Безверхов Дмитрий Кузьмич

Ты слушать исповедь мою сюда пришёл – благодарю!
Всё лучше перед кем-нибудь. Словами облегчить мне грудь.

Родители мои: отец Безверхов Кузьма Ефимович, мать Безверхова Васса Петровна (девичья фамилия Кузнецова). В каком году они поженились, я не знаю, но до моего рождения у них уже было трое детей. Старший сын Николай, дочь Анна, сын Иннокентий. Коля родился в 1913 году, Нюра в 1919, Кеша в 1921 году и 13 сентября 1924 года родился я – Дмитрий. Семья жила небогато, а так – средне. Отец работал в кузнице, жили в деревне Сереж, район был Назаровский, а край Красноярский. В деревне занимались крестьянством, для себя держали скота, тем и жили. Родители тоже держали небольшое хозяйство для себя. Отец в кузнице ремонтировал  сельхозинвентарь, ковал лошадей, в общем делал все работы, какие касались его специальности. Мать была домохозяйка. 

Отцовских родителей я не помню, но знаю что у отца было два брата и две сестры. Сестры вышли замуж: одна, Марья – за Солдатова Якова (мужичок был невзрачный – тихоня). Но она была активистка, особенно их дочь, её так и  звали Марья (тоже была Марья), прозвище её было Косматая. А Арина вышла замуж за Герасима Волкова, детей у них не было, они так и жили вдвоём. У старшего брата была дочь Глафира, она вышла за Ануфиева и жила в Красноярске. А у Григория был сын и две дочери – Зоя и Поля. Отец отца - Ефим, с семьёй приехал из Курской области когда моему отцу было пять лет, а мать - уроженка Сибири. Её отец Пётр и мать Степанида жили в Сереже. У них было два сына и дочь. Сын Андрей был видимо, парализован: хромой и с одной рукой, вторая высохла. Он так где-то в инвалидном доме и умер. Дмитрий женился, у них с Анной было два сына – Михаил и Владимир. Васса (моя мать) вышла замуж за Кузьму и создали семью. Их старший сын Николай (мой брат) в двенадцать лет с испугу был парализован  -  у него левый бок отнялся и плохо действовала нога, а рука высохла и он жил с одной правой рукой. 

Семья Безверховых: Кузьма Ефимович и Васса Петровна, сын Николай и крёстная, 1913 г.

Так бы мы и жили в деревне, но в тридцатые годы началась коллективизация, отцу предложили зайти в колхоз. Он сначала отказался, а потом согласился, но было уже поздно – его арестовали и посадили в тюрьму. А мать с нами раскулачили: забрали лошадь, корову. Больше хозяйства не было, правда Николай держал (как инвалид) четыре улья пчёл и до двадцати кроликов. Забрали дом, кузницу, а нам дали лошадёнку, погрузили что осталось от раскулачивания на телегу и в сопровождении конвоя мы поехали. Мне было тогда шесть лет. Везли нас всё лето: поехали в мае, а приехали в сентябре в посёлок Киселёвка – сто десять километров от обжитых мест, в тайгу. Ехали по бездорожью, мужики шли вперёд и делали дорогу, а потом ехали мы. Дорогой встретились с мамиными родителями, их тоже раскулачили и увезли раньше нас. Мать попросила начальство (я не знаю кто там был старший) и их присоединили к нам, с ними был ещё их внук (сын Дмитрия) Михаил. Так все мы в составе восьми человек прибыли на Киселёвку. Там стоял один дом, жили в тайге кержаки – староверы.  Народу нагнали много, наш район Назаровский и район Берёзовский. Работы не было и кто мог,  ходил убирать кержакский хлеб. Мать ходила жать, Нюру взяли в школу (она закончила четыре класса) обучать взрослых, был ликбез. А Николай как инвалид охранял ворота в поскобене (неразборчиво – прим. А.Казанцев). Им давали муку по шестнадцать килограмм, а на нас, иждивенцев – по восемь. Больше ничего не давали, соли не было. Но и этой муки на месяц конечно не хватало, и началась голодовка. От голода умер дедушка Пётр и бабушка Степанида, завелись обильные вши. В общем голод не миловал никого, погибло много народа. Питались кто как и  чем может: на болоте, в лесу. Пока была возможность собирали грибы, траву, и не смотрели – можно есть или нельзя. Ели всё! Ели конские кишки от дохлых лошадей. Мясо забирали хозяева, а кишки – кто успел захватить.  Наступила поздняя осень, мы жили в балагане как могли. Мать с Николаем отеплили его, спали на нарах, подстилали сухую траву. Приехала тётя Нюра (мать Михаила) и так как никого не отпускали (даже детей), она крадче увезла его с Киселёвки. Остались мы впятером. И вот наступила зима, наладилась дорога и к людям стали приезжать (их называли «сухарники»), стали привозить сухари, муку, соль. И те, кому привозили, были счастливы. Люди, кто мог, построили бараки общие. А мы так и жили в балагане, в нём была какая-то печка глиняная, было тепло. А вот зимой к нам приезжала отцова сестра – тётка Арина (пробивная была женщина). Приехали на двух подводах, привезли нам и ещё одним (я их не помню) продукты: сухари, муку и ещё кое-что. Закололи лошадь на две семьи и, конечно, мы тут ожили. А ближе к весне приехал из заключения отец. Но прежде чем на Киселёвку, он в районе как специалист получил разрешение на переездку семьи в более обжитое место, в том же Тегульдетском районе, в посёлок Сибиряк. Там и колхоз был Сибиряк. Колхозники занимались сельским хозяйством и в тайге гнали пихтовое масло, а отец работал в кузнеце. Но жить было тяжело, работали в колхозе всей семьёй, за год зарабатывали 1500 трудодней, а  получать – за трудодни не получали ничего. Какой хлеб родился, сдавали государству, засыпали семена. А что оставалось, делили на трудодни. Приходилось по 100-150 граммов на трудодень. Из этого вычитали аванс и при отчёте ничего не получали. Оставались в долгу в колхоз по 1500 рублей и опять начинался аванс, и всё повторялось из года в год. Чем больше работали, тем было больше долгу в колхоз. Высчитывали за общее питание, кто работал на полях. Масло пихт гнать перестали, а посевы и скот доходов давали недостаточно. Вот так и жили.

Мы росли, учились зимой в школе, а летом работали в колхозе. И вот в 1936 году отца отпустили в Томск лечиться (у него болел желудок), он уехал и назад не вернулся. Устроился там на работу и стал звать нас к себе. А так как жили без паспортов, то выезд был запрещён. И вот мать решила бежать, взяла с собой меня, мы в мартовские каникулы ушли через болото – мать на лыжах, а я без лыж (меня снег держал и я не проваливался). Километра два от посёлка вышли на дорогу и пошли по дороге. И встретился нам какой-то начальник из района, остановил нас и стал спрашивать кто мы и откудова идём. Мать сказала что идём из района от дочери. Он спросил фамилию, я назвал свою и мы расстались. Мы пошли дальше, зашли в Новую деревню (так она называлась) зашли к знакомым - деду с бабкой, и остаток ночи просидели в подполье, так как боялись что нас будут искать. А этот начальник приехал в колхозную контору, рассказал о встрече с нами и назвал фамилию подвид нашей, и сразу пошли к нам домой. Николай с Иннокентием были дома и сказали что мы сбежали, тогда поехали нас догонять, но не нашли. А мы, как только начало светать, вылезли из подполья и пошли в следующую деревню. До неё было четыре километра (Тызырачево). Перед деревней я бросил лыжи, а в деревне зашли к знакомым и просидели весь день за русской печкой. Из нашей деревни (из Сибиряка) приехали и рассказали, что Вассилиса с Митькой сбежали и что Денцов Мишка их догонял. Пришла ночь и мы с матерью пошли дальше, впереди было ещё две деревни со спецпереселенцами – это Красный Яр и Берегаево. Так мы эти деревни обошли по реке Чулым, по льду (зимняя дорога) и вышли к деревне Хохлаева. Там жили вольные. Рано утром мы пришли в деревню (забыл как называется), зашли к добрым людям, нас накормили, обогрели и мы пошли дальше. В деревне Малиновка мы ночевали, за ночь и день прошли восемьдесят километров. На следующий день мы пришли на железнодорожную станцию Тяжин. А у меня заболели глаза от яркого солнца и снега. Мать пошла к начальнику станции и как с больным ребёнком ей дали билет. Она купила билет до Ачинска, там жил Яков Гаврилец – хороший друг отца, и мы жили у него. Потом приехал отец с дядей Герасимом и мы поехали в родное село Сереж от станции Ададым (Назарово). Восемнадцать километров шли пешком. Была весна, снег уже почти растаял и мы шли по холодной снеговой воде. Добрались до Сережа, тётка Арина истопила баню, намылись, прогрелись. Но даром простуда не прошла. У меня глаза болеть перестали, а началась малярия. Мы в Сереже прожили около месяца. Отец уехал, он работал на станции Копьёво (это по Абаканской ветке) в золотопродснабе по своей специальности – кузнецом. К нам в Сереж приехала Нюра (сестра) и мы уехали к отцу. Нюра устроилась работать в Ужуре в школу. Она закончила семь классов и курсы учителей. Там она вышла замуж за Юшкова Георгия. А мы жили в Копьёво с отцом. Туда к нам приезжали Николай и Иннокентий. После нашего с матерью ухода они остались вдвоём в Сибиряке, у них осталась корова. А пришло лето, они что необходимое погрузили на лодку и по Чулыму спустились до деревни Перевоз. Там приобрели тележку, бросили лодку и на тележке вещи довезли до станции Тяжин и на поезде приехали в Копьёво к нам. Отца перевели в Главстан – 60 километров от железной дороги. Золотые прииски там были, он также работал в кузнице. В продснабе жили мы конечно бедно. Мы с Иннокентием ходили в школу, я учился в четвёртом классе второй год, так как с бегами я четвёртый класс не закончил. Учился хорошо, числился отличником. Николай помогал отцу работать, а мать не работала. Мы тоже отцу помогали, из проволоки рубили гвозди и чистили баки для лужения. Из простого бака их лудили чтобы они не ржавели. Вот так мы прожили до осени 1937 года. 

А осенью отца арестовали, куда и как увезли и сейчас не знаю. А мы остались на Главстане и прожили там до весны 1938 года. В мартовские каникулы учеников-отличников увезли на Теплую станцию (так назывался посёлок) – на слёт отличников. Уехал и я, пробыли мы там два дня. А в это время мать и братьев забрала комендатура, мы числились за комендатурой: паспортов не было и увезли на станцию Копьёво, отправили в Томск.  Но мы с ними разъехались: их повезли по нижней дороге, а нас с Тёплой станции – по верхней. Я приехал домой, дом закрытый, никого нет. Я пошёл к Лазчуковым, нам они родня по матери. Они мне сказали как это случилось и я остался жить у них. Прожил месяц, потом пришёл человек из комендатуры, взял меня, сказал что поедем к родителям. Меня и ещё одна девочка также осталась без родителей. Дали нам справку, выдали деньги по 37 рублей, отправили в Копьёво. И мы из Копьёво без пересадки в Тайге (узловая станция) поехали в Томск к родителям. В Тайге на перроне меня встретил милиционер и решил, видимо, что я беспризорник. Но проверил у меня документы и отпустил. Предупредил чтобы я не шлялся, а то могут забрать. В общем приехали мы с этой девочкой в Томск и пришли на точку к заключённым, показали свои справки. И нас в сопровождении (ну сопровождал нас один человек) через весь город пешком пришли мы на станцию Черёмушка. Наши родители жили в общих бараках по несколько семей, называли их шпалопропиточными. Мама и Иннокентий работали, грузили пиломатериал в вагоны. Вот так я снова оказался в своей семье. Была весна, учебный год ещё не кончился и я пошёл в школу в четвёртый класс. Время шло, стало тепло, снег растаял. На реке начался ледоход, вода прибыла, прорвала дамбу и затопило Черёмушку, а нас перевезли в сосновый бор где находились психически больные. Мы там прожили пока не кончилось наводнение. По реке пошли пароходы. Нас посадили на пароход, назывался Тоболяк, и привезли нас по реке Чулым (впадает в Томь) обратно в посёлок Сибиряк, откуда мы сбежали. Была весна, в нашем доме жили соседи – поляки Ивашкевич. Они наш дом освободили и мы на огородах посадили картошку. Из колхоза нам отдали нашу корову и мы снова живём в Сибиряке. Я закончил четвёртый класс, сдал экзамены и перешёл в пятый. Мы начали работать в колхозе. Я закончил шесть классов, дальше учиться не было возможности, начал работать в колхозе. Это были годы 1939-40. А в 1941 году, когда началась война, пришлось работать и за тех кто ушёл на фронт – выполнять все тяжёлые работы и так до 1943 года. Мой брат Иннокентий служил в Гороховецких лагерях фотографом бригады. В 43-м году мне шёл 19-й год, призвали в армию. Попал я в запасной полк, который стоял под городом Бердск Новосибирской области. Привезли нас туда в апреле месяце, было ещё холодно. Переодевали нас в бане, если можно так назвать. Вода холодная, одна стенка завешана брезентом, на улице идёт снег. Получили мы обмундирование военное и стали военными людьми. Начали нас учить военному делу, изучать отечественное оружие. Ходить на учебное поле в 7,5 км от расположения. Первого мая 1943 года приняли присягу и примерно через неделю (как раз формировалась маршевая рота) нас – восемнадцать человек, причислили к роте. С утра ушли на учебное поле, а потом вызвали в расположение по тревоге и мы 7,5 км бежали 37 минут. Сразу в столовую, нас накормили, построили и повели в склад. Выдали новое обмундирование и что положено солдату, и бегом на станцию. Рота уже была в вагонах, нас под духовой оркестр посадили в вагоны и повезли. Привезли нас на станцию Рада, в двенадцати километров от г. Тамбова. Мы там отремонтировали землянки, сделали нары из жердей в два яруса. Постелей не было, стелили солому, солома высыхала и просыпалась вниз, и  в этой трухе заводились блохи. Блох было очень много, ночью раза 2-3 вставали (в землянке топились печи железные из бочек) так снимали бельё с себя, об печку прожаривали и опять ложились спать. Питание было очень плохое, суп варили из сушёной крапивы (её привозили откуда-то в корзинах), добавляли немного крупы пшённой и хлеба – 50 граммов на сутки. В общем было «доходиков», но пока не заменили командира полка. Принял подполковник Куцик. Он построил полк, посмотрел и сказал: «Прежде чем ехать с вами на фронт, вас надо кормить». Кто был сильно доходной, тому назначили двойную порцию приварка и  через месяц люди посвежели. И у нас забрали пушки 152 мм, а дали нам Студебеккеры и 122 мм гаубицы. И так в составе 172 ГАП повезли нас на фронт. В двенадцати километрах от города г. Карачева полк разгрузился и простояли ещё один месяц. А потом в состав шестой гвардейской дивизии погрузились мы на станции Белые берега и прибыли в Калининскую область и начались бои. Дивизия была, вернее относилась к дивизии прорыва. Бросали нас по участкам фронта, где нужно было сделать прорыв. А потом, после прорыва, нас перебрасывали на другой участок, и так далее по всему фронту. Двигались в основном ночью, а днём маскировали технику и ждали ночи. Был такой эпизод, когда мы только прибыли на фронт и ещё в бой не вступили, а утром два артполка вытянулись по дороге. Налетели немецкие самолёты, сбросили бомбы, наделали большого переполоха. Осколками были убиты и ранены солдаты. И после этого мы заняли боевые позиции и вступили в бой.  Я работал радистом, по рации принимал команды с наблюдательного пункта на батарею, а батарея вела огонь по немцам. Немец в этом бою отступил и мы пошли дальше преследовать его. Так началась фронтовая жизнь на 2-м Прибалтийском фронте, это было лето 1944 года. Шла война, я уже фронтовик. Шли бои, а во время затишья вспоминался дом, родные места. Вспоминалось о том, как работали, заменяя мужиков ушедших воевать. Вся тяжесть труда легла на плечи молодых. Летом косили сено для колхозного скота. Весной пахали поля на быках, сеяли хлеб, осенью убирали. А зимой направляли в леспромхоз на заготовку леса и вывозку его на берег реки на быках. Помню, мы работали в Берегаевском леспромхозе, у меня был напарник - такой же по возрасту. Это была весна 1942 года, мы вдвоём валили лес. Выполняли и перевыполняли норму выработки, считались стахановцами. Получали стахановские обеды, в общем труд был тяжёлый. Но работать было надо, иначе было нельзя. Надо было как-то питаться: весной ловили бурундуков, шкурки сдавали, а мясо варили и ели. Такие воспоминания бередили душу. Но начинались бои и опять все думы были, как бы дожить до конца войны. 

Шли бои, немец отступал и наша часть дошла до Латвии. Это основное наступление.  Помню, местечко Ауцы из рук в руки переходило 12 раз. В общем это выгодный был рубеж, как для нас, так и для немцев. Но привезли роту штрафников – 450 человек, все офицерский состав. Из них осталось 50 человек, но Ауцы взяли и пошли в наступление. Немец хотя и огрызался, но сила у него уже была не та как раньше. Под городом Огре попали под обстрел миномётов и еле успели спрятаться в окопчиках. Там убили Заварзина земляка. Убили осколками, а Заварзин пришёл с огневой позиции чтобы его вынести. Несли на носилках, сбоку шёл командир батареи. Прилетела мина, убило осколками комбата и Заварзина, а разведчик  нёс носилки сзади, остался живой. Потом мы снялись с огневых позиций и были переброшены на другой берег Западной Двины, мы поддерживали пехоту. Я работал на радиостанции (был уже в управлении дивизиона), работал на радиостанции Р-13, а потом на РБМ. Обучались работе во время формировки, когда стояли 10 месяцев. Азбуку Морзе изучали поверхностно, в основном «микрофонщики» - словами передавали. Вот командир передаёт команду, я с наблюдательного пункта передаю на батарею по какой цели стрелять (взвод управления в артиллерии).  Была радиомастерская, если что надо,  сами не ремонтировали, только передавали и принимали команды. Приходилось, если связистов не хватало, самому тянуть проводную связь. Командир дивизиона был грузин Партхоладзе, вот он находился с командиром батальона на передовой.

Утром 22 февраля мы заняли НП, я пришёл туда, поставил радиостанцию, связался с полком по рации - связь радисты ещё не протянули. А тут они принесли катушки, вокруг меня наклали их. Пришла пехота менять роту, её отводили на отдых. Я отошёл покурить, остался комрадио. Немец услыхал шум и начал из миномётов обстрел. Прилетела мина, разорвалась в воздухе. А в это время пришёл наш командир, осетин. А Юрка Дубин копал ровик, а он говорит: «Юрка!  Дай-ка я покопаю». И только спустился в ровик, мина прилетела, разорвалась, и ему в плечо и в грудь осколком. И как и не было человека! А Юрку ранило в руку, а меня в голову в это время. Санинструктор меня перевязал и отправил раненых в полковую санчасть, а оттуда в дивизионную санроту. Я там пробыл недолго, из санроты меня командир взвода забрал и долечивался уже в своей части. Бои прекратились, часть стояла в обороне. Я ещё пролежал в блиндаже неделю, а как начались бои, снова стал работать на радиостанции.

Безверхов Д.К. (сидит крайний слева) среди однополчан, в центре дочь командира, 1945 г.

И был я награждён медалью «За отвагу», которую мне вручили пятого мая. Это был уже 1945 год, война шла к концу. Немец был окружён нашими войсками в Латвии (в Курляндии – Курляндская группировка). Наступление было назначено на 6 мая 1945 года, потом перенесли на седьмое. А утром немец отступил и нам пришлось его догонять. Немец побросал зенитные орудия и другую технику. Мы его догнали 8-го, он уже почти не сопротивлялся. Прошла ночь и в штабе бригады радисты получили сообщение о том, что немец капитулировал. Война кончалась, радости нашей не было предела. Тут и слёзы радости, и веселье. В общем, это надо было видеть, словами не передашь. Утром на построении объявили официально о капитуляции и наступила мирная жизнь. Нашу часть отвели в лес, вернее на опушку леса. Лес там, в основном, еловый - стройный высокий и нам приказали строить для каждого взвода жильё. Построили избушки, разбили линейки, навели порядок в лагере, чистоту. Но простояли там недолго. 

Фотоателье - все заходили, кто хотел и группами фотографировались - г. Дайрен, 1945 г.

Тридцатого мая нашу шестую гвардейскую артиллерийскую рижскую дивизию (в неё входила и наша 134-я гаубично-артиллерийская бригада), командовал ею полковник Куцик, а нашим 2-м дивизионом командовал грузин майор Партхоладзе. В общем погрузили нас на станции Кандава в эшелоны и повезли на восток. Дороги были все (я имею ввиду железные) забиты воинскими эшелонами и везли нашу часть через Казахстан по Туркестано-Сибирской железной дороге через Актюбинск, Алма-Ата. Потом через  Сибирь. Многие проезжали родные места, отставали от эшелонов. Но был приказ: догоняющих свою часть зачислять на довольствие в любом эшелоне и некоторые догоняли свои подразделения уже в Монголии. Везли нас месяц, 29 июня мы разгрузились на Борзинской ветке (на 76 разъезде) и своим ходом приехали в Монголию. В Монголии (в степи) жили в палатках, шли занятия, а восьмого августа 1945 года объявили тревогу, и в ночь на 9-е разведка и передовые части перешли границу с Маньчжурией. Я был на машине с разведчиками, радиостанцией держал связь с дивизионом, был во взводе управления дивизиона. Шли по степи, подошли к Большому Хингану. На машинах поднимались по крутым склонам Хингана, шли по бездорожью, по безводным местам. Запас воды был в резиновых бурдюках. Преодолели Хинган и вышли к городу Ванемяо. Впереди шли танки и первые сопротивления они принимали на себя. Мы вышли к железной дороге и увидели разбитый эшелон с японскими курсантами. В кукурузе были мёртвые японцы со вспоротыми животами, чтобы не сдаваться в плен они разрезали себе животы  и так встречая сопротивления наша часть (вернее 134-я артиллерийская гаубичная бригада) на машинах по шпалам железной дороги (в некоторых местах) вышла к городу Таонань, потом Таоань. А  третьего сентября война с Японией была закончена. Япония капитулировала, нас опять погрузили на платформы и по железной дороге повезли в Порт-Артур. Но до него не довезли, разгрузили и мы неделю простояли в карантине, а потом на машинах приехали в Порт-Артур. Поместили нас в японские казармы в Новом городе (там два города – новый Порт-Артур и старый), материальную часть и машины поставили в Парке, начали приводить себя и технику в порядок. Японские казармы переделали на свой лад и началась мирная солдатская жизнь. У Японии взяли много трофеев и все это в городе Дайрене – в порту грузили на корабли. Из нашей бригады были командированы несколько взводов на погрузку трофейного имуществ и мы там работали ровно один месяц: грузили станки, корпусные фи(о)рмы и разное имущество. Трёхтрюмные транспортные корабли были загружены до отказа. Верхний трюм  грузили японцы яблоками, жмыхом и ещё кое-чем. Всё это было вывезено в союз. После окончания работ начались нормальные занятия – учения. Иногда ходили в город, общались с китайцами. Покупали у них арахис, папиросы, кое-какие вещи. А служба шла, демобилизовывали старшие возраста – до 1924 года рождения. Мы прослужили в Порт-Артуре до 1947 года, а по указу Верховного Совета 30 апреля выдали нам что положено демобилизованному и погрузили на транспортный корабль. Первого мая мы стояли (вернее корабль стоял на рейде) и праздник встречали на корабле. А через три дня мы были уже на нашей земле во Владивостоке. Во Владивостоке нас распределили по вагонам. На вагонах было написано – какой в какую сторону идёт. И я доехал на этом поезде до станции Манзовка. С этой станции идёт ветка на Камень-рыболов (это на озере Халка, граница с Китаем). В Камень-рыболов жила с сыном Эдиком и работала в школе сестра Нюра. Я у них прожил дня три и поехал домой. Но так как от эшелона я отстал, то мне предстояло ехать на любом поезде. Поезда шли очень загруженными, мест не было. Все ждали когда придёт «500 весёлый» - так называли поезд с товарными вагонами, он собирал всех. Но весёлый не появлялся. Продпункт на станции закрыли, питаться стало нечем и я решил во чтобы-то ни стало ехать на чём угодно. Подошёл пассажирский поезд  и мы (втроём) сели в тамбур мягкого вагона – один ехал в отпуск, а нас двое демобилизованных. Проводники нас не выгоняли и мы ехали в тамбуре спокойно, помогали проводникам торговать чаем. Но нас увидел начальник поезда и перевёл в общий вагон. Вагоны были переполнены, мест не было и мы снова вернулись в тамбур. И так я доехал до Красноярска. В Красноярске я отоварил товарные талоны и сел в поезд на Ачинск, доехал до станции Ададым (село Назарово), а оттуда на попутной машине до села Сереж. В общем приехал на Родину. Меня встретили мама, братья Николай и Иннокентий с семьёй – у него было двое ребятишек (Люба и Витя - он был ещё грудной). Приехал я где-то в середине мая 1947 года и с этого времени началась моя послеармейская гражданская жизнь. 

Семья Безверховых в 1947 г.

1985 г.