую нам дали только после войны, она у меня сохранилась. Там этот оклад получали уже живыми деньгами.

Если сравнить немецких и наших солдат по тактической подготовке – кто был сильнее? Или – наравне?

Как Вам сказать… в разных случаях – по-разному, конечно. Вот там, с которыми пришлось сталкиваться – я помню очень хорошо, как мы взяли в плен одного немецкого солдата. Это был уже немолодой, зрелый человек. И я хорошо помню, как мы его привели в наше подразделение. И он так вот сидел там на пне. [Показывает.] Голову схватив руками. Я бы сказал, что они были подготовлены, конечно. Они имели, безусловно, военный опыт, и, наверное, вообще их подготовка была выше гораздо, чем у нас. Что мы там за восемь месяцев?.. Это я говорю про училище. Ну, что там можно было дать, какие навыки? Только «живая сила», больше ничего. Но были, конечно, и уже подготовленные люди: штатские, которые служили в армии до войны. Были такие. Они, конечно, имели какой-то опыт.

Хороший солдат – и хороший командир. По Вашему мнению, кто это такие?

Пользуясь моим наблюдением, моим опытом – я такого анализа никогда не проводил, но, сейчас вспоминая, можно сказать: хороший солдат – это тот, который исполнителен, который выполняет все распоряжения, делает всё, что нужно, не уходит в сторону от каких-то трудностей… вот это – хороший солдат.

Хороший командир – понятие довольно растяжимое, потому что командир – уже зрелый человек. Это я был молодой, а там были люди и сорокалетние. Вот в соседнем взводе капитан: был ранен в Белгороде в живот и уже умирал. Он был другой человек совершенно. Довольно строгий, требовательный, но со своими подчинёнными он жил мирно.

Справедливо ли, по Вашему мнению, Вас награждали? Многие пехотинцы говорят, что награждали их незаслуженно мало.

Да. Но это зависит от того, где, в каких условиях эта часть находится, прежде всего. Я – так считаю. Я лично наград во время войны не получал, их мне дали уже после неё. Вот сейчас я Вам покажу. Эти награды мне лично Лужков вручал. Видите, когда это было?

Вы захватили немецкого пленного. А как Вы вообще относились к немцам?

Знаете, мы с ними не имели такого продолжительного общения. И – «как относились»? Как к немецкому человеку… то есть гитлеровский был подчинённый. Ну, как к врагу. Но – никаких издевательств не было, ничего не было этого. Мы сразу этих пленных передавали в батальон, туда, в штаб. А там что с ними делали – я уж не знаю.

9-го мая 1945-го года…

9-е мая я встретил – город такой есть под Москвой – Зарайск. В нём располагалась войсковая часть, куда отдел кадров Московского военного округа направлял человека: чтобы его не сразу же на фронт, а в какое-то запасное подразделение. Вот такой резервный полк и находился в Зарайске. Поскольку я был «ограниченно годен» – меня использовали, как педагога. Я занимался с молодёжью, и, кстати, меня ещё потом приглашали заниматься военным делом в школу и так далее. Каждый день – занятия: ну, как в училище. Строевой подготовки, правда, не проводили, но прорабатывали материальную часть. Это был офицерский полк, там были только одни офицеры.

И 9-е мая 1945-го я встретил вот именно в этом полку. Мы все узнали о победе по радио. Ощущение было – хорошее, ну как Вам сказать… довольное ощущение, радостное…

Спасибо, Аркадий Анатольевич!