Кудейкин Иван Андреевич

Родился 18 июня 1926 года в селе Песчаное Юрловского (ныне - Тамбовского) района Тамбовской области. Образование - 7 классов. В 1941-43 гг. работал в колхозе в Тамбовской области. В Красную Армию призван 19 февраля 1943 г. С ноября 1943 г. по июль 1944 г. проходил обучение на 2-х курсах радиотелеграфистов. С июля по декабрь 1944 г. воевал в составе 108-го гвардейского Знаменского Краснознаменного истребительно-противотанкового артиллерийского полка на 1-м Прибалтийском фронте в качестве радиста. С декабря 1944 по декабрь 1945 г. обучался на танкиста в 13-м учебном тяжелом танковом полку, затем до самой демобилизации служил командиром САУ и танка ИС-3. Из Красной Армии уволился 28 октября 1950 г. Старший сержант. Награжден медалью "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг". После демобилизации работал у себя на родине в колхозе и на МТС бригадиром, закончил районные курсы бригадиров. С 1964 г. - в городе Нарва Эстонской ССР. Работал на заводе "Балтиец" (автомехаником гаража), в высоковольтных сетях и в городском ремонтно-строительном управлении (бульдозеристом), на телевышке ТУСМ-3 (также бульдозеристом). Дважды удостаивался звания "Ударник коммунистического труда". В Нарве в настоящее время и проживает.

И.Вершинин Иван Андреевич, для начала расскажите о вашем предвоенном детстве. Что больше всего запомнилось?

И.Кудейкин. Об этом надо очень много рассказывать. Но я расскажу тебе все, что запомнилось. Это хорошо, что мы встретились. У меня давно была такая мысль: или написать мемуары, или же кому-то о своей жизни рассказать. Родился я 18 июня 1926 года в селе Песчаное бывшего Юрловского района Тамбовской области. Семья у дедушки с бабушкой была большая и состояла из шести человек. Один из их детей родился с потерянным зрением и все время находился на селе и не работал, два других его брата учились и дедушка с бабушкой им, как могли, помогали. Отец был там самым старшим, он родился в 1899 году. Он был совершенно безграмотным человеком: не получил даже ни одного класса образования. Когда ему исполнилось девять лет, его родители сдали его батраком к помещику Дорхову. У него он был пастухом, пас скот, ну и и выполнял разные другие работы. Когда началась Гражданская война, он вернулся на родину, где у него были небольшая земелька и хозяйство. Он тогда готовился призваться в Красную Армию, но его не мобилизовали по болезни. У отца с матерью нас было сначала трое: я, брат и сестра. Но в детстве все трое мы переболели повальным тифом. Сестра не вынесла этого и померла. Потом, уже перед самой войной, по болезни умер и мой брат. Жалко его было, он был такой хороший и сильный.

Когда отец вернулся к себе в деревню, то работал он до 1929 года на единоличном хозяйстве, сеял, убирал, ухаживал за землей. У него были земля, лошадь, овечка. Была у нас и рига. Я помню, как там молодые парни молотили рожь. Вот эту землю все время и обрабатывали. Когда мне было где-то годика три, он уже начал подучать меня этому делу. Мой старший брат, с которым у нас была разница в восемь лет, уже работал тогда вовсю: пахал на лошади, сеял. Меня все это время натаскивали-натаскивали, я мужал-мужал, и когда мне было около четырех-пяти лет, я начал помогать брату и отцу запрягать повозку для лошади. Конечно, перед этим отец меня тренировал и хорошо обучил этому делу: он много раз надсаживал меня на повозку, подводил коня, показывал, как нужно надевать на нее сбрую, как завозить ее в оглобли, с какой стороны закладывать дугу. И начал я после этого самостоятельно помогать родителям в хозяйстве.

Когда же мне было шесть лет, я пошел в школу. Школа называлась неполная средняя, была большая, когда заканчивались уроки, так ученики толпой шли с разными сумками. Учились в ней в три смены: первая смена ходила учиться до обеда, вторая же - после обеда. Все классы школы, с первого по седьмой, были буквально забиты молодежью, которая была у нас в селе. Как-то у меня с детства выработалось трудолюбие и в классе я стал учеником, как бы сказать, знающим и понимающим. Меня тогда же приняли в октябрята. Перешел я в следующий класс. Там меня уже приняли в пионеры. В школе я немного выделялся и меня скоро сделали вроде бы как пионервожатым. Ученики меня уважали, хотя всякое бывало: случалось, и подерется ребятня в школе. Школа ведь была большая, ученики были разные, некоторые считали, что раз они такие сильные и смелые, то могут делать все, что захотят. Но я старался не позволять обижать других. Так я проучился до шестого класса. В шестом классе мы уже начали изучать немецкий язык. И так у нас шла жизнь до начала войны. В школе постоянно находились под наблюдением учителей. На учебу приходили в организованном порядке, были у нас свои расписания: когда и во сколько нужно приходить.

Помню, в те годы, когда мы учились в школе, очень любили читать книги. В школе у нас была большая библиотека. Так мы туда после учебы все время ходили за книгами. Любимыми у нас были книжки о Щорсе, о Чапаеве, о Котовском. Мы всех этих героев знали. Собственно говоря, эти книжки мы читали больше, чем школьные учебники. Занимались также самодеятельностью, у нас были горнист и барабанщик. На летних каникулах выходили с учителями на природу. У нас в селе было два хороших озера: одно находилось в центре села, а другое - за селом, там, к тому же, еще и очень красивый сад был. Так мы там играли и купались. С нами все время находились и наблюдали за нами наши учителя. С ними, когда наш отдых заканчивался, мы выстраивались и шли домой.

И.Вершинин Помните ли вы, как у вас на селе проводилась коллективизация?

И.Кудейкин. Я помню этот момент, хотя мне тогда три года было. Отец вступил в колхоз без всякого сопротивления. Но он был батраком, поэтому пошел в колхоз легко. У нас в хозяйстве была лошадь, была овечка с двумя ягнятами, короче говоря, был приплод от нее. Как сейчас помню, я тогда помог отцу запрячь лошадь, от погрузил на повозку овечку, боронку, разные там хозяйские приспособления и поехал сдавать все это в колхоз. Когда вернулся назад, он так нам сказал: "Все, теперь мы свободны. Что мы теперь заработаем, все наше будет!" На первом же собрании отца назначили в колхозе кем-то по хозяйственной части. Тогда никаких помещений не было, нужно было как-то и где-то размещать скот. Отец какое-то время так поработал, а потом не выдержал и сказал: "Я же безграмотный? Зачем мне это все? Надо же иметь какое-то представление, надо писать". Отец тогда ведь ни одного класса не закончил и не умел даже писать! После этого он уволился и пошел шорничать, то есть чинил хомуты и разные там вещи. Потом он стал работать плотником. Тогда плотники были очень нужны в деревне. Вот их в деревне и было четыре человека-плотника, которых сгруппировали в колхозе для строительства разных домов. Впоследствии отец стал в колхозе еще и столяром.

И.Вершинин Сопротивление было?

И.Кудейкин. Да почти что не было, у нас все шли в колхозы добровольно. У нас вообще-то деревня большая была: там было около 500 дворов. Так там три колхоза было организовано. Все делали: пахали, собирали урожай, молотили, делали зерно.

И.Вершинин Скажите, а предчувствовали ли вы перед самой войной, что вот-вот совершится нападение?

И.Кудейкин. Мы уже когда учились в пятом классе и стали немного взрослыми, чувствовали, что что-то страшное на нас надвигается. Да все население это чувствовало, особенно мужчины. Тем более, что все мы тогда следили за событиями, которые происходили в мире. А тогда уже шли бои с японцами у озера Хасан и реки Халхин-Гол, потом началась советско-финская война. Мы всем этим интересовались. И помню, что когда возвращались со школы, то думали так: а ведь могут и наших родителей взять на войну. И были уверены: она точно будет. Чувствовали эту надвигающуюся войну мы также и по тому, как вели себя взрослые мужчины. Кстати, у брата отца, моего дяди, Федора Алексеевича Кудейкина, был единственный на всю деревню детекторный приемник. Этот приемник с наушниками ему дали как незрячему и нетрудоспособному. Тогда в деревне ни у кого, кроме него, радиоприемников не было. Телефонов тоже ни у кого не было. Поэтому мужики всегда подходили к нему и говорили: "Федор Алексеич, какие новости?" Он слушал разные передачи, знал, что дело движется к войне, но ничего этого не разглашал. Наоборот, успокаивал людей. Он был очень большим патриотом.

И.Вершинин А как вы узнали о самом начале войны?

И.Кудейкин. Когда началась война, мы находились в поле, работа там кипела вовсю, все-таки лето. Это было 22 июня 1941 года. У нас в этот день на центральной площади проводился митинг. Тогда приехали из райкома партии два товарища, провели митинг, объявили о войне. Этот мой дядя оказался таким убежденным человеком, что стал ходить по деревне и говорить: "Все равно мы немцев победим. Победа будет за нами!" Ты представляешь, что было, когда два этих товарища объявили о войне? Ведь у нас было в деревне столько молодежи, которую теперь должны были взять на фронт. Это был крик на всю деревню. А потом у нас в селе пошла активная мобилизация. По домам, как правило, ночью, разносили повестки в армию.

И.Вершинин И много у вас призвали?

И.Кудейкин. Очень много. Но все начиналось в основном с молодежи. А таких старых призывников, как мой отец, в селе было всего несколько человек. Их, четыре старых человека, призвали в армию в октябре 1941 года. И я тогда провожал своего отца на войну и плакал. Вот сейчас люди могут сказать: "Ну что такое родители?" А ведь тогда отец был для нас не только родителем, но и кормильцем. А что значило для семьи проводить кормильца в армию, да тем более на войну? Но нам было еще не так тяжело. В деревне были семьи, в которых было по шесть-семь детей. Их, кстати, было немало. Представляешь, как все это со стороны выглядело? Это ужас был один.

Так вот отца призвали в октябре 1941 года. Их тогда много было призвано со всего нашего района. Особенно много было, конечно, молодежи. А где-то в марте или апреле 1942 года отец написал нам письмо, в котором говорил: их повезут эшелоном и такого-то числа его можно будет встретить у железнодорожной станции Никифоровка. Эта станция находилась в 40 километрах от нашей деревни. С командованием у солдат была договоренность, что будет сделана остановка всего на несколько секунд. Ведь там в вагоне ехало очень много солдат, которые были родом с нашего Юрловского района! И вот, в дорогу собрались женщины, мужья которых были на фронте, их ребятишки, а также молодые еще не призванные в армию парни, в числе которых оказался и я. Взвалили на плечи мешки с трехсуточными сухарями и разной едой и отправились в путь. Я одел хорошие яловые сапоги, которые были у родителей. Дороги были плохие, а тогда, к тому же, еще снег был на улицах. Но пока мы шли на станцию, я настолько сильно протер себе ноги, что когда оставалось пройти каких-то десять километров, меня эта группа людей оставила. Тут я пролил очень много слез, все думал: "Они встретют отца, а я-то не встретю..". Поздно вечером я кое-как добрался до соседнего села и постучался в дом. Меня спрашивают: "Кто там?" Я им рассказал обо всем: что так и так, откройте мне, не могу идти, ноги все потер. Когда дверь открылась, я увидел там своих напарников, с которыми шел. Они меня сразу разули и одели во что-то новое, потом дали новые портянки. Там мы просидели сутки-другие. Потом они пошли дальше. Сказали мне только: "Давай и ты! Эшелон надо встретить". У меня сразу и боль-то прошла! И мы пошли дальше, по пути отдыхали. С вещмешками, подтягивая белье, как-то добрались до вокзала. А там уже вовсю шли эшелоны за эшелонами. На вокзале было очень шумно, там собралась масса народу. Подошел какой-то эшелон и остановился. И тут я вижу: выбегает с эшелона вместе с солдатами мой отец. Отец подбежал ко мне и так сказал: "Сынок, война продолжительная. (он успел повоевать и знал, что это такое). Только не плачь. Придется и тебе воевать. Мы не бросим вас, но вам тоже придется воевать". Это была последняя встреча с отцом. А 12 июня 1942 года наша семья получила на отца похоронку, где извещалось, что он героически погиб на фронте. Уже потом мы с женой ездили на братскую могилу под Любанью, где отец захоронен. (В донесении о безвозвратных потерях по 80-й стрелковой дивизии, в составе которой воевал отец Ивана Андреевича - Андрей Алексеевич Кудейкин, имеется следующая информация: "77-й стрелковый полк: Кудейкин Иван Андреевич; 1899 г. рождения; уроженец Тамбовской области, Юрловского района; призван Ртищевским РВК Свердловской области; место захоронения: деревня Макарьевская пустынь". - Примечание И.Вершинина)

Потом, в 1942 году, мы проводили почти наших ровесников - мужчин 1925 года рождения. И остались за старших на селе мы: парни 1926 года рождения и чуть помоложе нас: 1927, 1928, 1929 годов рождения. Весь этот период, вплоть до призыва в армию в 1943 году, мы активно работали в селе и считались в колхозе как бы за старших. Ну а поскольку с детства я трудился и имел все понятия о крестьянской жизни, то был одним их тех, кто организовывал работы. Меня поставили бригадиром. Нас в бригаде работало человек двенадцать. И вот мы сеяли, пахали, занимались сбором урожая, делали хлеб, возили снопы, в общем, все делали. Отец у меня когда-то занимался тем, что клал скирды. Теперь приходилось это делать мне самому. С нами день и ночь работали также и женщины, косили, пахали. Все делали, страну нужно ведь было как-то кормить.

Кстати, хочу сказать, что большим событием для нас в деревне стал разгром немецко-фашистских войск под Москвой в декабре месяце 1941 года. У нас в селе по этому случаю было большое ликование. Все торжествовали, плакали от радости, даже жены тех солдат, на которых пришли домой похоронки. Был, конечно, митинг. Мне тоже довелось участвовать в его организации. Как сейчас помню, моя классная руководительница (я тогда продолжал учиться в школе) Марья Ефимовна сказала, чтобы я собрал всех работников своего колхоза на митинг. И вот я обходил вечером всех жильцов, оповещал их о том, что немцев отогнали наши войска на столько-то километров, что наши войска продвинулись на такое-то расстояние, и звал всех на митинг. Попадалось очень много женщин с детьми. Все они от этого торжествовали. Когда же был объявлен митинг, на нем выступил и мой незрячий дядя, у которого был детекторный приемник. Он выступил с торжественной и воодушевленной речью, весь обрадовался. Говорил очень энергично. Я помню его слова: "И в дальнейшем враг будет разбит, мы победим".

И.Вершинин. А голод вы тогда не испытывали на себе?

И.Кудейкин. Тогда голода не было. В нашей местности голод прошелся в послевоенные годы, это было в 1947 году, по-моему. Но я ничего этого на себе не прочувствовал, потому что в это самое время как раз в армии продолжал служить. Население у нас тогда сильно голодало. Почему? Потому что была засуха, неурожай хлеба. Хлеба и так было мало, а его, кроме того, надо было еще и сдавать государству.

Но я продолжу рассказывать о нашей жизни в деревне во время войны. Интересный факт: в декабре месяце 1942 года один из наших колхозов выступил инициатором поддержки Красной Армии. Было решено собрать пожертвования среди колхозников на создание танковой колонны "Тамбовский колхозник". Собирали столько денег, сколько у кого было, все отдавали буквально последнее. В том числе был и я среди тех, кто эти деньги пожертвовал. Поскольку я был тогда человеком ответственным и работал бригадиром, то пришел к матери и сказал: "Надо нам, мам, если есть у нас, сдать деньги в фонд Красной Армии. Поскольку отец у нас остался там и т.д. Все сдают, и нам надо сдать". И как сейчас помню, мать отдала две тысячи рублей. В то время это были большие деньги! Это были старые отцовские сбережения, которые отец хранил для постройки нового дома. Доставались эти деньги нам, кстати, с большим трудом. Летом отец ездил в город, который находился от нас в 35 километрах, продавать на базар лишние продукты. У нас росли подсолнухи, из которых отец делал подсолнечное масло и зимой тоже возил в город на салазках продавать его на базаре. И вот, когда пришла грозная пора, мать эти сбережения пожертвовала Красной Армии. Тогда не только мы, но и многие другие жители жертвовали деньги нашей армии, много был жен тех, кто находился на фронте, кто погиб. Некоторые женщины верили, что если они пожертвуют, то их мужья вернутся живыми. Мы не сомневались даже в том, что это нужно. Мы считали, что нужно помогать армии, верили и надеялись, что вернутся все с фронтов живыми. А раз еще, к тому же, я был человеком таким ответственным, то как мог отказать? Тогда еще патриотизм был очень большой.

Сейчас на главной площади в Тамбове, рядом с железнодорожной станцией, стоит памятник-танк, который был выпущен как раз на наши и другие пожертвования в Саратове для колонны "Тамбовский колхозник". Он стоит на большом белом постаменте, к которому прикреплена большая плита, на которой большими чугунными буквами высечена история создания всего этого. А потом, после того как пожертвования сдали мы, к нам присоединилась вся Тамбовская область, а еще позже - весь Советский Союз. Я тебе сейчас зачитаю записи свои об этом: "Патриотический почин колхозников и колхоза "Красный Борец" Тамбовской области: в декабре 1942 года колхозники из своих личных сбережений пожертвовали во внешний фонд Красной Армии 40 миллионов рублей на создание танковой колонны "Тамбовский колхозник". Это собрало одно только село. Дальше: с декабря по март 1943 года в СССР было собрано и пожертвовано в фонд Красной Армии 7 миллиардов 41 миллион 300 тысяч рублей".

Рядом с этим памятником-танком в центре Тамбова находится еще один памятник: колхозник в фуфайке, сапогах и шапке пожимает руку танкисту, то есть, это как бы знак того, что колхозник жертвует танкистам свои личные сбережения. Прямо напротив этих двух памятников в Тамбове находится областной архив. Несколько лет я ездил туда для того, чтобы оформить российскую трудовую пенсию. Так вот, прежде чем прийти в архив, я подошел к постаменту, обнял его и поцеловал. У меня сразу слезы полились. Я и сейчас не могу спокойно об этом рассказывать, извини меня... После этого я зашел в архив и четко, ясно и громко спросил: "Вот тут памятник стоит. Вам что-нибудь известно о нем?" "Нет, - сказали мне, - у нас на него абсолютно ничего нет". Тогда я им сказал: "Это мой танк". "А вы что, воевали на этом танке?" - спросили меня. "Нет, - сказал им, - я на этом танке не воевал. Хотя я - бывший танкист". И я, конечно, обо всем им рассказал: что на этом танке не воевал, но сама машина была создана в том числе и на на наши родительские сбережения, что была такая танковая колонна - "Тамбовский колхозник". Я вот сейчас смотрю по телевизору новости. Часто передают такие сообщения: этот-то город получил звание "город воинской славы", потом, спустя некоторое время, еще несколько городов такой чести удостоилось. Но я хочу прямо спросить: где же наша область и наш район? Ведь мы все вместе создавали такую танковую мощь. Эта танковая колонна создавалась сначала в Саратове, танки выпускались в Киеве. Помню, в войну, когда я работал в колхозе, то приехал сдавать сено Красной Армии как раз на железнодорожную станцию на лошади с повозкой в Тамбов. И в это самое время проходил железнодорожный состав - танковая колонна. И я прочитал на нем надпись белыми большими буквами: танковая колонна "Тамбовский колхозник". На душе стало так приятно от этого!

Еще я вот о чем хочу тебе рассказать. Все время, пока в войну мы жили в Тамбовской области, нашу местность частично периодически бомбили немецкие самолеты. Но мы в оккупации не находились. Самым ближайшим местом, которое было захвачено немецкими войсками, был город Воронеж, который находился в 100 с лишним километрах от нас. Однако немец бомбил многие наши места: нашу, например, станцию Избердей-Большой, Тамбов, Мичуринск, а станцию Кочетовку бомбил чаще всего, - дело в том, что эта станция была главная и узловая, через нее проходили эшелоны с востока, с запада и с юга. Однажды по рабочим делам я оказался в Мичуринске. В этот момент фашисты как раз бомбили Кочетовку. Это было ночью, но из-за того, что на самолетах было понавешено очень много фонарей, сделалось светло.

Рядовой Кудейкин вскоре после призыва в РККА, 1943 г.

И.Вершинин Расскажите о том, как началась ваша служба в армии.

И.Кудейкин. В феврале 1943 года все мы, парни 1926 года рождения, получили в армию повестки. Нам было приказано взять с собой в мешок продуктов на трое суток, а также ложку и кружку. И мы отправились на сборный пункт в Юрловский райвоенкомат. Там со всего нашего района собралось очень много молодых ребят. Нас там всех сгруппировали и поведи пешим строем на станцию. Там уже нас погрузили и куда-то повезли. Навстречу нам шли эшелоны за эшелонами. Мы так и не знали, куда нас везли. Все держалось в секрете. Проехали мы таким путем целых 17 суток. Оказалось, что нас привезли в Свердловск. Уже там мы были направлены на пересыльный пункт, откуда всех брали на фронт. Но на нас посмотрели и сказали: "Нет, вам еще рано воевать!" И направили после этого на какое-то торфопредприятие, которое находилось в районе станций Одунь - Манежная. Нас сопровождал один человек в гражданской одежде, но с брюками-галифе и сапогами. По нему чувствовалось: этот человек военный. Предприятие было огромным, там круглый год, и в жаркое лето, и в морозную зиму работали огромные бояра. Взрослые там пилили и увозили лес, а нам поручили оставшиеся корни подрывать: подкладывать взрывчатку, потом - уже непосредственно взрывать. Но потом, когда к нам присмотрелись, сказали: "Ээээ, не-ееет, не пойдет. Вы можете сами себя здесь подорвать!" И отстранили от этого дела. Дело близилось уже к весне, приближался март-месяц. Там тогда лежали огромные штабеля рельс. Их переносили к узкоколейке на своих плечах женщины и один старик. А нам тогда дали задание: "Вот вы будете ходить с ведрами воды и смотреть, чтобы это богатство, торф, не загорелось". Тогда ведь всякое могло случится: и человек мог пройти с папиросой и сделать возгорание, и просто могло все загореться. У каждого из нас был участок, по которому мы ходили с ведром и следили. Совсем рядом находился глубокий карьер, в котором в случае чего (началось бы, к примеру, возгорание, и воды бы не хватило) мы могли набрать воды и начать тушить.

Но прошло некоторое время, и меня отозвали в военизированную пожарную команду. При этом назначили не каким-нибудь там помощником, а первым стволом. Тогда до меня эту должность исправлял один фронтовик, который был ранен и лечился в госпитале. Тогда, в во время войны, существовало такое правило: после того, как солдат проходил излечение в госпитале, его отправляли в тыл на какой-то срок для выздоровления. Так вот, когда курс выздоровления у этого бойца закончился и он затем отправился на фронт обратно в свою часть, меня поставили на его место. Я одел его пожарную форму, начал бегать туда-сюда. Но форма бла мне очень велика, я начал спотыкаться... Пришлось форму пришивать и подворачивать.

А потом нас, молодежь, начали постепенно отбирать и направлять на учебу в запасные полки, где обучали разным специальностям: кого - на пулеметчика, кого - на автоматчика, и т.д. и т.п. Из сорока человек набирали, как правило, человека по три-четыре. Нас с товарищем направили на пересыльный пункт, который располагался тут же, в городе Свердловске на улице Дзержинского. Там наши пути разошлись: его определили в снайперскую школу в город Красноуфимск, а меня - на 2-е курсы радиотелеграфистов, которые находились в здании огромного и знаменитого монастыря, название которого забыл. И проучился там я до июля 1942 года. Все мы были курсантами, изучали материальную часть радиостанции. Хочу тебе сказать, что тогда Урал был настоящей кузницей военных кадров. Там ковалась как техника, так и обучались люди.

И.Вершинин На каких радиостанциях вас учили работать?

И.Кудейкин. Нас обучали работать только на РБ. Это была такая маломощная батальонная станция, которая брала всего в радиусе 30 километров. На этой станции работало три человека-радиста, один из них был старшим. Состояла она из трех упаковок: приемник, передатчик и питание. Когда меня прикрепили к станции, там уже два человека работало: старый, командир отделения, и молодой, то есть, второй радист. Мне поручили следить за питанием. Были, правда, у нас мощные станции "Север", которые устанавливались на машинах и связывали фронта, но нас на них не обучали, - только показывали для примера. На "Севере" обучали у нас женщин. Конечно, осваивать морзянку нам было трудновато. Однако нас учили принимать или посылать не только буквенный текст, но и давать смешанный, то есть, цифровой. И это было очень тяжело, нужно было передавать не только по буквам, допустим, "ти-ти-ти-та-та", но и по цифрам. Мы очень серьезно практиковались на этом деле. Часто выходили за город, где в специальных землянках и размещали радистов. Мы абсолютно не знали, кто в какой землянке находится, вот и занимались тем, что друг другу телеграфировали. У нас были позывные пароли и специальная программа, с помощью которой и разыскивали станции. Вызывали и отвечали ключом, передавали какие-то радиограммы. Так мы проучились почти целый год, а потом попали на фронт. Кстати, очень помогали осваивать нам это дело те солдаты, которые побывали на фронте, были ранены, а затем были направлены к нам на выздоровление. Они были очень грамотными военными людьми! Как сейчас помню, в нашем звене один был такой сержант, татарин по национальности, 1922 года рождения. Он получил тяжелое ранение, а потом был радиотелеграфистом. Хороший был человек! Я уже не помню ни его имени, ни его фамилии.

Кстати, хочу сказать, что когда мы учились на радиокурсах, то все это время рвались на фронт, писали бесконечные рапорта и т.д. В основном писали групповые письма: "Просим отправить нас на фронт!" Тогда командир нашей роты старший лейтенант Заруцких построил всех нас, попросил каких-то, видимо, грамотных солдат зачитать наши заявления, а затем обратился к нам: "Ну что вы пишете? Что вам делать на фронте? Стрелкового оружия вы не знаете, значит, стрелять не умеете. Свою специальность полностью вы не знаете. Так что вы там будете делать?" После этого он взял эти наши заявления и прямо перед строем разорвал. А затем сказал: "Придет и ваше время. Мы ведь вас держать не будем. Мы вас отправим. А сейчас успокойтесь и продолжайте заниматься своим делом!" Мы, кстати, до этого случая не раз писали такие групповые письма. Но наш командир роты Меркурьев, которого потом сменил Заруцких, поступал точно так же. Кстати, с Меркурьевым я после войны встречался. Дело было уже в Киеве.

Кстати, там же, на 2-х радиокурсах, я 12 декабря 1943 года принял воинскую присягу. Помню, нас тогда всех торжественно построили и мы поочередно начали зачитывать текст присяги. Говорили примерное такое: что клянусь быть защитником Отечества, выполнять все приказы-указы командования, быть грамотным, дисциплинированным, изучать военное дело, а если потребуется, - то и отдать свою жизнь.

И.Вершинин А помните тот момент, как вас непосредственно отправили на фронт?

И.Кудейкин. Это было уже в июле 1944 года. Нас прямо с класса подняли по тревоге и привели в баню. В армии тогда все время все и делалось по тревоге. В этой же бане нас привели в отдельный зал и всех постригли ершиком, все помазали. Потом мы хорошо помылись. И тут нас привели в комнату и выдали новое с иголочки обмундирование. Мы перестали в нем узнавать друг друга. Тогда мы и поняли: все, нас отправляют на войну. До этого у нас и хорошего обмундирования не было: ходили в каких-то обмотках, то есть, в б/у. Но я нисколько не обижаюсь на это. Ведь мы занимались все время в помещениях. Зачем нам было нужно новое обмундирование? Все это бы потрепалось. Так что государству это были бы одни убытки. Зачем было нужно выдавать новое обмундирование? Ведь тогда бы при отправке на фронт снова пришлось бы выдавать новую одежду. Потом, хотя это было и лето, нам начали выдавать шинели. Уже тогда Великобритания по ленд-лизу поставляло для нашей страны сукно, из которого и шили шинели. Но оно, по правде говоря, было дряным и тонким, люди в нем мерзли. И вот у нас выложили ворох шинелей. Они были вперемешку: из нашего сукна, из английского, и т.д. Когда я взял такую шинель и подошел к старшине, он мне сказал: "Иди! Быстро положи эту шинель и скажи, что она мала. Бери нашу русскую. Поверь мне, наша лучше". Я подошел, сказал, что шинель мала и попросил дать мне нашу русскую шинель, из толстого теплого сукна. Мне ее выдали, но она оказалась велика. Старшина посмотрел и сказал: "Вот это правильно! На фронте она тебя и согреет, она тебе будет и постелью. Она тебя и оденет, и укроет. А что большая - так это хорошо, хлястик затянешь, и тебе это будет во-как хорошо!" Я на всю жизнь его запомнил, он оказался, конечно, прав. Не знаю, жив ли он сейчас? Думаю, что не жив, поэтому говорю - царствие ему небесное. А другим ребятам, правда, не всем, достались шинели, которые были сделаны из английского сукна. Там все было вперемешку!

Потом нас привели на железнодорожную станцию, где нам такая картина представилась: стоят отдельные пульмановские вагоны, в них же солдаты устанавливают нары: пилят, сверлят, делают сверки. Мне тоже пришлось потрудиться. А потом нас погрузили, выдали сухой паек на три дня и под оркестр отправили на Запад. В итоге, когда мы прибыли к месту назначения, то вошли в состав 108-го гвардейского истребительно-противотанкового артиллерийского полка, который относился к 28-му механизированному корпусу. Корпус этот считался отдельным и придавался различным фронтам. На тот момент он придавался 1-му Прибалтийскому фронту. В его состав входили самые разные подразделения. Наш полк к тому времени успел отличиться. Ведь до этого он брал Знаменку и был удостоен почетного наименования "Знаменский". К тому же, был еще орденоносным: за отличия в боях удостоен гвардейского звания, отмечен орденом Красного Знамени. Когда я прибыл, полком командовал подполковник Иванов. Он был еще совсем молодым: родился в 1924 году, значит, ему всего 20 лет было.

И.Вершинин А как вас там, сразу определили в противотанковый полк? Расскажите поподробнее об этом.

И.Кудейкин. Сначала нас всех привели в 28-й механизированный корпус. По пути ночью налетело два немецких самолета, бомбили, но все обошлось. А уже там начали набирать в свои части "покупатели". Помню, после того, как мы прибыли, подошли какие-то офицеры и начали по списку окликать каждого из строя: "такой-то такой-то, выходи сюда!", "такой-то такой-то, выходи туда". Это были командиры батарей из 108-го гвардейского истребительного противотанкового полка, пушкари, как их тогда еще называли. В число отобранных попал и я. Ночью нас офицер привел в часть и разместил на отдых. Помню, сначала даже привели на кухню. В этот момент вышел наш новый командир, поздоровкался и спросил: "Ну рассказывайте, кто откуда родом?" Говорю ему: "Родом из Тамбовской области". "О-ооо, земляк, - сказал он мне, - я из Свердловска". Потом этот командир посмотрел на нас и на наши худые вещмешки: там у нас у каждого были полотенце, мыло, ложка, новенькое нижнее белье, а еды - почти никакой. Так вот, он на все это посмотрел и сказал старшине: "Накорми ребят!" Это уже было где-то в 4 часа ночи. Как сейчас помню, старшина ответил: "Скоро завтрак будет готов!" Но командир сказал ему: "Завтрак завтраком, а люди пришли с тылу. Сумки их пусты. Накорми!" И ушел затем от нас.

Сразу после этого наши повара начали готовить и около нас суетиться. Поставили котел, принесли большую кастрюлю и начали на костре воду кипятить, досталась потом откуда-то свинина. Вскоре еда была уже готова. Нам ее выдали, а потом старшина поставил на стол большую буханку хлеба. Мы даже и не знали, что с ней делать. Старшина нам и говорит: "Что вы смотрите, разрезайте кому сколько да кушайте! Че вы смотрите? Время идет!" У одного нашего солдата оказался ножик. С его помощью хлеб мы разделились, накушались, как говорится, и после этого нас вдруг потянуло на питье. Но воды нигде не оказалось. Но пить-то все равно хочется! Нам тогда сказали: "Идите по дороге. Тут недалеко лужица есть". Смешно об этом даже вспоминать! А тогда нам было совсем не до смеха. Мы пришли к этой лужицы и напились воды. Потом пришли на батарею. Смотрим: около зарытых пушек сидят солдаты-артиллеристы. Я тут же поздоровкался с ними. Спрашивают: "Откуда, служивый?" Отвечаю: "Тамбов". Как оказалось, они были не только тамбовцами-земляками, но и моими одногодками. Спрашивают меня: "Так где ты до сих пор скитался?" Говорю: "Я не скитался, я жил там, в Тамбовской области".

Потом ко мне подошел какой-то старший радист и меня же забрал к себе в землянку. Я начал работать по специальности. Мы с ним подружились, стали чуть ли не братьями. Часа в 4 дня нас всех собрал командир батареи гвардии старший лейтенант Щеглов и объявил: "Вот вы там жили в запасном полку и учились. Там был свет и все было спокойно. А сейчас вы находитесь на передовой линии. Поэтому вам говорю: лишнего шага не делать, не курить, спички ни жечь, никуда ни высовываться. Высунешься - во-первых, выстрелит снайпер, а во-вторых, нас могут засечь и накрыть". Я высунулся и подумал: так где же она, передовая-то? Тогда все было замаскировано и вообще не было ничего видно.

А на второй день после этого по сигналу светлой зеленой ракеты началась артподготовка. Она продолжалось где-то два часа. Один час стреляла "Катюша", другой час -артиллерия. Каждая артиллерийская часть стреляла из своих орудий. Немцы, конечно, не выдержали этого напора, появились погибшие и пленные. Но нам некогда было ими заниматься. Так вот и началась наша фронтовая жизнь. С тех пор приходилось все время на коленках, на животе ползать и прогибаться. Проводилось наступление, рядом с нами действовала и пехота, и артиллерия.

И.Вершинин Расскажите о том, в каких местах вам пришлось воевать? Что больше всего запомнилось?

И.Кудейкин. Мы начали воевать в Прибалтике. Дело в том, что когда в июле 1944 года был освобожден город Нарва, а затем Таллин и Рига, эсэсовские войска в спешном порядке бежали. Они сделали прорыв на 300 километров вглубь и вышли к морю Мемель, к так называемому Курляндскому полуострову. В это самое время наши войска и сделали им заслон. Со стороны моря их "заштопорили" войска Балтийского флотка, на суше по окружности: три Прибалтийских фронта. И им, по сути дела, некуда было податься: ни на море, ни на сушу. Так с ними некоторое время мы и воевали. Но потом наши войска начали переходить границу вражеской территории. Было решено, что поскольку курляндская группировка прижата и нет никакой необходимости тратить на нее снаряды, часть войск оставить, а большую часть - снять и направить на переход границы. Так поступили и с нашим механизированным корпусом. Наш полк стал выстраиваться в лесочке отдельными группами и выходить к границе. Я помню этот момент. Шел дождь. Мы стояли по команде "смирно". Около палатки в окружении других командиров стоял с фонариком генерал и зачитывал приказ за подписью верховного главнокомандующего Сталина. В нем выражалась благодарность нашим войскам, что мы освободили свою страну и теперь переходим на сторону врага. В приказе говорилось, что не должно быть никаких инцидентов, что наш солдат ничего не должен делать с мирным населением, потому что воевал он с гитлеровской и фашистской армией, а не с мирными людьми. Я, конечно, полного содержания этой бумаги не запомнил, а лишь какие-то отдельные выдержки. Там также еще говорилось: "Никаких издевательств над мирным населением быть не должно! За малейшее нарушение - военный трибунал и расстрел!"

На следующее утро была проведена артподготовка и мы перешли границу Восточной Пруссии. Но когда мы эту границу перешли, то все хутора оказались пустыми: местное население куда-то сбежало. Кстати, местность была почти точно такая же, как в Литве и Латвии. Даже фасон домов, помню, был одним и тем же. Люди там тоже, кстати, разбежались. Я сейчас иногда смотрю по телевизору передачи про Калининградскую область и часто эти дома вижу. Но бои в Восточной Пруссии были уже не такими ожесточенными, как в Курляндии. Все-таки немцы уже чувствовали, что надвигается конец войне. Мы не дошли до Кенигсберга километров 20. А потом нас сняли и направили в глубокий тыл: в 13-й учебный тяжелый танковый полк, который дислоцировался на Урале. С тех пор я больше уже не воевал.

И.Вершинин Возвращаясь к боям в Курляндии, скажите, вы помните там свое первое крещение?

И.Кудейкин. Хорошо помню этот эпизод. Ночью на наши позиции налетели немецкие самолеты. Они понавешали столько фонарей, что сразу сделалось светло. Мы в этот момент шли по дороге, а совсем недалеко от нас находился полевой подвижной госпиталь. Немецкие самолеты его заметили и начали на бреющем полете его расстреливать из пулеметов. В палатках стояли сплошные вопли и крики. А ведь тогда у госпиталя был вывешен медицинский флаг - белое полотно с большим красным крестом, знак, чтобы их не трогали, что они - не армия. Разве это правильно было - убивать медиков? Потом самолеты заметили нас и бросились на нас. Тогда нам дали команду разбежаться. С одним своим товарищем я попал в сарай, который тут совсем рядом находился. И представь себе, когда мы забрались в сено, нас сильно колотила дрожь. А в это время совсем рядом доносились крики: это немец расстреливал наших людей из пулеметов, причем делал это точно. Кричал тогда в том числе и я. Самое интересное, что кричал я слово "Мама!" То есть, просил у матери в этот момент спасения. А ведь раньше в армии слова этого и не произносил никогда. А тут как-то вдруг это слово самопроизвольно вышло и вырвалось. Кричал это слово и мой товарищ. Я тут же вспомнил свое детство. Ведь когда в деревне отец мог позволить побить своего мальчика, тот всегда от боли кричал "Мама!" Я лично, например, когда меня папа бил по голой попе ремнем, когда держал рубашку за ворот, а головешку зажимал между колен и становилось больно, кричал слово "Мама!" Мать в таких случаях говорила: "Отец! Ну хватит бить-то!"

Потом, когда все более-менее так успокоилось, была дана команда: "Собраться!" Собравшись, мы бегом побежали вперед. Я так и не узнал впоследствии, сколько там погибло, а сколько осталось в живых. Потом была сделана артподготовка. Но я после этого перестал всего бояться на войне. Мне ничего было уже не страшно! Ветераны, наверное, тебе разное рассказывали про страх. Я одно хочу тебе сказать: ведь люди на войне разные бывают. Была у нас даже такая прибаутка: "Солдата в туалет потянуло". То есть, это значило, что солдат оказался плохим, - его во время атаки потянуло в туалет. К чему это говорилось? Да к тому, что на фронте люди совсем разные попадались. И каждый боевую обстановку по-разному переносил.

И.Вершинин А вы, Иван Андреевич, пока находились на фронте, состояли на должности радиста?

И.Кудейкин. На фронте меня назначили радистом, но фактически из радиста я превратился в связиста. Такая была обстановка тогда! Приведу тебе такой пример. Допустим, прямо на передовой идет к себе на наблюдательный пункт (НП) командир батальона. Ему нужно подавать связь, а связиста нет. Вот и идешь ты, радист, за ним с катушкой, потом устанавливаешь аппарат, все налаживаешь, звонишь и проверяешь. Так со мной и было. Да что говорить, разные поручения приходилось выполнять. Я, например, даже помогал оружейникам зарывать пушки. Но как все это делалось? Допустим, мы совершаем марш-наступление. Поступает команда: "К бою!" Батарею разворачивается и мы подкапываем ямы для пушек и для машин. Все же нужно было маскировать! Когда мы делали длительные остановки, так вообще выкидывали по 40-50 кубаметров земли. У пушки тогда только ствол по брустверу ходил, все остальное уходило в землю.

Но в основном, конечно, я находился в таком положении, что ходил от штаба до штаба, держал связь батареи со штабом полка, связь батарей с другими батареями. Часто делал работу ночью, в том числе один раз и под огнем противника. Вспоминаю один такой случай. Нарушилась как-то связь. Я взвалил катушку на плечи, ухватился за провод и побежал. И вдруг: хопа, провод оборвался. А где искать его концы? Я его начал искать, а когда нашел, стал подсоединять к катушке. И в этот момент услышал, как со звуком "дзинь" мимо головы пролетела пуля. Это снайпер, видимо, целился мне в голову, но промазал. Я сразу же вспомнил предупреждение командира батареи: "Смотрите, здесь особенно охотятся снайперы". Поэтому в этот момент развернулся и прилег, одновременно скрутил провод. Отлежался и подумал: вставать или не вставать? Решил, что раз фашист меня засек, будет лучше от этого места добираться ползком. А ведь нужно было спешить! Потом, когда я прополз какое-то расстояние, свернул и побежал с катушкой на НП. Там я соединил провод, а затем стал возвращаться на то место, где как раз у меня провод был оборван. Но там кто-то прошел, еще больше оборвал связь и куда-то затянул ее. В общем, кабель повел меня в совершенно противоположную сторону. "Эгээээ", - еще подумал я и стал связь налаживать. Потом с этого места прибежал в свою батарею. Спрашиваю: "Связь есть?" А оказалось, что связист, который там находился вместе со своим аппаратом, только что связался со штабом. "Есть!" - ответил он мне. Я обрадовался: "Ну и Слава Богу!"

Многое приходилось делать. Связь, кстати, передавали не только по проводам, но и устно. В общем, набегался я за все это время.

И.Вершинин А устно, это, простите, как?

И.Кудейкин. А это делалось так. Предположим, командир пехотного подразделения просит артиллеристов: "Слушай, дай огоньку! Поддержи моих ребят". Он эту просьбу передает через меня командиру батареи, которая расположена недалеко. Командир батареи отвечает: без командира полка не имею права открывать огня!" И меня посылают к командиру артиллерийского полка. Тогда командир батареи говорит: "К командиру полка бегом! Приди и доложи, что вот так-то и так-то". Пока бежишь, только об одном и думаешь: как бы не забыть, как бы не забыть. Прибегаешь к командиру полка и обо всем докладываешь. А тот вдруг неожиданно тебе и говорит: "Нельзя так делать, потому что противник накроет вас, а в нужный момент вы будете уничтожены". Сколько раз встречались такие ситуации.

И.Вершинин Кстати, прерву вас, где обычно располагался штаб полка? Какие были условия?

И.Кудейкин. Да не было там, на передовой, никаких условий! Выроют землянку, накроют палаткой, - вот тебе и штаб. На войне все закапывалось в землю-матушку, всех она хранила. Но у нас часто командир полка и начальник штаба полка ходили сами по подразделениям, заходили в том числе и в нашу батарею.

И.Вершинин Но вы, конечно, обязанности радиста все равно продолжали исполнять?

И.Кудейкин. Я тебе так скажу: когда было нужно, нас использовали как радистов, когда было не нужно - приказывали делать кабельную связь. Когда не нужно было ни то, ни другое, использовали как посыльных. Как радисты держали связь батарей со штабом полка. У нас ведь радиостанции были все-таки маломощные! Но они были хорошими.

И.Вершинин Связь прерывалась?

И.Кудейкин. Конечно, такое было. У нас были разрывы и все на свете. Из-за этого приходилось по нескольку раз пароль спрашивать. Тогда все было условно, в открытую ничего не называли: название части мы маскировали, например, "востоком", "западом", каким-то названием реки. Но все это после пароля сообщалось.

И.Вершинин На какое расстояние обычно устанавливалась связь?

И.Кудейкин. Не больше чем на 500-600 метров, далекой связи мы не делали. Это была связь между батареей и командиром полка. У командира батареи, как правило, мы все время и находились и держали связь. Сидим, ждем от своего командира команды, а он, в свою очередь, от командира полка. Тогда все на передовой взаимосвязано было! На огневых позициях связь так вообще держалась по телефону.

И.Вершинин Приходилось ли вам за время, пока находилось на фронте, применять против немцев оружие?

И.Кудейкин. Нет, не приходилось. Ведь задача моя, как связиста, состояла совсем в другом: бегать от одного штаба до другого и обеспечивать их надежной связью. Конечно, у меня был карабин, который меня охранял от опасности. Но как-то все обошлось.

И.Вершинин Вы служили связистом в противотанковой артиллерии, следовательно, видели свои орудия в действии. Какие у вас были пушки и насколько вы оцениваете их эффективность? По каким целям стреляли?

И.Кудейкин У нас были 76-миллиметровые противотанковые орудия. Они были отличными пушками, хотя "Тигра" брали на расстоянии не больше чем на 500 метров. Стреляли по разным целях, одним словом, по каким придется: и по танкам, и по пушкам, и по пехоте. Ведь как это смотрелось со стороны? Вот лежит пехота и никак не может дальше идти. И вот, чтобы ей помочь какую-нибудь сопку взять, батарея подает огонь. Когда танки идут еще на пехоту - наши орудия по ним стреляют. Часто бывало такое, что стреляли с закрытых позиций, корректируя огонь.

И.Вершинин Насколько часто ваше подразделение меняло позиции?

И.Кудейкин. Часто. Ведь шло наступление фронта. Иногда выходило и так, что в день несколько раз свои позиции меняли. А иногда делали продолжительную остановку. Тогда по команде закапывали и маскировали машины и пушки.

И.Вершинин Расскажите о вашей службе в армии после фронта.

И.Кудейкин. Я вам уже сказал о том, что со своей частью мы не дошли до Кенигсберга километров 20-ти, так что участвовать в штурме города нам уже не довелось. В декабре 1944 года нас в срочном порядке с передовой сняли. Помню, ночью, чтобы противник нас не заметил, мы зацепили пушки и выехали вместе с ними с территории огня. Дальше по снегу выехали на дорогу и направились по ней на одну из ближайших железнодорожных станций - там был разъезд какой-то. Когда прибыли на место, там как раз уже стояли платформы. Нам сразу же была дана команда: "Погрузиться!" И мы начали цеплять пушки и их затаскивать туда. Тогда не смотрели на то, кто ты по специальности, там, радист ты или кто-нибудь еще, - все участвовали в погрузке. Вместе с пушками были погружены и грузовые машины "Студабеккер", которые, вы, наверное, это знаете, поставлялись в нашу страну по ленд-лизу из Америки. Хочу сказать, что эти машины были очень хорошие, они по любой местности, по любой грязи могли свободно проходить. Даже ни одно болото было такой машине не страшно! Помню, когда мы на них ездили, на кузове обязательно стояли целая бочка бензина (на всякий случай, мало ли что: вдруг возникнет очередная нехватка бензина?) и полный ящик снарядов. Когда в наступлении или на марше мы на таких грузовиках ездили, опасались: а вдруг что-нибудь случится и мы взорвемся? Но ничего такого у нас не случалось. А это тогда было главное правило такое: запас топлива у машины обязательно должен быть!

Пока мы ехали, то даже и не знали, куда и для чего нас везут. И оказались через некоторое время мы в городе Осиповичи в Белоруссии. В то время этот город был как бы перевалочным и сортировочным пунктом, через который проходили разные войска и все время сменяли друг друга: одни получали людей и вооружение, другие их сдавали и следовали дальше. То же самое произошло и с нами: мы сдали все свои пушки и были почти все отчислены из своей части. Некоторых солдат, правда, оставили в Осиповичах. Так, например, старший радист остался, а мы с Васей Белкиным, оба его помощника, были приписаны к другой команде и отправлялись на Урал. И тут у нас состоялось одно памятное событие. Весь наш состав построили, затем вынесли знамя. Командир полка подполковник Иванов встал на колени и поцеловал это знамя. Когда мы стояли по стойке "смирно", у нас слезы из глаз потекли. Что же такое на самом деле происходило? Мы сдали технику, следовали в глубокий тыл на Урал, и прощались со своим полковым знаменем. Кстати, хотя весь наш полк был отчислен, командир полка до самого тыла сопровождал весь наш состав. Весь наш полк, кстати, говоря, был молодежным: солдаты были 1925-1926 годов рождения. Командир отделения, правда, был 1924 года рождения, командир полка был тоже с этого года.

Нас погрузили в эшелон и повезли через Белоруссию и Смоленск сначала в Москву. Там мы высадились на Белорусском вокзале и пошли, чтобы ехать дальше, на Казанский вокзал. Но так как мы шли не строем, конный военный патруль заподозрил что-то неладное и нас задержал. Командир полка представился. Нас все равно повели в комендатуру, а там распределили по специальным общежитиям. В общежитиях мы привели себя в порядок, помылись, побрились, подшили подворотнички. Оттуда нас потом повели на Казанский вокзал, где посадили в пассажирские вагоны и повезли. Все это дело было настолько засекреченным, что мы не знали, куда и для чего мы едем. Все сохранялось в тайне! Тогда, правда, мы уже знали, что идут бои по штурму Кенигсберга. И приехали мы где-то в январе 1945 года в город Челябинск. Вот насколько большой проделал наш состав путь! Прибыли мы в теплом обмундировании, в ватных теплых брюках. На мне была, например, та самая теплая шинель. Мы опять сходили помыться в баню. А потом с нас сняли шинели, фуфайки, брюки и оставили в теплом летнем обмундировании. Но я не обижаюсь и не хочу за это критиковать правительство, считаю, что все было сделано правильно. Собственно говоря, нам не нужны были ни фуфайка, ни теплые стеганые брюки, потому что мы занимались. Да нам, кстати, хорошо было в теплых нижних брюках, которые нам выдали. Нас привезли в казарму и сказали: "Вот здесь вы будете жить! А в классах, которые в землянках, будете изучать танковое производство, самоходные установки, танки. А впоследствии будете их получать!"

Так началась моя служба и учеба в 13-м учебном тяжелом танковом полку. Мы, конечно, думали, что поучимся, получим технику и будем участвовать в боях. Но этого у нас не вышло! Прозанимались мы на этих танках. Я поначалу был заряжающим, потом стал командиром. Сначала изучали 122-х и 152-х миллиметровые самоходные установки, а потом, уже сразу после войны, стали изучать новый танк ИС-3. Тогда это были новые и усовершенствованные танки. Но они хотя и были разработаны в течение Великой Отечественной войны, никогда не участвовали в боях: их запустили в серийное производство только к маю 1945 года. Но мы их почти именно в это самое время и стали получать.

Личный состав 13-го учебного тяжело танкового полка. Старший сержант Кудейкин - в последнем ряду третий слева. Примерно 1947 г.

И.Вершинин Кстати, не могли бы вы, Иван Андреевич, исходя из вашего личного опыта, сказать свое мнение об этих новых танковых машинах?

И.Кудейкин. Сколько я знаю, танк начали создавать еще в 1943 году. Тогда наша техника начала развиваться, перед нею уже не могли устоять некоторые немецкие танки, даже "Тигры". Я, кстати, все послевоенное время на этих танках служил. Более того, дважды на них, в 1947 и 1949 годах, участвовал на парадах в Москве. Ты, может быть, слышал историю этого танка. Сначала во время у нас в стране был создан мощный тяжелый танк КВ, он был высоким и громоздким. На нем была установлена 76-миллиметровая пушка. Потом на его же шасси был выпущен танк ИС-2, который также имел сильную и крепкую броню, но имел уже 122-миллиметровую пушку. А уже потом в течение войны на шасси танка ИС-2 был выпущен танк ИС-3. Его на фронте не использовали, но все время ожидали, все время говорили: "Вот, сейчас будет совершенно новый танк!" Мы его "Щукой" прозвали.

И.Вершинин Расскажите о том, как вы танки в самом конце войны получали.

И.Кудейкин. Нас подогнали на эстакаду, где дали команду получить самоходные установки СУ-122. Потом разгрузились, отвели на участок машины, а сами пошли в казармы обустраиваться. Помылись в бане: ведь когда получали до этого установки, стали грязными. А потом пошли делать обкатку самоходок прямо на завод, который в 200 километрах от нас находился. Раньше обкатку делали заводчане. Что они над своими машинами только не делали! Крушили как только хотели. А тут это дело доверили нам. Там уже тогда были специальные походные мастерские, где были укомплектованы монтеры, слесаря и т.д. Если, допустим, начинал чихать двигатель танка, слесаря сразу же сымали его и заменяли, любая комплексная деталь в случае чего заново ставилась. Мы сели и завели машины, а потом потихоньку стали делать их обкатку на полигоне. Там мы обстреляли пулемет ДШК, пушку, почистили технику и вернулись на завод. На на сам завод нас уже не пустили. Боже мой, до чего же страшными были заводчане, которые пришли нас встречать! Они же работали на сварке металла, поэтому были угрюмыми, грязными и некрасивыми. Когда самоходки вернулись на завод, там уже все моментально делалось: они побывали в моечном, потом - в сушильном цехе, потом - в красильным. Мы уже в процесс не вмешивались, а только ждали свои машины для того, чтобы погрузить их на платформы. Получили мы их красивыми, новыми, они еще так свежо пахли красками. Эти самоходки мы погрузили на платформы и вместе с ними двинулись эшелоном на Запад. Шли по дороге через Украину. Навстречу нам двигались эшелоны танков Т-34, которые направлялись на восток. Мы ничего не понимаем и только думаем: "Что же это вдруг случилось?" Они еще с платформ нам кричали, что-то показывали. Ты, Илья, встречаешься с ветеранами, они тебе ничего такого не рассказывали?

И.Вершинин Наверное, эти танкисты ехали на войну с Японией?

И.Кудейкин. Вот, совершенно правильно. Еще в апреле месяце шла подготовка к этим боям, наши части переправлялись в сторону Монголии и готовились к тамошним боям, туда переправлялись артиллерия и танки. А ведь тогда еще Берлин не был взят! Потом мы доехали до города Ровно. Подъезжаем и видим: в городе идет страшное ликование, на вокзале и на площади собралась масса народу, играет оркестр, кто-то песни под гармошку исполняет. Мы стоим и думаем: "Что такое случилось?" Нам и говорят: "Кончилась война!" Мы как услышали об этом, сразу ринулись на площадь. Но я в этот момент споткнулся коленкой об рельсу и сильно ударился. Этот рубец и сейчас сохранился у меня на коже. Тогда шкурочка слетела с коленки, нога у меня онемела и я, как говориться, не мог идти ни вперед, ни назад. Тогда меня вернули на старое место. Так для меня закончилась война. Ну а потом я в армии служил до октября 1950 года, был командиром танка, демобилизовался в звании старшего сержанта. Находились мы, пока служили, все время в военных лагерях и, что самое замечательное, в сосновом бору. Помню, выбегаешь на физзарядку, и получаешь удовольствие от соснового воздуха. Поэтому мы в армии всегда были здоровыми, сильными, физически крепкими солдатами! Больше того, занимались даже самодеятельностью. Мой сослуживец Валя Руденко был вообще замечательным певцом!

И.Вершинин Помните, как вы участвовали в двух московских парадах?

И.Кудейкин. Да, всем нам действительно довелось поучаствовать в двух парадах на Красной площади. Но только не на самоходках, а на новых танках ИС-3. В первый раз, кажется, это было на 1-е мая, а в другой раз - на 7-е ноября. Моя машина стояла на правом фланге в первом ряду. Поэтому по моему танку равнялись остальные машины.

И.Вершинин Тренировались?

И.Кудейкин. Конечно, тренировались. К первому параду в 1947 году мы начали тренироваться еще начиная с марта месяца. Занятия проходили в лесу под Москвой, в Люберцах. Нас учили всему: как и что нужно делать, например, где ряды держать, как объезжать мавзолей. Жили мы в том же лесу в палатках. А ночью перед самым 1-м мая поехали на репетицию парада. Движения в Москве тогда не было, поэтому проблем мы избежали. Там прямо на Красной площади мы тренировались. Потом, когда уезжали, наши танки были все в грязи. Тогда ведь и правда на улицах было много грязи. Но за нами шли поливочные и уборочные машины, которые нас приводили в порядок. Так же точно было, когда мы подъезжали к площади во время самого парада.

И.Вершинин Иван Андреевич, если позволите, продолжу задавать вам вопросы по военному периоду. Когда вы прибыли в 108-й гвардейского истребительно-противотанковый полк, ваши товарищи-ровесники рассказывали о боях за Знаменку, в которых вам не довелось участвовать?

И.Кудейкин. Рассказывали. Полк их продвигался тогда по Украине, бои были очень жестокими. Наши войска двигались уже тогда на Запад, поэтому немцы сопротивлялись. Наши продолжали двигаться вперед, не давая врагу ни минуты отдыха. Это до Сталинграда и Ленинграда они гордо шли с губными гармошками и плохо обращались с нашими пленными, думали, что всех одолеют и победят. А потом, когда начали отступать, все изменилось. Кстати, тогда, в этих боях под Знаменкой, погиб наш командир батареи. Мне рассказывали, как это случилось. В одном из мест неожиданно начался обстрел. Они тогда не успели развернуть машины и орудия, были застигнуты врасплох, и их накрыло. В результате погиб командир. Его уже потом заменил гвардии старший лейтенант Щеглов.

И.Вершинин Скажите, как вас, часто или редко награждали в истребительно-противотанковом полку?

И.Кудейкин. Когда я прибыл в полк, нас награждали очень скупо. Вообще-то у нас не все командиры любили заниматься награждениями. Правда, некоторые те мои ровесники-ребята, 1925-1926 годов рождения, которые брали Знаменку, имели награды: медали "За отвагу" или "За боевые заслуги". Но тогда батареей командовал другой офицер, который погиб. У меня из боевых наград была только медаль "За победу над Германией в Великой Отечественной войне". После войны получил еще орден Отечественной войны 2-й степени. А еще за службу, правда, уже в после войны был отмечене значком "Отличный танкист". За что мне его дали? За учебу, за ловкость, за знания.

И.Вершинин Потери у вас были в части?

И.Кудейкин. Потери были, но небольшими. Погибали в основном из-за чего? Немцы, допустим, делают поспешный обстрел, во время которого осколком снаряда задевает нашего солдата. Но такого, чтоб на боевых позициях на нас танки шли, я не встречал. Так что у нас немного погибало.

И.Вершинин А как кормили вас на фронте?

И.Кудейкин. А по-разному выходило. Бывало такое, что и по двое суток мы не получали питания. Ведь если кухню где-нибудь разворотит, придется быть голодными, никуда от этого не денешься.

И.Вершинин Многие ветераны мне рассказывали о том, что на передовой выдавали 100 грамм спирта разбавленного?

И.Кудейкин. Нам фронтовых "сто грамм" не давали. Они, конечно, были, но до нас не доходили. Видите ли, тогда в приказе говорилось, что спиртное положено в мороз, для того, чтобы согреть солдат о холода. А мы были так тепло одеты, что нам эти "сто грамм" вообще были не нужны. И так было тепло! Представь себе: на нас были шинели, ватная фуфайка и теплые стеганые брюки. Спрашивается: зачем нам тогда алкоголь?

И.Вершинин Как, кстати, было со сном на фронте?

И.Кудейкин. Да какой был у нас на войне сон? Вот, например, артиллеристы зарывались в своих ровиках у пушек, подкладывали ящики из под снарядов под головы, чем-то укрывались, посыпали себя землей и так спали. Некоторые на машинах спали. А мы, три радиста, спали как придется. Выроем рядом с командиром батареи ямку и в ней засыпаем. Или же просто натянем плащ-палатку и под ней уснем. Нас шинели спасали. Но какой это, по правде говоря, был сон?

И.Вершинин Чем занимались в минуты затишья?

И.Кудейкин. Такие периоды у нас тоже были. Но времени свободного все равно не были: находились на дежурстве, поддерживали связь батареи с полком, использовались в качестве посыльных. Все было!

И.Вершинин Сталкивались ли вы с органами СМЕРШ на фронте?

И.Кудейкин. Слушай, скажу тебе честно: я никакого СМЕРШа в армии не встречал. Я знаю, что это было, но лично ничего такого не видел и не чувствовал. Ведь даже когда готовились к параду в Москве, когда была, как говорят, боевая обстановка, ничего такого не было. Но машины тщательно готовили, заправлялись через марли, чтобы машины прошли через площадь и ни одна из них не заглохла бы и не остановилась. Конечно, у нас проверялось и пломбировалось оружие, конечно, были особисты, но я их не видел.

И.Вершинин Иван Андреевич, а как вы в военные годы к личности Сталина относились?

И.Кудейкин. Ты знаешь, я к Сталину всегда положительно относился. Во-первых, когда под Москвой создалось очень тяжелое положение, Сталин из столицы не уехал. Он отправил все советское правительство в Куйбышев, а сам остался вместе с москвичами. Ему уже приготовили транспорт для того, чтобы эвакуироваться. Он сказал: "Не-ет, я не поеду!" Уже только за это его можно было уважать. А во-вторых, когда в Курляндии нам зачитали приказ Сталина, я понял, что он строгий, но справедливый. К тому же, у меня не было причин плохо относиться к Сталину. Ведь ни у меня, ни у моей жены не было репрессированных родственников. Скажу больше того: у нас в селе никого не репрессировали, все жили, все добровольно вошли в колхоз и там до начала войны трудились.

И.Вершинин Политработники были у вас во время войны?

И.Кудейкин. Были! Если времечко у них находилось, они приходили к нам на батарею и говорили обо всем: что идет война, что надо ковать победу.

И.Вершинин Кого-нибудь из ваших непосредственных командиров запомнили?

И.Кудейкин. Я и сейчас вспоминаю нашего командира батареи гвардии старшего лейтенанта Щеглова. У него все было: и суровость к нам, и в то же время жалость. Он нас сразу приучил на фронте бегать бегом по передовой, сказал: "Смотрите, за вами охотятся снайперы!" И благодаря ему мы сохранили себе жизнь.

И.Вершинин Расскажите о том, как у вас проходила демобилизация.

И.Кудейкин. Расскажу, все будет! К началу 1950 года я еще служил в армии. И вдруг 1-го числа, когда мы стояли на вечерней поверке и готовились к отбою, открылась дверь и вошло все наше командование. Нас по одному стало вызывать к командиру полка. Вызвали и меня. Я, как и положено солдату, четко обо всем доложил: такой-то такой-то по вашему приказанию явился. Командир сказал: "Садитесь!" Я и сел. В армии ведь нельзя, когда разговариваешь со старшим по званию, самовольно садиться. Ты можешь сесть только тогда, когда старший тебе это позволит. Этот подполковник мне и сказал, когда я по его приказанию сел: "Товарищ Кудейкин! Сейчас отбой. Вы знаете, почему мы вас вызвали? Вы должны отдыхать. Мы пришли срочно для беседы с вами со всеми. Мы сейчас беседуем с вами. Есть постановление Совета Министров о демобилизации старших возрастов". Мне от этого, конечно, сделалось радостно на душе. Как же, демобилизуют! Но тут он мне сказал: "И вот вам мы предлагаем остаться на сверхсрочную службу. Если вы не хотите идти на сверхсрочную службу, мы вам предлагаем пойти на переподготовку. На три месяца. Впоследствии вы выйдете оттуда младшим командиром, то есть, офицером". Но я сразу же отказался от такого предложения: "Товарищ подполковник, так и так, спасибо вам за то, что вы обо мне заботитесь, но я не могу". "А почему?" "У меня мать дома старая. Я должен поехать домой и как бы кормить ее и успокаивать".

На это он мне так ответил: "А вы будете офицером, будете сверхсрочником. Езжайте и забирайте ее с собой. Пусть она всегда будет с вами". Но я тогда уже знал, в каком положении находятся наши сверхсрочники или же офицеры, - никакого жилья им не выделяли, лучшее, на что можно было им рассчитывать, - это частная квартира. Да и к тому же, это была бы нервотрепка, так как военных постоянно переводили с одного места на другое. "Товарищ подполковник, - сказал я ему, - я тоже буду с ней туда-сюда, туда-сюда, нет, я лучше поеду домой". Тогда он обратился к писарю, который сбоку от него сидел: "Запишите ему адрес, куда он собирается ехать". Тот писарчук уставился на меня: "Куда ехать собираетесь? Вот заполните анкету". Я написал так: Тамбовская область, Юрловский район, село Песчаное. Но, собственно говоря, обстановка была не из легких, в армии оставалось еще много не демобилизованных, и нас отпустили домой только в октябре месяце 1950 года.

Вспоминаю тот день, когда нам пришла пора расставаться со своей частью. Командир батальона выстроил весь наш состав и объявил о демобилизации старших возрастов. Подошел к каждому и пожал руку, поблагодарил за службу, а потом добавил: "Больше я таких хороших кадров не увижу!" Ну вот к чему он так сказал? И у него прямо из глаз слезы потекли. Он взял платок и начал их вытирать. Потом все успокоилось. Тогда нас построили и повели в парк, где стояли наши боевые машины ИС-3. И там была дана команда: "Проститься с техникой!" И мы все поочередно подходили к танку и целовали его бронь. Для нас это было очень памятное событие! Ведь с того самого времени, как мы эти танки получили с заводов, всегда ухаживали за ними, да так хорошо, как порой за собой не ухаживали: всегда, когда возвращались с боевой тревоги или тренировки, чистили их, мыли, даже красили. Они были для нас как родные!

Затем нас погрузили и повезли в Москву. Один мой товарищ, с которым мы все это время в одном экипаже находились и крепко подружились, сфотографировался со мной и подписался: "В память верной дружбы". Когда мы оказались в Москве, нам там сказали: "Все, до своих мест вы добирайтесь сами!" Ну и все, так закончилась наша служба в армии.

Старший сержант Кудейкин (слева) со своим товарищем (тем самым, которого в 1950 году провожал на поезд до Вологды), 1949 г.

И.Вершинин Как сложилась ваша жизнь сразу после демобилизации. Расскажите поподробнее о том, как вы, бывший фронтовик, к мирной жизни возвращались.

И.Кудейкин. У меня со своим товарищем, о котором я тебе только что рассказывал, оказались общие знакомые в городе Воронеже. Там, насколько нам было известно, располагалась фабрика. Наши же поезда были далекими: ему нужно было ехать в Вологду, а мне - в Тамбов. Так как времени еще хватало, я ему тогда и предложил: "Слушай, поедем пока туда-сюда, съездим. Может быть, устроимся там куда-нибудь". Мы отправились туда и пришли в отдел кадров фабрики. На нас посмотрели и сказали: "Да, вы здоровые ребята. Мы вас с удовольствием примем. Но давайте документы!" "Какие?" - спрашиваем с удивлением. "Паспорта!" "У нас только солдатские книжки". "Нет, - сказали нам, - солдатские книжки не пойдут. Вы с солдатскими книжками езжайте туда, куда вы едете, там возьмите свои паспорта и возвращайтесь к нам. Мы вас обеспечим работой и дадим вам жилье!" На том и порешили. Потом подошло время для отправки поезда. Его рейс был первым. Мы пришли на вокзал, оба поплакали и обнялись. Подходит милиционер и спрашивает: "Ребята, че это вы?" Я оборачиваюсь и отвечаю: "Ничего страшного, мы расстаемся". "А че, вы демобилизованные?" - интересуется он. "Да, мы демобилизованные. Сейчас мы успокоимся. Ничего страшного. Пусть народ смотрит. Что мы сделали? Ничего особенного мы не сделали. Просто мы расстаемся".

Командир танка старший сержант Иван Кудейкин, 1949 г.

Я посадил в вагон своего товарища и он уехал. С тех пор больше мы с ним не виделись. А сам тем временем дошел до Казанского вокзала, сел в поезд и поехал до Тамбовщины. Добрался до города Мичуринска. А там нужно было выбираться на край города, где проходила дорога на наше село, и идти еще немало километров. Многие мои односельчане еще до войны на попутках так и добирались до дому. Дохожу почти до самой дороги и вижу: останавливается грузовик и выходит оттуда солдат нараспашку без ремня. "Ну что, служивый? - спрашивает. - Ехать хочешь?" Отвечаю: "Да, ехать. Возьмешь?" "Садись". Я попросил его довезти до дома бывших помещиков Дорховых, где раньше как раз отец работал. Там я со своим вещмешком, деревянным чемоданчиком и в солдатском обмундировании как раз и вышел. Иду я через свое поле и вижу: стоит трактор в разобранном виде, кто-то ковыряется. Вот кто меня первый в родном селе поприветствовал! Потом дошел я и до своего дома. Когда посмотрел на него, то просто ужаснулся: он наполовину сгнил. Ведь за все те годы, пока я отсутствовал, в нем разные жильцы жили, за домом никто не ухаживал, вот он и стал прогнивать. Я сразу вспомнил свое детство. Вспомнил, как когда-то здесь помогал родителям ухаживать за домом, как ухаживал не только за всеми животными, которые у нас были, но даже и за птицами. Вспомнил, как мы, сельские мальчишки и девчонки, собирали картошку и варили ее у озера. Сел я у своего дома и один заплакал навзрыд. Так мне горько, так мне жалко все стало! Но потом я успокоился, а скоро пришла мать, воскликнула: "О, сынок-сынок!" Я только спросил: "Ты ждала?" "Ждала-ждала, но ты ничего же не писал".

Я зашел в дом, умылся, расстегнул ворот гимнастерки, сел и задумался: "А что же будет-то? Раз я сюда приехал, значит, надо идтить в колхоз и за вилы браться, или пахать, или разными другими полевыми работами заниматься". А ведь это была деревня! Никаких ни авансов, ни месячных заработных плат здесь не было. Ты мог обеспечивать себя только после того, как годик отработал в колхозе. Ко мне пришли два моих односельчанина: один ровесник, другой - с 1925 года рождения. Один из них мне и говорит: "Не-ет, я тут жить не буду. Я уеду в Воронеж". Я тоже тогда собирался уехать в Воронеж. И вдруг на третий день, как я оказался в родном селе, около дома послышался топот лошади. Заходит в дом мужик и говорит: "Иван, тебя просят в правление колхоза!" Я оделся, заправился и вместе с ним на повозке туда и поехал. Захожу и вижу: за столом, который стоит т-образно, сидят три мужчины: один - без руки, другой - без ноги, третий - с костылем. Рядом - полно народу. Одного из этих трех человек я узнал. Когда 22 июня 1941 года началась война, он, как пропагандист райкома партии, приезжал к нам на село организовывать митинг. Я с ними поздоровкался. Как оказалось, теперь он находился на должности секретаря райкома партии и специально сюда приехал. Потом я узнал, что он во время войны командовал танковой ротой.

Этот секретарь мне говорит: "Здравствуйте, Иван Андреевич!" Я только этому удивился: откуда же ему известно мое имя-отчество? Я продолжаю стоять. Он говорит: "Ребята, дайте ему место". Я отвечаю: "Ничего-ничего, я постою". Тогда он спрашивает: "Ну что, как вы думаете обосновываться?" Я говорю: "Знаете, у меня такое-то такое-то положение дел, я нашел себе место. Мне нужно получить паспорт и я уеду туда работать". Представь себе, насколько его и его товарищей это взорвало! А я тогда стоял в военной форме и на груди у меня, кроме всего прочего, был значок "Отличный танкист". Он мне говорит: "Вы - отличник боевой и политической подготовки, награждены нагрудным знаком "Отличный танкист". Другой спрашивает: "Да вы комсомолец еще?" Я говорю: да, я - комсомолец. "Так вот, - сказал тот, - и вы решили уехать? Вы здесь родились, вы здесь в школу ходили, вы здесь воспитывались. Вы посмотрите: кто у нас должен работать в сельском хозяйстве? Один без руки, другой - без ноги, третий - с костылем. А вы - цвет, сила, молодость. И вы решили родное село покинуть". Он долго меня отчитывал. Когда все закончилось, спросил: "Я свободен?" "Можете идти, - ответил секретарь и добавил: -но подумайте, отличник и отличный танкист".

После этого пошел я за паспортом в район, а там мне сказали: идите к начальнику милиции. Тогда я пришел в отдел милиции. Смотрю и вижу: стоит также стол т-образно, а за ним сидит милиционер в звании капитана. Поскольку он был в погонах, то я, как солдат, по долгу чести поприветствовал его. Он мне и говорит: "Что вы пожаловали?" Я ему ответил: "Товарищ капитан, я демобилизовался, нашел работу, но мне паспорт нужно получить". Он мне сказал то же самое, что и секретарь райкома, а потом переспросил: "Ага, так вы уехать хотите?" Я стоял около двери. И что же он делает? Подходит ко мне, кладет свои руки мне на плечи, разворачивает и бьет ногой об дверь. А потом говорит: "У нас местность не паспортизирована, так что можете работать без паспорта. Вы же такой человек - и хотите от нас уехать".

И пошел я ни с чем обратно домой. По пути вспомнил, что нам говорили, когда мы демобилизовывались: "Если вам будет тяжело на гражданке, идите в свою часть и вы будете оформлены". Я тогда подумал: а ведь надо сняться с учета и взять открепление из военкомата. Я уже собирался так поступить. И вдруг вижу: сидит на скамеечке мой друг детства, с которым до войны мы все время игрались. Он был 1926 года рождения, но когда-то, чтоб пораньше вступить в комсомол, приписал себе год. В 1942 году я провожал его на фронт. Я его все время звал Миколой, а он меня - Вано. Встретились, обнялись, поздоровкались. "Ну а что, как ты теперь?" - спрашивает он меня. Я ему и рассказал: "Знаешь что, Николай? Положение вот такое-такое-такое. Я хочу уехать. В милицию пошел за паспортом, а начальник милиции вытолкал и за мной дверь закрыл". "Он правильно сделал, - сказал мне Николай. - И никуда отсюда ты не вывернешься, и никуда ты отсюда не уедешь". Говорю ему: "Я тогда уйду в свою часть, пока вещмешок не остыл". "Никуда ты отсюда не уйдешь. На тебя же бронь положена!!!" И вот, пока шел 18 километров до дому, все думал: что делать, как же быть-то? Но потом успокоился, пока дошел до дому. А на следующий день приходит ко мне один мой односельчанин и говорит: "Кудейкин, вы должны завтра идти в МТС и получать командировку на переподготовку трактористов!" Ну я тогда решил: раз здесь остаюсь, значит, пора обзаводиться семьей. Я предложил своей будущей супруге сходить в клуб. Но когда мы туда пришли, он оказался закрытым. Мы немного посидели с ней, я тогда и сделал ей предложение: чтоб быть моей хозяйкой и женой. И уже 9 ноября 1950 года мы с ней расписались. А меня на три месяца после этого послали на курсы трактористов в Чайкино.

И.Вершинин А долго вы, Иван Андреевич, прожили в деревне? Как долго вас не отпускали? На каких работах вы все время там находились?

И.Кудейкин. Долго, оттуда я вернулся только в 1964 году в Нарву. Но я нисколько не жалею об этом! Когда я вернулся с курсов трактористов, меня назначили в МТС (машинно-тракторная станция) в бригаду, которая как раз обслуживала наш колхоз. Меня привели на место и сказали: "Вот, Кудейкин, ваш трактор! Отремонтируйте его и будете на нем ездить!" Я попытался возразить,но директор сказал: "У меня больше ничего хорошего нет! Все остальное занято! Будут новые трактора - мы вам дадим в первую очередь". Я начал этим вопросом заниматься. И - меня спас один случай! В селе Никольском у водоема работало четыре трактора, которые делали там плотины, запруды и прочее. И вот один из трактористов свой трактор утопил. И мне вдруг сообщили: "Поезжайте в Никольское, там утопленный трактор. Отремонтируйте его и будете на нем там работать!" От этого у меня дух поднялся! Скоро мы привели этот трактор в порядок. Но работал я отдаленно от дома, появились разные трудности, жена у меня голодала. Меня только кормили, а почти всю зарплату высчитывали за перерасходы горючего. А обслуживали мы совсем другие колхозы. Я тогда сказал директору: "Василий Дмитриевич, или вы меня осудите на 6 месяцев, или переведете. Я так больше работать не могу". Потом так вышло, что я остался на какое-то время без работы. И тут вдруг приезжает ко мне директор МТС и говорит: "Иван Андреевич, могу вас обрадовать! Пришли два новых трактора ДТ-54. Разрешаю вам взять по своему усмотрению любого тракториста из бригады. И езжайте за трактором и берите его в колхоз". Это было где-то в сентябре или октябре 1951 года. Ну и я взял одного товарища, который на два года был меня младше. Я его хорошо знал, наши отцы были когда-то друзьями, - его отец когда-то был даже председателем колхоза. Мы приехали, выбрали трактор. Когда ехали обратно, я своему товарищу сказал: "Анатолий, ты знаешь об основах крестьянского хозяйства. Но мы голы как соколы. А взял тебя как честного товарища. Наши отцы жили дружно. И я тебе говорю: чтоб наш трактор не стоял, а работал!" Ну и мы с ним сработались.

Проработал я какое-то время, только начал привыкать к работе, как вдруг в 1953 году меня направили на курсы бригадиров на целый год. Я отказывался, не хотел туда ехать, но меня заставили. Назывались официально эти курсы так - училище механизации и электрификации сельского хозяйства. Нас с села в училище поехало двое. Когда мы туда приехали, там оставалось набрать всего два человека для группы и приступать к занятиям. Когда начали учиться, завуч мне сказал: "Кудейкин, мы вас ставим старшим группы". Я отказался и вместо меня поставили другого. Мы были на полном государственном обеспечении, учились бесплатно, у нас делали все, чтоб мы вышли из училища грамотными, честными, добросовестными специалистами. Я сдал все 15 предметов на отметку "4". И меня, когда я в село вернулся, назначили в колхозе бригадиром.

Пять тракторов было в бригаде. Были они все старенькими и находились в плохом состоянии: у одного колесо отваливалась, у другого сеялка. Старый пожилой человек, который был до меня бригадиром, стал моим помощником. Он никогда в армии не был и всю жизнь отработал в МТС механиком. Я ему говорю: "Собери мне всю бригаду!" Он собрал, а я перед всеми выступил и сказал: "Вот с сегодняшнего дня я являюсь вашим бригадиром. Вы об этом прекрасно знаете. И я вам говорю: все, что буду приказывать, - выполнять беспрекословно. Имя мое вы знаете, отчество вы мое знаете, фамилию мою вы знаете, поэтому прошу относиться ко мне уважительно. Несмотря на ваш молодой возраст, я вас тоже буду по имени-отчеству называть". И начали мы работать, хорошо поработали. А в 1958 году мне вдруг говорят: "Иван Андреевич, вам нужно взять обе бригады!" И меня, таким образом, перевели на должность механика колхоза! Так я стал хозяином 5 тысяч гектаров земли! У нас в колхозе было 18 тракторов, 10 зерновых комбайнов и другого сельсхозинвентаря. Все это легло на мои плечи. Потом квадратно-гнездовым способом мы сеяли кукурузу. Со мной работала девушка-агрономка, которую специально прислали с какого-то института. Вот кто-то сейчас ругает за это Хрущева, а я хвалю. У нас даже до 4-х с лишним метров кукуруза доходила. Ведь в деревне никаких болот не было! Все наши поля занимались только зерновыми культурами: сеяли пшеницу, рожь, прос, гречку и так далее. Хрущев делал хорошее дело, но у него не получилось. И вот так я там работал, пока не уехал изх деревни.

Кудейкин Иван Андреевич, 2005 г., г.Нарва, Эстония

И.Вершинин А как так получилось, что вы покинули деревню и, собственно говоря, оказались в Эстонии?

И.Кудейкин. Мой домик в деревне, в котором я жил еще с довоенного времени, начал постепенно разваливаться и приходить в негодность. Мне приходилось его и скручивать, и делать многое другое. В это же время сестра моей жены жила в Эстонии, в городе Нарве, и работала там на фабрике. Однажды она к нам приехала со своим мужем. Муж, правда, тогда жил в сельской местности. Они посмотрели на меня, как я сутками работал, и нам и сказали: "Давайте переезжайте жить к нам в Эстонию. У нас насчет этого свободно. Можно легко получить жилье, встать в кооператив". И я тогда пошел к районному начальству жаловаться, сказал: "Товарищи, мне жить, как видите, уже негде. Мне надо помочь. Помогите - все будет в порядке. Если вы мне не поможете - то я покину свою родину, покину свой труд., потому что мне надо жить". Но одни говорили "Поможем!" и посылали к другим, ате, как назло, говорили: "Нет, мы помочь вам не можем, потому что у нас запланировано строить помещения для фермы и туда-сюда". Я написал заявление и уволился, а уже в сентябре 1964 года оказался в Нарве.

В Нарве я поступил работать сначала на завод "Балтиец", находился там на должности автослесаря в гараже. К нам на завод часто наведывался начальник высоковольтных сетей Михаил Петрович Янголенко. Его сын Константин работал у нас на тоже слесарем. И в один из дней, когда я замещал бульдозериста, он пришел и спросил меня: "Ну как машина?" Я честно ответил: "Отличная хорошая машина". Он ее купил, а потом уговорил меня перейти к нему. И я там пять лет отработал. Работа была ответственная, тяжелая, опасная, но я справлялся со всем на "отлично". Мы делали ремонт высоковольтных сетей начиная от Прибалтийской ГРЭС, и заканчивая городом Кохтла-Ярве. Ты, наверное, видел эти изоляторы. Это наша была работа. Недавно я смотрел по телевидению о том, что где-то под Москвой оборвало сети. У нас такого быть не могло! Гарантию тебе даю. Это только если на провода массивность ляжет и они не выдержат. Потом, когда Янголенко перевелся работать в Таллин, я около года проработал бульдозеристом в ремонтно-строительном управлении. Но там, по правде говоря, техника была плохая, я ждал-ждал, пока ее заменят, но потом мне надоели эти бесконечные обещания и я решил уволиться. А тут ко мне подошел руководитель телевышки и предложил: "Слушай, Кудейкин, переходи к нам на работу. У нас новый экскаватор. Нам очень нужен хороший специалист". И там я до самого выхода на пенсию работал. На телевышке работали хорошие мастера-женщины, везде были объекты и механизмы, работы велись по графику.

Какие итоги можно еще подвести? За свою работу я получал премии, имел благодарности, не один раз мой портрет был на городской "Доске Почета", дважды был удостоен звания "Ударник коммунистического труда": один раз, когда работал в высоковольтных сетях, и еще один раз, когда работал на телевышке. Ну и общественной работой, конечно же, занимался. Еще когда жил в деревне, избирался в районном суде заседателем, был депутатом сельсовета. А когда оказался в Нарве, состоял народным заседателем в товарищеском суде на заводе "Балтиец", рассматривал дважды дела, в том числе один раз - в городском суде. Занимался активно и общественной работой и в Совете ветеранов.