Я родился 5 декабря 1925 г. в г. Ахалцихе Грузинской ССР. Мои предки появились в городе в начале XIX в., первая волна армянских переселенцев прибыла из Эрзерума в 1826 г., а второе переселение произошло в 1876 г., т.е. мои бабушка и дедушка родились еще в Эрзеруме. Армяне практически и основали город Ахалцихе, название которого на грузинском языке означает "новый город" или "новая крепость", дело в том, что на этом месте действительно была крепость, по-грузински "цихе", еще со времен царицы Тамары. Всего армян прибыло 2000 семей, мой дедушка был обыкновенным плотником-каменщиком, отец окончил в нашем городе, где он родился, русскую семилетнюю гимназию, мать также имела образование, она окончила 2 года русской школы. Мой отец сначала работал продавцом в магазине, но потом решил поменять работу, видимо, его мучил тот факт, что, имея такое хорошее для того времени образование, он работает простым продавцом, в итоге его взяли инспектором сельхозбанка, в котором на разных должностях он работал до конца жизни. Когда началась Первая Мировая война, отца мобилизовали, он был обыкновенным солдатом, участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве, вблизи Перемышля в 1916 г. был ранен в голову. По тяжести ранения отец был демобилизован и в конце 1916 г. приехал домой, долго лечился, но все же выздоровел. И знаете, он все время оставался беспартийным, но в самое тяжелое время для нашей Родины, в 1942 г. отец вступил в партию. Удивительно. Год 1925-й, год моего рождения, был периодом развернувшихся религиозных беспорядков, коммунисты как раз начинали преследовать священников, разрушать церкви. Как мне позже рассказывали родители, что из-за происходящих событий меня привезли не в храм, а в клуб, где висели красные знамена, и находилось все руководство города, кроме отца с матерью там была другая семья с девочкой моего возраста. И вот начальник города сказал: "Сегодня у нас будет крещение по советскому образцу. Называем мальчика Азат (в переводе мое имя означает "Свобода"), а девочку Азатуи (значение то же самое, просто девичье имя у нас звучит по-другому)". И вот я начал расти в Ахалцихе, в школу пошел почти в 9 лет. Надо сказать, что в городе было 2 армянские школы, 2 русские, 1 грузинская и 1 турецкая. Потрясающе, но в русской школе учились 85% армян, процента 3-4 грузин, а вот турок почти не было, у них была своя школа. Мы в то время жили удивительно дружно, вы знаете, у меня были друзья в школе: еврей Марек Погребицкий, грузин Отари Дедемамишвили, русский Виктор Благов, Аня Веденеева, Сусанна Челенгарова, у которой отец был армянин, а мать грузинка, армяне Верабов Велик, Верабов Сергей и другие. И никто не обращал внимания на национальность, так действительно было. Знаете, когда начиналась большая перемена, все выскакивали и говорили друг с другом на армянском языке, но в классе мы общались исключительно на русском, ведь это была настоящая русская школа.
Я в Ахалцихе поступил только в первый класс, а потом отца перевели на другое место работы, и мы уехали за 25 км от родного города в пос. Абастумани. Это был удивительный город, характерной особенностью которого было то, что его посетил Александр II, и это совершенно небольшое местечко очень понравилось императору, и уже Александр III развернул в Абастумани мощное строительство. Почему так произошло? Представьте себе, течет горная речка с одноименным названием, кругом горы, покрытые в основном сосной и елью, хотя есть и другие, лиственные деревья, уникальный воздух, чистота потрясающая. Такая местность понравилась не просто из-за своей красоты, но еще и потому, что кто-то в царской семье болел туберкулезом. Боже, какую великолепную православную церковь они там построили, она и сейчас стоит перед моими глазами, а какие возвели дома, знаете, в основном в европейском стиле, я ведь был в Австрии, там такой же стиль. Правда, в Абастумани дома были деревянные, в основном одно- или двухэтажные, но резьба, внешний вид, все в чисто австрийском и итальянском стиле. И летом, и зимой в город приезжала масса людей, в основном это были члены царской семьи и их окружение. Так как большинство построек задумывались как дома санаторного типа, то при них всегда были врачи и обслуживающий медперсонал. Но самым примечательным в городе было то, что вскоре обнаружили горячий источник, из-под земли била вода температурой где-то около 70 градусов, и на этом месте построили потрясающей красоты ванный комплекс. В нем было создано 100 различных номеров, при входе красивейшее фойе, слева и справа от которого расположено по 50 номеров, все было облицовано итальянским мрамором и плиткой. Как красиво сделано, я бывал во время войны в Австрии, Болгарии, Венгрии, Румынии, много видел различных ванных комплексов, но такого нигде не было, понимаете? В детстве мама меня туда часто водила и купала, знаменательно еще и то, что ниже этого места был построен настоящий бассейн для купания, полностью крытый, это было настоящее чудо инженерной мысли. Ведь для его заполнения нужна вода, а рядом таких больших источников не было. Что делать? В 4 км на другом конце города протекала река Абастумани, так там устроили место, откуда забиралась вода, и построили спускающийся к ванному комплексу деревянный желоб, шириной метр, высотой по краям 50 см, причем в некоторых местах желоб поднимался над землей на 3-3,5 метра. Все это шло по окраине через весь город, и сохранилась эта удивительная постройка до 1982 г., тогда я был там в последний раз, как это выглядит сейчас, я не знаю. Так вода текла в этот бассейн, там она нагревалась, и вся чета царская и все приближенные купались. И что удивительно, вода нигде не протекала, разве что по мелочи, но это быстро заделывали.
Также в Абастумани была еще одна достопримечательность, связанная с большой трагедией. Где-то в 1892 г. в возрасте 16 или 17 лет наследник одной из княжеских ветвей российского императорского дома катался на велосипеде, которые в то время только появились, по окрестностям города. Он крайне неудачно упал с этого велосипеда, и умер практически на руках у староверов, которые жили у реки недалеко от места падения наследника, они держали хозяйство, коров. Староверы подскочили к нему, увидев, что какой-то человек упал, и именно они присутствовали при последнем дыхании наследника. После сообщили о произошедшей трагедии в город, оттуда приехали родственники и провели панихиду. И вот на месте падения построили такую великолепную часовню, мне было 10 лет, я специально ходил, чтобы посмотреть на нее. В постройке была великолепная внутренняя инкрустация на религиозные темы, на старославянском языке были написаны различные тексты, но вот дверей уже не было, видимо, кто-то стащил уникальные двери часовни. Кстати, этим староверам, мужу и жене, построили прекрасный дом, настоящий русский сруб, дали две коровы, они себе потихоньку жили. Я с ними познакомился, мне было очень приятно пообщаться с этими людьми, они смотрели за часовней, хотя позже уже не могли присматривать, когда началась борьба с религией. Но в коллективизацию стариков никто не тронул, хотя дети староверов был кулаками, и их в итоге выслали. У староверов же осталась одна корова, старые люди, что с них взять, в поселке их называли "старики". Я иногда заходил к ним, они-то мне и рассказали историю о наследнике. В последний раз я был в этом месте в 1982 г. Тогда я взял с собой сына, дочь, двух внуков, и поехал на своей машине в родной город. Встретился со старыми друзьями, ребята говорят: "Давай поедем в Абастумани?" Мы приехали к Воротам Очарования, там есть такое место, кругом лес и горы, и неожиданно открывается ровная, вся блестящая в лучах солнца поляна, как будто специально сделанная для привала, а дальше идет высочайший перевал в сторону Батуми, он зимой не функционирует. И вот мы обосновались на этой поляне, выпиваем, гуляем, ведем разговоры. Вспомнили о часовне, решили подъехать к памятнику, хотя один из моих местных друзей сказал мне: "К какому памятнику ты хочешь поехать, Азат, я там был - ничего не осталось". Все же мы приехали на это место, там действительно ничего не было, за исключением валявшихся на земле маленьких кусочков камней, это были остатки той великолепной инкрустации, я тогда успел собрать несколько маленьких цветных мозаик, чтобы хранить их как память.
Я проучился в абастуманской школе со второго по четвертый классы, я рос очень вольным мальчиком, хорошо запомнил, что в 1933 г. был голод и в наших краях, хотя так сильно, как, к примеру, в Поволжье, он не ощущался, но все равно было очень плохо. Потом отца перевели обратно в Ахалцихе, все так же в сельхозбанк, и я опять начал учиться с теми же первоклассниками, кого я называл. До начала войны я окончил 7 классов, перешел уже в восьмой, началась пора летних каникул, и тут мы с одноклассниками пошли на речку купаться, около часа дня, смех, радость, ведь нам по 15-16 лет. Возвращаемся домой, смотрим, что-то все такие грустные в городе, куда-то бегают, непонятно. Что случилось? Война! Первые из нас ребята, заводилы в компании, сразу посмеялись: "Эх, тоже, решили на кого напасть! Немцы будут разгромлены и уничтожены!" Действительно, мы почти все так думали, особенное впечатление на нас тогда произвела кинокартина "Если завтра война" и еще некоторые, и заявление Ворошилова воспринималось нами как самая непререкаемая истина, мы тогда вообще очень интересовались политикой, поэтому были уверены, что будем воевать на чужой территории и малой кровью. Но, к сожалению, вскоре мы почувствовали, что действительность войны будет крайне далека от наших юношеских представлений. Вскоре была объявлена мобилизация, в нашей семье отца не взяли, потому что ему было 52 года. Мобилизовали только брата, сестра тогда в Москве жила, и уже через каких-то полгода мой старший брат Левон погиб под Москвой 30 декабря 1941 г. Мы не могли представить себе такое, но наши войска все отступали и отступали, это был кошмар какой-то. В первые недели войны брали на войну мужчин в возрасте до 30-35 лет, потом, буквально через несколько месяцев начали и 45-летних забирать на фронт, а вскоре начали мобилизовывать даже в 50 лет. Потом 1942-й год, вроде так хорошо для нас начинавшийся, а потом страшное поражение под Харьковом, немец рвался к Кавказу. Враг не стал бомбить наш город, но пару раз немецкие самолеты пролетали мимо нас, я их видел, видимо, что-то фотографировали. Но могу сказать, что мирная жизнь у нас продолжалась, уже с 8 класса мне девчонки нравились, была какая-то интересная дружба у меня с Сусанной Челенгаровой, мы каждый день после уроков вечером встречались, в любую погоду, если дождь, она обязательно зонтик возьмет, и ходили до часов 11-12 ночи. Ее мать, мы все-таки люди восточные, доверяла мне, это было связано с тем, что она знала мою маму. К 9 классу среди моих одноклассников сложилась наша "великолепная пятерка", как я ее называю, мы стремились что-то делать, и вскоре создали редакцию газеты "Самос" (расмшифровывается по заглавным буквам имен, С - Сергей, А - Азат, М- Марик, О - Отари, С - Сусанна), в которую мы писали от руки статьи, хвалили тех учителей, которые нам нравились, и очень резко критиковали тех, кто нам крайне не нравился. Дедемамишвили был уникальным художником, он прекрасно оформлял газету, Марек сочинял стихи, Сусанна была корректором, а Верабов Сергей статьи писал, я же был "камо". Что это такое? Я рано утром вставал, брал газету, в пять или полшестого заходил через окно в класс, в коридоре вешал очередной номер, и возвращался домой, снова засыпал, а утром приходил в школу. Фурор потрясающий! Все читали, такие статьи были, очень острые, мы выпускали одну газету в неделю в течение 3-4 месяцев, учителя взбудоражены, директор школы Леонид Аркадьевич Карапетян, кстати, великолепный историк, все искал авторов и никак не мог найти. Наконец, он стал задавать себе и учителям вопрос: "Кто же мог так красиво рисовать?" Позвали Отари, и тут директор пошел на шантаж, сказал ему:
- Я знаю, что это ты рисовал. Нам уже рассказали все.
- Я только рисовал, - сразу раскололся Отари.
Ну, все, тут уже тайна раскрылось, Марека вызвали, туда-сюда, все открылись, но я был "камо", и меня не выдали. Шум был невероятный, и тут еще один случай произошел, отличился Верабов Сергей. Это уникальная личность, сейчас кандидат наук, занимался шахтостроительством в Донецке, но в детстве над ним все смеялись, он был маменькиным сынком, представляете, мама ему в школу приносила гоголь-моголь, калоши в дождик, и все смеялись: "Маменькин сынок! Маменькин сынок!" Хотя мама у него окончила русскую гимназию, блестяще знала русский язык, очень грамотная женщина. Все это, конечно, очень нервировало его, я один раз не выдерживаю, говорю Сергею:
- Хватит тебе терпеть, что такое, врежь тем, кто тебя обижает.
И вот он подходит ко мне однажды и говорит:
- Слушай, Когутов Вася уже замучил, он к тебе пристает?
- Нет.
- А почему так? - удивился Сергей.
- Да потому, что я могу дать сдачи! А ты что? Слушай, ну врежь ему один раз, больше не будет. Вот как - на большой перемене выставляй руку, я ведь знаю, что он тогда обязательно тебе по руке бьет линейкой, а сейчас ты приготовься ответить.
Так и сделал Сергей, рука выставлена, Когутов бежит, естественно, бьет по руке, и тут Сергей разворачивается, а кулак уже готов, и он как ударил по лбу хулигана, нокдаун, потом нокаут, у Когутова кровь хлынула со лба, видимо, выбило кожу. Кошмар! Вся школа, весь наш класс, учителя сбежались, вызвали "скорую", директор поднял крик: "Что такое, это же хулиганство!" А Сергей стоит и плачет, прибежала к нему мама, тетя Женя, тогда я подхожу и говорю им:
- Сергей, перестань плакать! Ни в коем случае не просите прощения, это же вы должны идти в наступление, ведь над тобой, Сергей, издевались в течение 5 лет.
Мама пришла к Карапетяну, и сразу как напустилась на директора, что тот сник в итоге: "Ну, хорошо, ну что сделаешь?" После этого месяц вся школа говорила об этом великолепном нокауте. И авторитет Сергея поднялся потрясающе. Сейчас он, армянин, пишет много статей в поддержку русского языка, даже приведу такой комичный случай - он написал начальнику железных дорог письмо, с просьбой разъяснить, что означает такое часто встречающееся слово в документах как "полувагон", ответ пришел удивительный. Оказывается, "вагон" - это большой пульмановский вагон, куда вмещаются 4 полувагона. Вот такой ответ, попробуй, разберись в таких хитросплетениях простому человеку. Он выступает и против превращения нашего русского разговорного языка в полуворовской сленг. Вот так армянин защищает русский язык на Украине. Но ведь и мы тогда учились по учебнику "Синтаксис, грамматика и орфография русского языка", автором которого был армянин Бархударов! Понимаете? Начиная с 1932 до 1951 г. мы все в Советском Союзе учились по его учебнику.
В итоге я окончил неполных 9 классов, в семнадцатилетнем возрасте, мне 5 декабря 1942 г. исполнилось 17 лет, и вот 17 мая 1943 г. я получил повестку. Конечно, я знал, что уже скоро меня призовут, Алваров Сурен уехал, Отари Дедемамишвили тоже, еще 4 человека из нашего класса получили повестку. Ну, попрощался со всеми близкими, пришел в школу, занятия идут, ребята обрадовались моему появлению, приходит наша классная руководительница, отдала мне аттестат и быстро ушла, ребята говорят: "давай посмотрим, что у тебя за оценочный лист". Открываю, тройки, четверки, две пятерки и двойка. Как двойка? По русскому языку и литературе. Все возмутились, всем классом, 28 человек, пошли в учительскую. Этот предмет у нас вела Анна Аркадьевна Аракелова, армянка, сильнейший филолог, и Сусанна говорит ей прямо: "Анна Аркадьевна! Азат на фронт уезжает, а вы двойку поставили по русскому языку!" Но учительница ответила: "Моя профессиональная гордость не позволяет ученику, знающему на единицу, поставить тройку". Я настолько был ошеломлен, мне так больно было, и пусть она правду сказала, но дело было не в знаниях, просто я не приходил на уроки русского языка, на литературу приходил, а все эти сочинения и диктанты: Понимаете, после гибели брата, мне это было не нужно, я принял твердое решение мстить. Мы повернулись, ушли, все проводили меня, конечно, уроки сорвались, довели до военкомата, и пока меня не посадили в машину, и я не уехал, они стояли и махали нам вслед. Из нашей школы в мой призыв уехало на фронт 50 человек разных национальностей, в том числе Таиров Мамед из турецкой школы, он оканчивал 10-й класс, сын командира стоявшей у нас до начала войны дивизии Басов (вся дивизия пропала под Харьковом, в числе погибших был и его отец). С фронта из 50 человек вернулось 13, в том числе пал смертью храбрых Отари Дедемамишвили (погиб в Белоруссии), десятиклассник Барингольц, секретарь нашей школьной комсомольской организации Церцвадзе и многие другие. Почти все мы попали на фронт, только Алварова Сурена из-за очень плохого зрения направили на танковый завод, где он стал работать, но за несколько месяцев до конца войны он поднял большой шум, как это так, он не будет воевать. Тогда уже в 1945 г. его направили под Кенигбсерг, там Сурен провоевал немного.
- В стране было ощущение надвигающейся войны до 1941 г.?
- Вообще-то мы очень уверенно себя чувствовали, потому что мы смотрели фильмы, и были убеждены, что разгромим любого врага. Но знаете, мы не думали, что будем воевать с немцами, ведь договор был с ними заключен. Но отец мой, он ведь воевал с немцем в Первую Мировую, всегда нам говорил:
- Немцы очень опасны, не стоит их недооценивать.
Вот это старое поколение, которое за 50, те предупреждали, что немцы опасны, но мы не сильно к ним тогда прислушивались. Кстати, до 1938 г., я хорошо помню, у нас была ненависть к Германии и фашизму, потому что с 1936 г. началась война в Испании, и продолжалась до 1939 г., испанские события очень сильно звучали в нашей стране. Но потом все изменилось после договора, тем более, когда Ворошилов утверждал, что войны не будет. А тогда это был для нас очень большой человек.
- Какие настроения господствовали среди мирного населения в тылу во время обороны Москвы?
- Знаете, я помню, во время обороны Москвы никто у нас не опасался, хотя, казалось бы, мы были в 10-15 км от турецкой границы, а Турция склонялась к Германии, в районе жили в основном армяне, турки, и грузины, греки, русских мало было. Но мы не верили, что Москву могут сдать. У нас не укладывалось в голове, что столица нашей Родины может пасть. Патриотизм воспитывался тогда в школе уникально, тем более что 80% армян учились в русских школах.
- Когда немцы прорывались на Кавказ, какое настроение царило в городе?
- Во-первых, тут же стали создавать истребительные батальоны, 10-классники со всех школ были в них, их учили воевать и стрелять. Я тогда был только в 8 классе, но даже у нас был очень сильный контакт с пограничниками. Мы должны были сразу же сообщать о подозрительных личностях, и я вам скажу, что все это было высоко организовано, и днем и ночью дежурили во всех селах. Там же в Ахалциском районе 84 села было, из них 16 армянских, 6 грузинских, остальные все турецкие. Это все учитывалось, тем более, что мы знали - полумиллионная турецкая армия сосредоточена на советско-турецкой границе, это очень серьезно. Но когда после Сталинградской битвы немцев окончательно отбросили от Волги, то все, турки сразу же успокоились. Хотя надо отметить, что шевеление было в основном среди людей старшего возраста, моим другом на фронте был турок Таиров Мамед из близлежащего села Сухлиси, смело и блестяще воевал, был предан нашей Родине. Но вот до Сталинградской битвы какое-то шевеление среди них было, случались и провокации в некоторых местах, но это было не очень серьезно, не было поводов для ареста или тому подобного. А вот шевеление было четкое. Оно выражалось в том, по крайней мере, до меня доходили такие слухи, у моего друга Пескурова отец был начальником погранотряда, он иногда приходил к нам и рассказывал, что на границе стояла удивительная тишина. Со стороны наших турок не было ни одного случая незаконного перехода границы, но информация из Турции шла, что на нашей границе был сосредоточена турками огромная армия. Естественно, мы боялись, как бы местные турки не помогли им. И знаете, если бы турецкая армия перешла границу, то нет сомнения, что местные их соплеменники стали бы им помогать. Единственное, кто остался бы за Советскую власть, это был бы местный актив, коммунисты и председатели колхозов, они были бы с нами вместе. Но, повторюсь, даже в 1942 г. особых сложностей с турками не было.
Направили меня в Краснодарское минометно-пулеметное училище, несмотря на название, оно располагалось под Ереваном, т.к. было сюда эвакуировано из Краснодара. Нас привезли в пос. Канакер, который располагался от Еревана в 8 км (ныне пригород столицы Армении), мы переночевали в каких-то помещениях, было очень холодно, и тут утром нас собрали, чего-то ждем, стоит, хохот, смех, никогда же в армии не были, и тут подошел какой-то старшина и как напустился на нас:
- Прекратить смех! Вы уже в армии, что за кавардак такой, а то всех на гауптвахту посажу! Идет война, а вы тут хи-хи да ха-ха устроили! - Моментально наступила полная тишина. Мы армяне вообще законопослушный народ.
Тут же нам выдали ботинки, обмотки, портянки, причем стоял специальный человек, который учил, как правильно портянки одевать, особенно как верно заматывать. Затем выдали брюки, надо сказать, что очень сильно соблюдались размеры, поэтому мне, к примеру, очень долго искали шинель, я ведь роста небольшого, но все-таки нашли, и в итоге всем выдали форму с петлицами. Хотя к тому времени в наших войсках уже ввели погоны, видимо, нам дали обмундирование старого образца, зато абсолютно новое, белье новое, перед выдачей формы мы были в бане, нас остригли. Сразу после был прием у генерала Коновалова, начальника училища, он был без ноги, потерял ее в 1941 г. Каждый из нас в отдельности входил к нему в кабинет, у него лежала на столе папка, он смотрел аттестацию входившего, и вот я зашел, первый вопрос генерала был таким:
- Куда вы хотите поступить?
- В минометный батальон.
- Какой минометный батальон?! - генерал взял мой аттестат и стал читать вслух. - Двойка по русскому языку, по математике и по физике тройки, вот по истории пятерка, и по географии. Нет, какой же ты минометчик.
- Да я миномет немножко знаю, - решил я схитрить.
- Да? - удивился генерал, - а ну-ка, расскажи, из каких частей он состоит?
- Плита...
- Да, верно, а еще? - Я больше ничего не знаю.
- Нет, батенька, - так он мне сказал, а ему ведь было лет 50, - Пойдешь-ка ты в пулеметный батальон!
Все, так я попал в первый пулеметный батальон в 1-ю роту лейтенанта Панкратова. И пошли занятия, вот они проводились очень интенсивно, это был ужас! Поначалу, первые несколько дней подъем был назначен на 5 утра, с ума сойти, а отбой в 11, получалось, что всего 6 часов сна! К счастью, потом почувствовали, что это слишком и сделали подъем в 6, уже полегче было. После подъема физзарядка, интенсивная, потом политинформация, завтрак, надо сказать, что кормили хорошо, и начинаются занятия. Господи, эти занятия! На пулемет по два человека в расчет, мы несем станок и ствол "Максима", по 3-4 км от училища шли в поле, и притом нормальным шагом, солдатским, медленно нельзя было. Вроде ничего, но там с этим пулеметом начинались занятия, проводили разборку-сборку, потом смена позиции, хватаем пулемет и тащим его на колесах, заставляли тут же рыть пулеметный окоп малыми лопатами, устанавливать его, быстро сменить позицию, надо успеть быстро вырыть запасную, причем время засекали, отводилось на подготовку позиции определенное количество минут. Учили выбирать сектор обстрела, вообще же объяснение было блестящее, т.к. командиры были в основном фронтовики. Также во время обучения был в день один час свободного распорядка, так называемая самоподготовка, за это время мы успевали воротники пришить, выстирать, если нужно, портянки. Я еще не брился, 17 с небольшим лет, а некоторые даже успевали побриться.
Политподготовка проводилась два раза в неделю, во-первых, давали историю создания Красной Армии, руководителей называли, очень много говорили о Ворошилове и Буденном, совершенно не упоминали о Тухачевском и Егорове, хотя я знал эти фамилии. Я помню, когда их арестовали, удивительная вещь, но мы действительно верили, что они участвовали в заговоре против Сталина, хотя о том, что Тухачевский немецкий шпион рассуждали мало. В особенности тогда не говорили, почему арестован, просто "враг народа" и все. Единственное, как я сейчас думаю, Тухачевский скорее всего действительно был недоволен действиями Сталина, он говорил об этом. Вот нас, армян, несколько обескуражило, когда расстреляли Гая, он же армянин, его настоящая фамилия Бжишкян, это он телеграмму Ленину послал о том, что "мы освобождаем ваш город (имелся в виду Ульяновск) - это будет лучшее лекарство для вашей раны". Вот это была нам боль, но он ведь, как и Егоров, и Блюхер, был недоволен действиями Сталина и говорил об этом. Конечно, о том, что они шпионы, никто не задумывался, тогда мы вообще боялись говорить об этом. Что уж скрывать, я иногда боялся даже думать, вот это было сложно: Особенно после того, как стал офицером, и многое уже знал из истории.
Во время лекций особенно мне была интересна тема о строительстве коммунизма, о создании Советских вооруженных сил. Помню, я как-то был дневальным, и в это время для одного взвода читалась лекция, а я слушал. На следующий день нашему взводу читают то же самое, и вот лектор задает вопрос: "Из каких частей состоит Красная Армия, кто знает?" Никто не поднимает руки, все молчат, я тогда поднимаю руку и отвечаю:
- Из пограничных войск, МВД, ВВС, пехота, артиллерия и т.д. - лектор очень удивился:
- Откуда вы все это знаете?
- Я вчера дневальным был, и все уже прослушал, - тут раздался смех по залу.
Новости с фронта о боевых действиях мы получали на утренних, перед завтраком политинформациях, на занятиях же нам рассказывали, что у нас сейчас здорово с вооружением, как тыл помогает фронту, говорили о партизанском движении, подробно рассказывали о Ковпаке и партизанских отрядах в Белоруссии. Много рассказывали и о зверствах фашистов, вы знаете, я потом пришел потом к выводу, что плохо рассказывали. Потому что когда я был на фронте и прошел пешком через всю Украину, я увидел в 2-3 раза больше, чем нам говорили. На занятиях чаще всего звучала фамилия Сталин, но очень часто говорили и о Ленине, с возмущением говорили о том, что союзники не открывают второй фронт, уже позже, на передовой, среди нас ходили разговоры, мол, союзники сохраняют свою жизнь, давая нам яичный порошок и американскую тушенку. Причем занятия проводились очень интересно, сначала читали лекции, а потом проводили двухчасовой семинар, потом опять семинар после лекции. Много мы рассуждали о Сталинградской битве, упор делали на то, почему выдержали наши? И вот многие отвечали на этот вопрос правильно, ведь дело было в стойкости нашего солдата. После войны, когда я стал политработником, я проводил такие занятия, что из округа приезжали послушать. Понимаете, ведь шаблонное проведение никому не интересно, надо давать людям самим высказываться. Я же только скажу немного, и достаточно. Так меня учили.
Обучение длилось уже месяц, и тут к нам приехал генерал-лейтенант Ремизов, в июле месяце, собрали все училище, минометный батальон и 2 пулеметных, представьте себе, сколько народу, больше 2 тысяч человек, мы стоим в строю, а он выступает перед нами и говорит: "Дорогие курсанты! Фашистов мы уже бьем, разгромили их под Сталинградом, впереди освобождение Украины, Смоленской и Ленинградской областей! Я обращаюсь к вам - кто добровольно хочет ехать на фронт, сделайте 4 шага вперед через 10 минут. Посоветуйтесь, соберитесь с мыслями". И вот все фамилии, которые я назвал, и Таиров, и Басов, и Геворкян Сергей, и я, и Церцвадзе, и Барингольц, короче, из тех 50 человек 35 добровольно вышли из строя. А всего из училища на фронт было отправлено около 1100 человек, в том числе добровольцем был командир нашей роты лейтенант Панкратов. В нашем батальоне не было никаких экзаменов, говорили, что в других отсеивали по знаниям, нас в 10 часов утра всех переодели в абсолютно новое обмундирование, уже с погонами. Пообедали мы, и к 11 часам вывели нас на площадь.
- Как бы Вы оценили командира учебной роты Панкратова?
- Это был великолепный, потрясающий человек. Во-первых, штангист, великолепного телосложения, красивый, был строг, но справедлив. Это очень ценится, теперь я это понимаю, когда прошел войну, и потом 39 лет служил в армии, в моем отношении к людям я брал пример с этого человека.
- Как кормили?
- Хорошо, но первое время было трудновато нам, потому что все было по времени, на завтрак и ужин отводилось по 20 минут, на обед 30 минут, так что мы не успевали все съесть, надо было очень быстро кушать. Хватаешь эту миску и ложку и на ходу кушаешь, первое время все с ужасом ожидали команды: "Все, прекратить!" Нам очень часто давали рисовую кашу, с изюмом, обязательно кусок мяса, борщ или суп, вот очень редко давали гречку или перловку. Также обязательно был компот, в основном их сухофруктов.
- О каких-то хитростях на фронте Вам не рассказывали инструктора?
- А как же, говорили, что нужно копать окоп такой глубины, чтобы ты не вылезал выше щита пулемета, а лучше, если ты в глазок смотришь, а то ведь могут быть снайперы. И вот второй номер должен сидеть ниже, уровня земли, чтобы не высовывался, т.е. когда делаешь бруствер для второго номера, надо, чтобы он был полностью закрыт, он ведь должен ленту поддерживать, чтобы перекоса не было. Также второй номер учили, чтобы он следил за собой, не высовывался. Это и было то, что надо на фронте, полученные знания мне здорово пригодились.
- Дисциплина была очень строгая?
- Вы знаете, я бы не сказал, что дисциплина была суровая, строго было то, что надо уметь выдержать нагрузку, вот тут поблажек не было, помню, замкомвзвода у нас был армянин, он всегда говорил одно:
- Суворова знаешь?
- Что именно, - я спрашиваю у него.
- Тяжело в учении, легко в бою! Понимаешь? - но мне-то, окончившему 9 классов русской школы, это было известно.
И знаете, привитая дисциплина также сильно помогла мне на фронте.
Мы увидели во дворе училища огромное количество американских грузовиков "Студебеккер". Эти машины поступали к нам в основном со стороны Персии. Новейшие, водители уже сидели, нас сразу раз, и на каждую машину распределили, все грузовики оказались полностью забиты курсантами. И когда стемнело, вся эта огромная колонна двинулась в путь, мы не знали даже, куда, помню только, что мы проехали окраину Тбилиси, потом еще какие-то места, и вот пошли горы, горы, горы: Затем по военной грузинской дороге мы ехали целую ночь, и рано утром прибыли в г. Орджоникидзе на железнодорожную станцию, где уже стоял в ожидании эшелон. Мы вышли, накормили нас хорошо, кстати, со всего нашего батальона с нами отправилось два офицера, первого я не помню, а вот Панкратов нами командовал все время. Так что в итоге нам присвоили звание "курсант", посадили в вагоны, и мы двинулись в путь. Проехали такие города как Моздок, Невыномыское, Минводы, Кропоткино, Батайск, Ростов, и наконец прибыли на конечную станцию Зверево в Ростовской области. Мы вышли, знаете, тут мы все делали очень быстро, потому что рядом был фронт, также нас быстренько разбили повзводно, и мы быстрым шагом совершили марш километров на 10, подошли к какому-то лесу, не очень густому, но все же это был лес, лиственный. Накормили нас опять, и вот тут перед нами выступил начальник политотдела 87-й гвардейской стрелковой дивизии 13-го корпуса, которым командовал генерал Чанчибадзе. Корпус, как нам сообщили, входил в состав 2-й гв. армии, командующим которой был генерал Захаров. И вот начальник политотдела сказал:
- Я счастлив приветствовать молодых курсантов Краснодарского минометно-пулеметного училища, вы прибыли к сталинградцам, которые разгромили немецко-фашистскую армию и пленили ее командира Паулюса, - дальше он назвал, сколько генералов и других офицеров было взято в плен, и продолжил, - в плен из 330-тысячной армии мы взяли 91 тысячу, остальные нашли себе могилу в Сталинградских степях! Теперь мы освобождаем нашу Родину, я счастлив Вас приветствовать в нашей славной гвардейской дивизии.
В итоге я попал в 1-й батальон 161-го стрелкового полка, распределили в роту, которой стал командовать Панкратов, я попал в роту вместе с Таировым Мамедом, Геворкяном Сергеем и Григоряном Габриэльсом. Остальных распределили по всей дивизии, Барингольц попал в одну часть, Церцвадзе в другую, Басов еще куда-то. Я стал обыкновенным стрелком, мне выдали самозарядную винтовку СВТ. Это было, конечно, неважное оружие, часто допускавшее перекосы патрона, стреляешь, раз или два выстрелило, а потом перекосило, пока не починишь, ты безоружен, наверное, поэтому ее и сняли с вооружения через полгода. Но я с ней не мучился, перекос только один раз был, и дальше я уже из нее не стрелял. Попал я во взвод, которым командовал какой-то очень нервозный младший лейтенант, крикливый такой и шумливый. И вот через 2 дня мы пошли в наступление, перешли границу Украинской ССР, подошли к крупному населенному пункту Ровеньки. Хорошо помню длинную улицу, широкую мощеную дорогу, слева и справа дома, приблизительно около половины из них были саманные. Я первый раз видел такое, это была практически русская деревня, там русскоязычные люди жили, кстати, нас хорошо встречали, хотя освободили деревню уже до нашего появления. Но все были очень ласковы, выносили воду, хлеб, давали нам вареную картошку.
Вышли за эту деревню, идем повзводно походным порядком, впереди командир роты, я был во втором от головного взводе, топаем, а впереди уже слышен гул канонады, самолеты немецкие летают. Мы их видим в небе, но наши самолеты там тоже было, и было их побольше немецких. Вдруг, когда мы были уже в 15 км от населенного пункта, была дана команда: "Немедленно рассредоточиться!" Вся рота рассыпалась, друг от друга метра 2-3, впереди 2-3 и сзади 2-3 метра, когда мы вышли, впереди лежало огромное поле, и тут я понял, что цепью идет в атаку весь полк, видим, летят наши штурмовики Ил-2, по-моему, целая девятка прошла, потом еще и еще. И вдруг через некоторое время один самолет из своих "катюш" дал залп по нашим порядкам. Это был кошмар! Потом все прекратилось, самолеты ушли, у нас же два человека убиты, а три ранены. Каким только матом мы не ругали их, как шумели, елки зеленые! Невозможно было, но война есть война, и такое бывало. Мы пошли дальше, тут же бой произошел слева от нас, полк его принял, а вот немцы не стали сопротивляться, бежали от нас на машинах. Вскоре по нам открыли пулеметный и ружейный огонь, потерь у нас почти не было, мы залегли, тут слева пошли 3 танка, и справа 2 прошли, тут же пулеметы прекратили огонь. Видимо, танкисты засекли их позиции и как дали огонь, что немцы ушли. Мы даже четко видели вдалеке, как они отступали, там было километр с небольшим, не больше. Шинели были у немцев темные, на траве четко видно, как они уходят. Тут наши минометчики дали по ним несколько залпов, и противник поспешил уйти за большой холм. Мы же пошли дальше, и так мы километров 30 прошли без боя. Периодически раздавалась стрельба, но тут же прекращалась. При первых же выстрелах мы рассредоточимся, как все выяснится, опять в колонну и снова походным порядком вперед. Немцы отступали капитально уже, это чувствовалось. Мы шли на Миус, август месяц, по направлению к Саур-могиле, говорили, что она сейчас вот-вот будет. Вскоре начались мелкие стычки, какие-то небольшие бои, но вот за р. Миус немцы зацепились, понимаете.
Мы как раз уже подходили к реке, как поступила команда, и вдруг мы ночью повернули на Таганрог. Это был маневр, но мы же не понимали тогда, там боев не было, опять назад повернули нашу колонну. И вот во время возвращения произошел один случай, мы шли колонной, командир говорит: "Через 20 км будет стоянка, отдохнем, пообедаем, переночуем, а потом дальше пойдем. Наш полк сейчас во втором эшелоне, другие полки дивизии в первом". Уже 1 сентября, идем, степь кругом, конечно, посадки встречаются, но так кругом одна степь. За час прошли километров 5, привал объявили, потом снова идем. Вдруг команда: "Батальону занять там-то позиции". Сразу раз-раз, заняли, до возвышенности какой-то ну километра 2-3, не больше. Мы заняли оборону, по приказу окопались. Вдруг смотрим, что такое, впереди какая-то пыль страшная столбом висит, и появляются два румынских самолета, похожих на наши "кукурузники", летают над нами, видимо, засекли наши позиции. Причем летели настолько низко, что я увидел лицо летчика, он помахал нам кулаком и бросил несколько гранат. Конечно, не попал, совсем в другой стороне взрывы раздались. Мы рассердились, залегли и начали стрелять по ним, они тут же растворились, вроде все успокоилось, и вдруг крик: "Ребята, немецкие танки!" Смотрим, действительно, за пылью прятались немецкие танки, еще ближе к нам их бронетранспортеры, пехота на танках, идут от нас в километре. Елки зеленые, у нас на весь батальон было 2 противотанковых ружья, и все. Конечно, у нас в вещмешках были противотанковые гранаты, командир роты Панкратов отдает приказ: "Не стрелять! Без моей команды строжайше запрещаю открывать огонь! Сейчас же надо максимально замаскироваться!" Рядом со мной лежат Таиров и Геворкян, мы зарылись в землю, слились с ней, все. Тихо переговариваемся между собой, я спрашиваю:
- Что делать будем, ... этих фрицев.
- Что будем, драться будем, - отвечает Таиров, - надо вытаскивать противотанковые гранаты.
- Как вытаскивать, это же надо вставлять запал, после этого нельзя их трогать, - возразил я.- Подождем, а то, как отдадут приказ, что, долго, что ли, вещмешок сняли, гранаты быстро приготовили к бою.
Тем временем все ближе к нашим позициям становились немецкие танки, и вдруг у нашего Сережи Геворкяна забегали глаза, быстро-быстро, он скороговоркой выпалил:
- Задавят нас, мы здесь погибнем! - у него начался настоящий психоз.
- Ты что, ты же комсомолец, как тебе не стыдно, - зашипел я на Сережу, но было уже бесполезно, это было уже все, нервный срыв.
Мы спокойно лежим, приготовились, лимонки уже готовы, все ждут, командир взвода лежит там, шепотом приказывает: "Прекратить всякое шевеление!" И в это время смотрю, Геворкян тихонечко встает, шинель-скатку сбросил с себя, раскатал, и бежать. Мы все ему вдогонку тихо кричим:
- Ты что, с ума сошел, назад! - Я кричу Геворкяну: "Вернись!" Таиров мне вторит: "Застрелю!" Но все бесполезно. А трава высокая такая, он пригибается, падает, снова подскакивает и бежит к лесопосадке за нашими позициями. Немцы, видимо, заметили, в чем дело, видно же, что человек бежит. Дали два выстрела из танка, но бесполезно, он добежал до посадки и ушел.
Тем временем танки подошли совсем близко, осталось около 500 метров, видно уже все. И в это время вдруг что-то вздумалось немцам, и они повернули влево, а там большой холм и деревня за ним, где-то в 5 км, уже было послеобеденное время. У нас же по цепочке передали:
- Командирам взводов и замкомвзодам, всем подразделениям, как только стемнеет, отступать к посадке, там сосредоточиться!
Понятно, мы лежим и ждем, фляги уже пустые, пить хочется так, что кошмар, не знаем, что делать. Как только начало темнеть, Панкратов быстренько вызвал командиров взводов, нашим был Рожков. Вернулся он, когда уже стало темновато, и говорит:
- Тихонечко и спокойно, по отделениям, собраться вон там, - И дает ориентир в лесопосадке.
Как только стемнело, мы уже там были, тут же командиров взводов снова собрал Панкратов, что-то они обсудили, Рожков быстро на этот раз вернулся и приказывает:
- Идем в обход деревни, уходим.
Ведь получилось так, что нас практически окружили, по другую строну деревни наши, весь полк там, а мы тут застряли. Где полк, далеко ли, мы не знаем, только комроты это известно. Идем, ночь, пить кошмар как хочется, нам еще и приказали: "Не курить! Громко не разговаривать, двигаться обыкновенным шагом, только не в ногу". Тихо идем, деревня попалась, прошли ее, потом опять куда-то шли, в общем, к часу ночи мы подошли к той деревне, где засели немцы. Панкратов послал, видимо, разведчиков, причем они не должны были вступать в стычки, а просто посмотреть, там ли немцы, есть ли охранение. Мы слышим, как немец крикнул: "Хальт!" И тишина, тут пришли разведчики, я слышу, как они докладывают, что немцы спят, и в это время кто-то крикнул:
- Ребята, вода! - Вай, остановить солдата, испытывающего жажаду, невозможно, быстро, мы как кинулись, а там пруд какой-то, уже засыхающий, я вытащил пилотку, черпаю воду вместе с илом, вода течет из материи, я подставляю рот и пью вот так. Во рту скрипит песок, но черт с ним, думаю. И так минут пять мы все пили, потом наполнили фляги. Как ни шумел наш командир взвода, ничего мы не прекратили. Через 10 минут мы встали, мокрые, но утолившие жажду. Тем временем пришел приказ, опять собрались командиры рот и взводов у комбата, пришли назад и говорят:
- Идем прямо в деревню.
А там, в деревне была фактически одна широкая улица, и командование решило идти по ней до тех пор, пока немцы не обнаружат нас. Как только поднимается тревога, мы начинаем стрелять, причем заранее определили, что какой-то взвод стреляет вправо, а другой влево. В окна мы должны были бросать гранаты и вот так с криком "Ура!" пройти через всю деревню.
Представьте себе эту картину: идем по деревне, в первый раз такая ситуация, я поставил винтовку на боевой взвод, самозарядка на этот раз меня не подвела, даже наоборот, с ней было очень удобно, ведь там было в обойме 10 патронов. И как мы тихо без единого выстрела приблизительно одну треть деревни прошли. А почему так? Заранее послали 6 человек разведчиков, и они сняли тихо часовых. Но тут, видимо, нас кто-то заметил, как пошли крики, кстати, перед входов в деревню была дана команда: "По танкам не стрелять, а по бронетранспортерам бросать гранаты!" Но кто-то бросил гранату в танк, он загорелся, крик, шум, немцы выскакивают в одном белье, мы стреляем по ним. Это у меня был единственный раз на фронте, когда война происходила так, как в кино показывают. Темнота, понимаете, но мы стреляем. И тут немцы выпустили осветительную ракету, а это нам помогло. Дурачье. Как мы пошли косить немцев, капитально перебили их, километр длилась деревня, мы его пробежали, в итоге все живы, только двое ранены, мы их забрали с собой. Вышли где-то в три утра, смотрю, командир взвода смело так приказывает:
- Построиться в походный порядок, мы где-то через часа два будем у своих.
Построились, конечно, оставив арьергард на всякий случай, если немцы все-таки опомнятся и начнут на нас жать, но немцы никуда не двинулись, я думаю, там мы не меньше 40-50 человек только убили или тяжело ранили, там же встал на ночевку целый немецкий батальон. Так мы топали, потом начало светать, командир роты построил нас, смотрим, костры горят, начинаем думать, что такое. Панкратов заметил наши взгляды и объяснил:
- Не смотрите, не смотрите, это наш полк, сейчас туда пойдем. - После комроты выступил перед нами, - Благодарю вас за службу, молодцы! Это было для нас первое настоящее сражение ребята, хвалю вас, а теперь вперед марш!
Мы пошли, и слушайте, километр какой-то, и мы уже у своих. Все, нас, наконец накормили, Боже, это было чудо какое-то. Днем авиация наша господствовала уже в воздухе, мы уже совсем не прятались днем, ведь шла вторая половина 1943 г. Идем дальше, привал закончился. Подъем и пошли, с километр прошли и неожиданно Мамед мне говорит:
- Слушай, где твоя винтовка?
Только тут до меня дошло. Оказалось, что я на месте привала забыл свою самозарядку. Ужас, тогда за винтовку под суд могли отдать, это такой позор, что кошмар. Побежал назад, но не могу найти место привала, ведь степь, все одинаково, понять, где мы стояли, просто невозможно. Дольше искать нельзя, боюсь отстать от своих, надо назад. И вдруг вижу, как в обратную сторону идет колонна, все без ремней, какие-то 4 человека впереди, один сзади, справа кто-то с винтовками идет. Я не обратил на них особого внимания, но тут вдруг кто-то кричит:
- Азат! - я оборачиваюсь, смотрю, там Геворкян кидается ко мне, я спрашиваю:
- Что такое?
- Да вот, арестовали, в штрафную ведут! - Я в ответ:
- Ну что ты, мы же тебе кричали...
- Таиров живой? - спрашивает Сережка.
- Да живые все, ну что ты. - А там уже конвойный кричит, мол, пора нам заканчивать, я побежал дальше. Прибежал, встал в строй, через некоторое время привал. Все мы роем окопы, командир роты куда-то отлучился. Каждый себе роет, и вдруг подходит наш старичок, 45 лет ему, Сталинград прошел, дядя Вася его звали, спрашивает меня:
- Что, без винтовки?
- Дядя Вася, вот так получилось:
- Сосунков сюда присылают, - в ответ бросил он, сел, написал что-то на бумажке, дал ее мне и говорит, - Это тебе, найдешь ремонтные мастерские, отсюда метров 300, отыщешь там дядю Ивана, вижу, ты такой шустрый парень, он тебе поможет.
Я даже не прочитал, что там, бегу, нашел эту мастерскую, дядю Ивана, сунул ему записку, тот прочитал и хмыкнул:
- : Надо же, каких пацанов сюда присылают! Подожди, земляк, - пошел куда-то и принес мне винтовку Мосина, обыкновенную. Я сразу ее схватил и говорю дяде Ване:
- Век вас не забуду, спасибо!
- Давай, давай, воюй. Ты, видно, хороший парень, раз Вася такую записку написал.
Я прибежал и встал в строй, Таиров мне помогает, потому что я, естественно, отстал копать. И тут идет командир батальона, все начальство и Панкратов с нашим командиром взвода. Все осматривают, как мы окапываемся, я тоже копаю, винтовка тут же лежит, вдруг комбат как закричит:
- Это чья винтовка? - Я улыбаюсь и говорю:
- Моя.
- Это же ржавая винтовка, как можно! Что такое у тебя творится, Панкратов? - Тот на меня посмотрел, как будто не узнает, только глазами как будто спрашивает: "Что ты творишь, Григорян?" Комбат еще сильнее разошелся:
- Арестовать немедленно, и в штрафную роту, - Но кто тут будет арестовывать?!
Наконец ушли, Таиров у меня спрашивает:
- Ну что делать будем?
- Садись, - говорю я в ответ, - надо сейчас же быстренько привести винтовку в порядок.
Мы вычистили винтовку так, что все блестело, и, главное, я ствол начистил до блеска. Тем временем приходит секретарь комсомольской организации, объявляет собрание комсомольского актива роты, по поводу ржавой винтовки товарища Григоряна. А я улыбаюсь и иду на себе спокойно на собрание, винтовку с собой захватил. Сижу, секретарь докладывает, мол, вон там ржавая винтовка, пятое, десятое, безобразие, все, постепенно его обличительная речь заканчивается и секретарь заключает:
- Надо обсудить, что нам теперь делать с товарищем Григоряном.
- Ну-ка, - говорит один из сидящих, - дай винтовку.
Я протягиваю, это был представитель партийного бюро, он все придирчиво изучил, особенно канал ствола и говорит:
- Ребята, да у него идеальная винтовка. Как же так?
- Вы понимаете, в чем дело, - встреваю я, - дождик моросил, капля попала и вот, видимо, чуть заржавела, а командир батальона увидел, и сразу завелся.
Всех обошла моя винтовка, посмотрели, кстати, один солдат из присутствовавших знал ведь, что у меня самозарядка была, но он молчит себе и все. В итоге пришли к решению, что надо поставить мне на вид, мол, что я должен всегда иметь чистую винтовку. Вот такой случай был, понимаешь, в чем дело, меня тогда удивил Таиров, турок, он мне сразу сказал, мол, как я, комсомолец, мог потерять винтовку, потом мне так помогал. Кстати, я рассказал ему о том, как Геворкяна встретил, он в ответ:
- Да, такое позорище, как вообще можно было себя так повести!
Но вообще-то надежду мы не теряли снова с Сережей увидеться, т.к. все уже знали, что в штрафной важна кровь, все прощается в случае ранения, и не записывается в военный билет. Кстати, Геворкян действительно получил ранение и вернулся в часть, прошел всю войну, но умер в 1948 г., у него пулей было задето легкое.
Потом мы пошли дальше, уже приближаемся к г. Донецку, прошли гг. Есеноват, Амбросиевку. Когда мы шли, вдруг подходит к нашему комвзода один грузин, здоровый и мощный, глаза голубые, красавец мужчина, ростом 1 метр 80 см примерно. Мы как раз прошли тогда 35-40 км, он говорит:
- Командир, не могу, забери этот ручной пулемет, все, больше не могу идти, - Садится и все. Рожков тогда посмотрел на нас и говорит:
- Григорян, бери пулемет.
А я что, попробовал запротестовать, куда мне, но командир был непреклонен:
- Возьми пулемет, это приказ. Ты двужильный, я видел тебя.
Пришлось подчиниться, вторым номером назначили по моей просьбе Таирова, я взял ручной пулемет, а Таиров коробки с дисками, и ничего, пошли дальше. Винтовку мою отдали грузину, я ему несколько слова по-грузински сказал, я же там родился:
- Как тебе не стыдно, генацвали, ты же хорошо воюешь, так стрелял из пулемета! Он мне в ответ сказал:
- Не могу, извини, что так получилось.
Кстати, он позже был ранен, и вообще воевал хорошо, молодец. Вообще, я должен сказать, что армяне и грузины хорошо воевали, я как-то раз выступал после войны по этому поводу, и так сказал: "Армяне и осетины всегда воевали по-русски - себя не щадя".
И вот за 5-7 км до самого Донецка нам приказали занять оборону, впереди дорога, кукуруза растет, и как только поле заканчивается, нам было приказано там окопаться, приказали всей роте, и наш взвод тут же, копаем себе, Габриэль через 3-4 человека от меня, только закопались по коленки, и тут взрыв. Оказалось, что толи шальной немецкий снаряд из 75-мм пушки прилетел, толи они увидели нас и зацепили. Снаряд разорвался всего в каких-то десяти метрах от меня. Все произошло так внезапно, я тут же лег, на меня посыпались комки земли, гарь, порохом пахнет. И я слышу стон, крик, несколько человек были ранены. Один раненный, Косарев кричал все: "Ребята, застрелите меня, я больше не могу!" Ему осколок в позвоночник попал, но кто же будет стрелять, вы что, и вдруг выстрел, видимо, он сам добрался до своей винтовки. А у нас ручной пулемет разбило вдрызг, ничего целого не осталось. Мамед стонет, вижу, Габриэль сидит на земле, кровь хлыщет так, что все лицо залито. Он на меня взглянул и говорит:
- Что это ты на меня так смотришь?
- Ты что, быстренько вытри лицо, я сейчас приду, перевязать тебя надо!
Он лицо протер гимнастеркой, я же подбежал, вытащил индивидуальный пакет и вижу, что у него осколок прошел через весь лоб по касательной, кусок кожи снял, тот болтается, а кровь хлыщет. Я кусок этот на место поставил, сразу перевязал все это дело, намоченным бинтом лицо протерли, все смыли, я говорю своему другу:
- Надо бы тебе в медсанбат:
- Да какой медсанбат, ничего, пройдет!
Видишь, как, другой бы на его месте обрадовался. Затем я подскочил к Таирову, смотрю, он весь бледный лежит, я спрашиваю:
- Мамед, что с тобой?
- Живот, - только и смог произнести мой друг. Я быстренько открываю ему живот, а там две дырки, кошмар, мы же недавно поели. И в это время командир взвода Рожков отдает команду, видимо, приказ комроты Панкратова:
- Сменить позицию, выйти к дороге! И там ждать!
Я докладываю Рожкову, что пулемет разбит, а Таиров в тяжелом состоянии. Тот спрашивает:
- Можешь Таирова забрать?
- Могу. - Взваливаю его и винтовку Таирова на себя, 200 метров прошли к дороге. Уложил я его, в это время, откуда ни возьмись, появилась повозка, на ней санитар пожилой лет под 50, с повязкой красного креста на рукаве. Я говорю ему:
- Вот раненный.
- Немедленно надо осмотреть, - Я же побежал, там кричат, что надо немедленно взять сухпаек. Я взял себе и Таирову две буханки хлеба, селедки, сахар, махорку, еще что-то такое, принес, смотрю, что там, а санитар говорит мне:
- Не надо везти, он умирает.
- Как умирает? Не может быть.
- Все, - смотрит на меня и говорит Таиров по-армянски, - конец, Азат.
Я смотрю, он еще сильнее побледнел, и все. Весь взвод малыми лопатами копал ему могилу около дороги, выкопали, завернули его в плащ-накидку, и положили туда. Нашел я где-то небольшую досточку, а химический карандаш мы все носили, и написал им: "Таиров Мамед, 1925-1943 гг. Село Сухлиси, Ахалциский район, Грузия". Постоял, наши вперед пошли, я же стою, и тут мне командир арьергарда говорит:
- Давай назад в строй.
Пошли мы дальше, уже темно, 10 км медленно топаем, никакой стрельбы, но тут увидели, что лежат человека 4 гражданских, видимо, их немцы расстреляли, нашего брата. Двигаемся дальше, в 4 часа утра входим в город Сталино (ныне Донецк), в первый раз я видел такой огромный город, слева и справа горят многоэтажные дома, мостовая, слышен только топот солдатских сапог и треск падающих горящих бревен. Абсолютная тишина, и вдруг крик наших разведчиков:
- Товарищ лейтенант, факельщиков поймали!
- Стоп, - Панкратов остановил роту. Остальные роты батальона пошли дальше, ведь между нами была дистанция 100-300 метров в походном порядке. Идут наши разведчики и ведут 2 немцев, отобрали у них уже автоматы, Панкратов задает вопрос:
- Почему вы считаете, что это факельщики?
- А вы сами почувствуете, когда они поближе подойдут.
И действительно, только они подошли, мы сразу уловили запах керосина. Тогда командир роты приказал одно:
- Расстрелять! - И тут же немцев расстреляли, мы не успели опомниться.
Теперь слушайте, что я вам скажу. Первый раз за все мои два полных фронтовых года, я был окопным солдатом на передовой, прошел пешком всю Украину, Молдавию, Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию, Австрию. И ни разу не видел, чтобы мы безоружных расстреливали. Вот мы, кавказцы, в этом отношении более горячие, и мстительнее, мы могли бы это сделать, но славяне нам не давали. Это было славянское милосердие. Научились мы у русских не только воевать, но и быть милосердными. Это ведь очень важно. И больше я не помню, может быть, какого-нибудь эсесовца из фанатиков могли поймать и судить на месте, но чтобы безоружных расстреливать, такого не было.
- Что всегда носили с собой, а от чего старались избавиться?
- Первое, от противогаза избавлялись. Я даже не помню, носил ли его, только получили снаряжение, после первых же 40 или 50 км я его хотел выбросить, но говорили одно: "Положить на повозку!" И мы добросовестно клали. После второго боя я уже каску не носил. То туда наклонится, то падает, елки зеленые, мешает, туго затянешь ремешок, подбородок давит. Я вообще по натуре такой юркий, очень подвижный, и вдруг эта каска для меня, она мне очень мешала. Вот всегда со мной была малая лопата и боеприпасы. Я мог освободиться даже от белья, понимаете, от всего, съесть запас сухпайка в вещмешке. Но от лимонок, патронов я никогда не освобождался. И вот котелок всегда с тобой, без него невозможно. Кроме того, ложка всегда за сапогом, и нож был, висел на поясе, в пехоте у меня был штык-нож.
- Использовали ли Вы в пехоте немецкое оружие?
- Некоторые ребята брали немецкий автомат, он легче нашего, но я не хотел, не нужно мне их оружие было.
- Что Вы можете сказать о немецком пулемете MG-42?
- Сильный и мощный пулемет, он легче нашего, но мы их тоже не использовали. Наш Дегтярев, я бы сказал был неплохим, вот у "Максима"иногда были перекосы ленты, дело в том, что второй номер обязан подавать ее правильно, как что-нибудь случалось, он тут же должен исправить оплошность, тут имел значение опыт пулеметчика.
- Какое наше стрелковое оружие Вам понравилось или наоборот, в итоге оставило неприятное впечатление?
- Самозарядка не понравилась, а вот автомат ППШ был очень хороший.
- Что Вы можете сказать об эффективности гранат наших и немецких?
- Я считаю, что удобна немецкая граната была тем, что у нее ручка длинная, благодаря которой гранату можно была далеко забросить. А убойная сила была мощнее у нашей лимонки, в этом отношении лимонка была великолепна.
- На сколько бойцов в пехоте отрывался окоп?
- В стрелковой роте каждый сам себе рыл окоп, но настолько близко делали, чтобы в случае чего можно было тут же проход сделать, а потом, если мы встаем в оборону на день или два, то уже рыли траншеи, хода сообщения. А так каждый себе, и старались еще вот как. Я, например, с моим другом Таировым и другими ребятами, как вырыл себе окоп, потом сразу в бок роешь землю. Ведь если от двух до пяти дней стоять в обороне, то это же прекрасно, потому что, во-первых, так ты спасаешься от дождя или снега, а во-вторых, от снарядных осколков. Только прямое попадание тебя может накрыть. Мы приучились так рыть по подсказке сталинградца дяди Васи. Также он мне как-то сказал:
- Ну что ты в голом окопе лежишь? Тебе что, трудно в бок прокопать, и там, бурьян или траву принести и постелить, ведь удобно же будет!
Дядя Вася вообще много таких хитростей знал, к примеру, когда я на полную ступню наступал в первом дневном переходе, ботинки-то канадские, прошли 30 или 40 км, и все, у меня уже вода накопилась на всю ступню. Я как сейчас помню, левая ступня превратилась в кошмар какой-то, а завтра снова идти в поход на 30-40 км! Что мне делать. Он посмотрел и говорит:
- Ну-ка, вытащи иголку с ниткой.
- А что ты хочешь делать? - недоуменно спросил я.
- Увидишь.
Я вытащил требуемое, он взял черную ниточку, проколол в одном месте и вытащил иголку в другом, так сделал в трех местах. И нитку оставлял там, срезал, после чего начал выдавливать у меня из ступни накопившуюся жидкость. В конце говорит:
- Теперь все, ложись, и до утра здесь все будет нормально. Ботинки только сними, портянку легенько завяжи и все.
Слушайте, утром я проснулся, нормальные ноги. Он мне только одно сказал: "Нитки не вытаскивай!" В чем дело? Оказывается, чтобы грязь туда не попала. И ты посмотри, народная мудрость! Прошел я 30 км, только одно еще по совету дяди Васи сделал - портянку завязал, но еще один раз прошелся газетой как портянкой, завернул. И все прекрасно было. После я так все время делал, если что. Но в первый раз, как оказалось, я просто обмотку неправильно замотал.
- Где находился командир взвода/роты в атаке или обороны?
- Командир взвода всегда вместе с нами в обороне. Рядом буквально все время, а вот командир роты в обороне сзади нас, у него свой блиндаж, из которого он и командовал. В наступлении командир взвода рядом с нами, ротный чуть-чуть сзади, но мы всегда слышим его, как он отдает приказы. Т.е. он точно в пределах слышимости.
- Самое опасное немецкое оружие?
- "Ванюши", шестиствольные немецкие минометы, он вроде как наши "Катюши", мы его называли "Иван Грозный", только у него 6 стволов, у нас же 24 ракеты в деревянных рамах. Стреляли они что тот, что другая по площадям, но "Катюша" была точнее, это я сейчас знаю.
- Самое эффективное наше оружие?
- Из всех видов нашего оружия мы поклонялись "Катюшам", из того, чем мы, пехота, пользовались, это был автомат ППШ, мы горя не знали из-за его диска с 71 патроном. Ну и, конечно, Т-34, этот танк он проходил везде, по любой местности.
- Как организовывалось движение на марше в пехоте?
- Обязательно дозор впереди, слева и справа по 2-3 человека, если отдельно шел батальон, то комбат выделял людей в дозор, а если полк, то и полк, и батальон выделяли отдельно.
- Как кормили в пехоте?
- Как правило, два раза в сутки, хотя бывали случаи, когда мы сутки не ели. Почему, не потому что там не хотели кормить, а бывало, что мы так отрывались от тылов, что наша кухня нас потеряла. Но это был мировой скандал, такой старшина мог в штрафную угодить. Или же главный повар мог пострадать. Кстати, повар у нас был всегда один, но если кто больной из рядовых, то его отправляли как помощника на кухню. Кормили нас, как правило, утром еще до рассвета, и вечером, как только стемнеет. Но вот нас как гвардейцев кормили очень хорошо. Борщ, как правило, зимой концентраты бросали, и знаменитую американскую тушенку. Она была очень вкусной, сделана классически. Банок было несколько разновидностей - маленькие давали в сухпаек, были килограммовые и даже трехкилограммовые, эти все шли на кухню.
- Как пополнялся боекомплект?
- Регулярно, я не помню перебоев, хотя я в пехоте пробыл три месяца, но за все это время перебоев не было, старшина вовремя всегда подвозил, через замкомвзвода, тот говорил:
- Ребята, давайте, у кого не хватает, сколько и чего надо.
Никто не проверял ничего, всем и так надо было, ведь без патронов нельзя воевать.
- Кто обучал в пехоте вновь прибывшее пополнение?
- Вот я помню, прибыл я, молодой солдат, хоть мы и пробыли курсантами, но вы думаете, я, к примеру, знал, как надо бросать гранату? Елки зеленые, не знал, я ведь даже месяца не поучился в этом училище, до гранаты дело даже не дошло. Был один случай, когда мы только прибыли, в первом же бою пошли немецкие окопы, и я увидел гранату, посмотрел, что такое, пригляделся, вроде граната, взял и дернул чеку, только пык, и она встала на боевой взвод. Это я сразу понял, а впереди окоп, я туда бросаю и ложусь. Так что я не успел даже лечь, как она взорвалась. Вот как нас учили! В нашем взводе нас было приблизительно больше половины молодняка, курсантов. Так что остальные нас и учили, как правильно обмотки обмотать, ведь в училище мы максимум ходили в марш на 5-7 км, а тут сразу по 30-40 км в день. Потом у нас были в основном сапоги, а тут эти неудобные канадские ботинки. И, кроме того, старики нас учили, как правильно стрелять, мы-то так знали, в общем, а они четко показывали. Особенно позже показывали, уже в саперах, как из автомата целится. Мне прямо говорили:
- Если хочешь из автомата цель поразить, то стреляй одиночными, и обязательно целься. Потому что у автомата рассеивание большое.
Из винтовки я очень хорошо стрелял, из пистолета, когда после войны стал офицером, вообще не умел стрелять. Даже как-то произошел анекдотический случай, приехала московская комиссия в Германию, где я тогда служил. И все в части знали, что я плохо стреляю, "дергун" меня называли, т.е. я дергал сильно курок, идет стрельба, вроде бы все нормально, но тут решили проверить стрельбу из пистолета офицерского состава. Я думаю, чего делать. Думаю, или "2", или "3" будет, как назло проверяющий говорит:
- Кто еще? - А меня все в сторону, но тут уже не отвертишься, и тогда мне говорят:
- Ну, давай, иди. Только помню, что судьбу офицерского состава полка решаешь.
Я встал, надо выполнить самое простое упражнение, 25 метров, 3 мишени во весь рост. Со всех сторон что-то пытаются советовать, подсказывают, я им в ответ:
- Прекратите, надоело!
Я был ст. лейтенант, приготовился, команда "Огонь!" Я выстрелил, и все 3 мишени падают. Что такое? Приказали срочно прекратить стрельбу, пистолет в кобуру, побежали к мишени. Оказалось, что я попал в центр мишени, стоявшей посередине, и перерубил трос, на котором все они держались. "Тройка" была обеспечена, остальные патроны я в молоко пустил, не попал.
После Сталино так получилось, что мне дали станковый пулемет, пришли мы уже утром в основную часть города, там было какое-то большое озеро или пруд, и командир Панкратов приказал:
- Отдыхать, сейчас будет завтрак!
Какой там завтрак, никто уже ничего не хочет, все упали и уснули, просыпаемся где-то часов в 12, и обедаем и завтракаем, все вместе. Поступила команда, что после обеда мы выходим. Прошли через Сталино, идем на Валнаваху, боев уже нет, так, мелкие стычки где-то, немцы отступают, и вдруг, темно уже, мы прошли 25-30 км, лейтенанту Панкратову докладывают:
- Товарищ командир роты, там, в поле стоит большой деревянный сарай, в нем засело человек 10 "власовцев", их уже наши окружают.
- Быстренько туда, - скомандовал Панкратов.
Мы подошли туда, до сарая оставалось где-то метров 50, и тут власовцы начали бить, мы залегли, стрельба прекратилась. Тогда Панкратов поднялся на колени, и говорит:
- Я лейтенант Панкратов, командир роты, вы окружены, обещаю жизнь, но только сдавайтесь!
В это время открылась стрельба из сарая, и Панкратов падает, подскочили мы к нему, он мертвый, прямо в сердце попала пуля. Мы все в шоке, наш командир взвода кричит:
- Уничтожить сарай!
Мы открыли шквальный огонь, трассирующими, я засел за пулемет "Максим", мы все бьем. Сарай загорелся, и ни один человек не смог вылезти. Он полностью сгорел, упал, балки рухнули, и все. Мы даже не стали обломки осматривать, а пошли дальше. Вот такой был трагический случай. И вот мы топаем, война-то продолжается, шли мы 3 или 4 привала, хоть бы кто слово вымолвил. Молчанием мы почтили память нашего командира, который во время того окружения совершил невозможное. После этого мы стали настолько высоко ценить своих командиров, что даже сказать трудно. Когда я сам после войны стал офицером, то всегда старался проявить о людях такую же заботу, в отношении к своим подчиненным. Даже произошел какой-то случай, я выступил и сказал:
- Ребята, вот новобранцы пришли, оставили дома сестру, мать. Дома посуду и полы не мыли, не стелили ничего правильно и быстро. Рано утром не вставали. А тут матери и отца нет, тут только строгая армейская жизнь, так вот, замените вы им отца и мать, пусть это буду ваши сыновья. Если кто-то иначе будет поступать, будете тогда, : иметь дело со мной. - А меня знали, любили, уважали, и слово свое я всегда сдерживал. Я даже защищал солдата или офицера тогда, когда он виноват был. Мы еще подойдем к этому. Так что я в жизни брал пример именно с таких командиров, как Панкратов.
И вот мы пошли дальше. Есть в Запорожской области такой город, как Большой Токмак, достигли мы его всего лишь через 3 дня, потому что немцы отступали очень быстро, но они бомбили здорово Большой Токмак, догадывались, что в этом городе, который в районе был единственным более или менее большим, обязательно остановятся войска. Мы обошли город, прошли км 20, и заняли оборону у небольшого села, там сосредоточился весь полк. Причем сказали тут сделать не только окопы, но и траншеи вырыть, приготовить хода сообщений. Я установил свой пулемет, а командир взвода Рожков нас проинформировал, что прибыл новый командир роты, это был очень смелый человек, уже прошедший Сталинград, беспримерно храбрый, фамилию его, к несчастью, не помню. Всего на год старше меня, а уже прошел Сталинград, представляете. Командир взвода мне говорит:
- Смотри, вот сектор обстрела, нужно особенно наблюдать вот здесь, вот здесь и вот здесь, - показывает мне на ориентиры, где немцы засели. Они были в деревне, а перед нашими позициями был вырыт огромный противотанковый ров, знаменитый, он шел недалеко от Херсонской области через все Запорожье и даже дальше туда на север, он прикрывал Днепр, чтобы мы не могли подойти к реке. Хотя наши уже прорвались на севере к Днепру, мы окопались и сделали все как положено, три дня мы там стояли, все вырыли, прямо-таки идеальные траншеи подготовили. В это время я услышал, что Цецвадзе и Барингольц были убиты в одном из боев, они в другом полку были.
Немцы нас ожидали, ведь им было понятно, что просто так, без поддержки танков наша пехота не пройдет такой ров, а для танков необходимо сделать проходы, понимаете. Вот мы и стояли три дня, и тут 26 сентября командир взвода говорит:
- Завтра будет атака, сначала артобстрел, затем мы наступаем, быть всем готовыми.
В расчете пулемета "Максим" нас было 4 человека: двое тянут его, а двое несут ящики с патронами. В 6 часов утра началась артподготовка, первыми ударили "Катюши", затем в дело вступили орудия, всю войну я видел, что как только дает залп дивизион "Катюш", в дело вступают все остальные орудия и минометы. Подготовка была довольно мощная, но по деревне ни один снаряд не попал, видимо, все немецкие позиции наша разведка засекла. Длилась подготовка не очень долго, где-то час. Потом дошло дело до нашей атаки, мы вышли все, и у меня как сейчас стоит перед глазами картина: слева видно примерно с км, справа где-то полтора км, везде все покрыто нашими наступающими частями. Деревню прошли, потом идет возвышенность, она закончилась, опять возвышенность, мы сразу после артподготовки как ринулись вперед, только были слышны крики: "За Родину! За Сталина!" Все поднялись и пошли, мы тянем пулемет, казалось первое время, что мы все позиции немцев выявили и подавили артогнем, но нет, с фланга два немецких пулемета открыли огонь, и, главное, били трассирующими пулями. Почему такими? Чтобы сами пулеметчики видели, правильно ли они бьют. Они стреляли очень точно, буквально в 50-60 см от земли, так низко. Ведь как пулеметчик я знаю, что это очень сложно, особенно когда пулемет на высоте стоит, надо целится на уровне с землей, чтобы так далеко бить и при этом так низко. Пули летят, я вижу падающих солдат. Но мы все равно тянем "Максим", лежим, поднимаемся, бежим, опять залегли, снова поднялись. В это время очередной раз упали, командир взвода Рожков что-то кричит, я поднимаюсь, а вторым номером у меня был Орехов, спрашиваю его:
- Ты что залег? - Он был на год моложе меня, 1926 г. рождения. Я подошел к нему, он лежит весь белый, прошло всего секунд 10-20, как я от него отвернулся, и в это время пуля попала ему под горло, а где вышла, я так и не понял. Тогда я крикнул комвзвода:
- Товарищ младший лейтенант, Орехова убило.
- Немедленно вытащить документы, - закричал Рожков в ответ. Надо же человека похоронить, хотя я понимал, что мы этого не сделаем. Похоронная команда есть, она его заберет и похоронит. Мы дальше двигаемся, вдруг командир роты кричит:
- Ложись всем!
Мы залегли, после передали по цепочке, что по нам какие-то снайперы стреляют, командира роты ранило в руку, тут один упал, второй упал, одного убило. Что интересно, я помню, как он падал, упал и крикнул: "Мама!" И все. В общем, одного убило, трое ранены, комроты тоже ранен. Командир взвода кричит мне:
- Григорян, разверни пулемет!
Я установил "Максим", а там впереди были развалины какие-то кирпичные, то ли сарай, то ли дом это был раньше. Рожков подполз и говорит мне:
- Там торчит немецкая каска, дай-ка туда очередь!
Я прицелился, дал 3-4 очереди, комвзвода орет:
- Ну что ты никак не попадешь, надо правее немножко взять, хотя бы на миллиметр правее.
Я взял правее, нажал на гашетку, все мимо. Тогда Рожков подскочил ко мне и говорит:
- Так, давай я сяду, а то ты что-то теряешься. - Прицелился, дал очередь, после встал в рост и сказал одно слово. - Готово.
Вот что значит, человек имел боевой опыт, Сталинград прошел, год воюет. Пошел дальше, в это время командира роты во второй раз ранило, но он приказал быстро его перевязать и вот руками в бинтах показывает нам вперед, кричит:
- Быстренько перейти через противотанковый ров!
Мы сразу туда кинулись, а его высота была чуть ли не два с половиной метра, елки зеленые, ширина метров шесть, немцы же заставили местное население копать. Тут пехота сразу почувствовала, что нужно прикрытие, со всех сторон раздались крики:
- Пулеметчиков позвать!
Один сел, подставил спину, другой встал ему на плечо, так я через него поднялся наверх, за мной подняли пулемет и затем весь расчет. Все вышли к этим развалинам, там оказалось трое немцев, двое убитых лежало, одного из них прикончил я, я знал это. А третий ранен, вишневое дерево, вот так сидит и на нас смотрит, живой еще, это один из этих тварей. Пехота не выдержала и на штыки его подняла, первый раз видел такое. Мразь. Все, это произошло моментально, стрельба идет, пули свистят. И вдруг из погреба выскакивает женщина лет 45 в праздничной одежде, на ней эта украинская вышиванка, в руках хлеб с салом, она раздает нам его.
- Мать, что же ты, - говорю я ей, - перестреляют, беги быстренько.
- Ничого, ижте, - она в ответ. До сих пор стоит перед моими глазами эта красивая женщина в праздничной одежде. Мы же пошли дальше.
Рвемся вперед, мимо нас прошел танк, но подняться наверх холма не хочет, потому что если он поднимется, могут дать по нему из противотанковой пушки. Открывается люк на башне, и командир танка нас спрашивает:
- Ребята, далеко ли немцы?
- Не знаем, сейчас поднимемся, посмотрим, там видно будет.
Выскакиваем на возвышенность, уже видно, что немцы идут в контратаку, мы тут развернули пулемет, я еще не начал стрелять, как танкист кричит:
- Ну, где?
- Метров пятьсот, - отвечаю я, и показываю рукой направление, - они там бегут.
Хорошо, я сел за пулемет, думаю, гады, все равно, достану, дал несколько очередей, и тут по ним пошло, я же все вижу, туда летят танковые снаряды, немцы сразу замельтешились. Тут второй пулемет наш подключился, затем третий, тогда все немцы поднялись и в это время, видимо, их засекли наши минометчики и открыли шквальный огонь. Это была немецкая рота, на нее наступал наш батальон, так было, как правило, в атаке. Как дали мы им, слушай, что там творилось, и тут наши ринулись вперед, в атаку. Немцы бежать, мы за ними, тащим пулемет, бежим, пришли к этому месту, а там лежит человек 10, но я убежден был, что после залпа артиллерии и моего пулеметного огня многие были сражены, видимо, раненных они всех вытащили, а вот убитых всех не смогли. Помню, один лежал такой здоровый, рыжий, метра два ростом, видимо, потому и не взяли его. Автомата нет, но на руке кольцо, часы торчат из кармана. Сам такой рыжий, понимаешь. И тут я понял, что значит передовые солдаты, никто из нас ни на часы, ни на кольцо не позарился, все мимо прошли. Эти вещи снимают или похоронная команда, или тыловики, хотя они тоже вслед за нами сразу идут. Дальше мы не прошли, видимо, у немцев там был подготовлен рубеж. Остановился пулемет, в это время мощный взрыв снаряда, пулемет разбило и отбросило в сторону, а я почувствовал, что у меня рука отлетела в сторону, смотрю, на ней кровь, командир взвода говорит:
- Ну, Григорян, ну как же так?
А я что, при этом дикая боль, попросил перевязать, быстренько наложили повязку, тут и командир роты раненый, я и еще двое раненных, команда из 4 человек немедленно была отправлена в медсанбат. Мы отошли от позиций всего на каких-то 200 метров, дорожка такая небольшая, мы идем по ней, и неожиданно откуда-то появились два немецких "мессершмита", сбросили несколько небольших бомб, нас не тронуло, но тут как раз появилась на дорожке повозка, вдруг резко остановилась, и мы видим, что возница валяется. Прибежали к нему, ему лет 38-40, руки нет, оторвало, он кричит:
- Ребята, скорее жгут наложите. - Мы быстренько пакет вытащили, вместо жгута использовали бинт, кто одной рукой, кто как, командир роты вообще не может помочь, но все-таки перетянули руку. Все сели на эту повозку, надо же, но лошадей не тронуло, и поехали в медсанбат. И вот уже перед самым приездом в санчасть возница потерял сознание. Как только мы приехали, его тут же отнесли на операционный стол, через некоторое время мы пошли по очереди, у командира роты кость не задело, надо же, а вот у меня немножко зацепило. Так что нас перевязали, как мы вернулись в палатку, там уже лежал возница, без руки, но ничего, жив остался, самое главное.
- Что тяжелее было нести у "Максима", ствол, станину или коробки с патронами?
- Станину, ее надевали на шею, она была тяжелее, хотя коробки с патронами тоже тяжело, ведь у него автомат. Кстати, в расчете у всех были автоматы, только у меня не было, т.к. я был первым номером. У меня должен был быть пистолет, но мне его никто не давал.
- Насколько была плоха матерчатая лента у "Максима"?
- Вы знаете, честно говоря, я не видел особой разницы между матерчатой и металлической лентой. Дело в том, что мы уже привыкли к матерчатой, и когда, к примеру, предлагали металлическую, я говорил:
- Черт его знает, как она будет идти, давайте мне лучше матерчатую.
Второй номер я всегда обучал, что он должен был каждый раз лично проверить, чтобы патроны были загнаны четко, и снизу проверить надо, чтобы были на одной линии. И он должен еще посмотреть, до конца ли они воткнуты. Так что для меня матерчатая лента была привычнее, я знал, как с ней обращаться.
- Часто ли клинило "Максим"?
- Нет, у меня такое произошло два раза только. Это был перекос, в первый раз из-за того, что второй номер не до конца воткнул патроны, везде до конца, а тут один патрон не совсем, и сразу очередь остановилась. Во второй раз произошло из-за того, что он в сторону посмотрел и ленту поднял или опустил, а не держал так, как надо.
- Кто выбирал позицию для "Максима"?
- Я лично как командир расчета определял, и потом докладывал командиру, тот проверял тут же. Но, как правило, он одобрял, ведь я сам был заинтересован в удобности позиции. Кроме того, я всегда старался как можно лучше замаскировать пулемет, опустить его как можно ниже, чтобы я мог его везде повернуть. И всегда старался обязательно иметь еще одну запасную позицию. Солдаты из расчета на меня обижались, все-таки 4 подчиненных, но я всегда говорил им:
- Ребята, вот здесь ройте, а то мало ли что. Вдруг снайпер прицепится, или обстрел какой-то начнется, к примеру, миномет возьмет нас "в вилку".
- Помогал ли щиток для "Максима" или он просто демаскировал позицию?
- Ничего подобного, он помогал, причем очень сильно. Осколки, взрыв, и ты защищен. Это же им надо в прорезь попасть, такое случалось крайне редко. Конечно, помогал, и еще как. Сколько раз было, когда я слышал, как летящие осколкись ударяли по щитку.
- Как Вы маскировали "Максим"? С помощью подручных средств?
- Никакой краски не было, и маскировочной сетки тоже. Использовали исключительно землю и травы, и то, если кусты есть, тогда кусты разрывал, а так в первую очередь старался бруствер сделать.
Из медсанбата нас на машине повезли в госпиталь, я был ранен 27 сентября, и у меня такое настроение наступило, начал думать, сколько дорог пройдено за эти три месяца, и позже я так свое настроение охарактеризовал: "Эх, дороги, дороги, нет конца и края тебе, идешь, и не знаешь когда дойдешь до очередного пункта, не знаешь, сколько будешь идти". Бывало, идешь, день, ночь, спать хочется, и на ходу засыпаешь. И сонного тебя тянет вправо, меня всегда так тянуло. Просыпаюсь оттого, что взвод хохочет надо мной, и я сам смеюсь над собой через некоторое время, дальше над теми, кто тоже уснул на дороге, и упал так же, как я. Но ведь бывает, что мы печально вспоминаем эту дорогу, потому что по обочинам фронтовых дорог оставляем своих друзей, так я похоронил своего друга Таирова Мамеда. Но все равно, это была дорога жизни и Победы. В конце концов, жизнь все равно побеждала.
Теперь вернемся назад в госпитальную машину, я смотрю, среди раненных есть знакомое лицо, мл. лейтенант сидит, думаю, где же я его видел. Сначала решил, что в Краснодарском училище встречал, но нет, потом думаю, где же мог видеть, вроде не воевали вместе. Тогда решился спросить:
- Ты из Грузии? - А у него такое суровое лицо, он отвечает:
- Да.
- Откуда из Грузии?
- Слушай, ну что ты прицепился, из Тбилиси.
- Из самого города?
- Нет, - он говорит, - из Ахалцихе.
Я к нему присмотрелся, это оказался наш знаменитый ахалцисский гимнаст, он такие вещи на турнике делал, что прелесть! Тогда на армянском языке я ему сказал, потом повторил на русском:
- Я вас знаю, вы знаменитый гимнаст (он был на пять лет старше меня, 1920 г. рождения), мы все мальчишки бегали и смотрели, как вы солнце крутите, как на брусьях занимаетесь.
- Да? - Тут он обрадовался, что земляка встретил. - Теперь вместе будем.
Проехали Донецк, там не остановились, дальше какой-то населенный пункт, в нем госпиталь, но нас не принимают, общее наступление же началось, все пошли на Днепр и на Сиваш, сразу несколько фронтов атаковали, Южный, Степной, раненных очень много. В итоге мы подъехали к Ростову, гимнаста звали Барсегян Грант Хоренович, мы с ним подружились, машина уехала, а в госпиталь нас не принимают и все. Вышел врач и говорит нам:
- Идите на железнодорожный вокзал, там останавливаются санитарные поезда и таких раненных, как вы, забирают и везут дальше.
Все пошли пешком на станцию, кому было тяжело, тому нашли какую-то палочку и потихоньку отправились в путь. А кто тяжело в ногу ранен, три человека таких было, хоть в госпитале оставили, а мы были легкораненые. Пришли на вокзал, один санитарный прошел, второй, один вообще не остановился, второй сделал остановку, но оттуда вышли врачи и наотрез отказались нас брать, объяснили, что мест нет, даже в коридорах раненные лежат, ничего нельзя сделать. Так мы простояли полдня, никто не берет, не знаем, что делать. Начали мы расходиться, осталось 6 человек, и вот решили на любых поездах ехать до первого госпиталя, в итоге приехали в Минводы, голодные, ничего же нет, уже холодновато, начало октября, и Грант мне говорит:
- Иди на рынок, может, хоть найдешь что-то.
Ну что я найду? Пошел, а вещмешок пустой, я обменял его на пять картофельных пирожков, на рынке только с картофелем были. Я принес, мы с гимнастом их съели, попросил он меня еще раз пойти, чтобы хоть что-то ребятам досталось, да и что такое картофель, разве наешься?! Снова иду, так что-то дают сердобольные старушки солдатам, но меня уже знают, прохожу мимо, и никто ничего не дает. Тогда я предложил на обмен свою шинель, ее сразу взяли, и дали прилично, все шестеро сидим и кушаем, наконец, сели в товарняк, нам сказали, что в Пятигорске остановят, приехали туда. Сошли, Грант говорит:
- Хватит, ребята, бродить по госпиталям, давайте все вместе пойдем в комендатуру, а то, что это такое?!
Мы пришли, Грант как офицер зашел внутрь, мы стоим раненные, выходит он с комендантом, тот требует у нас справки, мы все показываем, что с такого-то числа и месяца ранены, из такой-то войсковой части. Комендант все проверил и дает нам паек на 5 дней, Гранту офицерский, а нам солдатский. И уже под вечер, куда деваться, подходим к одному более-менее приличному домику. Постучались, выходит интеллигентного вида женщина, мы ей говорим:
- Мы раненные, продукты у нас есть, но вот остановиться негде, до утра можно у вас переночевать?
- Пожалуйста, пожалуйста. Только у меня ничего нет, есть соломенные матрацы, ничего, я вам все дам, и вы переночуете.
Мы зашли в одну из комнат, там лежит широкий восточный ковер, женщина нам сделала чай из морковки, мы вытащили продукты, разделили по-братски, женщина с нами поела, остальные продукты мы положили назад в вещмешки. И после легли все спать. В час ночи я просыпаюсь, все спят, встал, свет включил, и тут вижу, нас же было шесть, а осталось пять. Я выхожу, женщина не спит, вот так сидит и на меня смотрит. А одним взглядом осмотрел квартиру, там стояло фортепиано, великолепная старинная мебель, чувствуется, и посуда такая, очень интеллигентная семья, я поинтересовался у женщины:
- Извините пожалуйста, я вас немного побеспокоил:
- Ничего, ничего.
- А вот эти люди на портретах, можно поинтересоваться, кто это?
- Это муж мой, он сейчас на фронте, два сына, также на фронте, но пока все, Слава Богу, нормально, я письма получаю, они воюют.
- Нас было шесть человек, - поинтересовался затем я. - Не знаете, куда еще один делся, а то пятеро в комнате осталось.
- А он часа полтора тому назад встал, два вещмешка тяжелых с собой взял и ушел.
Гад, забрал все продукты. Ну что, уже почти два часа ночи, я Гранта разбудил и рассказал ему о происшедшем. Он поговорил с женщиной, она все подтвердила. Грант был мудрый парень, сказал в итоге:
- Ну что, из шести человек один подонок. Что теперь делать?! Кушать нечего, что ж, подъем будет в 6 часов, и пойдем на железнодорожную станцию. Нет, нет, - тут он спохватился, - комендант сказал, что он придет в 8, значит, нам надо в 7 встать, умыться, привести себя в порядок и ждать коменданта на вокзале.
Точно в 8 часов комендант появился на вокзале. Мы рассказали ему об этом случае, он в ответ:
- Фамилия этой сволочи?
- Не знаем, только имя знаем, - сказали какое-то, сейчас не помню.
- Да: Ну ничего, хорошо, что вы мне рассказали, я найду эту мразь!
К первому же санитарному поезду, который остановился, комендант подходит и идет к начальнику поезда, говорит ему:
- Пятерых посадить, в Махачкале, я дозвонился, их примут.
Поехали, прибыли в Махачкалу, пропустили нас сразу через санпропускник, вымыли. Санпропускник представлял собой четыре комнаты, в первой из них сдаешь обмундирование, во второй белье, в третьей сидел врач, в четвертой душ и все такое прочее. Вот мы там отдали все свое грязное белье, и на выходе вручили нам все новое, правда, использованное, но выстиранное. Врач вскрыл у меня перевязку, сказал только одно: "Ой! Ой!" Там было страшное нагноение, даже черви уже завелись. Ну что делать, я терплю, он мне все обработал, более-менее ничего стало, а так боль была. Там кусочек кости был, он ее вытащил, перевязал, я как будто заново родился. Все заняло буквально какой-то час, и мы были готовы, нас предупредили, что сейчас приедет машина, всех нас посадили и отвезли в госпиталь. Лейтенант попал в офицерскую палату, нас по различным солдатским палатам распределили. Мы там были всего 4-5 дней, ухаживали за нами великолепно, питание хорошее, такие внимательные врачи и медсестры, не позволяли себе никаких высказываний. Помню, в одной палате крик такой был, видимо, очень тяжело раненный, он все орал и плакал, требовал врача, тот приходил, он кричал одно:
- Где моя медсестра, я только ей доверяю.
 |
Григорян А.А. (слева) в папахе товарища по госпиталю, дагестанца Разата (справа), Буйнакск, 1943 г. |
Я спросил у врача, что там такое, он объяснил, что у больного была очень высокая температура, никак не собьется. Но выжил парень, болел все 3 дня, что я там находился, на четвертый сказали, что ему уже лучше. На четвертый или пятый день всех нас пятерых посадили на машины полуторки и привезли в г. Буйнакск, там уже большой госпиталь. Правда, одно здание 2-хэтажное, остальные все одноэтажные, видимо, это был бывший пионерлагерь. Скалы огромные, на противоположной стороне была поляна, тут, видимо и построили. Приняли нас очень внимательно, каждого расспрашивали, что и где болит. Когда сделали перевязку, спросили, сколько уже рана, также в справке прочитали, какого числа я был ранен. Все, историю болезни завели. Лечимся, хорошо так, кино каждый день смотрим, елки зеленые. Мне стало легче, температуры нет, я пошел на веранду, сижу, и вдруг приходит молодая женщина-врач, начинает играть на фортепиано, я слушаю, ну что в госпитале уже почти не стригли, волосы у меня отросли, сижу в халате, был небритый, видимо, нечем было побриться. Так что вид у меня был не очень, она на меня никакого внимания не обращает, играет себе, а я музыкант, ведь играл в городском духовом оркестре, трубач. Причем ахалцтиский оркестр был одним из сильнейших, мы играли оперные вещи, дирижер был очень сильным у нас, играли места из "Аиды", "Пиковой дамы" и т.д. А врач тут сидит и играет немецкую мелодию "та-ра-ра-ра-ра-та-пам-пам-та-пам-пам-та" И остановилась, я сразу запел за ней: "Та-ра-ра-ра-рай-рай-рай-та-ра-ра-ра:" Он очень удивилась: "Как, вы знаете эту вещь?" И начинает играть Шопена, я сразу узнал его знаменитый вальс, врач у меня спрашивает:
- Откуда вы все это знаете? Никогда бы не подумала.
Мне же еще 18 нет, точнее, только вот-вот будет, конец октября, а ей где-то 21, еврейка, т.е. она с третьего курса мединститута, окончила экстерном, и ее сделали врачом, она каждый день стала приходить, играть, приглашала меня. Мы как-то сдружились очень, и однажды она мне говорит:
- Хотите, я помогу, чтобы вы остались здесь?
- Нет.
- Почему же?
- Вы знаете, моего брата убили немцы, я должен отомстить. Я кое-что уже сделал, тут я вспомнил, как из пулемета по немцам бил. - Но еще не все.
И буквально через полтора дня после этого разговора приезжает мать нашего мл. лейтенанта Гранта, они побогаче жили, моя мама болела, не могла приехать, а отец был в другом городе, там по линии партии его послали директором сельхозбанка. Ко мне Грант подбегает и говорит:
- Азат, пойдем со мной, мама привезла наши армянские блюда. Там есть все: и гата, и бастурма, и сучух, и лаваш.
Как я был рад, когда почувствовал вкус нашей еды, хотя, казалось бы, всего год тому назад дома был. И в конце попросил, я уже написал письмо домой, что я здесь лежу, но все равно сказал маме Гранта, мол, будете дома, передайте маме, что я жив и здоров. Да, и вскоре после визита мамы Гранта ко мне подходит товарищ, очень музыкальный, и эта врачиха. Они говорят:
- Товарищ Григорян, приехал сюда из Махачкалы театр оперетты, вы можете бесплатно пройти, раненных пропустят. Великолепные вещи ставят.
Я в свое время слышал о нем, но никогда не видел игру, не слышал музыку, а у них была и "Раймонда", и "Каламбина" и очень много других вещей. Слушай, я каждый день ходил и смотрел оперетты, я любитель музыки, да и сам город, казалось бы, Богом и людьми забыт у турецкой границы, но с другой стороны город очень интересный, там жили люди самых разных национальностей. Мы армяне большие музыканты, и вот это впечатление у меня осталось на всю жизнь. Это было какое-то окошечко в мир во время фронтовой госпитальной жизни.
Наконец время подошло, меня направили в пересыльный пункт, где я встретил курсанта нашего училища, причем он был еще в курсантской форме, я его спрашиваю:
- Ты чего так одет?
- Я уехал, меня командир батальона не отпускал, (я помню, что это был очень способный парень), тогда я убежал.
- Как так?
- Решил и убежал, вот сейчас на пересыльном пункте, хочу в танкисты попасть, а там куда выведет.
- Слушай, но тебя же искать будут!
- Да пусть ищут, я буду в танковой части, оттуда пошлем письмо, что я там.
Ты посмотри как, он же 1925 года, мы с ним одногодки. В это время приходит "покупатель" от пехоты, но я думаю: "Хватит, набегался с винтовкой, хочу в артиллерию попасть". Но артиллеристов все нет и нет, и вдруг пришли двое, один лейтенант, другой старшина. Мы все опять выходим, где-то 500 человек, лейтенант выступает перед нами:
- Я представляю штурмовиков, у нас питание шикарное, прекрасно все, вы будете настоящими штурмовиками, дополнительный паек: - В общем, врет напропалую, мы же воспринимаем все как правду, я себе тоже думаю: "Пойду в штурмовики! Тем более питание хорошее". Лейтенант даже говорил, что шоколад дают. Нас собралось человек 40, построил нас старшина, они впереди, и шагом марш в Моздок. И тут они вдвоем запели, у них оказались чудесные голоса, мелодия такая, которую знали, но вот слова другие, я как-то помню, там были такие строчки: "Там, где олени не пройдут, пройдут отважные саперы!" Мы переглядываемся, думаем, какие саперы? Тут мы уже поняли, что попали в штурмовую инженерно-саперную бригаду, и действительно, оказалось, что в Моздоке дислоцировалась 3-я ШИСБр (запасная), которая готовила саперов, бывших одновременно и подрывниками, и минерами, понимаете? Нас должны были готовить два месяца. Как пришли, это ужас какой-то, там были непонятные землянки, мы на фронте так не жили, создавали себе какой-никакой, но уют и комфорт. А здесь в шесть подъем, никакой физзарядки, прямо сразу выдают буханочку хлеба 650 гр., два кусочка маленьких сахара и все. Слушайте, нас построили и пошли в столовую, мы голодные, у меня куда-то делся котелок, осталась только маленькая поломанная ложка, которую я в обмотку сунул, как же без котелка, но тут бывалый солдат мне посоветовал из консервной банки из-под американской тушенки соорудить себе котелок. Дело нехитрое, две дырочки прокрутил, проволоку просунул, и как раз получился котелок, может чуть меньше по объему обычного, но ничего. Все так и сделал, пришли и сразу нам дали картофельное пюре. На человека три ложки, представляете, я думаю, что такое, хлеб съел и картошку, быстренько чай туда же, его, правда, налили полный котелок, два кусочка сахара съел с ним. И оттуда, не возвращаясь к себе в казарму, мы пошли на занятия. Занятия длились не менее 10 часов в день, и все время проходили на специально оборудованном для саперов поле.
Надо отметить, что давали нам в первую очередь практические знания, началось все с толовых шашек, которые различались по весу: 75 гр., 100 гр. или 200 гр. Сначала нам объясняли, что шашка собой представляет, потом показывали, как она вставляется в маленький ящичек, это было 75 гр., вставляется капсюль-детонатор, со всеми пружинами, объясняли как и что делается, чека маленькая, как только наступаешь, то такая мина подрывается моментально. Ноги нет, если 200 гр., а если 75 гр. то полноги нет, или полруки. И тут же к дереву привязывали шашку, вставляли бикфордов шнур, мы отходим на 50 метров, и взрывают 200 гр., все, дерева нет. Елки зеленые, от 100 гр. половины дерева нет, а от 75 гр. узкое маленькое деревце сносится. Показывали и объясняли, как использовать бикфордов шнур. Инструктора объясняли, что он используется, прежде всего, для того, чтобы сделать удлиненный заряд, тут было очень важно вставить шнур правильно, 100 гр. толовые шашки привязываем на палку, сверху шнур, с одной стороны вставляем запал, все как полагается. И вот когда подрывается одна толовая шашка, то взрываются одновременно все. Мы спросили инструктора:
- А для чего это?
- А для того, чтобы проволочные заграждения полностью поднимать в воздух.
Кстати, инструкторы у нас были великолепно знающие свое дело, они каждые полмесяца писали на фронт, чтобы их отпустили, но не пускали их, и все. И лейтенанта тоже, который нас сманил, он был хороший и толковый парень, пел замечательно. И так занятия проходили каждый день, кроме толовых шашек мы изучали наши мины, которые хранились в деревянных ящиках, небольшого размера, кстати, в противотанковых минах было по 5 кг тола. Потом пошли противотанковые немецкие мины, TМi-43, затем особое внимание мы уделяли немецким "шпрингель" минам, так называемым "прыгающим". У нее было трое усов, расположенных друг к другу под углом в 60 градусов, ее немец любил устанавливать следующим образом: сначала натягивали проволочку или нитку на усы, и где-то в пяти метрах забивали колышек и привязывали эту проволочку к колышку. Только человек дернул за натяжку, мина сразу выскакивала и поднималась от земли на 1,5 метра, внутри у нее было 300 шариков различных, т.е. в итоге человек обязательно или убит, или ранен тяжело. Обезвреживаются такие мины довольно просто, но есть риск, потому что иногда немцы делали донный взрыватель, ты должен проверить. Но разве есть время при настоящем разминировании заниматься этим. На фронте помогало только то, что немцы были, как правило, ленивы в этом плане, поставил 100 мин, с донным взрывателем делает только 101-ю. Так что мы вскоре вычислили эту немецкую особенность. И нам объясняли, что если вдруг случайно ты зацепил, или, скорее, наступил на такую мину, то если успеешь лечь, тебя не зацепит. И на фронте бывало, что знающий сапер успевал прижаться к земле, когда наступал. Эти шарики шли по наклонной к земле, конусом таким, так что если сразу упал, то можешь целым остаться. Вот свои противотанковые мины немцы часто ставили на донный взрыватель, и мы, пожалуй, как и учили нас инструктора, такие мины старались каждый раз проверять на донный взрыватель. Еще нам рассказывали о минах затяжного действия, когда взрыватель закручивается, оттягивается специальным образом, нужно для взрыва такой мины давление в 50 кг, машина может проехать по ней спокойно, а вот гусеница танка только надавит и все, сразу взрыв. И когда солдат наступает, такая мина не взрывается. Тут конечно, нельзя торопиться, сильно поднимать нельзя, тихонечко все это делаешь. И знаете, один раз я нарвался на такой взрыватель, ой как я его тихонечко вывинчивал. Кстати, плохо очень вывинчивался, судя по всему, немецкий сапер специально не вкрутил, а забил его, чтобы резьбу сбить, и было невозможно вывинтить взрыватель. Но мне все-таки удалось мину обезвредить в итоге, хотя попотеть пришлось с вывинчиванием.
Вот устанавливать мины нас учили обычным способом. Противотанковые мы ставили на расстоянии 1-2 м. друг от друга, следующий ряд в шахматном порядке. Противопехотные нас учили устанавливать на расстоянии в 1 м., также в шахматном порядке. На фронте мы обязательно приносили схему установки мин с указанием ширины, глубины поля и основных ориентиров. Причем такие карты делались у нас обязательно в 2-х экземплярах, один оставляли себе, второй передавали командиру стрелковой части.
Вскоре начали нам давать задания на скорость, нужно было обезвредить за отведенное время определенное количество мин. Но во время учебы несчастных случаев не было, хотя обучали подрыву мостов и рельсов, причем учили, к примеру, на рельсах завязывать толовую шашку, а вот к мостам заряды надо прикреплять к опорным сваям, но не внизу, а вверху. Мы использовали только отечественную взрывчатку, хотя об американской слышали, называли ее "мелинит", но она нам не нравилась, она почему-то иногда фальшивила или не взрывалась, слух пошел, и мы не использовали ее. Другое дело, уже позже в ходе боев мы встретились с румынскими минами, у них были как бы двойные мины, у противотанковых одна чашка вверху, другая внизу. Это настолько непродуманно было сделано, длинно, шесть или восемь капсюлей взрывателей, пока поставишь их все саперу. А вот разминировать их было легко, но если не знаешь, как, то можешь и нарваться, мой друг запорожский парень Дудник на такой подорвался. Кроме того, нас обучали пользоваться миноискателем, но только отечественным, кстати, это были хорошие миноискатели, но у них есть один серьезный недостаток - к примеру, попадается любой кусок железа в почве, и он реагирует, начинаешь искать, а там ничего нет. И стоять при использовании миноискателя надо во весь рост, немец тебе такого на передовой не позволит.
Вот щупом нас учили пользоваться капитально, у меня всегда с собой он был на фронте. Кроме того, мы также носили всегда с собой маленькую такую проволочку, чтобы когда разминируешь наши мины, там есть специальная дырочка, я должен туда вставить эту проволочку, а потом спокойно снимаю мину, вытаскиваю взрыватель, выбрасываю толовую шашку, капсюли вывинчиваю и складываю в каску. Кроме собственно саперного дела, стрелковые занятия у нас проводились, но мало, вообще же мы все там были фронтовики, сами умели стрелять. Также на учебе нам рассказывали о такой кирасе, которую нам выдадут для защиты от пуль, но саму ее мы так и не увидели. Но вот командир взвода, который ко мне очень хорошо относился, сказал мне во время объяснения на ухо:
- Это барахло!
- В каком смысле, не помогает от пуль?
- Да нет, как раз от пуль он спасает, но очень тяжелый, сам убедишься на фронте.
- Учили Вас сколько времени?
- Вообще курс был рассчитан на 2 месяца, но за неполный месяц я уже настолько изучил все, что мне стало совершенно неинтересно. И потом, ведь питание было прямо кошмаром каким-то, одежду я за месяц порвать не успел, так что холода не чувствовал, но вот питание - это был ужас. Я никогда не забуду, как в эту мою консервную банку наливали суп, шрапнель мы его называли, там ищешь эту "шрапнельку", хоть бы попалась одна, запасной полк все-таки, все шло в госпитали и на фронт. И тут я узнал, что очередная маршевая рота готовится на фронт, они уже свои два месяца проучились. Елки зеленые, я подошел к командиру взвода:
- Помогите мне, пожалуйста, попасть в эту маршевую роту, я уже все знаю и не могу дольше учиться.
- Ты что, комроты меня съест с потрохами! Такие вопросы решает только он.
Я узнал, где живет командир роты, оказалось, что рядом с нашим расположением. Пришел туда, стучусь, открывает его дочка, по-моему, 9-тиклассница, т.е. на год или два моложе меня. Удивилась очень, увидев меня, и спрашивает:
- Вам кого?
- Командира моей роты, по личному вопросу.
- Он дома не принимает.
- Но у меня особое дело, я прошу вас доложить ему.
- Ха, - усмехнулась она, - приходят тут:
Да, неприятно мне было, про себя подумал: "Ты, была бы ты в Ахалцихе, я бы на тебя даже не взглянул". Но все же она за отцом пошла. Выходит комроты в брюках и в белой домашней рубашке, вежливо спрашивает, в чем дело. Я начал ему объяснять:
- У меня 9 классов образования, я был на фронте, провоевал, был ранен, теперь вот попал в саперы. За месяц я научился всему, - он внимательно меня слушает, - мой брат погиб под Москвой, лейтенант Григорян, я вас очень прошу, разрешите мне с готовой партией пойти на передовую.
- Ну что ж, - ответил мне комроты. - Я хвалю, вот только я уже четвертый рапорт написал, но меня не пускают. А я тебя не отпускаю. Иди, отслужи, как положено, а потом поедешь на фронт.
Я развернулся и ушел, но думаю: "Нет, я не смогу больше". Ведь я стал слабеть, чувствую, что от такой кормежки мне плохо, калорий уходит много, а получаю я ничего. Похудел я страшно, пришел, спать легли все, подъем, я не поднимаюсь, ко мне взводный подбегает:
- Ты что делаешь?
- Не пойду, что хотите, со мной делайте, но отправьте меня с маршевой ротой.
Приходит замкомвзвода, хороший мужик, ему лет было 35, и говорит мне:
- Сынок, ты что делаешь, ты же неприятности большие получишь:
Но я наотрез отказался, потом он, видимо, пошел и сказал старшине, который ведал обмундированием и выдавал все на фронт. Но тогда я еще ничего не сообразил, а тут вдруг приходит дневальный и говорит мне, что вызывает Григоряна к себе старшина. Я грешным делом подумал, что он будет меня бить. Елки зеленые, что делать, я боксом занимался еще вдобавок, но старшина у нас был такой здоровый, какой там бокс. В итоге я решил каменюку себе в карман положить, чтобы, если что, защититься чем было, подраться по-человечески. Ведь что я плохого хочу, на фронт попасть! Ха, иду в каптерку, старшина на меня не смотрит, а что-то с обмундированием возится. Потом бросил в мою сторону взгляд и говорит:
- Ну что ты бузишь?
- Товарищ старшина, не могу больше, честно говорю. - И рассказываю ему все то, что мне комроты сказал. - Не могу, хоть бейте меня, но отправьте на фронт.
Старшина голову на меня поднял, исподлобья посмотрел и сказал:
- Ну да, а я сына потерял, 5 раз писал, но не пускают, - и тут я возьми, да скажи. - В вашем возрасте вы, наверное, здесь больше нужны. Тем более, сына потеряли.
Представьте себе, услышать такие слова, ему же никто и никогда такого в лицо не говорил, это точно. Но тогда такое время было, душевных слов мало можно было от людей услышать. И говорит старшина:
- Да, да, - вдруг, смотрю, он нагнулся, кидает мне новые брюки, гимнастерку, ботинки, обмотки, нижнее белье две пары. Уже зима скоро, потому также прибавил шапку и шинель. Все новое, отличного качества, вот только канадские ботинки оказались не очень хорошими, подошва у них была как деревянная, но разносил потом, стали ничего. Вот, кинул все это дело, потом достал три буханки хлеба, три селедины, какие-то 3 пачки маленькие с сахаром, махорку. А я не курящий, старшина заключает в итоге, - одевайся.
Я быстренько оделся все, и беру одну буханку хлеба, селедку и кладу настол на стол, весь сахар и всю махорку, он посмотрел и говорит:
- Это ты чего?
- Товарищ старшина, во-первых, я некурящий, и сладости не очень люблю, а что касается хлеба и селедки, то селедка не моя пища, а хлеб вам больше пригодится, я себе найду в эшелоне.
Он посмотрел на меня и говорит:
- Молодец, воюй. А чего ты в кармане руку держал? - у меня мозги заработали как электронно-вычислительная машина, пытаюсь сообразить, что же мне делать, сейчас-то быстро думаешь, а тогда я ничего не смог сообразить, и решил ответить откровенно:
- Я думал, вы будете меня бить, хотел хоть как-то защититься, пусть камнем.
Старшина рассмеялся и пожелал мне удачи. Ты знаешь, я видел, что передо мной стоял самый настоящий русский человек, поклонился ему, он ничего не сказал, и пошел. Старшина только напоследок заметил:
- Торопись, а то сейчас будут строиться.
Все уже построились, он меня даже сам привел и сказал, что я новичок, надо принять в четвертый взвод, это был последний взвод, тем более удобно, что я ростом маленький. Все, привели нас на Моздокскую железнодорожную станцию, сели и поехали. Конечно, этот паек мы съели быстро, а питание только через два дня, все за день скушали. Думаю, что делать, и тут прибежал один парень и принес откуда-то целый котелок варева, все напустились, мол, где взял, тот в ответ:
- Рубашку нательную отдал, второй раз кальсоны сменял. Зачем мне две пары, и одной пары мне вполне хватит.
Смотрю, приятель, с которым мы сразу в поезде сдружились, побежал, потом еще кто-то, наконец, один приходит и говорит:
- Слушай, у меня обмотки, я одну отдал старушки, она взяла, а вторую распорол, и стало снова две, мне нормально.
Все так и происходило, я оббежал старушек на остановке, обменял свое белье на котелок с варевом, кстати, мне круглый котелок также выдали.
- Во время обучения, обучали ли Вас навыкам механического, огневого и электрического способов взрывания?
- Нам давали электрический способ взрывания только в теории. Вот если где-то заряд, к нам идет шнур, и мы поворачивали ручку, далее должен был следовать взрыв. Но нам давали его только в теории, на войне мне также не пришлось применять электрический способ. А вот огневым и механическим способами мы постоянно пользовались.
- Учили ли Вас подрыву дотов и дзотов?
- Да, нам давали специальные удлиненные заряды, и это был сложный момент, потому что надо близко подойти. Тяжело пришлось нашей бригаде на Сапун-горе, там оказалось очень много таких укреплений. Но так мы их редко встречали. Во время учебы ни в каких приближенных к боевой обстановке операциях мы не принимали участия. Нам просто объясняли, что вот дзот, вот там сидит пулеметчик, так надо подползать, близко нельзя, не пустят, значит, заранее снайпер должен приготовиться, чтобы снять пулеметчика. И заряд делается максимальной длины, мы стремимся подойти максимально близко. Мне вот пришлось применить эти навыки, прежде всего против немцев, которые засели в зданиях в Будапеште, но там проще, чем с дотами, так как с зарядом ты мог подползти со всех сторон. Учили этому очень тщательно и притом долго, до тех пор, пока ты не научишься по-пластунски по человечески ползти, пока все отделение не выполнит задание, не уходили с полигона. И наблюдатель был специальный, за всем следил, и как командир взвода командует, и кого командир учебного отделения назначает в группу подрыва. Обычно такая группа состояла из двух человек, и заранее определялось расстояние, на которое надо поднести заряд. Все это мы изучали капитально.
- Изучали ли Вы устройство немецких мин-"сюрпризов"?
- Нам рассказывали самые различные способы такого минирования. Могли подбросить даже еду с подрывным зарядом, к примеру, тюбик с сыром, солдат хватает его, и все, там рядом взрыв и готово, использовали они всякие ручки красивые, флягу, котелок немецкий, эти вещи немцы любили минировать. Даже оружие надо было, остерегаясь подбирать. Этому нас учили. На фронте у меня было два случая, когда наш батальон столкнулся с такими "сюрпризами". В первый раз это было во время Яссо-Кишиневской операции, я лично не видел, но командир взвода Эдемский рассказывал, что наши стояли около Тицканского плацдарма за Днестром, он был размером примерно 10 на 15 км, и когда ребята только подошли к немецким окопам, вот там нарвались на такие сюрпризы. Один нарвался на флягу, думал, что там спирт, взрывом был только ранен, но очень серьезно и его увезли. Кстати, это был не наш, а стрелковый сапер, он минировал передний край, тот самый, который нам потом так трудно пришлось разминировать. А второй такой случай произошел под Мелитополем, перед тем как я попал в 60-й батальон, тогда наши ребята подошли к окраине города, и там валялись всякие "сюрпризы", но там комбатом был еврей Серпер, ставший впоследствии Героем Советского Союза, его Булатов потом сменил. Так вот, он все четко организовал, не позволил рыться в немецких вещах, и потому многие спаслись.
- Обучали ли Вас разминированию мин замедленного действия?
- Нет, и я с такими на передовой не сталкивался. Но вот с донным взрывателем пришлось столкнуться на фронте, особенно на противотанковых минах, но когда срок назначали нам, что до темноты надо разминировать, мы сначала лазили туда, а потом уже и рискуешь. По идее, мы должны были отвинчивать взрыватель, потом привязывать шнур, отходить и, потянув за веревку, взрывать такие мины, но это очень долго, время надо много, просто некогда было этим заниматься. Поэтому я тихонечко поднимал мину, подрывал землю, всех так учил, кстати, и меня также. И только поглубже подрыл, чтобы рука прошла, чувствуешь, что колышек забит, снимаешь его тихонько, а раз он снят, то мина не сработает. Потом ее снимаешь спокойно и вывинчиваешь донный взрыватель. И основной также вывинчиваешь.
 |
 |
Письмо, направленное матери с Днестровского плацдарма |
 |
Поплавский Юрий, боевой друг и соратник |
- Были ли у Вас во время учебы полигоны для изучения практики штурмовки?
- Да, было специальное огромное поле, кстати, там же росли деревья, от которых еще до нас от подрывов остались только стволы, пни высокие, и нас на них учили, чтобы мы знали, какой эффект какой заряд несет, 75 гр. или 200 гр.
Мы прибыли на какую-то железнодорожную станцию перед Новоалексеевкой, там нас очень хорошо накормили, мы подъехали под вечер к Новоалексеевке, здесь приказ:
- Выходи!
А снаружи идет мокрый снег с дождем, мы же без оружия, ничего нет, построили нас, был ведь большой эшелон, нас было очень много, целая саперная рота, около 200 человек, и из других учебных заведений, т.е. всего около тысячи человек стояли, и вот нам говорят:
- Вы все идете в 12-ю штурмовую инженерно-саперную бригаду, знаменитую. Они штурмовали Мелитополь, сейчас на Сиваше стоят, мы идем туда. Отправляемся в путь, как только стемнеет.
А уже вечер, до темноты совсем немного осталось, нас только успели накормить, и мы пошли. Хоть поели хорошо, американские консервы, второе было, в общем, после запасной бригады шик и блеск. Идем, идем, конец октября, с неба снег с дождем, идем, уже шинель в три раза тяжелее стала, все обмундирование промокло, кошмар. Наконец пришли, в д. Строгановку, и вот командир говорит в центре села:
- Так, по имеющимся у меня данным, здесь все дома переполнены, так что вы как хотите ищите, где переночевать. Здесь в 9 утра собираемся, будет завтрак.
Со мной мои друзья, Юрка Поплавский, говорит мне:
- Пошли, поищем.
И действительно, в какой дом не заходим, он битком набит, в сенях даже ночуют. И вот последняя хата, заходим, везде вповалку лежат, горит какой-то светильник еле-еле, у него сидит женщина лет 50-ти, печечка какая-то, подходим к ней и говорим:
- Мать, что хотите делайте, но положите где-то нас, мы мокрые такие.
- Как-нибудь раздвиньте спящих, да ложитесь.
Мы с ним кое-как втиснулись на пол, шинель я снял, вышли на улицу, отжали свои шинели, накинули их на себя и уснули. Все лежат, кто винтовку, кто автомат в обнимку держат. Просыпаемся, шинели моей нет, а накинут то ли какой-то полушубок, то ли овчина. Недалеко Юрка лежит, и тоже что-то накинуто на него. Я поднимаюсь с пола и к женщине обращаюсь:
- Мать, а где наши шинели?
- Да на печке, я сушу их, они уже почти высохли, я их утюгом гладила, они сухие.
Боже мой, время еще только 7 часов утра, понежились мы и полежали, встали, спрашиваем у женщины:
- Сколько времени?
- Не знаю, но где-то восемь с небольшим, наверное. - И дальше продолжает, - Я вот вам чайку приготовила.
Какие-то лепешки она дала, мы с удовольствием выпили чай, закусили, правда, не знаю, из чего они были сделаны, видимо, из травы какой-то. Оделись и вышли, приходим, кухни стоят, где-то полдевятого, собралось уже примерно половина нашей роты. Мы как дорвались до этой еды, кушали, после подошел я к повару и говорю ему:
- Дорогой, ты можешь наполнить мне снова?
- Но ты же поел целый котелок!
Это не мне. - И я ему рассказал о старушке, которая нам так помогла. Повар мне дал целый котелок рисовой каши и таких больших кусков американских консервов положил. Второй котелок наполнил горячим чаем и прямо бросил туда целую жмень сахара. Я говорю Юрке:
- Пошли.
- Да ладно, зачем вдвоем, ты иди один.
- Нет, пусть она видит настоящий интернационал нашей армии! - Юрка был сам из Луганска. Пришли мы, женщина очень удивилась, увидев нас, говорит:
- Еще не уехали?
- Нет, мать, мы через 20 минут уходим, вот вам каша и чай.
Старая женщина, слезы на глазах появились. У нас, армян, есть такая пословица: "Сделай доброе дело, не думай ни о чем, и брось его в воду". Она расплакалась, потом перекрестила нас и мы пошли. И мы с Юркой в войну живы остались.
 |
Ансабль 12-й ШИСБр |
Мы пошли пешком до села Громовка, располагавшееся недалеко от Сиваша в 5-6 км. На окраине мы остановились, и тут приехал к нам ансамбль 12-й ШИСБр, там друг к другу поставили трехтонки получилась сценка, мы все в военной форме, практически уже встали на довольствие. Выступает перед нами начальник политотдела бригады полковник Степанидин, рассказывает нам о боевом пути 12-й ШИСБр, что она формировалась под Москвой в Воскресеновке, что она отступала на Северном Кавказе, затем освобождала Мелитополь, знаменитая бригада, в конце предложил послушать ансамбль. Ну, как всегда, это хор, политсатира и художественное чтение. Все было прекрасно, особенно смеялись над Гитлером, я помню, особенно смешной была сценка, как на скрещении двух дорог встретились бульдог с овчаркой, и так обсмеивали фашистских главарей, что мы покатывались со смеху. А я смотрю, сидит хор, впереди 6 человек, по два баяниста и трубача, и еще какие-то музыканты. И сидит парнишка лет 14-ти, он на трубе играл, как и я. И тут ведущий концерта говорит:
- А теперь перед вами выступит сын полка, наш Шурик, - это Александр Сергеевич Шалохин.
Все прислушались, и Шурик запел песню:
Где мой дом, моя родная хата?
Мне об этом трудно рассказать.
Далеко село, мои ребята,
Далеко за фронтом, далеко...
Вы представляете себе? Вся Украина еще практически под сапогом немцев, Крым все еще у врага, а он такую песню поет! Многие сидели и плакали, аплодисментов не было. Это была мелодия песни "За Дунаем", но перефразированная каким-то фронтовым поэтом, слова совершенно другие, и вот один куплет мне в душу запал особенно сильно. У Шурика был великолепный голос, он так задушевно пел, потом, когда мы с ним сблизились, он моим другом стал, хотя у нас разница в возрасте 3,5 года. Когда закончился концерт, я подскочил к нему, мы уже знали, в какой батальон попадем, я был направлен в 60-й отдельный штурмовой инженерно-саперный батальон, у нас в бригаде было 5 батальонов: 56-й, 57-й, 58-й, 59-й и наш 60-й, также отдельная рота ранцевых огнеметов и транспортная рота амфибий. Меня определили в 1-ю роту, вот тут различий не было, все мы были саперами, и минерами, и подрывниками, мы все должны были знать, и подрывать проволочные заграждения, и прорывать передний край, уничтожать доты и дзоты. И вот после концерта я подошел к сыну полка и говорю ему:
- Шурик, мне так понравилось, как ты пел, ты так играешь, я тоже трубач. Ты в каком батальоне?
- В 60-м, но я там почти не бываю, мало очень. - Естественно, что в боевых условиях Шурика берегли, когда боев, ансамбль собирался, их вообще-то всех берегли, они там тренировались, потому что песни, вспомните Маяковского, "как бомба, иногда может взорваться и почище". И вот он мне рассказал все о своей жизни, я часто его видел, и в перерывах между боевыми действиями мы подружились.
 |
Павлов (Панчевский) Петр Павлович, ГСС, командир 12-й ШИСБр Румыния, 1945 г. |
Но долго нам стоять без дела не пришлось, уже через 2 дня пришел приказ строить мост через Сиваш. Это легко сейчас сказать, а вот сделать было далеко не так просто. Тем более, что мост должен был быть не обычный понтонный, а свайный. Господи, ведь до крымского берега целых 3 км, так выбрали место, где остров Русский поближе, чтобы к нему можно было провести, потом от острова до берега тоже сваи забить, там было всего 700 метров, но от нашего берега до острова 2 км. Слушайте, вся бригада встроила этот мост, начальником строительства был командир бригады полковник Павлов Петр Павлович. Мы тогда еще не знали, что он болгарин по национальности, что с 1923 г. в СССР, эмигрировал после неудачной революции в Болгарии, учился в нашем инженерном училище, потом на русской женился, все это я позже узнал. Хочу добавить, что после войны Павлов, настоящая фамилия которого была Панчевский, стал министром обороны Болгарии с 1950 по 1958 годы. Проект моста подготовил одессит капитан Симоновский и ст. лейтенант Белявский, его утвердили, мост должен был быть деревянным, но идея была необычная, т.к. настил должен был быть на 5-7 см ниже поверхности воды, чтобы сверху немцы не могли разглядеть его. И вот 1-го или 2-го ноября мы начали строительство, ничего же нет, вода в Сиваше соленая, еще более соленая, чем везде, температура воды не больше 8-10 градусов, мы делали сваи и все для того, чтобы подготовить опоры моста, но ничего не получается, они уходят в Сиваш и все. Сколько не мучились, не получается, тогда пришла идея разобрать узкоколейку в Херсонской области, которая служила для перевозки огромной массы зерна колхозов, чтобы делать это не на машинах, а прямо по железной дороге, и через полобласти от элеваторов шла узкоколейка. И вот, не спрашивая разрешения ни у кого из начальства, мы стали разбирать и делать специальные железные козлы, т.е. сваривали две рельсы вместе, делали такую своеобразную огромную сваю, и знаете, пошло дело. Мы стали строить очень быстро, тут же накладывали деревянные части сверху. Немцы бомбили стройку каждый день, за исключением туманных. В 3,5 км выше нас на Сиваше строили дамбу, тоже длинной 3 км, он, конечно, неглубокий, но что такое возвести дамбу, это сколько надо засыпать земли, чтобы она получилась хотя бы односторонней шириной в 4 м. Тысячи людей возили тачками и засыпали земли, рыли ее там, и засыпали. А немцы бомбили и бомбили, зенитное прикрытие наших работ было колоссальным, каждый день сбивали 1-2 вражеских самолета, но летают-то 9-18 штук. С немецкой точностью они обычно прилетали в 12 часов дня, и туман вроде к тому времени рассеивался. И вот было 10 ноября, комвзвода у нас был ст. лейтенант Костовский, уже мост на две трети сделан, даже немного больше, мы побежали, это километр, думаем, что к половине двенадцатого мы уйдем. Но тут немцы впервые нарушили время и прилетели в 11 часов, назад бежать было километр, мы просто не успели бы, нас разбомбили и наверняка уничтожили бы, впереди вода и виднеется остров Русский, тогда Костовский приказал:
- Ложись!
Немцы обычно целились не по краям, а в середину моста, и мы настолько любили своего командира, что все бросились на него, накрыли своими телами, он орал, кричал: "Что вы делаете?" Но все 35 человек не поднимались. Вообще в стрелковом отделение на передовой было обычно по 7-8 человек, а в саперном отделении по штату должно быть 11, у нас отделения также были неполные, но по 35-40 человек во взводах было, конечно, не считая больных и раненных. Мы лежим, а немцы бомбят, мы были для них ориентиром, потому и несколько бомб разорвалось недалеко, но только двое были ранены, в плечо и в мягкое место. Они вскрикнули и упали в воду, но мы их вытащили, и все обошлось. Я хочу сказать, что это неписаный закон войны, конечно, в уставе записано любить и беречь командира, но не написано, какого, хорошего или плохого. Были и плохие, чего там говорить, редко, но были. Таких мы бы не закрыли телами, это неписаный закон войны. Человек внутренне, конечно, был благодарен нам, кто его знает, что случилось бы, попади в группу бомба. Многие пострадали бы, это понятно, но мы все лишились бы командира, который нас берег, беспокоился о нас. Костовский был 1915 г. рождения, меня на 10 лет старше, и вот этот случай показал, что он для нас значит. В итоге через 15 дней мост был построен и по нему пошла вся 51-я армия генерала Крейзера, которой была придана и наша бригада. В апреле 2009 г. я был на этом месте, моста, конечно же, нет, но стоит величественный памятник на братской могиле 47 саперов и зенитчиков, погибших в это трудное для нашей штурмовой бригады время.
- Как строилась работа по прокладыванию моста?
- Работали мы быстро и энергично, шуму было очень мало, раздавались только команды. К примеру, Костовский скажет: "Быстро, поднести настил", или "Где там скобы, давай, давай, неси быстрее". Спокойно и споро мы все делали, температура воды была 8-10 градусов. Только 30 минут проходит, он уже кричит: "Все, закончили работу, готовься очередной взвод". Мы уходим, на наше место уже бежит замена. Там был большой косогор на Сиваше, метров 20, и вот внутри были сделаны и заранее готовы землянки. Там рядом находился штаб батальона, сидели наши девчонки, санитарки, телефонистки, им особенно тяжело на войне было, Господи. Это я сейчас понимаю, тогда не совсем осознавал. Там же батальонный врач сидела и командир роты Ярошевский, он был сам из Куйбышева, как раз он распределял очередность взводов. После работы мы заходили в землянку, здоровая такая, нары двухэтажные, а посредине огромная железная бочка с водой, докрасна раскаленная соляркой, мы тут же раздевались, брюки на себя, а рубашку и все это дело сушили. Полчаса сушим, а полтора часа отдыхаем. Представляешь, потом команда: "Подъем!" Мы выскакиваем почти в сухом уже, и все то же самое повторяется. И так 15 дней мы строили этот мост, его строили все батальоны. Мы работали каждый день. Сильно помогало то, что кормили великолепно, но вдруг в землянках завелись вши, тогда нас построили, мы перешли на крымский берег, там уже плацдарм был глубиной 10-15 км, а пото мы саперы в походном порядке, пока туман, перешли через свой родной мост на Херсонский берег, там уже развернулся банно-прачечный батальон. Слушайте, была даже специальная прожарочная машина, все разделись, нам намазали подмышки и пах какой-то зеленоватой мазью и все волосы улетели, говорили, что это "персидская" мазь. Постригли нас, помыли. Новое белье выдали, обмундирование было свое же, но уже прошедшее прожарку, никаких вшей, ничего не осталось. Появились вши только через 15-20 дней, тогда один наш "старичок" из взвода говорит мне:
- Слушай, сынок, ну чего ты мучаешься. Пойди, порви индивидуальный пакет, сними все с себя, с ног до головы обмотайся бинтом, потом одень белье. Через 3-4 часа разденься снова, останутся вши на бинтах.
Я так сделал, и вот был результат - на обмундировании и белье ни одного вша, чисто, все они на бинтах. Я тут же, стоя около костра, снял бинты и бросил их в костер, все там затрещало страшно. Оделся после и две недели ходил без всяких насекомых.
Наша армия заняла боевые позиции на плацдарме, немцы только летали и бомбили, часто устраивали артобстрел, но не показывались вживую. Но мы окопались капитально, кухни даже так были замаскированы и врыты в землю, что их совершенно невозможно заметить было. Топили только ночью, утром рано кушали, и поздно вечером. В бригаде все штабы были в первом эшелоне, смотрели и изучали вражескую передовую линию, особенно размещение противотанковых полей немцев, и противопехотные мины, и проволочные заграждения. У нас было в каждом батальоне подразделение управления, в него входили разведчики, они все излазили и осмотрели. А мы в это время рыли окопы, отдыхали и спали. Но были также постоянные тренировки, подумайте, мы стояли в 10 км от передовой, а все равно тренировались, как разминировать, как минировать, и тут разведка постаралась, нам уже доложили, где и что у немцев расположено, какие минные поля. Все мы уже отлично знали. Все это время стояло затишье, но я помню, как у нас забирали двух раненных, прилетело 2 "кукурузника", двоих как уместили не представляю, но посадили на один. И в это время прилетел немецкий самолет и начал за нашими "кукурузниками" гоняться. Один, который с раненными, сразу сел. А второй самолет начал водить за собой немца. Скорость у "кукурузника" маленькая, ну 120-150 км/час, а немецкий истребитель летал на скорости не меньше 400-500 км/час. Но представляете, "кукурузник" выкручивался, то резко изменял направление полета, а то раз, и сбавит скорость, и как-то он очень низко летел над землей. И вот вдруг резко спустил еще ниже, немец не рассчитал и врезался в землю. Боже, что творилось на земле, мы же все видели произошедшее, орали "Ура!" Оба "кукурузника" больше рисковать не стали, ушли под вечер. Вот это мне сильно запомнилось.
Дамбу, кстати, тоже построили, и по ней пошли танки, одновременно работали понтоны, на которых перевозили танки и тяжелую артиллерию. Наступление было запланировано на 30 марта, за день перед ним мы должны были выдвигаться на передовую, разминировать свой передний край, а потом во второй половине дня разминировать передний край противника, ночью в проволочных заграждениях сделать проходы. А это 40-50 м. от боевого охранения противника. Мы спим, вдруг холод такой, кошмар какой-то, ужас, я спал рядом с Юркой Поплавским, поднимаю плащ-палатку, снег. За ночь выпало сантиметров на 30 снегу, ужас, тут же приказали: "Немедленно идти на передовую и помогать откапываться!" Там же все в окопах сидели, мы пошли, стали откапываться, и в 150 м. немцы также откапывались, вы можете себе представить, ни та сторона, ни наша за все 4 часа работ не сделала ни одного выстрела. Опять неписаный закон войны, здесь никакой команды не надо было давать, все понимали. Хотя с точки зрения тактики нам было это выгоднее, ведь мы наступающая сторона, и благодаря откапыванию засекли все опорные точки немцев. Но наступление отодвинули на 8 дней.
И вот пришло время разминирования для саперов, свой край ничего, быстро, мы боялись только за эти маленькие противопехотные мины ПМД-6 и ПМД-7, они ведь пролежали в земле несколько месяцев, корпусы деревянные, в каком они там сейчас состоянии, никто не знал. Нас, конечно, предупреждали, но это дело такое, надо разминировать, а они на волоске висят, там чуть тронешь, и взорвется. Но я должен сказать, что ничего, все прошло удачно.
Впереди немецкие минные поля, мы щупами находим и разминируем, тут миноискатель не поможет, ведь с ним надо вставать, немец сразу тебя на землю положит. А так ползешь ужом, быстренько, кроме того, нам сильно помогло то, что из стрелковых полков нам перед выходом выдали приблизительные карты немецких минных полей, которые были выявлены их саперами. Мы все изучили, но заранее послали несколько человек, перепроверили. И я не помню, чтобы в это время кто-нибудь подорвался. Кстати, что у наших, что у немецких разведчиков в минных полях были специальные проходы, которые они использовали для вылазок. Но мы не знали даже своих путей, категорически запрещалось туда нам идти, там единое минное поле и все. А разведчики знали, они устанавливали флажочки при вылазках, потом уходили и снимали их, так что мы все равно не знали этих тропинок.
Обычно мы делали такие проходы в минных полях, шириной приблизительно так, чтобы можно было пройти танку, и по человека три слева и справа от танка, т.е. такой проход должен был быть метров 10-12 шириной, не меньше. Но здесь делали сплошное разминирование, ведь впереди большое наступление, оставлять мины нельзя было. Немцы в это время экономили, им было тяжко, в Крыму осталось около 200 тыс. немцев, и столько же румын, "власовцев", татарских националистов. У нас было двойное превосходство в пехоте, я уж не говорю о самолетах, у них было 200, а у нас 1200! По танкам превосходство было вообще ошеломляющим, у них было всего вместе со штурмовыми орудиями около 150 танков, а у нас только со стороны Херсона на Сиваш и Армянск наступало 800 танков, да еще со стороны Керчи шла Отдельная Приморская Армия. И мины немецкие стояли не очень часто, потом, там же полно всяких озер, так вот они делали так, чтобы минировать между озерами. Немцы не думали, что мы, правнуки Суворова, можем пройти и через озера, мы так и сделали в наступлении. Но все равно все разминировали, ведь пойдут танки, за ними машины, надо подготовить безопасный путь, ведь нужен маневр.
И вот мы дошли до проволочного заграждения, тут стало по-настоящему страшно, это был ужас, немцы рядом. Я до сих пор считаю, что наша артиллерия достигла уже такой плотности, что от этих проволочных заграждений и даже от тех же мин, которые стояли внутри между проволокой, ничего не оставалось. И мы зря туда ходили, только теряли людей. Но для верности надо было, война. Очень часто там подрывались, потом, немцы же вешали на проволоку всякие пустые консервные банки, только до нее дотронешься, сразу дребезжание разносится по передовой. Поэтому при подходе мы всегда старались в первую очередь снять эти банки, при малейшем движении они тут же срабатывали. Кроме того, немцы ведь всю ночь пускали осветительные ракеты, что создавало дополнительные трудности. Так что я сейчас считаю, что в редчайших случаях такая тактика нужна была, но в основном заграждения спокойно убирались артиллерией. В нашей бригаде под Сивашем мы потеряли человек 10, для саперов очень много, ведь нам ошибаться нельзя было, тут только один раз в жизни ошибешься и все, мы были очень осторожны. Наше отделение сработало четко и проделало в проволочном заграждении проход шириной 10 метров, кстати, это была обычная длина для таких проходов. Но не везде все прошло так гладко. У нас был один в роте пулеметчик казах, он не расставался с ручным пулеметом, его послали вместе с группой разминировать передний край противника, это от проволочных заграждений еще 50-100 м. Но, видимо, немцы ожидали, мы слышали этот страшный бой, тут запросто струсить и испугаться. Этот казах, недолго думая, расставил ручной пулемет, и начал бить, тут же немцы моментально прекратили стрельбу, замкомвзвода приказал немедленно отступить, в итоге был ранен только один сапер. Этот казах получил Орден Боевого Красного Знамени. Досадно сказать, но позже он погиб под Будапештом.
И вот 8 апреля наступление началось с мощнейшей артиллерийской подготовки. Господи, мы сидели на брустверах окопов и уже не знали, думали, вдруг шальной недолет будет от наших снарядов, так много их было. Когда "Катюши" дали залп, тут уже как сигнал, все артиллерия и минометы, как 80-мм, так и 120-мм, 76-мм пушки нового образца, гаубицы, все начали стрелять по окопам. Полтора часа все длилось по первой линии, и на полчаса перенесли огонь на вторые и третьи траншеи.
Кстати, тут рыцарскую кирасу мне выдали, надо было одевать ее двойным охватом, на живот и на грудь, лямки крепились на плечи, и вокруг талии, все завязываешь на спине, вроде живот и грудь действительно прикрыты. Но ходить в ней и то неудобно, а уж разминировать или в поход идти, это же кошмар какой-то, в первое же разминирование я так намучился, когда на второе пошел, то кирасу на повозку бросил, и каску тоже, забыл о них, но с разрешения командира. Он всем разрешил, хотя это ведь броня была, но уж слишком тяжелая. Ведь кроме кирасы, у тебя еще гранаты, автомат с запасным диском, шутка, что ли. Для фронтовых ребят мысль о пуле уже посторонняя, я же был после ранения, бывалый солдат.
И вот когда мы пошли вперед, вы знаете, мы живых немцев не увидели, но с другой стороны, видимо, немцы знали о том, как мы будем готовиться к наступлению и поэтому оставили мало солдат в первой линии. Мы с Курской дуги научились сразу переносить огонь на второй эшелон и дальше, где и были скопления немцев. Конечно, немцы нас ожидали, но как тут создашь нормальную оборону, когда такая махина ударила по тебе, и поэтому уже через два часа даже мы, саперы, были во второй линии траншей, а пехота к тому времени ворвалась в третью линию, немцев там уже не было. Но мы шли четко сзади передовых частей, как только стрелки кричат: "Мины!" Мы тут же должны заняться разминированием. Но вот чтобы немцы свои блиндажи минировали, я таких случаев не помню. Вот наши огнеметчики шли вместе с нами, и когда немцы в каком-то месте засели и продолжали сопротивляться, тогда из огнеметов по ним как фуганули, расстояние небольшое, всего 30 метров, но эффект был страшный, все горело, ужасно. Тут же немцы сбежали. В итоге мы прорвали оборонительные позиции и стали преследовать отходящие немецкие части. Вы знаете, немцы сильно сопротивлялись в Армянске, где наши шли со стороны Перекопа, 2-я гв. армия, здесь же немцы уже не сопротивлялись сильно, а предпочитали отступать. Но знаете, картина была, конечно, интересная, немцы двигались на машинах и повозках в основном, а мы пытались их нагнать пешком.
Стали подходить к Джанкою, развернулись цепью, видимо, немцы там установили батарею, и она дала по нам несколько залпов, одним из снарядов я был ранен в ногу. Причем так получилось, что мы шли, расслабившись, цепью, км 10 до Джанкоя оставалось. Ничего не предвещало стрельбы, и вдруг взрыв, мне показалось, что оторвало ногу. Я упал, дикая боль! Представьте себе, коленка на левой ноге, ею даже куда-нибудь стукаешься, уже больно, а тут попал осколок величиной с мизинец, врезался и даже вылез с противоположной стороны. Я катаюсь по земле, прибежали ко мне ребята:
- Что такое с тобой, Азат?
- В ногу, - еле выдавил я, - ранен.
На мне уже были проваренные сапоги вместо тех ботинок, смотрю, торчит такой кусок, и второй, видимо, тоже в ноге, боль постепенно утихла, но нога распухла сразу. Не то, что ходить, я на нее ступить не могу, командир роты Ярошевский распорядился вызвать санитара, надо же меня вести куда-то, тут ротный говорит:
- Григоряна в медсанбат!
А он находится на той стороне моста около Херсона, ротный спрашивает молодого парня сержанта-санинструктора:
- Ты же знаешь где?
- Знаю, конечно.
Взвалил меня на плечи и потащил, потом попадалась по дороге какая-то повозка, он посадил меня на нее, и сам довез до переправы, волок опять меня на себе. Притащил, спустился вниз, надо через мост, а как тут пробраться, когда вся 51-я армия, столько повозок, машин, и все идут на крымскую землю, а мост односторонний. Никого туда не пускают, санитар попытался было объяснить, что раненный, но кто там слушать будет, какой раненный. В это время идет понтон, танк переправляют, только к берегу привели, танк сразу вжик и пошел дальше. Санитар спрашивает у солдат:
- Раненного возьмете, ведь все равно пустой пойдете?
- Садись. - Сели мы, на тот берег переправились, дальше сержант опять меня тащил. И так долго тащил, потом уже стало темно, он говорит:
- Слушай, подожди, мы что-то не так делаем, я же знаю, что вот здесь должен быть медсанбат. Я уже могу тебя волочь, ты хоть на палочке можешь?
Я попытался, ну ничего не получается, нога уже втрое больше обычного стала, он говорит:
- Сиди здесь, отсюда никуда не уходи. Ориентир - 100 м. Сиваш, справа то-то, слева еще там. И никуда, иначе и сам потеряешься, и ногу потеряешь. А то я вижу, что у тебя там нагноение уже, надо что-то быстро делать. До утра сиди, если я не найду!
И пошел сержант. Не помню, конечно, сколько я сидел, наверное, часа три, уже или 12 часов, или 1 час ночи, вдруг я услышал крик:
- Григорян! - Я в ответ как заору:
- Я здесь! Я здесь! - Чтобы он на голос шел.
- Молодец, спасибо! - Этот сержант меня старше был на год. Пришел, опять меня на плечи, и говорит:
- Ты знаешь, недалеко, полтора километра всего!
Хорошее дело, полтора км тащить меня надо! Я говорю:
- Да давай отдохнешь хоть!
- Нет-нет, надо идти.
И он меня тащил эти полтора км часа 3, и уже светать начало, к 5 или 6 часам мы были в медсанбате, где не было никого из наших раненных. Только одного меня привели. Немцы драпали капитально, меня тут же в палатку, две медсестры и врач. Обработали рану, ничего пока не делали с осколком, потом медсестры о чем-то со мной заговорили, я уже не напрягаюсь, и, видимо, врач в это время так дернул осколок, что я потерял сознание. Пришел в себя, когда уже в эту дырку бинт с ливанолью засовывали, и уже закрывали и перевязывали. Он мне показывает:
- Смотри, - а там такой осколок. - Твое счастье, что он попался не заржавленный, а чистый.
Все, дали костыли, и мы здесь были три дня, палатки стояли, спокойно, немцы никаких налетов не организовывали. Потом нам разрешили на машинах переправиться через Сиваш. Я вот тут как-то впервые заметил, что мы, оказывается, до острова Русский где-то метров 100 не достроили, потом понтоны сделали, видимо, не хватило или досок, или железных свай. И машины идут, понтон пускают, все отлично, прошли мы через родной мост, привезли нас в Джанкой, а 13 апреля наши взяли Симферополь, туда пошел один 58-й батальон, а наш медсанбат и ансамбль песен и плясок пришел туда 16-го числа. Я на костылях, медсанбат был расположен на ул. Карла Либкнехта, в 3-хэтажном здании, оно сейчас недалеко от управления юстиции. На противоположной стороне был расположен 2-х этажный дом, где разместился наш ансамбль, там была веранда, и они на ней играли, я все слышал. Оттуда нас, я уже костыли сбросил, но еще не вылечился, 2 мая повезли в Бахчисарай. Мирные жители нас встречали очень хорошо, и татары, и русские, и другие национальности, один народ, мы тогда не различали, татары или не татары, народ был един. Дело в том, что они были в очень тяжелом положении, голодали практически. Немец был зверем для них. Я до сих пор не могу понять, пройдя через всю Украину, Крым, как этот народ, который дал нам Шиллера и Гете, Гейне и Бетховена, Канта и Фейербаха, Гегеля и вдруг вот такое. Это же были великие гуманисты, чем объяснить такую жестокость. Я не могу объяснить, неужели так можно зомбировать и оболванить народ? Как можно было. Позже я узнал такую историю: были немцы, которые видели, что Германия идет к краху, и последние два года один старик ежедневно писал 50 открыток и бросал их в почтовые ящики немецким семьям. Его все-таки вычислили и поймали через год с небольшим. Он понял, что ему конец, и вот в гестапо старику задают вопрос:
- Ну и чего ты добился?
- Как чего? Должен же немецкий народ осознать, что мы творим, это же гибель для всего народа. Придут русские солдаты, что, не запомнят это, не начнут мстить?
- Хорошо. - Говорят ему и вытаскивают огромное количество этих открыток и высыпают. После задают вопрос. - Скажите, пожалуйста, сколько этих открыток вы написали.
- 10 тысяч.
- Так вот, 9 с половиной тысяч немцы принесли в гестапо, и только 500 нет.
И что же это такое, скажите? И страх там, и боязнь, но и фанатизм ведь тоже присутствует.
Так вот, вернемся в 1943-й. Привезли нас в Бахчисарай, там мы находились, лечат нас, но у меня никак не заживает рана, видимо, там все-таки остались кусочки костей, которые подгнивали. Даже наша медсестра забеспокоилась:
- Что такое, почему у тебя не заживает?
- А я откуда знаю? - вопросом на вопрос ответил ей.
В это время начался штурм Сапун-горы, я не попал туда, но нашего брата там много погибло, пожалуй, больше всего из саперов погибло под Мелитополем, там я еще не был в бригаде, но рассказы слышал, и под Севастополем. Причина была в том, что мы уже не разминировали, а штурмовали, это уничтожение дотов, дзотов и других опорных пунктов противника. Проволочные заграждения, правда, там были ликвидированы, помогла наша артиллерия, и американские самолеты "Бостон" славно потрудились. Они помогали, там и штурмовики наши, кстати, воевал здесь знаменитый дважды Герой Советского Союза сын армянского народа Нельсон Степанян, его имя на Сапун-горе возле диорамы написано. Могу также добавить, что из 150 человек, получивших звание ГСС в боях за Крым, 10 были армянами, мы на четвертом месте, после русских, украинцев и белорусов. Пока шел штурм, мы слышали гул, но отдельных выстрелов было не разобрать. Зато мы видели, как наши самолеты летят, в том числе "Бостоны", и такая орда, буквально через каждые 30 секунд волна по 18-32 самолета, прикрывают их истребители. Немецких самолетов уже практически не было, их единственный аэродром на Херсонесе разбомбили в пух и прах, а командующие немецкой армии улетели. Каждый день в госпитале давали официальную политинформацию о состоянии на фронте, нас собирали перед завтраком и говорили о том, что происходит. И вот во время штурма пошли раненные, их много было, ребята рассказывали нам, кто погиб, у меня там был один ахалкалакский земляк. Он жил от меня км в 60, у него пятеро детей, ему было 35 лет, пришел раненный с нашего взвода, я расспрашиваю о земляке, оказалось, что тот был тяжело ранен в живот, его увезли на самолете, вот спасли ли, не знаю. Наш новый взводный лейтенант Эдемский пережил штурм, Костовский также жив остался, стал сначала помощником начальника штаба батальона, затем начальником штаба. Вообще же Костовский был очень красивым мужчиной, такое лицо цыгана, статный, смуглый, даже больше чем смуглый. Всегда четкие команды и требовательность в бою, а в обычных условиях прекрасная личность, настоящий командир.
И вот я подлечился, какой-то хороший день был, 17 мая 1944 г., мы лежали в одной комнате, татарин жил со своей семьей в 2-хэтажном домике, нас 10 человек на первом и на втором этаже размещались раненные на костылях. Были среди нас болгарин Стоянов и крымский татарин один, фамилию его не помню. Приехала сестра татарина, привезла всего, мы, человек 8 сидим, Стоянов был 1924 г., татарин 1923 г., такие хорошие ребята, саперы все подошли, трое славян. Сестра водочки принесла, мы выпили, закусили, а здесь жила татарская семья, мать с сыном, жена русская у них маленький 4-хмесячный мальчик. Допоздна гуляли, потом легли спать и тут в 6 утра нас будят: "Подъем! Срочно идите и посмотрите, что делается на железнодорожной станции!" Мы идем, не понимаем, что такое. Только вышли на улицу и видим, как тысячи людей, стариков, женщин, детей грузят в вагоны, и везде пограничники, люди окружены. Что такое? Нам кто-то ответил:
- Татар депортируют, переселяют из Крыма.
- Как, за что? - тут возмутился наш татарин:
- Как же так, ведь моя сестра здесь, пошли ее искать. Я же раненный, воевал на передовой, неужели мою семью не оставят?
Смотрим, мы все на костылях, болгарин, я и татарин, еще один русский пришли на костылях к постовому, я как самый смелый говорю ему:
- Вашего начальника позовите. - Подошел майор-пограничник, спрашивает:
- Я вас слушаю.
- Скажите, пожалуйста, вот наш товарищ ранен, он тоже крымский татарин, у него сестра тут, родители дома в селе, что делать, он же воевал...
- Стоп, мне понятна ваша обеспокоенность, я вам ничего не говорил, вы от меня ничего не слышали, но советую вашей сестре окольными путями не идти в свою деревню, а сразу на железнодорожную станцию Симферополя. Там она найдет своих родителей. Это бесполезно. А теперь идите.
Мы ушли, и этот татарин выздоровел, воевал вместе с нами, и на Днестре уже после разминирования шальной снаряд упал, и он умер. Я видел его тело, разорвало ему все мышцы, всю руку, похоронили мы его. Я про себя подумал после, что, все-таки мне кажется, надо было искать виновных. Их было бы много, честно говоря, потому что татарское духовенство в Крыму сыграло отрицательную роль, а мусульмане очень верят своим, если православные христиане более критичны к священникам и церкви, вот у Белинского есть такая интересная вещь, критикуя Гоголя, он говорил: "Ну что вы все сделали русского крестьянина исключительно верующим человеком. Если уж на то пошло, то он зад свой чешет, когда вспоминает священника". А здесь, я интересовался, и архивы изучал, В Крыму было создано 8 полнокровных рот, в каждой по 500 человек, представьте себе. А это получается 4 тысячи, плюс в каждой деревне были созданы отряды самообороны, от 100 до 500 человек, а деревень здесь, Слава Богу. Получается около 15 тысяч мужского населения, понимаете? Одновременно надо сказать, что крымские татары воевали, около 43 тысяч служило в вооруженных силах СССР на время депортации, из них около половины, 20 тысяч, погибло на различных фронтах Великой Отечественной войны, кстати, в книге памяти Крыма крымские татары занимают третье место по числу погибших после русских и украинцев. Надо было искать виновных, пусть бы их было 20%, но никак не 100%! Вы посмотрите, Амет-хан Султан, тогда был Героем Советского Союза, впоследствии дважды Герой, и когда он узнал, что семью привезли на железнодорожный вокзал, он на самолете вместе с тремя друзьями, также ГСС прилетел. Потом на вокзал на машине приехал, они нашли родителей, вытащили пистолеты, не дали погрузить в вагон семью, выстрелили несколько раз, вызвали старшего из пограничников. Тот подошел, он и Амет-хан отошли к машине, и Герой спрашивает начальника:
- Кого вы выселяете?
- Да вот, крымских татар.
- Посмотрите, мой отец по национальности из Дагестана. Зачем его выселять, а если его не выселять, так надо оставить семью! И я, Герой Советского Союза, сбил 19 самолетов!
Оставили их. Но Амет-хана вдруг вызывают в КГБ и говорят, что его младший брат помогал немцам и служил полицейским, тот прилетает и говорит брату:
- Так пусть тебя судят!
И дали брату 10 лет. Понимаете? Вот это законно и правильно. Как же можно было так, но ведь Берия - это человек, для которого ничего святого не существовало в мире, взял вот так, и перечеркнул историю народа! Но и крымско-татарское руководство начинает спекулировать темой депортации сейчас, доходит в каких-то вопросах до абсурда, так что и в среде крымских татар идет расслоение, они понимают, что не все так, как говорят представители меджлиса. Армян тоже выселили, 12 тысяч, а погибло из них при депортации 150 человек, старики и маленькие дети.
Дальше произошла еще одна интересная вещь - этих татар, у которых мы жили, выселили, а жена с ребенком осталась, русская же. Муж прибежал, начал уговаривать:
- Слушай, ну что ты делаешь? Поедем со мной, ты же моя жена, а это мой и твой ребенок. Поехали!
Умолял он, это все при нас происходило, а я очень внимательно слушал все, и все смотрели, не только восемь человек из комнаты, а уже 20 собрались. Она пошла, но через час вернулась с ребенком. Он еще раз прибежал. Я представляю, что ему стоило оттуда вернуться, ведь не пускают же! Он опять умолял, на коленях просил, но она ответила: "Нет!" Муж ушел. С этого момента мы ее возненавидели, не знаю почему. Никто с ней не разговаривал, комнату мы оставили, спустились на первый этаж, и сказали ей:
- Не хотим с тобой дела иметь! Здесь 15 баранов, две козы, смотри за ними, живи, но как ты будешь жить, мы не знаем.
Все.
В первых числах июня, я уже костыли сбросил, решил пойти и посмотреть ханский дворец, но не пришлось, мы пришли в Качу, назад в свою роту, тут ко мне сразу подходит парторг и говорит:
- Слушай, Григорян, тебе сколько лет?
- Уже исполнилось 18.
- Давай, принимаем тебя кандидатом в партию.
Приняли меня, так что я здесь вступил. Сам думаю, елки зеленые, столько времени в госпитале пробыл, а ребята воевали. 24 июня получил разрешение, мы подъехали с ребятами, думали посмотреть ханский дворец все-таки. Посмотрели, иду по дороге вверх, и вижу, что сидит пожилая женщина, с ней молодая красавица и у нее мальчик года 4-5, очень похожи на татар, я очень удивился, их спрашиваю:
- А вы не крымские татары, а то я думал, что их всех выселили?
- Я не татарка, - резко ответила пожилая женщина, - я армянка. Мой сын на фронте воюет, это мой внук, моя невестка, а нас выселяют!
В первый раз в жизни мне было стыдно признаться, что я армянин! Потому как, что сказала бы старушка: "Что ты меня не защищаешь, сынок? За что нас выселяют?" Мы же тогда как-то не думали, а так, возьми и спроси фамилию, откуда человек и чего. И того татарина, у которого семью выселили, сестру, ее я видел, ведь он сам погиб на Днестре, защищаю свою Родину!
Потом, когда я с ребятами встретился, мы вернулись в часть. Собственно, в роте осталась от первоначального состава, когда мы наступали от Сиваша, одна треть. Конечно, основная масса была ранена, но были и убитые. Кстати, я должен сказать, я не знал, что поэт Асадов, карабахский армянин по происхождению, под Севастополем, будучи замкомандира батареи подорвался, был тяжело ранен и потерял зрение. Он после писал удивительные стихи, в том числе о войне, особенно мне нравится одна вещь о Севастополе, стихотворение "Звезда моя". Колоссальная вещь, сильнейшая! Центральный дом Советской Армии выпустил шеститомник его произведений. Это был уникальный поэт, ни на кого не похожий!
В июне мне присвоили звание "мл. сержант", назначили командиром отделения, сели мы в эшелоны в Каче и в Бахчисарае, каждый эшелон вез по батальону, я все так же был в 60-м отдельном ШИСБ, со мной был крымский парень 1926 г. рождения, Еникеев Ростислав Ильич, он так представился. На самом деле он был Еникеевым Рустемом Ильясовичем, отец был казанским татарином, мать известная учительница математики. Очень интеллигентный, скромный парень, учился играть на виолончели. Это все вместе взятое меня подкупило, и я с ним подружился, мы все его звали Ростиком. Потрясающе скромный и удивительно грамотный, память феноменальная. На железнодорожной станции в Симферополе сходим, какая-то авария произошла, вроде бы два паровоза стукнулись, и мы остановились на 4 часа. Туда-сюда, Ростик говорит:
- Как бы маму увидеть? - он же скромный парень, не знает
- Сейчас решим. - Ответил я, побежал к женщинам неподалеку с ним, спрашиваю Ростика. - Где она живет?
- Казанлыкский переулок.
Хорошо, переговорил с женщинами, через полчаса мы его нашли, и там Ростик встретился с матерью, Боже, какое у них было счастье. Поехали мы дальше, проезжаем через всю Украину, но нигде не останавливаемся, Одесса уже освобождена, половина Молдавии освобождена, в итоге разгружаемся на ст. Раздельная. После пешком идем до с. Слободзея, на этой стороне Днестра, и на другой стороне реки такое село с тем же названием Слободзея, только там живут молдаване, а здесь и молдаване и русские. Короче говоря, км 30 от Бендер, км 25 от Тирасполя. Впереди река Днестр, там наши уже форсировали реку и взяли плацдарм еще с апреля месяца. А тут август на дворе, они там сидят 5 месяцев, получается. Стоят в обороне и немцы, и наши, но плацдарм шири ной 15 км, а глубина около 10-12 км. Тогда у нас в бригда принимают решение создать сводный комсомольский батальон, со всех батальонов берут хороших ребят, комсомольцев, коммунистов, я уже кандидат в члены. В итоге меня назначили командиром отделения, в котором, кроме меня, еще 10 человек. Мы здесь в Слободзее тренируемся, к тому времени мы приблизительно уже знаем, как и чего у немцев выстроено. И тут нас отправляют на разминирование своих мин, которые на нашей территории размещены. Мы все разминировали полностью, очень хорошо получилось, потерь не было, все нормально, вдруг командир взвода говорит:
- Все, нам надо идти к пехотинцам, будем на передовой в окопах сидеть! Я не знаю, почему такой приказ, но, видимо, скоро наступление.
Полгода стоим друг против друга, немцы у себя подготовили поля глубиной до 150 метров, и наши здесь сидят в 25-50 метров до еще не разминированных передовых полей, и у немцев от передовых позиций по 25-100 метров до полей, и вот мы сидим и ждем. Вдруг командир взвода говорит:
- Тебя вызывает командир стрелкового батальона. Иди, он тебе задание даст.
Этому батальону был придан наш взвод, я спрашиваю взводного:
- Что такое?
- По-моему, то ли через дня два, то ли уже завтра наступление.
Нам никто ничего не говорит, но уже немцы листовки бросили, там были такие слова: "Мы уже знаем, что 20 августа у вас наступление". А нам не говорят, и все. Пошел я к комбату, в маскхалате, вхожу, докладываю:
- Товарищ старший лейтенант, младший сержант Григорян, командир саперного отделения, прибыл по вашему приказанию.
- А, ну давай, подходи. Так, ты знаешь, где наши передовые минные поля?
- Приблизительно знаю, но вы мне сейчас точно на карте покажете.
Он в ответ говорит:
- Давай. В картах разбираешься хоть?
- Так точно, разбираюсь.
- Тогда смотри, вот батальон, 250 метров занимает участок обороны, вот здесь противопехотные мины (а это было всего 20-25 метров от наших позиций), дальше противотанковые мины, все это надо разминировать. Если ты мне хоть одну мины, черножопый, оставишь в земле, я не знаю, что с тобой сделаю!
Он, в общем, прав, но меня это так вывело из себя, так оскорбило, я молчу, а комбат продолжает:
- Каждый капсюль-детонатор в каске принесешь, я не скажу, сколько там мин. - И стучит пальцем по столу.
- Я и так знаю, - ответил ему, - у нас лежит карта минирования.
- Тем более, все.
- Можно идти?
- Можешь идти.
Я повернулся я к нему и говорю:
- Нас пойдет 11 человек, там три черножопых, я не знаю, сколько из нас вернется, потому что вы сказали идти днем разминировать, под носом у противника. Мы выполним приказ. Но я посмотрю в наступлении, где вы будете, товарищ старший лейтенант. Вы меня оскорбили, я этого не забуду! Капсюли-детонаторы принесу.
- Как!
- А вот так, вы сказали : так вот, : мать. Понял? Я уже два раза ранен, а ты тут меня оскорбляешь. Ты не человек, ты собака, : - Вышел и закрыл за собой дверь. Оборачиваюсь, смотрю, а землянка сделана в три наката, сам приготовил автомат и отхожу. Думаю, если он выскочит с пистолет и начнет кричать, то расстреляю его и все, черт с тем, что будет. Но знаете, я сразу понял, что если землянка сделана в три наката и он там сидит, мне понятно, что это за человек.
Я вернулся в наше расположение, тут же собрались командиры стрелковых рот, так по-человечески пожалели нас, потому что мы ведь должны идти на виду у противника, все 4 отделения, а это 44 человека, идут разминировать, мне дали 60 метров на 11 человек, а это ведь по 5-6 метров на человека. И так каждому. Документы мы отдали командиру взвода, офицеры, и те все понимают. У нас был такой Деденко из Запорожской области, такой добряк, он был таким же командиром отделения, как и я, говорит:
- ну, Азат, давай, пока! - Мы все обнялись, целуемся, тем временем командиры рот и сказали своим пулеметчикам:
- Взять на прицел этих фашистов, чтобы никто не стрелял по саперам!
Все приготовились нас защитить. И сотни людей на передовой оказались в сто раз умнее, чем тот придурок. Но, к сожалению, и на фронте такие были.
Потом началось разминирование, во время которого из моего отделения погиб один узбек, подорвался на своей собственной мине ПМД-6, видимо, надавил в области живота или груди, естественно, взрыв. Вытащили его тело, между прочим, стрелки, которые нас прикрывали, потому что это же было днем. И я слышал его крик, когда узбека тащили через траншеи, когда мы уже закончили и вернулись, я увидел его мертвым. Только в моем отделении четверо были ранены, одного оторвало стопу, второму кисть, ранения остальных не помню. Но больше всего врезалось в память то, что со мной случилось в это время. На меня это подействовало, когда ребята подрывались, и я слышал крик моего узбека. И вдруг во время разминирования я почувствовал под локтем небольшой бугорок, или это мне показалось так, не знаю. Я же делал все очень быстро, потому что до вечера надо было закончить, ведь такую задачу поставил командир. Потом, в темноте я ничего не увижу. Командир батальона в принципе правильно говорил, но в ужасно грубой форме, оскорбил меня. Так вот, я поднял локоть, щупом проверил, точно, деревяшка. Открываю дерн, там мина противопехотная, обычно все делал быстро, капсюль буквально отбрасывал, а здесь все сделал по всем правилам, установил чеку, маленький щупик, и вытащил, очень осторожно делал. Но потом позабыл и опять полетел, ведь время прижимает. Попадались и румынские двойные мины, на донную установку не проверял уже. В итоге полностью разминировал свой участок. Все.
Жара несусветная, вернулся я, плащ-палатка лежит, я спрашиваю:
- А это что такое?
- Подорвался Деденко на румынской мине. Собрали, что осталось от него.
Тем временем все вернулись, собрали капсюли в мою каску, и я понес командиру батальона, но злой был. Пришел, открываю без стука дверь, он сидит там. Подошел, горит большой светильник из-под снарядного патрона, у него сруб деревянный, вроде стола, поставил каску прямо перед ним, он в ответ:
- Что ты делаешь?
- Посчитай. Посчитай! - И я сам постучал по столу пальцем.
- Да ты что, я верю.
- Так вот, я посмотрю, где ты будешь во время атаки и наступления. Ты меня так назвал, одного моего друга убило, я мог тоже подорваться.
Во-первых, я чисто говорил по-русски, он не ожидал всего этого, явно не знал, что сказать. А я повернулся и ушел. Все нормально, вот только нога у меня страшно болела, я видел, что у меня там что-то такое, ненормальное, пришел к командиру взвода и говорю:
- Вы знаете, что-то у меня так здорово болит нога.
- Хорошо, сейчас позову нашего ротного санинструктора.
Этот был как раз тот сержант, что тащил меня на Сиваше, он подошел и говорит мне:
- Открывай. - Как увидел мою ногу, аж закричал. - Слушайте, да у него уже гангрена пошла!
А я смотрю, действительно, у меня на всю ступню полностью стоит под кожей гной. Видимо, я не замечал, хромал, конечно, но нельзя же из-за этого на фронте жаловаться, не очень любили мы это дело. Стыдным считалось говорить, мол, нога болит, это не дело, ныть на войне. Я спрашиваю санинструктора:
- Так что такое?
- Да у тебя уже покраснение пошло! На щиколотку перебирается.
Но тут взводный говорит:
- Ты подожди, у него осталось 4 человека в отделении, они должны сегодня ночью сделать проходы в проволочном заграждении противника.
- Какие проходы, вы что, ногу отрежут, нельзя!
Комроты тоже попытался вмешаться:
- Может, все-таки пойдет? Два человека слева, двое справа, как раз получается как надо. А то во взводе потери большие, Деденко погиб, еще 4-5человек погибло.
- Нет, и все, - настоял на своем санинструктор, - я Григоряна забираю.
- Слушай, - вступил в разговор я, - может, можно будет мне пойти?
- Нет, ни в коем случае!
Взводный со вздохом говорит:
- Ну что же, добавим им еще одного человека, и они пойдут делать проходы.
Я уже чувствую, что не могу ходить почти, санинструктор меня опять на плечи взвалил и отвел на кухню. А время такое, что уже темнеет, на вечер меня не отвезли, сказали, мол, повозок нет, сейчас наступление, так что я и остался там, лежать, на кухне. В 6 утра я проснулся, и как раз началась артподготовка, сильнейшая, такая, какой я еще не видел. Сначала сильнейшие залпы "Катюш", но не такие, как я видел, а здесь мощь какая-то новая. Я еле поднялся на какой-то бугорочек, сел, передний край наш и противника виден. Разрывы там, где немецкие позиции, видны прекрасно. Сам я находился, самое большее, в 150-200 метрах от наших "Катюш". И тут же мощнейшая артподготовка. Такой я не видел, хотя и находился рядом, но даже мне не были слышны отдельные выстрелы, только сплошной гул как выстрелов, так и разрывов. На немецких позициях была сплошная каша, я специально посмотрел, от этих проволочных заграждений ничего не осталось вообще. Там была вот такая картина. Два часа длилась артподготовка, потом перестали стрелять по переднему краю, перенесли огонь дальше. И мне было видно, как слева пошла наша огнеметная рота, затем с криками: "Ура!" пошла наша пехота. И тут стали поступать раненные, ребята, и сапера одного привели, в ногу был ранен, начали тут же перевязывать, ждали повозку, и, пока ждем, я к нему подполз и спрашиваю:
- Ну что там, как?
- Азат, там из твоего отделения двое погибли.
- Как? Что случилось?
- Одна группа пошла в одном направлении, в метрах 30-50 от них шла другая. И вот немцы первую засекли, устроили засаду и поймали. А вторая сделала проход. А когда мы проходили немецкие траншеи, из той несчастной группы один валялся убитый, а второму проволокой отрезали голову, и она, и тело в проволоке завязаны были. - Это зверство немцев, меня до сих пор удивляет, откуда такое в них было. Мы не могли подобное совершить, как можно, так нельзя, понимаете.
Он рассказывает, а у меня все это как будто перед глазами проходит. В горле ком застрял, и плакать хочется. И в то же время думаю: "Елки зеленые. Видимо, судьба такова, что я не оказался там, ведь меня могли точно так же поймать и отрезать голову".
Отвезли нас всех в медсанбат, но я бы не сказал, что там много было раненных, потери были незначительные, потому что немцы здесь уже не совсем не так сильны были. После такой артподготовки немецкая передовая не могла сопротивляться, как раньше, я не видел той пулеметной стрельбы, под которую мы атаковали, когда я служил в пехоте. Тогда немецкие точки словно оживали со всех сторон, а здесь нет. Сосредоточение наших войск, особенно артиллерии, было очень мощное, вдвое больше, чем даже на Сиваше, и еще больше, чем возле Большого Токмака, наша мощь уже чувствовалась.
Когда я находился в госпитале, там было два наших офицера раненных, Беляев и еще кто-то, они решали кроссворд, я даже помню, как они сидят и решают, и говорят друг другу:
- Кто же этот французский философ?
- Ну, Ропеспьер.
- Марат.
- Простите, но они не были философами, - встрял я в разговор. - Скорее всего, Давид Риккардо.
- Но он же не французский, а английский, - тут Беляев был прав. - Давай, давай, Григорян, думай.
Я не помню, но сказал кого-то, и подошло. В это время врач меня зовет на стол:
- Григорян, ко мне. Что там у тебя? - Разматывает перевязку, смотрит и только восклицает. - Ну довели, ну довели ногу. Попытаемся спасти твою ступню.
Он раз, разрезал, оттуда вытекло все, что было, и туда полностью целый бинт с каким-то лекарством, видимо, ливанолью, вложил, опять перевязали, дали мне костыли. И я хожу, даже неудобно, у всех боевые ранения, а я с какой-то болячкой хожу. Кто-то окликнул:
- Ну что, и тебя ранили?
А я молчу, ничего не говорю. Стыдно, понимаете, стыдно.
Где-то через 10 дней, там еще не зажило, но я подхожу к врачу и говорю:
- Выписывайте меня, Бога ради!
И выписали меня, я подошел к части, наши уже были в Измаиле, готовились к форсированию Дуная. И когда я пришел, все обрадовались, взводный говорит:
- Давай, принимай назад отделение.
- Пополнение есть? - спрашиваю его.
- Есть, конечно, четверо, т.е. вас всего будет 7 человек.
- Ну ничего, будет нас как в стрелковом отделении. Справимся.
Тут же дали автомат, саперную лопату, вещмешок, т.е. полностью экипировали и мы пошли вперед. На пароме нас переправили на румынский берег и мы пошли пешком. В этой операции, Яссо-Кишиневской, было окружено 22 немецких дивизии. Часть успела прорваться и проскочить через Румынию в Венгрию, но большая часть была из них ликвидирована. И как раз когда мы переправлялись, остатки немецких частей все еще шатались по виноградникам, их везде искали и ликвидировали специальные группы. Сопротивления эти окруженные почти не оказывали, нас не включали в группы, мы должны были заниматься разминированием или штурмом городов, все это было у меня еще впереди.
Дунай в этом месте был очень широк, и на различных лодках, понтонах мы пересекали реку, переправы там не было, видимо, она имелась в другом месте. Надо сказать, что дисциплина была потрясающая, страха не было, а ведь любое форсирование, на самом деле это очень серьезная вещь. Настроение хорошее, везде наши самолеты, истребители полетели, Илы летят, видели тогда снова американские самолеты "Бостон", где они бомбили, я не знаю. Но плавательных средств на нашем участке было очень много, понтоны, и чего только не было, переправлялось множество различных частей. А ведь кроме нас были и просто инженерно-саперные части, и ведь при каждой дивизии свои саперы имелись, а также отдельные саперные роты. Я переправился на пароме, мы смеемся, хохочем, как-никак уже на румынской территории, ведь это земля врага, слева нас обгоняют мелкие лодки, настроение у всех прекрасное. Я помню такой случай, на пароме была пушка и расчет, мы их обгоняем, чисто по-русски веселимся, хохот, смех, мы им кричим:
- Пехота вы! - А сами-то и есть настоящая пехота.
- Мы не пехота, мы артиллерия. - Смеются нам в ответ.
И почему-то наш 60-й батальон собрался очень быстро после переправы, и мы пошли. В день делали 30-40 км, не очень при этом боялись противника, дело в том, что господство нашей авиации было неоспоримым. И вы не представляете, какое приподнятое настроение было в войсках, когда над нами барражировали наши самолеты. Свои в небе! Мы видели, как Илы шли бомбить немецкие позиции и отступающих немцев, они ведь бежали, уже на переправе было 150-200 км от фронта. Они нигде не задерживались на нашем участке, вот на 2-м Украинском фронте они пытались немного сопротивляться, там шли на Белград через Трансильванию, а наш 3-й Украинский под командованием генерала Толбухина довольно быстро приблизлся к болгарской границе.
Когда мы проходили территорию Румынии, то так получилось, что мы видели останки сбитого американского самолета "Бостон", они, как я потом узнал, базировались у нас в Полтавской области. Вообще же они летели из Италии, но как отбомбились, то садились в Полтаве, где был мощный аэродром, там даже, хотя были и наши, но в основном обслуживающий персонал состоял из англичан и американцев. Немцы не знали, где этот аэродром, и вот только в сбитом самолете они нашли документы, где базируется аэродром. Тогда приблизительно несколько десятков немецких самолетов целый день бомбили этот аэродром, потери были страшные - более 70 американских самолетов уничтожили они на аэродроме, человек 30 наших погибло, 9 американцев и англичан из обслуживающего персонала.
Нас направили прямо на Бухарест, мы уже слышали, что Румыния хочет выйти из войны. И не только слышали, она вскоре действительно вышла из войны, когда мы вошли в столицу, которую освободили 31 августа, тут король Михай объявил о том, что Румыния объявляет войну Германии, Антонеску сами они расстреляли. Румынская армия на нашей стороне, но население никаких торжественных встреч не проводило, не было и "Ура! Ура! Да здравствует русская армия!" Это нас еще ждало в Болгарии. Бухарест красивый город, кстати, он практически не был разрушен, я ничего не видел. По городу свободно ходили румынские солдаты и офицеры, мы остановку на окраине сделали. Вели себя Аши бывшие противники нормально, только румынские офицеры не улыбались и ходили какие-то грустные, а солдаты наоборот радостные, ведь для них закончилась страшная война с нами. Они же целые 2 армии потеряли под Сталинградом. И я не видел, чтобы румынский офицер бил своего солдата, хотя в их армии раньше это частенько практиковалось, мы слышали о таком, нагло они вели себя по отношению к солдатам. Но приведу другой случай: после войны мы дислоцировались в Румынии, в районе Морены и Констанцы размещались. Как-то мы с Шуриком решили пойти в город, нас свободно отпускали, в ресторан. Нам выдали леи, румынские деньги, солдатам и сержантам давали, мы сели, заказали что-то такое, официант прибежал, было странно видеть, как он перед нами расшаркивался. И рядом с нами сидел румынский офицер с женщиной, недалеко, такой вид, холеный весь, нога за ногу, на нас не смотрит, в ресторане играли аккордеонист и скрипачи на сцене, оркестр, и он что-то сказал, оказалось, заказал игру, скрипач подошел и что-то такое играл для его дамы. Мы с Сашкой Шалохиным видим происходящее, он был радикально настроен к таким вещам, и говорит мне:
- Видал офицерика! Видал, мразь какая! Для его, видите ли, дамы, скрипач играет! Сволочь!
- Саша, спокойно, - урезонил его я. - Они наши союзники, мы не можем:
- Все равно сволочь! - Не успокоился Шурик.
- Пошли Саша, а то ты сейчас тут какой-нибудь фортель выкинешь.
- И выкину! - А он такой был, мог вполне.
Мы быстро доели, что заказали и вышли. Настроение нам этот офицер испортил сильно. Нам было странно видеть бывшего врага, который в нас стрелял, что в Крыму, что вот здесь на разминировании. Но такова была война, такова политика, что делать.
После Бухареста мы направились к г. Добруджа, затем к г. Силистрия, мы 7-го сентября рано утром подошли, осталось каких-то несколько десятков километров до болгарской границы, и вот перед нами мощный перевал. Высота огромная, но оказалось, что там есть дорога. Командир батальона майор Булатов на лошади подъехал, всех выстроил, весь батальон. Он редко выступал перед нами, но сейчас сказал:
- Друзья мои! Мы идем на Болгарию, там немцы, они бегут, но нам надо застать их врасплох! Надо обязательно сегодня выйти к болгарской границе!
- Ура! Дойдем! - Закричали мы, а комбат скомандовал:
- Вперед! На Болгарию!
Елки зеленые, равнину прошли, далее постоянно подъем, мы уже 30 км прошагали, идем дальше, осталось км 10-15, вроде ничего, но все время подъем, и такая извилистая дорога, как военно-грузинская, я ее хорошо помнил, нас ведь на машине по ней везли. А тут мы идем, через каждые 5 км привал, отдыхаем по 10 минут. Слушайте, мы уже 30 км прошли, нет мочи. Но командир роты, тоже, кстати, на лошади, объехал нас и говорит:
- Братцы! Еще чуть-чуть, и мы уже на перевале!
Мы еле встаем, прошли эти чертовы 5 км, упали, привал, теперь подъезжает уже комбат, и говорит:
- Друзья мои! Вы уже прошли почти все, осталось совсем чуть-чуть, вон туже перевал, смотрите!
Воспряли мы, встали, идешь и на автомат опираешься, так мы пошли потихоньку, шагов 20-30 медленно-медленно, потом нормальным шагом пошли уже. Идем-идем, а перевала все нет, упали все. Привал, лежим и засыпаем, комбат опять объезжает роты и кричит:
- Честное слово, ребята! Через 5 км перевал закончится, а там Болгария! Внизу виноградники, там будет дневка! Идите, там будет и завтрак и обед, и ужин, все вместе! Будем день отдыхать! Идем дальше на г. Сливен!
Мы все услышали, вместо 2-3 минут мы поднимались с земли 10 минут, долго очень. Никто не подгонял нас, никто не ругал, что так медленно, все понимали. Да и командиры взводов с нами пешком топают, это ведь только комроты на лошади, даже замполит роты и старшина идут пешком. Хотя им все же было полегче, у них только пистолеты, а мы в полной выкладке. И кто-то сказал в нашем взводе:
- Запевай!
Это было невероятно, наш запевала Юрка Поплавский, голос не сильный, но красивый, запел, рядом со мной идет Ростик Еникеев, не помню, что за песня, но поднялся такой смех, хохот, некоторые не туда тянут, и так как-то пошли, все нормально. И ты знаешь, удивительное дело, эти 5 км мы легко прошли. Слышим впереди, мы же первая рота, первый взвод уже "Ура!" кричит, второй взвод подхватывает, третий то же самое, я был в четвертом, и мы закричали. Дошли. Представьте себе такую картину - впереди такой пейзаж, что, сколько глаза видит, сплошные виноградники, одна равнина, и везде виноградники. Тут кто-то говорит:
- Ребята, ведь сентябрь месяц. Это же виноград уже спелый.
- Его надо собирать! - Кто-то кричит.
Дальше мы вошли в какую-то деревню, справа тоже какой-то населенный пункт. И в это время нам прочитали приказ об объявлении войны Болгарии. Т.е. нам дали понять, что мы входим на законных основаниях. В этом отношении как Сталин, так и министр иностранных дел Молотов были удивительно пунктуальны и очень хорошо понимали, как и что надо делать. Ведь Болгария воевала на стороне Германии, но ни одного болгарского солдата на советской территории не было, надо отдать должное. С другой стороны, им и нельзя было такого делать, потому что болгары переходили бы к нам, как можно. И вот мы спустились вниз с криками "Ура!" Спуск длился приблизительно км 7, а там уже был чуть раньше прибывший старшина, еще кто-то, они показывали, где какой взвод и какая рота будет располагаться. Мы заняли все виноградники, там была уже вся бригада. Мы-то 60-й батальон, 56-й в походном порядке был раньше нас, за нами шли только рота огнеметчиков, транспортная рота и амфибии там, а также различные наши хозяйственные подразделения. Я как сейчас помню, что когда мы пришли, гроздья винограда висели везде, мы как упали, лежишь так, голова у меня ближе к кусту, вещмешок под голову, с себя все снял, только открываю глаза и кушаю виноград. Так наелся, что как-то сразу уснул. На следующий день никто не пошел завтракать, все спали, где-то только в 2 или 3 часа дня нас всех подняли с криками: "Подъем! На обед!" Старшина обошел всю роту, мы поднялись, приготовили котелки, и пошли обедать.
Это был шикарнейший обед, не американские консервы были, а настоящее мясо, по-моему, или говядина, или баранина, большие куски. На первое был прекрасный борщ. Наелись, и всем приказали быть на местах. В чем дело? Оказывается, пришел приказ, всем подшить воротнички. Елки зеленые, какие воротнички? Кто какие воротнички шил на фронте, никто, конечно. Сразу встал вопрос, где его вообще взять, этот воротничок, начали рыться в поисках тряпочек, но тут команда:
- Раскрыть индивидуальные пакеты.
Старшина нам пояснил:
- Между бинтами газетную бумагу положить, чтобы торчала, и все. Пришить на миллиметр выше ворота гимнастерки.
Все, начали шить. У каждого солдата обязательно была иголка, белая, черная нитки, и цвета хаки. И хранили мы все завернутое в пилотке. Через полчаса все было готово. Дальше опять приказ:
- Встать! Почистить сапоги, обмундирование привести в идеальный порядок!
Мы все сделали, построили нас. Оказалось, что в Сливене будет принимать парад командующий фронтом генерал Толбухин. Вот это да, мы пошли. И пока топали 10 или 12 км к городу, тренировались идти правильно строевым шагом. И вот мы прошли мимо трибуны, Толбухин, полный такой, мощная личность по комплекции. Мы трижды "Ура!" кричали, когда он нас поздравлял. Кстати, мы шли не повзводно, а поротно на параде, это же 100 человек. Пошли дальше, уже знаем, куда идем, привели нас в какой-то лес, там остановились, на 2-3 дня был объявлен здесь привал. Дали команду на отдых, у меня же свое отделение. И тут приказали построиться и проверить людей, я проверяю, вижу в ужасе, что нет моего солдата. Фамилия Скориков, я докладываю командиру взвода, тот:
- Как нет?
Начали искать, действительно нет. Ушел с оружием, всех расспросили, начальник особого отдела с работником подскочил. Доложили командиру батальона, тот вызвал нашего взводного и говорит:
- Немедленно в город Сливен, искать там, кто видел и что. Даю сутки.
Что делать, собрались, я взял только вещмешок и автомат, взводный с пистолетом. Мы подошли к Сливену, мне взводный говорит:
- Нам офицерам выдали болгарские деньги, левы, я хочу себе часы купить. Может, зайдем куда-то?
- Какие разговоры, конечно, зайдем и купим, мы же расспрашивать людей будем, в комендатуру зайдем, все как полагается.
И мы зашли в часовой магазин, обстановка в городе отличная, идем свободно, никаких разговоров, я подхожу, смотрю, везде русские слова вроде, буквы русские, мне так приятно стало, родственный народ все-таки. И только там в слове "магазин", к примеру, в конце буква "ять". Пришли в часовой, рассматриваем, за прилавком стоит парень моего возраста, лет 19-ти, спрашивает что-то на болгарском языке, я говорю:
- Мы сейчас посмотрим, и решим.
Тем временем подбегает к продавцу девчушка, и представьте, на чистом армянском языке говорит ему:
- Папа просил передать: - и что-то там рассказывает.
Неужели армянин? Тогда я на чистом армянском языке говорю ему:
- Ха есто? - Переводится как "армянин ты?"
- Да, конечно, - опешил парень и затараторил. - Одну минуточку, прошу, не уходите, пожалуйста, я папе скажу.
Побежал куда-то, приходит отец, такой радостный и довольный, оказывается, освободители и армяне есть. Обнимают меня, чуть ли не слезы на глазах, я представляю своего командира взвода ст. лейтенант Эдемского, отец-армянин говорит:
- Сейчас, сейчас, только минуточку подождите. - Послал сына и дочь куда-то, побежали, он ушел и через пять минут приходит и говорит, - я вас приглашаю в наш маленький ресторанчик, там сейчас все армяне соберутся.
- Извините, пожалуйста, но я тут с командиром взвода, он часы хочет купить.
- Какие часы ему понравились?
- Какие часы понравились? - спрашиваю взводного и тихо ему говорю. - Выбирай самые лучшие часы!
- Да там такие дорогие, с чего ты взял.
- Выбирай, я же армян знаю.
- Вот эти, - показывает взводный и обращается к хозяину магазинчика, - но для меня это очень дорого...
- Да какое дорого, - он вытаскивает их из прилавка и протягивает Эдемскому. - Мой подарок тебе, дорогой мой. Идемте.
Мы выходим, взводный спрашивает:
- Куда мы идем?
- Не беспокойся, сейчас все увидим.
Оказалось, что на противоположной стороне улицы был небольшой ресторанчик человек на 30-40, там уже человек 15 сидят армян, в основном, я так понял, это были деловые люди, кто владел ресторанами, кто магазинами. Мы сели, все встали и говорят:
- Поздравляем советских солдат и офицеров: - на болгарском языке говорят, потом перешли на армянский язык. Сели, такой стол накрыт, как начали приносить, слушай, таких яств я не помню, даже когда был дома, мы только на свадьбах разве такое кушали, когда отец ими мама меня маленького приводили. И долма армянская, суджух, и бастурма, и чего только не было. И уникальный болгарский хлеб, я должен сказать, он такой белый, очень высокий и вкусный. И, конечно, болгарская водка и вино. Первый тост сразу за Советскую Армию-освободительницу. Выпили мы рюмку, вторую, третью, и начали разговоры вести, говорят Эдемскому:
- Извините, что на армянском будем говорить, но очень хотим пообщаться с нашим земляком, у нас к нему много вопросов. - И начали задавать вопросы:
- Скажите, пожалуйста, как к армянам относятся в русской армии?
- Во-первых, не в русской, а в Советской, а во-вторых, очень хорошо, мы все вместе воюем. Здесь не только русские, а славяне, и армяне, грузины, азербайджанцы, казахи, узбеки. Даже якуты есть. Понимаете? Есть у нас Герой Советского Союза еврей в бригаде. Армяне с орденами и медалями, к примеру, я воевал вместе с Нельсоном Степаняном, Героем СССР, он в Крыму он получил звание, также есть у нас Баграмян, командующий фронтом. - Бабаджаняна я тогда не знал, а Баграмян был уже большим человеком.
- О, про Баграмяна мы слышали.
Посыпались другие вопросы, особенно интересовало, как дело в СССР обстоит с образованием:
- У нас учится, кто хочет, и где хочет. - Объясняю им. - Я, например, окончил русскую школу, друзья мои окончили армянскую школу. Есть в Грузии, где я родился, грузинские школы, турецкие даже есть!
- У нас тоже на юге есть турецкая школа. - Там было много турков в Болгарии.
И вот последний вопрос был таким:
- Скажите, пожалуйста, а правда ли, что в Советском Союзе нельзя заниматься торговлей и иметь частные магазины.
Елки зеленые, я же тогда не был политработником, но политикой как секретарь комсомольской организации роты здорово интересовался. Поэтому я им ответил так:
- Вы понимаете, у нас совсем другая система, у нас нет капитализма, люди просто получают деньги за то, что заработали. Были частники, потом НЭП, когда были частные рестораны, и это национализировали, но, как правило, хозяин магазина становился его директором, и получал зарплату. Но предприятие стало уже государственным. - Я посмотрел им в глаза, и мне показалось, что они меня не поняли. Ну, как это так, не иметь частную собственность? Но концовка встречи была очень интересная.
Я тогда не был еще политработником, иначе следил бы за своим командиром, а так он выпил немножко больше, чем нужно. И уже на сон его тянет, тяжело за столом сидеть. И тут сразу встал вопрос, как же возвращаться в часть, как я такого командира повезу туда. Тогда я говорю соплеменникам:
- Друзья мои, мой командир опьянел. Я пил вино и хорошо закусывал, он тоже хорошо кушал, но перебрал.
- Ничего, все в порядке, - отвечают мне. - Мы бы не поняли, он же русский офицер, он же должен выпить! Это ведь такая радость, освободить людей от фашистов! Не волнуйтесь, мы сделаем все, вы у нас переночуете, и все будет отлично. Подождите 10-15 минут, мы сейчас все сделаем.
Подошел фаэтон, нас посадили туда, ямщик сидит, и рядом на козлы сел один из армян. Уже темновато, я себя спокойно чувствую, в итоге привезли в какой-то красивый хороший дом. Мы вышли, под руку я командира веду, вместе со мной прошли дом, для нас приготовили отдельную комнату, все постелено, идеально. Мы помыли руки и лицо, рядом был туалет, мы легли, и по привычке я автомат положил под голову, накрыл подушкой. И вдруг стук в дверь, оттуда просят:
- Понимаете, мы бы хотели выстирать ваше обмундирование. Дайте, пожалуйста.
Я раздел командира, только убрал документы все, отдал, и его и свое отдал. Мы уснули сразу, проснулись, видимо, часов в 7 или 8 утра. И тут же стук в дверь, видимо, они услышали, что мы проснулись уже, подают Эдемского и мое обмундирование, выглаженное идеально, воротничок чистейший, все. Замечательно. Взводный говорит:
- Вот это да! Ну, твои армяне!
- Да не мои, это болгарские армяне, елки зеленые. - Смеюсь в ответ.
Ну и что дальше, я ему говорю:
- Что будем делать?
- Надо назад в часть возвращаться, нет солдата.
- Товарищ ст. лейтенант, - говорю ему, - давайте только еще раз на всякий случай в комендатуру зайдем.
Он согласился, мы только вышли, а там уже стол накрыт, чай, кофе, прекрасно все, я спрашиваю:
- Товарищ командир, будем пить?
- Нет, в комендатуру же пойдем, потом на доклад к комбату.
Покушали, попрощались и поблагодарили, снова прошлись по городу, различные воинские части стоят, но никто ничего не знает. В комендатуре старший все записал о солдате, пришли в часть и докладываем. Комбат подумал и говорит:
- Ну что, раз с автоматом ушел, значит, ему не захотелось быть сапером.
Действительно, Скориков попал к нам после ранения, а до этого он служил в артиллерии, прошел бои на Днестре, понял, что саперная работа очень опасна, ошибаться нельзя. Так что пришли к выводу, что он подался назад в артиллеристы. Не стали писать родителям, и правильно сделали, потом через полгода пришло письмо из какой-то артиллерийской части, что он там. Но в Болгарии мы находились до 8 ноября, два месяца, боев здесь не было, немцы покинули Грецию и Болгарию. По договоренности с союзниками мы не вошли в Грецию, но так получилось, что я был у греков. Дело в том, что к выводу о том, что Скориков к своим пошел, пришли позже, а первое время даже думали, вдруг он греческую границу перешел? И тогда я и еще два солдата во главе с каким-то офицером, прошли в греческую деревню. Входим туда, разговариваем, но греки не понимают ни черта, не знают ничего. И вдруг один грек просит подождать, да мы и сами не хотим далеко идти, приводят священника, русского, елки зеленые. Я не помню сейчас, как его звали, но он пришел в рясе, с колпаком, все как положено. Мы объяснили, для чего мы здесь, он начал нас приглашать к себе, но мы наотрез отказались:
- Нам нельзя. Скажите, пожалуйста, не появлялся ли в этой деревне солдат. - Описали внешность, но ни фамилии, ничего не говорим.
- Нет, я не слышал, - сказал священник. - Еще раз расспрошу сейчас.
Мы снова через священника жителей расспросили, но ничего нет. Тогда мы говорим священнику:
- Много ли здесь русских?
- Да нет, не очень много, но есть. Да и сами понимаете, греки православные, так что я им пришелся ко двору.
Ему было лет 50, не стали мы его спрашивать, как он туда попал, мы умели соблюдать такт. Ведь ясно, как он попал туда, раз 50 лет, скорее всего с Врангелевской армией. Но не представляете, с какой радостью он нас встречал, даже предложил:
- Ну, хоть что-то перекусите, какую-то еду, винца немножко я вам принесу.
- Давай.
Принес он небольшой кувшинчик винца, и какие-то очень интересные стаканчики, я таких никогда не видел. Налил нам, он сам предложил тост:
- Давайте выпьем за русский народ!
Все присоединились к такому тосту. Выпили, потом еще одну, закусили, на столе были блины и кусочки мяса. Мы там были всего час, боялись оставаться больше, ведь нас предупредили, что если засекут, елки зеленые, это было бы нарушение договора, шутка, что ли. Поэтому мы предупредили священника:
- Вы объясните местным, и тем двоим, что тут были, и сами, пожалуйста, не рассказывайте никому, что мы были у вас. Мы просто ищем солдата, понимаете, и в этом все дело.
Обнялся он с нами, я армянин, а солдаты один украинец, другой русский. Все, вернулись, по дороге мы только и говорили, что об этой встрече. Пришли, доложили, что не было, и поэтому не стали ничего писать. В Болгарии мы остановились в Старо-Загоре. Там мы стояли дня 2-3, пока не нашли место дислокации всей бригады, я помню, что это были минеральные воды. Кругом горы, покрытые лесом, но виноградники росли, и нас разместили там, землянки мы рыть начали. Разрешили, где и какой лес можно рубить, и вся бригада разместилась в лесу, кто в палатках, кто в землянках, кто в школе, она стояла в поселке минеральных вод. Там стоял наш 60-й батальон, ничего, две роты в землянках на горе, а мы сидели в школе, в то время у болгар занятий не было. Очень хорошо помню, что с болгарского разрешения мы посещали каждый день по вечерам бассейн с мощным горячим источником, он был метров 50 на 50, не плавательный, а просто купались люди. Вот, и мы там купались. Отношение болгар к нам было уникальным, они каждый раз старались угощать нас вином и виноградом, помню, официально приходили к нам выразить свое почтение, в основном к комбату шли, и вот 7 ноября командир батальона собрал весь офицерский состав, они там гуляли, а мы солдаты обслуживали, помогали накрывать стол. Нас вызвали человек 7-8, в том числе Шурика, Юрку Поплавский, меня, Ростика, и еще ребята были. Коньяк болгарский они выпивали, и нам досталось, взводный нас только предупредил:
- Все ешьте и выпивайте, только чтобы не было ни одного пьяного - закусывайте хорошо. - Помню, как встретились офицеры, приехал Панчевский, командир бригады, но мы все его знали как Павлова, только руководство батальона знало тогда его историю, начальник политотдела полковник Степанидин, начштаба Борисов, они пришли поздравить руководство батальона. Они сидели всего 20 минут, это были очень талантливые командиры. Каждые имел уже 4-5 орденов, наш комбриг уже получил звание Героя Советского Союза, он уже имел 5 различных орденов, в том числе Орден Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны, Степанидин и Борисов то же самое. Начштаба у нас был настоящий интеллигент, какая выправка, какой разговор, он был москвич и всегда говорил на чистом русском литературном языке. Я запомнил его, и когда бригада была построена, и он докладывал Панчевскому, то у меня в память врезался его строевой шаг, как элегантно он ходил, как красиво прикладывал руку к головному убору и отдавал честь. И так случилось, что после войны я был в Москве и нашел его, я был уже сам полковником, был безумно рад видеть меня, сам оставался полковником, после войны работал в посольстве Советского Союза в Англии военным атташе, женат был на Валентине, фамилию девичью не помню, она у нас была снайпером. Родились у них двое детей, Валя создала музей нашей бригады в Москве, в интернате для детей со слабым здоровьем. Сын присутствовал при нашей встрече, он гордился своим отцом, и когда я рассказал, кем для нас был Борисов, какое к нему было отношение простых солдат, сын сказал:
- Я горжусь тобой, папа, я редко это говорю, спасибо вам, что еще раз рассказали об этом.
И вот, закончилась наша стоянка, на следующий день поступил приказ: "Погрузка батальона начинается с 8-го ноября на станции Стара-Загора". Уже открыто говорили, что эшелоны пойдут до тех пор, пока можно идти, на Югославию. Я не помню, где мы разгрузились, но еще км 70-100 оставалось до югославской границы. Там была остановка, каждый батальон получил свою задачу, свое направление, но сухпайки не выдали, кухни работали четко, вообще после Болгарии мы сухпайков не получали, был приказ всем частям обеспечить двух-трех разовое питание.
Погода была ужасная, мокрый снег с дождем, идем, но настроение очень хорошее, ведь уже конец 1944 г., где-то 15 ноября, мы проходим такие города, как Новый Сад, там югославы воевали, и болгары там были, но воевали-то раньше против местных жителей. И вот мы встретились с югославами, раненные они были, лежали в повозках, их жены и матери около них. Наш госпиталь их принимал. И вот тут была небольшая остановка, дневка. Я разговорился с одним партизаном, сербом, раненным в руку:
- Как вы относитесь к болгарам?
- Мы их не любим. - Для меня это было так неожиданно, что я даже не знал, что сказать, только спросил. - Почему?
- Как почему? Они вместе с немцами воевали против нас.
Сейчас я задумываюсь, действительно, мы освободили Болгарию, они нас так встречали, все помнили Шипку, в результате нашей помощи они получили независимость от турок, от Османской империи, но в что Первую Мировую войну они воевали с немцами против Антанты, что в ВОВ опять с немцами, и сейчас вошли в НАТО. Это меня здорово возмущает, ведь они снова были в союзе с теми, кто разгромил Югославию.
И потом мы стали двигаться к Белграду, вы знаете, по дороге уже были небольшие стычки, но серьезных боев не было, дело в том, что югославская армия совместно со 2-м Украинским фронтом на Белград шла, и немцы отсюда отводили войска, чтобы сосредоточиться под Белградом. Город пал 20 октября, мы шли немного южнее, немцы отступали к итальянской границе. И вот здесь, в горной местности, они начали здорово сопротивляться. Был потрясающий случай, мы зашли в большую деревню, переночевать осталась в школе вся рота. Легли спать, утром вдруг кто-то крикнул:
- Подъем, ребята! Вы посмотрите, что во дворе!
Выскакиваем, мы были на втором этаже, я смотрю, там стоят югославские партизаны, в разной форме, во что только не одеты. Единственное общее у них было то, что есть красная полоска и звездочка, у кого пришита, у кого прицеплена. И тут старшина роты что-то кричит на украинском языке, я прислушиваюсь:
- Хлопцы, да вин же босый!
Последним в строю югославских партизан стоит парень с автоматом, и действительно, с голыми ногами. Погода кошмарная, снежок такой идет. Старшина кричит:
- Хвилынку! - И побежал куда-то, мы же говорим югославам:
- Подождите!
Старшина приносит ботинки и портянки. Тут же пару портянок взял, ногу вытер партизану, намотал и показывает знаками, мол, смотри как надо, и одел ботинок. Также второй сделал, и говорит:
- О, це гарно!
В это время югославы стоят и плачут. Гробовая тишина, никто ничего не говорит. Все, повернулся командир к нам, поклонился по пояс, скомандовал что-то по-своему, и они ушли. Кстати, в отряде было две женщины, одна венгерка, а вторая девушка-хорватка. Вот, пожалуйста, там были и хорваты, и черногорцы, и боснийцы, все народы воевали против фашистов.
Тем временем впереди наши части вступили в бои с окопавшимися немцами, 12-ю ШИСБр бросили вперед, чтобы разминировать проходы, но комбат всегда четко говорил на все требования от стрелков:
- Подождите, надо разобраться! - Посылал своих из штаба, и если что, всегда отвечал, - подождите, зачем вам штурмовики, когда там какая-то мелочь. У вас же есть свои саперы, пусть они и делают.
Но в случае серьезного поля, если сверху команда пошла, то мы шли. Был там момент, когда под г. Ниш надо было разминировать серьезное препятсвие. Мы подошли, рассказали нам обстановку, мы разминировали поле с полкилометра шириной, тут без потерь уже обошлось, мы уже опытные были. Кроме того, немцы тут торопились устанавливать мины и не могли отойти от своего шаблона, который мы хорошо знали. Они обязательно ставили мины друг от друга в 50-70 см, вот я не помню, чтобы они нарушали это правило, это мы тяп-ляп могли ставить, поэтому такое и разминировать трудно. Кроме того, они как и мы размещали мины в шахматном порядке. Когда мы все разминировали, на следующий день была назначена атака, и вот началась артиллерийская подготовка, мы готовились штурмовать город, пока мы разминировали, наша разведка уже изучала, где и какие укрепления, какие дома превращены в опорные пункты обороны, доты, дзоты, где там все. Мощная артподготовка, и пошла пехота вперед, мы за ними, но оказалось, что настолько сильно сработала артиллерия, и там, где, как мы считали, были замаскированы пулеметы и закопаны танки, ничего не осталось. Я видел 2 таких танка, так у одного ствол опущен, у другого башня свернута. Штурмовать там опорные пункты не было необходимости. Конечно, в нескольких местах пулеметы открывали огонь, тогда взводный приказывал:
- Саперы, ложись! - И все, пехота пошла, у них свои саперы.
После Ниша мы отдохнули немного и пошли в направлении на г. Самбор, уже югославы были с нами, они докладывали о передвижениях немцев. Немцы тогда уже сопротивлялись сильно, причем все сильнее, потому что они оставили город, но дальше уже венгерская территория, там идут бои. Венгрия союзник Германии, и продолжает сражаться на ее стороне. Пару раз два наших взвода участвовали в разминировании немецких позиций, наш взвод не попал. Но потерь никаких не было, быстро все сделали и пехота пошла. Подходили мы к г. Печь, в это время наши взяли Белград окончательно, мы недалеко были, слышали, как эти бои шли, раненные мимо проходили, кстати, пленные немцы рассказывали, за месяц до освобождения американцы жестоко разбомбили город, это позорище было. Для чего, спрашивается, эти летающие крепости сделали такое? Конечно, были большие потери со стороны населения. Но немцы не хотели сдавать город, несколько дней шли бои. Мы же подходим к Будапешту, и помню такой случай - батальон остановился в деревне, дороги развезлись до ужасного состояния, машины стоят, пехоте тяжело идти даже, понимаете? И поступила команда, с чего-то вдруг, собрать местное венгерское население ремонтировать дороги, наш взвод этим занимался, остальная часть роты была на передовой и разминировала. Мы были в 10 км от передовой, шли по паре, с оружием в руках. Как-то неловко себя чувствуем, елки зеленые, гражданское население гнать на работу. Но, как говорится, приказ есть приказ, надо выполнять. Со мной был Ростик Еникеев, мой друг, ставший удивительно дисциплинированным солдатом. И вот подходим к домику, где живет мадьярская семья, они все встают вместе с детьми, Ростик спрашивает:
- Кого же будем брать?
А приказано было и женщин, и стариков, мужчин нет, они воюют против нас. Ни одного слова не знаем, только "Ут!", что означает "улица", жестами показываем, чтобы они с собой лопаты прихватили. Потом я научился говорить по-мадьярски, да еще так, что меня спрашивали, не мадьяр ли я. Я объяснял, что нет, тогда спрашивали, сколько мне лет, и как узнавали, что 19, они махали головой, мол, какой молодой, а я уже почти 2 года как воюю. Всех, собрали так, все пришли безропотно. Мы видим, что совсем старики, мы понимаем, ведь сразу ассоциация, что немцы делали точно также, что они также сгоняли на работы. Только никого не жалели, детей и подростков сгоняли, это они могли. Мы не могли такое делать. И вдруг мы подошли к одному дому, не выходит женщина, я ее спрашиваю:
- Ты чего не выходишь? - В это время старик мне что-то говорит, я никак не пойму. Молодая женщина, здоровая такая, только потом я понял, что она беременная, я говорю:
- О, тешек, тешек - переводится "извини, извини". Как же я буду брать беременную женщину? В итоге мы набрали около 100 человек, очень милосердно мы подходили, они так улыбались нам, понимали, что мы не шумим и не кричим. Привели больше всех мы со своей вежливостью. Там стояло человек 300, и тут мы привели свою сотню, попрощались и ушли. Вскоре немцы стали отступать.
Мы подходим к таким населенным пунктам как Будакеси и Будафок, это уже не что иное как пригороды Будапешта, немцы здесь не минировали, видимо, не успевали. И мы вошли в город, немцы кое-где постреливали, подходим, нам говорят, что нужно взять здание, где засели немцы, я попросил стрелков, мол, постреляйте из пулемета, они дадут очередь, мы уже видим, из каких этажей, где и чем стреляют. Нас интересует первый этаж, и вот я помню, как стемнело, командир взвода сформировал три группы, а четвертое отделение в запасе у него. Мы снарядились: в руках автомат ППШ, в вещмешке 6 гранат, как не удивительно, уже капсюль был заранее вкручен, а то когда я буду его в бою вкручивать. Лимонка была надежная граната, чтобы она взорвалась, нужно было нажать на скобу, вытащить чеку и только тогда через 3 секунды после броска она взрывается, так что мы не опасались. У каждого было по 6 гранат, вообще это не регламентировалось, брали, кто, как хочет, но разве можно тут экономить, мало ли что, мы брали побольше. У меня было 2 диска к автомату, один в автомате, один в вещмешке, в каждом 71 патрон, с собой в вещмешке еще один пустой диск, если эти кончатся, чтобы я мог укрыться и набить новый. Дело недолгое. Взрывчатку с собой не брали, и из нас только один взял противотанковую гранату на всякий случай, она нам не нужна, это была очень опасная вещь, ведь взрывная сила полкилограмма тола, шутка, что ли. Три больших дома перед нами, у меня в отделении 9 человек, помню, что улица называлась Бильбо. Стемнело, мы потихоньку подкрались, и сразу нас 9 человек, ползком распределились, подползаем, и я им сказал:
- Как только кто-то выстрелит со стороны немцев, немедленно бросаем в подвал одну гранату каждый, и в окна первого этажа.
И тут как раз раздался выстрел с верхнего этажа, мы бросили лимонки, взрывы, и мы мгновенно ворвались на первый этаж, и тут же два человека в подвал, там никого не оказалось. А вот на первом этаже несколько человек убиты и двое ранены. Я знаками приказал немцу перевязать его товарища, который лежал на полу. Наши вступили в схватку с засевшими на верхних этажах, тут я крикнул по-немецки, и немцу приказал кричать, говорю ему:
- Кричи, чтобы спускались и сдавались, иначе все они будут расстреляны или убиты. Пусть спускаются вниз и сдаются.
Слушай, прекратилась стрельба, одному немцу я говорю:
- Перевяжи их, иди и скажи, что мы не фашисты, не гестаповцы, а советские люди, мы не можем расстреливать раненных или пленных. Понимаешь?
- Ферштейн, ферштейн. Я, я, херр официре?
- Их нихт официре, - ответил я. - Иди.
В общем, может, обороты у меня были неправильные, но слова правильные. И слушай, один пошел, шум там какой-то, и вот он спустился к нам, и приносит оружие, гранаты, потом потихонечку спускаются немцы с поднятыми руками. Представляешь? Их было там 7 человек, здесь 2 раненных, 3-4 были убиты. Все, дом взят. Я быстренько послал человека к командиру взвода, тот пришел со своим резервом, пленные в одной комнате, мы не охраняем даже их, они сидят себе. Нам принесли кушать, мы немцев немного угостили хлебом и американскими консервами. Так вся наша бригада, в том числе мое отделение, 2 дня брала дом за домом. И все, все дома мы взяли.
Во время штурма произошло два события в бригаде. Ст. сержант из другого взвода нашей роты, года на полтора старше меня, прошел Сталинград, и с ним еще 3 человека получили приказ на лодке подъехать к взорванному мосту, он соединял Буду с Пештом, проверить, в каком он состоянии, можно ли туда как-то проехать, а то немцы не давали нам подойти к нему, он находился недалеко от Королевского дворца. Ну и пошли они, представьте себе, оказалось, что немцы охраняли этот мост, они обстреляли их, наши еле-еле они вернулись. Сказали, что разведка оказалась опасной, доложили только, что мост очень серьезно поврежден и ни танки, ничего из техники не пройдет. Кроме того, во время штурма погиб тот самый казах-пулеметчик, он уже был командиром отделения, ходил с пистолетом, такой храбрый человек, из второй роты, уже имел Ордена Боевого Красного Знамени, Красной Звезды, медаль "За отвагу", в то время сержанту получить такие награды было не так-то просто. И вот, каждый в его отделении взяли по две противотанковые мины, они хотели подложить их для подрыва под Королевский дворец, но тут начался обстрел, и они решили переждать его в огромной воронке. К несчастью, в их укрытие попал снаряд, мины сразу же сдетонировали и все погибли, 8 или 9 человек, в том числе казах. Это был настоящий траур для нашего батальона.
Будапешт состоит из двух частей, на одной стороне Пешт, на другой Буда, так мы были в Буде, а Пешт освобождали войска 2-го Украинского фронта. А между ними Дунай, несколько мостов, но все взорваны. Наши войска из Пешта, и здесь, в Буде, вытеснили немцев из большей части города, но все еще осталось обороняться около 40 тысяч немцев, они засели в Королевском дворце, это было мощное и величественное здание. Стены мощнейшие, наш тол их не брал, это было бесполезно. Тем временем наши войска рвались дальше, немцы оказались в окружении, мы уже Секешфехервар взяли, т.е. 100 с лишним километров отделяло окруженных от своих. Где-то в конце декабря командование послало парламентеров из штаба 37-й армии по указанию Толбухина к немцам, наша бригада находились в это время в Буде. Они пошли с флагом и без оружия, как положено. Немцы их расстреляли, один убит, второй ранен, жив остался. Об этом узнал весь фронт, в газетах напечатали. Вы не представляете, какая злость поднялась в нас, скрывались там Хорти и Салаши, и их приближенные, хотя венгерская армия к тому времени сдалась, в Дебрецени уже создали временное правительство. И как раз в это время наш взвод перевели временно в штаб, мы стали знаменным взводом, охраняли штаб бригады и знамя, по очереди несли службу. Один охранял штаб, другой стоял у знамени. Вдруг я прихожу на отдых, и тут крик "Ура!" несется, оказалось, что солдат из нашего взвода Лионенко поймал венгерского генерала. Кстати, его Леня звали, из г. Скадовска, мы его окружили, просим рассказать, как все получилось. Он рассказывает:
- Я пошел искать по подвалам, не остались ли там немцы или мадьяры, - один пошел, надо же, небольшого роста, коренастый такой. - И вдруг я в одном из подвалов фонарем осветил, женщина и старики, смотрю, под периной пуховой что-то шевелится. Я автоматом отбросил пуховик, а там в форме лежит мадьярский генерал. Он встал, руки поднял, и мне что-то лепетать начал, мол, он не немецкий генерал, а венгр, я в ответ: "Да мне по ..., чей ты генерал, давай вставай, оружие вытащи". Он выложил пистолет, и я его привел в штаб бригады.
Командир бригады наградил его Орденом Красной Звезды. Анекдот, но по нашему взводу сразу же прошел слух, мол, надо шарить по подвалам, везде искать, может, там еще где генерал прячется. И мы с моим другом Сашкой Шалохиным, как только сменились с постов, впереди 4 часа свободного времени, пошли смотреть по квартирам или домам. Кстати, мадьяры к тому времени на этажах уже не жили, все прятались по подвалам. Мы приходим в один дом, думаем, спросим, местные старушка лет 55 и старик лет 60 мотают головами, вроде никого нет, кроме них. Я говорю Шалохину:
- Слушай, Сашка, посмотри, перина-то дышит!
Мы сразу раз, и туда, Боже мой, эти старики упали на колени, по-католически сложили руки, что-то говорят, Сашка у меня спрашивает, я уже что-то понимал, но что там говорили, не разобрать было. В конце концов, мы открыли перину, мать плачет, а там лежит голубоглазая красавица мадьярка лет 17-18, Сашка говорит:
- Ну и белуга, - он же арзамасский парень. - Вот мы и генерала поймали.
Опустили автоматы, говорим друг другу: "Ну что, пошли". Сашка пошел вперед, не везет, так не везет, собираемся уходить, но тут мать и отец наперебой благодарят, а там длинный коридор, уже виден свет, я фонарь выключил. И вдруг сзади меня кидается девушка эта, я почувствовал, что прямо грудью на спину, и что-то говорит мне. Я повернулся, мы подошли поближе к свету, уже выход. Потрясающей красоты девушка, мне что-то говорит, держит за руки. И все повторяет: "Гюзела, Гюзела". Значит, зовут ее Гюзела, елки зеленые, я говорю: "А я Азат". Она в ответ:
- Асат?
- Да нет, Азат.
- Асат. - Не может выговорить.
Поговорили, и она берет меня и целует, Сашка мне кричит:
- Ну что ты там копаешься?
- Да девка подошла и благодарит!
- Вот, тебе везет, так все время!
- Да ладно.
Гюзела же мне говорит, мол, приходи. На следующий утром рано подхожу к повару, объясняю ему, мол, такую девку нашел, а они голодные там сидят. Говорю ему:
- Дай мне что-нибудь как гостинец. - Повар протягивает мне здоровый кусок отварного мяса, шмат сала и 2 буханки хлеба, я нашел этот подвал, пришел туда. Боже мой, когда я вошел, они так обрадовались. У меня в вещмешке все, я вытащил еду, вот так стоят старик со старушкой, женщина плачет, мясо же. Гюзела крутится, такая довольная. Раздал, откуда-то девушка вытащила бутылку вина, Боже, такое вино, красное, чуть ли не тягучее, очень вкусное. Вообще я не пил водку, даже когда давали нам, не пил. Но это вино, настоящее. Накрыли на стол, девушка зажгла какую-то свечку, и мы покушали. Как они ели! Как они меня благодарили! Перед едой они втроем помолились, я сижу и смотрю на них. Все это им оставил, я-то не ел, настало время прощаться, я написал на бумажке свой адрес в Будапеште. Положил в карман Гюзеле, обнялись и поцеловались, сколько раз она благодарила. На следующий день я не смог придти, и ночью тревога. Бежит командир взвода и кричит:
- Немедленно разбирай оружие, все берите, больше не придем сюда!
- Что такое? - Раздались непонимающие голоса.
- Немцы прорвались из королевского дворца!
Вот теперь я могу сказать, как прорвались - основная часть через канализационные трубы прошла, там же диаметр в рост человек, и так они оказались у нас в тылу, ведь штаб бригады там и располагался. И колоннами в час ночи шли немцы, темно, впереди и по бокам были "власовцы", они кричали: "Все, немцы сдались!" И такие колонны прошли до тех пор, пока их не раскусили, но передовые части уже прошли. А это 40 тысяч, во главе с генералами. Их командир знал, что ему грозит расстрел за парламентеров. И вот в это время, как мы выскочили, началась стрельба, информации нет, смотрю, машины наши уже подошли, ведь штаб бригады был полностью моторизированным. Все, мы выносим сейфы, документацию, знамя. И за каких-нибудь 10 минут мы двинулись дальше, а куда, я то солдат, откуда знал. Едем, выехали почти за город, я не пойму до сих пор, как так получилось, но под нами была железная дорога, высота о моста до нее метров 10-15, не больше, и длина моста небольшая, метров 20, проехали его, и вдруг с той стороны бежит пехота, человек 30-40, их окликнули:
- Что такое?
- Немцы идут! Огромная колона! Их тысячи!
Тогда вперед выходит наш командир бригады и говорит:
- Ну, кто из вас хоть немного не трусливый, а то мы за 40 немцами бегать не будем.
- Нет, - спокойно ответил кто-то из стрелков, - колонна немцев действительно очень большая, мы еле оторвались от них. Двое легли, видимо, они погибли, а мы вот оторвались в итоге.
Павлов подумал, что делать, потом приказал немедленно из машин вытащить документацию, особенно секретную, и все ценное, все сделали очень быстро. Пошла перекличка, нас оказалось всего человек 70, не больше. Офицеры, машинистки и наш взвод, 30 человек. Тогда мы пошли к мосту быстрым темпом, и уже слышим топот огромной массы людей. Видимо, метров 100-150 от нас, комбриг приказывает:
- Немедленно занять оборону впереди моста! И за мостом!
Сашка Шалохин мне говорит:
- Давай здесь будем, впереди моста!
- Да ты с ума сошел, какое "впереди моста"? - Но он же на 4 года моложе меня, наш сын полка, поэтому ему объясняю. - Ни в коем случае, немедленно за мост идем и еще дальше.
И мы легли около каменного указателя пути, по обе стороны от дороги, их там было два. Лежим. Топот-топот-топот и вдруг абсолютная тишина. Никто не стреляет, у нас все готово, а колонна стоит в 40 метрах от моста. И что характерно, это была ночь с 12 на 13 февраля 1945 г., вдруг раздался крик "Ура!" Мы думаем, елки зеленые, тут немцы и вдруг такой крик. Но там, видимо, были власовцы, крик и шум подняли, гранаты бросили. Но мы не бежим, они хотели психологически нас взять, чтобы мы побежали как та пехота. Но никаких, мы не только не побежали, но и открыли огонь на поражение, прямо море огня, видно все четко, белый снег кругом, хотя луны не было, и пасмурная погода была, температура 1-2 градуса мороза, но все равно все видно. И опять абсолютная тишина, минуты 2 прошло, то же самое повторилось, но теперь пошли немцы напролом. Мы стреляем, но я вижу, что уже наши вцепились с немцами в рукопашную, несколько человек упало вниз, кстати, упал вниз и замначштаба подполковник Александров. Потом он, как ни удивительно, жив остался. Мы дрогнули, такая огромная масса, отступаем, побежали назад метров 200. Вообще, представьте себе, идет дорога, а сверху косогор большой, и чувствуется, что там дома, это были дачи. И тогда командир бригады приказал:
- Немедленно принять вправо и засесть в дачных участках!
Нас-то была горстка, а как позднее мы узнали, на нас шла колонна в 2000 человек! Какие умные были наши командиры, приказал комбриг:
- Не стрелять! - Он знал, что немцы уже двигаются туда, где их ждут, видимо, по рации ему сообщили. И тут же добавил находившемуся неподалеку мне и Юрке Поплавскому:
- Ребята, быстренько снимите знамя, а древко выбросьте!
Мы раз-раз, и все сняли, древко куда-то отбросили, Панчевский же взял знамя и обернулся им вокруг живота и говорит:
- Вот теперь я спокоен за знамя!
Через 10 минут топот прекратился, а уже 5 часов утра, февраль, еще не светает. И вдруг где-то полшестого мы услышали такой грохот, такие взрывы, я даже подумал, что же могло так взорваться. Потом мы прислушались и поняли, что "Катюши" бьют, и когда в 6 утра, уже светало, комбриг говорит:
- Спускайся вниз! Все! Покончено с немцами.
Выходим, быстренько шофера побежали за машинами, кстати, все было цело. Ждали мы, они подогнали машины, видимо, немцам было не до того, и они ничего не испортили. И тут оказалось, что один наш ст. лейтенант спал в машине, в кузове, машина была закрытая. И представляете, все проспал бы, но тут один немец, видимо, из колонны, начал шарить и увидел, что лежит офицер, сразу ему сказал:
- Афштейн! - т.е. "встать!"
В итоге в кузов залезли два немца, наш ст. лейтенант лихорадочно соображает, что же делать, и он немного немецкий язык знал, и говорит им:
- Ну, на что вы рассчитываете? Вас ведь все равно разобьют! Давайте-ка сдавайтесь в плен, а я вас приведу к своим. Я даю слово офицера, что вы станете пленными. Но только сейчас же сдавайте мне оружие.
Представляете, тогда немцы сдали ему оружие, колонна прошла, он же их взял и привел к нам. Александрова, к счастью, не было, тот был очень жестоким, если только узнает, что эсесовца привели, сразу расстрелять требует. Привел к начальнику особого отдела, полковнику, немцев сразу в военнопленные, а вот старшего лейтенанта три дня таскали, он уже и не рад был, что привел их. Все подозревали, что это такое, как это он немцев привел, может, он сам шпионом стал. Вдруг завербовали, в то время вообще до дикости доходило. Но в итоге его отпустили, конечно же. Наш комбриг Павлов и полковник Степанидин своих не сдавали.
Мы сели на машины и поехали. Вдруг машины остановились, наш шофер сбегал и выяснил, что проехать невозможно. В чем дело? Оказалось, что по немецкой колонне ударили 2 дивизиона "Катюш", и вся колонна превратилась в месиво. Это был кошмар! Я своими глазами видел, вот то, что было. Тут был лесочек такой, видимо, они пытались в нем спрятаться, но их и там залпы накрыли. Короче, проехать было невозможно. Мороз 2-3 градуса, тела уже начали подмерзать, мы освобождали от трупов дорогу. Сколько в живых от них осталось, я не знаю, пехота, видимо, в плен взяла. Вот это мне запомнилось, было уже 13 февраля. И мы услышали по радио приказ Сталина о том, что Будапешт освобожден, голос Левитана. А потом нам стало известно, человек 70 во главе с генералом все-таки прорвалось. Но что такое 70 против 40 тысяч! Из них 10 тысяч мы взяли в плен.
После Будапешта наш взвод перевели обратно в батальон, и всех нас направили на Секешфехервар, дело было в том, что во время боев немцы повторно ворвались в этот город, и наш госпиталь успел уйти, около 100 раненных и весь медицинский персонал был вырезан. Ну, две армии, фашистская и наша, но где же милосердие, как же можно было, какими зверюгами надо быть, чтобы уничтожить госпиталь и расстрелять там всех?! И вот мы подходим к этому городу. В это время немцы начали очень серьезное танковое наступление, целая армия танковая была у них, прямо перед городом. Они давили очень сильно и наши начали отступать, елки зеленые. Что делать и как быть? Немцы очень сильно прорвались, им оставалось до Дуная 30-40 км, если дойдут, то весь фронт будет окружен. Поэтому сопротивление наше было мощным, все заняли оборону, а наша бригада была брошена на передовую, чтобы не дать немецким танкам пройти. И что мы делали: видим передний край немцев, до него 200-300 м., тогда ночью вся рота, каждый сапер берет по 2 немецкие противотанковые мины, не хватало мин, мы таскали ящики с толом, копаем, зарываем без всякой схемы, без ничего, и даже карт не делаем. По фронту ясно, а в глубину метров 50, не меньше, и все за одну ночь. Как все заминировали, что удивительно, противопехотные мины мы не ставили. Тогда я не мог понять причины, теперь же понимаю, как все продумывали - немцы высылали танки, мы отбиваем, а потом опять пойдем в контратаку сами. И что бы мы делали с нашими собственными минами? Это серьезная вещь, сами же подорвемся. И вот пошли немцы, а наши окопы казалось бы, так близко, всего 200-300 метров, и в глубину еще до километра, мы и пехота, пушки стоят на прямую наводку, 76-мм ужа были нового образца, мощные, 45-мм уже к тому времени отпали. Некоторые танки были закопаны.
И началось знаменитое Балатонское сражение, немецкие танки пошли, но знаете, такое у нас было настроение, страха не было никакого, все понимали, что уже 1945-й год, наши под Берлином стоят, Зееловские высоты видны. И вот тут немцам дали. Немецкие танки не могли пройти, подрывались на наших минах, а потом ударила наша авиация, она господствовала полностью, наши штурмовики так пикировали на немецкие танки и пехоту и в таком количестве, что на земле разверзся ад кромешный! Мы счастливы были, смотрели на все это, а сами находились чуть дальше от передовой, готовы были контратаковать, у нас как всегда гранаты, одна висела у меня всегда на поясе, и автоматы. В этот день мой взвод не получил противотанковые, но в роте два взвода получили противотанковые, они сидели в окопах, и если только танк подошел к ним, то они пропускали его и сзади били, или бросали прямо под гусеницы. Это было очень непросто, потому что противотанковые гранаты, они ведь мгновенного взрыва, т.е. пока она летит, ты должен успеть лечь или юркнуть обратно в окоп. Тут мы сделали интересную вещь - вырыли один окоп, и в метрах 50 другой окоп, был такой тонкий канат, привязали 2 мины на каждой стороне каната. И я мог дернуть себе, или мой товарищ в соседнем окопе, и как только один танк прорывался, мы подтягивали мину ему под гусеницу. Это был мелитопольский опыт, как мне рассказывали ветераны бригады из моего отделения, тогда наши впервые из подвалов применили такую тактику.
Остановили немцев, у них были такие огромные потери, что страшно, появились потом наши танки, авиация безраздельно господствовала в воздухе, немцы отступали до Секешфехервара, где окопались капитально. Я очень хорошо помню, как к нам пришел командир взвода и сказал:
- Тут требует командир стрелкового полка от саперов представителя, чтобы он был у него под рукой. Кого же послать? Нужен грамотный человек, подойдет только командир отделения. Короче, Григорян, иди!
- Да что такое, мое отделение пойдет, я же командир:
- Ничего, отделение я беру на себя, а ты иди, найдешь с командиром общий язык, я тебя знаю.
Пошел я, сутки я был возле комполка. Он был по званию майор, фамилию не помню. Штаб его в окопах, там такое хорошее оборудование, я сидел от него в 10 метрах, меня представили как сапера из 60-го батальона 12-й штурмовой инженерно-саперной бригады. Он окинул меня взглядом и проговорил:
- А, сапер, там уже разминирование идет. Свои саперы и ваши стараются.
Была небольшая возвышенность, на ней окопы и полк там засел. Командир полка работал очень четко, без шума, телефоны там и рация, постоянно говорил:
- Так, что в этом доме? Что с этой кирхой?
- Там пулемет, - я слышу, как ему отвечают.
- Так сделайте что-нибудь!
- Уже сколько раз стреляли, ну никак не можем попасть из пушки. Снаряд мимо пролетает и все.
- Тогда снайперов посадить в дома.
И вот так, четко, шел штурм города. Рано утром изучив немецкие позиции, начался штурм. Саперы перед этим все разминировали, доложили ему, что минные поля немецкие полностью сняты. Артподготовка длилась всего один час, для того времени уже короткая подготовка. Но была очень мощная, и пехота пошла, вдруг комполка докладывают:
- Ворвались в город.
- Хорошо, немедленно ликвидировать очаги сопротивления. Будьте внимательны.
И тут докладывают по телефону, что командир одного из батальонов подорвался на мине. Командир полка аж вскипел весь:
- Как на мине?!
- Да, оторвало руку.
Он на меня смотрит:
- Что такое, чей это участок?
- Товарищ майор, - отвечаю ему спокойно, - как на мине, если оторвало руку? Прошу вас, надо разобраться, у нас ведь обычно наступают на мину, как правило.
- Правда, - задумался он, и говорит в трубку. - Ну-ка разберитесь, что там такое!
Наконец через минут 20 ему докладывают, что не на мине, а снаряд разорвался. Тогда он повернулся ко мне и говорит:
- Спасибо, сапер.
И наши пошли, штаб двинулся за ними. Причем мы шли пешком, даже командир полка! Город уже взят, там небольшие бои продолжались, но немцы уже бежали, у них потери были огромные, в наших частях намного меньше, потому что наша и авиация и артиллерия имела громадное превосходство над немецкой, кончилось то время, когда мы пригибались к земле. Вели человек 50 немцев, я помню, командир полка приказал:
- Немедленно разобраться, все ли немцы. Есть ли среди них власовцы?
Нашли одного, и тут же майор приказал его расстрелять, приказ был выполнен немедленно. Я, например, считаю, что мы не брали в плен власовцев. если он сдавался, были такие случаи, хотя я их сам глазами не видел, но говорили, что вот там власовец сдался. Таких не расстреливали, потому что туда попадали по-всякому. Но если он дрался, а мы его пленили, то таких мы не щадили и расстреливали. По крайней мере, я не видел, чтобы какого-нибудь власовца пожалели.
После Секешфехервара нас бросили под Веспрем, походными колоннами, немцы удирают на машинах, а мы снова пешком их догоняем. Повозки проносятся, машины, но мы топаем пешком. Танки шли впереди нас, входили в прорыв, в качестве десанта нас не использовали, там сидела наша пехота со своими же полковыми саперами. И пошли, а немцы отступали очень крепко, здорово. Вот уже март, и мы были в Австрии, стали подходить к Вене, сказать, что немцы здорово сопротивлялись, нет, но бои были. В боях за взятие Вены принимали участие два наших батальона в качестве танкового десанта, 57-й и 59-й, а наш 60-й шел во втором эшелоне, мы даже не понадобились. Ведь наш опыт был уже колоссальный, а у немцев под конец дрались мальчишки из "Гитлерюгенда" и 50-55-летние старики, ведь потери немцы за войну понесли огромные. Несколько человек из саперов погибли, но мы захватили Вену 13 апреля. И хоронили их с почестями, у меня осталось даже фото, там погибло 3 человека.
- Как бы Вы оценили командира Вашей роты Ярошевского?
- Грамотный и хороший офицер. Помню, перед тем как снег пошел на Сиваше, лежим мы с Юркой в окопе, греемся. И вдруг я чего-то рано утром проснулся, открываю блиндаж, там окоп Ярошевского, смотрю, там вместе с ним спала ст. лейтенант, женщина-врач. Понимаешь? Я тут же закрыл все, и молчал, хотя мы уже знали, что у них роман. И когда через 40 лет в Мелитополь приехали все ветераны бригады, я уже полковник, в это время находился в Хмельницком, и буквально перед встречей жена сообщила, так что я прибыл в форме, не успел переодеться. И мы поехали в театр, я пришел и сел, тут Шурик подбежал, закричал:
- Григорян пришел!
Юрка Поплавский кидается ко мне, и тут поворачивается та самая женщина-врач, я ее моментально узнал. Говорю ей:
- А я вас знаю!
- Да? - очень сильно удивилась она. - Вы меня помните? Это мой муж.
- Да, я знаю. Товарищ командир роты?
Он поворачивается, и спрашивает меня:
- Ты что, помнишь меня?
- А как же! - И рассказываю им, как обнаружил в окопе, когда они лежали вместе, грелись. Хохот у окружающих, а Ярошевский смеется и спрашивает:
- Так что же, вы 40 лет молчали?
- А как же! - отвечаю ему.
Женился он на ней, он был года на 4-5 старше меня, она года на 3, так что на войне и любовь была, оказывается.
- Оказывали ли саперам помощь снайперы?
- А как же. К примеру, на Сиваше будущая жена начштаба бригады Борисова Валя, пока мы три месяца стояли, она там многих немцев подстрелила, за что получила Орден Красной Звезды и Орден Красного Знамени. Но самую большую помощь снайперы нам оказали во время штурма Сапун-горы, они снимали немецких пулеметчиков, а также наблюдателей у стереотруб и артиллеристов-корректировщиков, которые сидели в блиндажах на переднем крае обороны.
- Были ли в Вашем батальоне рации?
- Да, обязательно, наш же батальон был отдельным, связь у комбата была с командиром бригады и с командиром той стрелковой части, которой мы могли быть приданы. А вот ротный или взводный получали приказ в основном через вестового, а когда стоим в обороне, то по телефону. При этом существовало определенное время, когда связист входил в связь, он включал рацию на 2 минуты каждый час, и давал команду, что он на связи. И если есть указания, он их получал, нет, отключался. Если срочно, то, бывало, использовали телефон, а если нет связи, то вестовой приходил. Я это видел, как наш взвод сделали знаменным.
- Сталкивались ли Вы с собаками-миноискателями?
- Да, такие части были, правда, в нашей бригаде их не было, были специальные отдельные роты, которые приходили на передовую. Я один раз видел, как они мимо нас прошли со своими собаками, признаюсь, тогда у меня было одно чувство - жаль было собак. Это ведь смертники были, причем только овчарки, других пород я не видел.
- Состояли ли в Вашем взводе на вооружении ручные пулеметы и ПТР?
- В моем отделении не было, а вот во взводе был один ручной пулемет. Но нам больше и не надо было, хотя он был ну очень полезен при защите группы, отправившейся для разминирования переднего края противника или подрыва проволочных заграждений. Вот ПТР во взводе не было, только в роте, по-моему, в первом взводе одно такое ружье было. Возможно, по штату и полагалось больше, но у нас было одно, а вот пулемет был в каждом взводе. Пулеметчик нам в случае засады, которую могли устроить немцы, здорово помогал, прикрывал очередями отступление.
- Где находились огнеметчики в бою?
- Они начинали атаку, во время штурмовки в Будапеште, я видел один раз, как они выкуривали фашистов из подвалов. Огнемет - это потрясающая вещь, мы прикрывали их обязательно, и пехоту мы тоже просили помочь, они же давали огонь, подползали прячась, два человека, как правило, они же действовали на 25-30 метров, вообще-то струя из нашего огнемета достигала 40 метров, но такое расстояние использовали редко, чтобы поразить противника наверняка, нужно было подползти поближе, лучше всего метров на 15. И вот они давали в подвал струю, наши, когда я видел, успели дать вторую струю и на первый этаж, и тут же уходили. Потому что, как правило, здание после этого ужасно горело. Огнеметчики особенно сильно помогали в городских боях, когда к зданию можно было подползти, а гарнизон на первом этаже и в подвале был сильным. Нам они сильно помогали в Будапеште, ребята в моем отделении рассказывали, что и в Мелитополе они очень пригодились, где есть укрытие и можно подползти. И на Сапун-горе они тоже активно участвовали, но там было очень трудно прикрывать огнеметчиков, ведь со всех сторон стреляли немцы. Но, когда уже ничего невозможно сделать, то высылали огнеметчиков. Для обороняющихся в доте или дзоте одна струя из огнемета означала верную гибель, так что главное ему было подползти к укрепточке, после же дачи струи он сразу уходил. Потому что бой идет серьезный, а для огнемета попадание пули довольно опасно, может быть взрыв.
- Что представляло собой отделение питания в роте?
- Я помню свою роту, у нас был старшина, великолепная личность, он же был ротным парторгом, небольшого роста коренастый русский мужик. Прекрасный, душевный человек. Он так заботился о нашем питании, в лучшие времена, когда мы были за границей, он стремился кормить нас не два раза, что было как правило на фронте, а три раза, он как-то иногда умудрялся. Как только время готовить, он подходил к командиру роты и говорил:
- Мне надо 2-3 человека, я достал свежую картошку, надо чистить.
И тут же ему без всякого выделяли людей. У него постоянными подчиненными были только повар и ездовой, а если машину подавали, значит, шофер. И все, у нас экономили людей сильно, тылы были минимальные, мы же саперы, люди нужны на передовой.
- Как кормили в пулеметчиках и саперах?
- В пулеметчиках так же, как и в пехоте, ничем не отличалось, а вот когда я попал в саперы, кормили немножечко лучше, во-первых, своевременно давали, даже иногда шоколад получали, но его уже в Венгрии начали давать.
- Как были организованы штурмовые группы в Будапеште?
- Я знаю, что была группа подрыва, которая отвечала за взрыв здания, потом отделение целое вместе с огнеметчиками, они отвечали за штурм зданий, к которым было трудно подобраться. Мы очень берегли людей, когда мы подходили к Будапешту, командир роты собрал всех командиров взводов, я находился недалеко и слышал, как он говорил:
- Вот наш район штурма в городе, немедленно изучить, где расположены минные поля, где какие укрепления. И мне доложить, причем сделать карту с нанесением всех укреплений, я должен доложить комбату.
Т.е. наши командиры уже имели всю необходимую информацию, знали, кого и куда направить. Вот мое отделение входило в группу, которая отвечала за следующее - если где-то между зданиями немцы сделали дзот, мы ночью должны были разминировать участок перед дзотом, а потом днем говорили нашим пехотинцам, они подводили сорокапятку, и на прямой наводке уничтожали дзоты, 45-мм снарядов вполне хватало. И вот я был удивлен, что, когда подвели мощные 203-мм орудия, то они плохо брали Королевский дворец.
- Вы не могли бы поподробнее рассказать о тех хитростях, которые использовались саперами Вашего батальона при штурме Мелитополя?
- Конечно, сам я, естественно, не участвовал, но мне все подробно рассказали товарищи из отделения. При штурме города в 60-м батальоне столкнулись с трудностями, особенно в продвижении внутрь, т.к. немцы активно использовали в городских боях свои танки и штурмовые орудия. Тогда рядовой сапер Сосин придумал такой способ - находясь в подвале на одной стороне улицы, а на другой в таком же подвале сидел его друг, они тянули веревку с привязанной к ней миной. И стоило только танку появиться на улице, как они подтягивали мину под гусеницу, танк подрывался. Таким способом Сосин подбил 8 танков противника, за что получил звание Героя Советского Союза. И вот этот способ использовала уже вся бригада во время Балатонского сражения.
- Использовали ли Вы во время штурма термитные шары или дымовые шашки?
- Дымовые шашки да, термитные шары нет, мне кажется, нам удобно было, когда мы закрывали немцам глаза дымом, а сами раз, и прорывались в здания. А до дыма мы внимательно приглядывались, где и какие немецкие позиции расположены. Вот бутылки с зажигательной смесью мы использовали только против танков, под Балатоном, и ранее, под Мелитополем. В городских же условиях удобнее всего было с помощью бутылок подбивать немецкие самоходки, они были не очень подвижны у немцев, всегда пятились назад, боялись подставить бок свой.
- Были ли отчислены весной 1944 г. бойцы старше 40 лет?
- Нет, у нас такого не было, хотя, к примеру, Ивкин из нашей роты был призван в 1941 г., ему было 52 года, но его не отчислили, он сам не хотел уходить. И медкомиссий, которые проверяли бы нас на годность, тоже не было ни разу.
- Предлагали ли Вам заменить автомат ППШ на ППС?
- Нет, да я бы и не согласился, мы все в ППШ ходили.
- Были у Вас в саперах финки?
- Были, причем очень часто трофейные немецкие, у половины наших ребят такие были. Вот у меня была немецкая финка, она была очень хорошая. Немецкими было удобно консервы открывать, только провел и все, банка открыта. А как выглядела финка отечествееного производства, я даже не помню.
- Передавали ли Вам трофейные "Фаустпатроны"?
- Мы видели их, они постоянно валялись на передовой, как только перейдем передний край немцев, но мы их не использовали. Не знаю, но я вам прямо скажу, для того, чтобы его эффективно применить, надо было, чтобы танк был близко, или со второго и третьего этажа стрелять. Мы же штурмовали здания, а не обороняли их.
- Была ли у Вас такая традиция, носить одновременно с гимнастеркой широкие камуфлированные штаны от маскировочного костюма вместо обычных галифе?
- Нет, начиная с Яссо-Кишиневской операции все подразделение получило камуфляж, правда, он был тонкий, немецкий покрепче и потолще был. Но ничего, приспособились, я был весь в камуфляже, единственное, что пилотка у меня была старая однотонная. И топориков на петлицах никаких у нас не было, также и погон был чистый, топорики на них появились уже после войны.
- В городах, сталкивались ли со случаями минирования немцами входных дверей?
- Да, в Будапеште было два случая, когда вдруг начали стрелять мы по зданиям, и тут произошел взрыв дверей, тогда взводный нам сразу сказал:
- Все, ребята, осторожно, двери будут заминированы.
И после этого не было случая, чтобы кто-нибудь подрывался, потому что мы обязательно открывали стрельбу, или солдата с ПТР приглашали из первого взвода, он бил по двери, и если была мина, то сразу взрыв происходил.
- В декабре 1944 г. была введена должность помощника начальника политотдела бригады по комсомолу. Ваша работа как секретаря комсомольской организации роты претерпела какие-то изменения?
- Я помню его, это был лейтенант Казарян, земляк мой, высокого роста, типичный армянин с орлиным носом, смуглый такой, мы уже были в Болгарии, и я узнал, что он помощник начальника политотдела по комсомолу, но затем его прислали секретарем комсомольской организации нашего батальона. Нас армян было во всем батальоне 2 или 3 человека, как он узнал, что я комсорг роты, познакомился со мной, спросил, какое у меня образование, сам он закончил армянский ВУЗ, был 1920 г. рождения, и изумился, увидев, что у меня есть книжка протоколов комсомольских собраний. Прочитал и сказал:
- Слушай, ты такой грамотный, молодец. Вот, надо провести комсомольское собрание роты.
- По какому вопросу?
- О стойкости саперов в бою.
- Хорошо. - Сами понимаете, какая это тема для фронтовика, я спрашиваю. - А кто сделает доклад?
- Я сделаю.
- Понимаете, пусть лучше командир роты сделает доклад, а вы выступите.
- Молодец, как ты правильно сказал!
Мы провели прекрасное собрание, я сам даже не ожидал, солдаты столько выступали, я все это записывал. И он взял мой протокол с собой, и больше я своей книги не видел. Видимо, он докладывал в бригаду, и пошло все это дальше, мол, какую работу проводили.
Он был интересным человеком, пули щадили его, не был ранен, после войны мы прибыли в Грузию. Представляете, он узнал, что я из Ахалцихе, а тут формировалась группа на автомашинах, мы должны были поехать в мой город, там леса кругом, и привести бревна и доски. Они были нужны для того, чтобы мы на окраине г. Мцхета на реками Арагви и Кура, которые обессмертил в своих стихах Лермонтов, около знаменитого монастыря, могли построить городок военный для всей 12-й штурмовой бригады. Мы же пока только начали окапываться и жили в землянках.
Я сам из города, и тут узнал, что моя мама умерла, и когда я на машине подъехал, увидел, что мамы нет, то расплакался, хотя я на фронте никогда не плакал. И вот Казарян, узнав о моем горе, сказал:
- Не надо работать. Иди в школу свою, встречайся с друзьями.
Я в форме, у меня на груди медали, Орден Красной Звезды, мл. сержант. И я пошел в школу, потом встретился с девчонками, на 2 года моложе меня, они была в 10 классе, а потом с друзьями иду по городу, стою себе. И тут проходит патруль, ведь все происходило сразу же после войны. Такой же как я мл. сержант и двое патрульных, проходят мимо, только останавливается сержант и говорит мне:
- Вы почему честь не отдаете?
- А почему я должен вам отдавать честь? Вы мл. сержант, как и я. Я фронтовик, но вот у вас я ни орденов, ни медалей не вижу.
- Ах, ты, еще и разговариваешь! - И обращается к своим солдатам. - Взять его.
Схватили меня, слушайте, повели в комендатуру, и прямо на гауптвахту посадили. Но город же небольшой, всего 20 тысяч населения. И вскоре весь город облетела весть, что приехавшего с фронта Григоряна, у которого мать умерла, взяли и посадили на гауптвахту. Человек 150 собралось возле здания комендатуры, начальник ее был уже и не рад, прискакивает ко мне прямо на гауптвахту и кричит:
- Кто твой начальник, где он?
- Старший лейтенант Казарян, мы приехали на заготовку досок и бревен.
Сразу вызвали Казаряна, а в толпе был фронтовик без ноги, всю войну прошел, пришел прямо с культей, трясет палкой, и я слышу, как он кричит:
- Мы сейчас разгромим всю вашу комендатуру! Как вы могли так поступить с фронтовиком!
Казарян пришел, меня сразу привели к коменданту, тот спрашивает:
- В чем дело, почему вас арестовали?
Я рассказал, как все было, комендант очень удивился, и вызвал мл. сержанта. Тот приходит, его комендант спрашивает:
- На каком основании был задержан этот человек? - Указывает на меня.
- А он не хотел идти.
- Хорошо, тогда почему ты задержал его.
- Да как же, он там стоял, облокотился так вольно. - Вид мой ему, видите ли, не понравился.
Я тут не выдержал, и спрашиваю его:
- Слушай, ты воевал?
- Не пришлось.
- Какого года рождения?
- 1925-го. - Т.е. моего возраста, и тут я рассвирепел. - Как же ты умудрился: - И как пошел на него, ведь я дважды был ранен, прошел пол-Европы, а этот человек, сидевший в тылу, меня арестовывает, вы понимаете? Он стоял такой красный, комендант ему говорит:
- Иди с моих глаз долой, все. С тобой будем решать еще. - После этого он обратился к Казаряну, - ну, извини меня, ты видишь, какие у меня бывают люди. Ну давай, мл. сержант. - Пожал мне руку, хороший комендант, порядочный, нам попался.
Когда я вышел, ведь в городе было 80% армян, какой был гром аплодисментов. Мне до слез приятно, с этим безногим познакомился, к несчастью, фамилию позабыл, мы к нему домой пошли. Я его позже навещал, когда с женой приезжал в Ереван, будучи уже подполковником. Это была великолепная личность. И вот после этого случая мой авторитет в Ахалцихе резко поднялся, я и потом приезжал, когда стал замполитом полка, меня в школу приглашали, потом, когда стал начальником политотдела, тоже в русскую школу приглашали.
- Какое отношение в Ахалцисской школе было к ученикам, вернувшимся с фронта?
- О, это было такое отношение, что тут надо остановиться. Когда я после войны пришел туда в первый раз, мл. сержант, на большую перемену попал, это был конец ноября. И среди учеников поднялся крик, мол, Григорян приехал. Ведь нас уехало в тот призыв 50 человек, а выжило только 13. И первое, что я увидел, это были фотографии учеников нашей школы, которые с 1941 г. по 1945 г. погибли на фронте, там была и фотография моего брата. Был учитель физики Мампре Ильич, и была учительница географии, я был у нее лучшим учеником, по физики "троечником", но они, увидев меня, так обрадовались, и ученики все собрались, и 8-10, и тогда уже ввели 11 класс, они тоже подбежали. Меня поздравляют, обнимаются, ведь перемена 15-20 минут, спрашивают:
- Ты кого-нибудь узнаешь?
- Конечно, вот стоит мой друг, Велик Мурадов, - еще какие-то фамилии назвал.
И я говорю одно:
- Мне интересно, где здесь Лиза Дерибаш?
Выходит небольшого роста красивая девочка, я ее спрашиваю:
- Вы Лиза Дерибаш?
- Да.
- Это вы написали мне два письма, когда я воевал в Будапеште. И стихотворение посвятили.
- Да.
- Вы мне тогда так здорово помогли, хотя я сначала подумал, что это какой-то розыгрыш, потому что ваша фамилия переводится с турецкого как "сумасшедшая голова". - Она смеется и говорит:
- Да.
И еще в группе стояла такая красивая девочка, черноглазая, лицо такое. Я сперва подумал, что это она Лиза. И я вот засмотрелся на черноглазую, тут Мампре говорит:
- У меня сейчас урок в двух классах, я сейчас попрошу придти и третий класс, чтобы были ученики с 9-го по 11-й, все придут, мы сделаем урок воспоминаний.
Я вошел, 3-4 человека сидят за партой, мне дали стул, и я рассказал, как наши ребята воевали, кто погиб, Царцвадзе, Барингольц, и другие. Обо всех них рассказал. И еще раз при всех поблагодарил Лизу Дерибаш за то великолепное стихотворение, которое она мен посвятила. Помню там такое место:
Вас дразнили иногда в Ахалцихе друзья,
Азат, Азат, шагай назад,
Но вы шли только вперед и вперед!
И я, когда все это рассказал, вообще в этом возрасте ученики не очень слушают, но тут звонов прозвенел через 45 минут, а они все сидели и слушали меня. Это было другое поколение. Потом я узнал поближе этих девочек, потому что они меня пригласили домой на вечер к одной однокласснице, мне было неудобно, но они очень просили. И была там эта черноглазая, Светлана Рожновская, мать местная армянка, а отец поляк, редактор газеты, он был в это время в Порт-Артуре в забайкальской фронтовой газете, ведь как раз закончилась война. Я сижу на вечере, все танцуют, и вдруг Светлана подсела ко мне, и спрашивает, не соглашусь ли потанцевать. Потанцевали, играли блюз, это моя любимая вещь. Оказалось, что Светлане также такая музыка очень нравится. Долго танцевали, потом мы в нарды сыграли, девчонки какое-то стихотворение рассказали. Вообще, мы были очень эрудированными детьми. Она мне очень понравилась, но тут подходит парень и говорит:
- Светлана, одевайся, уже поздно, а то мама ругать будет.
Ну что ты будешь делать! Я уже думал, что буду ее провожать, что ж, оделись и все выходим, но перед этим ко мне подошла Лиза Дерибаш и говорит:
- Я заметила, Азат, как ты со Светланой танцевал. Не влюбился ли?
- Да, она мне очень понравилась.
- Хочешь, встречу устрою?
- Как?
- Мы будем идти на улице, если она согласится, то я крикну по-армянски "Ха" (в переводе "да"). Если нет, тогда крикну "Че" (в переводе "нет").
- Хорошо.
Кстати, на мне был одет гражданский костюм, который я прислал из Австрии, и солдатская шинель, т.е. выглядел как Грушницкий из "княжны Мэри". И представляете, Лиза крикнула "Ха". И наша встреча со Светланой длилась с 12 ночи до 5 часов утра, осталась в моей памяти до сих пор. Это была моя первая любовь, которая закончилась тем, что она уехала в Орджоникидзе, я в училище, ее мама, узнав о нашей встрече, категорически возражала и не хотела, потому что, ну кто я такой, матери нет. Но в Горьком я встретил свою нижегородскую Верочку, мы с ней прожили 60 лет.
После Вены мы в сильных боях не участвовали, потому что немцы старались убежать от Советской Армии, туда, к американцам через австрийские Альпы. В Вене на окраине мы обосновались, вся бригада, город, кстати, не был сильно разрушен, но 1 или 2 бомбы упали на знаменитый Венский оперный театр, на купол. Я же музыкант в детстве, мне интересно, и я другу говорю, мол, пойдем, посмотрим. Приходим, купол разрушен, но разрушений сильных не было, в целом здание хорошо сохранилось. Думал я, что же мне на память оставить, в итоге отрезал бархатку и в карман положил. Куда она потом делась, до сих пор не знаю.
 |
Конец войны. Виннер-Нойштадт, 1945 г. |
В Вене мы стояли недели полторы, кстати, стояли в эсесовских казармах. Ничего там не указывало на прежних хозяев, наши квартирьеры все заранее посрывали к черту, когда готовили казармы для нас. И в это время мы посетили могилу Штрауса, официально начальник политотдела приказал всем батальонам солдат повести на могилу великого австрийского композитора. А потом мы пошли дальше в г. Виннер-Нойштадт. В итоге обосновались там. Это было конец апреля - начало мая 1945 г., город абсолютно не был разрушен и от него уже пошли Альпы, нашей роте дали трехэтажный коттедж, мы обосновались, Ростика забрали в управление батальона, а мы с Юркой Поплавским так и вместе в одном взводе. Свободно себя чувствуем, ходим по населенному пункту, и было где-то 8 мая, мы спим, отдыхаем, но вооружены, все как полагается, у Юрки Поплавского даже пистолет был, он его где-то у немцев нашел, и спрятал, ни мне, никому не говорил. И вдруг в час ночи командир роты кричит:
- Тревога! Занять круговую оборону!
- В чем дело? - спрашиваем мы.
- Наверное, - отвечает взводный, - власовцы сюда прорвались.
Еще этого не хватало, мы заняли круговую оборону, я приготовил гранаты, Юрка говорит:
- Вот елки зеленые, ведь скоро конец войны, а эти собаки прорвались!
Тем временем стрельба все ближе. Били-били, и вдруг бежит солдат, в 2 часа ночи и кричит:
- Товарищ капитан! Победа! Заключили мир!
Боже, как мы начали стрелять, Юрка Поплавский от радости, он же здоровый такой был, даже гранату взял и бросил метров на 100, командир роты бегает между нами и орет:
- Прекратить стрельбу! Сволочи, что вы делаете, своих же побьете!
Но мы стреляли до тех пор, пока не осталось патронов в диске автомата. Так что я закончил войну мл. сержантом, командиром саперного отделения 60-го отдельного ШИСБ 12-й Мелитопольской орденов Красного Знамени, Суворова II степени, Кутузова II степени и Красной Звезды штурмовой инженерно-саперной бригады.
 |
Из Австрии домой. 1945 г. |
И вот тут нас посадили на машины и привезли в австрийские Альпы в городок Лиобен. Там демонтировали металлургический завод, мы охраняли, а немцы в это время демонтировали, я заметил, даже большие блюминги снимали, и стояли огромные ящики, куда все складывали. Помню, что на них было написано: "Днепропетровск".
- С союзниками довелось встречаться?
- Да, уже после окончания войны мне в Австрии пришлось видеться с англичанами. Мы стояли как раз в г. Лиобен, как вдруг по тревоге приостановили всякую работу, нас же посадили на машины и повезли дальше к английской зоне. Мы остановились, вышли, смотрим, подъехала колонна английских машин, оттуда вышли шоферы, очень дисциплинированно встали около машин. А мы с оружием стоим, смотрим на все, и недоумеваем, в чем же дело. Оказывается, они привезли наших советских людей, которые возвращались на Родину из Германии. Мы попытались пообщаться с англичанами. Но ничего не получилось, это было очень суровые, немногословные, высокомерные люди. Нас это удивило, потому что рассказывали, что американцы были крайне дружелюбны с нами, вручали нам подарки, туда-сюда. А мы готовы были им даже звездочки дать, но они как будто не видели нас. Это всех удивило. Также странно было то, что англичане не разрешили общаться нам с привезенными советскими гражданами. Были там какие-то мероприятия по передаче, дали команду, англичане поехали на сборный пункт, там наших посадили на железнодорожные вагоны и отправили в Советский Союз. Вот такая получилась встреча.
- Какое на Вас впечатление произвели первые столкновения с немцами на войне?
- Немцы воевали, при том воевали здорово против нас, и они очень дисциплинированны. На фронте они дрались сильно. Но вот был случай под Большим Токмаком, что один немец сдался, он пришел в плен, что интересно, одетый во френч, но без ремня почему-то, в сапогах. Он был не рыжий и не блондин, а такой, шатен. И слушайте, довольный, что он в плен сдался, все смеялся, как мы его кормили, он уже и кушать не может, все "Данке шен! Данке шен!" Нас тогда, гвардейцев, хорошо кормили. А вот по первым убитым помню, когда я видел того здоровенного рыжего немца, я вам уже рассказывал; и там же многих видел, когда я из пулемета стрелял, я их хорошо разглядел в прицел. И когда мы проходили это место, там лежало человек 10 немцев, я их видел, тех самых, в кого стрелял. Из немцев процентов 50% были рыжие, остальные нет, почему-то в моем сознании все немцы до сих пор рыжие.
- Как Вы лично относились к немцам?
- Вообще, в школе с 5-го класса мы изучали немецкий язык, и у нас была учительница Анна Густавовна Пфеффер (в переводе "перец"), красавица, ей было 20 лет, замужем за грузином. Когда она пришла в нас класс, мы ее встретили в штыки, 5-й класс, вроде с немцами ничего тогда не было, но я не знаю. Тогда она подключила мужа, и наиболее рьяных наших своих противников, в том числе меня, Акопова Павлика, и еще четверых или пятерых, мы бузили сильно, не хотели учиться, она нас пригласила домой к себе. И вместе с мужем настолько мы интересно проводили вечера, чай, еще что-то такое легкое. Потом один раз она дала мне 6 рублей, и я пошел и купил 3 кг мяса, мы сделали шашлыки вгорах. Боже, как нам было интересно! С этого момента в 5-7 классах мы свободно говорили на немецком языке. Почему? Анна Густавовна нам сказала:
- Я не хочу вас учить грамматике, ну что вам перфект или сомперфект, инфинитив, все это вам не нужно. Давай те я вас научу разговорному языку. Чтобы вы могли правильно произносить слова и общаться.
И вы знаете, мне так понравился немецкий язык, она рассказывала нам сказки немецкие, это было очень интересно. Потом, когда началась война, ее арестовали, хотя у нее был маленький ребенок, и где-то в 1947 г. мой друг Верабов Сергей, который учился в Тбилиси в институте, встретил ее мужа с семилетней девочкой. Он его узнал, и говорит:
- Извините, пожалуйста, не вы ли муж Анна Густавовны Пфеффер?
Он так привстал и посмотрел на моего друга и резко ответил:
- Анна Пфеффер враг народа!
И пошел, т.е. он испугался, понимаешь? Так он ее и не дождался.
 |
Война закончилась! Виннер-Нойштадт, 1945 г. |
Я очень много читал, в том числе о Бетховене, мы знали, что это немец. Потом для нас личностью был Эрнст Тельман. И тут в 1941 г. погиб мой брат, я узнал о зверствах фашистов, и так далее. У меня до сих пор двойное чувство. С одной стороны я стал политработником, хорошо знаю историю и литературу, но я не могу понять, как такой народ, столь одаренный во многих сферах, делал такие вещи.
После войны я семь лет служил в Германии, замполитом дивизиона. И вот как-то ко мне подходит замполит дивизиона и говорит:
- Григорян, я слышал, что ты неплохо говоришь по-немецки:
- Да что там, хватает разве что пойти в магазин и пообщаться с продавцом, не больше.
- Да нет, не прибедняйся, я уже знаю, что у тебя и произношение хорошее, и туда-сюда, я уезжаю, будешь выступать перед немецким партактивом и руководством города Рудольфштадт, и я очень хотел бы, чтобы ты выступил на немецком языке.
- Но как? У меня нет таких глубоких знаний!
- Ничего, напиши на русском языке, мы передадим нашей переводчице Эльзе, она переведет, я ты только будешь читать.
Я все написал, отдал ей, она два года жила в Калининградской области и прекрасно научилась говорить по-русски, вот перевела мой текст, и говорит:
- Два дня потренируйтесь, а я потом посмотрю, как вы говорите.
На немецком языке написала текст, и вот я пришел говорить. И когда я прочитал, она встала и говорит:
- О Майн Гот, я не могу сказать, что это читал армянин, это читал немец. У вас блестящее тюрингское произношение!
Я столько лет прослужил в Тюрингии, что впитал местные обороты. И вот, проходит торжественное собрание, посвященное 40-летию революции в Баварии. Меня представили как "хауптмана", т.е. капитана Григоряна, я иду к трибуне, от предложенного переводчика отказался. Сел, вот так положил руки, передо мной сидит 300 человек, весь актив города, и один старый немецкий коммунист вместе с сыном, ему 85 лет, он неплохо говорил по-русски, т.к. в Гражданскую войну воевал на нашей стороне и женат был на русской. Потом вернулся в Германию, в эту войну его по старости в армию не взяли.
Я стал говорить с трибуны, так посмотрел на аудиторию, она смолкла, абсолютная тишина. Я текст не читал, я говорил, все наизусть выучил. И начал:
- Либер, фроинде! : - И пошел. Какая тишина, как немцы меня слушали. Ведь они просто так не приходят, у них были столики по 8-9 человек, перед каждым сосиски, везде пиво, и еще что-то такое. В середине, я настолько увлекся правильным произношением, что совершенно забыл, о чем говорю, и вот гром аплодисментов. Я остановился, думаю, в чем дело? Оказывается, в этом месте я приветствовал старого немецкого коммуниста, который здесь сидит. Они сели, встали, сели, и опять я начал: "Либер фроинде!" И дальше. Вот когда я начал: "Да здравствует Демократическая Республика Германия! Да здравствует социал-демократическая партия Германии!" Все встали, слушай, полторы минуты аплодисменты были, я когда сел, вынужден был встать из-за стола президиума, так как все продолжали стоять. Вот тогда я подумал: "До чего было глупо, что нам не разрешают общаться с немцами!" А ведь действительно, прямо запрещали общение нам, бывает, вместе с немцами в кинотеатр сходишь, и сразу разборку устраивают командиры. Я пригласил для своей дочери немку-преподавательницу игры на фортепиано, замполит полка меня вызывает и говорит:
- Слушай, мне тут начальник особого отдела полка доложил, что немка у вас в доме появилась немка, что это такое?
- Она же учитель музыки.
- Прекрати, Григорян, прекрати.
- Хорошо. - Когда я сказал немке, что она больше не может преподавать, она была так расстроена, понимаешь? Но когда я был на фронте, я должен был отмстить за брата, который защищал Москву.
- Какое отношение в войсках было к партии, Сталину?
- Потрясающее! Патриотизм у нас был удивительный, в роте стрелковой было до 90% коммунисты и комсомольцы, остальные пожилые люди, которые в комсомольцы не годились, а коммунистами не стали. И начиная со школьной скамьи, мы знали, кто такой был Чапаев, Фурманов, мы хорошо знали произведения Н. Островского, зачитывались им, особенно героизмом в Гражданскую войну. Многие из нас были Ворошиловскими стрелками, я уж не говорю о сдаче норм на значок ГТО, а девочек было ГСО, т.е. "Готова к санитарной обороне". Сталин был для нас величайшим авторитетом. И когда мы поднимались в атаку, то нет-нет, да и кричали: "За Родину! За Сталина!" Хотя были случаи, когда кричали: "Славяне!" И знаете, все поднимались, ведь для нас "славяне" означало - все. Армяне, грузины, русские, белорусы. Это был наш общий призыв к атаке.
- Было ли Вам тогда что-то известно о больших потерях в Красной Армии?
- Да, я, например, знал. Немногие знали, я же знал, потому что мой друг Погребицкий Марек, у него отец был еврей, начальник связи дивизии, и вот вся дивизия попала в окружение под Харьковом, кто в плен попал, или убит был. Также из выступлений наших офицеров мы слышали, что "это вам не 1941-й год, когда мы миллионы потеряли". И мы знали, что под Сталинградом пусть 330 тысяч было окружено, но наши же потери были не меньше. Мы это знали.
- Какое было отношение в войсках к старшим офицерам, командующим армиями, фронтами?
- Вообще, вот этот командный состав для нас был особенно любим еще и потому, что одним из них был Баграмян. Мы гордились нашим командующим, мы не знали, как Кирпонос погиб, что Баграмян остался жив и вышел из окружения, что его понизили в должности. Он был известен нам тогда, когда уже был командиром армии, затем командующим фронтом. Кстати, всех командующих фронтов мы, солдаты, знали по-фамильно, даже начальников штабов многих знали.
- Как складывались взаимоотношения с мирным населением в освобожденных странах?
- В Румынии никаких улыбок нам не было, в Болгарии все население как будто вышло встречать, в Югославии, кроме того, что встречать умели, они голодали, немцы тут свое черное дело сделали, и все равно делились всем. У них в глазах, в разговоре чувствовалась славянская душа. Венгры нет, тихо все, только в некоторых домах висели белые флаги. А вот в Австрии не было дома, чтобы не висело белого флага. Так что у нас в Советском Союзе ведь не было ни одного белого флага, история такого не знает.
- Посылали ли посылки домой из Германии?
- Да. Я посылал из Венгрии и Австрии, первое время дали разрешение офицерам, но через месяц на солдат распространили. Мне как солдату разрешили 4 кг, офицерам 8, я могу сказать, что послал. В Будапеште я увидел чулочную фабрику и рванулся туда, шелковые чулки нашел, взял полную коробку чулок и набил. Тут приходит Сашка Шалохин и говорит:
- Слушай, ты знаешь, я в одну комнату зашел, а там увидел 2 лисицы. Чернобурка и рыжая. Слушай, дай мне шелковых чулок, а я тебе лисицу дам. Рыжая самая дорогая, ее я себе беру, - На том и договорились, но оказалось все наоборот, я послал посылку домой, и моя мать сменяла эту чернобурку на 15 тысяч рублей, хотя та стоила все 30 тысяч, и неплохо питалась. Кстати, и чулки она тоже продавала.
Себе я костюм послал из Австрии, из Вены. Вот трофеи мы собирали не сильно, идем, к примеру, я помню, на окраине Вены жили зажиточные австрийцы, хотя они и назывались австрийцами, но были по сути теми же немцами, только язык имел небольшие различия. Так вот, вошел в одну комнату, там висят фотографии, и я понял, что это известный кинокомик, я узнал лицо. Он бежал, конечно, все оставил. Я померил в гардеробе черный костюм, как раз по мне, шикарный, такой материал, второй серого цвета тоже забрал. Вот это и была вторая посылка. Там же и была и шелковая вязаная шаль тонкой работы, которую я забрал там же. Все послал матери. Вообще еще одна была посылка, всего три.
- Что было самым страшным на фронте?
- Для меня бомбежка авиации, я не мог привыкнуть. Я привык к артобстрелу, даже к атаке, ко всему, но когда летит самолет, и я вижу, что летят бомбы, я мог уже определить, попадут они рядом или нет. И звук, немцы очень часто бросали небольшие пустые бочки с дырочками, они издавали дикий звук. На меня этот психологический прием сильно действовал. И потом, когда я был ранен первый раз, оторвало руку мужику, как раз из-за авиационных бомб. Честно говоря, к авиационным налетам многие у нас в части не могли привыкнуть.
- Наших убитых как хоронили?
- Если была возможность, то нормально, как мы хоронили моего друга Таирова Мамеда, но если ее не было, мы шли вперед, то оставляли их. Хоронили те, кто шел за нами, и, наконец, у нас были специальные похоронные команды. Это был минус нашей жизни, это было плохо.
- Как мылись, стирались?
- Во-первых, чаще всего самостоятельно, в ручье раз, и быстренько выстирал портянку, мыло всегда было, 2 куска у каждого в вещмешке, я хранил это. Подошли, час есть время, быстро перекусил, и сразу стирать, обмундирование вымыл. В шинели вши были, и очень часто, но помогала идея с бинтом, причем нас даже не ругали, что часто используем, взял новый пакет в санчасти, да и все. И были специальные банно-прачечные армейские комбинаты, нам, к примеру, организовали такой день на Сиваше.
- Выдавался ли сухпаек?
- Да, в него входил хлеб, кстати, у немцев хлеб в сухпайке хранился в полиэтиленовом пакете, высушенный, но до чего невкусный, кошмар какой-то, мы такие буханки в окопах находили у немцев. Сыр у них был, как у нас были тюбики из-под зубной пасты, а у них в таких тюбиках хранился сыр. У нас же с хлебом иногда сало давали, правда, редко, тут все зависело от того, насколько старшина умел это дело доставать. Давали иногда наши консервы, но чаще, к счастью, американские. Наши были не очень, жирные, и костей много, не то. Американские банки были квадратные полкилограммовые, такую одну на двоих давали, а круглые с 250 гр. давали на одного человека. Селедку давали, чай, сахар, махорку. Махорку я всегда отдавал другим, не курил.
- Были ли какие-то приметы, предчувствия у Вас в период войны?
- Нет, хотя рассказывали у нас о разных случаях. Вот у меня было один раз, когда я предчувствовал, ощутил при разминировании, что надо убрать руку, там что-то может быть. И учили нас бывалые саперы, а затем я учил других, что можно успеть упасть, если наступишь на шпрингель-мину.
- Женщины у Вас были в части?
- Да, были. У нас была санинструктор в стрелковой роте, в саперах тоже, ее звали Танечка, к ней относились великолепно. И военврач была в медбатальоне, ст. лейтенант, потом были в штабе бригады жена полковника Панчевского, и Зинаида Михайловна, жена Степанидина, и Кортукова жена, машинистка. Валя, потом стала женой Борисова, вы знаете, она была сначала снайпером, потом в батальоне. Тяжелее всех им было, ведь они вместе с нами делили все тяготы, вместе с нами шли пешком, вместе с нами переносили все сложности походно-боевой жизни. Когда мне было 18-19 лет, я не очень это понимал, но я соображал, что им очень тяжело. А потом после войны я с ними встретился, они все живы остались, я спрашивал у них:
- Вот здесь мы переправу строили, но где ты была в это время?
- Да здесь, в этом блиндаже штаба бригады.
А что сделаешь.
- Были ли Вы все время убеждены в неминуемом поражении немцев и в нашей Победе?
- Да. Я не мыслил иного, почему? Основой такой уверенности были патриотические чувства, воспитанные во мне, как и в миллионах юношей Советского Союза, и конкретно в нашей школе, мы не верили в наше поражение. Во-первых, армяне, кроме того, знали, что турки рядом, это было. Один раз был случай с моим другом Суреном Алваровым, пошло веяние такое, спиритизмом заниматься. И вот Сурен мне предложил вдвоем заняться, я пытался было отговорить, мол, надо 3-4 человека, но он настоял на своем и все. А уже ноябрь 1942 г., мы сидим, и тарелка крутится, тогда Алваров задал вопрос:
- Что будет со Сталингардом? Возьмут ли его немцы? - Нам шестнадцать лет с небольшим. И мы, слушай, такой вопрос задали! Я не знаю, что и как это было, но ответ был такой: "Немцы захлебнутся в своей крови, но Сталинград не возьмут!" Неудобно такое сейчас говорить, но это было.
- Получали ли Вы какие-либо деньги на руки?
- Нет, по-моему, мы аттестат родителям не посылали, так только офицеры делали. А вот в Болгарии мы получили какие-то левы, но это было настолько мизерно, что сейчас и не вспомню, сколько дали.
- Выделяли ли Вы по национальности тех, против кого воевали?
- Немцы классически воевали, я их из противников ставлю на первое место, на втором месте венгры, но на самое высшее место я бы поставил власовцев. Им терять нечего было, они воевали до конца, но с точки зрения регулярной армии немцы, потом венгры, а румыны совсем плохие вояки были, никогда не выдерживали наших атак, стремились отступить. Кстати, немецкая тактика отличалась от нашей, у них была сильнейшая дисциплина, у нас боевая давала возможность нам инициативу проявлять, а у немцев приказ есть приказ, он его выполняет, это видно было. И они не отступали, вот если трем приказали здесь сидеть, мы уже подбегаем, а они все в окопах сидят, не убегают. Я даже видел один раз немца, прикованного кандалами к пулемету, он передо так трясется, его убили, конечно, жалко было. Потом, только к ним поступила команда отступать и все, они раз и отошли, соблюдая порядок, даже расстояние между собой. Это удивительно было. И в 12 или час дня у них обед, четко соблюдали. Мы знали такие вещи, такая дисциплина хороша, с одной стороны, с другой, приводит к негибкости, и потому, наверное, немцы в последний период войны уже не успевали выскользнут из нашего окружения.
- Встречались ли Вы с заградотрядами?
- Да, за всю войну один раз. Когда немцы прорвали частично фронт в районе того самого Секешфехервара, и тогда они могли подойти к Дунаю, могли окружить весь наш фронт, вот тут, я их не видел, но говорили, что за пехотой стояли заградотряды. Но, учитывая настроение, в том числе у нас, у саперов, я думаю, что такие отряды не были нужны, мы и так знали, что будем драться с немцами и не пустим.
- Ваше отношение к комиссарам?
- Прекрасное. Были среди них придурки, но где их не было и нет? Бывали и командиры придурки, что там говорить. А в целом это были очень преданные и толковые нормальные люди. Вот замполитом 60-го отдельного ШИСБ был Голубев такой, стоим на Днестре на плацдарме, перед разминированием, мы стояли у поймы, жара, нет-нет, мы и бегали туда, наш солдат как-то пошел набрать воды, тут прилетел шальной снаряд, и, представляете, его ранило, причем в живот. Мы все побежали туда, недалеко, метров 150-200, прибежали, Голубев встал над раненным и говорит:
- Что ты, как ты мог без разрешения... - И начинает раненного солдата костерить. Тут мой друг Юрка Поплавский не выдержал и говорит:
- Товарищ капитан! Не теряйте время, его в живот ранило, надо немедленно его в госпиталь. Как вам не стыдно!
Голубев замолчал сразу, т.е. человек не думал, что говорит. Мы его не очень любили, это видно было, и он тут себя показал, понимаете. Но все остальные, кого я знал, это были прекрасные личности, а политработников в бригаде было немало. Вот ротных политруков не было, но замполита батальона и секретаря парторганизации роты я хорошо знал, он у нас старшиной был в возрасте, сам где-то 40-45 лет, это те же политработники, и политотделовцы, и в стрелках когда я был, с нашими часто виделся. Это были люди чести и храбрости, они умели говорить и воспитать нас как положено.
- Ваше отношение к особистам?
- Я их боялся просто. И старался с ними не иметь дело. Представляете, как только мы пришли в Краснодарское минометно-пулеметное училище, меня вызвали в особый отдел, и начали такой разговор вести:
- Как ваше настроение?
- Да все нормально.
- Как вы смотрите на то, что я вам предлагаю, если что-то услышите не так о Советской власти или о Сталине, то передавайте мне.
- Хорошо, - отвечаю я, а что мне еще остается делать?
- Ваш оперативный псевдоним будет "Винтовка".
Конечно, я ни разу в особом отделе не был, никогда ничего не докладывал. Но тут и Таиров ко мне подошел и говорит:
- Слушай, ты был в особом отделе?
- Да.
- А тебя не вербовали.
- Было дело, даже псевдоним дали.
- Слушай, и меня тоже.
И так мы все, ахалцисские, 50 человек, очень быстро узнали, что каждый из нас там был, и каждый получил свой оперативный псевдоним. Вот тебе и метод работы! И вот эти вещи у меня всегда, до того, как я стал политработником, вызывали полное неприятие. Как я стал им, уже появились начальники особых отделов, я стал замполитом сначала полка, затем ракетной бригады, начальник особого отдела и его помощник со мной контактировались, и мне понятно было, что попались очень порядочные люди. Я им откровенно говорил свое мнение, что им импонировало, я их не боялся, говорил им, что они мои помощники в деле воспитания солдата, а я у них помощник. И говорил всегда так:
- Прежде чем наверх докладывать, я прошу вас, информируйте меня. Если мы договоримся, что туда не надо докладывать, пусть так и будет. Не договоримся - докладывайте. Тогда и я доложу. Договорились?
- Договорились.
Прекрасно работали. Слава обо мне как о таком начальнике пошла в округ, все, и даже там начальник особого отдела округа генерал, встретил меня отдельно и говорит:
- Ну, Григорян, ты покорил моих подчиненных. Молодец!
Но и без придурков не обходилось. Когда я был замполитом полка, приехал как-то ко мне член военного совета округа Беднягин, командующим был Бабаджанян. Приехал проверить, как я живу и работаю. Обошел весь полк, все ленинские комнаты, все прочитал, потом комнату боевой славы проверил, и задал единственный вопрос:
- Почему нет у тебя воспоминаний о тех, кто погиб? Где вечный огонь, мы ведь рекомендовали всем его сделать?
- Товарищ член военного совета, я пришел к выводу, что этого я не буду делать, потому что я говорю о славе наших людей, которые отдали жизнь, вот их фотографии на стендах, а вечный огонь как-то трагично передают. А какая у нас трагедия, ведь мы победили!
Он ничего не сказал, ушел. Напоследок говорит:
- А теперь ты будь здесь, а я поеду, посмотрю стройку. - Дело в том, что в 3 км от нашей части строили базу хранения ядерного оружия. Я остался, я туда вообще не ходил. Пошел, потом уехал. Через три дня звонит мне его порученец и говорит:
- Товарищ подполковник Григорян, поздравляю, первый раз я услышал, чтобы генерал Беднягин восхвалял, дифирамбы кому-то пел.
Действительно, он был суровый человек, но очень справедливый. И вдруг, через 2 месяца, приходит какой-то капитан, я его видел, как он ходит по полку, два дня бродил, на третий день приходит ко мне на прием и объясняет:
- Я был послан по поручению начальника особого отдела дивизии подполковника Иванова.
- Понял, и в чем дело?
- Вы понимаете, мы получили анонимное письмо о том, что вы проводили семинар руководителей групп политзанятий там, где строят базу хранения. И что вы туда людей водили.
- И что вы выяснили? - спрашиваю я спокойно.
- Ничего не подтвердилось.
- И вот вы пришли мне сказать об этом через два дня? Теперь выслушайте меня. Как вы смели придти сюда и не представиться мне, какая-то тайна, проверка. Почему все так тайно, почему вы не представились командиру полка или начальнику штаба?
- Вы понимаете, я получил такое указание.
- От кого?
- Своего командира подполковника Иванова.
А начальником политотдела дивизии был мой друг Кузякин, мы вместе оканчивали училище в г. Горький, я пошел прямо к нему, решил сразу ехать туда. Захожу, и там сидит этот Иванов, Кузякин спрашивает меня:
- Григорян, ты чего пришел?
- Надо.
- Я тебя не вызывал.
- Да, я вынужден был придти, и очень рад, что подполковник Иванов здесь. Я вам докладываю: - И рассказал ему о произошедшем случае.
- Как, что такое? - Изумился начальник политотдела. - А почему я не знаю?
- Да вот некогда было, - начало оправдываться Иванов.
- Что значит, некогда было? - Рассердился Кузякин. - А было время послать своего офицера проверять моего политработника по какому-то анонимному письму?
Тут я как перебил своего друга и как напустился на Иванова сам, говорю ему:
- Вы, вы отвратительный работник особого отдела, разве так работают. Как вам не стыдно проверять меня, участника Великой Отечественной войны, заместителя командира полка по политической части, когда я лично каждого человека знаю. Чтобы я мог повести руководителей групп политзанятий на секретный объект. Как у вас ума хватило поверить в такое! Член военного совета был у меня, он туда поехал, а я нет. Я сейчас позвоню ему.
- Да ладно, Азат, не надо, - говорит мне Кузякин. - Успокойся. А вы, товарищ подполковник, ляпсус совершили, я подумаю, как быть.
- Извините меня, пожалуйста... - начал было Иванов, но начальник политотдела его перебил:
- Не передо мной извиняться надо, а перед Григоряном.
- А что мне перед ним извиняться? Вы начальник политотдела, вот вы извините. - Поворачивается и уходит.
Через 15 лет я встретил его, будучи уже замом начальника политотдела корпуса, когда проверял особый отдел, партийные дела, я единственный человек, который был допущен к этому делу. И там сидит этот Иванов, я узнал его, он мне кричит аж:
- О, Григорян, здравствуйте!
- А кто вы такой?
- Да ты что, меня не узнаешь? - Он прямо поперхнулся.
- Нет, не узнаю. Извините.
- Да я Иванов.
- Какой Иванов?
- Вы что ко мне прицепились, у меня очень серьезное дело, я пришел к начальнику. - В это время вошел начальник и приказал Иванову удалиться. Меня же спрашивает:
- Так ты его не знаешь?
- Как не знаю. Это подонок в высшей степени. - Я рассказал ему, как все было.
- Он уволен уже, и ... с ним, - ответил начальник особого отдела корпуса.
Так что были разные люди.
- Как Вы относились к бывшим военнопленным, окруженцам?
- Я всю жизнь был человеком, который, прежде чем выразить свое отношение, должен знать, что другой сделал и что он из себя представляет. Если его посадили на 10 лет, была причина, хотя, конечно, были случаи, когда давали сроки ни за что. Вот Мартиросян, друг моего брата, он попал в плен, бежал, воевал во французском Сопротивлении, имел даже французский орден. Кончилась война, он приехал на Родину и его тут арестовали. За что, как, но это было обидно. И во второй раз, в 1947 г., когда мы были в Мцхетах, там жила француженка, которая приехала со своим мужем грузином, воевавшим во французских партизанах. Женился он на ней, привез сюда, она там была обыкновенная прачка, т.е. образование небольшое. И вот его арестовали в Грузии, она мучалась, бедняжка, родители мужа ее не восприняли, она была вынуждена в больнице работать прачкой или сиделкой. Лет 10 она писала во французское консульство, но только после смерти Сталина ее выпустили во Францию.
- Как происходили награждения у саперов во время Великой Отечественной войны?
- Обычно нас награждали после штурма или в период завершения наступательных операций, в которых принимала участие наша бригада. К примеру, после штурма Сапун-горы многие солдаты и офицеры были представлены и награждены орденами и медалями. Наш командир батальона Булатов стал кавалером ордена Красного Знамени, а сержанту Скорятину было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Он очень близко подобрался к одному дзоту, который никак не давал продвинуться пехоте, и, бросив связку гранат, подорвал его, но при этом погиб. Я помню, что во время торжественного построения личного состава бригады после освобождения Севастополя и ликвидации всех фашистов на Херсонесе, когда молодое пополнение принимало присягу, то им давали целовать автомат погибшего Скорятина. Сам я в годы войны был награжден Орденом Красной Звезды, медалями "За Отвагу" и "За боевые заслуги", "За взятие Будапешта" и "За взятие Вены", "За освобождение Румынии" и "За освобождение Болгарии".
 |
Однополчанин Хальковский, Румыния, Морены, 1946 г. |
Когда закончилась война, мы оставались в Австрии до июня 1945 г., после, я уже был в оркестре как музыкант, вся бригада через Австрию, Венгрию, Румынию отправилась пешком. Пришли мы в район румынской Констанцы и остановились в нефтеносном городке Морены, там расположились. Кстати, именно там состоялась наша встреча с Петром Лещенко, музыкантов на нее пустили. Пел он у нас, в каком-то большом концертном зале, играла молодая аккордеонистка из Одессы, он пел великолепно, но иногда раздавались реплики со стороны офицерского состава: "Что ты поешь, предатель!" Он был эмигрантом, ведь в румынской офицерской форме выступал в Крыму, хотя эмигрировал давно, еще в 1920 г. из России в Латвию, был вообще-то странный товарищ. Но тогда он пел "Чубчик", и об Отечестве была такая песня "Тоска по Родине". В конце его приняли нехорошо, аплодисменты были, но никаких чествований и благодарностей. Потом, как я знаю, его румыны арестовали, и он в концлагере умер.
Из Румынии мы ушли в октябре 1945 г., шли по Молдавии, по всей Украине, затем через Ростов в Краснодарский край, в итоге через Тбилиси пришли в Мцхету, древнюю столицу Грузии. Это маленький, но очень красивый городок, в котором расположены знаменитый монастырь и церковь. Там мы стояли какое-то время, оттуда нас уже не как 12-ю ШИСБР, а как 83-ю инженерно-саперную бригаду перебросили в Цхинвали, и там мы стали 37-м инженерно-саперным полком, в котором я прослужил до 1947 г. Я к тому времени был секретарем комсомольской организации батальона, замполит полка как-то мне сказал:
- Слушай, ты хороший парень, отлично работаешь, давай-ка я тебя направлю в военно-политическое училище, я должен рекомендовать двух человек, решил тебя и также Шкурко.
Приехал я в дом офицеров в Тбилиси, там уже собралось человек 20 со всего округа, начальник дома всех нас посадил писать диктант, учительница пришла и продиктовала, собрала все и ушла. Через полчаса она приходит, отдает две работы начальнику, а другие пусть уезжают. Начальник отдает приказ:
- Григоряну и Шкурко остаться, остальные свободны.
- Что такое? - подхожу и спрашиваю я у начальника.
- Да вы единственные, кто написал на "тройку", у остальных самое большее "два". Идите и оформляйте документы.
Поехали мы и все сделали, приехали в Горький, и представьте себе, я был единственный армянин из 2 тысяч абитуриентов, а принять должны всего 500 человек. Первый экзамен мы сели писать по математике, т.к. училище было танково-артиллерийским, т.е. выпускает не просто политработников, а для танковых и артиллерийских частей. Мы пишем, смотрю, задачу и примеры решить не могу, так что сдал чистый лист, только один пример решил. Вышел, на следующий день диктант написал. Все остальные предметы, историю, конституцию, устав, технику сдал на "пятерки". Слух пошел, что 70% написали диктант на "двойку". Тут ко мне подходит один грузин, такой же, как и я единственный на школу, спрашивает:
- Слушай, что будем делать?
- Ну что делать, ждать.
И вот мандатная комиссия, сидит генерал Латышев, чудесная личность, во время войны был членом военного совета 5-ой ударной армии. Захожу, представился, Латышев берет папку с нашими экзаменационными результатами, и очень удивился, взглянув на мой лист:
- Что такое, куда вы поступаете, в артиллерийское отделение? Математика на "два"!
Я пытаюсь объяснить, мол, война, туда-сюда, но Латышев меня не слушает и продолжает:
- А диктант у вас наверняка... Такого не может быть! - Тут я понял, что у меня положительная оценка, он тем временем спрашивает, - У кого списали?
- Разрешите ответить откровенно, товарищ генерал? - и решил схохмить, - налево посмотрел - пишут безграмотно, направо взглянул - сплошные ошибки, принял решение писать самостоятельно.
В зале хохот, Латышев тоже смеется, потом говорит:
- Юморист, ты посмотри. Это хорошо, именно такие политработники нам и нужны. Ну, хоть спортом ты занимаешься?
- Да, я футболист. - Как только я сказал о футболе все присутствующие, а это были полковники, профессора, училище было очень серьезным, начали тихонечко смеяться, Латышев на них как гаркнул:
- Прекратить смех! Вы приняты, курсант Григорян, - обратился ко мне генерал, - завтра в 10 часов утра я вас жду на стадионе.
Я недоуменно вышел, пытаясь понять, в чем же дело. Как позже я узнал, Латышев был страстным болельщиком футбола, создал мощную футбольную команду в училище, которая заняла первое место не только в Горьковской области, но и в Московском ВО. Но тогда я всего этого не знал, пришел без 10 минут 10 на стадион, стою в стороне, смотрю, там идет человек 200 или 22, все в форме, одни в одной, другие в другой, с ними Латышев, как подошли, он повернулся ко мне и приказал:
- Курсант Григорян, подойдите ко мне. Вот это лучшая команда, а это вторая команда, на замену, тоже неплохие игроки. Вот сейчас ты будешь во второй команде, я посмотрю на то, как ты играешь. Первая команда и вторая, занять позицию, начинайте играть.
Все, мы побежали, дали мне форму и бутсы, Латышев же сидит и внимательно смотрит, как я играю. Я вижу, что сидит, одел все правильно и завязал щитки, проходит 25 минут игры, за которые я первой команде забиваю 2 гола, тогда генерал останавливает игру, вызывает первую команду, как начал ругать их:
- Бездельники! Еще я вас по высшей форме питание даю, вы сало кушаете, когда в стране черт знает что творится! - Голод же был, 1947-й год, Латышев еще поругался, потом говорит капитану команды Ермилову:
- Григоряна в первую команду, - поворачивается ко мне, - кем играешь?
- Я левый крайний, - я же левша, т.е. 11-й номер.
- Хорошо, так и будет, все.
И вот я в училище все 2 года играл, каждый раз генерал сидел на трибуне, смотрел, как я играю. Раза два-три он меня персонально приглашал к себе в кабинет, и говорил, как надо играть. И вот один раз пригласил и говорит:
- В этот раз будет необычная игра, мой дорогой. Едет сюда играть училище ВС РСФСР, Москва, это лучшая команда Московского ВО, с ними мы еще не играли. Они теперь играют здорово, там генерал такой же болельщик, как и я. Он приедет сюда, будет сидеть со мной на трибуне, ты что, хочешь, чтобы я краснел? Ты должен забить два гола!
- Товарищ генерал, - пытаюсь объяснить я, - это же спорт, тем более вы говорите, что такая команда.
- Я знать ничего не хочу, тебе сказано - два гола. А как ты там будешь играть, это твое дело.
- Есть, товарищ генерал!
Выхожу, и думаю, черт возьми, надо же такому случиться. Я уже женился, дочка родилась, второй курс. Слушай, я думал-думал, но тут началась игра. И они задавили нас, сидят на воротах и все. Митрофанов был защитником, я ему говорю:
- Слушай, Коля, я не буду отходить в оборону, останусь в центре, за мной такой толстенький защитник стоит, дай на выход, как только к тебе мяч попадет.
Он так и сделал, я повел мяч, тот защитник даже не успел повернуться, как я от него в 5 метрах был с мячом, все, ворвался, мечется вратарь, я ударил: Гол есть! Стадион взорвался, это был стадион в районе Мызли г. Горький, там все меня знали, радиозаводы, орали страшно, там стояло все училище, болельщики, тысяч 5 человек, рев был такой, что кошмар. Не прошло и 10 минут, как произошел точно такой же случай, так же вратарь кинулся на меня, я его обвел и в пустые ворота забил гол. 2-0! И они сникли, пошли в оборону, около меня поставили двоих, что делать, я вижу, что эти двое мне не дают играть. Тогда я убегаю от всех, бегу туда-сюда, они уже замучились за мной бегать, а я же небольшого роста, но такой, жилистый, мало устаю почему-то, мне даже надо постоянно бегать. И вот перед концом тайма ко мне попал мяч, я решил по центру прорваться, одного обвел, второго, у меня дриблинг сильнейший был, уже вошел в штрафную площадку, и в это время меня бьют по ногам, я падаю. Штраф, 11-ти метровка. Я хватаю мяч и хочу бить, но тут ко мне подходит капитан Ермилов, начальник физподготовки училища, он приказал:
- Не лезь, ты не умеешь бить правильно, - это была правда. Он сам взял мяч и ударил. Бах, и 3-0. Все, тайм кончился.
Второй тайм начинается, мы забиваем еще один гол, потом они видят, что дело совсем плохо и как нажали, что мы могли только в обороне находиться, забили нам 3 гола, и напоследок Ермилов еще один гол добавили, 5-3, мы выиграли. Стадион ревел, кинулись все ко мне и Ермилову, качают, кричат, я говорю им:
- Ребята, отпустите, у меня там жена с ребенком сидит, - Томочке как раз было 3 или 4 месяца. Все подошел к ним, вижу, генерал смотрит на меня, но не улыбается, нельзя, там же второй генерал сидит. Пошел, переоделся, условия были великолепные, пришел опять к жене, временя тяжелые, я другу говорю, но тут прибежал мой командир батареи майор Цыганков и напустился сразу:
- Где ты ходишь, Григорян, тебя командир поручил срочно найти, вот тебе личный знак, ты можешь три дня не приходить в училище!
Елки зеленые, я спрашиваю:
- Товарищ майор, как же на три дня, а что я буду кушать, как же так?
- Иди в столовую, там тебя все знают, скажи, что не будешь три дня обедать, пусть что-нибудь придумают. - Прибежал я на кухню, все уже знают, официантки прибежали, поздравляют, я им в ответ, - Девочки, у меня будет к вам просьба - мне дали 3 дня, я иду к жене и ребенку, но кушать нечего.
Тогда мне принесли здоровый кусок вареного мяса, селедки, хлеба три буханки, сухофрукты, все это завернули и приготовили. Подошел к жене, она заинтересовалась, что там у меня, но я ответил, мол, сюрприз, приехали домой. Открыли, как посмотрели, Боже мой, я был счастлив. Вот это спорт.
Но самый интересный случай, связанный с футболом, у меня произошел позже. Когда я, уже офицер, решил поехать в с. Кадницы к родителям жены, это село капитанов и штурманов на Волге, у жены был знаменитый род. Прошло много лет, дети взрослые, дочка в 9 классе, сын в 6-ом, я купил билеты на теплоход Москва-Астрахань, чтобы дети увидели, в каких местах мать родилась, как и что. Тем более, дочка родилась в Горьком. И возвращаемся, решили остановиться в Горьком, хотели рассказать нашим детям, где познакомились, где я в футбол играл, где с женой встречались. Поехали на такси, повел я в училище, в клуб, где мы с женой на танцах познакомились, и потом на стадион, прошлись по парку Швейцария. Возвращаемся на троллейбусе, который был битком набит, мы еле втиснулись. И вдруг парень лет 35 встает и говорит:
- Товарищ Григорян, садитесь!
Я очень удивился, усадил Томочку, но у парня спрашиваю, откуда он меня знает, тот в ответ:
- Да кто вас не знает, вы же такой футболист были, я ведь бегал за вами и кричал: "Григорян! Григорян!"
Тогда я сыну говорю, смотри, как до сих пор обо мне помнят. Мой сын выбрал профессию политработника, стал начальником политотдела ракетной бригады, служил в Монголии и Забайкалье 17 лет, переехал в Москву, начал работать в Министерстве Обороны, дослужился до начальника отдела в управлении воспитательной работы, в 2009 г. уволился на пенсию.
Окончил я училище в 1949 г. с красным дипломом, начальник училища генерал Латышев меня очень любил, и по моей просьбе я был направлен в Прибалтику, где был командующим военным округом Баграмян. Я попал в г. Черняховск (до 1946 г. город Инстербург) Калининградской области замполитом батареи в 11-ю армию, которой тогда командовал Горбатов, а на фронте мы ее знали как армию Батова. Там произошла моя встреча с командующим округом генералом армии Баграмяном. Однажды прибегает командир полка, и говорит:
- Григорян, заступаешь дежурным по полку.
- Товарищ командир, но я же вчера был:
- Ничего, - перебивает он меня, - снова будешь. Баграмян приезжает, и обязательно будет осматривать весь городок. Держи шашку.
- Да вы что, я же ею не умею пользоваться! Я в кавалерии не был никогда, почти всю войну прошел сапером.
- Научишься, надо будет вытащить шашку, надо приложить, как полагается ко лбу, доложить, а потом вложить ее в ножны.
- Есть. - Пришел домой, что делать, сразу начал тренироваться, но никак не могу и все. Полночи занимался, вытащить легко, но самое трудное оказалось, не глядя, в ножны вложить. Тут вроде клинок придерживаешь пальцем у ножен и направляешь его, но все равно трудно. В итоге все же научился, хорошо получаться стало.
И вот жду, мне уже сказали, что он обошел мотострелковый полк и идет к нам, командир полка где-то спрятался, вроде его нет, открываются ворота, заходит человек 50, Баграмян и рядом с ним командир дивизии генерал Карижский, Герой Советского Союза. Я не растерялся, громко скомандовал:
- Полк, смирно! Товарищ командующий, 575-й артиллерийский полк занимается согласно расписанию! Дежурный по полку лейтенант Григорян!
Тишина, все стоят, командующий подходит ко мне, я был согласно Уставу где-то на расстоянии 5 метров от него, и говорит:
- Воевал?
- Так точно, товарищ командующий.
- Ну, вижу, что воевал. Кавалерист?
- Никак нет.
- А как же ты так ловко шашкой владеешь?
- Всю ночь тренировался. - Вся эта кавалькада как расхохоталась, наверное, минуты две смеялись, и командующий тоже смеется, поворачивается к ним и говорит:
- Вы видите! - Потом поворачивается ко мне и спрашивает. - Ты женат?
- Так точно, дочка растет, ей уже полтора года.
- Хорошо, хорошо. А как служба?
- Все нормально, товарищ командующий. - Он так осмотрелся и говорит. - Товарищи, я думаю, что здесь порядок, не будем смотреть.
Повернулся и ушел, командир полка подскочил ко мне, обнимает и целует, кричит:
- Григорян, ты меня спас!
Что уж скрывать, у нас городок был очень сложный, асфальта не было, грязи много, что с ней ни делай, а тут еще как назло дождь прошел, и в кухне не совсем еще все хорошо оборудовано. Конечно, это был бы минус не только нам, но и дивизии всей. Поэтому вот тут я оказался очень под рукой у командира.
Потом я еще два раза видел Баграмяна на партактиве, он выступал у нас в дивизии, и позже приезжал уже в Одессу, где часто путался, все называл Одессу в докладе Латвия, ведь он столько лет прослужил в Прибалтике, даже просил у нас извинения по этому поводу. В Прибалтике я прослужил до осени 1952 г., уехал в г. Калининград, потом был направлен в 8-ю армию, которой когда-то командовал Чуйков. Кстати, он тогда был командующим Советской группой оккупационных войск в Германии. Я пробыл там до 1959г., мне присвоили звание "капитан".
Уехал в Одесский военный округ в г. Бельцы, мне захотелось туда, потому что командующим округа был Бабаджанян. Там я стал секретарем парткома полка, потом замполитом артполка, потом начальником политотдела зенитно-артиллерийской бригады, утверждался в ЦК партии, потому что это была уникальная новейшая бригада, созданная против американских самолетов. Аналогов подобной бригады у американцев не было. Мы были совершенно секретны, приходили к нам на службу люди с высшим образованием, офицеры, все окончили академии, я опирался на них, это же грамотные люди. Мне же особенно помогало мое русское образование, умение говорить, это давало возможность мне привлекать офицеров к различным мероприятиям, потому я любил привлекать тех офицеров, которые хотели нешаблонно проводить политзанятия. Я даже один сам провел политзанятие, организовал смотр для руководителей политгрупп. И провел блестяще, хотя ничего не готовил, они сами предложили рассказать личному составу о войне. А дальше был праздник. Представьте себе: 50-летие образования СССР, думаю, что делать, надо провести красиво, но только не по шаблону, я начал готовиться за 2 месяца, я сделал так: нашел 15 человек всех национальностей союзных республик и сшил флаги республик, входивших в Советский Союз. Также подготовил оркестр, который был создан в бригаде, он нам положен был по штату, духовой, из 67 человек. И вот началось: сначала с флагами прошли предстатели республик, о каждой республике я говорил секунд 5-10, потом называл человека-знаменосца, как правило, подобрал тех, кто хорошо учится, отличников боевой подготовки. И они встали на сцене со знаменами. Я выступаю с докладом, начинаю говорить об образовании Советского Союза, песня на эту тему после, и приказ: "Внести флаг Союза Советских Социалистических республик!" Все встали, оркестр играет один куплет гимна. Потом говорю о том, как проходила Гражданская война, дальше песня со словами: "На Дальнем Востоке мы завершили:" Президиума нет, я на трибуне, так рассказал про индустриализацию, песня, коллективизацию, песня. Когда говорил о гражданстве, сразу прочитали стихотворение Маяковского: "Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза, смотрите, завидуйте, я гражданин Советского Союза!" Так прочитали, что я молчу, все встали опять. Потом пришло время рассказать о ВОВ, сыграли "Священную войну". В конце я говорю:
- Несмотря на то, что мы не хотим воевать, мы боремся за мир, а нас обвиняют в том, что мы агрессоры, - И поют песню "Хотят ли русские войны?"
Там сидят жену всех офицеров, и напоследок я говорю:
- Спросите у моей жены, которая всю войны проработала на станке, готовила втулки для фронта, хотят ли русские войны, - жена встала. Неожиданно и зал встал и стоя приветствовал ее. Эффект был высочайший, об этом доложили в округ, специальная комиссия из трех человек приехала, попросили рассказать, как все было организовано. И член военного совета, и командующий ВО Бабаджанян выразили мне свое полное удовлетворение за такую работу.
- Как Вы встретились с Бабаджаняном?
- В первый раз он меня принимал, когда назначали на должность начальника политотдела. Назначили, но я артиллерист, член военного совета ведет к нему, предлагает назначить меня начальником политотдела артбригады в Запорожье, а там командиром бригады был Иванян, Бабаджанян сидит и говорит:
- Так, Иванян, не будем создавать армянские бригады! - Я думаю, что такое, а Амазасп Хачатурович продолжает, - пусть идет в зенитно-ракетную бригаду начальником. Это серьезная бригада, не какая-нибудь артиллерийская. Вопросы есть?
- Никак нет, - и мы вышли, по дороге я говорю начальнику военного совета:
- Товарищ генерал, как так, какой я зенитчик, во время войны я был сапером, после войны артиллеристом.
- Прекратить разговоры, - отрезал генерал, - пойдешь, какая разница, ты же не кто-то там, а политработник.
Когда меня утверждали в ЦК, Епишев спросил:
- Чего вы артиллерист, идете в зенитные войска?
- Политработник должен везде уметь работать, товарищ генерал, - повторил я тогда слова члена военного совета округа.
- Молодец, разговора нет. Все, иди работать.
Как вернулся, надо же представиться командующему, что я уже назначен. Пришел, сидят три генерала, два полковника, я еще подполковник, у меня в приемной спрашивают:
- Вам к кому?
- Подполковник Григорян, я назначен начальником политотдела ракетной бригады, пришел представляться командующему.
Адъютант тут же заходит, через 10 секунд выходит и говорит:
- Подполковнику Григоряну, войти.
Тут генералы, очередь, я вошел, отрапортовал командующему, Бабаджанян задает первый вопрос по-армянски:
- По-армянски говоришь?
- А как же, я армянин, - также по-армянски ответил ему.
- Молодец, - и дальше все пошло по-русски, я сел.
- Слушай, что у тебя за фамилия? - продолжает Амазасп Хачатурович, - ты ведь Григорян, каждый шестой армянин Григорян, вот у меня редкая фамилия, есть такой композитор, он мой родственник в седьмом колене. Появился еще один Бабаджанян, твой земляк, из Ахалкалаки, Герой Социалистического труда, мы с ним встретились в здании Верховного Совета СССР, познакомились. И вдруг мне докладывают, что у нас служит еще один Бабаджанян, говорят, он мой племянник. Я спрашиваю: "Кто говорит?" Оказалось, что он сам говорит. Я его сюда вызвал, приходит высокий, красивый молодой медик, я его спрашиваю: "Я твой дядя?" Ответ: "Никак нет, товарищ командующий?" Так почему же такое сказал? Его перевели из Дальневосточного Военного Округа на маленькую станцию Колбасное, там даже аптеки нет. А у него жена и сын болеют туберкулезом. Он полгода пытался записаться ко мне на прием, не записывали, но как только сказал, что он мой племянник, сразу записали. Я его поругал за такой способ, но проверка показала, что он прав, и надо было действительно ему помочь.
Посмеялись и разошлись. Потом после того юбилея он меня снова вызывает:
- А теперь ты ответь мне на такой вопрос: слушай, столько армян приезжает в наш округ, все обращаются ко мне, всем помогаю, а ты ни разу не обращался. Я слушал твои выступления на партактивах, на конференциях, и так далее, хорошо выступаешь.
А я и сам заметил, вы понимаете, что как только я выступаю, он прекращает дела и внимательно слушает, он даже мне рассказал такой момент, особенно запомнившийся ему:
- Здесь в докладе хвалили наш полк, и спрашивают, каким образом мы достигли того, что уже несколько лет нет происшествий и хорошие мероприятия, я помню, как ты выступил и сказал: "Мы воспитываем наших людей к любви к Отечеству, к нашим командирам, патриотизм". И ты добавил: "Есть романтизм реакционный, и есть романтизм революционный, мы воспитываем революционным горьковским романтизмом. Чтобы его гений освещал нам пусть". Ты здорово сказал, Григорян, молодец. А почему же ты ни разу не обратился ко мне, что я, тебе не помогу, что ли?
Я думаю, что сказать, и говорю:
- Товарищ командующий, разве плохо, что я к вам не обратился и здесь сижу.
- Молодец, ты же в Париже служил (там были в Одессе такие места с названием Тарутино, Бородино, Париж, это полки, которые после войны возвращались из Франции, и остановились там, названия остались). Ты мог отказаться пойти, зато теперь ты начальник политотдела, у тебя 3000 человек.
Описал он мне бригаду и пожелал удачи. Заходит начальник штаба Игнатьев, он меня представил, встал командующий, а тоже встал, пожелал мне удачи и все.
Ровно через месяц на вертолете прилетает командующий с группой офицеров посмотреть, как мы обосновались. Приехали, пошли и посмотрели ракеты и пусковые установки, станции, С-40, ПЗРК, Б-12, станции наведения, осмотрел столовую, в итоге Бабаджанян всем доволен остался. Спрашивает, какие есть вопросы, наш командир встал:
- Никаких вопросов нет, - но тут я поднялся и говорю:
- Товарищ командующий, у меня вопрос.
- А, Григорян, слушаю.
- Товарищ командующий, у нас 300 офицеров, 80 прапорщиков, из них ровно половина не имеют квартир, живем в селе. Командир и мы все , пять его заместителей не имеем квартир.
- Да? - удивился командующий, на командира вот так посмотрел, а тут командир ракетной дивизии стратегического назначения Лапшин сидел, Бабаджаняни к нему:
- Слушай, Лапшин, ты через 2 недели сдаешь 100-квартирный дом, дай командиру и его замам 6 квартир.
- Есть, товарищ командующий.
- Подойди сюда, мой заместитель по тылу, - продолжает командующий, - 100 квартирный дом построить для бригады.
- Как же так, товарищ командующий, все ведь расписано:
- Ты слышишь, что я тебе сказал?
- Есть, только разрешите 50 квартир в этом году, а 50 в следующие полгода. - Бабаджанян на меня посмотрел:
- Ну как, Григорян?
- Подходит, - напустив на себя важность, отвечаю я.
Ровно через полгода 50 офицеров получили квартиры в Первомайске Николаевской области, шикарные квартиры. И 50 еще через полгода. Вот это был командующий. Он был строгий, но потрясающе внимательный к людям, и доброта его не знала границ. Он очень рано ушел из жизни, чуть больше 70 лет ему было. Но свою мечту успел провести в жизнь - построил новейший в то время танк. И ровно через год после этого он умер.
Из Первомайска я оттуда попал на должность замначальника полиотдела 32-го армейского корпуса в г. Симферополь, откуда уволился в запас в звании полковника в 10 декабря 1981 г., когда я уходил, член военного совета округа Фомичев, великолепная личность, как услышал несколько моих выступлений, говорит:
- Григорян, тебе надо куда-то идти, а не могу тебя просто так уволить.
А мне уже 56 лет, шутка, что ли. Специально приехал в Крым, чтобы сообщить о том, что мне надо готовиться к увольнению. Как я уволился, мне предложили в училище пойти старшим преподавателем, я отказался. И Фомичев позвонил везде, так я стал заведующим отделом быта города Симферополя, и начальник управления быта области узнал, что меня назначают, звонит Измайлову, первому секретарю райкома партии, и жалуется:
- Что же вы нам "черных" полковников присылаете? Нам еще не хватало в быту "черных" полковников!
А я как раз здесь сидел, Измайлов мне дает трубку и говорит:
- Послушай, что он несет. - После снова взял у меня трубку и заявил в нее:
- Прекрати разговор, это решение обкома партии, посмотрим, как он будет у вас работать, запиши себе, чтобы через год позвонил о результатах.
Через год начальник управление позвонил и говорит:
- Лучшего бытовика нельзя было найти.
Я действительно поднял на ноги эту организацию, мне помогла моя фронтовая жизнь, моя офицерская жизнь, высокая организованность, я сделал так, что бытовики были единственной организацией в горисполкоме, которая наряду с 9 предприятиями выполняла план. Уволился в 63 года.
Также я выступал на последнем партактиве в г. Симферополе, состоявшемся в ноябре 1990 г. Я встал и выступил, потому что партактив шел сутки, но никто не говорил о том, что разваливается Советский Союз. Тогда я потребовал у Багрова, который вел собрание, дать мне слово, я написал: "Если не дадите слово, тогда прорвусь к микрофону!" Тогда это модно было. Багров объявляет:
- Тут полковник в отставке Григорян пишет, что, если мы ему не дадим слово, то он прорвется к микрофону. - Прямо так и говорил. - Дадим слово.
Я выхожу и говорю:
- Я, полковник в отставке Григорян Азат Артемович, армянин по национальности, участник Великой Отечественной войны, освобождал Крым, два раза был ранен, пешком прошел через всю Украину. Мне стыдно, что здесь ни разу никто не сказал о том, что разваливается наше великое государство! Разве можно вот так вести себя. Пресса, телевидение и радио объявили войну своему собственному народу. Как можно такое терпеть! Мы теперь хорошо знаем, кто такой Троцкий, кто такой Солженицын, но мы плохо знаем, кто такой Горбачев и совершенно нет знаем, кто такой Ельцин или Кравчук. Что это такое? Как же можно так. Все теперь хаят то, что было создано нашим великим народом. У Расула Гамзатова есть такое выражение: "Не стреляйте в прошлое из пистолета, ибо будущее в вас выстрелит из пушки!"
Как только я это сказал, зал стоя аплодировал мне. И я когда ушел из трибуны, зал не сел, я в конце зала сидел, а было около тысяч делегатов, шутка, что ли. И все перестали аплодировать и сели только после того, как я сам сел. После меня слово дали певцу Богатикову, он прекрасно выступил и добавил: "Как хорошо передо мной говорил оратор, после него тяжело выступать". Наконец предоставили слово секретарю ЦК КП Украины, он выходит, достает, как говорил Маяковский, из широких штанин запись и начинает читать. Кошмар какой-то! Все так монотонно, и многие не выдерживают, начинают аплодировать. Тут встает второй секретарь Джанкойского райкома партии, женщина, и говорит:
- Остановитесь! Неужели вы секретарь ЦК КП Украины, как можно так выступать. Вот, я фамилию не помню, нерусский здесь выступал, полковник. У него учитесь, как надо выступать.
Багров добавил:
- Это Григорян Азат Артемович был.
- Вот-вот, Григорян.
И не дали секретарю ЦК выступить, он сошел с трибуны. Грач тогда был первым секретарем обкома партии, и он читал решение, я помню.
До 1994 г. я нигде не работал, просто пенсионер, а потом меня начали просить помочь в том или ином деле, а с 1995 г. избрали заместителем председателя Крымского армянского общества, который отвечает за вопросы социальной защиты армян в Крыму. Почему такие вопросы? После развала СССР начались события в Сумгаити, затем депортация из Азербайджана и Карабахский конфликт, из Таджикистана и из Молдавии все армяне уехали, в Чечне армяне воевали против дудаевских националистов и вынуждены были также эмигрировать. В общем, вот такая моя работа, дочь у меня историк в 41-й школы-лицея г. Симферополя, а также директор армянских школ Крыма.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
