22 июня я был начальником первого караула. Один из караульных, сменившийся с поста в 8 часов, сказал, что Германия напала на Советский Союз. А в 9 часов начальник штаба приказал усилить караулы. В 10 часов всем было известно о войне. В тот же день возвратились все из лагерей и стали поступать мобилизованные. Приехал в электророту Баландин, который рассказал, что ему работать почти не пришлось после демобилизации. 23 и 24 июня поступали мобилизованные. В основном из районов Псковской области, и молодые, и пожилые, все, кто подлежал мобилизации. Еще 25 июня мы все еще были около города и только 26 июня поехали на машинах в сторону Кексгольма, затем Хиитола, Куркийоки, Лахденпохья. Не доезжая 90 км до Сортавалы, свернули к границе. Там мы сделали лесной завал, потом в одном месте трехрядное проволочное заграждение. После этого нас стали отводить на машине назад - опять Лахденпохья, Элисенваара, Куркийоки, Хиитола, затем Кексгольм (сейчас - Приозерск). Хорошо, что мы вовремя ушли из этого опасного района-мешка между Кексгольмом и Сортавалой.

Да, мы не были готовы к войне. Полк разбился опять на отдельные роты и батальоны, как это было раньше. Может быть, потом опять организовывались отдельные воинские формирования, как я потом узнал из книги "Инженерные войска города-фронта". Грицай Н. Т. был командиром 13-го отдельного электротехнического батальона - полковник в отставке, а у нас в электророте он был лейтенантом. Так быстро выросли в воинских званиях люди. Между тем, поступали тревожные сведения из газет, что Гитлер пускает по 300 танков на прорыв идет самосильно по Украине и Белоруссии, уничтожая все на пути. Очень быстро оккупировал западные республики Литву, Латвию и Эстонию, Западную Украину и Белоруссию. Нам даже не верилось, что так быстро продвигаются германские войска. То, что Германия напала внезапно без объявления войны, это все отговорки чистой воды за большие потери с нашей стороны в вооружении, в техникеи личного состава армии. Как уж там было судить не мне, а высшему командованию. А то, что назревает война, это было понятно каждому дураку. Из газет мы узнали, что Гитлер учит переносить высокую температуру (жару) своих солдат. Для этого помещал их в баню на сутки в одежде, и кто вытерпит, тот значит готов идти воевать в Африке. Вскоре и правда германские войска совместно с итальянскими вторглись в Алжир. Через некоторое время опять сообщение из газет, что Гитлер приучает своих солдат есть украинский хлеб. А германские войска уже заканчивают оккупацию Польши, хотя в Польше и было сопротивление, но видимо незначительное. А 25 мая 1941 года было сообщение о том, что огромный состав поезда отправлен в Германию с хлебом по договору, и другие сообщения, на которые бы надо было обратить внимание и прекратить выполнение пунктов договора, поскольку другая сторона действует в противоположном направлении.

Мой брат Прокопий от 9 июня 1941 года написал мне письмо, где он описал, как служится, так как он был тоже в армии с 1940 года. У этого письма в конце была приписка о том, что у них там на границе тревожно, так что о будущей службе и судьбе трудно что-либо загадывать. Это было последнее письмо. После прислали извещение родителям в деревню Поташевскую, что он пропал без вести. Он служил в танковой части в городе Белостоке, который тогда был нашим, отошедший с Западной Белоруссией от Польши, а теперь этот город опять стал польским. С ним вместе служил его ровесник, земляк из деревни Гриденской Селенин Клавдий Игоревич. Так обои и погибли в самом начале войны. Теперь-то мы знаем, кто виноват в этой погибели народа. Это первый Сталин своей нерешительностью в начале войны, да и потом его было не слышно, кроме речи по радио от 3 июля 1941 года. А без его указаний никто ничего не мог делать. Вот какая сила была у тоталитаризма.

Мы отходили, а противника не видели. Не видели мы и своих регулярных пехотных войск. Как будто только мы и больше никого нет. В одном месте посадили нас в оборону. Заняли высотку, на которой просидели всю ночь и никого не дождались. А лето в 1941 году было теплое, и ночи тоже были теплые, при которых вполне оправдывалась поговорка "каждый кустик ночевать пустит". В одном месте появился пограничный отряд. Они отходили с боями, несли большие потери. На вопрос: "где пехотные войска?" - Нет их вовсе! - таков был ответ пограничников. Тут мы поняли, что нам не миновать встречи с неприятелем, хотя мы и специализированная воинская часть. В одном месте решили построиться и идти строем. Тут и командир роты был. Мы думали, что мы далеко в тылу, ничего тут нет. Вдруг по нашему строю очередь из автомата, да разрывными пулями. К счастью, никого не ранило. По команде "к бою" быстро приняли боевое положение. А с правого фланга была ответная очередь наших пограничников. Таким образом мы вышли тогда без потерь. Мы опять отходили. Вот уже перешли Вуоксу по временному мосту. И тут открылось такое, которого мы не видели. Справа горели деревянные строения, видимо, после бомбежки. Вся долина заполнена скотом. Гнали коров, лошадей. Идут люди и двигаются к городу. Мы шли в сторону Алакусы. Там часть нашей роты оборудовали КП армии. И не только нашей ротой. Там еще был какой-то саперный батальон. были построены землянки со всем оборудованием, что нужно для жизнедеятельности командования. Стенки были обшита фанерой с разделкой по швам. Были построены очень хорошие и удобные подземные кабинеты для долговременной обороны. Сколько материалов пошло, и все пришлось взорвать при отступлении.

Вдруг встречается полковник - стал допытываться у бойцов, что за воинская часть идет и почему в тыл. С нами был политрук Волков К. 1918 года рождения. Он к нему, в резкой форме остановил его, отрекомендовался начальником тыла этого района и приказал Волкову К. (Волков был в звании лейтенанта, младше по званию чем полковник, и обязан подчиниться по уставу) занять оборону на высоте 44. Тогда Волков ко мне: "Займи оборону со своим взводом," "Есть занять оборону". Я повернул взвод обратно к высоте 44, что стояла у самого берега реки Вуокса. Мы быстро вырыли себе ячейки, вырвились непосредственно под обстрелом. За рекой никого не было, однако обстрел все время проходил. Вот один снаряд упал недалеко от моей ячейки, когда я был на правом фланге, и поднял такую пыль и гарь, что мне так ударило в нос, прямо дыхание захватило. Я подумал, да не бросает ли он артхимснаряды? в один момент выхватил я противогаз и надел, но потом все разъяснилось и все стало нормально. Я снял противогаз. Вот один единственный раз я применил противогаз в этой войне. Кстати сказать, никто этого и не видел. Я не знаю, отчего у меня на носу семь черно-синих точек наподобие созвездия Большой Медведицы - или это в результате моей болезни, в результате которой теряется обоняние, или это от первого обстрела мне так пришлось пороху понюхать и сделало мне такую татуировку на носу. Мой КП был посередине, тут со мной был связной Брундаков и командир второго отделения Моряков. Я решил проверить ночью левый фланг, все ли бойцы на месте, не ранены ли или еще какие будут запросы к взводному. Я быстро прошел, проверил и вернулся к себе на КП. Вдруг Моряков при подходе спрашивает: "Это кто?" "Кто идет?" "Это кто?" Тут Брундаков говорит: "Да это наш командир, ты что не узнаешь, так троекратно спрашиваешь" Тут он опомнился и говорит: "ну все, кто-нибудь из нас скоро умрет". Мы его начали разговаривать - что ты такое говоришь, неверно, ты всякие предрассудки и приметки. Однако, он остался при себе, как-то замкнулся, как-бы отделился от жизни, что скажещь, то выполнит, но все это выполнял механически, как бы отстраненно, отрешенно.

На следующий день нас сняли с обороны и перевели на другую работу, также опасную - минирование местности. И когда мы шли, то в долине уже никого не было, все было чисто, ни скота, ни населения уже не было. Значит, мы свою задачу выполнили. Дали возможность эвакуироваться гражданскому населению. Перед речкой, километров шесть от Вуоксы. Это было 12 июля 1941 года, в Петров день. Тут проходила старая линия обороны финнов, так называемая линия Маннергейма, затем речка, а за речкой влево от моста мы ставили мины ПМД-6 с модернизированным упрощенным взрывателем. Мы все уже поставили, осталась малая малость, но время обеда и связной позвал на обед, который привезли в термосах в метрах 400. Отобедали и пошли заканчивать минирование. Было тихо и спокойно, ничто не предвещало беды. Тут у моста через речку расположилась саперная рота вместе с командиром роты. Отдыхают, разговаривают. Некоторые бойцы обратились ко мне: "Давай немного передохнем и покурим". Я не хотел останавливаться тут, слишком большое скопление людей, лучше было бы уйти на место, но уговоры, видимо, подействовали, и я уступил. Только сели, вдруг слышим выстрел и снаряд летит в нашу сторону, но перелет был метров 200. А метров за 300 была установлена артбатарея. то ли он пытался по батарее ударить, то ли мы были под наблюдением вражеского разведчика, корректировщика ведения огня. Следующие снаряды летели в нашу сторону, прямо на нас. Первым или вторым снарядом попало в мост, который взорвался, поскольку был заминирован, взорвался по детонации. Бросок за речку был отрезан. Сбоку шестирядное проволочное заграждение Линии Маннергейма. Выход по дороге невозможен из-за непрервных разрывов снарядов, и наша артбатарея ударила два раза и все. Мы оказались в ловушке. Прямо скажем, в мешке. Я слышу стоны раненых, ругань, слышу голос Иванова-председателя "ой, ноги мои, ноги". А он все бьет, не переставая, осколки свистят. Одно спасение - как можно ближе к земле прижаться и особенно голову. Слышу, меня кто-то зовет, справа. Смотрю, это Кузьмин. "Командир, меня ранило". Осматриваю, но ему осколком пробило насквозь грудь, правую сторону, много вытекло крови. Я сделал ему перевязку, использовал его и свой индивидуальные пакеты, и все было мало. "Ну, подожди немного, я сейчас побегу за машиной" Тут еще недалеко был сержант Иванов и мы с ним перебежками выскочили из этого ада. Кинофильм "Живые и мертвые" очень хорошо подходит к этому эпизоду. Только было даже сильнее, чем в кино. А судьба Сенцова (артист Лавров) с моей судьбой, а генерала Серпилина (артист Папанов)... Я скорее к командиру роты, тут нашли машину для эвакуации раненых и поехали туда. Обстрел притих. Я скорее к Кузьмину, за мной санитары, не санитары, а бойцы с плащ-палаткой. Когда я бежал к нему, то увидел убитого Иванова-председателя, у которого ноги были вывернуты невероятным образом. А тут у речки, где было много народа, убита целая груда саперов и в том числе командир саперной роты. К этой груде убитых бойцов сидел прислонившись убитый командир второго отделения Моряков. Я посмотрел, куда это ему ударило, и увидел маленькую ранку в шее, очевидно, ему перебило сонную артерию. Под маленькой березкой сидел долговязый, высокий Иванов-Сошихнинский, тоже убитый. Ребята на плащ-палатке несли Кузьмина и еще не донесли, как опять начался артобстрел. Но успели его погрузить и также других раненых и уехать. Я опять вторично перебежками выходил из-под огня. Мой взвод понес большие потери, и это в начале войны. Это командир отделения Моряков. Кузьмин с тяжелым ранением, не знаю, выжил или нет. Неизвестно, Иванов-председатель и Иванов-Сошихинский не моего взвода, но все равно с нашей роты. Кроме этого, еще до подхода к Вуоксе по распоряжению командира роты было отдано первое отделение вместе с командиром первого отделения Дмитриевым лейтенанту Ключникову для разведки в тыл противника. Не то, чтобы идти в тыл противника, я думаю, такой задачи не стояло, а то, чтобы выяснить, где он есть на самом деле, этот противник. Этот безалаберный лейтенант Ключников оставил где-то отделение, а вышел сам только один со связным Абросимовым. На вопрос: "где отделение?" "Я им говорил, держитесь, не отставайте, так нет, они пошли куда-то в сторону" - был такой неутешительный ответ. Потом только вернулось четыре человека. Это командир отделения Дмитриев, Хованский, Алексеев и Ковалев, а семь бойцов так и пропали без вести благодаря беспечности такого лейтенанта Ключникова. Помню, один из бойцов, по фамилии Зайцев, так просил не посылать его в разведку: "буду выполнять любую работу, только не посылайте меня туда". Я же не мог этого сделать, поскольку требовалось полное отделение и всем составом. Как он, этот боец, почувствовал приближение своего конца, как его сердце чувствовало, и я, выходит, провожал его на погибель. Так, Дмитриев не вернулся в свой взвод, а остался в первом взводе, Хованский, такой хитрый, где-то устроился около старшины в хозвзводе. Алексеев и Ковалев - те были во взводе у меня, и я с ними не раз выполнял боевые задания.

Приближение своего конца многие чувствовали. Ну вот, например, накануне нашего минирования местности в роте что-то было довольно весело. Гармоника играла, это гармонист у нас был в роте Тумнов, многие плясали, пели песни и веселились. Я же никуда не пошел, какое-то тяжелое предчувствие не давало мне тут еще и веселиться. Сидел в палатке, к ночи все стали собираться в палатку. Все высказывают свое воодушевление таким весельем. А председатель-Иванов уж так расхвастался: "Ох, я сегодня и плясал, никогда в жизни так не плясал. Наверное, мне ноги оторвет" А так и случилось, кроме того, что оторвало ноги, а и убило совсем. Кстати сказать, почему "председатель", никаких председателей в армии нет, есть командиры. Младший комсостав, средний комсостав и т. д. Да потому, что во взводе 11 человек, и все были Иваны Ивановичи Ивановы - псковичи. Фамилии по отцу, так и получилось. Чей ты сын? Ивана. Как зовут? Иваном. Вот и получилось, кругом Иван. Хорошо, когда один Иван во взводе, а одиннадцать Ивановых, как их различить? Хотя, конечно, они были разные, ни одного схожего на другого не было. А при вызове откликаются все Ивановы или никто не откликается. Тогда вот придумали называть их и дать отличие одного от другого. Вот Иванов был председателем колхоза. Вот и отличие, Иванов-председатель. Другой Иванов из другого района и больше никого из этого района не было. Значит, Иванов-Сошихинский.

После этого мы пошли походом в сторону Ленинграда. Видимо, ротный командир Быстров И. И. и политрук Волков К. добились среди высокого командования об освобождении нашей роты и выполнения непосредственных задач. Мы должны были обеспечить питьевой водой передовые воинские части, чтобы не было и не возникло бы какой-нибудь эпидемии типа дезинтерии или еще какой, вызывающей массовые потери личного состава войск, и это правильно. Использование войск не по назначению приносило только лишние потери, а результаты незначительны. Но тогда, в первые месяцы войны, может быть были вынуждены и к этому прийти во время всеобщей паники и общего смятения. Нады было привыкнуть к военным действиям.

От Алакусы мы шли долго и уже выбились из сил. Надо было дать отдых, т. е. привал, но этого не было. Я не помню, кто с нами шел походом из командования. Однако кто-то был, потому что у нас был маршрут и карта, а также путь следования. Мы шли проселочной дорогой, покрытой высокой травой, к тому же пошел мелкий моросящий дождик. В общем, все устали до изнеможения. Тут старший сержант Чистов, чтобы поднять дух бойцов, вдруг запел песню совсем не строевую, а вот эту, где такие слова:

"Во Ку, Во Кузнице, во Кузнице молодые кузнецы

Во Ку, Во Кузнице молодые кузнецы"

и т. д. Как это ободрило, все стали подтягивать начатую песню рассказывающую о молодых кузнецах, их удали, их нелегком труде. Так, в конце концов дошли до русского Лемболово, которое было на развик дорог на Керро и станцию Грузино. Из Лемболово нас привезли на автомашинах в Ленинград прямо в Удельнинский парк.

Ленинградский фронт

В Удельнинском парке недолго пришлось побыть. Вскоре рота снялась и прибыла в город Пушкин в начале августа до начала сентября 1941 года. Разместились в бывшем доме отдыха "Леноблпрофа" Уже туда была слышна артиллерийская канонада с передовых позиций. Да что же это такое? Неужели и здесь не оказано сопротивление и так быстро продвинулся противник к городу за многие сотни километров от границы. Если с Выборгского направления было 200 км, то с западного не менее 700-800 км. Как он мог так быстро продвинуться. Было удивительно горько за то хвастовство "что мы ударим двойным, тройным ударом на удар противника", "что мы будем воевать только на чужой территории". Или там не было войск как на Карельском перешейке, а, кстати, на Карельском перешейке две недели никакого противника не было. Все загадки и домыслы откладывалась в мысли тяжелые. А по газетным сообщениям узнаешь, какие города и села сдали немцам. Может, первое сопротивление было оказано перед Ельней Смоленской области.

Здесь рота выполняла свою задачу, в оборону или другие саперные или минированием не занималась. Она была как бы фронтового значения. Правда, для фронтового значения у ней сил было маловато. Мы ездили на машине на правый фланг в Тайцы. Выясняли у командиров передовых частей о нужде в водоснабжении. Но только до воды ли там было, когда такой неустановившийся фронт. Но по любому запросу мы оказывали существенную помощь в Красном Селе, Русско-Высоцком и других местах. Однажды в Тайцах налетели немецкие самолеты. Я тогда их подсчитал, их было тридцать. Наших самолетов не было, и зенитной артиллерии также не было. Они летают себе спокойно, выбирая цели для бомбежки. Только и бомбить-то было нечего. Одни девушки "окопницы" там и были, которые заранее подготавливали окопы и противотанковые рвы. Нет, стали все же бомбить. Так безнаказанно "девушек-окопниц" за то, что они нам помогали. На левом фланге за Павловском в Антропшине Павловский парк, в прошлом веселый - сколько народу там отдыхало, теперь угрюмый, осиротевший, так душу щемящей болью за невозможностью чем-либо помочь. Встретились там три "девушки-окопницы" в ватниках и резиновых сапогах Мы, конечно, их приветствовали, сказали несколько комплиментов, да и разошлись, не было времени для любезностей. Хотелось в Пушкине сходить в парк, посмотреть, какой он есть? Но только до этого-ли было, ишь чего захотел! И только однажды я прошел по близлежащей улице. Я не запомнил эту улицу, поэтому дома отдыха не отыскал после войны. Зашел было в пивную, так было жарко и пить хотелось. Там было много народу, накурено и шумные разговоры вплоть до ссоры между отдельными лицами. Нет, думаю, лучше уйти отсюда пока не получил пивной кружкой по голове от какого-нибудь алкоголика или маньяка, что, мол, плохо воюешь, допустил немцев к нашему городу? Слышны были голоса "это предательство" и другие не менее лестные слова в сторону армии, правительства и государства. Зашел в магазин и купил бутылку шампанского. Она стоила всего 22 рубля. Деньги у меня были.

14 сентября 1941 гола, пришлось опять вернуться в Удельнинский парк, там около пожарной части где и ныне стоит "Охотничий домик", были вырыты щели для укрытия при бомбежке и целые землянки. Вот мы пока и заняли их временно. Начальство устроилось в освободившихся квартирах у знакомых. Тогда очень быстро знакомилась, особенно с женщинами. А некоторые военные "дон-жуаны" даже женились. Помню, такая судьба была тут у Потапова-сапожника роты. А пива "достал" Иван Столяров. Укатил полную бочку от пивного ларька. С нами пил вино и пиво политрук Волков К. И я там был и пиво из ведра пил. Частые переезды и такого рода маневрирование позволили не засиживаться на одном месте, да и потерь нет от обстрелов. Мы во многих местах стояли. Одно перечисление, так и то много займет места на бумаге. Были в Усть-Ижоре, в Рыбацком, в Автове. В Дачном попали под сильный обстрел и скорее покинули этот неспокойный поселок. Лучше отойти подальше, но спокойно отдохнуть ночью или днем как время будет позволять. Даже были, тогда, уже полностью разбитой в больнице Фореля. От ней оставался только подвал, но стены там были толстые-претолстые и тоже очень близко к передовой, и туда все время бил немец. Были мы в Доме Советов на Московском проспекте, т.е. ночевали ночь. Тоже страшно беспокойно. Он был хорошим ориентиром для обстрела всего Московского проспекта. В Колпине на станции зашли в будку стрелочницы погреться, так как холодно было осенью. За столом трое ребятишек все в слезах, стонут, хотят есть, а есть нечего. Стрелочница, мать говорит: "Да, чего я им дам, нате мои пальцы, ешьте, грызите". Вот такое было уже, когда мы попали в Колпино. Сильно обстреливался Ижорский завод и улицы. Особенно тут бывшая церковь на углу стояла, служившая немцам ориентиром. По церкви не били, а дальше по Ижорскому заводу. Мы были у церкви, а потом ее переоборудовали после войны под кинотеатр. Зашел я в один пустой дом на Вокзальной улице, кажется называется, на первый, на второй этаж - никого не было.Стоят шкафы и богатая библиотека с технической литературой. Тут справочник металлиста "Хютте". Очень хороший справочник "Курс котелъных установок" Кнорре, пособие по вентиляции и другая техническая литература. Видать, жил тут инженер-теплотехник, подумал я. А осенью, когда мы оказались в блокаде, очень быстро уменьшили пайку хлеба. Я даже запомнил. Это было в ноябре 41 года. Мы тогда ночевали в бараке Кирпичного завода, что был расположен на Южном шоссе в Купчине, а вскоре и эту пайку уменьшим до 400, а потом 300 граммов для тыловых воинских частей. Тогда мы находили способы присоединяться на довольствие к передовым частям воинским, там выдавали по 500 граммов хлеба, может несколько больше и крупы. Но все этого мало. Началось голодное время, и вести с фронтов были неутешительные. Вот Тихвин немцы взяли, а стало быть, последняя железнодорожная магистраль была перекрыта. Очень были рады, когда этот Тихвин освободили через некоторое время. И как мы были рады, когда под Москвой 6 декабря 1941 года была одержана большая победа, и фронт быт отодвинут от столицы. В городе пожары, и Бадаевские склады разбомбили и сожгли. Я думаю, тут пятая колонна Гитлера работала сильно. Они во многом помогли Гитлеру. Они пуская и ракеты во время бомбежек. Куда лучше имеет удар, в какой район. Проникли в больницу, на Щемиловку, где потом рассказывала жена, уколами больных истощенных людей отправляли на тот свет. Хорошо, что их разоблачили и ликвидировали эту банду. На каждом шагу в городе, каждый мог попасть в их сети. Ах, какое тревожное и тяжелое это время - осень и зима 1941 года.

В то время, у нас были гидрологи специалисты. Это Алла Болотина и кандидат технических наук Горюнов. Я, разговаривая с Горюновым, напомнил ему, не знаю для чего, об эмпирической формуле истечения жидкости из отверстия Даниэла Бернулли. Он улыбнулся и спросил о других, чего я не знал и посоветовал обратиться в технический справочник, потому что всего в памяти не удержишь. Алла Болотина была с нами. А Горюнов больше в штабе роты, да в первом взводе. Тогда хватались ни весть за что, чтобы удержать противника, не пустить в город. Сдать город немцу, и мысли такой не было. Я не знаю, чье это предложение. Наше дело это было выполнить, т.е. Лиговский канал направить в два русла. Один сток воды по Лиговскому каналу. Другой сток воды пустить около 2-й линии оборону в сторону речки Новой в Ульянке. Мы это сделали, за что по том получили неприятности, кто сидел в обороне: "Что же вы нас подтопили, в землянках и окопах стало влажно". Видимо, они потом сами перекрыли второй сток воды. Второе мероприятие было сделано. Что сделать плотину реки Волховки в Купчине. Ну, это как вредительское дело. Подтопить всю местоть от Пулковских высот, заводнить местность, где расположена вторая линия обороны. Это, видимо, был расчет командования на дальнейший отход наших войск с передка города. Нам, рядовым и сержантам было видно, что этого не надо делать пока. Но начальству виднее, мы не могли возражать. Хорошо, в то самое время приехал маршал Жуков Г.К. и в течение месяца стабилизировал оборонительную линию Ленинградского Фронта. Кроме того, мы иногда оборудовали всякие там бомбоубежища и прочие работы в городе. Но все же, в основном, выполняли, свою специализированную обязанность по водоснабжению воинских частей питьевой водой. Запомнилось, как мы добирались на правый Фланг 42 армии. Это от больницы Фореля, теперь этой больницы уже нет, а есть художественная школа Кировского района. От пруда и вверх по течению этого ручья /ныне реки Новой/ шли мы тогда по верху правого берега речки, шел мелкий моросящий дождь, скользко, а Алексеев упал с берега пруда в речку. При подходе ныне к проспекту Ветеранов начался обстрел из миномета, не обстрел проходил несколько дальше туда, где ныне проспект Ветеранов, 78 с аптекой, а во дворе - детский садик стоит. На той месте стоял какой-то деревянный сарай, еще не разобран, а вообще там было чистое поле, хорошо просматриваемое немцем, и там были бойцы. Вот он по этому сараю и бил. Но и в нашу сторону попадало. Осколки свистели вовсю. Хорошо тут по дороге были вырыты щели. Мы в них скрылись, а затем броском вперед по берегу вышли из-под обстрела. Там была вторая линия обороны, в которой находился полк народного ополчения. А до первой линии обороны оставалось еще метров 300 туда к Лигово или к Старопоново. Хорошо, теперь названы улицы в память о тех местах, где проходила первая и вторая линия обороны, как улица Стойкости в Улъянке, улица Отважных в Урицке, улица Доблести в Северо-Западном районе города в честь наших доблестных моряков морской пехоты.

До снегопада мы запасались для питания роты, конечно, овощами: картошкой, капустой от первой линии, обороны или с нейтральной полосы ночью под Колпино. Однажды, подъезжая к Рыбацкому, видно было, как немецкий самолет бомбит город. Мы поехали как раз по 3-ей Советской улице. Смотрим, вода льется, убитых и раненых укладывают в машины скорой помощи. Повернули по Суворовскому проспекту, смотрим Академия легкой промышленности вся в огне. Ах, какое хорошее красивое здание разбомбили и сожгли. Я зашел ко второй старшей сестре Сусанне Александровне, она жила по Суворовскому проспекту, д. 60, и отнес ей ведро картошки. Она удивилась т была рада такому моему посещению. Я потом забыл про эту картошку, а она напомнила мне об этом эпизоде и говорила, что этой картошкой долго питалась и кожуру поела. Кто знает, может, эта малая поддержка дала возможность ей выжить. Как-то из Колпино я посетил свою первую сестру ставшую Глафиру Александровну и двоюродную сестру Филицату Григорьевну, которые жили тогда на 3 линии Васильевского острова. Ничего из съестного не привез, потому что не было нечего, толъко где-то у меня была бутылка, отработанного постного масла с Морского завода, от которой так и шел запах керосина. Ну, на всякий случай захватил. Отдан: ее Филицате, которая тоже потом вспомнила об этом, как я им привез постного масла. Глафира рассказывала, что тут в проходной комнате страшно стало жить. Я видела, говорит, как Яша лазал через фрамугу в наш темный угол и украл у нее крупу. Спросил, нет ли каких вестей о Проне. Потом я спросил о Рае, младшей сестре, которая находилась в детском доме неразвитых детей на Выборгской стороне. Глафира сказала, что была два раза. В последний раз я была недавно, и ее уже не было в живых. Где похоронена, неизвестно. Никто не сказал. И от Прони никаких вестей нет. Увидел я и Якова Денисовича Лукина, и прямо скажу: он был неузнаваемый, худой, щеки впали, глаза провалились. Ну, просто скелет, да и только. "Роман, да что же это такое? Неужели у нас силы никакой нет, чтобы отогнать немцев?"- говорил он мне. Я старался утешить его, хотя мои слова не произвели на него никакого впечатления. Он махнул рукой и пошел к себе в другую комнату проходную. Это было 21 декабря 1941, на завтра, как потом я узнал, он умер от голода.

А мне предстояло еще как-то добраться до Колпино. Поезда тогда уже не ходили. Надо добираться самому или на попутной машине. Иду это я по Университетской набережной в сторону Дворцового моста, а уже снег кругом и довольно прохладно было. На другой стороне прохожий идет, вдруг он захватился за фонарный столб и кричит "не могу, помогите" А кто поможет, поскольку у каждого сил почти нет, только добраться до места назначения. И кто знает, может, приманка, туда пойдешь помогать, а там потом убьют или зарежут. Нет, теперь каждый за себя, да и время поджимало, чтобы хоть как-то добраться до Колпина. Другие тоже никто к нему не подходил. Вот так было.

Мы были на станции Саперной Северной железной дороги и на передовой в том районе. Она проходила по высокому левому берегу реки Тосно. Однажды, возвращаясь с той стороны от Усть-Ижоры в Колпино, я обратил внимание, что туда в сторону идет лошадиная повозка за повозкой. Дай, посмотрю. Смотрю: противотанковый ров, в нем штабелем по два-три человека уложены мертвые тала убитых и умерших от голода. Там были и в гражданской и в военной одеждах. Ох, как тяжело, какие большие жертвы. После меня, к новому году пошли в город Алла Болотина. У ней родные жили на 16-й линии Васильевского острова. Я попросил ее зайти на 3-ю линию, как там мои сестры, живы ли? Она вернулась и от Глафиры, принесла 100г. водки и коробок спичек. Послать что-нибудь из съестного ничего не было. "Да, я же не за этим Вас послал. А, просто, живы ли?" - "Живы, живы. Они живут в маленькой комнате втроем".Я понял, что они перебрались к Филицате Григорьевне. Ну, и хорошо, вместе то лучше. Алла Болотина научила меня, как определить расход воды в колодце и какой его дебет. Как написать отчет о проделанной работе по гидроводоснабжению. Она была очень хорошим специалистом. После ее отозвали и направили в первый взвод к лейтенанту Ключникову.

Наступает тяжелое время для нас. Мы били направлены на Металлострой - для госпиталя надо было выкопать колодец, т.к. они остро нуждались в чистой воде. Мы избивались, из последних сил копали колодец, вытаскивали грунт с 0,5 кубометра за день, а на самом деле может еще меньше. Силы не было. Хотя первое время мы были прикреплены на питание к морскому корпусу, который тут стоял. Вскоре в этот корпус был переведен на питание на вторую категорию. Выкопали колодец глубиной 9 метров, и в нем ни капли воды не оказалось, одна твердая синяя глина. Напрасные труды. При всей Ленинградской низменности воды не достать. Здесь были отложения синей глины мезозойской эры развития земли Обезвоженные отложения. Тогда мы в пожарном гидранте подземного водопровода устанавливали подкачивающие ручные насосы и таким образом накачивали запасные баки для питьевой воды, обеспечивая водой и госпиталь и население. Конечно, этого было мало, а тем более тушить пожары. Однажды к нам в барак заскочил военный и. скомандовал :".Все на улицу" - "Что случилось?" - "Все, на улицу, пожар". Выскочили, и верно .Рядом стоящий барак полыхал в огне. Хорошо горел. не подойти, да и никого не было. Очень быстро сгорел дотла.

Переживание голода от этого черного хлеба из опилок совместно с дурандой так тяжело откладывался на желудок, что у меня случился хронический гипорацитный гастрит. Причем дуранда была намного лучше хлеба. Мы, где могли достать дуранды, то, конечно, доставали и ели. Вот, что значит недостаток протеина в организме. Иногда выдавали вместо хлеба один сухарь. Этот сударь был, видимо, из НЗ. И он казался таким вкусным, лучше всякого пирожного. Но ведь сухарь давался на полные сутки. Как его было растянуть на столько часов. Сходить за большое, это прямо мучение, полный час садишь, и то через 5-6 дней, когда организм хочет освободиться от шлаков. Только молодость, видимо, выручила и старый запас энергии, полной силы самосохранения, не позволяла расслабиться. Как тут жило гражданское население? У них еще была меньше пайка хлеба, неудивительно, что умирали. Да живы ли мои сестры? Только бы не заболеть и не попасть в госпиталь. А тогда многие бойцы попадали в госпиталь по истощению или где-то схватили дизентерию. Но, тогда и конец, если попадешь в госпиталь, потому что нет сил для поправки и поправишься, да и пошлют совсем в другую воинскую часть, а может в стрелковую, где были большие потери. Некоторые бойцы хватали что попало из съестного. Был у меня Ермолаев, он, бывало, перепробует всякие бутылочки. Однажды, даже бутылочку с чернилами попробовал. Среди бойцов возникали разговоры, что, мол, лучше было бы оказаться в тылу у немцев, т.к.. приходят всякие вести из деревень, что они живут и не испытывают такого голода. Я разуверял их о том, что, полноте, это происки фашистских разведчиков, что наша социалистическая система лучше капиталистической. А наши колхозы - это такое хозяйство, если его наладить, могло быть самое производительное в сельском хозяйстве. Они соглашались. Но, все же, у них все было свое на уме. По два часа я с ними разговаривал на эту тему. Однажды прибыл лейтенант из Особого отдела. Я, конечно, ничего не сказал, хотя он выпытывал. Нет ли каких противных разговоров среди бойцов?

Иван Столяров обратился ко мне: "Командир, отпусти меня в Усть-Ижору, там, говорят пункт куда собираются мясопродукты. Не смогу ли достать чего". Я дал ему увольнительную записку, но он вернулся ни с чем. Принес только сырой кожи кусочек 20 х 20 см и все. Мы эту кожу разделили, вычистили, сварили, разрезали на мелкие части и съели. Чтобы не было разговоров, мы готовили пищу по очереди, кто дневальный, тот и готовит пищу. Варит суп, кашу, причем кушали только два раза, на три не хватало продуктов.
Есть страшно хотелось. Я еще терпел, потому что болел желудок.

Однажды Евсеев только что принес продукты и положил тут мяса кусок с довеском, а сам куда-то вышел, вернулся - поднял скандал о том, что кто-то взял довесок мяса, никто ре признается. Да как же так? "Ведь только что довесок был. "Ведь, это ты Степанов, взял довесок". Он сначала отпирался, а потом пришлось сознаться и выложить этот довесок мяса. Вообще, воровства было предостаточно. Еще в Выборге, когда я только попал в гидророту, у меня украли 150 рублей. Кто украл? - Сафин - татарин по национальности, в прошлом карманный вор, но при разговоре с ним, я убедился, что не он это. Всего скорее взял эти деньги, которые у меня были на кровати под постелью Переверткин, который рядом спал со мной. Весной 1941 года мы готовилась к демобилизации, поэтому у меня был куплен чемодан, куплена рубашка. Гимнастерка, и брюки, армейские, фотографии и еще чего, я уже не помню, что было. Как война началась, я передал этот чемодан одному старшему сержанту, который имел знакомую в Выборге. Потом он рассказывал, что эти вещи он продавал и деньги пропивал. Ну и хорошо сделал, сказал я ему- все не досталось противнику. Нет, оказалось, мало ему. Опять подошел ко мне ближе и украл из меня из кармана 300 рублей, когда мы были у двоюродной сестры Филицаты Григорьевны и выпивали там вместе в августе месяце. А потом быстро собрался и убежал к своим знакомым. А ведь эдакой ярославской овечкой прикидывался, ни за что не подумаешь, что он может украсть деньги. И интонация его разговора была ярославской или из Ивановской области. После этого я его не видел .Я не знаю куда он делся. Когда я был старшиной пом. роты в Усть-Ижоре в начале сентября 1941 года, ко мне в кладовку залезли под замок воры, свои бойцы или кто этим промышлял и унесли хлеб на два ужина всей роты. Это очень большое количество. Но тогда еще норма хлеба была большая и как-то вышли из положения, командир роты отдал бы меня под ревтрибунал: и получил бы расстрел. Хорошо, командир роты не возбудил дело, но меня сместили с пом. старшины в командиры отделения. Вот так из-за другнх воров и прохвостов я страдал. С командира взвода сместили благодаря потери бойцов на северо-западном фронте около Алакусы. Теперь в начале сентября опять сместили в командиры отделения. Мой рост был вниз, а не в верх, как другие вышли в лейтенанты. Это опять отступление от текста.

Я как-то пошел со Столяровым в морской корпус за продуктами. Мы получили продукты и хлеб. А на прилавке в окне лежала разбитая буханка хлеба. Вдруг Столяров быстро взял эту буханку и спрятал. Тот выдающий пришел и спрашивав т: "Где тут буханка хлеба была?" "А, не знаю, мы не видели".Он туда, сюда, начали крутиться. А мы ушли и по дороге эту буханку съели. Хлеб мы делили на равные кусочки. Один отворачивался от хлеба. Все остальные смотрели голодные, какая ему достанется пайка. Другой выкрикивал:"Кому!",указывая на пайку хлеба. Тот, который отвернулся, называл фамилию. Вот по жребию распределялся хлебушко. Варили супы и ели вместе, можно было варить каждому отдельно, но это было невозможно, это тогда весь день мы варили бы супы да каши, и работу выполнять некогда было бы. Однажды еще из Удельного парка посетил час командир роты и политрук. Я отчитался о проделанной работе. Но всему видно было, что они остались довольны. Выглядели они худыми, ну чисто дистрофики, как мне показалось. Вообще, бойцы были хорошими. Выполняли любую работу. Закаленные в крестьянском труде, смекалка и всякие там приспособления позволяла выполнять работы с меньшими затратами сил. Например, при рытье колодцев устраивали ворот, все легче вытаскивать ведро сырого грунта из колодца. Киселев 1905 года рождения, когда пошл:-- устанавливать колодец, сделал заготовку из двухдюймовых досок и дал другим тащить этот особый сруб на передовую, не надеясь, что там будет какой-нибудь подходящий материал для этой цели.

Так мое отделение толкали то в первый взвод к Ключникову, то к Жукову, то к Сизову. Но все равно я был как неудокомплектованный второй взвод, как отдельная войсковая единица, а я за взводного. Да, другого некого было поставить. Опятъ нас послали к Ключникову в Колпино: "Ну, ладно" говорили бойцы - может там будет лучше с питанием, может можно будет прикрепиться к передовым воинским частям. Но этого не случилось, опять были на второй категории. Так что голодовка продолжалась. Причем получение продуктов с базы задерживалось. Получали каждый день. "Иногда приносили хлеб в 5 часов утра, а. мы не могли заснуть не поев немножечко хлеба. Когда поешь хлеба, тогда, заснешь часика на три, а затем надо идти выполнять боевое задание под Пушкин. Кроме голода, еще и вши заедали. Я как-то поделился с бойцам "что же это такое, недавно сменил нательное белье, а все равно там все время что-то колет". А Алексеев говорит: "Да это ваши" Что значит "Ваши?" - "А те, которые по телу ползают и кусают" - "Так это вши и надо называть своими именами" - "А может, ваши" Вот такой диалог получился между нами. Черт, эти псковичи, со своим наречием и особыми названиями иногда надо догадываться. Так вместо "С" они выговаривают как "ц" и вместо "ч" опять "ц". Например, Иванов-Сошихинский. "А что разве плохо - ведь Пскопцане те же аглицане да только нареция другая". Вот, поди ты возьми его он пскович с англичанами наравне.

Однажды произошел курьезный случай. Я затопил печку и разделся догола, чтобы немного поджарить нательное белье и тем самым избавиться от некоторого количества вшей. Вдруг в комнату влетает Алла Болотина с возгласом "т. Болотов надо будет сделать" и тут осеклась и вышла обратно. Я попросил прошения потом, что я не закрылся и занимался в неурочное время дезинфекцией. Она вскоре пошла в город. Я опять попросил ее зайти на третью линию Васильевского острова к моим сестрам. После возвращения она сказала, что была, но никого не видела, и никто ничего не мог сказать, куда они делись. Я в тревоге сразу же написал письмо матери в Архангельскую областъ, предполагая, что они наверное, эвакуировались по дороге жизни по Ладожскому озеру. Вскоре получил письмо от Сусанны Александровны, что да, они действительно эвакуировались все втроем через Ладожское озеро. Я успокоился, мать их поддержит и вылечит от дистрофии, а. так бы им тут никак не выжить. После этого я Аллу Болотину больше не видел. Ее отозвали, видимо, из армии в институт, в котором она работала. Мы там прошли дезинфекцию через специальную передвижную дезинфекционную камеру. Только такая дезинфекция, никакого эффекта не дала без смены белья и одежды, но и то все же. Только что прошел камеру один боец из нашей части. Я его спросил о результате дезинфекции. Он говорит - никакого результата. Вот посмотри - отвернул /опушку/ кушак штанов, а там огромная вошь сидит. "Вот она, проклятая, не надо далеко ходить и искать"-сказал он и бросил вошь на землю. Мы тогда располагались на окраине города в конце Двинского проспекта города Колпино в бараке. Часть комнат была разбита и в них сваливали мусор и оправлялись, выходили на улицу через окна. Напротив, в комнате лежал умерший, у которого свой же приятель вырезал у мертвого сердце и съел его, зато и сам вскоре умер. Мы ходили на Ижорский завод. Надо было как-то помогать в водоснабжении к заводу. Там была цистерна с кокосовым маслом. Масло это противное, но все же ложку этого масла в суп положить так вроде бы хороший жирный суп ешь. Полез туда Ермолаев, а обратно не может быстро вылезти, застрял. Тут одни офицер увидел. "Чей боец?" "Да, я отделенный командир" "Почему разрешил лезть в цистерну?" "Я не разрешал". В общем, он меня под конвоем отвел в расположение взвода. А. там как, раз был политрук Волков К. Он этого конвоира отпустил, а мне сказал, чтобы больше туда никто не лазал. Вечером к нам в комнату вошел довольно пожилой человек и говорит:"Я старый рабочий Ижорского завода и вы мне должны дать масла " Тут Евсеев говорит: "Д я же тебе дал полный котелок масла, что же ты еще пришел. У нас нет масла". А он все требует "Дайте мне масла!" В общем, еле выпроводили его из комнаты. Этот человек, который потерял всякие приличия человеческого общения, назавтра был выкинут в одной из пустых комнат мертвым, наверное, объелся этим маслом и у него сделался заворот кишок от голода. Дня освещения нам давала спирт-сырец, который помещался в баночку с Фитилем. И этот фитиль горел вечером, дымно, смрадно, но все же давал некоторое освещение. Добрался до этого спирта Михайлов из взвода Ключникова. Перетопил его и выпил. Первый день был пьяным, а остальные два дня лежал в смертельной агонии и через три дня умер. Ключников ругал его, а что сделать, сам виноват. Мы не могли ничем помочь. Я вспомнил о том доме теплотехника, что на Вокзалъной улице. Дай, думаю, схожу туда, что там сейчас. Нашел этот дом, заходу на первый этаж, а там три лошади. Одни лошадь лежит, а две другие стоят, Весь пол, как в крестьянском дворе в навозе, стены обгрызены. Но сразу от входа лестница наверх, и что я вижу. Снаряд прямым попаданием пробил крышу, опрокинул печку, перебил перегородку и попал на кровать, А на кровати был видимо, этот извозчик. Он тут и остался убитым. Ноги и таз были на кровати, а голова свисала на пол. Он был в нательном. белье, весь распух, как бочка. "Боже ты, мой" Дай бог, ноги и скорее выскочил оттуда. Вот как можно попасть из-за любопытства, и то, что у меня нос никаких запахов не чует.

После этого мое отделение перевели во взвод Жукова, старшего лейтенанта, который в то время был в Шушарах в бараках. Мы ходили и выполняла свою работу под Кузьмино и в Купчино. В Купчине были вырыты такие водоемы и в которых водилась рыба. Ах, какое хорошее подспорье к столу. Особенно в такое голодное время. Ах, как заманчиво достать рыбки. Сержант Лазарев доставая тол из мин и глушил рыбу в водоемах. Как-то мы подошли к нему. А он ковыряет, даже колотит мину ТМЗ-40 /противотанковая мина заграждения/40/ с секретным взрывателем. Надо было знать в какую сторону надо повернуть взрыватель, чтобы его вытащить и чтобы она не взорвалась. Мы же этого не знали, так как не были минерами. Я его уговаривая и предупредил об опасности взрыва. Он не послушал моего совета. А еще больше стая вертеть эту заржавевшую мину в руках. Я не мог ему приказать "Эх, вы, трусы, да тут ничего опасного нет". Вижу, что он не послушается, и мы ушли и только дошли до бараков, как вскоре нам сообщили, что Лазарев подорвался на мине, а его помощника, который находился недалеко от него - ранило. Его же разорвало на куски. Мы его похорони ли в Купчине в насыпь окружной железной дороги. Ах, какое тяжелое время и приходится описывать об умерших и убитых.

В окружной железной дороге в землянках располагался взвод электророты. Я побывал у них однажды. Там был уже младшей лейтенант Баландин, сержанты Алешин и Фетисов "Вот видишь, как мы тут хорошо устроились" говорил Баландин. В землянке было чисто, но это была весна 1942 года и. текло сверху. Я согласился: "Да, у вас тут неплохо", чтобы не расстраивать их, старых друзей из электророты. Однако, особой зависти к ним не испытывал. Мы всегда, по возможности устраивались жить в помещениях, а не в землянках, как они. Однако, они имели возможность посещать концерты Консерватории под управлением Элиасберга - хвасталисъ они. Мы же этой возможности не ели. Всегда были заняты чем-то. Однажды по Московскому шоссе в сторону Шушар шел открытый автомобиль, а в нем стоят Грицай Н.П. такой радостный в орденах и медалях, все равно как царь Николай Второй и воинское звание его уже майор. Как-то мне тогда пришлось побывать около штаба роты, который уже располагался на Благодатном переулке в помещении 23 детского садика Московского района. Я там тогда встретил Тевеленка, который зашел по каком-то делу в гидророту, Тевеленок был уже старший лейтенант. Я с ним разговаривал. Правда, я особо не расспрашивая о старых друзьях о Сершееве или Сербенко и других бывших нашего особого взвода. Он был какой-то унылый и задумчивый, какой-то черный, то ли загорел, то ли от забот, т. к. он был помпотехом роты. Вскоре я узнал, что Тевеленок умер от рака мозга, легких и еще черт знает от чего, а ведь на вид такой крупный и здоровый мужчина был, как жаль, лучшее люди умирают, а мразь остается.

Нас опять перевели к Ключникову, его взвод и мое отделение перевели на оборудование бомбоубежища под молкомбинатом им. Кирова. Там мы устанавливали отопительные секционные котлы типа Стреляя или Стребеля. Устанавливали подкачивающие средства при помощи ручных насосов типа Эльвейра или двухплунжерного насоса типа Барда. Это примерно было в начале мая. Было тепло, весна манит некоторых куда-то в сторону от дела. Ближе к девушкам, которые жили в общежития. Особенно много почету было у лейтенанта Ключникова "Да, что тебе пайка мало, или ты импотентный" - говорил он. А и в самом деле мы в большинстве были импотентные, после такого голода. Весной несколько прибавили пайки хлеба, но все это мало, чтобы восстановить силы. Еще оборудовали КП ЛенФроита в доме на ту Московского проспекта и Литовского, не маленького дома, что на углу стоит, а тот, который рядом с больницей Коняшина, а второй стороной выходит на Лиговский проспект. Там было насыпано грунта до второго этажа. В нашу задачу обеспечить КП сантехникой. Мы опять отдельно от других взводов. Нам казалось, что на общей кухне много воруют. Поэтому мы взяли тогда сухим пайком. Я часов в шесть прибыл во двор, разложил костер и варил там рисовую кашу. Почему-то был тогда один , и со мной не было никаких бойцов. Вдруг начался обстрел города, т.е. этого района. Хорошо, что каша поспела. Я ее снял с огня и побежал в бомбоубежище. Да в бомбоубежище не попал, а впопыхах забежал на второй этаж и там ел скорее кашу, пока не убили. Осколки во всю свистели, я стоял в простенке, окон и стекол в том доме не было. Эти снаряды попал в больницу Коняшина и там убило шесть человек раненых бойцов, эвакуированных с фронта. Вот так на фронте не убило, так в больнице убило.

Поступали тревожные сведения с Фронтов Отечественной войны. Гитлеровцы идут к Волге. От Москвы фронт несколько отодвинут. Передовая линия, как потом я смотрел, была очень длинной сильно изломанной линией и в некоторых местах немцы еще глубоко вклинились в наши позиции. Время тяжелое.

Мое отделение посылают во Всеволожскую. Там был младший лейтенант Сизов с буровой машиной и буровым мастером Раковым, старшим сержантом. Нам посоветовали ехать до Мельничного Ручья, а там сразу шоссе мимо станции Всеволожская и далее попадете в парк князя Всеволожского Раньше во Всеволожской не бывал. А в Мельничных Ручьях был и шоссе это знаю. Вышди с поезда в Мельничных Ручьях и шли с полной нагрузкой и прошли дорогу, которая шла от вокзала Всеволожской и все нет и нет этого парка. Да и парком его не называли. Было жарко и сил было маловато. Кто-то предложил отдохнуть, а это было под вечер. 'Мы нашли пустой свободный дом около горы, т.е. там никого не было. Мы зашли. И так нам захотелось тут отдохнуть .Неизвестно, что там будет впереди. Бойцы стали упрашивать остаться здесь до завтра. Я согласился. Сделали себе ужин, а утром завтрак. Хорошо отдохнули. Я послал одного бойца узнать место расположения объекта. Скоро он вернулся, сказал, что здесь неподалеку за шоссе на Ленинград, т.е. за "дорогой жизни" в будущем находится и парк князя Всеволожского. Парк князя Всеволожского находился на, склоне горы. На ровном месте были поля, теперь пустые. По прибытии доложился Сизову. "Вы должны были прибыть вчера" Я рассказал, как было. Он ничего не сказал "Давайте сейчас готовьтесь оборудовать сантехнику КП Ленфронта". Он же с Раковым занимался бурением. Делали скважины диаметром 200 мм для вентиляции и других надобностей на глубину 11 метров. В горе были вырыты и оборудованы кабинеты под землей в 10 метров с тремя выходами с разных сторон горы с облицовкой кабинетов. Крепление и перекрытие было из двухметровых шпал, которые укладывались как в шпунт. Гора была сухая. Один желтый песочек.

Лит. обработка: Баир Иринчеев