Козлов Анатолий Венедиктович

- Я из казачьей семьи, казаки не дружили с коммунистами. Мои двоюродные братья Виталий, Николай, Славка, учились в школе в станице Маркинской с 1-й по 10-й класс. А моя семья уехали из хутора Карпова в Обливскую. Я там пошел в 1-й класс. Пашка тоже со мной пошел в первый класс. Он своего деда называл урядником, тот его со школы встречал.

Помню, приехал дед Елиазар Иванович, или как мы его звали дед Лиза. Он служил в сотне донских казаков при царе. Приехал к нам в Обливскую и привез мне в подарок пугач, детскую игрушку. Помню, как лежал он на кровати и о чем-то переживал. Улыбки на его лице я не увидел. Потом он уехал. На окраине Обливской в сторону Морозовской был базар, там собирались ярмарки по воскресениям. Люди из хуторов съезжались, все было на гужевом транспорте, там были быки, коровы, овцы, козы. Песок нагревается так, что босиком ходить не возможно, другой раз лазили по заборам. Нельзя идти по песку, так жарило солнце. Пришли туда, вдруг моя мама встречает своих из хутора Карпова, откуда мы приехали. Спрашивает, как там наши? - Их уже нет, их выслали, раскулачили, отправили на Соловки.

Я окончил первый класс. Мой отец учитель сельской начальной школы, в Обливской он работал помощником бухгалтера или счетоводом. Был Колесников Михаил Корнеевич главный бухгалтер. Моего отца вызывают в ОГПУ: «Ты должен следить за Колесниковым и нам доносить». - «Я не могу этим заниматься». - Ты не забывай, что у тебя теща лишенка живет ... А бабушку освободили - она откупилась дорогим кольцом, а дед там остался. Она приехала к своей дочери, моей матери. Обстановка была тяжелая, голод. Хлеба не хватало. Мы уехали в Донбасс на станцию Никитовка. И там отец устроился в Трестдоннарпит. Сеть столовых, где питались рабочие из шахт. Донбасс снабжался лучше. Согласно тех правил, ему полагался в сутки раз обед. На этот обед он брал всегда меня. И обед делили пополам. Был голод. На станции в Нититовке прямо штабелями лежали покойники, я видел это сам. Это и был голодомор. Голодные люди набрасывались и отбирали хлеб. Там я пошел во 2-й класс. Но учиться не стал. Там все хохлята. Кацапа привели... все говорят по-украински, я ничего не понимаю, класс хохочет. Я не пошел во 2-й класс, мать решила, что отец учитель, программа не сложная, научит. Пропустил 2-й класс. Управляющий трестом был старый большевик честный человек Греков, жил на Собачевке в одном бараке с нами.

Потом отец переезжает в село Корсунь, в районе Енакиево бывший город Рыкова. Там жили молдаване, и я там пошел прямо в 3-й класс. Естественно, пропустил целую программу. Отец на работе целыми днями. И вот Колесникова Михаила Корнеевича, за которым отца обязывали следить, его, в конце концов, арестовывают, якобы он имел чин какой-то в царской армии. Посадили в тюрьму. У него была дочь Галя 1922 года рождения, она залезет на забор, говорит, отпустите папку... Колесникова увозят в Шахты Ростовской области, и там его расстреливают. У него были очки в золотой оправе. Жена Васса Мартыновка Колесникова. Едет в Шахты, в надежде хоть взять очки память о муже. Никто их не отдал, вернулась со слезами обратно. В один из дней Галочка мне подарила открытку, мальчик с горы спускается на лыжах с розовыми щечками. Подписала: Толя, будь и ты таким здоровым... потерял я ее...

Дед Елиазар умер в ссылке. Он не дружил с моей бабушкой Ольгой Семеновной. У них было трое детей. Две дочери и один сын, а один ребенок умер. Под конец оказалось, что у него была в хуторе любовница. Гулял дед.

- Большое хозяйство было?

- У деда Лизы, да, нет. Лошади, быки, коровы были. Был ледник. Они с речки Россошь завозили лед, он всю зиму там лежал, на нем хранили продукты.

После войны отец с матерью жили в Шахтах. Потом решили переехать в деревню. Продали в Шахтах дом. Уехали в хутор Карпов на Родину.

Из станции Никитовка переехали в Корсунь, пошел учиться в третий класс. Естественно, отставал от пацанов. С горем пополам закончил там третий класс. Там на украинском все. Там им овладел.

В это время убили С.М. Кирова в декабре, висели траурные флаги. Отец работал бухгалтером в совхозе. А директором совхоза был Вашкевич. Отец составлял отчеты, уже совсем бросил учительство. Уже стал профессионалом, составлял баланс. Поехал в управление в Енакиеево. Ему там говорят, Никандрович, ты читал газету? Там написано, бывший поп Козлов Венедикт Никандрович, который работает в совхозе бухгалтером, ночью пробрался к трактору, слил керосин... Оказывается, у них был парторг, который был командировке, ему полагались командировочные, отец ему их выплатил. А потом этот парторг приносит еще одну справку, требует, чтобы ему выплатили еще раз. Отец по натуре честный человек, видит, что это подделка. И отец ему отказал. А в этой газете еще подписи под статьей десяти трактористов. Отец потом приходит к ним и говорят, ребята, как же вы подписали такую кляузу. Они и говорят, что они расписались за мыло. А он их подписи в газету под кляузную заметку, а он был секретарем партийной организации. Отец приходит к этому Вашкевичу и говорит, в такой обстановке не могу работать. Отец решил оттуда уехать. И мы вернулись обратно в Шахты. Там купили недостроенный дом по улице Володарского. Начал учиться в 4 классе в 10-й средней школе. Я принимал активное участие в школьной жизни, играл в джазе на мандолине и домбре. У нас был такой хороший джаз, - первый джаз, он тогда только зарождался. В те дни мы носили «испанки», прямоугольные пилотки. Тогда была война в Испании, и мы помогали испанцам. Петя Суханов, ученик 10-го класса, создал этот джаз: сам он играл на скрипке. Мы выступали с этим джазом перед началом кино в фойе кинотеатра, и всегда люди с удовольствием нас принимали. У нас была такая песня: «Дядя Ваня, дядя Петя, а-а-а здравствуйте... Каждый из нас почти Бетховен, это надо понимать, и разрешите заверить вас, что это первый в Шахтах джаз». Это был наш коронный номер! Еще я ходил в радиокружок. Его руководителем был Анатолий Александрович. Он ходил на костылях, ноги у него плохо работали. Там монтировали приемники, я собрал детекторный приемник на наушнике. Тогда радио не было, и когда я этот приемник принес на улицу (а я жил на улице Володарского, дом 22 на Пролетарской шахте), ребята собрались гурьбой, человек 10, и каждый вырывает этот преемник, чтобы послушать! А слушали мы московскую радиостанцию РВ-1 имени Коминтерна. Вдруг мы услышали в Шахтах город Москву. Радио не было у людей!

Вдруг к нам в школу пришли летчики из аэроклуба. Как раз в этой время авиация была на подъеме. Спасение «Челюскинцев», Полеты Байдукова, Чкалова. Мы в этом мире жили. У меня дома, в моей комнате, висели их портреты. Был такой призыв: дать стране 150 тысяч летчиков. Я взял и записался в аэкроклуб после 7 классов. Начал учиться, изучать материальную часть, лонжероны, стрингеры и прочее. Короче говоря, устройство самолета. Пятицилиндровый двигатель воздушного охлаждения М-11, 110 лошадиных сил. Уже приступили к полетам, и вдруг приходит комиссар аэроклуба и говорит: «Курсант Козлов, больше не приходите на занятия, вас отчислила мандатная комиссия». Для меня это был удар. Я был в недоумении. Разобрались: оказывается, это произошло по причине того, что мой дед Левшин Елизар Иванович, отец моей мамы, был в 1930 году раскулачен. И я как внук кулака по моральным качествам не подходил. Куда деваться? Я уже отстал от ребят в школе. Мои одноклассники уже учились на класс впереди меня. Я не пошел в школу, мое самолюбие мне этого не позволило, я сказал: «не пойду в школу», и пошел на работу на авторемонтный завод, который ремонтировал автомобили ЗиС-5. На этой базе строили автобусы, монтировали кузова. Тогда промышленность не выпускала автобусы, а они требовались, чтобы перевозить людей. Рабочих было мало, и меня взяли. Я познакомился с инструментом, с дрелью, - но ребята летали на У-2: как увижу, реву, мне обидно.

Козлов А.В. ученик электрика треста Кавэлектромонтаж 1939 г.

Я писал письма и Ворошилову, и Москатову, секретарю Ростовской области. Были отписки, ничего положительного не было, - и в 1939 году я решил уехать из Шахт, порвать связь с родными, - и уехал на Кавказ, чтобы там поступить в аэроклуб и стать летчиком. Я думал, что все так просто. Попал в район Малакбека между Моздоком и Грозным, где добивали нефть качалками. Я устроился на работу учеником в трест «Электромонтаж»: получал 8 рублей в аванс, и 8 рублей в получку. На 16 рублей жил. Однажды, помню, купил перчатки (время было перед осенью), а потом денег не хватило на еду, и я пошел их продавать. Я жил впроголодь. Питался в столовой. В аванс мог купить вязанку лука...

Мы монтировали прожекторы, на территории завода были 10-метровые вышки, и мы монтировали эти вышки. У меня был бригадир Виктор Корниенко. Он жил с семьей, и часто меня подкармливал. Он был хороший, замечательный человек. И вот по радио объявили, что напала фашистская Германия, бомбили Киев и другие города, началась Великая Отечественная война. Помню, как из Грозного уходили железнодорожные эшелоны, защищать Родину. Сразу же начали поступать эшелоны с ранеными. Я жил в Сталинском районе Грозного. Сталинский райвоенкомат призвал меня в армию, и меня зачислили в Грозненское военно-пехотное училище. Оно было переведено на ускоренный курс подготовки командиров для Красной армии. Это был 1941 год, и командиров начали готовить по сокращенной программе. В течение 6 месяцев я должен был получить звание младшего лейтенанта и идти в действующую армию, на фронт. В этом училище мне было трудно, очень тяжело. Мы всегда броском шли на занятия. В Грозном есть гора Ташкала. В районе этой горы были войсковые стрельбища, инженерные городки, противохимические городки, выкопаны разные окопы, сооружения, - это был наш учебный центр. А от училища туда мы шли пешком, строевым шагом, по асфальтированной центральной дороге, а потом выходили справа от горы Ташкалы и занимались по теме. Были тяжелейшие марш-броски по 10 километров с винтовкой со штыком, ранцем на спине. Мы падали от усталости. На ногах были солдатские обмотки и ботинки. Обычно туда на занятия шли строевым шагом, а обратно марш-бросок, бежали бегом с оружием. Первым командиром взвода у меня был младший лейтенант Куренбин. У нас был курсант Маманяка, он вечно отставал и вот Куренбин его берет за шиворот и тащит, чтобы он догонял взвод... Однажды нам делали уколы в спину, а после этого командир приказал надеть на спину ранцы и с разбегу перепрыгнуть через забор: левой ногой упираешься, хватаешься за забор, а ранец бьет по уколу...

- В начале войны какое было вооружение? СВТ было в войсках?

- Когда я учился, были СВТ. До того, как я стал командиром отделения, я был ручным пулеметчиком, у меня был пулемет Дегтярева. И я участвовал в операции, когда в Шатое усмиряли чеченцев. Месяц по горам гонялись за ними. Они восстали против советской власти, выступили на стороне немцев. Когда там было разбираться, кто есть кто? Татар выселили из Крыма, они помогали немцам. Калмыки тоже выступили. Как было иначе с ними поступить?!..

Козлов А.В. курсант Грозненского военно- пехотного училища 1941 г.

Я окончил курс, и меня назначили командиром отделения в нашем взводе. Присвоили мне звание младший сержант, - один треугольничек на петлице. И на второй курс меня оставили уже в роли командира отделения. Я остался готовить следующий набор. Как помощник командира взвода, я обучал молодежь военному делу. В 40 км от Грозного был военный лагерь Чишки на реке Аргун, и вот мы туда совершали пешие марши: как правило, ночью. Провожали вечером, с оркестром; и начальник училища, полковник, всегда нас провожал. Помню, ночь идем, а к утру приходим в лагерь. Там были разбиты армейские палатки, и мы жили в этих палатках. Там была «полевая норма», кормили нас неплохо. Примерно неделю мы находились в этом лагере, и несли там лагерную службу (были сделаны специальные линейки), а днем занимались штурмовой подготовкой. Там же горы, Кавказ! У нас была очень большая физическая нагрузка. На умывание мы бегали к речке Аргун. Позавтракали, - и занятия. Была высокая дисциплина, и уровень подготовки, но такое было физическое напряжение!

В мае 1942 года обстановка на фронте была сложная, и нарком обороны маршал Тимошенко дал училищу приказ выпустить 100 лейтенантов в действующую армию. Командиры отделения были курсанты, которые, как и я, уже отучились: мы были готовы. И этих 100 лейтенантов выпустили за счет младших командиров училища. Нас всех собрали, присвоили воинское звание «лейтенант», зачитали приказ, и выстроили на плацу. Нас одели в солдатскую форму, - тогда командирской формы не было. Единственное, что нам дали - это командирскую сумку, и повесили на петлицы два «кубика», а одеты мы так были в солдатскую форму. Ботинки с обмотками самые обыкновенные. А меня схватила в это время малярия. Голова кружится... У меня были деньги, и я решил на рынке купить сапоги, я же теперь лейтенант! На рынке все можно было купить. И в этих сапогах, помню, я упал и лежал на земле, весь горизонт у меня ходил перед глазами. Слышу, такие же выпускники как я проходят и говорят: «Вот бы сейчас с него эти сапоги сдрючить». Но они меня не тронули. Потом я попал в санчасть. А санчастью заведовала жена начальника училища. Ее звали Вера Ильинична, и она была начальником медицинской службы в училище. У них детей не было, и для полковника Ситникова и его жены курсанты были как их дети. Они были очень заботливые.

Всех остальных отправили на фронт, а я потом отдельно получил проездные документы и поехал в действующую армию. Приехал в город Славинск на Украине, был направлен в 37-ю Армию, управление которой располагалось в двухэтажном здании. Зашел в отдел кадров, получил назначение в 275-ю Стрелковую дивизию 37-й Армии. Как потом мне стало известно, ей командовал полковник Пыхтин. Направили меня во 2-й батальон, он был во втором эшелоне. 1-й и 3-й батальоны занимали оборону по реке Северский Донец, а этот батальон получал пополнение, солдаты мылись в бане. Потом эти батальоны менялись. У меня попался командир роты младший лейтенант, он уже воевал. Я ему доложился. Через два дня получили пополнение из Татарстана: пацаны, человек 30, босиком, с котомками. Это был взвод! Дали мне три винтовки. «Ты их должен обучить, изучайте материальную часть винтовки». А они по-русски не понимали, и это были мальчишки со школьной скамьи. Немцы шли с подготовленной армией, и вдруг перед ними вот эти цыплята. Я их должен был научить стрелять. Все завертелось, закрутилось. Их помыли в бане, одели. Я их вывел на тактику, пробовали атаковать с криком «ура». Цепь сворачивается, разворачивается. Оружия не хватало. Мы пошли в оборону, сменили 3-й батальон: он ушел во второй эшелон, и мы заняли их место. Слышали, как немцы гремели котелками: «Рус Иван, давай кушать!» Потом меня вызвали в штаб полка. Капитан говорит: «Вот вам наставления по связи. Выучить, а завтра утром приму у вас зачет». Я у них поужинал, прочитал несколько раз, и сидя за этим столом и уснул. Утром я рассказал капитану эти обязанности из наставления, и меня назначили офицером связи полка. Я должен был доставлять донесения из штаба дивизии, а из штаба дивизии должен был доставлять в штаб полка документы приказы, распоряжения. Это новшество наши взяли на вооружение из немецкой армии. У них так было.

- Все эти документы были на бумаге, и доставлялись посыльным?

- Да. И вот я стал офицером связи. Дали мне лошадь (это был молоденькой жеребчик Рыжик) и коновода. По возрасту он был старше меня, в отцы мне годился. Мне было 20 лет: я с 12 февраля 1922 года. На лошади я ездить не умел, хоть был и с Дона, с Цимлянской станицы, там жили казаки. Я помню весь казачий быт, но на лошадях ездить не научился. Так натирал эти места седлом, потом больно было.

Обстановка была напряженная. Ходили слухи, что мы попадаем в окружение. Офицеры связи располагались в штабе дивизии в палатке, ждали распоряжений. Все были обеспокоены обстановкой.

- Майское окружение 1942 года?

- Да. Мы распечатывали секретные пакеты и читали: жить-то всем хотелось. Это, конечно, было нарушением. Помню, мы проходили мимо палатки командира дивизии полковника Пыхтина. У него был орден Красной Звезды. Он был всегда суровый, задумчивый. Обстановка была тяжелая, и вся ответственность была на нем. Я помню, что видел как пролетали наши бомбардировщики ТБ-3 и самолет-разведчик Р-5, они были нагружены бомбами и очень тяжело летели к противнику бомбить, - и ни один назад не возвращался. Я сидел и думал: может быть, мои ребята тоже туда попали. А я попал в пехоту...

Немцы бросали листовки: «штык в землю, сдавайтесь, война проиграна». Их брать запрещали: кто поднимет листовку - враг народа. Если поднимешь листовку, то будет наказание. Вот такая была обстановка. Потом пришла команда отступать. Я отходил не с полком, а с кавалькадой офицеров связи: всадников пятнадцать. Отступление пошло по Северному Донцу, отступали на Ворошиловоград. Немцы бомбили с утра до ночи. Нашей авиации почти не было. Я видел, как стрелки немецких «рам», разведчиков «Фокке-Вульф» сбивали наши истребители, «пчелки» И-16.

Это отступление превратилось в бегство. Полки, дивизии перемешались. Немцы с утра до ночи бомбят. Связи не было не только в звене рота-батальон-полк, а даже в армии, в корпусах. А у немцев была связь. Они уже к тому времени покорили все страны Европы. Сражаться было очень сложно. Толпа гражданских, военных, - все перемешались. Толпа уходила в сторону Ростова, и никто не знал, куда идти. Я, например, связь потерял. Устали мы до такой степени, что нельзя было сидеть в седле. Решили отдохнуть, остановились в деревушке, сняли седла, положили под голову. Хозяйке дома сказали: «Отдохнем до утра, а утром пойдем дальше». Лошадей стреножили, назначили наряд и провались в сон. Утром просыпаемся: ни лошадей, ни коноводов, никого нет. Наша группа офицеров рассыпалась. А перед этим коноводы спорили, обвиняли украинцев (у меня был русский коновод). Немцы уже оккупировали Украину, у них были там семьи, их тянуло туда. Я запомнил одного коновода Тыртышного. Он говорил: «Если бы я хотел, я бы уже давно ушел, потому что немцы рядом». Он как-то оправдывался. И вот тут случилось такое... Обстановка была неустойчивой. Многие уже опустили руки, думали: всё, немцы победили. Позже я увидел впереди своего Рыжика. На нем не было седла, а были обмотки, чтобы была опора для ног. Он был далеко. У меня мелькнула мысль стрелять (у меня был короткий карабин), но он же был среди толпы, и на нем сидел какой-то длинный, не мой коновод.

Была неразбериха. В Ворошиловграде ходил слух, что танковые клещи замыкаются, и тех, кто попадет в котел, заберут в плен. Они запускали танковые клещи и брали в котлы, и всех забирали в плен, вылавливали все равно как рыбу! Все старались идти, чтобы выйти из этих клещей. Мы старались туда не попасть. Я, например, в плен не хотел попасть! Я уцепился за задний борт полуторки, которая шла из Ворошиловграда. Оттуда солдат с винтовкой: «Лейтенант, если залезешь, я тебя застрелю». У них был ответственный груз, сейфы загружены. Я как за борт схватился, так и бежал с километр. Потом ноги устали, и я оторвался. Но я в плен не попал, я вышел из этих клещей, хотя и потерял свой полк и дивизию. Перед Миллерово произошел такой случай: два «мессера» бросают бомбы, расстреливают толпу из пулемета. Кого убило, кто ранен. Два солдата снимают сапоги и берут планшетку у кадрового командира. Я подошел, говорю: «Что вы делаете?» - «Лейтенант, жить хочешь, уходи!» Началось мародерство. Бегущую армию остановить нельзя.

Дошли мы до города Каменска, и не знаем, куда идти. Встретил одного политрука: у него было три «кубика», а по возрасту он был как мой отец. Там масса народа скопилась. У нас же машин не было, у кого лошади - полудохлые, замученные. И большая группа собралась около военного коменданта Каменска. Я тоже пошел, докладываю: «275-я дивизия, 984-й стрелковый полк. Куда отходить? Где я их найду?» Он мне написал на бумажке и передал ее мне. Там было написано: «Сталинград». Я взял эту бумажку, и мы пошли с комиссаром на Сталинград.

В это время над Каменском появилась большущая группа немецких бомбовозов. А там повозки и с ранеными, толпы людей. Мы с комиссаром ушли в сторону реки, перешли на ту сторону, за речку, - а самолёты нанесли удар. Я видел эту бомбежку. Потом мы пошли дальше, дошли до станицы Семикаракорская. Мы переплыли с комиссаром через Дон, из кустов вылезает сержант. «Я из заградотряда!» Значит на левом берегу Дона были заградотряды, которые должны были остановить бегущую армию. Я достал направление коменданта Каменска, в котором написано, что нам нужно в Сталинград, - и он нас пропустил. Обстановка была такая, что надежды на жизнь и спасение не было никакой. Когда шли через город Шахты, я узнал, что моя мать уехала на родину в станицу Цимлянскую, она с сестренкой ушли туда. Я говорю комиссару: «Давай зайдем, попрощаюсь с матерью». Потому что такая обстановка, не выживешь, убьют обязательно. На левом господствующем берегу станица Цимлянская, и там такая пыль! Нам встретился человек и говорит: «Туда уже заходят немцы». Мы разворачиваемся направо - и на Котельниково. Много там было людей, которые убегали от фашистов. И летчики, и солдаты других войск. Некоторые оставались, чтобы сдаться. Это было в середине июля. В Котельниково были эшелоны с выпускниками Грозненского пехотного училища, которое я окончил. Их преобразовали в курсантский полк и отправили на защиту Сталинграда. Меня ребята окружили, те с кем я учился. Подошел один майор, одет по форме, - а я был такой весь расхристанный, с яблоками за пазухой. В голодуху шли, кушать нечего. Собирали колосья пшеницы и натирали их в рот, вот так и питались. Некоторые женщины выносили кто хлеб, кто молоко. Подавали, но всю армию не накормишь. Вся армейская служба была разрушена. Была неуправляемая толпа, бегущие люди, началось мародерство, грабеж. И остановить бегущую армию никому не удавалось...

Ребят из своего училища я встретил, как раз в то время, когда на станцию налетели немецкие штурмовики, «Юнкерсы», и начали бомбить эшелоны. Труба заиграла тревогу. Я вскочил на подножку одного вагона, - а дежурным по этому эшелону оказался командир роты из первого батальона моего училища. Я его запомнил, потому что он отличался тем, что носил усы. Мы ходили в столовую, из столовой, - а он был дежурным, вот я и запомнил его. У него была красная повязка и шашка: он был артиллерист. Я вскочил в этот вагон, и попал на этом эшелоне в Сталинград. Эшелон бомбили по дороге, но я остался жив. Почему-то на этом эшелоне нас проперли аж до Фролова, но потом опять пришлось возвращаться в Сталинград.

Я пошел искать, где собирались командиры, много же командиров бежало, отступало. И попал я как раз в запасной полк командного состава под Чепурниками . Очень плохо там кормили. Среди нас был один майор с орденом Красного Знамени, еще с Гражданской войны. Нас ужасно заедали вши. Нашли бочку, растопили. И тут появился «мессер»: увидел нас и начал гонять. Мы голяком, все разбежались, а он спустился на бреющем, и видно, как он смеется, издевается. Несколько раз он спускался и разбомбил эту бочку, в которой мы хотели прожарить одежду! Вот такой был эпизод. В то время немцы могли себе позволить погоняться за отдельным солдатом, наводили панику.

Пробыли мы там два дня, и вот капитан Куликов приезжает на грузовой машине, и всех командиров выстраивают. Тогда еще не офицерами назывались, а командирами. Он подает команду: «Кто был в боях, выйти на два шага из строя». Вышло человек 12; он нас посадил в машину и привез в 158-ю танковую бригаду. Это было под Калачом. В составе этой бригады был один танковый батальон и один мотострелковый. Когда проходила беседа, я сказал, что был офицером связи, назвал 984-й полк и 275-ю дивизию. Меня сразу назначили офицером связи, дали машину ЗиС-5. Водителем был Федя Горбунов: старше меня, шустрый, боевой парень, с немножко рябоватым лицом. Помню, мы едем, а он смотрит: «мессер» пикирует на нас. Машину останавливаем: он вправо в кювет, я влево...

Бригада вела бой в Большой излучине Дона, в районе Калача. Калач на левом берегу, а на правом там был такой хутор Рубеженский. Тогда водохранилища не было, Дон ниже сидел, и по берегу были хутора. Это сейчас Дон поднялся, и их смыло, а тогда хутора были. И вот это был рубеж развертывания для нашей 158-й бригады. Бригада уже вела бой с передовыми частями 6-й Армии Паулюса. Сначала планировали бросить в бой полки военных училищ: они были сосредоточены на юге страны. Сначала намечали их послать в передовые отряды на этот рубеж, но они не успевали, их бомбили по дороге. Последняя телеграмма была, что стрелковые дивизии 192-я, 33-я Гвардейская, и 181-я должны выставить по одному стрелковому полку в передовой отряд, на рубеж реки Чир. Получилось так, что сначала соприкосновения с немцами не было. Надо было, чтобы армия успела в этом районе закрепиться. Надо было много работы сделать - окопы вырыть, рекогносцировку провести. За один день это не сделаешь, так что передовые отряды должны были задержать противника, чтобы успеть все эти работы провести. 192-я дивизия Захарченко получила фронт обороны в 42 км вместо 12 км по уставу. Причем в этой дивизии осталось два стрелковых полка, один полк ушел в передовой отряд. Ему отдали и танки, и артиллерию в надежде на то, что он с боями будет отступать, и все вернется на место. А он там погиб... Передовые отряды погибли в боях, немцы начали собирать пленных. По сути дела и обороны не было, она была такая жидкая, что немцы даже не задержались на этой полосе обороны, они сразу вышли к Дону. Захарченко сразу же там погиб. Это была трагедия, конечно. Они пожертвовали собой, но все-таки задержали немцев. Немцы не учли такого. Я знаком с Амельченко, который воевал в 181-й дивизии, остался жив, - три раза бежал из плена. На год моложе меня, интересный человек! Окончил курсы какие-то, пулеметчик. Но поскольку у него болел палец, его назначили к комиссару Пушкину ординарцем. Пушкин погиб, а ординарец уцелел. Он рассказывал мне, как они в плен попадали, как немцы достреливали раненых, кто не мог идти...

- Там дорога на станицу Голубинскую, там стоит памятник...

- Имей в виду, этот танк ИС я и поставил - к 50-летию победы под Сталинградом. Это в память о погибших! В память о погибших ребятах, с кем я воевал... От нашей стороны 350 танков было в большой излучине Дона. Это 1-я Танковая армия, ей командовал Москаленко, в ее состав входила наша бригада, 4-я Танковая армия, которой командовал бывший кавалерист генерал Крюченкин, и танковые батальоны, которые входили в состав стрелковой дивизии. В каждой дивизии было по танковому батальону: в основном легкие танки Т-60 и Т-70. И там еще воевала 40-я танковая бригада, которая прибыла в Морозовскую из Горького - и как раз начались эти бои... Немцы, как только перешли в наступление, сумели окружить 184-ю и 196-ю дивизии, 40-ю танковую бригаду, часть 33-й Гвардейской стрелковой дивизии, часть 192-й, - они были окружены в районе Верхней Бузиновки. Погибали бойцы и командиры. Туда на кукурузнике забросили начальника [оперативного отдела штаба] 62-й Армии полковника Журавлева, но связи не было. А 13-й Танковый корпус, который входил в 1-ю Танковую армию, куда входила и наша 158-я бригада, как раз из-под Харькова вышел. Он получил три танковых бригады и мотострелковую бригаду, и этот корпус должен был нанести удар по немцам и прорваться к окруженным войскам. И прорвался! Войска вышли в сторону Трехостровской. А где 4-я Танковая армия ударила, - они вывели группу из 3000 человек, из всех окруженных, в то время, когда в дивизии 12 тысяч человек. 3000 - это полк по сути дела; они их вывели.

Я называю бои в Большой излучине Дона Пирова победа. А ведь в этих боях погибли 5 дивизий: 192-я на правом фланге, Захарченко; 33-я Гвардейская дивизия полковника Утвенко; за ними была 181-я дивизия (командовал генерал Новиков); 147-я дивизия (командовал генерал Вольхин). Это были четыре дивизии 62-й Армии, которые были в первом эшелоне, - и ещё две дивизии были в запасе: 184-я и 196-я. С нашей стороны в Большой излучине Дона было 350-360 танков, и все они там погибли. Захарченко погиб, Утвенко спасся. Он один единственный с группой солдат переправился через Дон и остался жив. Новиков из 181-й дивизии попал в плен. Вольхин погиб в бою. Ещё один командир тоже попал в плен. А этот комбриг Аверин неизвестно, - он пропал. Даже командиры дивизий пропадали! А ведь оборона строится так: первая линия, вторая, - а командир дивизии сидит в самом тылу. А это был район обороны. Если уж командир дивизии погиб!.. Тут, естественно, из пропавших кто погиб, а кто попал в плен...

Но почему это было так важно для победы? Армия тогда не просто отступала, она бежала, у немцев была и техника и инициатива. Но эти дивизии 62-й и 64-й армий были выдвинуты вперед на рубеж реки Чир, чтобы прикрыть развертывание. Обстановка была очень сложная. И Бирюков, который командовал 214-й дивизией, пишет в своих воспоминаниях, как на рекогносцировке встретил своего соседа полковника Сажина Федора Федоровича, который командовал 229-й дивизией. Тот был очень удручен: он уже получил задачу оборонять полосу во много километров, а из 9 батальонов прибыло только 5, половина в пути застряла. Оборонять по сути дела некем. В этих боях Сажин погиб, а Бирюков остался живым. Из двух армий (62-й и 64-й) только две дивизии вырвались - 214-я Бирюкова и 112-я полковника Сологуба. Все остальные дивизии погибли в боях. И командиры дивизий погибли, один уцелел из 62-й армии: полковник Утвенко, переправился с группой из 100-200 человек солдат на левый берег Дона, а остальные погибли там, - и командиры дивизий тоже. Район обороны это где-то 12 км по фронту и 12 км в длину. Сиротинский плацдарм немцы ликвидировали, и в малой излучине Дона наши войска 21-22 августа попали в окружении, и немцы броском 23 августа вышли на северную окраину Сталинграда.

Я веду переписку с ребятами, у меня есть письма, которые они мне присылали. И вот ветеран Понаморенко, который возглавлял ветеранскую организацию 192-й дивизии, которая оборонялась в том районе, дал мне свои воспоминания. Я выступил с инициативой, и 10 лет назад мы вместе написали об этом книгу, которая называется «Перелом»: воспоминания участников войны. Эта книга у меня есть. Он рассказывал, что да, люди уходили, особенно по ночам. Потому что люди чувствовали, что не устоят, сила была на немецкой стороне. Жить-то хочется! Надо оказаться на том месте, чтобы потом судить, побыть в его шкуре. Каждый хочет прожить свою жизнь до конца. Не все там лезли на пулеметы. Вот такая тогда была обстановка, такая сложная!

Три танковых корпуса входили в состав 1-й танковой армии. Командовал ей генерал Москаленко, который раньше командовал 38-й армией, которая отступала из-под Харькова. Эти танковые армии были спешно сформированы. А фронтом командовал Гордов: сначала командовал Тимошенко, а потом его сняли. Тут же присутствовал и Василевский, начальник Генерального штаба. И эти две танковые армии должны были нанести контрудары в Большой излучине Дона по войскам Паулюса. Они нанесли эти удары, но не одновременно, не организовано. Такой дорогой ценой, потому что войска все погибли, кто погиб, кто попал в плен, - но немцев они задержали за Калачом на месяц. А ведь немецким войскам была поставлена задача: сходу форсировать Дон и захватить 24 июля Сталинград. А они его форсировали только вверху от Калача, в районе Трехостровской, и только 21-22 августа, - а битва началась 17 июля. На месяц задержали! Если бы они сходу форсировали Дон, то они бы взяли Сталинград, а так прорвались только на северную окраину города, когда в Сталинграде еще ни одной воинской части не было.

Большой ценой задержали фашистов, не дали им форсировать сходу. А если бы дали, то немец сразу бы захватил Сталинград. Есть такой писатель Селезнев, у меня есть его воспоминания. Он задал вопрос Чуянову, первому секретарю обкома партии, который руководил обороной города: «Что бы вы сделали, если бы командир немецкого 14-го Танкового корпуса 23 августа не стал бы в Волге купаться, а повернул танки направо?» Он говорит: «Если бы он так сделал, то попал бы ко мне на заседание Обкома партии!» То есть войск не было. Немцы бы взяли Сталинград. А за ночь поднялись ополченцы Тракторного, «Красного Октября», и за ночь заняли оборону. К ним присоединились войска НКВД, 10-я дивизия НКВД: это дивизия сопровождения арестованных. Они тоже были вынуждены включиться, и принимали своё участие в обороне Сталинграда. Вот такая была обстановка.

Немцы просто там сами промазали: им надо было форсировать Дон и идти на Сталинград: они бы его взяли без разговоров. Даже 23, когда 14-й корпус генерала Виктора Рейна вышел на северную окраину, в Сталинграде не было еще никаких частей, они только были на подходе к Сталинграду. Только 28 августа (у меня есть письмо об этом), только тогда подошла 124-я бригада Горохова. А немцы вышли к Волге, начали там радоваться, а за ночь было поднято ополчение: они вышли на рубеж Сухой или Мокрой Мечетки, заняли оборону, и уже 24 августа не пропустили немцев. Немцы сами прошляпили. Они заранее положили победу в карман, думали: раз армия бежала, значит, ее уже нет. Задержали немцев как раз батальоны ополченцев. В Большой излучине Дона задержали на месяц эту армию, то есть не дали сходу форсировать Дон. Это очень важно, это имело большое значение! В Сталинграде готовились резервы. Полоса обороны проходила так: Клецкая-Перелазовский-Суровикино-Суворовский. Но полосы обороны были назначены не реальные, очень большие. Дивизия, допустим, должна оборонять по 12 километров, а им дали по 42 километра. Они не могли занять нормальную оборону, и времени не было...

Танк ИС-2 на высоте 174,9 (курган Хороший по дороге в станицу Голубинскую) 28.03.1993 г.

Когда в июле 4-я Танковая армия генерала Гота форсировала Дон в районе Цимлянской, вышла на Котельниково и стала угрожать с юга Сталинграду, наша 1-я Танковая армия прекратила свое существование. А штабы корпусов, которые были, перебросили на юг. 13-й Танковый корпус потерял боеспособность в большой излучине Дона. Его штаб отвели на южную окраину, и там он снова получил четыре бригады (3 танковых, одну мотострелковую), и вел бои на южной окраине Сталинграда. И другие части были брошены в бой. А нашей 158-й бригаде остатки танков оставили, и поставили задачу, чтобы мы занимали оборону до кургана Хороший, где сейчас стоит танк: 10 километров фронта на правом берегу. И там, где стоит сейчас танк, там как раз был командно-наблюдательный пункт 158-й танковой бригады. Командиром бригады был полковник Егоров Александр Васильевич, потом он стал генералом. У него в танке был лейтенант Левка Арсентьев, моего года, мой дружок. Мы все были в танке, и я тоже сидел. Он задавал вопрос: «Товарищ полковник, как же так, столько людей погибло!» - «Закончим войну, обязательно поставим памятник погибшим танкистам!» Вот я и взял на себя инициативу. Это очень сложно было тогда. Мы писали письмо министру оборону Грачеву. Он нам выделил танк. А тут разруха, перестройка, тяжело. Полковник Ногин, он вел военную кафедру, преподавал, предложил мне поехать с ним в одно место, где по танкам испытывали новое оружие. Мы подобрали самый подходящий танк, ИС-2, и я его сам на тягаче доставил на эту высоту. А главой администрации Калачевского района был Виктор Силиванович Комышанов: я приехал к нему, и он говорит: «Садись на машину, в Уазик». Надо сделать отвод, чтобы поставить танк. Все должно быть официально». Когда мы приехали туда, там уже стоит памятник, захоронения и все прочее. Отвода никакого нет, потому что тут уже земля под памятник отведена. Когда я привез танк, пошел снег. А к 9 мая следующего года все выровняли, обустроили, нашли каток и кран и установили этот танк на постамент. Военная кафедра готовила табличку, и там написано: «танк КВ-1», хотя это не КВ. Так произошло, потому что мы думали, что достанем КВ. В нашу бригаду входил батальон КВ. Все танки перешли по мосту, а КВ переправляли по одному на паромах. Это была самая сильная машина! Приходили из боя, имея по 20 вмятин, но пробоин не было. Немецкая артиллерия не пробивала их броню... И вот они уже написали табличку, а мы достали ИС-2. Надо бы это исправить.

В Калаче есть поисковик Владислав Иванович Спиридонов. Они каждый год во время сельхозработ находят останки солдат: то каски, то черепа... Там, где стоит танк, чуть ближе к Калачу, поставлен памятник Героям Советского Союза из нашей 158-й танковой бригады. Заслуга этого принадлежит Спиридонову, который провел эту работу. По акту, по накладной мы передали всё в станицу Голубинскую, и теперь за ним ухаживают. В Голубинке был штаб Паулюса. Там есть дом у церкви, у самого Дона, там такая широкая улица и на ней «дом Паулюса». Там самолеты летали, типа наших «кукурузников». Туда приезжает много туристов, меня приглашают, я рассказываю историю этих боев.

Обстановка в армии тогда была такая... паническая, мы бежали. Кто дома оставался, кто отступал, кто шел до конца и верил. Некоторые говорят: «Я с самого первого дня войны верил в нашу победу». Неправда! Как он мог верить, если полное превосходство немцев? Они нас долбили и в небе и на суше. Я думал, - добегу до Волги, а дальше что?! Были заградительные отряды. Это была вынужденная, но правильна мера, иначе бы победил Гитлер, тогда бы никого не осталось.

Я сам встретился с заградительным отрядом. Тогда по левому берегу Дона были заградительные отряды. Была задача - остановить армию. И ее остановили. Мало того, под Сталинградом окружили немцев и разгромили. И повернули войну вспять. Это был триумф, а не просто победа. Битва длилась 200 дней и ночей. Люди всего мира следили, кто кого. Или победит фашизм, который покорил все страны Европы, или Советский Союз. Дело было ответственное. Судьба страны висела на волосочке, надо было принимать меры.

Мы держали оборону Калача, левый фланг. Немцы тут не прошли. А вот правее прошли, переправились там 21-22 августа, и сосредоточились. 14-й Танковый корпус ударил, и в обед вышел на северную окраину к тракторному заводу. А у меня сложилось так: прилетел «кукурузник» с приказом, и бригада, получив приказ, отошла на левый берег. Я перешел через мост. Его бомбили, но саперы снова его собирали. Столько там было убито людей! Это место надо увековечить...

Остатки бригады построили на южной окраине Калача, и перед строем расстреляли старшину, командира танка. Он сымитировал ранение и перешел через Дон, оставив танк. Его танк сгорел. «Почему ты вместе с танком не сгорел?...» - как в песне. «В следующей атаке обязательно сгорю», это потом солдаты так шутили.

Я занимался связью, был офицером связи. Меня оставили в Сталинграде. Там, где потом пленили Паулюса, вход был со стороны железнодорожного вокзала, и там был оперативный отдел штаба Сталинградского фронта. Там стояли наши машины. Немцы летали, бомбили, осколки падали в кабину, - так мы с Федором даже под кузов залезали, потому что кабина тряпошная. 15,5 кв. метров - площадь грузовика, а осколки по нему так и барабанили! На здании стояли 37-мм пушки, и они барабанили по самолетам. Я видел только один сбитый самолет, «Юнкерс». Не знаю, брали или не брали пилотов в плен?

Мы выехали 21 августа, а 23 августа меня вызывают в оперативный отдел, вручить пакет командиру бригады. Бригада стояла примерно в 10 км севернее города. Меня останавливают на Тракторном, куда уже вышли немцы, это было примерно в обед. Я возвращаюсь, докладываю: «Там меня не пустили, немцы вышли на северную окраину города». Мне дают другое поручение: «Срочно следуй на Тракторный, погрузи два дизеля, переправься через Волгу, сдашь их в Ленинский, переправишься по левому берегу Волги и встретишься с бригадой». Я так и сделал. В это время, когда мы грузили моторы на Тракторном, и произошел налет 23 августа. Наши подняли аэростаты заграждения: «мессера» летают стреляют, аэростаты загораются и падают. Бомбы падают на Тракторном, а там же корпуса танков. Одна бомба попала в цех, где нам грузили эти моторы. Но мы погрузили, и ничего, выскочили. Когда подъехали туда, где сейчас Дворец Спорта, перед нами тоже пошли машины: они уже загруженные уезжали, когда мы подъехали к Тракторному. И вот они как раз попали под этот удар. Начался налет, идет колонна, она же цель представляет, они размолотили эту колонну. А мы едем, все кругом горит, мы вынуждены были стекла закрыть, потому что жар. Там, где сейчас построили мост, где сейчас 21-я инфекционная больница, там была очередь на переправу. А паром внизу, там, где и сейчас. Это была главная переправа 62-й армии. Там был командный пункт Родимцева. Это надо все увековечить!

Много было еще происшествий! Подвозил я одного инженера с Тракторного завода, чтобы клепать танки за Уралом. В том году был большой урожай на арбузы. Мне ребята говорят: «У тебя машина пустая, езжай за арбузами». А в этой Гусевке жили одни немцы, все дома одинаковые. Поехали мы с Федором туда. Арбузов было очень много. Я нагрузил машину и приехал. Ребята накинулись, человек 50, - остатки на формировку, под Саратов.

- Какие были танки под Саратовом?

- Т-34, Т-70. В бригаде было батальон средних танков и батальон легких танков. Мой друг был командиром взвода Т-70. Батальоном средних танков в 87-й бригаде командовал майор Чуфаров, а легких танков - капитан Ананченко. И ещё был мотострелковый батальон. И остальные бригады были так же организованы.

13-я Гвардейская прибыла в Сталинград 13 сентября. Экипажи, которые получила наша бригада, прибыли из-под Харькова. Бригада получила отремонтированные танки и с нашего завода, 35 КВ и 35 Т-34. КВ - это «Клим Ворошилов». Мы были «тяжелая бригада», был батальон тяжелых танков, и этим батальоном командовал капитан Николаев. Есть остановка Разбойщина, там стояли летние строения, и вот там мы были. Перед погрузкой мы провели пробные учения, нам дали по одному снаряду на танк. Танки развернулись, выставили цели, и каждый экипаж должен был сделать по одному выстрелу: пристрелять танковые пушки. И сразу же бригада переправилась и вступила в бой в составе 1-й Танковой армии Москаленко. Когда я переправился туда, мне дали карту, где указывалось, что в Гусевке должен быть штаб. Оказывается, Гусевка перед Камышиным, на левом берегу Дона. Я переправился...

Егоров командовал 87-й танковой бригадой, и он меня взял своим адъютантом. Я было отказался, а потом ребята, мои сверстники, мне говорят: «Дурак, почему ты не хочешь?» Я подумал, подумал и согласился. Стал адъютантом, я такой был шустрый. Кроме того, у него были ординарцы, которые занимались одеждой, питанием и прочим. А адъютант занимался только служебными поручениями. Но жили все вместе, потому что у него был свой повар, кухня своя. Адъютант - это офицер по служебным делам, порученец, доверенное лицо. Это тоже взяли из немецкой армии. И офицеров связи у нас тоже до войны не было.

19 декабря 1942 года наши перешли в наступление, 23 декабря замкнули кольцо окружения под Калачем. Эту весть мы услышали в Саратове. И мой командир бригады, Егоров Александр Васильевич, он уже был назначен командиром 7-й танковой бригады, которая входила в состав 7-го Танкового корпуса генерала Ротмистрова. Он с этим генералом Ротмистровым воевал под Москвой, и там 8-я танковая бригада стала 3-й Гвардейской танковой бригадой.

Мы прибыли в Качалино и разгрузились в середине декабря 1942 года. И своим ходом было приказано сосредоточиться на правом берегу Дона. Мы совершили марш на танках, выдвигаясь к Тормосинской группировке немцев. Там, на правой излучине Дона, был мост. В состав Тормосинской группировки входила группа Холлид, там были итальянцы, они входили в группировку Манштейна «Дон», которая имела задачу прорваться к окруженным войскам. 5-й Ударной армии, которой командовал генерал Попов, заместитель командующего Сталинградского фронта, подчинили наш 7-й Танковый корпус. При взаимодействии с войсками этой армии мы разгромили в районе Нижней Чирской эту группировку. В частности, мы брали хутор Рычковский. После разгрома этой группы наш корпус снова перебросили на левый берег Дона, там же в Пятиизбянской мы переправились и поступили в распоряжение командующего 2-й Гвардейской армией Малиновского. Эта армия прибыла из-под Тамбова, и её сначала намечали передать генералу Рокоссовскому для уничтожения окруженной группировки, а потом пошла угроза с юга. Манштейн шел на выручку окруженным войскам, и было решено бросить эту армию против Манштейна. Так наш корпус дали в ее подчинение. И вот мы на реке Мышкова, Нижней-Кумской, встретились с войсками Манштейна и стали их преследовать в направлении Котельниково. Они подошли на расстоянии в 40 км к окруженным войскам.

Я сейчас читаю книгу немецкого журналиста, который пишет о Сталинградской битве. У меня сейчас проясняется, как все было, хотя он несколько по-другому все излагает, чем я видел. Наш танковый корпус форсировал небольшую реку Мышкова, она не глубокая. Когда Манштейн начал отступать, преследуя его, наши танки оторвались от пехоты. В качестве десанта мотострелки сели на танки, и продолжили преследование. 27 декабря мы вышли на окраину Котельниково. А Котельниково немец укреплял: там были танки, артиллерия. Командир корпуса Ротмистров Павел Алексеевич принял решение: с севера, как мы и преследовали противника, атаковала 3-я Гвардейская и 62-я танковые бригады, бригады средних танков. 3-й Гвардейской командовал полковник Вовченко, а 62-й -полковник Данил Кондратьевич Гуменюк. А наша 87-я и 7-я мотострелковая бригада, которой командовал полковник Лебедь, зашли справа и атаковали Котельниково с юга, с тыла. И там как раз нам попался немецкий аэродром с самолетами, горючим: короче говоря, трофеи. И вот мы ударили с тыла 29-го, хотя бой шел уже 27-28 декабря, а 29 декабря мы овладели Котельниково, захватили эшелон с танками, бронетранспортерами, продовольствием. Это все было для Манштейна, они должны были соединиться с Паулюсом. Паулюс должен быть ударить навстречу, но он не решился, это был очень послушный генерал («Долг солдата повиноваться!»). Гитлер не предоставил ему свободу действий, и Паулюс не ослушался Гитлера. Если бы они времени не теряли и ударили, то часть войск могла бы вырваться. Но этого не случилось.

Когда мы овладели Котельниково, это была победа. Ротмистров решил устроить там торжественную встречу 1943 года. Там мы и отпраздновали встречу 1943 года, именно в Котельниково. В 2008 году мэр города Лидия Петровна Ткаченко соорудила памятный знак там, где была проведена торжественная встреча 1943 года. Недалеко от железнодорожного вокзала тогда был устроен праздник. Присутствовали Василевский, Федороенко, Пересыпкин, Малиновский, Бюрюзов, начальник штаба 2-й Гвардейской армии Сидоренко - вся верхушка. Сталин всех сюда прислал, чтобы отстоять Сталинград: вплоть до Маленкова! Василевский поздравил Ротмистрова с тем, что корпус был преобразован в 3-й Гвардейский Котельниковский танковый корпус. Он получил генеральскую звезду. Егоров, мой командир, стал полковником. Я тоже был награжден орденом Отечественной войны 2-й степени, потому что при захвате аэродроме выскочил на броневике. «Нашли нужным», короче говоря. Это была большая радость. Это был первый праздник. Мы же все время отступали! Ну, под Москвой молодцы, хорошо дали, помогли сибирские дивизии, - но стратегической инициативой владели немцы, они были еще сильны, - и наша армия вынуждена была отступать. Под Харьковом попали в ловушку две армии. Я тоже оттуда отступал, была неразбериха, неорганизованность, не было управления, связи. Кто знает, куда идти? Без связи это не сделаешь! Каждый день немец бомбил, сопровождал бомбежкой массу, которая отступала. Это у меня особенно отложилось в памяти... Политрук всегда меня убеждал, что союзники откроют «второй фронт». Я с ним всегда спорил. Они открыли только в 1944 году! Только тогда они оказали помощь...

Как я уже сказал, за овладение Котельниково корпус был преобразован в 3-й Гвардейский Котельниковский танковый корпус. После Котельниково наш корпус получил задачу, и был сформирован передовой отряд на базе нашей 19-й гв. танковой бригады, которая после Котельниково стала гвардейской. Мы все получили гвардейские значки, все были довольны. Это имеет большое значение! Сталин был великий психолог. Он понял, что гвардейцы воюют совсем по-другому. Как гвардеец может сдаться в плен? Основная масса не сдастся! Девиз гвардейцев - «гвардия побеждает или погибает в боях, но никогда не сдается». Вот что значит Гвардия! После победы под Сталинградом гвардейскими стали 187 частей и соединений: батальоны, полки, даже армии. 62-я армия стала 8-й Гвардейской армией, 66-я армия генерала Жадова стала 5-й Гвардейской армией. Наши армии (5-я общевойсковая Гвардейская и 5-я Танковая армии) потом все время взаимодействовали. Этот «дух гвардии» Сталин очень умело использовал, и это так помогло! Победа под Сталинградом вдохнула в нас дух победы.

Все остатки танков, которые были в корпусе, передали в нашу бригаду. Сколько их было, точно сказать не могу, но их было немного: с десяток Т-34, потом Т-70, тоже не больше десяти, а потом еще были английские гусеничные бронетранспортеры «Универсал». Перед у них поднимается, они быстро идут. Помню, за немцами на них гонялись, давили их там на этих бронетранспортерах... Наша бригада была назначена в передовой отряд с задачей прорваться к Батайску и перерезать железную дорогу на Кавказ, чтобы немецкая группировка группы «А» не могла там уйти. Когда ставили задачу, Хрущев присутствовал, Малиновский. Наша бригада пошла вперед. Ночью я по заданию командира бригады нашел одного казака, который показывал дорогу. Ориентироваться ночью сложно, и мы нарвались на наши части, которые сидели в обороне, и они начали вести огонь по нам. Подполковник Егоров, мой командир встретился с их командиром. Я помню, коптилка у того была такая, из гильзы. Егоров говорит: «Присоединяйся, и мы вместе пойдем на эту задачу». Но у того была другая задача, оборонять. И мы так разошлись. Мы пошли дальше к Батайску, захватили часть батайского аэродрома. Немцы нас встретили уже организовано, начали нас страшно бомбить. Перед Батайском был такой совхоз ОГПУ, и там немец начал бомбить. Самолеты не покидали небо, постоянно висели. Столько было авиации! У броневика БА-64 на куски броня распадалась, как стекло. Мы засели в четырехугольный колодец, который был засыпан. Каждый в углу смотрит, и как только летит самолет, мы опускаемся ниже. Мы целый день так стояли, не могли вылезти, потому что все время бомбили, все время нас расстреливали. Немцы из Ростова все предприняли, чтобы нас остановить.

Часть самолетов на батайском аэродроме мы побили, но сам Батайск не взяли, - и остатки бригады вернулись. Алексеев Владимир Андреевич тоже ходил в этот прорыв. Мы с ним познакомились через 50 лет после войны. Я выступал в Доме офицеров, назвал номер бригады, а он потом подошел, говорит: «Я тоже воевал в этой бригаде», и теперь мы с ним как братья.

Мы вышли к этой дороге, но перерезать железную дорогу немцы нам не дали. Наши Т-34 остановились, вели огонь прямой наводкой. Я сам видел, как вели огонь из танковых орудий, но дальше не шли. Пытались идти, но немецкая артиллерия не подпускала танки к самой дороге, поэтому мы не могли перерезать эту дорогу. Мы не смогли выполнить эту задачу, но продержались там трое суток: все наши машины разбомбили, радиостанцию. На четвертые сутки получили радиограмму командира корпуса Ротмистрова выйти обратно из этого прорыва. Мы начали выходить. Помню, на танк командира бригады Т-34 прицепили кухню на ГАЗ-2А, это была будка такая. Бензина не было, израсходовали, и вот её прицепили на буксир и начали отходить. И когда мы туда вышли, я вылез из танка, посмотрел, - а от этой машины осталась одна рама. Потому что танк шел напрямик, по канавам. Люди шли кто пешком, кто как. Немцы нас обстреливали, а когда мы вышли на рассвете, то наши пушки начали вести огонь по танку Егорова. Когда нас обстреляли, меня послали: «Иди, выясняй, скажи кто мы такие». Прихожу, - там командир батареи старший лейтенант. Я ему все рассказал, что мы выходим, а он мне говорит: «Пусть сюда идет командир бригады». Егоров выругался, но пошел. Потом мы поехали, казачья станица была вся разбита, немецкие самолеты проутюжили. В одном из домов был расположен штаб Ротмистрова. Я зашел с командиром бригады туда, а тут сбили немецкий самолет, и взяли летчика в плен. Докладывают Ротмистрову, что он не хочет давать показания. Он сказал: «Выведите его на мороз, все расскажет». Уже было очень холодно, это был январь. Тогда еще немцы были с гонором, все были уверены, что победят!

Потом мы попали в Каменск, где 7-я мотострелковая бригада стала 3-й Гвардейской. Бригадой командовал полковник Лебедь, ему присвоили потом генерала. Я сопровождал Егорова, и видел, как они сидели за столом, и он топил «шпалы» в стакане с водкой. Тогда еще погон не было. Это было в том самом Каменске, где я получил направление, когда драпал из-под Харькова!

На базе нашего 3-го Гвардейского Котельниковского танкового корпуса под Воронежем была сформирована 5-я Гвардейская танковая армия. Это происходило километрах в 30-40 от Воронежа, там леса. И оттуда она своим ходом пошла под Курск. И наша бригада туда пошла. Танки были Т-34 и КВ: причем Т-34 с пушкой 85-мм и с пушкой 76-мм. Под Курском уже были СУ-76, СУ-85, СУ-152. В Курской битве мы одержали победу, но в живой силе потеряли в пять раз больше солдат, а по технике в 3 раза больше танков, чем немцы. Жестокая была битва. Немцы хотели взять реванш за Сталинград. Дорогой ценой досталась на эта победа...

Будучи офицером связи, я всю войну прошел на броневике, используя его как средство передвижения. Там экипаж два человека: водитель и командир, - и я, как офицер связи. Я был за пулеметом. Мой экипаж - это были командир был младший сержант Темофеев, а водитель - рядовой Ионов. Бронеавтомобиль БА-64 ломался, но другого не было. Колеса были залиты жидкой резиной. Когда долго едешь, колесо нагревается и кусками выскакивает резина. Когда въехали в Европу, у них же кругом асфальт, - резина дымит и вываливается. Ставили запаску, а это колесо выбрасывали. У него только задний мост был ведущим: все это было у нас не совершенно. Потом сделали ГАЗ-67, легковой автомобиль для командиров. В начале войны грузовые машины были только ГАЗ-2А, ЗиС-5. А перед контрнаступлением в Сталинграде нам американцы поставили вездеход «Виллис». Это очень проходимая машина, могла была подниматься по лестнице. Очень удобная, маневренная машина. Но она была, они нам помогали. У нас в 1-м Гвардейском мехкорпусе в конце войны от мотоцикла до танка все было американское. Помощь была очень большая и ощутимая. Когда открыли «второй фронт», мы отнеслись к этому восторженно, потому что немцы вынуждены были бросить часть сил против «второго фронта», воевать на два фронта. Американская тушенка была хорошо приготовленная, вкусная. Продовольствия ведь тоже не хватало! Анекдот был: «Солдаты сидят на обочине, кушают. Приехало начальство на машинах. “Чем вы занимаетесь?” - ““Второй фронт” наебываем!”» Солидная была помощь! Заслуга руководства, что нашли контакт.

Но я не всегда был на броневике. Егоров на танке, и я с ним в танке тоже был. Во время марша или боя мне могли поручить кого-то найти. Тогда я вылезал из танка и выполнял пешком поручение, которое мне давали. Тесновато было в танке, но ничего. С ребятами из экипажа я потом встречался. По уставу танк командира располагался чуть сзади боевых порядков. Но чтобы управлять боем, надо видеть: где надо, он сам выскакивает и показывает направление. Бригада существует, пока есть танки. В бригаде может остаться два танка, остальные потеряны, она уже не боеспособна. Но есть техническая служба, которая восстанавливает танки даже за ночь, и уже к утру у кого-то гусеницу или трак заменили, - и танки снова приходят в строй. Живуч танковый организм... Большую роль играла техническая служба, которая была в каждой бригаде. У них были танковые тягачи без башни, которые буксируют, вытаскивают танки.

А потом я попал на курсы офицеров самоходной артиллерии в Саратове при 2-м Киевском артиллерийском училище. Там уже учили на самоходной артиллерии. Там я познакомился с СУ-85. СУ-100 тогда еще не было, но СУ-152 уже были. Под конец войны появилась СУ-100 «Зверобой», её пушка была сильная против «Тигров». «Тигр», особенно, «королевский» - очень мощная машина. Видел я их битыми, хотя внутри не был. Грозная машина, конечно. А самоходки СУ-76, с 76-мм пушкой, солдаты назвали матерно, потому что они были открыты, там брезентом закрывалась, не защищена была. Всё экономили.

После курсов офицеров самоходной артиллерии, я был начальником разведки самоходного артиллерийского полка. Попал я в 1-й Гвардейский мехкорпус, в 1-ю Гвардейскую дивизию, бывшую 100-ю Стрелковую, которая получила это звание за оборону Москвы. К Сталинграду эти дивизии переформировали в корпуса, в каждом корпусе четыре танковых полка. Они мощные такие были. Вот я и попал в этот корпус. Он к этому времени в Полтаве получил американскую технику. Все было американским: от мотоцикла до танка. Так я встретился с ленд-лизом. М-4, А-3 и А-8 - слабенькие танки. Горели очень, а под Белградом просто садились брюхом на снег! Но они все радиофицированы, внутри очень хорошо отделаны: не то, что наши, по колено в солярке. Но у наших лучше ходовые качества, они ремонтопригодны, просты в управлении. С высокой проходимостью, для них преград не было.

Когда мы получили «Шерманы», я так и был офицером связи. После Курской Дуги, Егоров поехал учиться в Академию генштаба, а я остался в 1-м мехкорпусе, и дальше воевал офицером связи. В Полтаве, когда получали американскую технику, я стоял на квартире у Григорьевны. Наш корпус был тогда в резерве Верховного командования. В каждом корпусе, в состав которого входили три дивизии, был ансамбль песни и пляски. И как только передышка, выступал этот ансамбль. Солдаты с удовольствием слушали, восторженно аплодировали, отдыхали. Особенно это было важно, когда начали идти вперед, наступать. И вот в Полтаву приехал цирк-шапито. Клоун выступал, и там такой гогот стоял, - на пол-Полтавы! У Григорьевны была дочка Лидка, и дочка тоже пошла на этот концерт. Григорьевна была такая нудная баба, и Лидке выговаривала за это. Злая была женщина. У нее сын Шурка служил в Сибири лейтенантом. Она была в оккупации, и когда их освободили, она вызвала сына. Этой Григорьевне не понравилась его жена, и она начала строить козни. Она жаловалась, что сын ее обижает, а я говорю: «Григорьевна, Вы же просили, чтобы я помог его вызвать!» Из-за ее характера её муж повесился, так эта девочка Лидка говорила: «Из-за тебя тату повесился!» Они спорили все время...

На этой квартире я год стоял в Полтаве. Там еще базировалась американская дивизия, «летающие крепости» Б-29. Они участвовали в челночных операциях: в Англии заправляются горючим, летят через Германию, бомбят, садятся в Полтаве. Потом тут тоже заправляются, летят, бомбят, в Англии садятся. Наши офицеры бывали у них на аэродроме. Аэродром был рядом с могилами Героев Битвы под Полтавой. Кружат над Полтавой, пока вся дивизия не поднимается, потом принимают определенный курс, берут строй, - и пошли. Вот такой процесс. Они кружат, а Григорьевна выходит во двор и на них: «Хоть бы немцы прилетели, да подивилися, сколько в Полтаву жидов понаехало!»

Офицеры связи, (в центре) Лесковский Василий, (слева на право) Аксенов Константин, Козачек А., Кулов Сергей, Есипов Михаил, Козлов Анатолий, дни службы у гвардии генерал лейтенанта Русиянова Ивана Никитича. 02.09.1944 г. Полтава

С 5-й Танковой армией мы гнали остатки немецкой армии аж до самой Румынии, до города Сороки. Солярку подвозили на У-2, они заправлялись и перли дальше. Мне довелось в 1944 году выполнять одно задание в ходе Корсунь-Шевченковской операции. Наша армия перешла в наступление. Распутица, вся техника стояла, - а Т-34 шел. Эта машина превосходила все остальные модели. А вот американские танки М-4 были очень неустойчивые, особенно на поворотах. Мы совершали марш по Будапешту, а они переворачиваются. Центр тяжести был выше, и они падали. А следом идет наш тягач Т-34 без башни и поднимает их, у него есть специальные тросы.

В Германии я не был, но дошел до Вены. 13 апреля 1945 года освободили Вену. Венгры были настроены не очень хорошо к нашей армии, а австрийцы встречали нас почему-то лучше. Мы стояли в Нойнкирхен: и вот сидит австриячка, охраняет нашего командира, чтобы не ограбили, - потому что он пьяный. Это уважительный такой жест. А мадьяры... Я потом служил на территории Венгрии, и они очень враждебно к нам относились. Велась немецкая пропаганда, люди верили, что русская армия с рогами...

Когда воевали на территории Венгрии, у меня был младший сержант Тимофеев и водитель Ионов. Офицер связи к кухне не привязан. У них в Венгрии там так принято: печка, а в печке коптильня, и висят тушки копченой баранины. И вот ребята, мой экипаж, постоянно возили эту баранину. Хлеб и эта баранина - отличный бутерброд получается. Они неплохо жили, не голодали. У них были сигареты «Симфония», и там я начал курить, и курил папиросы «Темп» по две пачки в день. Но уже в 1953 году, когда я был уже майором и учился в Ленинграде, у меня отказали ноги. В больнице мне сказали: надо бросить водку пить и курить, иначе ноги отрежем. У меня было воспаление кровеносных сосудов нижних конечностей. Это послужило тому, чтобы я бросил курить, и 56 лет как не курю.

- Давали наркомовские 100 грамм?

- У меня был такой случай. Когда я был офицером связи в 1-м Гвардейском мехкорпусе, я был молоденьким старшим лейтенантом. Капитана Есипова назначили командовать танковым батальоном, а меня посадил к себе в машину командир корпуса Русиянов Иван Никитич. «Не желаете отличиться?» - «Как я могу отличиться, я офицер связи». А меня Есипов все время приглашал: «Приходи начальником штаба». Война: то одного убьют, то второго, - проблем с выдвижением нет. И вот я уже сам, самостоятельно поехал на бронеавтомобиле в 9-ю бригаду в надежде повстречаться с Васей Есиповым. И мне навстречу попадается танк, а за башней на корме кого-то везут. Он так промчался, и несколько солдат на нем. Оказывается, это повезли Есипова, к которому я ехал. Что получилось: танки горят без пехоты, а пехота не идет, потому что там сильная оборона. Он выпивши подходит к одному, вырывает у него пулемет, и: «Вперед, за мной!», - и побежал. А в это время очередь, и его прошило пулями. По пьянке... Пока довезли до санчасти, он скончался.

Выживали те, кто трезвыми ходили в бой, а выпивали только после боя, для эмоциональной разгрузки. Воевать пьяному невозможно, нет координации! Кто решался, те погибали. Некоторые боялись воевать трезвыми, по пьяни воевать легче, нервная система отключена, это все притупляется. Некоторые и на самолетах летали пьяными, все люди разные. Но я водку, когда шел на задание, не пил.

У нас был майор Ляшенко храбрый, хорошо награжденный мужик. Он как-то напился, решил, что ему море по колено поднялся и пошел к немцам, а ординарец за ним. Попали к немцам. Везло ему на фронте, он был такой удачный командир стрелкового батальона, герой - и вот так вот! Сам ушел и ординарец за ним ушел. Я был на Курской дуге адъютантом у Егорова, один раз он хорошо выпил, что-то не шла бригада вперед в атаку, и он говорит: «Я сам пойду в разведку». Поехали на передний край. Он лег и пополз. Ему говорят: «Товарищ полковник, тут снайпера». Мне орут, я то трезвый: не пускай его, тут уже сколько погибло. Я ему, Александр Васильевич, товарищ полковник и все такое...я же адъютант, должен ползти впереди него. Все же он остановился.

Начальник штаба полковник Воробьев, был немножко трусоват. Редко был на передовой. Егоров мне говорит, поедешь с Воробьевым в 110 танковую бригаду и оставишь его там, сам приедешь обратно. Что я могу сделать? Я так и сделал. Его в штаб, а сам развернулся и уехал. И тут случилось застолье какое-то в штабе. Воробьев поднимается и говорит, товарищ полковник, у вас адъютант трус! Меня привез, там начался обстрел, а он убежал. Мне было так обидно, я даже заплакал. Он при всех так сказал. Егоров потом подошел и сказал: «Я же все знаю, как было». Егоров хороший, душевный командир был.

- На вашем броневике какой пулемет стоял?

- Дегтярева, танковый.

- Какое было у вас личное оружие?

- Кавалерийский карабин. Потом ТТ, трофейные вальтер, парабеллум. Немецкий парабеллум самый лучший пистолет. ТТ тяжелый, как молоток, у него ствол перевешивает. Из пистолета я настрелялся... у меня был первый разряд по стрельбе. Когда ротой командовал, у меня было три командира взвода. Перед тем, как идти в столовую - условие, идем в тир. За каждое очко - кружка пива.

- Чего производства был броневик?

- Горьковский завод. Они выпускали машины ГАЗ. Танки Т-70, бронеавтомобили БА-64.

В Австрии нам пришлось ехать по следу немецкого танка. Наши их преследовали. В группе был генерал-майор Шапошников, майор из разведотдела и еще человека четыре. Я ехал впереди осторожно в лесу. Там стоит домик. В окошке что-то мелькнуло. Шапошников говорит: «Проверь, что там. Оказывается, там два американца. Их сбили немцы, они спустились на парашюте и укрылись в этом домике. Я подал своим сигнал, взяли у них интересную карту Европы, мягкая такая, как носовой платок, разобрались с американцами. Они не представляли никакой опасности. Поехали дальше. Повернули направо, передо мной проходила в метрах 100 дорога, там колодец, немцы пили воду, я развернулся и начал по ним строчить. Они вправо по дороге стали убегать, мы начали преследовать. На опушке стоит танк и бронетранспортеры. Командую: Назад. Справа кювет и слева кювет, из бронетранспортера стали по нас стрелять из пулемета. Мы дошли до перекрестка, где колодец, сдали назад, повернули вправо, нас закрыла опушка леса. Когда заехали в укрытие, я стал вылезать из броневика, в горячке схватился за ствол, так сильно обжог руку, долго у меня эта травма была. Они услышали стрельбу, приехал, доложил генералу. Мы поехали по другой дороге, а с этим танком поручили разобраться 9-й танковой бригаде. Вот такая встреча с тигром была.

- Еще какие боевые эпизоды были?

- Принцип такой: общевойсковая армия прорывает оборону, первую, вторую полосы, а потом в прорыв, сделанный общевойсковым наступлением, вводят танковые подвижные войска, и они развивают наступление. Такой эпизод в Сталинградской битвы. Бывает, танковые войска допрорывают оборону. Допустим, две позиции взяли, а на третью не хватает сил. Это уже зависит от решения командира, когда ввести в дело танковые войска. Это искусство. Под Серафимовичем 24-й танковый корпус вошел в прорыв и вышел аж на Тацинскую в Ростовскую область за Морозовскую. И они там разгромили главную немецкую базу, около 300 самолетов. Эти самолеты обеспечивали окруженные войска Паулюса. Как начали самолеты давить танками по хвостам. Немцы в своих воспоминаниях об этом эпизоде не пишут. А этот корпус пошел в прорыв, кто уцелел, кто нет. Все герои.

- Отличались ли танки разных заводов?

- По боевым качествам не отличались. Маневренные, подвижные, проходимые. Особенно Т-34 превосходил все остальные танки, лучший танк Второй мировой войны.

На территории Венгрии. Наш 20-й танковый полк 3-й бригады пошел в атаку на немецкую оборону, напоролся на тигров. Это «шерман». М4А2 пушка 75-мм. Один загорелся, второй третий, а остальные просто бросали танки и убегали. Потому что «тигры» просто расстреливали танки. А я стоял на броневике в тылу. Копна была, а рядом сгоревший ИС-2 с сорванной башней. Немцы заметили, всадили 3 снаряда в него, даже дымок поднялся. А я стою за копной на броневике, для танка броневик, как фанера. А наша атака захлебнулась. Промчался на броневике, редкие деревья вдоль по дороге, по мне не было сделано ни одного выстрела. А в пространстве прямо группа зайцев. С двух сторон стрельба. То в одну сторону бросаются, то в другую. Дичи расплодилось много - все охотники на войне.

- Сталкивались с власовцами?

- В Венгрии сталкивались с ними. Наши разведчики, когда шли в разведку, попадали на власовцев, то они их предупреждали, идите левей, там немцы стоят, тут вы не пройдете.

Мне позвонили из бригады, что взяли в плен власовца. И меня послали доставить власовца на броневике. Приехал туда. А тут подскакивает на «виллисе» адъютант Русиянова Василий Лесковский, шустрый такой парень. Говорит, я его заберу. Подскакивает на виллисе, положил его на капот поперек, он не связанный был. Говорит, вот так и лежи, попытка к бегству, пистолет в руках. А я следом еду. Мы привезли его в штаб. Там его допрашивали. Сказал, вы все равно меня расстреляете, отвечать на вопросы не буду. Его прямо там на пороге расстреляли особисты. Простой солдат с Урала.

- Вы видели работу авиации, как она прикрывала корпус?

- Под Сталинградом было полное господство немецкой авиации.

Нашей авиации не было. В конце принимало участие четыре авиационные армии. Но в оборонительный период нашей авиации было очень мало. Когда 13-й танковый корпус наносил удар в сторону окруженных войск 62-й ударной армии, немецкие самолеты сжигали по 20 танков.

В большой излучине Дона, когда мы оборонялись, до Калача перед тем, как нам уходить появились Илы, мы им аплодировали. В работе я их не видел, хоть появились наши самолеты, это нас воодушевило. Во время Курской битвы под Богодуховым немецкие мессеры продолжали господствовать в воздухе, а наши Илы почему-то приняли наши танки за немецкие и начали реактивными снарядами нас обстреливать. Танкисты повылазили и машут шлемами, что мы свои. Радиосвязи не было.

Когда мы уже наступали, что группа наших Илов, после бомбежки на другой день, илы шли на бреющем низко, зашли мессеры и начали их бить. Один, второй, третий сбили. Вот такой эпизод видел.

Когда штурмовали Вену, там тоже илюшины по нас долбанули. 11-й мотоциклетный батальон атаковали Вену, они прилетели и отбомбили нас своими РСами. Сложно ориентироваться где свои, где чужие. Наш корпус шел всегда в прорыв.

Ехал на парад Победы в поезде, со мной рядом сидел летчик, младший лейтенант. У него два ордена Красного Знамени, несколько орденов Отечественной войны. Он мне говорит, капитан, как думаешь, сколько я воевал? «Я только в 1945 году начал воевать. И на меня подали на Героя». Летал на илах, значит, они воевали хорошо.

Кукурузник У-2 всю войну был хорошим помощником, как средство связи. Журавлева забросили в Большой излучине Дона. На нем летал командарм Чуйков. Мог на брюхе летать над землей. И таким образом уходил от мессеров, потому что они были опасны на высоте.

Как обстановка поменялась, с должности офицера связи меня назначили заместителем командира разведбата: ордена Александра Невского 11-го разведывательного батальона, которым командовал подполковник Анисимов. Это был мотоциклетный батальон, и я окончил войну в должности заместителя его командира. На мое счастье закончилась война! Потому что разведбат ходил в атаку на мотоциклах. До меня там был майор Дьяков, и в такой атаке его убило, а потом я, - и тут война закончилась.

- При допросах немцев не присутствовали? Когда первый раз увидели пленных немцев?

- Под Сталинградом. И расстреливали их, и все прочее. Помню один хутор, где мы были, когда перешли на исходные позиции. Лежал труп немецкого солдата, и все старались по нему проехать. Его так распластали! Была злость. Месть! Сколько отступать, - она должна была накопиться. Был высокий моральный дух.

- Немецким оружием не пользовались. Не брали к себе в броневик пулемет, автомат?

- Нет. Пулеметом я не пользовался. Пользовался только пистолетом. Винтовка очень хорошая, люди брали. Маузер - пистолет у Егорова брал, иногда носил.

- Как отнеслись, когда ввели погоны в 1943 году?

- Это было как раз под Курском. Раньше считали золотопогонники...а потом привыкли. Мне пришлось выполнять одно задание Егорова. Он тогда был заместителем командира Первого мехкорпуса, мы стояли в Полтаве, формировались.

Он поручил, напечатал материал, что ему по штату полагается звание генерал, а Русиянов... не хотел подписывать, и он мне дал задание, чтобы я поехал в 5-ю Гвардейскую танковую армию, нашел Ротмистрова, чтобы тот подписал. Я отправился, взял с собой эту папку. А в это время наши войска перешли в наступление. И 5-я армия в Корсунь-Шевченковской операции пошли вперед. Я стал думать, что делать, как догонять, у меня средств передвижения не было. Думаю, буду догонять Ротмистрова. Я его догнал аж в Сороках на Днестре на румынской границе. Эта операция Корсунь-ШГевченсковская прошла очень удачно. И ему присвоили звание маршала бронетанковых войск, он был в приподнятом настроении. А Сталин ему на самолете прислал форму с погонами маршала. Я приехал, доложил. Тот говорит, передай Александру Васильевичу, что я сам напишу реляцию на генерала. И предложил мне, хочешь, дам тебе У-2 лететь в Полтаву, а я отказался. Потом подумал, правильно сделал, что отказался. Могли мессера сбить запросто. Но тогда отказался просто из скромности. Они меня накормили, харчей надавали. Я был уже старший лейтенант. Не успел третий кубик повесить. Приказ не приходил никак. Когда старшего лейтенанта присвоили, у меня уже были погоны. Три звездочки повесили.

- Как отнеслись солдаты к 227-му приказу - «ни шагу назад»?

- Он вышел 28 июля, когда мы воевали в большой излучине Дона, и его зачитали перед каждой ротой батареи. Когда расстреляли старшину - это было по приказу 227. Приказ и раньше начал действовать, но его опубликовали только 28 июля, чтобы он имел законную зону. Черчилль назвал Сталина человеком, который мог найти выход из безвыходного положения. Все было поставлено на защиту города! Здесь произошел поворот войны. Город должен называться Сталинградом, это мое мнение. Каждый мнит себя стратегом, видя бой издалека. Многие историки, которые толкуют, сами не нюхали пороха. Я симпатизирую Сталину, не смотря на то, что моего деда раскулачили. И Жукову. Он был действительно такой, - и этим вселял силу и заставлял воевать. После драки начали махать кулаками. Жуков - маршал Победы. Этим надо гордиться!

Хочу подчеркнуть два момента. Когда мы отступали, когда немецкая авиация висела с утра до ночи над нашими головами, трудно было верить в победу. Когда отступали, была неясная обстановка, мародерство появилось в армии. В народе и в армии по разному относились к этому. Кто-то дрогнул, сдался в плен. А кто-то шел до конца, и в конце концов мы дошли до победы. Победа под Сталинградом - главная победа войны. И она вселила веру в победу и Красной Армии, и всему советскому народу: она показала, что немцев можно бить. Потом стратегическая инициатива перешла в руки Красной Армии и до самого Берлина она немцам уже не принадлежала. Под Москвой прогнали их на 250 км, но их армия была еще сильна. Они еще собрались захватить Кавказ. Инициатива еще была у них в руках. А вот после Сталинграда инициативой владело наше командование, наша армия. Ещё раз скажу: Сталинградская битва вселили веру в победу. С этой верой мы дошли до самого Берлина. С этой победой дошли до самого Парада Победы. Поэтому я выступаю за то, чтобы в городе была построена Триумфальная арка Победы, для того, чтобы воспитывать патриотизм. Мы бросили такой клич. Илью Дробязко не знаешь? Он руководитель молодежной организации, работает в пединституте. Все предприниматели за то, чтобы такую арку построить. В центре города, где стоит памятник Жукову в Дзержинском районе, на входе в город. Я около 20 лет возглавляю «секцию» участников Парада Победы в Москве. Нас было человек 50 сначала, сейчас осталось человек 20.

И еще мы выступаем за то, чтобы город назывался Сталинград. Потому что это название помнит и знает весь мир. Сталинград - гордость и слава всей России на века. Волгоград... Город в честь того, что он на Волге? А Сталинград - это утес, о который разбился фашизм. Участники битвы стоят за это! Все зависит от жителей города. Если они поймут: это же вечная слава! Кому нужен Волгоград, кто его помнит и знает? Но Сталинград - это может только случиться один раз, чтобы так прославился город. Здесь положено больше двух миллионов. В одном этом году подняли 1050 останков, - и это спустя столько лет! Это была генеральная битва в этой войне. Все делегаты из зарубежья едут посмотреть на Сталинград, а не Волгоград. Переименовали, отомстили Сталину... Так это сложно...

Войну закончил в звании Гвардии капитан. Заработал два ордена Отечественной войны. Вторая степень за Котельниково, Сталинградская битва. Первая степень за Вену, подали на Красное Знамя, а наградили орденом Отечественной войны.

- Как вы узнали о Победе?

- Была неописуемая радость победы. Я был офицером связи в Первом Гвардейском мехкорпусе. Был прикомандирован к Запорожской танковой бригаде, которая была передана к стрелковому корпусу, он действовал к итальянской границе. В районе города Брук ехал от штаба бригады на промежуточную точку, это было в Альпах. Прямой связи не было, на перевале стояла радиостанция, которая от этого промежуточного корпуса передавала сигналы в штаб бригады. Почему-то связь была нарушена, я потерял связь со штабом корпуса. У меня был мотоцикл Харлей, водитель старшина Павлов. И мы поехали на эту точку, там была наша радиостанция РСБ. Вдруг нас останавливает патруль. Павлов включил фары. А тот ударил автоматом и разбил фару. Павлов выскочил, они схватились. Я тоже выскочил из коляски. Он говорит, видите зенитные пушки бьют, снаряды рвутся, а вы демаскируете дорогу. Было запрещено ездить со светом, мы нарушили правила. Поехали дальше, погасили этот скандал. Подъезжаем к радиостанции, а там свалка. В конце войны бродили группы немецких солдат. Я схватился за пистолет... оказывается на радиостанции все в обнимку, кричат - Ура, ура, ура победа!! Зенитки били в честь победы. А этот нам фару размолотил. Так я узнал, что закончилась война. Во второй бригаде в разведке был американский бронетранспортер М-3. старшина-командир водитель младший сержант Борисов и пулеметчики Минин, была поручена задача, им еще придали два сапера, спасти мост через Дунай в Вене, Резбрюкен, имперский мост, имел большое стратегическое значение. Шел по левому берегу Дуная Четвертый украинский фронт Малиновского, а по правому третий украинский фронт, и этот мост соединял, он был заминирован. А этому экипажу удалось спасти мост. Им за это присвоили звания Героев Советского Союза.

- Как отбирали на Парад?

-Парад был устроен шикарно. Мы стояли в Болышево, там раньше было военное училище, где готовили военных инженеров. Там располагался сводный парадный полк 3-го Украинского фронта, которым командовал Федор Иванович Толбухин. Он нас пропускал по шеренгам; 20 человек в шеренге. Сам Толбухин пропускал на равнение. Мы рубили строевым шагом. Я шел в танковом батальоне, у нас были синие комбинезоны, краги, шлем (я свой шлем подарил Музею Панорамы). У всех остальных были парадные мундиры. Это гордость! Его надо все время показывать молодежи. Как бросали поверженные знамена к мавзолею, как Жуков принимал парад.

Пока ехали на Парад победы, на каждой станции было ликование, торжество, нас подбрасывали верх, как победителей, была радость.

Остановились в Болошево, там раньше располагалось Московское инженерно-авиационное училище... Там мы занимались строевой подготовкой. Сформировали парадные коробки. Пропускал шеренги сам маршал Толбухин. Это было в июне, жара была. Какие хорошо, ровно прошли, им давали отдых. А у кого не было равнения, те шагали. Я шагал в танковом батальоне. Коробка 200 человек - 20 на 10 человек. Батальон летчиков. Батальон саперов, артиллеристов. Была сшита парадная форма. Мундир, брюки. За этот месяц всех обшили. Когда подали списки на торжество, которое было после Парада. Командовал батальоном у нас генерал-майор Матвей Кузьмич Шапошников, Герой Советского Союза. Меня в списках не было, меня вычеркнули, знали, что я внук. В этом только была причина. Особняки фильтровали. Я рад был, что видел живого Сталина на трибуне во время прохождения.

Знаменосцы бросали знамена. Каждому вручили трофейное знамя. Наша коробка не несла знамена. Знамена поверженных частей бросали отдельно. Я этого не видел, не могу сказать в конце или в начале. Кажется, вначале бросали, а потом шел парад.

Осталась в памяти церемония ожидания, когда из Спасских ворот выедет принимающий парад Жуков. Рокоссовский принимал равнение. Открываются Спасские ворота, на белом коне выезжает Жуков с ассистентом. Это было грациозно, торжественно. Памятник, который поставили, совсем не такой. Жуков прекрасно сидел на коне, не такой полный. Рокоссовский отдал ему рапорт, бумагу о составе парада. Потом они начали объезжать и приветствовать участников Парада. Его надо показывать, чем чаще, тем лучше.

Тренировка перед парадом была ночью на самой площади. К подготовке парада подходили очень ответственно. Он был проведен с блеском. Это тоже заслуга Сталина.

Я отслужил в армии 30 лет. Приехал сюда. Помню, как под Будапештом встретил этого офицера с усиками, который дежурил в эшелоне под Котельниковым. Я был уже капитан, он тоже. Больше я его никогда не встречал. У меня зародилась мысль, узнать о судьбе училища. На базе нашего училища в Баку организовали высшее командное училище. Я туда написал письмо. Они мне прислали ответ, что Грозненское военно-пехотное училище погибло под Сталинградом в районе Плодовитой-Абгонерово, фактически под Васильевкой, недалеко от Абгонерово; река Мышкава там проходит. Почти все училище во главе с начальником погибло, лишь кое-кто уцелел, и я с ними встречался. Многие погибли в районе Васильевки...

Мы поставили обелиски на пересечении пяти асфальтированных дорог, которые входят в Волгоград: Саратов-Москва-Ростов-Котельниково-Астрахань. Где проходили рубежи обороны, в местах пересечения дорог мы поставили трехгранные обелиски на бетонных кольцах, там еще лежит бетонная плита. Они как визитная карточка: здесь в 1942 году во время Сталинградской битвы проходил средний оборонительный рубеж. Мы изготовили 47 знаков из мощного уголка, такие пирамиды выше человеческого роста, и обозначили места концлагерей. Здесь, в Волгоградской области, было около 80 тысяч наших пленных. Мы обозначали места этих концлагерей.

На основе книги воспоминаний Сергея Позднеева «Сталинград», мы начали писать книгу «Перелом». Обратились к ветеранам, чтобы сказали правду о битве. Но некоторые до сих пор боятся говорить правду! Уже власть другая, все поменялось. Но мы жили в таком страхе! Тогда была такая идея, идея коммунизма. Сталин был приверженцем этой идеи. Спросить бы самого Сталина сейчас: лопнул коммунизм, нигде его нет. Эксперимент сделали на России. Наши люди от него пострадали...