Пырков Александр Иванович

Родился я 1926 году, в селе Девичьи Горки, Широко-Буеракского района Саратовской области. Родители мои поженились в 1923г. в сложное время, как раз начиналось становление советской власти. Отец мой воспитывался без отца, и его мать не могла прокормить. Ей пришлось отдать его маленького к хозяину, воспитывать детей. И мой отец жил у этого богатого хозяина и няньчился с детьми. Хозяин дал возможность отцу учится, он закончил два класса, по тем временам стал грамотным. Потом он отца устроил приказчиком в свой магазин.

Как рассказывала мне мать, она гадала суженного на кольце, и увидела стройного аккуратного мужчину, интеллигентного вида, а в селе у них такого не было. Отец по каким-то делам приехал в Девичьи Горки из Балаково, они познакомились и поженились. На свадьбу им дарили, кто поросенка, кто цыпленка, кто утенка. В то время стали образовываться сельские советы, ну и вся власть советам и бедноте.

К родителям пришли из сельсовета бедняки, но не просто бедняки, а алкоголики и бездельники, и говорят: «Иван Федорович, у нас в сельсовете ни стульев нету, ни света, дай нам что ни будь». Отец отдал им лампу керосиновую и два стула.

Сельсовет решил, что если есть в хозяйстве корова, то 2-3 литра молока надо отдать бедняку. Стали каждый день давать молока. Потом мать говорит: «Лукерья, ты приходи, за коровой баз почистить, в речку за водой сходить, давай помогай». Время сенокоса подошло, тоже предложили помочь, но они отказали, и мать прекратила давать молоко. Вызвали родителей в сельсовет, мол как же так, обещали давать. Один из сельсовета сидит на стуле подаренном и качается, мать не выдержала и говорит: «Ты когда за свои деньги купишь этот стул вот тогда и качайся». Взяла и стулья домой забрала. Обиделись на родителей, и дошло до того, что мать с отцом уехали в город Вольск, а я остался с бабушкой, пока они там не обживутся. Так и жили.

- Как вы узнали о начале войны?

- Я был дома, радио тогда было редкостью, и на улице закричали: «Война». Я перед самой войной работал помощником слесаря, потом в бухгалтерии работал. Уже война шла, меня направили в Чувашию в ФЗУ. В октябре 1943 года призвали, дали паек на 10 суток: 6 кг хлеба и четвертинку растительного масла. Я все продукты сложил в вещь-мешок, и несколько дней в военкомате ждал отправки. Я весь хлеб съел за эти дни, и дали команду идти на вокзал. Всех провожают семьи, а я один, родни то рядом нету. (дрожит голос) Ко мне подошла женщина, я ей рассказал почему один, она заплакала, все же кругом плачут, провожают. Она прошла по всем провожающим, и кто что мне дал: хлеба, пирожки, сало. Помогли мне здорово, за это я чувашам очень благодарен. Паровоз дал сигнал, я прыгнул в вагон, ребята тоже начали заходить. Поезд тронулся, матери виснут на вагоне, плачут, кричат. Очень трудно это вспоминать.

Я попал в школу младших командиров, закончили когда, нам присвоили звание ефрейторов и отправили на фронт. Я попал 758 стрелковый полк, по моему 88 дивизия. В моем отделении все были со Средней Азии, и такие: то ли не понимают по-русски, то ли не хотят понимать.

Одели нас нормально, ботинки с обмотками, шинель. Дали винтовку. В первую же ночь на передовой, на нас напала немецкая разведка, мы стреляли-стреляли, и отбились, но человека четыре убило, в том числе одного с нашего пополнения.

Через некоторое время началась подготовка к наступлению, подвезли патронов, гранат, и дали два ручных пулемета. Мне поставили задачу все распределить по отделению. А я с ними разговаривать не могу, не понимают, пришлось на пальцах объяснять, как стрелять, как заряжать диск. Немного научил, говорю ему: «Стреляй». Он тык-тык, не стреляет, я беру стреляю, все нормально. Он опять тык-тык, смотрю вроде нажимает, а с предохранителя то не снял. Сформировал я расчеты, 1-й номер, 2-й номер, все распределил. По моему ни одного автомата у нас не было.

22 июня 1944 в четыре часа, но не утра а вечера, началось наступление. Я думал, что после артподготовки от переднего края немцев ничего не останется. Так колотила артиллерия и минометы, пыль, дым, ничего не видно.

Ракета! Вперед. Вылезли из траншей, винтовка со штыком наперевес, и: Ура-а-а!

Про первое впечатление я ничего не скажу. Ни каких мыслей в голове, после команды  «Вперед». Только вперед – дикость, озверение.

Добежали мы до середины нейтральной полосы, и немцы как воскресли – шквал огня по нам. Оборона там была очень сильная, чтобы добраться до траншей, нам надо было пройти минное поле, проволочное заграждение, и ров в 2-3 метра с болотной водой.

С собой у нас были специальные трапы, ведь ров не перепрыгнешь. Нам пришлось бежать не по фронту, а друг за другом – в проходы сделанные в минных полях и в заграждениях.

Там снайпером не надо быть, что бы попасть. Я бежал по трапу, впереди меня и сзади тоже бежали солдаты.

Добежать до рва мы смогли только со второго раза. Как я говорил, сначала нас прижали на нейтральной, и артиллерия снова начала обрабатывать их оборону. На нейтральной убило одного пулеметчика, и я выбросил винтовку, взял пулемет и диски.

Смутно помню как дошли до траншей, как начали бросать гранаты. Потом немцы отступили. Мы немного прошли и заняли высотку, не далеко от места прорыва. Нас обстреляла наша же артиллерия, но обошлось, раненых даже не было.

На той высоте был небольшой лесочек и кустарником все поросло. Когда все стихло,  мы решили там отдохнуть. Я со своим вторым номером чуть в сторонке сидел, у него спичек не было, и я пошел прикурить к ребятам, не далеко 15-20 метров. И несколько снарядов упало в расположение, мне спину поцарапал осколок, но не сильно. Я вернулся, а второго номера нету, хожу смотрю, ничего, ни крови ни следов, воронка есть недалеко. Думаю, от пулемета то должно что-то остаться. Прошел подальше, а там дорожка в сторону тыла, смотрю вроде он, кричу: «Ты куда?» Он крикнул, что ранен в руку, а пулемет бросил в кустах. Вернувшись, в кустах нашел пулемет, но он был поврежден.

У раненого на высоте солдата я забрал автомат, и ним пошел дальше. Это все было где-то 25-30 км от города Орша. Дали нам команду, овладеть железнодорожной веткой, и не пропустить эшелоны которые были в городе. Эту задачу мы выполнили, правда, один поезд ушел когда мы подходили к дороге. И дальше не останавливаясь – вперед и вперед.

Помню, форсировали реку Неман, там брод был, примерно по грудь. На том берегу были немцы, артиллерия колотила по берегу, а мы под прикрытием переходили. Скопились немного, и пошли гнать немцев до леса, не далеко лес был. Немцы видя что нас не много пошли в контратаку, мне ротный скомандовал бежать на берег к радисту и передать в полк, что можем не устоять. Я к воде спустился, а там саперы, нет чтобы переправой заниматься, они рыбу глушенную собирают, а на том берегу командир полка уже стоит и матом их кроет. Немцы отошли к лесу и все затихло.

Выслали вперед разведчиков, они пришли и говорят, что немцев нету. Еще раз послали, они вернулись, и подтвердили – нет. Потом помню, поставили нам задачу – зайти в тыл к немцам, ротному на карте указали деревушку, шли мы всю ночь. Под утро туман опустился, и мы вышли деревушке, рядом была низина, или балка большая. За туманом не видно, но слышно немецкие голоса и шум моторов. Атаковать команды не было, мы заняли круговую оборону и дня два там сидели. Немцы видимо узнали что мы здесь, и на второй день начали атаковать. С этого момента я плохо помню… стрелял, кругом взрывы, сколько это продолжалось я не скажу. Когда основные силы подошли, всего несколько человек опять встало в строй.

Пошли мы дальше, крупных городов не проходили, в основном шли через деревни. Как-то навстречу вышла колонна партизан. Июль месяц, а они в шапках, тепло одетые, на телегах ехали. С ними и женщины и дети, все обросшие, грязные какие-то.

У Березины к воде не подойдешь, берега там болотистые. Мы переходили ее через разбитый мост, наспех восстановленный. По немецкому берегу били Катюши, и немцы сопротивления не оказали, в траншеях живых не было, только убитые и обгорелые трупы.

Прошел я немного, но и немало, где-то 1000 км, и все пешочком. Уже не далеко от Восточной Пруссии мы опять пошли в атаку, легко выбили немцев с позиций, они перешли пологую балку и закрепились на противоположном склоне. Мы и рады что они отступают почти без боя, бросились за ними. Как только спустились в низину - на нас посыпались мины, похоже, место было пристреляно. Я уже поднимался по их склону, когда ударили минометы, и мне в бедро прилетел осколок, я упал, а кого не убило и не ранило залегли и попятились назад. Вечер был, начало темнеть, и я остался лежать там один.

Слышу рядом немцы калякают, начал ползти к своим, спустился вниз, а на пути бревна валяются, думаю, если буду переползать то могут заметить, и застрелить. На ноги привстал, вроде не больно. Кинулся - перемахнул через бревна, и опять на живот. Полз долго, устал, и нога начала болеть, а сначала вообще больно не было.

Ребята меня заметили и вытащили. На нашем склоне домик стоял, соломой крытый, и сарай. Меня в сарай занесли на солому положили. А там бой идет, немцы и по дому стреляют и по сараю. Крыша у дома загорелась. Тут и санитары появились, вынесли меня, положили на подводу и в медсанбат. Там прооперировали, можно сказать что на живую. И потом по госпиталям, в Вильнюс, Лиду, Рязань, рана плохо заживала.

После госпиталя попал в танковую учебку, учился на командира орудия. Сначала изучали СУ-76, «прощай Родина», плохо бронированная легкая самоходка. Немного мы поизучали, там спаренный ЗИСовский двигатель был. Потом нас переучили на Т-34-76, и хотели отправить нас в Сибирь – танки получать, но отменили и направили на фронт, пополнением. Пока ехали на Запад война кончилась, так что мне в качестве танкиста воевать не пришлось.

Попал я 26 танковый полк, там продолжил служить, сразу после войны хорошо было, все кругом фронтовики, никакой тупой муштры. Была даже не дисциплина, а ответственность. Например, мы ходили в город. Соберемся человека три, предупредим старшину или комвзвода, и уходим. Обязательно старались брать с собой солдата который хоть немного мог по-немецки разъяснятся.

Хочу сказать, что наша армия сразу после войны была непобедима. Тогда у нас в Германии шел разговор, что Жукова убрали из командования оккупационными войсками, потому что в последние дни войны наши шуганули американцев и англичан. Толи по ошибке приняли за немцев, толи как, не знаю.

- Как кормили на фронте?

- По-разному, иногда как говорится от пуза наедались, а иногда голодно было. То кухню разобьют, то старшину прикончат где-то. Иногда кухня просто отставала. Я до войны никогда не пробовал конину, на войне поел первый раз. Еще помню без соли была отварена, хлеба не было, вместо него дали печенье.

Местные жители, не помню где, за соль были готовы отдать что угодно.

В одном месте кушали хлеб из зерна, перетолченного в муку в ступе. Выпеченный хлеб и без соли. В 1944 году ел немецкий хлеб выпеченный, по моему в 1936. Сайка была завернута в фольгу и в темную бумагу, типа пергамента. Вот если толстую резину порезать ножом, такой был и хлеб. Его малой лопаткой бьешь-бьешь, на кусочки порубишь, но он и в воде не растворяется.

- 100 грамм в довольствие входили?

- На фронте обязательно, но в основном перед наступлением. Были и такие «герои», «газанул» лишнего и «Ураааа», один лезет на танк – десантом - ему кричат: «Куда ты лезешь?» Таких немцы с брони моментально «снимали».  А для смелости и снятия стресса 100 грамм нужны были.

После войны по праздникам давали, по моему до 1948 года. Командир полка, все офицеры шли в столовую, на столах 700 граммовые бутылки водки. Бутылка на семь человек.

- Как удавалось помыться, постираться?

- Прожаривали одежду в бочке, а баню делали в палатке. В тылу один раз привели в баню, а там холод страшный, мы разделись. Думаем сейчас затопят, а нам налили по котелку еле теплой торфяной желтой воды, ровно котелок. Кто умылся, кто облился, оделись и дальше пошли.

- Трофеи брали?

- Когда впереди шли, то некогда было. Трофеи были у тыловиков и интендантов всяких. Нам только вперед, кричать «Ура». Мы же эшелоны тогда оставили, а что там было в вагонах, я знать не знаю. По нынешнему времени тех кто ходил в атаку осталось очень мало, большинство это те кто за нами как раз трофеи собирали.

- Немецким оружием пользовались?

- Несколько раз я стрелял из ихней винтовки, больше ничем не пользовался.

- Вам пулемет Дегтярева нравился?

- По тем временам любая автоматика это уже хорошо, это не винтовка. У немцев много автоматов было, сидишь в окопе, только и слышно – ттрррр - трррр.

- Заградотряды были?

- Слышал что есть, но видеть не видел.

- Штрафников на фронте видели?

- Да видел. Перед прорывом обороны нужно было взять языка и их послали. Они поперли на пропалую и их почти всех на нейтральной перестреляли. Помню раненые возвращались довольные – искупили кровью.

Потом и наша рота ходила за языком, и взяли двоих, одного немца и одного власовца. Власовца сразу расстреляли.

У  нас там земляная стена была, как укрытие и в нем прорехи были метров по 5. Когда вели немца и власовца нужно было пройти мимо этих проемов, так этот власовец специально медленно шел, думал наверное, что немцы его заметят, начнут стрелять, и если не в него то в сопровождающих попадут.

Командир батальона стал его допрашивать, но он отвечать отказался. Ну если молчишь… и его прям там расстреляли.

- На фронте вы надеялись выжить, или смирились, что все равно убьют?

- Не было у меня таких мыслей. Я не думал над тем, попадет в меня пуля или нет.

Как-то мы были во втором эшелоне, нас обогнала механизированная часть. Мы же пешком, а они на мотоциклах и полуторках погнались за отступающим немцами. Мы шли по дороге, кто-то закричал «воздух», появились самолеты – мы врассыпную, и стали прятаться кто куда. Там был один старик, ну как старик, лет 40, и он очень боялся смерти, и всегда старался спрятаться получше. Мы рядом были, он залез в пустоту под корнями большого дерева. Самолеты нас обстреливали из пулеметов, и пуля попала ему в голову, меж корней как то прошла и убила его.

В одном месте мы заняли высоточку, пологие склоны были засеяны злаковыми, рожью или пшеницей. Нам приказали окопаться, земля там была мягкая, песчаная. Выкопали окопы, кто в полроста, кто как. Я разговаривал с кем то, сидел рядом с окопом. Немцы незаметно по этой ржи подошли, и стали стрелять из автоматов. Рядом со мной тоже был старик, он кричит: «Немцы!». Немцы на крик дали очередь. Он опять кричит, что немцы рядом и надо уходить. Рядом опять пули просвистели. Потом они подошли ближе и стали кидать гранаты, этот мужик увидел и срыгнул в окоп, а граната упала прям на край окопа и взорвалась, и его засыпало. Он головой видно помотал и высунул ее из песка. Рядом взводный лежал, я ему говорю: «Пойду, попробую откопать». Он шепчет: «Лежи!» Точно не помню, кто его откопал, но он выскочил и в панике кричит: «Немцы!» И бежать в тыл. Немного он пробежал и немцы его застрелили. Много было таких случаев, а мне везло просто.

- О пополнении из Средней Азии остались положительные воспоминания?

-  Я так скажу, что вокруг меня не было ни героев, и не было тех кто отлынивал. Все поставленные задачи выполняли вместе.

Еще я не скажу сколько немцев я убил, может и ни одного. Ведь было как, например, идем мы впятером, а впереди перебегают 2-3 немца, мы стреляем, кто-то из них падает, а кто его убил, я или товарищ? И я и он целились и стреляли. Так же и с гранатами, я кинул, сосед кинул… И тем кто считал я не верю. Даже взять того же снайпера… если он стрелял и потом подошел посмотрел, а в бою то некогда смотреть.

- Как вы оцениваете своих младших командиров?

- Там все были равны, вплоть до комбата. Одна задача. Одна команда – Вперед. Когда я стал танкистом, сразу после войны, командир полка всех знал поименно: Коля, Миша, Ваня…

У нас был узбек или киргиз – Камиль, я был с ним в хороших отношениях, и когда в столовой давали 100 грамм он не пил, не знал вкуса водки. Как-то мы его уговорили выпить, научили как пить и закусывать. Он выпил 100 грамм, пока покушали он опьянел. Пошли в казарму, а он еле идет, и комполка навстречу: «Камиль ты что пьяный, ты ж не пьешь?» - «Да вот товарищ полковник, попробовал» - «Иди умойся и спать ложись». То есть он нас всех знал как облупленных.

- К политработниками какое было отношение?

- Во время войны я их не видел. Взводного видел, ротного, командира батальона помню, ему 20 лет было, фамилия Борщев, хороший, деловой был парень.

- С особистами сталкивались?

- Не довелось.

- В атаке что кричали?

- Ура. «За Родину, за Сталина» никогда не слышал. Хотя к Сталину до сих пор отношусь хорошо, а тогда тем более.

- Женщины были в батальоне?

- Ни одной я на передовой не видел. Санинструктора все были ребята. Связисты тоже.

- Из ленд-лиза что помните?

- Машины хорошие были, студебекеры, форды.

- Помните как узнали о Победе?

- Радость была. Многие плакали от радости.

После войны Германия была поделена между союзниками на зоны. Например, поезд выходит из нашей зоны пересекает американскую, и заходит опять в нашу. Я ездил на таком поезде, в вагоне были и американцы и англичане, я с ними не общался, языка не знал. Так сидим друг на друга смотрим – улыбаемся.

Берлин тоже был поделенный на сектора, тогда же стены не было. На перекрестке висит щит, на котором на разных языках написано чья это зона. Например, если я решил прогуляться и зашел в чужую зону, то меня никто не тронет, даже патрули, и так же американцы у нас ездили.

Потом меня отправили под Винсдорф работать в штабе оккупационных войск. Там уже был введен пропускной режим – проход только по пропускам. Я там в секретном отделе работал с бумажками.

От горя плакали, когда Сталин умер, это я помню. Вот говорят, что он расстреливал много. А сейчас что не расстреливают? Где Рохлин? А журналистов сколько убили, а сколько пропало, недавно коммунист Илюхин вдруг умер. Как это понимать… Да все тоже, только в другой форме.

У меня под окном железная дорога, раньше каждый день эшелоны тракторов шли, а сейчас одни цистерны.