Я родился 9 декабря 1925 года в селе Лебедево Тогучинского района Новосибирской области. Мои родители были простыми крестьянами. Отец, Тимофей Павлович, являлся хорошим землеробом и уважаемым в селе человеком, мама Ирина Федоровна во всем ему помогала. Когда стали формироваться колхозы, крестьяне избрали папу председателем. У нас было очень большое село, поэтому организовали 4 колхоза. Так как Лебедево заселялось переселенцами, то имелась улица Курская (ее еще называли «Курский край»), здесь создали колхоз «Красная Звезда», председателем которого стал мой отец. Калужский край организовал колхоз имени Петровского, Смоленский – колхоз имени Корминтерна. Старая часть села, где стояла часовня, или Часовенский край – колхоз «Красный стрелок».
Семья у меня была очень большая. Воспитывалось шесть братьев: Алексей, 1920 года рождения, Валентин, 1923 года, дальше шел я, потом Сашка, 1927 года, Петр с 1931 года и Витька с 1934 года и сестра (она умерла в возрасте трех лет). Даже не хочется говорить, как шла у меня учеба. Плохо жили. В первом классе не учился, во втором тоже. Когда в третий раз снова пошел в первый класс, то Ульяна Наумовна, наша учительница, настояла перед педсоветом, чтобы меня зачислили с моими первыми сверстниками. Так что моя учеба началась с третьего класса. И тут случилось несчастье.
Та техника, которая появилась у нас в селе, относилась к ведению машинно-тракторной станции, организованной в селе Коурак в двадцати километрах от Лебедево. Она обслуживала и все наши колхозы. Но в связи с тем, что эта техника относилась к государству, а не к колхозно-кооперативной собственности, то МТС брала с колхозов оплату натурой. При этом совершенно не отвечая за качество урожайности. То есть они не были заинтересованы обрабатывать землю качественно. Понимаете, я вам прямо скажу, как ходивший с малых лет за плугом пахарь, что очень важно правильно подрезать землю и переворачивать ее. Для того надо плуг настроить. А трактористы, чтобы вспахать быстрее и заработать побольше, устраивали плуги так, что он борозду берет шириной больше стандартной. В итоге вспаханная земля наваливалась на нетронутый участок. Казалось, что вспахано все. А на самом деле есть нетронутые полосы. Так делали, чтобы больше площадь вспахать. Трактористы брали плату с обработанного гектара. В итоге, как посеяли семена, пшеница не успела набухнуть, чтобы ростки дать, как из заваленной нетронутой земли вовсю поползли сорняки. Школы выводили целые классы на прополку полос. И я лично видел: полоска земли чистая, и полоска травяная. Приходилось по-адски работать. И мой отец, точно не скажу, он или кто-то другой был инициатором, на собрании принимает решение отказаться от услуг МТС. Крутое решение по тем временам. У нас в колхозе «Красная Звезда» было очень большое поголовье лошадей. Встали за плуги, и не только выполнили весь план посева, а перевыполнили его. Раньше всех рассчитались с государством. По всем статьям. И в конце октября – начале ноября 1936 года начали выдавать оставшийся хлеб людям на трудодни.
А в соседних колхозах ничего не получилось: рассчитались с государством, МТС, а колхозникам на трудодни выдавать нечего. Вот так вот. Ну, тут же моего отца обвинили в антигосударственной деятельности. Судили, приговорили к десяти годам без права переписки. По слухам, он попал в Берскую тайгу под Новосибирском на лесоповал. Там сгинули все его следы.
К нашей семье отношение резко изменилось. В то время общественное мнение было настолько развито, что страшно подумать. Приведу пример: с 1936-го на 1937-й готовимся праздновать Новый Год. Мы с братом Сашкой с печки выглядываем вниз. А мама сидит за столом, печку затопила. Увидев наши любопытные глаза, говорит: «Чего вы тут сидите, идите в школу, на елке хоть по печенюшке дадут (тогда на Новый год школьникам всегда выдавали печенье). У меня вас кормить нечем».
Вот мы и пошли. Я всегда боевой был. Первым захожу в школу, дверь открываю и вижу, что в вестибюле девочки стоят. Спрашивают у меня: «Ты куда?» Отвечаю, что с братом на елку пришли. Они замечают в ответ: «А твой отец где?» Говорю: «В тюрьме». Тогда они дружно кричат: «Ну, вот и ты иди к нему». Хлоп, и дверь закрыли. На елку нас не пустили. Вот вам отношение.
Мне пришлось до войны пожить под кличкой «семья врага народа». Закончу историю. В 1955 году я приехал домой в отпуск. Служил в это время в Германии. Когда пришла пора возвращаться в часть: оформил билеты на поезд Новокузнецк-Москва, который в то время проходил через Тогучин. Ну, еще до поезда было несколько часов. Думаю, пойду-ка узнаю судьбу отца. Отправился первым делом в военкомат, потому что я добровольно ушел на фронт, и помню, как мы с друзьями в военкомате добивались, чтобы нас приняли. Так что меня быстро узнали. Поговорили, они ничего об отце не знают. Потом смотрю, что неподалеку от военкомата стоит здание райотдела МГБ. Думаю: «Дай-ка зайду». Зашел, за столом сидит старшина-дежурный. Я ему рассказал историю отца. Тот говорит: «Сегодня не приемный день, приходи завтра». Я в то время был в звании старшего лейтенанта. Достаю пропуск через границу, показываю дежурному, после чего объясняю: «Смотрите, если я сегодня не уеду поездом, то опоздаю на границу. Буду там неизвестно где жить неделю, а то и больше, пока мне не привезут новый пропуск». Тогда он тогда позвонил куда-то и объяснил ситуацию. Начальник райотдела разрешил мне подняться на второй этаж. Зашел в кабинет, за столом сидит майор. Доложил ему, по какому вопросу прибыл. Он говорит: «Ну, не знаю, попробуем». Позвонил куда-то, как я понял, на другой трубке ответила женщина. Попросил ее посмотреть на стеллажах за 1936 год, если есть дело Тимофея Павловича Ерлина, то принести. Минут через пятнадцать, может быть, или чуть больше, зашла женщина с папкой в руках. Майор его полистал, полистал. Спрашивает: «Ну что, изучать будешь?» Отвечаю, что нет, просто хотел бы посмотреть приговор и обвинение. Тот передал мне дело, я стал переворачивать страницы, и наткнулся на тетрадный листок из ученической тетради, расчерченный в косую «линейку». Там было написано следующее, привожу дословно: «Доносим, что председатель колхоза «Красная Звезда» утаил хлеб от государства, раздал его колхозникам, а они его спрятали». А ведь хлеб открыто раздавали и спокойно убирали в амбары. Даже помню такое: если в семье работало три-четыре человека, набирали мешков на сани-розвальни так, что накладывали их выше лошадиного крупа. Отдавали только заработанное. Дальше я из дела понял, что при Коуракском МТС был политотдел, начальником которого оказался работник НКВД. Он и написал это заявление, а подписи поставили Чимонин (колхоз имени Коминтерна), Анкудинов, Кильдяшов – эти трудились в колхозе отца. И все. Осудили папу за искривление политики партии в вопросах сельского хозяйства. Так я и не узнал, что было дальше. О судьбе отца в заключении ничего не написано в деле. Где, как, что и почему он умер – не известно. Такое время было. И я горжусь своим отцом. Ровно через 22 года машинно-тракторные станции как невыгодные для сельского хозяйства упразднили, а технику передали в колхозы. Мой отец, Тимофей Павлович, оказался пионером в борьбе с этим злом – МТС.
И последнее об истории с отказом от услуг МТС. Колхоз в бытность отца выполнил все планы и полностью рассчитался с государством. А за перевыполнение молокопоставки «Красная звезда» была премирована автомобилем ГАЗ-АА. Это первый автомобиль, появившийся в селе весной 1937 года. За ним кузнец ездил в район, и пригнал оттуда, так как имел практику управления трактором Харьковского тракторного завода. Все село встречало этот автомобиль как какую-то диковинку. Вот так было.
После ареста отца я продолжал учиться. Выучился в четвертом классе, в пятый не смог окончить – надо было работать. Таким образом, можно считать, что окончил пять классов.
Перед войной, я вам прямо скажу, в 1939-м и 1940-м колхозы стали жить прекрасно. Даже в том же колхозе «Красная Звезда» сформированная еще отцом пасека развилась до тысячи ульев. На трудодни выдавали осенью по несколько килограмм меда. Даже картошку раздавали, хотя у каждого на огороде своя имелась. Уже осенью 1939 года колхозники получили на трудодни очень хороший процент от зерновых запасов, а 1940 год стал особенно урожайным.
Хорошо помню, как в весенние дни 1940 года соберутся пахари на культстане, читают принесенные из села газеты, и обсуждают, как триумфально фашистская армия шла по Европе. Один мужик все читал и приговаривал: «О, Гитлер, вот дает!» Было какое-то понятие не страха, а восхищения. После подписания договора о ненападении между Германией и Советским Союзом в августе 1939 года никто не думал, что между нами возможна война.
22 июня 1941 года я уже был пастухом, мы с напарником находились в поле и пасли большую отару колхозных овец. Ничего не знали. Только когда вечером загнали отару в бараки, узнали о том, что началась Великая Отечественная война. Женщины плакали. Весть о нападении Германии была принята с болью. Дня через три или четыре приехали из райвоенкомата работники. Началась мобилизация. У нас из села по первому призыву в армию набрали сразу десять возрастов в течение месяца. Мобилизовали ровно 117 мужчин. А вернулось из них шестеро. Некоторые не приехали, где-то остались после войны жить. Только шестеро вернулись, причем трое совсем калеки.
В колхозах мужчин не стало хватать, за мной в пятнадцать лет закрепили пару лошадей, плуг, борону и так далее. Я уже был настоящим работником. Хорошо помню, как осенью 1941 года из Новосибирска пришла воинская часть помогать в уборке урожая. И я со своими лошадьми работал на вязке снопов. Накладывали их солдаты, а я возил к скирде. И как-то поинтересовался у одного солдата в годах: «Дядя, что же будет-то, немцы уже под Москвой!» Он ответил: «Не волнуйся, сынок, прогоним!» Запомнил эти слова.
В комсомол вступил в 1942 году перед уходом в Красную Армию. Осенью 1942-го сам стал «дядей» - добровольцем ушел в армию. В Красноярске меня определили в отдельный учебный батальон автоматчиков. Уже в октябре стоял в строю. Этот батальон насчитывал 1800 новобранцев. Учили ходить на лыжах. Хотя мы были совсем еще молодыми, но уже догадывались, что готовят к партизанской войне. Натаскивали свободно владеть стрелковым оружием всех стран, воевавших против Советского Союза. Слухи ходили, что нас хотят направить под Сталинград для борьбы в тылу. Готовили настоящие кадровые офицеры. Прекрасные специалисты. Стреляли из немецкого «шмайссера», из карабина Маузер. Он был намного лучше винтовки Мосина – из него я свободно попадал в воробья, а из «трехлинейки» надо было целиться ниже цели, чтобы попасть, такова была отдача. Немецкий же карабин был центрального прицеливания. Как получилось с воробьем? На стрельбище он на дерево сел, я прицелился и его легко сбил. Тогда меня посчитали лучшим стрелком в батальоне. Позже дали значок «Ворошиловский стрелок». Естественно, не за воробья. 9 декабря 1942 года мне исполнилось 17 лет. Вот такими молодыми мы учились воевать. 2 февраля 1943 года капитулировала 6-я немецкая армия в Сталинграде. Батальон расформировали. Всех быстренько раскидали по частям Красноярского гарнизона. К тому времени в городе располагалось три училища. Красноярское артиллерийское училище размещалось в старых, еще царской постройки, казармах. Эвакуированные Киевское Краснознаменное артиллерийское училище имени Сергея Мироновича Кирова и Киевское военное училище связи имени Михаила Ивановича Калинина стояли в зданиях каких-то учебных заведений мирного времени. У кого из курсантов расформированного батальона было образование по семь классов и больше, тех тут же отправили в эти училища на кратковременную подготовку на младших лейтенантов. Нас, недоучек, с четырьмя, пятью или шестью классами, осталась большая группа. Может быть, человек пятьсот. Стали определять по учебным частям. Я вместе с многочисленной группой был направлен в 17-й отдельный запасной полк связи, где нас переучили с солдат окопной войны на управленцев передовой – ведь связь, это основное дело на фронте. Меня учили на телеграфиста. Изучал Азбуку Морзе, неплохо работал на ключе. Занимались в одном классе, нас по двое сидело друг напротив друга. У каждого ключ, подключенный к пульту преподавателя. И вот он хочет меня проверить: тут же включает свой прибор на прием. Я начинаю работать, а он у себя на ленте видит мою работу. Не могу сказать, чтобы отдавалось предпочтение скорости передачи. Качеству уделялось не меньшее внимание. Это две вещи, которые должны быть совместимы на фронте. Кому нужен такой телеграфист, у которого будет скорость, но нет качества. Или наоборот.
4 или 5 июня 1944 года нас посадили в эшелон, и направили на Запад. С нами ехали девчата-прожектористки, железнодорожные войска, охранные войска, еще какие-то краснопогонники. Я как раз оказался по ходу поезда на втором этаже нар. Возили же в товарных вагонах. При въезде на западную Украину лежал на втором ярусе около окна. Внезапно началась пальба. Если бы пули прошли ниже окна, то меня сегодня среди вас не было бы. Так состоялось мое заочное знакомство с бандеровцами. 28 июня состав пришел в Голобы под Ковель. Сюда утянули только те вагоны, в которых ехали связисты, раньше учившиеся на лыжников-автоматчиков. Видно знали, что мы подготовлены для ведения окопной войны. Дальше поезд идти не мог, потому что в районе Ковеля шли ожесточеннейшие бои. Нас вечерком подкормили, даже выдали на сей счет «второй фронт» - американскую тушенку, которую так прозвали старые солдаты. Мы-то приехали пацанами, еще ничего не знали. Когда на рассвете мы пришли пешком ближе к передовой, то всех стали распределять по частям. Я запомнил своего командира батальона, старшего лейтенанта Мамонтова. Он ходил перед строем и опрашивал, кто из какого оружия стреляет. Закон был таков: если едет на фронт полная часть, то она двигается со своей материальной частью. А те, кто прибывает в качестве пополнения – те ничего не имеют, только ложку за обмоткой, вот и все оружие. Когда комбат ко мне подошел, и стал спрашивать, я ответил, что, как и все, умею бить из винтовки и автомата. После прибавляю, что еще неплохо из пулемета стреляю. Он тогда говорит: «Платоныч, забирай к себе второго номера на Дегтярев». 12 дней я провоевал с Платонычем в 15-й гвардейской стрелковой дивизии. Наш батальон относился к полку, который воевал правее Ковеля. Там шел железнодорожный мост через реку Турья на Камень-Каширский, и мы стояли правее от этого моста.
От воспоминаний от первого боевого дня на передовой до сих пор ухо чешется. Мы попали во взвод, где обязанности командира исполнял помкомвзвода сержант Тимченко. Я до сих пор не знаю, мы просто не спрашивали, почему не было офицера. Может быть, он был ранен, или убит, ждали замену. Всего во взводе воевало ровно сорок человек личного состава. Ковель был к тому времени поделен на части: река Турья идет по центру, на той стороне были немцы, а здесь – наши. Когда нас вывели на передовую, первый день прошел без эксцессов, на второй день на рассвете немцы начали артиллерийскую подготовку. Поднялась стрельба, повсюду взлетают ракеты. Я из окопа голову приподнимаю, ведь мне как пацану интересно, что же такое происходит. Кругом все блестит. Сказать, что не страшно, и что я ничего не боялся: вы не поверите. Только из окопа полез, как оказался на дне окопа от страшной бои в ухе. Тимченко, сдернувший меня ударом вниз, перешагнул чуть дальше, повернулся, и говорит: «Ты мени живий потрибен!» И пошел себе дальше. Со всей дури зарядил мне в правое ухо. Хотите – верьте, хотите – нет, но у меня эта часть уха до сих пор чешется.
6 июля был освобожден город Ковель, а к 12 числу мы дошли до Турийска. Из этих боев помню, как мы начали форсировать Турью. пулеметчики обеспечивали форсирование, создавали плотный огонь по противнику. Целились прямо по вражеским пулеметным гнездам. И уже потом мы переплывали речку часа через три или четыре после пехоты, там бой на той стороне шел сильнейший. Постепенно снимали пулеметчиков и переправляли на ту сторону. Дегтярев был хорошим пулеметом, только немножко малопатронный, имел диск всего на 47 патронов. Носил я за Платонычем две коробки, в каждой по три диска. Вот и все хозяйство. Дальше бои как-то слились в однообразную стрельбу и постоянные перебежки с места на место. Нас у Турийска сменила на передовой какая-то новая воинская часть. Прямо скажу: за эти двенадцать дней на передовой очень здорово потрепали 15-ю гвардейскую стрелковую дивизию, в том числе и наш батальон. Из личного состава взвода (40 человек) вышло на пополнение только восемнадцать. Кого-то ранило, кого-то убило…
Нас отвели в Ровно, где наконец-то уцелевших в бою ребят распределили по частям как связистов. Дело в том, что нас должны были определить по основной службе еще раньше. Но наш эшелон пришел в распоряжение командования 1-го Украинского фронта. Только когда я уже стал офицером и стал думать, почему же нас повезли под Ковель, то понял, что, по всей вероятности, близко не было пополнения, чтобы помочь на передовой.
Я попал в подразделение 3-й гвардейской танковой армии. Это был 138-й отдельный Львовский ордена Красной Звезды полк связи. В составе этой армии мы прошли остатки Западной Украины, участвовали в боях за город Львов. О бандеровцах в пути даже и не слышали. Зато видел их: мы выполняли какие-то работы в тылу, а потом на попутном транспорте догоняли свою часть. Заехали в украинское село на границе с Польшей, сидели на оборудованных точках ожидания на контрольных регулировочных пунктах. Там всегда делали посадочные места для дожидающихся попутного транспорта. Идет машина по путевке, регулировщица читает пункт назначения, и кричит: «Кто туда едет?» Тогда ожидающие попутки садятся и едут. Вот так мы сидели и ждали транспорта, как смотрим: ведут военнопленных. Может быть, сотни две. И немцы, и галичане. Первые еще как-то радость проявляют, кричат нам: «Солдат, махорка есть? Давай нам закурить!» Рады, что живы остались. А потом идут в конце колонны в немецкой форме галичане. Судя по всему, это были остатки разгромленной под Бродами дивизии СС «Галичина». Пленных вели с лопатами и прочим строительным инструментом: танки прошли по дороге, а они песчаные или грунтовые, повсюду ямы, которые теперь надо ровнять. На такие работы их и гнали. Пару автоматчиков и мастера-дорожники сопровождали колонну. Галичане шли, низко опустив головы и даже не приподнимая их. Так я впервые увидел, что собой представляют украинские националисты: в немецкой военной форме, правда, без знаков различия.
Дальше – больше боев. Сандомир, Одер, Берлин. В Праге закончил войну. Служил в линейных подразделениях. Если говорить коротко: на стоянках в обороне мы обеспечивали связь, а во время прорыва работали девчата-радистки. Очень много их служило в нашем полку. Пока воевали в Польше, то поляки оказались хуе.. ми друзьями. Есть у меня два ордена Красной Звезды, но своими главными наградами я считаю три медали: «За взятие Берлина», «За освобождение Праги», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» Когда Берлин пал, прошел слух, что в составе многотысячной группировки Фердинанда Шернера прорывался к союзникам власовцы. Они шли через Прагу, и наши девчата выловили СОС со стороны восставших пражан о чем доложили командованию 3-й гвардейской танковой армии. Нас срочно начали скручивать, после чего армию бросают в Чехословакию. Шли с боями. Прага мне запомнилась тем, что когда 8 мая наши передовые подразделения вошли в Прагу, там шли сильные бои дальше, а мы, связисты, делали свое дело. На второй день организовали маленький парад. В первый день Победы. Собрали на него тех, кто поближе был и не связан с зачисткой, потому что боевые действия-то закончились, а оставшихся врагов добивали. Кто-то не хотел сдаваться, кто-то на фоне фашизма сошел с ума и продолжал вести огонь по всему, что движется. Передовые войска занимались делом в День Победы: вылавливали врагов по лесам и по подвалам. А мы в это время сделали Парад в Праге. Была сколочена трибуна из свежих сосновых досок. И когда мы строевым шагом проходили мимо, то стоял мощный запах сосны. На трибуне стояли командующие: 1-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев, 2-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский, 4-м Украинским генерал армии Андрей Иванович Еременко. Рядом с ними стоял Министр национальной обороны Чехословакии дивизионный генерал Людвик Свобода. Так для меня закончилась война.
Когда я в 1968 году услышал о том, что чехи стреляли в советских солдат, то даже не поверил в это. Ведь в мае 1945 года они нас так встречали, бегали с бутылями с вином, угощали всем, чем могли. Столько было цветов! На отдельных участках центральной улицы все цветы так ногами измесили, что даже легкозагруженные машины на асфальте буксовали от цветочной жижи. Встречали великолепно.
- Как кормили на фронте?
- По норме все давали. Все по норме, на ужин давали рыбу, котлеты и тушенку, но нагрузка была очень большой, и, как мне кажется, я все время хотел есть. Но не голодовали. Особенно на Сандомирском плацдарме мне кормежка запомнилась, ведь в дни боев приносит старшина человек на тридцать еды, а осталось только двадцать. Кормежки хватало. Правда, пока мы стояли с августа 1944-го по начало января 1945 года на плацдарме, однообразная пища приелась. Особенно одно время, целый месяц, давали есть одну пшенку. Утром пшенную кашу с кусочками мяса, или с котлеткой. На обед пшенный суп на мясном бульоне, на второе пшенная каша с порционным мясом. И ужин снова состоял из пшенки с кусочками рыбы. Хорошо хоть, что давали «100 грамм». До сих пор эту пшенку не ем. До того от нее была у всех изжога.
- Со вшами сталкивались на передовой?
- Были. Особенно, как только переночуешь в немецком блиндаже, сразу заводились. Нам давали на курево махорку. Держишь кисет в кармане, вытаскиваешь его, от газетки бумажку оторвал, завернул махорку, поискал, вроде нет вшей. Только прикурил, как слышится хлопок. Эта зараза, вша, даже в табаке сидела! Но я скажу, что у немцев не было такой отличной службы передвижных бань, как у нас. Если только в подразделении массово появляются вши, то медики тут как тут. Начинают кипятить в бочках воду, или в казанах, куда ты складываешь свою одежду на решетки над водой. Пропаривали каждую тряпку, потом все вытрясали и так далее, и отдавали тебе. Вели борьбу здорово. Но все равно были вши, что там говорить.
- Трофеи собирали?
- Я лично никогда не занимался этим. Только один раз мы в какую-то хату в германии зашли, бродили внутри. И я увидел закрытую шкатулку. Говорю стоявшему поблизости немцу-хозяину по-немецки, мы кое-какие слова уже научились говорить: «Открой ее!». Тот открывает: а там трое часов. Двое дамские, а одни с открывающейся крышкой с позолоченным металлом. Хороший сплав. Их я взял, там были еще какие-то золотые вещи, но я в этом ничего не понимал.
- Отправляли ли посылки домой из Германии?
- Допустим, я две посылки отправил. В них положил женские туфли, платья, но больше всего материал и ткань.
- Какое у вас было личное оружие как у связиста?
- Выдали обыкновенный кавалерийский карабин Мосина. Дальше где-то в Польше нашел брошенный автомат ППШ, привел его в порядок, а карабин сдал на склад. Так у меня появился автомат с круглым диском. В это время стали появляться автоматы с рожковыми магазинами, но я предпочитал с круглым. Из-за большой вместимости диска на 71 патрон.
- Что было самым страшным на фронте?
- Страшно было всегда. В Ковеле мне было интересно, не страшно, когда в первый раз выглянул из окопа. Но как я увидел убитых, своих мертвых товарищей, то стал трястись. Процитирую слова знаменитой поэтессы Юлии Владимировны Друниной:
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
- Как относились к девушкам-связисткам на фронте?
- Что я мог знать об этом?! Простой солдат. Да, были у нас связистки. И я помню, как вместо мужчины командиром нашего взвода прислали женщину, капитана Левандовскую. Наш взвод был смешанным: девчата-телефонистки и мы, молодые ребята, линейщики. Когда нас построили, капитан сразу говорит: «В общем, так: вы не подумайте, что раз я женщина, то для вас слабинка пришла. Особенно предупреждаю девушек: с сегодняшнего дня всякие ночные похождения прекращаются». Зажала в ежовых рукавицах. А до нее были случаи, что девчонки бегали по ночам к офицерам. Мы же связисты, попадаешь в штаб крупной части, а там ходят штабные офицеры. Все в орденах и медалях, одеты с иголочки, в прекрасную форму. Поэтому среди солдат царила такая поговорка: «За пи..у Звезду, а за атаку х…й в сраку!» После войны я даже столкнулся с неприятной историей, когда мы стояли в Мукачево. Начпрода отдельного батальона связи, в котором я служил старшиной учебной роты, вызвали в округ, во Львов, на какой-то семинар. Ну, уехал да и уехал, нам-то что. А солдатский-то телефон все знал. Прошли слухи, что он там арестован. За что? Его нашла первая жена. А у него уже вторая жена, из ППЖ, и двое детей. Оказалось, что на фронте он служил писарем в полку, заполнял похоронки, и заполнил одну на себя, подсунул на подпись начальству и отправил своей первой жене. И все равно она его во Львове поймала. Вот как было.
- Как относились к особистам?
- Не любили мы их. Они не оправданно вмешивались во все дела. Доходило до того, что командир полка принимал решение, а лейтенант СМЕРШа проверяет его приказ, да еще и указания дает. Конечно, особисты делали большое дело, но им дали слишком много власти на фронте.
- Ваше отношение к замполитам?
- Я не могу говорить, что их не любили. Нормальные были мужики. На фронте все политработники, кого я встречал, а ведь солдатом начал войну и солдатом закончил, вызывали только уважение. Помню, парторгом у нас в роте связистов воевал сержант. Пожилой и душевный человек.
После окончания войны продолжал службу в Австрии. Как-то был склонен к готовке пищу, поэтому, когда были организованы курсы шестимесячные солдатских кашеваров, то меня туда направили. Окончил их, вернулся в полк. Сначала работал на солдатской кухне, потом, по всей видимости, командование оценило мой уровень готовки, что я кое-чему научился на солдатских желудках. Так что меня перевели на офицерскую кухню. А в полку имелось учебное подразделение, я всегда хотел стать командиром, начал туда проситься. Трудно было, не хотели отпускать, но в итоге все же уступили. Окончил сержантскую школу. И, как ни странно, все экзамены сдал с оценкой «отлично». Нас, лучших, оказалось человек семь, всем присвоили «сержант». Остальным дали младшего сержанта, а некоторым, самым слабым, присвоили только ефрейтора. Правда, с последующим присвоением младшего сержанта, если они проявят себя во время службы. Потом стал старшим сержантом, старшиной учебной роты на правах курсанта. Вскоре перевели в 176-й отдельный батальон связи 318-й горнострелковой Новороссийской дивизии. Находились в Славуте Каменец-Подольской области, о бандеровцах ничего не слышали. Правда, там и негде националистам было развернуться, ведь не менее 40 % населения города составлял гарнизон. Здесь сдал экзамены экстерном за 10-й класс. Встретился с бандеровцами в 1949 году во время учений. Наша дивизия входила в состав 38-й армии, штаб которой стоял в Станиславе (с 1962 года – Ивано-Франковск). Начались армейские учения на территории Тернопольской области. Пока на полигоне проверяли боевую и политическую подготовку стрелковых подразделений, в тылу стояли спецподразделения дивизии: связисты, танкосамоходный батальон, и другие тыловые части. Все вроде нормально, занимаемся своими делами, как вдруг из леса вывалилось около полусотни бандеровцев. Как вы знаете, на учения солдаты выезжали со своим личным оружием, но никогда боевые патроны им не выдавались. Они хранились на складах, и мы их получали только на стрельбище. Такова была военная система. Так что бандеровцы по нам стреляют, нам же нечем ответить. Спасло то, что рядом стояли танкисты, с которыми крепко дружили: когда дивизия выходила в полевой лагерь в Мукачево, то наш батальон связи и танкосамоходный полк стояли рядом, так что знали друг друга в лицо. У танкистов тоже нечем стрелять, зато есть гусеницы! Они завели танки, и пошли в атаку. Хотите – верьте, хотите – нет: они давили бандеровцев, как я колорадских жуков на своем огороде на картофельных кустах. Те, кто не успел добежать до леса, все оказались под гусеницами. У нас потерь не было, а сколько погибло бандеровцев, черт его знает, я же не считал. Думаю, что из националистов до леса добежали не больше половины.
Так они в отместку наутро уже готовое для уборки урожая поле пшеницы подожгли. И опять танкисты здесь отличились: они пошли в три или четыре ряда по полю. Отсекли огонь, сделав танковыми гусеницами широкую колею. Огонь дошел до колеи, и не смог дальше перекинуться.
В следующий раз я снова столкнулся с деяниями бандитов-бандеровцев в Станиславской области, в Коломыйском районе. Это уже произошло летом 1950-го, в июне месяц. Опять же, во время учений, которые проводил Прикарпатский военный округ. Зашли в село Черный Поток, расположенное в карпатских лесах. Мы к нему подъехали на грузовиках, на окраине остановились: и военная техника, и грузовики. Опять же, с танкистами всегда вместе, другой раз сядем с катушками проводов к ним на броню, и едем, чтобы пешком не бежать. В той местности был какой-то обычай: угощать варениками. У нас в Сибири, например, пельмени стряпали загодя за месяц или полтора. Но ни одного пельменя нельзя есть. Если тайно от матери сырой пельмень в рот положишь, а она увидит, сильно напорет, чтобы не трогал. Когда же в зимние праздники ходишь по знакомым, то, кроме пельменей, тебя ничем не угостят. Так и тут, в селе Черный Поток: мы остановились, вышли люди. Угощали варениками, молоком и сметаной. Потом подходит одна женщина и говорит: «Слухайте, хлопци, в той хати вночи якийсь шум був. Мабуть, там бандеривци приходили». Эти ее слова я на всю жизнь запомнил.
Ну, командир танка, старшина, приказывает механику-водителю: «Заводи, поехали!» Подъехали к этой хате, калитку открываем – около ограды лежит женский труп без головы. Поднявшая тревогу женщина, отправившаяся с нами, только охнула и сразу пошла в хату. Чтобы вы знали, в Карпатах леса много, там каменные дома не строились. Только деревянные. И главное так делали: снаружи отштукатуренные и побеленные стены, а в хате чистые бревна. Только вошла, как она страшно закричала. Мы туда следом заходим. К деревянной стене распятыми прибиты, как Иисус Христос, три молодые женщины. И вот эта женщина кричит: «Так цеж дви учителки, а то докторша!» Они приехали в это село учить и лечить детей, в том числе и детей националистов-бандеровцев, а те их прибили к стене. И, что характерно, центральный железный шкворень каждой женщине был прибит к стене прямо через пах и половой орган. Это говорит о том, что бандеровцы являются абсолютнейшими нелюдями. Их кредо одно: жечь, ломать и убивать. Больше они ни на что не способны.
В июне 1951 году нам троим: мне, радистам Володе Шапошникову и Ване Киселеву, предложили остаться на кадровой службе. Мы согласились, написали рапорты. Вызвали во Львов на десятидневные сборы. После этого зачитали приказ командующего Прикарпатским военным округом Маршала Советского Союза Ивана Степановича Конева. Всем присвоили звание младших лейтенантов, вручили погоны. И я приехал назад в часть. Мой друг, служивший заведующим вещевым складом, схватил в объятья, говорит: «Мы тебя уже ждем». Прямо на складе всех переобмундировали, все было подшито и поглажено. Выхожу уже в хромовых сапогах. После втроем пошли представляться командиру батальона. Осенью 1951 года меня поставили в этом же батальоне командиром линейного взвода. Мой взвод на инспекторской проверке получил отличную оценку. Так что мне досрочно присвоили звание «лейтенант» к празднику 7 ноября 1951 года. Чем закончить рассказ: демобилизовался в звании майора в декабре 1970 года с должности начальника узла связи ракетного полка стратегического назначения.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
