Булатов Михаил Алексеевич

- Я, Михаил Алексеевич Булатов, Герой Советского Союза, родился 25 октября 1924-го года в селе Верхняя Санарка Уральской области (ныне это территория Челябинской области). В 1930-м году наша семья переехала в Среднюю Азию. Мой отец служил в армии М.В. Фрунзе, которая воевала с выступавшими против советской власти басмачами.

Когда басмачей уничтожили, отца оставили на партийной работе. Мы переехали в Узбекистан. Там в 1930-е годы культура еще не высокая была. Но жизнь интересная. Вот там я рос, как все пацаны растут, среди таких же ребят. Русских было очень мало. Школу закончил не полностью, только восемь классов, и началась уже война.

У меня старший брат один в Красной армии был, с финской войны вернулся, раненый, в госпиталях лежал. Второй брат только вернулся с Дальнего Востока со службы. Их сразу призвали в Красную армию опять. Отца призвали в трудовую армию, на работы в нашем тылу. Я остался единственным кормильцем в семье. У меня еще младший брат был, сестренка и мама, старенькая бабушка. Я пошел работать учеником кузнеца в кузнечный цех.

- Когда вас призвали в Красную армию, куда вы попали?

- Меня призвали в Красную армию в 1942-м году. Направили в Орловское пехотное училище. А оно было в Туркмении, в город Чарджоу эвакуировано. Окончить училище нам не пришлось, потому что всех курсантов, кроме выпускного курса, эшелоном отправили под Сталинград. Там как раз очень тяжелая обстановка сложилась. Но, пока нас из Средней Азии везли, под Сталинградом все закончилось. Наши разгромили немецкую группировку и пошли дальше в наступление. Поэтому эшелон наш вернули, поставили под Москвой. Войска же из-под Сталинграда передислоцировали под Курск. Восьмого февраля 1943-го года освободили город и стали в оборону. Начала складываться так называемая Курская дуга.

- Михаил Алексеевич, как вы стали сапером, какие выполняли задания?

- Нас расформировали и отправили под Курск, где распределили по воинским частям. Мне очень повезло, что я попал в 369-й отдельный саперный батальон 235-й стрелковой дивизии. Отмечу, что в 2005 году я стал почётным гражданином Курска.

Сапер – это одна из самых опасных военных специальностей. Недаром говорят: сапер ошибается только один раз, больше уже не ошибется. Попали мы в хорошие руки, к опытным саперам-фронтовикам, которые уже воевали под Ленинградом и Сталинградом. Они нас стали учить по-настоящему, по-боевому, на нейтральной полосе, в первой траншее, где пехота сидит. Учились, укрепляли оборону, в разведку ходили, минировали и разминировали.

Мы все лесные массивы проверили. Везде, где могли танки пройти, все заминировали, чтобы немцы не прорвались. В Курской области было сплошное минирование, особенно на севере, где поселки Поныри, Ольховатка. Все проходы, все лесные поляны – все было заминировано. Но там сидели саперы, потому что наши машины тоже ездили, и мы для своих дорогу оставляли. Мины поставили, но взрыватели в них не вкручивали. Если немцы прорывались на танках, то сапер быстро во все мины взрыватели ставил, и минное поле было готово. Вот таких минных полей было очень много.

И вот 5 июля 1943-го года немцы начали наступление под поселком Поныри, но никуда не продвинулись – их остановили. Пришлось, конечно, нам, саперам организовывать подвижный отряд заграждения. В машину грузили противотанковые мины, два лотка из досок делали, садилось отделение саперов, и выезжали перекрыть движение танков. Перед подходом немецких танков борт задний открывали, эти два лотка цепляли за борта и по ним при медленном движении машины спускали противотанковые мины.

Во время Курской битвы саперы таким образом подорвали где-то около 300 немецких танков. Много у саперов было подобных эпизодов. Недаром же первые два памятника, которые были установлены участникам Великой Отечественной войны, были посвящены артиллеристам и саперам под Понырями. Это было в 1943-м году.

- Вы тоже участвовали в Курской битве?

- Наше направление было Орловское, мы немножко дальше были. И начали наступление 12 июля. Дошли до Орла и прорвали немецкую оборону. Бои были очень кровопролитными, и мы понесли очень большие потери. Потом нас вывели на переформирование. Пополнили и направили уже на другой участок фронта.

- Как вы и ваши товарищи отнеслись к введению погонов в армии в 1943-м году?

- Введение погонов, конечно, для нас первое время было дико как-то. Вот, казалось бы, погоны, царские погоны, царский офицер и все прочее. А потом командование провело большую разъяснительную работу, что офицеры и солдаты должны быть в погонах. Сначала неудобство было, потому что на плечах что-то вроде лишнее появилось, а потом привыкли. И даже гордились, что на плечах погоны. Все это быстро прижилось. Погоны стали неотъемлемой частью принадлежности офицера к армии, и солдата тоже.

- Где вы воевали в дальнейшем?

- Прошел 1943-й год, мы зимовали уже в Белоруссии, под Витебском. Наша 235-я стрелковая дивизия входила в состав 43-й армии 3-го Белорусского фронта. Немцы не могли наступать, и мы понесли большие потери, поэтому стояли в обороне. А летом, в июне 1944-го года, началось наше наступление под Витебском. Перед этим, 22 июня была разведка боем. Почему ее делали?! - Потому что мы зиму просидели в обороне и немцы в обороне. Какие укрепления немцы сделали, где огневые точки оборудовали, где у них снайперы сидят, никто не знал. Надо было все узнать, чтобы не нарваться на их огонь. Мы немцев выбили из первых траншей, разведчики разведали, где какие у них укрепления, где пушки стоят, где пулеметы, чтобы артиллерия наша могла подавить их огонь.

Мы работали ночью: минировали, разминировали – разведчиков пропускали. И с переднего края уходили днем. Днем нам там делать было нечего. Но когда наступление шло, уже круглые сутки мы находились с пехотой, обеспечивали ее прохождение. Без саперов вообще не могут войска идти в наступление – что-то нужно разминировать, минировать.

Саперы, как правило, редко с немцами сталкивались лицом к лицу. Но 22 июня 1944-го пришлось. Был и другой случай. Я для пехоты проволочные заграждения снял, сделал проходы в немецких и своих минных полях, обозначил их, как обычно, лентой и указками, чтобы пехота наша видела. Доложил командиру пехотного подразделения, которое должно было наступать, что проход готов, отмечен, как положено. А он говорит: «Нет, сапер, пойдешь со мной. Там покажешь, где этот проход». И мне пришлось вместе с пехотой идти, пробиваться в траншеи немецкие и там целый день вести бой. И таких вот эпизодов во время наступления было много.

Мы освободили Белоруссию, вошли в Прибалтику и в конце 1944-го года уже подошли к Восточной Пруссии. Много километров пришлось пройти с боями.

- Как часто вы участвовали в обеспечении продвижения наших танков?

- Когда белорусское наступление началось, в июне 1944-го, мне с моим отделением дали задание, сопровождать наши танки, и до самой Восточной Пруссии я их сопровождал. Разные эпизоды были, в том числе и танковые десанты. Без саперов ни один десант, конечно, не пройдет. Надо и мосты проверять – не взорваны, не взорвутся ли. Надо и переправы делать, и завалы расчищать – в общем, пришлось очень много работать. Все лето 1944-го года мы были в танковом десанте.

Был случай в Восточной Пруссии. Мы сопровождали танки. Доехали до реки, и надо было мост проверить, чтобы танкисты не взорвались. Я пошел этот мост проверять. Когда спустился под мост с берега, то увидел, как трое немцев минировали, взрывные устройства под мост закладывали. Мне пришлось стрелять из автомата, чтобы их уничтожить. К этому времени немцы уже успели поджечь трут (воспламеняющийся от искр материал). Вот-вот должен был произойти взрыв. Но я успел вовремя обезвредить взрывное устройство, тем самым сохранив мост. И когда я об этом доложил, тогда только наши танки пошли вперед.

- Михаил Алексеевич, в феврале 1945-го года немцы, оказавшиеся под Кенигсбергом в полукольце наших войск, попытались прорваться. Что вы помните об этих боях?

- Что можно помнить?! - Они скоротечные были. Немцы нарвались на наши передовые части, которые были готовы к этому. Конечно, немцы бились остервенело, лишь бы прорваться. Но ничего не вышло – мы не отступили, отбили их атаку. Не одну, а две, по-моему, две немецких атаки были. Ничего страшного не произошло, потому что мы уже были уверены, что это предсмертная попытка противника прорваться, сохранить свои жизни.

- Когда вы оказались непосредственно под Кенигсбергом, как проходило наступление?

- Под Кенигсберг мы попали уже в конце марта – начале апреля 1945-го года.

Кенигсберг – огромнейшая и, как немцы считали, неприступная крепость. Сам город стоит на реке, на каналах, на побережье. Он был окружен двумя кругами укреплений, имел 16 хорошо оснащенных деревянно-земляных фортов. Под землей находились 3 – 4-х этажные сооружения. На одном этаже вооружение: пушки, пулеметы. Амбразуры, конечно, имелись. На втором – боеприпасы, на третьем – прислуга, на четвертом – все, что нужно для хозяйственных дел. А каждый форт – это еще и несколько сотен солдат. Форты разбомбить или уничтожить артиллерией было очень трудно, потому что они давным-давно бы сооружены – уже над ними лес вырос здоровый.

Когда уже были под Кенигсбергом, нам другую задачу поставили. Там, где наша дивизия наступала, была единственная ведущая в город шоссейная дорога Раушен – Кенигсберг. Остальные все были размыты или залиты водой, потому в апреле снег порастаял, да еще и немцы открыли шлюзы плотин. Командир приказал проверить шоссейную дорогу.

В ночь с 5-го на 6-е апреля получил приказ, отобрал самых опытных своих саперов (я был командиром отделения), и мы стали пробираться до этой дороги, а это метров 100 – 150 от наших траншей по лужам. Светать в то время начинало не то что рано, но уже где-то в 3 – 4 часа уже кое-что было видно. Но нас выручало, что там были очень сильные туманы.

Когда к дороге подошли, немцы нас заметили. Открыли сильный огонь. Одного нашего сразу убило. Стали пробираться дальше. Потом одного ранило, второго. Я оказал им медицинскую помощь и отправил обратно, а сам остался один – надо было приказ выполнять! Меня спасло то, что с обеих сторон шоссе были канавы, кюветы, полевые дороги.

Пробираясь по кювету, я стал наблюдать за дорогой. Прополз немного, смотрю: на дороге асфальт поврежденный. Выполз на дорогу, отвалил этот кусок асфальта, рукой потрогал, а там такая круглая голова – авиационная бомба была закопана со взрывателем. Я обезвредил ее и вернулся в кювет. И так, я передвигался по кювету, а при обнаружении подозрительных участков выползал на дорогу. Но бомб оказалось слишком много, и вскоре я был вынужден ползти только по дороге, не прячась в безопасные кюветы. Всего я обнаружил и разминировал 24 авиационные бомбы – они были закопаны в шахматном порядке по всей ширине дороги. В это время немцы стреляли в мою сторону – рядом свистели пули, взрывалось. Но я старался меньше обращать на это внимание – нужно было выполнить задание. Когда после последнего обезвреживания бомбы я прополз еще метров двадцать и ничего не обнаружил, то повернул обратно.

Вернулся я удачно, доложил командиру: «Так и так, вот принес взрыватели. Дорога свободная, по ней можно ехать танкам, продвигаться артиллерии, войскам». Наш командир доложил по команде выше. И тут уже командование приняло решение, и примерно часа через три или четыре после того, как я вернулся, началось наше наступление. Прошла артиллерийская подготовка, и двинулись по этой дороге танки, артиллерия. Они сумели пройти.

- Как долго длился штурм города?

- Длительный, кровопролитный бой завязался на окраине города. Деваться немцам некуда было, и они сражались до последнего. Часа полтора наши прорывались. И потом ворвалась наша дивизия в город. А раз уже с одной стороны ворвались, то стало легче, войска уже стали в городе по улицам расползаться, расходиться, продолжая вести бои. Это было 6-го апреля, а 9-го апреля уже штурм крепости Кенигсберг закончился. Немцы, считай, укрепляли этот город где-то в течение 700 лет, а мы его взяли за три дня. Конечно, наши потери были огромные, бомбили город, разрушили очень сильно. Пришлось в городе каждый мост проверять – не заминирован ли, и, если нужно, разминировать. Потом уже шли танки. А мостов там было много – город стоит на каналах и на реке Преголя.

- Где и как для вас закончилась война?

- Войну закончили 14 мая 1945-го года. У нас бои были с немцами очень долго после Кенигсберга. Они стали отступать, и нам пришлось за ними идти с боями. Тут уже разрозненные немецкие подразделения пошли, не сдавались отдельные. Поэтому из нашей части даже на Парад Победы не попали, хотя парадный расчет был уже подготовлен. К тому же на Парад Победы раньше собирали, в Москве они тренировались.

Вот такова история войны в судьбе одного русского солдата, в моей судьбе. В биографии у каждого советского, русского солдата, который прошел войну, есть кусочек войны, который остался в памяти навсегда.

- Михаил Алексеевич, вы Герой Советского Союза. Какие еще у вас есть награды?

- Два ордена Славы III и II степени, орден Отечественной войны первой степени, два ордена Красной Звезды и медаль Золотая Звезда Героя Советского Союза (1945 год). Вот все мои награды. Я ношу только Золотую Звезду и те ордена, которые получил на войне.

И медалей юбилейных, как сейчас привыкли ветераны, я не ношу. Хотя это законно, правильно делают люди, что носят заслуженные юбилейные медали к годовщинам битв на фронтах Великой Отечественной войны. К этому надо относиться с уважением, потому что каждая медаль – это не просто подарок, а это заслуженная награда человеку за его ратный труд.

- Кого вы могли бы отметить из своих товарищей?

- Был со мной от Курской дуги до Кенигсберга земляк, Равкат Фадулбаев, вместе в школе учились. Отличный сапер, часто с разведчиками в тыл ходил к немцам. И такие же вопросы решал, что и все саперы. Наградили его орденами Красного Знамени, Отечественной войны и другими.

- А были ли такие, которые проявляли себя, но не были награждены?

- В 369-м отдельном саперном батальоне таких не было. У нас никто в тылу не отсиживался, все в боевых операциях были задействованы. Одни на переправе, другие на сопровождении танков, третьи с разведчиками. Я не могу сказать, что кто-то был обижен.

- Вы видели примеры героизма? И вообще, по вашему мнению, что такое героизм на фронте?

- Знаете, тяжело судить каждый поступок, достоин он высокой награды или нет. Так не принято оценивать действия товарищей. Мне присвоили звание Героя за то, что я обеспечил прорыв дивизии, фронта – танков, артиллерии, пехоты. Не было у меня другого выхода! А как оценить каждый поступок человека?! Ходил в разведку, помогал разведчикам брать языка. Или обеспечивал переправу, сопровождал танки, разминировал мосты. Это все в порядке вещей было. Мне трудно оценить случаи героизма своих ребят. А поступки, которые можно было объявить геройскими, конечно, были. Но, понимаете, у командиров своя оценка действий воинов. Вообще, на фронте был массовый героизм, такое выражение было. И это выражение имеет право на существование. Никто, как говорится, за спины товарищей не прятался, а делали все свое дело! Один вышел из строя, другой его заменял.

- Вы пошли дальше служить по политической части, а что вы можете сказать о политработнике вашего 369-го отдельного саперного батальона?

- Заместитель командира батальона, майор, фамилия у меня где-то на фотографии есть. Боюсь перепутать фамилию, букву не так сказать. Опытный партийный работник на гражданке был, а в Красной армии он стал политработником, заместителем командира саперного батальона по политической части. А руководителем комсомольской организации или комсоргом батальона был Виктор Дьяков. Он вышел из солдат, ему потом присвоили звание лейтенанта. Это был доморощенный политработник, а замполит батальона настоящий партийный работник с гражданки. Замечательный, опытный, мудрый человек. И он солдат, как говорится, как своих детей любил. Вот когда мы пришли на пополнение, он нас опекал, воспитывал, разъяснял. Никогда не ругал, мог упрекнуть, что что-то не так сделали, или просто подсказать – вот так надо!

- А что вы можете сказать про своих противников, про немецких саперов?

- У немцев своя тактика минирования, своя грамота что ли, свои правила. Но наши поля минные и их ничем не отличались. Смотря по обстановке, то погуще, то в разброс мины ставятся. Немцы очень тщательно свои минные поля устанавливали, маскировали. И я не один раз сталкивался с тем, что они с трудом обнаруживаются. Особенно на переднем крае, да и в глубине обороны тоже, то есть немецкие саперы – специалисты, не хуже наших. Но бывало, и они в спешке делали минные поля – закапывать, маскировать мины уже времени не хватало.

- Приходилось использовать мины трофейные, немецкие?

- Минами трофейными противотанковыми мы пользовались, когда минные поля надо было закрывать, когда немцы уже наступали. У нас деревянные мины ЯМ-5, ЯМ-10 – ящичная мина 5 килограммов, ящичная мина 10 килограммов. А у немцев были железные мины, с ручками, очень удобные для установки. А так у нас своих мин хватало противотанковых. А противопехотные немецкие мины мы никогда не использовали.

- После войны вы закончили Львовское военно-политическое училище. Какая обстановка была в первые годы после войны в Западной Украине?

- Я поступил в Харьковское военно-политическое училище. А в декабре 1946-го года, когда во Львове начались волнения, наше училище в полном составе перебросили туда. И нам, курсантам, пришлось участвовать в сохранении там, как говорится, спокойствия. А в 1947-м году проходили выборы в местные и областной советы. Обстановка в регионе была напряженной.

На выборы никто не шел – народ боялся, потому что бандеровцы за любое проявление лояльности к советской власти убивали людей и сжигали дома. И курсантов рассылали по всем избирательным участкам Львовской области. Я с товарищем тоже в этом участвовал. Вооруженные автоматами мы с членом избирательной комиссии ходили по домам. Он с избирательной урной заходил в дом, а мы его охраняли. Вот так мы проводили выборы. И не один раз нарывались на бандеровцев.

Когда войска там стояли, они утихомирились. Были случаи, когда наши солдаты там попадали в переплет. Нас, курсантов, в увольнение в город не пускали по одному, только целым отделением, по 10 – 15 человек. Группой ходили, город смотрели, знакомились.

Западная Украина была присоединена к СССР и в 1939-м году, и при советской власти до войны прожила меньше двух лет. И Львовская область как была, так и осталась бандеровской областью. Бандеровцы во времена Советского Союза до самого последнего времени так вели себя.

В 1948-м году я закончил Львовское военно-политическое училище. Тогда не было «красных», «синих» дипломов, а были разряды. Я закончил по 1-му разряду, и еще со мной несколько человек.

- Куда вы попали после училища?

- К концу учебы семь человек, а мы, холостяки еще были, договорились: оканчиваем училище, и едем в самые дальние-дальние гарнизоны. И решили поехать на Курильские острова. Правда, сначала нам дали отпуск. Мы разъехались по домам, потом списались, дали каждый друг другу адреса своих родителей, чтобы они написали, куда кто из нас попал. И в декабре 1948-го года мы уже были во Владивостоке.

Зима, Охотское море застыло, Сангарский пролив, пролив Лаперуза тоже замерзли. И мы сидели во Владивостоке, ждали, пока военный тральщик пойдет по заданию на Камчатку через Японию. Нас, офицеров, которые должны были ехать, тоже взяли. Сангарский пролив между Хоккайдо и Хонсю тральщик прошел. Стали подходить к Японии, а там американские корабли кругом… И остановили нас для проверки. А командир-фронтовик американцев на тральщик не пустил. И мы часов восемь стояли у пролива, ждали, пока они нас пропустят. И вот с декабря, а по сути дела, с января 1949-го года мы служили на Курилах. Пять лет я служил на самом южном острове Кунашире – чудесное место на параллели Крыма. На большинстве Курильских островов березки, сосенки карликовые растут, а на Кунашире растительность нормальная, горячие ключи. Это самый настоящий природный заповедник.

Поехали в ноябре 1952-м года на Парамушир, один из самых северных островов Курильской гряды – там партийный актив собирали. Не успели доехать. Утром пятого ноября в Тихом океане произошло мощное землетрясение, а затем Парамушир накрыла волна цунами высотой 15 – 20 метров.

Гарнизоны на острове находились на побережье, где-то метров 50 – 100 от берега Тихого океана. Дежурные вовремя подняли тревогу, и люди поднялись на гору и сидели там. Когда волны отступили, многие спустились к домам. Потом неожиданно пришла новая волна, еще более мощная и разрушительная… Были огромные потери…

Мы уцелели, потому что туда еще не добрались…

- Какие для вас, как профессионального военного, хороший офицер и хороший солдат?

- Интересное дело: хороший офицер и хороший солдат. Тот, кто служит по уставу, до конца выполняет свой воинский долг, являясь патриотом, предан своей Родине – тот считается хорошим. Нарушил присягу, отступил от устава – тут уже оценка совершенно другая. Конечно, офицер должен служить примером для солдат, особенно, когда молодые солдаты приходят. И внешне, и внутренне, и духовностью, и знанием устава, знанием боевой техники, оружия. И сержант для молодых солдат таким же примером должен быть.

- Михаил Алексеевич, что вы думаете о праздновании Дня Победы? В Европе его некоторые страны празднуют 8-го мая?

- Победу одержал, прежде всего, Советский Союз. И здесь ведущая, главная роль принадлежит России. В Европе считают, что подписали акт о капитуляции 8-го мая, немцы с американцами подписали. И правильно сделал Сталин, что не признал этот акт. С 8-го на 9-е мая настоящий, законный акт о капитуляции Германии от Советского Союза подписал Жуков.

- Спасибо вам, Михаил Алексеевич, за интересную беседу.