Меня зовут Хольный Георгий Александрович. Я потомственный москвич, родился 20 марта 1921 года в Москве, в располагавшемся на Арбате родильном доме Грауэрмана. Жили мы в знаменитом месте: Сивцев Вражек, около Гоголевского бульвара. Я окончил знаменитую школу, располагавшуюся напротив канадского посольства: бывшую медведниковскую гимназию, - ныне это школа №59. Преподавали в ней гимназические учителя, высокообразованные, интеллектуальные, интересные люди. Да и класс у нас был замечательный. Когда я окончил школу, то решил осуществить свою давнюю мечту -поступить в Институт кинематографии. Кино для меня было святыней! Но вдруг выяснилось, что принимают только на национальные отделения. Мне говорят: "Вы русский?" - "Русский" - "Приема нет! Только на таджикское, узбекское. Мы готовим в этом году и, наверное, и в будущем, только национальные кадры". Вот так получилось: русскому в Российском государстве говорят - нет! Причём в Московском институте, который был Всероссийский. Но кроме кино я интересовался и архитектурой, и поступил в строительный институт. Думаю, проучусь год в строительном, а потом буду все равно поступать во ВГИК! Это был 1939 год. И вот поступил я в институт, мы отпраздновали, и вдруг: "Ворошиловский призыв". Всех ребят со средним образованием добровольно-принудительно призывали в армию, на два года. Что ж, тогда никто и не думал искать пути, чтобы не пойти в армию: это был долг, обязанность. Родители мои были людьми очень левых убеждений, и я пошёл в армию с их "благословения".
У меня обнаружился музыкальный слух, и меня направили в войска связи. Служил я в пехоте, радистом-разведчиком в 160-й Горьковской дивизии. Служба моя проходила в Горьком, и адрес у меня был самый короткий: "Горький, Кремль, Хольному". Можно было еще приписать: ОБС (отдельный батальон связи), - и так бы дошло. Фамилия-то редкая! Я, например, кроме своих родственников никого с такой фамилией не встречал.
Война началась для меня, наверное, раньше чем для кого бы то ни было. Может быть, даже раньше, чем для генералов-начальников! Я дежурил в армейской станции. Ночью обычно работаешь, связался с какими станциями нужно тебе по схеме, дал какие-то радиограммы, принял что-то нужное. Наступает перерыв, - и ты шаришь по эфиру, слушаешь международный эфир. И где-то с ночи какие-то пошли странные передачи. Эфир не обычный, много технической информации.
- А.Д. На немецком?
- Нет, на разных языках. Странные были передачи: "точка-тире, точка-тире". "Грязный" какой-то эфир. Но я н а это не обратил внимания, сменился и лег спать. А в 6 утра подъем по тревоге - началась война...
Наша дивизия была "первой готовности". Буквально через неделю эшелоны нашей дивизии, в том числе нашего батальона связи, отправился на фронт через Москву. Это был самый конец июня. Проезжая через Москву, я позвонил домой, и ещё позвонил Нине, моей школьной любви. Еду на фронт! Встретиться не удалось, буквально через несколько минут мы отправились. И застучали колеса: поехали!
Какое было настроение? Желания воевать, конечно, не было. Какой-то тяжести, что вот еду… Понимать не понимали, - как можно понять, что такое война? Чувствовали только... Но вместе с тем и угнетенного состояния не было. Когда эшелоны останавливались, всегда вокруг собирался народ, девчонки, ребята. Девчонки танцевали, плясали, веселились. Я совсем не помню плача! Не праздник, но вместе с тем никакой трагедии.
- А.Д. Думали, что быстро всё закончится?
- Конечно! По пути несколько раз нас бомбили, но обошлось. А когда приехали на фронт в район Смоленска, через два дня оборвалась связь с Большой Землей. Мы попали в окружение: буквально "въехали" в него! Оставался узенький коридор: 20 км слева, 20 км справа, - и вот мы по этой дороге въехали эшелонами в одно из самых больших окружений на Центральном фронте. Повоевали немного. Передо мной был враг - немцы. Я знал, да и потом на своей шкуре испытал все это... И били меня смертным боем, и в тюрьме был, и в концлагере был, - знал, что такое фашисты. Но я знал и то, что такое немцы! Моя школьная учительница немецкого языка Ирина Ивановна - замечательный, фантастически уважаемый человек: как я ее мог причислить к своим врагам из-за того, что она немка? Не мог! И хотя в свое время, в 1942-м году Эренбург озаглавил свою большую статью "Убей немца", - не хотел я убивать немца. И все мои товарищи не хотели! Другое дело в атаку идешь, - но так специально. Ну, поймали мы одного немца в плен, сдали начальству, - но у меня и мысли не было расстрелять его. Хотя такой активный младший офицер, фельдфебель. Такой боевой, ничего не просил! Настоящий солдат! 1941-й год, конечно...
Мы форсировали Сож, для того, чтобы с огромным трудом через день перейти его обратно. Выяснилось, что немцы уже за нами, - надо пробиваться к своим. Ситуация такая, что начальник связи дивизии приходит ко мне и говорит: "Ну, как у тебя связь?" - "Связи нет никакой. У меня нет ни схемы, ничего" - "Да, я понимаю. Давай, настройся на Москву. Послушаем последние известия". Мы воевали по "Последним известиям"!!! У руководства была полная растерянность. Помню, большое общее батальонное собрание. Объявляют: "Товарищи, мы оказались в окружении. Связи с Большой Землей нет, боеприпасов нет. Задача: маленькими группами по товарищескому принципу, по 3-4 человека, пробираться к своим". Не пробиваться, - как 3 человека будут пробиваться через эшелонированные дивизии, - а пробираться! "Какие будут выступления, замечания, кто хочет, что-нибудь сказать?". Выступили: "Спасибо Партии родной, слава товарищу Сталину, враг будет разбит!" Я был рядовой, но мысли какие-то были, книжки недаром читал, да и отец, участник Петровой мировой войны, не даром мне о войне рассказывал. Я возьми и выступи. В Первой мировой войне, как рассказывал мне отец, был очень сильно партизанское движение. Как же так, - мы сформированное подразделение, да еще с такой техникой, с техникой связи - это все должны разрушить, сломать и превратиться из армии не в поймешь во что? Мне кажется, что нужно сохранить свою структуру, порядок взводов или рот, организовать партизанские отряды, - и из тыла бить немцев. Кругом знаменитые смоленские леса! А если не удастся, - тогда организованно пробиваться к своим. Если же не выйдет и это - дождаться, когда свои придут сюда. Рядом Москва: неужели уже и за Москву немцы пройдут? Зима наступает, - немцы воевать зимой еще не пробовали никогда. Это "наше" время года! Я предлагаю организовать партизанские отряды на базе наших подразделений здесь, в Смоленской области!
Аплодисментов нет. Начальство шушукается, а потом говорит, что это выступление неправильное, - это партизанщина. А что лучше: партизанщина, или полный развал армейского подразделения? Ведь есть песни о партизанах; 1812 год - партизаны половину войны выиграли, города брали. - "Нет, это партизанщина! Отставить!".
Всё это было вечером, и не успел я расположиться ко сну, как ко мне подходят лейтенант, два солдата: "Хлястик отстегнуть!", ремень снимают, и, - "Пошли!". Ну, думаю, всё, кранты! Отвели меня в землянку, снаружи встал часовой. И там я проспал до утра. Даже не думал ни о чём, - что значит молодость, здоровье! Заснул! Утром говорят: "Пошли в штаб!", и возвращают мне ремень. А в штабе начинается какой-то странный разговор. Меня не прямо, а косвенно спрашивают: "Чье задание вы выполняете?" Я сначала думаю, что это мне намикают, что я едва ли не шпион гитлеровского штаба. Оказывается, нет, - вроде как я представляю армейское руководство! Выясняется, что ночью посыпались наши листовки, в которых призывают - организовывать партизанские отряды! Короче говоря, меня реабилитировали, но вместе с тем... В части уже пошла эта смая раота по "разделению на маленькие группы". Что ж, организовали и мы такую группу: Саша Милов, Леня Поляков и я. Чего там организовывать? Втроем собрались и пошли на восток...
- А.Д. Уничтожили технику?
- Она сама "уничтожилась". Специально не уничтожали. Радиостанции зарыли. У нас и не было особого вооружения, - не хватало его ко всему прочему на каждого. На троих был карабин - и все. Вооружение, табельные винтовки, мы к этому времени передали тем, кто был на передовой. Много было приключений, как мы шли. Задача простая - пробраться к своим. А как? Обстановка покажет. Никаких карт, никаких направлений, - полная самостоятельность. Наверное, даже у маршала не было такой самостоятельности, как здесь, - в выборе средств борьбы и прочего. Много там было всяких приключений.
Ночью мы шли на восток, днем отсыпались. Ближе к фронту окружения на дороге стали попадаться немцы, днем идти стало опасно. Шли по лесным, обходным дорогам ночью. Куда идти? По русским лесам идти трудно! Шли или рано на рассвете, или к закату, или ночью. Как-то рано утром видим - на одной из дорог буксует наша машина. Лейтенант и водитель пытаются ее вытянуть. Мы помогли машину вытащить, и нам говорят: "Садитесь, поедем!" - "Вы куда?" - "На Ростов. Мы тут дорогу знаем, немцев нет". Выяснилось, что они везут документы на явочную квартиру в какую-то деревню, их должны были там спрятать. - "А потом?" - "Потом будем к своим".
Сутки мы ехали по околочным дорогам. Вдруг идут наши люди. Спрашиваем: "В деревне немцы есть?" - "Да, есть". Поселок небольшой, 3-4 дома. Лейтенант принимает решение: давай рванем на третьей, проскочим! Мы ложимся в кузов, - и проскакиваем деревню! Один немец выскочил, но не понял ничего, даже не выстрелил. Но дальше немцев все больше и больше. Бросили машину, опять пошли втроем пешком. Ночевали днем, шли ночью. Мы шли по лесу, но проселочная дорога видна была метров на 100-150, - вдоль этой дороги и шли: по нашим предположениям, как раз туда, куда надо. Карта у нас была из школьного учебника. Сейчас удивительно, ни у кого не было слов или мыслей, что дело безнадежное, как же так, что мы делаем! Уверенность была какая-то. Как Сталин говорил, "наше дело правое, мы победим!". Что бы ни было, не смотря на обстоятельства, всё равно мы победим! Растерянности не было, хотя нас как щенков бросили в воду. У начальства была, - а у нас нет. Настроения не было упаднического, что мы идем на смерть.
Ни разу на пути мы не встречали другие такие группы, как наша. Бывало, что мы включались в группы гражданских: они переходили из села в село с повозками, и мы к ним подключались.
- А.Д. Документы оставили?
- Уничтожили, конечно. "Липовых" документов у нас не было. Было четкое выполнение военной задачи. Хотя мы знали, что многие устраивались в примаки, оформляли "липовые" документы, - были такие. Они проходили, потом в партизаны уходили, или дожидались, когда наши войска придут. Но мы как-то даже не думали об этом. Может быть, надо было так сделать…
- А.Д. Как вы питались?
- Осень! Питание под ногами, в деревни мы не заходили. Днем маленький костерчик разжигали. Темно, только светает. Кончилась дорога, входит в магистральную. По ней идут немецкие машины, - слышно по грохоту. Мы поближе, в редкий лес. Тяжелые, грузовые машины... Что делать? Решаем, переждем, перескочим дорогу - а там лес погуще, там переночуем. Но оказалось, что через полкилометра лес все реже, кустарнички, большое село, - и светает. Что делать? Лесочек совсем куцый, домов все больше и больше, машина немецкая стоит... Надо что-то решать, а субординации у нас не было. Все на меня смотрят, - что я скажу. Вижу - подвал, крестьянский погреб. "Ребята, давайте задневуем в погребе!" Понятно, что мы безнадежно попались, мы среди немцев. Нырнули в полубесхозный погреб, - там солома, мешки, тряпки, а еды нет. Светает, и через час, полтора - тут уже не до сна. Сидим мы погребе, и вдруг открывается дверка: запора-то нет. Хозяин смотрит: "А вы кто такие?" - "Не видишь что ли, из окружения!" - "Выходите, ребята!" - "Там же немцы!" - "Вчера у нас расстреляли семью, где нашли красноармейца. Сжигают дом, семью расстреливают. Весит объявление. Выходите!" Что делать? Я его зову, показываю свои часы, делаю вид, что хочу договориться. А сами мы думаем, - стукнем его... Не знаю, как бы рука поднялась, я человек не кровожадный. Но вдруг он сам говорит: "Вот там поле, там у меня картошку собирают. Возьмите мешки, ящики, лопату, - пойдете вроде как за картошкой..".
Мы и не могли осуждать этого человека: понятно, что он не мог рисковать семьей. Короче, мы вышли. Карабин разобрали, затвор разбросали, засунули под солому. Мы в форме, но погон тогда не было, а крестьяне в селе на 70% ходили в такой военной форме. Пошли. Смотрим, - метрах в 200 немец идет, и прямо на нас смотрит. Та дорога, по которой мы шли, пересекает железную дорогу. Я говорю: "Ребята, только не бежать!", и мы идем спокойно, степенно так. Немец даже автомат не снял, не остановил нас. Наверное, слишком уж мы откровенно, нагло шли. Хозяин, наверное, был прав, что тут такое возможно. Короче говоря, вот так мы и остались без оружия, которое нам вряд ли бы пригодилось. Убить немца? Обороняться? У нас один карабин на троих! Ушли...
После этого мы еще несколько дней шли. Опять всякие приключения. Это было направление на Рославль, там кругом поля. Когда до Рославля оставалось несколько километров, стало рассветать. Что делать? В дом стучаться? Мы нашли небольшую рощу, и залегли в неё дневать. Мы на бугорке, хорошо видно дорогу невдалеке. Немец идет по дороге... И вдруг с другой стороны над головой: "ту-ту-ту", - тяжелый пулемет. Мы еще ниже легли. Мотоциклы с пулеметами! Два или три остановились, слезает немец с автоматом. Не стреляет, но показывает: "ком-ком!" Что делать? Выходим. Мы уже полугражданские. "Солдатен?" - "Никс Нет. Мы из тюрьмы идем в Рославль" - "Нет, вы солдаты, у вас такие стрижки!" - "Мы из тюрьмы, там тоже такие прически!" Идем... Мы пешком, они сзади на мотоциклах. Недалеко, полтора километра. И вот стена здоровая: "К стенке!" Все, ребята! Понятно, что вот все, сейчас расстреляют, - а страха не было. Немец один остался, а двое пошли в какой-то дом, который стоял недалеко. Вдали еще маленькая группа из 3-4 человек: тоже около стенки стоят. Речушка маленькая, мостик деревянный...
Сказал бы, что вот так кончилась для меня и для нас война, - но она, по сути, продолжалась. Не сговариваясь, мы в душе все равно оставались солдатами с задачей так или иначе придти к своим. Как придешь? Бежать…
… Полевой лагерь под Рославлем, знаменитый, страшный... Открытое огороженное пространство. Жители местные, приносят еду, ищут своих. Кричат, к примеру: "Захаров, Иванов - есть такие?"
- А.Д. Немцы отпускали тех, которые находились?
- Отпускали. За небольшие взятки в первое время отпускали. Туда много попало и гражданских. 3-4 таких случая я видел. Видно, находили какой-то ход: может быть, документы какие-то приносили. Я пытался попросить, - "вызовете такого-то!", но особо желающих не нашлось… Не знаю, получилось бы ли, но несколько таких случаев я видел. Голод был... Потом я, в конце концов, с работы из этого лагеря бежал. На работу водили не всех, отбирали по 10-20 человек. Повезли нас на машине, наверное, километров на 60 в сторону фронта: ремонтировать какой-то кусок дороги и мост. Я услыхал это краем уха, не показывая, что знаю немецкий. Тут еще рядом была группа людей из другого лагеря, который ближе к фронту, - может быть, из рабочей команды. Разговор был такой, что их должны были направить на разминирование местности. Немцы гнали людей: подорвешься, так подорвешься, а нет - останешься жить. Немцы даже за это дело подкармливали. И вот я услышал, что нашу группу не обратно в лагерь повезут, а туда, в этот лагерь, в котором занимаются разминированием. Дождь пошел, все спрятались под мост. Нем говорит: "Иди, собери сухого хвороста, разжечь костер". Я пошел вдоль маленькой речушки, смотрю, - не видно моего охранника-немца! Думаю: "значит, и меня не видно". Я быстренько ползком в траншею, - и ушел. Вот так, случайно, по сути. У нас был такой лозунг: Ты всегда должен быть нацелен на побег!
- А.Д. Вы так втроем и держались?
- В лагере да. Несколько раз нас втроем брали на работу, а тут я один был. Что было делать? Но вскоре я попался опять. Шел я с группой, уже переодевшийся в гражданскую одежду. И уже в районе Вязьмы, у деревни, в которую мы направлялись, - немец: "Ком!" - "Мы в деревню!" - "Нет, вы солдаты". На этот раз я попал в лагерь Вязьмы. Уже холодно, осень. Там я заболел, - и пошло, покатилось дальше...
Я был участником многих групп Сопротивления. На заводах, на фабриках, где мы были в рабочих командах, мы занимались саботажем: портили, вредили всякие вещи.
А зимой в открытых вагонах, группой нас отправили в Минск. Ехали двое суток.
- А.Д. Вы были в гражданской одежде?
- В полугражданской. Шинель была. Как пленному, давали кое-какое обмундирование. Немецкое, бельгийское, французское, частично русское. Я был во французском френче. Брюки русские, и шинель. Шинель меня и спасла, но в открытых вагонах я заболел. Приехал в Минск с температурой, и свалился с тифом. В тифозный барак, карантин, полтора месяца, - без памяти большую часть времени. Целый барак там был тифозных. А когда карантин кончился (месяца через полтора, наверное), нас осталось буквально 20 человек, - остальные все погибли. Еле живой я выполз к проволоке: вижу, немец ходит, молодой парень. Я немецкий немножко знал, на ломанном немецком что-то ему сказал. Он видно немцам рассказал, что там русский что-то может по-немецки. Мы тогда были истощенные. Мне тогда было 20 лет, а я выглядел я на все 40. Немец задал мне вопрос: "Кто такой русский генерал Пушкин?" - "Нет такого генерала. Это знаменитый поэт, Пушкин". - "Знаю, точно есть! Есть Пушкинские казармы!" Тогда я говорю: "Могу стихи прочесть"... Вот разговор с охранником. После этого я у них стал "профессором". Мы часто разговаривали с эти мнемцем. Я говорю ему: "Твоя задача меня охранять, моя задача - от тебя бежать. Но сделать это надо так, чтобы ты меня не убил при этом, и я тебя не застрелил". А ведь он мог пойти и доложить, что русский собирается бежать, - провоцирует, мол, меня, чтобы я ему помог бежать. Но, видно, не фашист. Нормальный, военный человек.
- А.Д. Чем-то лечили?
- При тифе должно быть хорошее питание. Что нас спасло? Многие умирали, - а тифозный барак был на карантине, туда ни русские, ни немцы не заходили, - никаких контактов не было. И наши врачи скрыли, что у нас осталось в живых меньше, чем числилось. До последнего времени числилось у нас больше, чем было, чуть ли не в два раза. За счет этого получалось побольше еды. Кроме того, действовало Сопротивление в лазарете. Кстати, писатель Злобин этим там занимался. Они тоже помогали, чтобы нам что-нибудь лишнего досталось: гнилой картошки или требухи. Поскольку мы не работали, силенки не истощались. Вот эта группа в 20 человек осталось в живых.
- Охраняли летом вас немцы?
- Немцы. Охрана была очень сильная, из лагеря бежать было невозможно. Если бежали, то только с работ. По поводу лагеря, там была очень сильная группа Сопротивления. Одни из действий этой группы - известный побег, назывался "побег на бронюшке". На территории Минского лагеря (известное такое место, Масюковщина) военнопленные работали в гараже. Среди других машин - легковых, грузовых, была русская "бронюшка". И вот наши пленные вошли в доверие к немцам, и на этой бронюшке уехали из лагеря! Они точно рассчитали время: через 5 минут немцы должны были вернуться. В "бронюшку" битком набились. Одному пленному, который хорошо знал немецкий язык, организовали немецкую форму. Подъезжают к воротам, "ду-ду", - ворота открываются, и машину выпустили. А немцы собирались после обеда ехать куда-то на этой машине, она была полностью подготовлена к отъезду, с бензином. Через 5 минут немцы подходят к гаражу, а машины нет. Подбегают к воротам, им говорят: "машина уже уехала" - "Как?" На следующий день получили известие, что эта бронюшка в партизанском отряде имени Суворова. Как поднималось настроение после такого! Ведь не просто бежали 7 или 8 человек, - а в этой "бронюшке". Не так страшен черт! Многие побеги были "демонстративные", чтобы специально поднять настроение. Готовились, удачно осуществлялись. Другое дело, потом ловили. Это тоже дело Сопротивления, такие побеги.
- А.Д. А как получили известие?
- А.Д. У нас были постоянные контакты с партизанами. Через работы.
- А.Д. Куда возили на работы?
- В Минск. По городу и на железную дорогу, - их наши все время бомбили.
Мне запомнилось, что был у нас там санитар Вася Сенкин, небольшой росточка, замечательный парень. Говорил пленным: "Совсем уж ты дошел. На, поешь хоть пилюль", - и давал каких-то "пользительных" пилюль. Шел он по лагерю на вошебойку (после бани давали обмундирование), и видит - какой-то пленный что-то не так сделал, и немец его бьет. Вася Сенкин к нему подходит: с повязкой с красным крестом, он свободно ходил по лагерю. Никому нельзя было по лагерю ходить свободно: только в своем боксе, где огорожено. А он ходил. Он сказал немцу: "Что ты его бьешь?" Тогда немец достает пистолет: "бах!" - и Васю убил. Это был 1943-й год… Ощущение было, что это каждого из нас убили! Мы оборвали все цветы в лагере, в лазарете сделали ему гроб, положили его, накрыли белой простынею стол, где стоял гроб, встали почетным караулом около гроба. Цветы лежали... Первый раз случилось, что простого содата положили в гроб… Обычно клали в телегу, и 20-30 человек (все были тощие!) увозили во рвы закапывать. Об этом доложили капитану гауптману Липпу, команданту лагеря, это был боевой офицер… Вот он приходит со своей свитой, заходит в приемную лазарета, - это такой маленький зал. Ребята стоят в почетном карауле, суровые. Что сделал капитан? По идее, что должен был сделать фашист: всех расстрелять, - такое тоже бывало. Конечно, в его шкуру залезть трудно, но где-то в нем человеческое сыграло, и он отдал честь погибшему солдату, и разрешил, дал указание группе военнопленных из 5-6 человек, с охраной, вынести гроб и на гражданском кладбище Васю Сенкина похоронить. Вынесли, похоронили...
- А.Д. В Минском лагере долго пробыли?
- До 1943 года. Весной 1943 года, всех подозрительных собрали и эшелоном отправили в Германию. По пути мы должны были бежать, и для этого вынесли нож и кусок заточенной пилы. Ребята вынесли, опять Сопротивление помогло. Меняли одежду, - так выдали ту, которую надо. Короче говоря, вынесли нож, прорезали вагон, и ночью мы должны были уйти к белорусским партизанам. Но вдруг остановился поезд, видим - кто-то зажег "Катюшу": кресало, железяка искру выбивает, - зажигают солому, и немец видит: щель не горизонтальная, а вертикальная. Слышу, что немцы что-то "гыр-гыр-гыр", - обсуждают. Открываются вагон, всех согнали в угол, смотрят, что прорезана дырка. "Где нож?" - "Нет" - "Что сделали?" - "Них ферштейн!". Думаю, сейчас всех расстреляют. Но оказывается, они отчитывались: когда везли на работу, должны были привезти определенное количество людей, а если привезли на целый вагон меньше… Немцы, как я потом выяснил, даже не сказали об этом, не доложили. Наверное, иначе бы им сказали: "что у вас за охрана такая?" Короче говоря, никаких суровых мер по отношению к пленным этого вагона не было.
И вот страшный лагерь 326-й 6К. Хотя других лагерей и не бывало. Лагерь смерти! Там пошли допросы. Проверяли всех. Всю твою лагерную жизнь тебя сопровождала карточка, где было написано, где ты и что ты. И с краю карточки в правом верхнем углу были буквенные обозначения красным и синим, толстым карандашом. ТФ - подозреваемый в связях с партизанами, ФФ - подозреваемый в побеге, или СФ - саботаж. Воттот лагерь был транзитный. В нем привозили людей из России, и сортировали кого куда. Или на работы по категориям: 1, 2, 3-я категории, по состоянию здоровья. Специалистов куда-то еще. Большей частью попадали в Бухенвальд, в концлагерь, куда ссылали таких подозреваемых после фильтрации. Раздали немцы карточки. Сиди, жди, когда тебя вызовут на контроль. Я взял свою карточку: а там ТФ и ФФ. Что делать? Загремишь в концлагерь! Закопал карточку в песочек, сижу. "Нихс карта, нихс ферштейн". Народу-то огромное количество, значит, кому-то не дали. Так я стал "чистым". Но идея бежать оставалась. Я подошел к старшему писарю, - им был Дима Стариков, один из руководителей Сопротивления. Об этом, я точно не знал, конечно, - но догадывался. Говорю ему: "Дим, устрой меня писарем, я пишу хорошо по-немецки. Хоть ненадолго, на месяц-другой". - "Почему так мало?" - "Немножко подкормиться, а потом не буду тебя утруждать". Он ничего не ответил, но на следующий день вызывает меня писарем. Одной из моих функций был контроль за здоровьем. Немец-врач всех осматривает, а я сижу, записываю. Люди проходят мимо, почти не задерживаясь, и он помечает на глаз: 1-я категория здоровья - это на шахты в карьеры, 2-я - на заводы, 3-я категория, еле живой, - на сельское хозяйство. Идет пленный - вроде малый нормальный. Я ему: "Слушай, во власовскую пойдешь?" - "Иди ты знаешь куда, со своей власовской армией!" И когда немец говорит: "айн", а я пишу - "драй". Жизнь спасена! Сотни раз я так делал… Или ещё иногда видишь - "подозреваемые", так карточку взял, сунул под стол, - и всё, пропала, нет её. Пленный еще возмущается: "как карты нет?" - "А давай новую заполним". Потом прислали туда моего друга Мишу Розанцева, из того же самого лагеря, по тем же самым делам. И мы решили с ним сделать побег. Я доложил об этом Димке Старикову. Я посмотрел, все прикинул, - сделаем демонстративный побег вчетвером, среди бела дня. С нами был ещё лейтенант, и ещё один солдат из наших. Мы работали в огородной команде, рядом с лагерем. Осень, 20 октября 1943 года. С огорода мы носили ботву в силосные ямы, ямы для компоста. День работаем, два, три. Кругом вышки, но охраны с нами нет. Недалеко колючая проволока, дальше лесочек. И вот мы носим ботву, закапываем ее в яму. Приготовили около ямы запас еды, соли, спички - это главное. И в один прекрасный день решили: перед обедом мы делаем побег. "Нет, после обеда! Как так пропадет обед?" Запаслись пудрой от вшей, - никто ее не брал, она саднит тело, а мы запаслись. Мы своей след засыпали этой пудрой! Среди бела дня, идем, несем корзины. Навстречу немец идет, мы его приветствуем поворотом головы, он тоже в ответ приветствует. Высыпаем ботву в яму, наклоняемся и ждем, будет ли реакция сверху. Мы уже не видим охраны. Реакции нет. Мы ползком в кусты, а следы посыпаем этой пудрой.
Дальше - 10 дней свободы.
- А.Д. Куда шли?
- В Россию. Сначала планировали во Францию, а потом в Швейцарию. Но услышали, что Швейцария выдает пленных, и туда трудно пробраться через горы. Швейцарцы не давали убежища, выдавали пленных, потому что боялись немцев. Тогда мы решили в Россию. Это далеко, - надо ехать поездом.
И вот первое утро после побега. Мы все время бежали, чтобы оторваться от этого места. Сердце колотится! Какое-то поле впереди, все в воронках. Потом выясняется, что мы шуруем через военный объект, строго охраняемый военный полигон. Мы этого не знали тогда, только потом, после войны, я это узнал. Может быть, это нам и помогло. Кто тебя будет искать на военном полигоне? Ночью бежим, днем бессмысленно бежать, леса прозрачные. Раннее утро. Зашли в самую трущобу, чтобы переночевать. Лежим, спим. Просыпаюсь: кругом красота неописуемая - Шварцвальд! Смотрю, совсем недалеко, 150-200 метров от нас, идет немец с ружьем: охотник-егерь, только что без собаки. Смотрю, - у меня ноги на тропинке. Его хорошо видно, поскольку мы в кустах, а нас он не видит. Он придет на эту тропинку и споткнется на мои ноги. Что делать? Подбираю ноги. Что я буду будить ребят? Он нас как сусликов перестреляет! Но немец на эту тропинку не свернул, пошел своей дорогой. Наши проснулись, говорю им: "Тут фриц шел" - "Что же ты не разбудил?" - "А зачем, что бы вы сделали?"
Запомнилось ощущение свободы, это самое великое чувство, какое только может быть. За это стоит рисковать, - за 10 дней свободы стоило рискнуть жизнью. Ощущение свободы не дано тому, кто не был несвободен. Вы не можете ощутить этого чувства, пока не были рабом, в самом прямом смысле. Когда тебя навечно сделали рабом, как Спартака. Это самое великое чувство! В это время хочется почувствовать себя по-настоящему не только человеком, но и хозяином положения. Вот мы идем, набрали кормовой свеклы, и ей питаемся. На рассвете, только-только светало, смотрим - бурт. Рядом несколько домиков (у немцев много хуторов), а бурт рядом с кустами. Я туда, разрываю, смотрю, - морковка! - "Свеклу кормовую выкидывай!" - "Нет, погоди!". Набрали морковки, хорошая такая. А свеклу в этот бурт.
- А.Д. Чтобы не заметили?
- Нет, не поэтому. Я представлял себе, что будет весной, когда Марта пойдет разгребать бурт. "Ганс, ты пьяница, на хрена ты эту свеклу сюда закопал?" Как интересно-то будет! Или обносился, клеши у меня разодрались совсем, а у немцев запросто висит бельишко. Простыни, штаны висят, и вещаю на эти крючки свои клеши. Ну что это такое?! Понятно, что их уже утром обнаружат, - но мне было как приятно: "смотри кто здесь, фронтовые ребята! В клешах тут прошли!" Только свобода может дать такое удовлетворение. До России мы не дошли бы, - далеко. Но зачем нужны железные дороги? Зачем ходить пешком, когда можно ехать? У немцев железнодорожные составы, там такие ящички с сопроводительными документами. Открываешь этот ящичек, там сопроводительный документ, куда вагон идет, что там… Всё как полагается. Мы вышли на небольшую станцию, и ночью Миша Розанцев подбирается к одному вагону, ко второму, третьему, вынимает бумажки, возвращается, закрывается палаткой, читает эти "цетели", - он прекрасно знал немецкий. Короче говоря, находит листочек, на котором написано: "Украина". К этому времени нас было уже двое. Получилось так, что мы разбежались, когда нас обнаружили. Мы просто напоролись на группу немецких ребят лет по 15-16: идут, гуляют. Что делать? Бросаться их душить? Остолбенелые остановились и они, и мы, По нам видно, что мы беглецы. Мы разбежались, и они нас не преследовали, боялись, а пока они доложили, кого встретили, мы ушли. После этого мы и остались с Мишей вдвоем. Мы решаем: этот вагон наш, там шахтное оборудование, Миша в этом деле разбирался. Поехали на Украину. В трубу залезаешь, прекрасно! Не капает, жратва есть. Полная красота - "комфорт-супер"! Едим сутки, двое, все нормально. Уже привыкли. На маленькой станции поезд начинает маневрировать. Мы вылезли из труб, солнышко светит, тепло, хорошо. Я глаза поднимаю, "ешь твою 20!", прямо на меня издалека какой-то человек глядит… Я говорю: "Миш, по-моему он прямо на меня смотрят" - "Да нет, ты что с такого расстояния ничего не увидишь. Да и потом он, наверное, плохо видит, это же не военный" - "Миш, я чувствую" - "Ну это у тебя зрение такое, ты все видишь". Пока мы обсуждали этот вопрос, поезд остановился, и вдруг с двух сторон двое полицейских, в униформе, касках...
После этого был концлагерь. Это уже безнадега. Но все равно был там отдельный барак для русских, вот таких беглецов, саботажников. Страшные, зверские условия. Туда, в этот барак мы попали утром. Нас привезли - а в бараке уже баланду раздали, все позавтракали, а на работу ребят не погнали. Там на работу редко гоняли, больше сидели взаперти. Собирается весь барак обсуждать вновь прибывших. "Давайте, ребята, идите сюда". Мы подходим к старшему по бараку. "Садитесь вот сюда". Садимся: "Дайте чего-нибудь пожрать!" Дают нам по котелку целому баланды. Поели, говорим "Спасибо, ребята" - "Давайте, рассказывайте, ты где в плен попал? В каком лагере был, кого там знаешь? В этом лагере был?" - "Нет" - "А в этом кого знаешь?" - "Того, того" - "А вот этого знаешь? А вот что там было? А кто тебя там знает?" Короче, через пять минут вся наша подноготная была налицо. "Принимаем!" Всё. Здоровый коллектив. И вдруг однажды ночью открывается запор, открывается дверь, заходят три полицейских, немножко "под шафе", и ведут какого-то человека. Я понимаю, что это пленный, где-то его перехватили. Он не в бараке был, а там нельзя было ни в коем случае выходить из барака, бараки закрывались. Где-то там его на территории лагеря поймали, - и вот не знают чего с ним делать, надо его как-то до утра здесь оставить. Открывают запертый на ключ сортир, специально сделанный для охранника в этом бараке, в этот сортир его сажают, закрывают на запор, и объясняют нам: никаких контактов с ним, мы будем выяснять кто это такой. Только они ушли, мы сразу туда: "Кто такой? Что такое?" Он несет что-то типа: "Гитлер капут! Гитлер капут! Муссолини капут!" - "Ребят, так это итальянец!" - "Ты итальяно?" - "Е-е, высь итальяно!" Принимается решение - сделать акцию освобождения Италии. Как освободить этого пленного итальянца? Замок сломать - так завтра всех расстреляют. Очень просто! Залезаем на чердак, отдираем две доски, вытаскиваем его туда. А у нас уже были связи с другими бараками, с американцами, с англичанами, с французами, с поляками. Проводим его на американскую зону, а там они его доставят на итальянскую.
- А.Д. Вы же говорили, что нельзя проходить?
- Ну нельзя. Под проволокой. Мы же с ними контакты имели каждую неделю. Два раза два человека ходили к ним, они давали нам жратву, мы в за счет этого и остались живы. Короче говоря, этого итальянца доставили живым-здоровым в этот итальянский барак, - и на следующий день нам приносят баланду, а там что-то другое, не такое. Короче говоря, открываем - итальянская баланда: макароны, суп по сути! Вот так они отметили этот день.
В Сопротивлении - всё недомолвками. Я знал максимум двух человек из сопротивления: моего старшего и кому я являюсь старшим. Вот и всё. Так что если бы я где-то раскололся, и из меня бы вытряхнули все что я знаю, - я знал только двух человек, больше ничего не знал. Вот такая была система, фантастическая. Поэтому лагерное Сопротивление по сути до конца так и не было раскрыто. Многие организации были в конце концов раскрыты, - а вот у нас из-за того, что такая была система, мы до конца остались не раскрыты.
А потом был снова лагерь, арест, избиения страшные, каторжная рабочая команда. Вот тоже один случай: каменный карьер, там можно было выжить максимум три месяца, после этого человек погиб. Подколымить там нельзя было, строжайшая дисциплина, охранники - жуткие звери. И я попадаю на этом карьеру в группу, которая называлась "Мария". Я говорю: "Мишка, мне не повезло..". Он в другую рабочую команду попал, а я в эту самую "Марию". И я поставил себе задачу, - уцелеть. Я понял, что если я один раз выполню норму (там норма, я уже забыл, 3 или 4 четыре вагонетки надо было загрузить), то через две недели я "дойду". Но и после этого все равно от меня будет требовать - выполняй норму. Я не смогу, и меня в конце концов застрелят.
И вот вместо трех вагонеток я загружаю одну, и еще 3-4 камня в другую. На второй день то же самое, на третий день то же самое. Ко мне подходит охранник: "Ты такой-растакой, что так у тебя мало так? Быстрей давай!" Я говорю: "Я студент бывший, у меня сил нету. Я никогда такой работой не занимался, я не могут ничего поделать. Я бы конечно хотел" - "Ты бы две сигареты получил бы!" - "Я бы, конечно, хотел бы две сигареты получить, но вот сил нету" - "Давай я тебе покажу как надо. Надо большие камни, а ты какую-то мелочь" - "Я не могут большой поднять" - "Как так не можешь?! Давай старайся, несколько больших камней - и вагонетка полная. А так ты эту мелочь кладешь, конечно, у тебя ничего не получается. Ну, давай вдвоем". Я понимаю, что он меня хочет спровоцировать. Он тоже берется, винторез повесил и отпускает, и я бац… отпустил, и камни рухнули чуть ли ему не на ногу. Он бы застрелил меня, если бы ногу перебил. Ну, я тоже рисковал... Но он поверил - действительно, ну не может, нет сил. Короче говоря, на следующий день меня сажают под арест в холодную. Зима, коморка такая два метра на метр. На полу - две доски. И рубашку снимай, ботинки снимай, в одних брюках. Двое суток. Один раз дали кусочек хлеба и пол-литра баланды. Есть такая пословица: штаны через голову не одевают. Еще как одевают, и как удобно! У меня были огромные итальянские штаны зеленого цвета из униформы итальянской армии. И я эти штаны одел через голову в руки, накрылся ими как мешком, и вот так согнувшись сидел под таким мешком. Таким образом я не замерз.
После того, как меня освободили из холодной, на следующее утро смотрю, - меня в другую команду ведут, в команду "Андр". Ну ладно, прихожу в эту команду"Андр", и повторяю тот же трюк, - а немец хоть бы что. Вдруг идет какой-то контроль, начальство идет, ко мне подходят: "Эй, эй, эй, лес, лес, лес, мах, мах, мах. О, комендант!" Я стал побыстрее работать. Потом он ко мне подходит и говорит: "Я лояльный человек. Я понимаю, что у тебя сил нету. Когда начальство или кто-то там будет идти, ты делай побыстрее, а когда нету клади помалу, сил нету у тебя". Я ему возьми и скажи: "Слушай, ну как же интересно получается, вот ты немец, и у меня перед этим в рабочей команде был немец. Это же изверг какой-то, чудовище! Это чудовище какое-то в образе человека!" - "Я, я, гуд, гуд".
Прихожу, рассказываю: "Ребята, слушайте, какой вообще малый этот конвоир. Я ему рассказал" - "Ну ты хорош!" - "А что такое?" - "Да знаешь кто это такой?" - "Нет" - "Это его брат". Ну что, завтра публичный расстрел? Что делать? Завтра на работу! Вот тут я действительно задумался, что делать. Понимаю, что убьет он меня, или передаст тому, тот убьет. А к тому времени (когда я проявил себя подобными поступками), выяснилось, что и здесь тоже были ребята из Сопротивления. Местный санитар подошел ко мне и говорит: "Слушай, Жорка, ты все равно тут дойдешь. Я тебе предлагаю рискнуть. Сделай заражение крови. Пятьдесят процентов, - шанс, что я тебя спишу в общий лагерь, а там тебя ребята поддержат как безнадежного. Но гарантировать я тебе не могу. Ты слабый... Но здесь ты все равно дойдешь". Я говорю: "Миш, чего делать?" - "Жор, не знаю. Не надо. Может как-нибудь..". Я говорю: "Ну что, война кончится что ли? Бежать отсюда невозможно". А у Мишки было более менее нормальное положение, не такое жуткое, как у меня.
- А.Д. Это где было территориально?
- Это под Хемером, Дортмунд Изерлонг - лагерь Дортмунд, там был большой лагерь. Такое место, знаменитое, там и сейчас каменные карьеры. Говорю: "А что сделать?" - "Да все очень просто. Раздери ногу до крови и привяжи маргариновой бумажкой, через два дня у тебя вот такой нарыв будет". Действительно, я сделал это дело, и хотел эту маргариновую бумажку облизать. "Нет, нельзя. Надо чтобы там маргарин был". Бумажка не пропускает воздух. Короче говоря, загноение там получилось. Немец приходит, проверяющий. "Все. Кранты. Нога во какая!" - "Я, я, я. Лагерь". И меня списывают в лагерь. Там ребята встречают, перевязывают, все делают. Короче, я остался жив. И там мы включились, там было очень серьёзное движение Сопротивления, хотя о нем почти ничего не написано, - только один раз где-то мельком. Существовал план, что город Дортмунд военнопленные должны были сами освободить. Вокруг было тесно от рабочих команд! Союзники должны были сбросить оружие, там были уже люди, которые соображали что там и как там. Но видно союзники побоялись, что если русские организуют "третий фронт", то они здесь будут хозяевами положения, - что же тогда будет для союзников? Короче говоря, это не состоялось. Ну и в конце уже война к концу приходят, союзники в ста километрах. Бомбили практически каждый день, практически каждую ночь - союзники бомбили Дортмунд, эти заводы, и в том числе попадали и в завод, где мы работали. Большие лагеря вообще не бомбили, вот дортманский лагерь не бомбили, который мы хотели освобождать. Это была конвенция, они все знали. И хотя там была ковровая бомбежка, ни разу, ни один лагерь не был разбомблен, хотя объекты были рядом, очень важные, ценные и нужные.
Наш лагерь, нашу команду в Дортмунде на сталелитейном заводе, должны были эвакуировать. Я принял решение организовать побег 20 марта 45-го года, в день своего рождения. У нас получилось три группы. Я сумел достать жратвы, десять буханок эрзац-хлеба. Когда грузил продукты на наш лагерь, приехали в пекарню, загружаем доски вдвоем: парень с одной стороны, я с другой стороны. Вот такая доска - десять буханок. Одну доску, потом вторую доску, третью доску кладем в машину. А рядом охранники стоят. Я считаю: "Раз, два…", - и одну пропускаю. Получилось! А за конторкой сидит начальник, переписывает, слышит. Все, - вот так я обеспечил весь побег, с избытком, еще подкормиться можно было.
Что ты думаешь? Мне везло? Не может такого быть! Я, во-первых, был нацелен на дело, в любой момент, как вратарь хороший, все время нацелен! Он не дремлет и поэтому он спасает свои ворота. Во-вторых, я был подготовлен. Вот все эти побеги, о которых я рассказывал, большинство из них были хорошо подготовлены. И третье - вера. Ко мне подползает наш пленный у проволоки: "Чего так смотришь на лес?" Я говорю: "Ну как же не смотреть - это наш зеленый прокурор" - "Ну что, думаешь, что ли, - туда?" Я говорю: "Думаю, что ли" - "А вот если бы вместе? Я вот там работаю, вот есть такой вариант..".. Начинается разговор. "Ну знаешь, вообще не уйдем. Застрелят все равно". Я говорю: "Вася, не надо тогда и разговаривать. Вот когда ты будешь уверен, что уйдем, причем уверен обосновано, что ты сделал для этого что-то, не просто так... Вот такая вера должна быть, тогда получится!" И во всех этих делах, я был не один, - а с Мишей, в основном.
- А.Д. Потом вас разъединили, после карьера?
- Нет. Потом его тоже в лагерь отправили по другой статье (у него легкие были не в порядке) в ту рабочую команду, где я был. Так что вот эти вещи - уверенность и вера, это не случайность. В мире вообще случайностей нет! В общем, счастье дело хорошее, но надеяться на него все-таки не стоит. Ну раз счастье, два, третий, а я все-таки практически пять раз бежал из плена. Так вот, счастье это или что?
-А.Д. И как вы бежали в этот раз?
- Убежал я совсем просто. Эта рабочая команда была небольшая (приблизительно 120 человек), на металлургическом заводе. Охрана на заводе была из местных, там были военизированные гражданские лица, 5-6 человек, и только один или два человека были военная охрана. А в лагере, где находились мы, наша рабочая команда, была нормальная система, нормальные немцы-охранники. И опять же полугласно, а не то чтобы "посовещались и решили"... Короче говоря, у нас была негласная договоренность.емцы говорили, что война кончается, скоро вы будете свободны, - они понимали что к чему. "Надо сохранить жизнь, мы знаем, что вот вы хотите бежать" - "Давайте договоримся там: мы не будем бежать, когда идет бомбежка, чтобы вы, охрана лагеря, имели возможность спрятаться в городском бункере, а не лезли бы в щель у территории лагеря. Потому что все равно, если бомба упадет - все пропадет, а мы будем прятаться в вашу щель, потому что иначе мы совсем уж нарушим правила. Но мы даем слово, что в это время никаких побегов не будет, когда вы прячетесь в бункер". Всем выгодно! Раз попробовали, два попробовали - не бегут. Но наступает 20 марта, день побега, день моего рождения, я говорю: "Ребята, 20 для меня число счастливое. Два раза я бежал, два раза меня ловили при попытке бежать, вот это пятый раз - 20 марта. Даю руку на отсечение (только левую, потому что правой мне надо будет кинокамеру держать), даю слово, что все будет о’кей в этом побеге!". И не голосованием, а как-то так между собой мы решаем: 20 марта нарушаем "конвенцию". Рискованное было дело. Ведь мало ли что могли, бомбежка прошла, приходят, 6-9 человек нету, подымайся… и все.
Ставкой была моя жизнь. Ведь это страшное дело - руководить вот таким делом. Я часто очень думал: "Бог ты мой, Миш, ну возьмись за это дело", - и сам себе отчвечал: "Нет, я не буду". Мне хотелось побыть просто самим собой: иди туда, сделай то-то. Ну почему я должен башку все время ломать - правильно ли я поступаю или неправильно? Здесь-то я беру ответственность за других людей, за дело. Хорошо быть Жуковым: подумаешь там тысяча лишних, давай десять тысяч, свали их всех в яму, да и хрен с ними, ничего с ними не будет! Но не все ж такие! Короче говоря, бежали мы удачно. У нас охраны никакой не было: все прячутся, - мы проверили. Бомбежка, сирены свистят, никакого на улицах нету, все в бомбоубежищах, - и вот под это дело мы пошли. Выйти из города было очень трудно. Город Дортмунд огромный, и практически разрушенный, - сплошные развалины. Но мы ушли в лес, - а там уже нам все знакомо, и рано утром 29 числа мы перешли фронт. Рано утром мы шли по шоссейной дороге: дорога пустая совсем, никого нет, а потом вдруг появляется маленькая машинка. Я говорю: "Миш, по-моему "виллисы". - "Да нет, не может быть". Вот так мы прошли мы через фронт. Идем дальше - белые звезды. Мы бегом туда: "Ребята, о’кей, о’кей!". Сидят на танке, вылезают: "Hi, hello! ………….O’key!" Спрашивают по-польски: "Откуда вы?" - "Вот мы из плена бежали, фронт перешли" - "О, героический поступок! Сколько же вам долларов дадут, когда вернетесь домой?" - "Да ничего не дадут" - "А зачем же вы тогда бежали? Если бы вас поймали, вас бы снова в концлагерь?" - "Нет, расстреляли бы" - "Зачем же тогда бежали?" - "Ну вот солдат, сердце солдатское. Как в плен попал, так и хочу сам освободиться" - "Ну давай, наливай еще" - "Давай, вот там вода течет" - "Мы неразведенный" - "О’кей!". Пошел сплошной "о’кей". Вот таким было 29 марта 45-го года. И последние слова их были: "Знаете ребята, чтобы мы когда-нибудь с русскими воевали - никогда! Вы настоящие ребята!"
- А.Д. Что было дальше после этого?
- После этого никуда нас никто не отправлял. Мы свободные люди, мы заняли дом. Американцы зашли туда, и сказали: "Немцы, уходите отсюда. Тут будут русские!". Немцев выгнали, и туда поселились мы с Мишей, и еще три француза, - не сразу же они побегут во Францию! Один француз оказался поваром, он там нам всякие яства готовил. После этого мы пошли дальше от фронта, нам сказали, что сборный пункт будет в городе Везель, - это маленький городок около Кельна. Туда мы с Мишей шли двое суток, и поселились в разваленном доме. Утром, - что такое? Вроде дом шатается! Я говорю: "Мишка, землетрясение, что ли?" Смотрим, - бульдозер сносит этот дом, в котором мы находимся. Мы: "Стоп!" Вылезли оттуда, потом пошли искать, где же нам поселиться. Мы решили, что мы люди самостоятельные, не фига мы на сборный пункт не пойдем, будем тут свободу праздновать сами по себе! Нашли виллу, пустую, богатую. Тоже нашелся немец, которые стал нам помогать: "О, русские, я вам все сделаю. Все у вас будет" - "Ты у нас будешь мажордом" - "О’кей!" Помогал, доставал нам жратву, еду, - ну тут проблем не было. И так мы там жили. Потом я говорю: "Миш, чего-то мы как-то неофициально живем" - "А чего ты еще придумал?" - "Нам надо флаг повесить, что мы Россия" - "А где его взять?" - "Эй, иди сюда. Слушай Ганс, нам нужен флаг красный" - "Тяжелая задача" - "Надо - значит надо" - "Будет сделано!". Вскоре он тащит ползанавеса красного, а у дома как раз был огромный флагшток (видимо, здесь жил какой-нибудь важный немец). И вот на этом флагштоке мы как раз повесили флаг. Потом мы с американцами познакомились. Они все время к нам приезжали, - у нас самогон был, потому что с нами еще два парня поселились, и они самогон делали. Ну, у нас такое было "разлеванное дело" - "рашшан амбассадо"! Так мы отдыхали за все три года. Но в один прекрасный день пришел какой-то человек из сборного пункта: "Как же так, вы там нарушаете". Я говорю: "Иди ты, знаешь куда со своим нарушением? Вали отсюда!" - "Ну как же так, как можно, я же комендант?!" - "Вали отсюда, комендант! Никаких у нас нет комендантов, мы свободные люди!" - "Через три дня будет эшелон в Россию" - "Во, это другое дело, а на сборный пункт мы не пойдем, потому что мы больные люди, нам надо выздоравливать, мы очень нервные, мы после побега, мы не пойдем туда. Когда будет поезд, во сколько?" - "А как у вас с едой?" - "Садись, чего тебе надо? Сколько яиц надо: сто, двести, может пятьсот, сейчас все сделаем. Вон у нас начальник" - "А у нас там паек тоже хороший"... И потом был эшелон…
- А.Д. Сразу в Россию?
- А.Д. Да. Попали в Госпроверку. Но нас она как-то так, слава Богу, не коснулась.
- А.Д. Легко?
- Как так можно ставить вопрос: легко? Да какое имел право кто-нибудь самый главный начальник сказать мне, что "Ты подозреваешься, беглец из плена, пять раз бежавший, - мы тебя будем проверять". Кто ты такой, чтобы меня проверять?! Я тебя должен проверять, в крайнем случае!
- А.Д. Но были же всякие предатели, власовцы.
- Я всегда привожу пример, как такой же вопрос мне задал генерал весь в звездах на 17-м этажа МИДа: "Вот вы занимаетесь правозащитой военнопленных, но ведь среди них были предатели". Я говорю: "А среди ваших? Кто больше предал: Пенковский или 100 советских солдат?", - и пауза дохлая. "Так, что вам там надо подписать?" - "Вот эту бумажку, пожалуйста". Так нельзя говорить, не имеешь права! Я свободный человек. Какое ты имеешь право меня проверять? Это же наш советский менталитет: "а как же без проверки?" А можешь ты что-нибудь украдешь, давай я за тобой буду наблюдать. Почему ни в какой стране нету этих проверок? Не имеешь права! Почему в царской России не было этой проверки? Потом же государство извинилось за это дело. Государство извинилось, мы заставили его извиниться!
- А.Д. В каком году это было?
- В 56-м. Указ Президиума Верховного совета и ЦК Партии о реабилитации бывших военнопленных, о признании незаконными всех этих акций. Вот мне сейчас приятель звонил, он 25 лет получил за то, что подозревался, - вроде он там каким-то полицаем был. Потом перед ним извинились, через семь лет.
- А.Д. Здесь вас поместили в лагерь?
- В общем, да. Я не мог в течение года поехать к себе домой. Ну что это такое? Мне должны были тут же дать мягкий вагон, специальный поезд, - езжай отдохни! Как в Америке делалось для тех, кто вернулся из вьетнамского плена. Его спрашивали: "Что тебе надо?" И все делали.
- А.Д. В каком году вы в Москву вернулись?
- Уже в 45-м, но это исключение. Потом, когда стали правозащитой заниматься, когда мы организовали свое объединение бывших военнопленных, я спрашивал: "Как же так, я не мог домой поехать?" - а высокое начальство говорило мне: "Почему не могли? Пожалуйста, кто вам запрещал?" А ведь действительно никто не запрещал, правда у меня документов никаких не было. И я должен был каждый день на работу идти, - конечно, меня бы не отпустили. Но оказывается, что формально я имел право! "Вас же не осудили, пожалуйста!" Вот же еще какая хитрожопость была во всем этом.
- А.Д. Приходилось воспринимать власовскую пропаганду, приезжали ли они в лагерь?
- Да, конечно. Но у них ничего не получалось, мы были сильнее. Некотое думали: "Ну как же, я подкормлюсь. Конечно, я не буду потом с нашими воевать. Мне бы подкормиться немножко, да еще оружие в руках будет". Но у нас наша антипропаганда была очень простая: мы им говорили очень простую вещь: "Вася, тебя спровоцируют. Тебя пару раз позовут (даже не заставят!) самого на расстрел русских или евреев. И сделают фото. И после этого тебя повяжут и скажут: знаешь, Вася, если ты уйдешь от нас, то вот фотография, - она будет на другой день в органах НКВД. Вопросы есть?" Вот такая была антипропаганда, очень действенная.
- А.Д. Не было мыслей остаться на Западе?
- Конечно, нет.
- А.Д. То есть в принципе можно было?
- Никаких проблем.
- А.Д. Не являться на сборный пункт, а просто оставаться там?
- Никаких проблем. Правда меня это как-то не коснулось, но я знаю, что там пропагандировали союзники-американцы, чтобы не возвращаться. Но это было частным, я считаю, что государственной такой установки не было. Но в принципе многие остались, особенно из тех, кто что-то за собой якобы чувствовал. Ну, например, даже если он был полицаем. Ну заставили тебя, подозвали: "Будешь полицай, смотри, чтобы вот эти сюда не ходили, чтобы было то-то". Ну а потом он узнавал, что вообще все военнопленные считаются изменниками родины, уж тем более такие. Трагедия…
- А.Д. Вы попали в первый раз в лагерь в Рославлем. Какие разговоры шли вообще в лагере?
- Да, вот уж вопросик… Я не могут вспомнить, никто из моих друзей почему-то не может вспомнить, как мы обращались друг к другу! "Товарищ", "гражданин", пожилые люди говорили - "уважаемый"? Не помним…
В плен в основном попадали группами. Я не помню, чтобы кто-то попал один. Попадали группами, 2-3, 4 человека максимум. Ну вот как я вам рассказывал, мы разбились в окружение на группы, чтобы пройти через фронт, так вот и попадали. Поэтому в этой группе продолжались какие-то свои разговоры, постепенно начинались контакты с другими людьми. Для этого лагеря выбрали какую-то ложбину, в этой ложбине было несколько тысяч человек, без какого-то разделения на группы. В лагерях обычно, когда там уже какие-то бараки есть или землянки, люди как-то делятся на группы. У немцев это называлось "сектор", - вот по секторам и разбивали, по тысячу человек в секторе. Сектор отдельный, разделен проволокой, имеет свой номер и т.д. Уже какая-то организация! Здесь же никакой организации не было. Просто согнали этих людей, окружили колючей проволокой. Поставили не очень высокие вышки, потом постепенно стали их поднимать выше, на них пулеметы. Вот такая была охрана. Ну а разговоры были в основном такие, что все искали кого-то знакомых. Из части, подразделения. Мне отец потом рассказывал (он в плену не был, он был просто на войне), что в Гражданскую войну, когда собирались незнакомые солдаты, они обычно искали по месту жительства, - земляков, как говорится. Потом я выяснил, что в тюрьмах тоже приблизительно так было. Образовывались землячества, потому что если ты один, сам по себе, - ты там обречен был на гибель. Выжить как-то можно было, только если образуется группа, а значит в этой группе где-то кто-то что-то может сделать, устроился там на кухню, еще в какую-то рабочую команду, где можно картошину какую-нибудь достать, или местные жители чего-нибудь принесут. В общем такие группы организовывались по землячеству. И основной разговор вначале был всегда касательно возможности быть в какой-то группе. Большие группы не организовывались: опять же те же 2-3-4-5 человек, - вот такие группы, потому что более группы сразу попадали под подозрение немцев, и в делах это было "нетранспортабельно". Ну, например, если организовывали побег, организовать побег 10-12 человек практически невозможно - нужно 2 или 3. Один в поле не воин, 2 - это минимум, а 3 - это, потому что 2 хорошо, а 3… Ну не даром же это появилось - "на троих". Три человека, это все-таки не просто два противоположных мнения: "Я думаю, что надо направо, а ты думаешь, что надо налево, а ты как?" И вот тут этот голос иногда получался решающим. В общем главная задача всех разговоров была вот как-то организоваться. Названия у групп никакого не было, зачем? Двое попали куда-то на работу, один остался, он бережет имущество, готовит к приходу кипяток, или если что-то там где-то достали: какую-нибудь брюквину или картофелину. Он что-то изготовит к тому времени, когда ребята придут. В лагере был такой "черный рынок". Махорка на табак, табак на махорку, полпайки хлеба на котелок баланды, три картофелины на кусочек хлеба, соль на спички, спички на соль, и т.д. Тряпки какие-то, ботинки совсем развалившиеся обменять на более новые…
- А.Д. То есть обмен шел?
- Да.
- А.Д. А деньги в ходу были?
- Были, но не активно. Единицей ценности были пайка хлеба. Было сначала 200 гр., потом 250, до 300. Хлеб с опилками: на кухне наши пекли. По разному было, смотря где что доставали. Сначала централизации не было, а потом уже в стационарных лагерях, когда был строго установленный рацион, там хлеб был на треть с опилками.
- А.Д. Немцы отбирали ценности у наших?
- Отбирали. Ну какие ценности - часы, потому что все это дело куда-то прятали. Но если обнаруживали - забирали. Но часы у нас котировались высоко, у немцев уже тогда часы были - штамповка дешевенькая. А у нас таких не было, наши часы были на порядок лучше таких стандартных немецких часов! У нас штамповки не было, у нас же были все часы механические. А там уже были штамповки, а потом, уже к концу войны появились кварцевые часы. Как-то я часы кому-то купил, - 5 марок. Говорю: "Дайте мне запасную батарейку", - и тоже 5 марок! "Как же так, часы 5 марок и батарейка 5 марок?" - "Да", - говорят. Наши часы для немцев представляли ценность, - к тому же экзотика, и они ценились у них больше, чем ихние.
- А.Д. Охрана по отношению к пленным, особенно на первом этапе, как себя вела?
- Ну охрана была - несколько рядов колючей проволоки на кольях, еще в середине мотки колючей проволоки, чтобы не пролезли, и вышки приблизительно метров через 50, - высокие, метра четыре, вышка с крышей и ручной пулемет.
- А.Д. А отношение было какое?
- По-разному было отношение. В общем отношение определялось с позиции немецкого руководства: советские - это большевицкий "утерменьш" не имеющий никаких юридических прав, человек с клеймом России. Правда, обозначали иногда и КГФ, но большей частью обозначали буквами SU. Иногда про французских пленных тоже писали - "френч", но в основном это касалось русских, чтобы выделить их из остальных. Если все остальные были…
- А.Д. Это уже позже, в Германии?
- Да, позже. Русских выделяли из общей среды как военнопленных особой статьи, не подлежащих никаким законам. Это были официальные бумаги, - правила, принятые еще до того, как началась война. И по ним советские солдаты попавшие в плен не имели статуса военнопленных, на них не распространялись никакие конвенции.
- А.Д. Выделение полицаев из среды военнопленных как происходило? Это было стихийно, или все-таки организовано немцами?
- Немцы назначали.
- А.Д. Но кто попадал в это? Те, кто хотел?
- Да, в том числе те, кто хотел. Но в основном отбирали из украинцев. Они же с самого начала строили свою политику еще и на национальной розне, натравляли одних на других, не только партийных на беспартийных, раскулаченных на не раскулаченных, а и по национальности. Хотя в общем все национальности считались утерменьшами, включая и Прибалтику. Казалось бы, Прибалтика близка и по языку, и по характеру к немцам, - латыши особенно. Но все равно они строго охраняли свою национальную привилегию, все равно играли на этом. Поблажки делали всем, кроме цыган, евреев - это были самые изгои. Ну и узбеки, таджики, они их в одну кучу.
- А.Д. То есть в основном полицаи именно из среды украинцев получались?
- Да.
- А.Д. Это вносило какое-то такое недоверие к украинцам?
- У нас был очень силен интернационализм. Ну и потом кровосмешение, у кажго из нас был друг, товарищ украинец! Были и антисемиты среди пленных, - но единицы. Хотя евреи выделялись еще более особой статьей чем мы. О них было много листовок, разных положений, что обязательно политрук - это еврей, все неприятности у вас от евреев, евреи хотели завладеть миром… Нас и в лагере пытались разделить: очень они боялись интернационализма. Все время приводили примеры: "Вот, смотрите, евреи, - вот назови, кто у вас был рабочий-еврей? Не было у вас таких, все они начальниками, все они вас до этого довели!"
- А.Д. Какое было настроение на первом этапе? Как оно потом менялось?
- Настроение сначала было, конечно, шоковое. Непонятно было что делать, не было готовности к тому как действовать. Попал в окружение, попал под обстрел, попал под бомбежку, попал под преследование, - тут как-то соображал. Здесь - совершенно неясно, непонятно, что с тобой стало. Все были голодные, когда попадали в плен, все мечтали что-то поесть. Организовано это совсем не было, люди умирали с голоду. Требовалось организоваться, потому что один ты ничего не мог придумать. Вот когда 2-3 человека собрались вокруг костра: "Вась, иди-ка сюда!", - и все вместе решали вопрос. Были такие по характеру люди-одиночки, но видно человек - существо общественное, вот здесь это проявлялось, как говорится, на первой стадии, потому что один мало может сделать. Вплоть до того, что "Ты смотри, а я там буду что-то делать. В случае чего - свистни, крикни, подай знать". Это притирка! Как сделать, чтобы в замкнутом пространстве люди могли сосуществовать? А тут не только замкнутое пространство, тут колючей проволокой пространство было огорожено, тюрьма, лагерь. В тюрьме есть хоть какая-то организация, какой-то есть "порядок", - здесь же вообще ничего нет. Какие-то у тебя мини-права были, здесь же нет. Ты в полной власти этих непонятных, причем ладно там руководителей, офицеров, нет - простых солдат! Постепенно это все-таки налаживалось, были даже официальные приказы по которым, скажем, солдат не имел права застрелить подозреваемого в чем-то, избить до полусмерти. Были даже через год, через полгода, какие-то инструкции, - и они исполнялись, своеволие все-таки как-то ограничивалось. Но вначале мы жили хуже, чем животные. Люди заинтересованы, чтобы животное подкормить, - здесь же этого не было. Но потом, через год приблизительно, официально военнопленные стали направляться в рабочие команды, стали по сути рабами Рейха. Это официально записывалось, и конечно, отношение немножко изменилось. Но все равно, даже в официальных бумагах было записано, что главная задача - это выжать из тебя все силы и после этого ты как человек, как живое существо, интереса для Германии не представлял.
- А.Д. Второй раз, уже после побега вы попали в плен уже в гражданской одежде?
- Это было почти рядом. Я попал уже в стационарные в Вязьме. Это были уже какие-то казармы, разрушенные правда, без стекол. В них было холодно, - ноябрь месяц!
- А.Д. Одеты вы были относительно тепло?
- Здесь еще было более или менее тепло.
- А.Д. Одежда ваша?
- У меня была шинель, в большинства все-таки шинели были, потому что это было главное - шинель, обувь какая-то, без одежды ты не мог. И шинель мы берегли. Шинели были, были такие бушлаты, были куртки рабочие, вроде полупальто, - они потолще были, поудобнее. Но шинель была удобна тем, что ты ей мог накрыться. В России для побега лучше одежды не придумаешь, она тебе и подстилка, и одежка, хлястик распускал, - и оно получалось как одеяло. Ну сейчас, конечно, армия моторизованная, уже не ставится вопрос где тебе спать под елкой, под березой или в поле… На ночевку считалось нормальным валежник какой-нибудь набрать, шинелькой накрыться, вещмешок под голову - и все в порядке, костерчик там где-то развести. Ну и потом, конечно, как только силенки почувствовал, - в голове шумит от голода, а о свободе если думалось, то как-то так, очень косвенно. Думали все равно, и песни пели голодные, но все-таки когда ты хоть чуть, немножко окреп (нельзя сказать, что досыта наелся), у тебя сразу появлялось: "Что делать дальше?". А дальше надо было бежать. Были люди, которые бежали и устраивались в примаки к какой-нибудь крестьянке под видом мужа, сына, если пожилая женщина, с одной задачей - дождаться своих или уйти в партизаны. Тоже проблема до сих пор осталась, что такое примак - изменник родины или нет? Имеет право солдат попавший в плен, бежавший из плена или оказавшийся в окружении стать примаком, - нигде это не записано! Но у нас считалось, что ты изменник Родины, если попал в план, - это был приказ Сталина.
- А.Д. В первую зиму очень тяжело было? Вы где ее провели, в каком лагере?
- В Вязьме очень тяжело было. Отопления не было, цементный пол, пучок соломы, разбитые окна, кое-как заделанные фанерой. Тряпками нельзя было, - срывали, себя накрывали, но кое-как досками забили, чтобы хоть ветра не было. Кто устроился где-то в уголке, многие прямо под окнами, - замерзали, погибали сотнями.
- А.Д. Что позволило вам выжить там?
- Бывает, в лагере с кем-то познакомишься, куда-то на работу попал, где-то на нарах удобное место нашел около печки, - тысяча вариантов есть, которые позволяют получить какое-то преимущество. Но там ничего не было. Там получилось все наоборот. Видно там уже я заболел то ли сразу сыпным тифом, то ли сначала каким-то простудным заболеванием, - и тогда организм ослабился и я заразился сыпным тифом. Короче говоря, с одним из первых эшелонов и из Минска в открытом вагоне я был отправлен в Минск, в большой стационарный уже организованный лагерь. Лагерь был в Минске, в самом городе, такой наполовину для гражданских - наполовину для военнопленных. А второй был специально для военнопленных, местечко Масюковщино, это в 10-12 км от Минска. В первом тоже были казармы, но тут был военный городок, который превратили в большой лагерь, - один из первых в России. И там я попал в карантин, в тифозный барак, на умирание. Лекарств никаких не было. При сыпном тифе нужно усиленное питание, чтобы организм поддержать, - организм сам должен с этой штукой бороться. Есть какие-то лекарства очень немногие, но самое радикальное - это хорошее питание, тепло, - а тут все получилось наоборот. Это обреченные были, те, которые попали в этот барак. Ни на какие работы оттуда не попадали. А значит паек еще меньше был, поскольку тебя на работы не гоняли, паек - минимум. Приварка, как говорится, никакого не могло быть, где-нибудь что-нибудь достать исключалось, - люди были обречены на смерть. Умирали много, но врачи, которые там находились с нами в этом боксе, санитары в основном, они не давали полную информацию о количестве погибших. И получали баланду эту, паек на большее количество людей, и распределяли его среди этих людей. Казалось бы, безнадежная ситуация, а вот эта безнадежная ситуация обернулась какой-то надеждой. Все-таки нас немножко подкармливали. Ну и наши товарищи, которые на кухне работали, всегда давали немножко больше баланды на тифозников, которым было совсем плохо. А там уже началось наше сопротивление, наши люди были везде.
- А.Д. Информация из внешнего мира какая-то доходила?
- Да. Задача Сопротивления была всем распространять новости, а информированность у нас была очень хорошая. То что знали партизаны сегодня, мы узнавали на третий день! Население не знало то, что знали мы по линии фронта, по военному положению, по международному положению.
- А.Д. Когда началась вербовка в различные национальные соединения типа власовской армии?
- Наверное где-то все-таки с конца 42-го года. Там же были не только власовские, но и украинские и белорусские какие-то. Потом у них были немецкие вспомогательные группы, не военные. Была немецкая полувоенная организация, Тодтовская организация, Тодт был руководитель, инженер. У нас такого, пожалуй, не было, - хотя может быть и были военизированные соединения (не вооруженные, а военизированные, на военном положении). Это люди, которые работали на каких-то немецких военных предприятиях, им некоторая скидка давалась, но они были уже не совсем военнопленные.
- А.Д. Кто шел в эти по призыву?
 |
| Полицай Сашка-рыжий |
- Мало было. Сюда отбирали каких-то специалистов, которые что-то умели делать. А во власовские формирования… Предателей, которые шли туда для того, чтобы бороться с Советской властью, было очень мало. Даже те, кто были раскулачены, у кого родители много претерпели, в эти организации не шли. Шли или уже от полной безнадеги, когда он чувствовал, что умирает, нет никаких перспектив, болен. Таких, кстати, не очень и брали, потому что кому интересно его там лечить, - поэтому там набиралось сравнительно немного таких людей. Или вот такие дистрофики, у которых уже сознание было замутненное, увидел этот кусок хлеба, - ухватить этот кусок, а дальше будь что будет. Я, честно говоря, думаю, что Власов тоже был не просто предателем-шкурником: не для того, чтобы стать там каким-то фюрером, руководителем. Власти у него и так хватало в армии, - а когда он шел против России, думаю, что все-таки это было не так. Он был за Советский Союз без большевиков. Социалистическая идея же не большевиками придумана, не коммунистами! Большевики взяли ее, и Гитлер эту же идею по сути, только на национальной основе взял себе на вооружение. Сама идея коммунистическая, она же с христианских времен идет! И поэтому власовцы не очень агитировали, и у них это не ахти как получалось, - их освистывали, когда они говорили: "давайте против большевизма". Я, например, даже не слыхал, или это не так звучало, что "против большевизма или против коммунизма вместе с Гитлером". Во-первых это было глупо: Гитлер против русских борется, против советских людей, - и вместе с тем против коммунизма; а коммунизм как понимался - опять же те же русские! Мой отец в коммунистической стране, - что же против отца? И они такой лозунг не выдвигали. У них основной лозунг был внегласный, они намекали, что: "Мы за социализм, за социалистическую идею без большевиков и без нацистов. Мы примем участие активное, но не в боях, а тут где-то в тылу. Потому что все равно большевизм побежден, вот-вот уже Москва падет и все кончится. И что же мы рабами станем? Нет. Мы хотим разделить победу над большевизмом. Мы, как настоящие русские, против большевиков вместе с немцами, - но мы против их идеи порабощения России... И когда мы получим в руки оружие, еще неизвестно против кого окончательно мы его повернем". Конечно, это неофициально заявлялось, но так давали понять. И многие на это клевали. И мы, наше Сопротивление, у нас был очень простой довод, нам говорили… И намекали: "С оружием кто тебе мешает на ту стороны перейти? Обратно к своим, если даже ты на фронт попадешь? Легче ж тебе будет, когда ты будешь рядом, чем отсюда бежать!" А как мы с этой агитацией боролись, я уже говорил: рассказывали, что во власовской армии тебя сначала подкормят немножко, а потом вызовут с группой товарищей на экзекуцию: расстрел евреев, расстрел военнопленных, которые бежали или что. Ты даже там сам участвовать не будешь, тебя не заставят в них стрелять, - но присутствовать при этом ты будешь, в охране или где-то рядом. Тут же будет сделана фотография этого дела, и тебе сообщат, что, мол, "дорогой Иван, если вдруг ты покинешь ряды власовской армии, окажешься там на той стороне в НКВД. В твоем досье мы постараемся передать вот эту информацию".
Сашка-Рыжий из белорусов был главный полицай в немецком Шталаге. Обычный бухгалтер, - но видно, что властолюбивый по своему характеру человек. Власть над тысячами людей, - причем бесконтрольная власть! Представляете, что это такое для человека, как говорится, интересующегося?!
- А.Д. А он тоже был военнопленный?
- Он был военнопленный. Вот он добровольно в это дело пошел.
- А.Д. А за что ему приказали вас бить?
- За побег предпоследний. Нас вернули в лагерь, с допроса нас вели. Комендант лагеря ему сказал: "Саша, они не должны больше жить". И он нас бил и приговаривал: "Я знаю, что ты коммунист, я знаю, что ты коммунист". Мы не пикнули. Он нас нельзя сказать, что помиловал, но всё же не забил до смерти. Даже у такого (я его человеком-то не могут назвать!) существа есть что-то внутри от человека. Я помню, когда в первый раз с ним встретился, - когда нас привезли в этот лагерь. Мы играли в дурачка самодельными картами, - был воскресный день, и на работу нас не погнали. И вдруг передо мной тень какая-то огромная. Все разбежались, а я смотрю - надо мной вот такая вот штука стоит. "А почему твои шакалы разбежались, вы в карты что ли играли?". Я: "Да" - "А ты что же?" - "А чего, мы в дурачка играли!" - "А ты знаешь кто я?" - "По-моему главный полицай". Он на меня так смотрит: "Уж не москаль ли ты?" Я говорю: "А ты что, тоже из Москвы?" - "Какой я из Москвы?!" Но где-то у него, потом я уже сейчас думаю, шевельнулось, что первый раз парень не убежал от него... А эти все разбежались! И он - москвич во мне признал москвича. Короче говоря, мне кажется так, я думаю, что он почувствовал, что в нем есть что-то человеческое, которое внутренне оценивают вот такие ребята, которые бежали из плена, которые черте-что пережили, в которых есть что-то! Дескать, все-таки это настоящие люди, хотя они и его политические враги. Ведь запомнил же он меня! И после того, как он нас изгуцировал: "В баню их!" - "Александр Иванович, баня закрыта, нету никого. Сейчас все закрыто" - "В баню их, я сказал!" Думаем, нас отравят, а с другой стороны, ну что делать? Повели нас в баню: 30 сопел, огромное помещение, рассчитанное на 30 человек, - и теплая вода лилась на нас двоих с Мишей. Что это такое, - думаем? А когда мы вернулись, стоял вот такой кюбель баланды литров на 15, половина заполнено баландой, это моя месячная норма. "Это вам, шакалы, от Александра Ивановича". Причем баланда хорошая. Что это такое? Вот о чем мы можем рассказать, как мы людей знаем, видели!
Интервью: |
