Глава 7. Снова вперед. Дорогами войны
Плацдарм на правом берегу Днепра был расширен. Войска 2-го Украинского фронта в декабре 1943 г. овладели городом Александрия, прорвав укрепленную полосу противника по реке Ингулец. Был освобожден и крупный железнодорожный узел Знаменка.
Штаб корпуса перебазировался в Александрию. Нас послали вперед с офицером штаба, исполнявшим попутно роль квартирьера. Начиная с этого времени и до конца войны, при перебазировании нас постоянно посылали впереди штаба с кем-то из офицеров поддерживать связь с управлением корпуса. Сначала обеспечивалась связь на новом командном пункте, а затем на это место перемещался сам штаб. Подобная практика была не только лестной для нас, в очередной раз подчеркивая важнейшую роль связи, но и предоставляла нам известную самостоятельность.
В.Г.Рязанов писал: “С этого момента и до конца войны корпус все время входил в состав войск, которые являлись острием клиньев, вбиваемых в оборону немцев”.
При переезде в Александрию мы чувствовали себя свободнее, чем при постоянных разъездах во время работы на ВПУ. Мы смотрели по сторонам на невиданную ранее степь, пересекаемую оврагами и балками. Боевые действия не смогли нарушить величавое спокойствие полусонной, слегка потревоженной, но все же словно дремлющей природы. Под хмурым небом развертывалась перед нами слегка заснеженное тело земли, покрытое скудной растительностью. Даже декабрьская погода не изменяла очарования этих краев, придавая им суровый вид. Кто-то из девчонок пожалел, что не в ту пору мы оказались здесь. Проехаться бы по этой же дороге, когда травы цветут, светит солнце, поют птицы.
Но и в декабрьской степи было что-то завораживающее, притягивающее и опутывающее, погружающее в полудремотное состояние, в каком находилась окрестная природа. Хорошо ехать по степи, когда не видно ни деревень, ни городов, ни других машин или людей. 3абываются и маршрут и цель путешествия. Движение становится нормальным и единственно возможным способом существования.
Были моменты, когда перебирались на маленьких самолетах эскадрильи связи - У-2 или ПО-2. Кабина там открытая и сидишь, вцепившись в ремни, дрожа и от холода, и от страха вылететь вместе с ветром. Однажды У-2 при подходе к аэродрому чуть не столкнулся с истребителем, летчик был вынужден резко отдать ручку от себя, и вылетел пассажир - офицер из отдела кадров, везший награды.
Во время переезда погиб радист из нашего взвода, но из другого экипажа, - Борис Вильчевский. Он писал стихи и, по мнению тех, кто их читал и понимал в стихах, - неплохие. Ему снесло половину головы снарядом, попавшим в радиостанцию. Очевидец его смерти, Коля Кобылин, говорил, что это было в окопе. Борис еще около двух часов жил, хотя части черепа у него не было. Поручал Коле полевую сумку со стихами, говорил, что это его жизнь. Сумка исчезла, осталось сожаление о ранней смерти и память о Борисе Вильчевском, талантливом молодом человеке из Кривого Рога, мать у него была учительницей русского языка.
В Александрию к нам приезжал главный маршал авиации А.А. Новиков, но мне не довелось его увидеть. Потом я видела фотографии, где он стоит с Рязановым на фоне белых хаток, припорошенных снегом. Девчонки с телеграфа рассказывали, что Новиков открытый и доброжелательный человек.
В Александрии радистки и телеграфистки жили вместе. Спали вповалку на нарах, плотным рядом. Одной перевернуться нельзя, переворачивались все. Одна приходит с дежурства, поднимает смену, а сама ложится на освободившееся место. Этот момент и использовался для общего поворота с бока на бок. Ни у кого из нас, девчонок, на фронте не было отдельной кровати; одна постоянно на смене и спать не могла; это учитывалось, пустовавшие спальные места не планировались. У нас, например, с Таней Лебедевой была одна общая кровать, на которой мы спали по очереди.
Я во время приезда Новикова сильно заболела. До сих пор не знаю, как называется эта болезнь. Помню только неприятнейшие ощущения невероятной головной боли, которую нельзя успокоить никакими таблетками. Да и таблеток-то никаких не было. Голова раскалывается на части, температура около сорока градусов. От такого жара в сочетании с головной болью ничего не соображаешь. Тебя словно качает на волнах боли, слегка утихающей от высокой температуры. Иногда проваливаешься куда-то, теряя сознание. Это воспринимается как благо, небольшая передышка от сумасшедшей качки.
У нашего фельдшера оказались внушительные запасы кофеина. Хотя сейчас я думаю, что в тех местах, где мы стояли, и аптеки-то не было, так что, скорее всего, летчики, снабжавшиеся по высшему разряду, и здесь были экипированы в лучшем виде. Фельдшер лечил меня, разламывая ампулы, сливая кофеин в кружку и угощая меня этим напитком. Ни уколов, ни таблеток, ни компрессов. Методика простая и действенная.
Так прошло около двух недель. Потом стало лучше, сознание прояснилось, и я почувствовала себя бодрой, полной сил. Помыла голову и решила пойти на дежурство. Девчонки уговаривали меня повременить, подождать еще немного, мало ли какие осложнения дает это неведомое заболевание. Но я пошла на радиостанцию. Сижу там и чувствую, как голова тяжелеет, возвращаются приступы боли. Снова температура повышается. Вася Золотов, радист, посмотрел на меня и говорит: - Ирка, ты совсем больная. Потрогал лоб и отдернул руку, словно обжегся. - Иди домой, ложись, я додежурю за тебя. Дотащилась домой, свалилась на нары уже в полуобмороке. Снова температура сорок градусов, снова глотаю кофеин. И опять ровно две недели это продолжалось и отпустило так же резко, как и раньше. Очнулась молодой, здоровой, сильной. Хотела идти на дежурство. Но Таня Лебедева схватила меня и никуда не пустила. Пару дней пришлось отсидеть дома, а затем пошла работать и больше не болела.
В начале января 1944 г. войска 2-го Украинского фронта провели Кировоградскую операцию, овладев Кировоградом. Перед началом операции перегруппировка войск проводилась в обстановке полной секретности. Любой выход в эфир был категорически запрещен. Радиостанции работали только на прием, а распоряжения отдавались устно или через офицеров связи.
Кировоградская операция началась утром 5 января. Ей предшествовала авиационная подготовка. Были подавлены и разрушены опорные пункты обороны противника. Когда оборона была прорвана, наступление наших войск поддерживала авиация. Кировоград был освобожден через три дня. Наш корпус, несмотря на плохие метеорологические условия - густые туманы и облачность, прекрасно действовал в этой операции. В приказе Верховного Главнокомандующего И.Сталина от 8 января 1944 г. говорится: “В боях за овладение городом Кировоград особенно отличились... 1-й штурмовой авиационный корпус генерал-лейтенанта авиации Рязанова,... В ознаменование одержанной победы соединениям и частям, отличившимся в боях за освобождение города Кировоград, присвоить наименование “Кировоградских”. Впредь эти соединения и части именовать: 1-й штурмовой авиационный Кировоградский корпус,...
Сегодня, 8 января, в 21 час столица нашей Родины - Москва от имени Родины салютует нашим доблестным войскам, освободившим город Кировоград, - двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
За отличные боевые действия объявляю благодарность всем руководимым Вами (И.С.Коневым И.Р.) войскам, участвовавшим в боях за освобождение порода Кировоград.
Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!
Смерть немецким захватчикам!”
Итак, наш корпус стал именоваться Кировоградским. Всего за время войны наш корпус получил 56 благодарностей Верховного Главнокомандующего.
24 и 25 января началось наступление войск 1-го и 2-го Украинских фронтов с целью окружения и уничтожения группировок противника, удерживавших плацдарм в районе Корсунь-Шевченковского выступа фронта. Погода была не зимняя, началась оттепель, сопровождаемая распутицей. Дорог было очень мало, а требовались крупные перемещения войск, да и отражать атаки противника было необходимо. Как и прежде, ответственные задачи возлагались на наших летчиков.
Да, чуть раньше, под Кировоградом, немцы снова сожгли личный самолет Рязанова. Об этом мне недавно рассказал Николай Андреевич Кобылин. Они в паре с другим радистом работали на ВПУ. Наши летчики отработали, вернулись на аэродромы. Свернулась и радиостанция, ее замаскировали под стог сена недалеко от села, где был штаб. Туда же прилетел Рязанов. Самолет остался у леса, на краю поля перед селом. Рязанов ушел в штаб. Тут налетела большая группа немецких бомбардировщиков и разнесла в клочья самолет. Бомбежка была настолько устрашающей, что у второго радиста не выдержали нервы, и он бросился в лес, хотя радиостанцию не бомбили. При этом он чуть не погиб, не говоря уже о том, что мог демаскировать радиостанцию, стоявшую недалеко от самолета.
Наша авиация днем и ночью поддерживала сухопутные войска и боролась с авиацией противника. 4 января массированными ударами штурмовиков было остановлено наступление противника на внешнем участке фронта, районе Соболевка, Толмач. 8 января наши летчики выбили врага из крупного узла сопротивления Городище. Наша авиация действовала по аэродромам противника, его посадочным площадкам на территории окруженной группировки, и осуществила воздушную блокаду, перехватывая самолеты врага. Авиация наносила удары и по наступавшим танковым соединениям противника, пытавшимся деблокировать окруженную группировку, и по сопротивлявшимся частям врага. Сопротивление носило очень упорный характер.
В разгар этих ожесточенных боев, 5-го января I944 г, Народный Комиссар Обороны Маршал Советского Союза И.Сталин подписал очень важный и почетный для нас приказ № 016
“Содержание: о преобразовании 1-го штурмового авиационного Кировоградского корпуса в гвардейский.
В боях за Советскую Родину против немецких захватчиков 1-й штурмовой авиационный Кировоградский корпус показал образцы мужества, отваги, дисциплины и организованности. Ведя непрерывные бои с немецкими захватчиками, 1-й штурмовой авиационный Кировоградский корпус своими смелыми и решительными действиями нанес огромные потери фашистским войскам, беспощадно громя и уничтожая живую силу и технику противника.
За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, дисциплину и организованность, за героизм личного состава преобразовать:
1-й штурмовой авиационный Кировоградский корпус. Командир корпуса - генерал-лейтенант авиации Рязанов В.Г. … Преобразованным авиасоединениям и полкам вручить гвардейские знамена.
Народный комиссар обороны
Маршал Советского Союза И.Сталин”.
Дальше в приказе перечислялись дивизии и полки корпуса, преобразованные в гвардейские. Номера их изменились. Наша 26I-я отдельная рота связи стала 33-й гвардейской отдельной ротой связи. Я стала гвардии сержантом. Мы все испытывали огромный подъем, гордость и воодушевление. Вместо того чтобы обращаться к подруге по имени, говорили: - Товарищ гвардии рядовой!
Позже, при вручении гвардейских знамен, воины клялись пронести их незапятнанными до полной победы над фашизмом и свято хранить их до конца своего существования. На военном параде авиакорпуса по случаю его награждения и присвоения ему гвардейского звания вручавший гвардейское знамя командующий фронтом И.С. Конев сказал: “Штурмовой корпус наносил удары по врагу в боях за Белгород, Харьков, Полтаву, Днепр, Знаменку, Кировоград и особенно отличился в боях по уничтожению Корсунь-Шевченковской группировки немцев. Корпус являлся передовым среди соединений 2-го Украинского фронта и по праву получил почетное гвардейское знамя”.
О напряженности боевых действий говорит хотя бы то, что 144-й ГШАП перелетел после этих боев на новое место в Ротмистровку всего четырьмя ИЛами, оставшимися в строю.
Пример того, как достойно относиться к почетным титулам, высоко нести гордое звание, не переоценивая в то же время своих заслуг, подавал командир корпуса. 8 февраля 1944 г. В.Г. Рязанов писал сыну Георгию: “Произошло такое важное событие - нам присвоили гвардейское звание. Так что у меня сейчас титул такой, что без передышки и не выговоришь. Крепко целую. Твой гвардии папа”.
17 февраля 1944 г. полным разгромом и пленением окруженной группировки противника закончилась Корсунь-Шевченковская операция. Штаб корпуса перебазировался в Кировоград вскоре после его освобождения. Фронт был неподалеку, и город обстреливался артиллерией противника. Кажется, немцы были даже на другой окраине Кировограда. Во всяком случае, обстрел был прицельным. Один раз Маша Якунчикова и Алька Тришина стояли в карауле. Вдруг обстрел, снаряд разрывается поблизости. Они упали, а Машу винтовкой стукнуло по голове. Винтовка еще со штыком, через плечо противогаз, скатка шинельная навьючена, — словом, полная экипировка. Аля встала и говорит Маше: Вставай! А та: Я ранена... И так жалобно, слабым голосом. Аля испугалась: Где? Куда тебя? Ощупывает ее. Долго смеялись, когда выяснилось, в чем дело.
Я снова дежурила на радиостанции, ходила в наряды, несла службу, а затем попала на гауптвахту. Командир взвода объявил трое суток ареста на гауптвахте за обсуждение его приказа. Я продолжала спорить, поскольку и его приказание, которое я обсуждала, и последовавшее наказание казались мне ужасно несправедливыми. Лейтенант сказал: ”Четверо суток!”. Я не умолкала. Он говорит: ”Пять суток!” Я говорю: - Все равно несправедливо! В итоге мы дошли до десяти суток - максимум того, что своей властью мог дать командир взвода. Гауптвахты у нас не было. С меня сняли ремень и отправили работать на кухню.
Там я и работала целыми днями, с раннего утра до отбоя. В основном чистила картошку и мыла посуду. Чистка картошки, здорово надоевшая мне еще на Калининском фронте, на этот раз опротивела до невероятности. На шестой или седьмой день моей гауптвахты в роту прибежал посыльный с приказанием срочно явиться к командиру корпуса нашему экипажу: мне, Тане Лебедевой и Кире Астафьевой. Девчонки бегут за мной на кухню: - Собирайся быстрее! К командиру корпуса вызывают! Нас впервые требовало к себе высокое начальство, и мы, перепугавшись, начали думать, что бы это могло значить. Кира говорит: - Наверное, снова на ВПУ пошлют. Вместе с генералом сейчас и поедем. Таня сказала, что, возможно, мы что-то сделали не так раньше, во время работы на ВПУ. Скорее всего, передали неправильную радиограмму. Сейчас обнаружились последствия этого, нашли причину, и нам придется отвечать. После таниных слов все с подозрением начали смотреть друг на друга, лихорадочно в то же время вспоминая, не делала ли она сама ошибок, которые могли повлечь за собой трагические последствия. Я же промолчала, но была уверена, что всех нас вызывают в связи с моим проступком, чтобы, если не отдать под трибунал, то сурово отчитать за несоблюдение дисциплины. Тут прибежал командир взвода и, прервав наши догадки, сказал, чтобы мы немедленно шли и не заставляли себя ждать. Я обиделась на него еще больше: самодур, сначала сажает под арест, а затем прогоняет с него, и заявила, что никуда не пойду: - Я арестована и не имею права уходить.
Лейтенант снова разозлился и стал кричать на меня, чтобы я немедленно шла, что он освобождает меня из-под ареста. Но я твердо стояла на своем: - Никуда не пойду. Не имею права. Мне вон еще какую гору картошки надо перечистить. Так девчонки вдвоем и пошли.
Оказывается, к В.Г. Рязанову приехал П.А. Ротмистров, чтобы обсудить детали взаимодействия авиации и танков, а еще затем, чтобы поделиться своими успехами, и они вместе порадовались за него: недавно Ротмистрову было присвоено звание маршала бронетанковых войск. К.А. Белодед вспоминал, что в корпусе обычно очень хорошо встречали гостей. Для этого даже существовал фонд, созданный из трофейных продуктов.
Во время беседы Ротмистров вспомнил о нас и захотел лично выразить благодарность за хорошую работу на ВПУ. Тогда и послали посыльного в роту. Когда пришли Таня с Кирой, Ротмистров удивился: - А где же третья девушка? Вас же трое было. Девчонки стоят, мнутся, не знают, что сказать, чтобы и меня не подвести и командование не ввести в заблуждение. Ротмистров настаивает: - Почему она приказ не выполняет? Больна она что ли? Отвечайте! Татьяна собралась с духом и сказала, что я на гауптвахте. Ротмистров говорит Рязанову: - Как тебе не стыдно, Василий Георгиевич?! Девчонки только с передовой, а ты их под арест. Они же награды заслуживают, а ты их в тюрьму.
Кто-то из девчонок попытался сказать, что я вовсе не в тюрьме, но Ротмистров показал рукой, что он еще не кончил и продолжал, улыбаясь: - Надо быть снисходительным к своим героям. Она, наверное, и не виновата ни в чем. Прости ее, Василий Георгиевич...
Рязанов знал, что такое арест и тюрьма. Когда его арестовали в 1938 году в Красноярске, он через неделю подписался под тем, что он троцкистский заговорщик. Но на следующий день написал заявление о том, что эти признания добыты незаконным путем, под пытками. Тогда бригада следователей подвергла его непрерывному допросу. Около сорока суток он стоял без сна. Допрос прервали, когда у него потоком хлынула кровь, - видимо, лопнул какой-то сосуд. Подлечив, его снова взяли в оборот. В деле есть его признание в том, что он должен был стать президентом отделившейся Сибири, и новый его отказ от незаконно полученных показаний. Около полутора лет провел он в тюрьме.
Рязанов приказал привести меня. Мне вернули ремень. Я быстро, как могла, привела себя в порядок. Попыталась отмыть руки от картофельной шелухи, поправила по возможности форму одежды и пришла в штаб. Меня спросили, за что я очутилась под арестом. Поругали за нарушение дисциплины. Ротмистров стал уговаривать Рязанова освободить меня. Мне оставалось еще дня три отсидеть на губе, и Рязанов снял это наказание, сказав, чтобы впредь ничего подобного не повторялось, что теперь в случае проступка я буду наказана вдвойне.
Ротмистров стал нас расспрашивать: откуда мы родом, что делали до войны, как очутились в армии. На войне очень часто хочется спокойного, лишенного всяких тревог, забот и опасностей, тянет к довоенному прошлому, представляющемуся светлым, радостным и безоблачным.
Не знаю, насколько свободно мы себя чувствовали и искренне рассказывали, - маршальские звезды все же смущали, но было приятно, что нами просто по-человечески интересуются такие выдающиеся люди. Радость живого непосредственного общения все-таки огромная ценность в любой обстановке. Тем более она была важна для нас, юных девчонок. Мы говорили, перебивая друг друга, а маршал и генерал внимательно слушали, улыбаясь, кивая головой, чтобы мы продолжали, и задавали новые вопросы.
Потом Ротмистров стал хвалить нашу работу. Он говорил, что танкисты очень довольны ей, что мы очень помогли успешным боевым действиям непрерывным поддерживанием бесперебойной связи, что нас можно ставить в пример, и чтобы так же образцово мы служили и дальше. Он утверждал, что наши четкие действия сыграли важную роль в овладении населенным пунктом еще до Днепра, и только благодаря нам танкисты вместе с летчиками уничтожили много вражеской техники и прорвали оборону. Ротмистров был очень доволен летчиками, уверял, что победы танкистов достигнуты во многом благодаря участию в них нашего корпуса, что Рязанову он обязан столь многим, что и не знает, как его благодарить. Рязанов посмеивался и пытался остановить поток похвал. Но это не так легко было сделать. Ротмистров сказал, что в блестящей работе корпуса и наша заслуга. Больше никогда Ротмистрова я не видела, но сохранила память о нем не только как о талантливейшем полководце и крупном военачальнике, но и как о хорошем, добром человеке.
Тогда был период трудных, но победоносных боев. Тревожное состояние ожидания исхода битвы сменялось ликованием и гордостью победы, когда наши войска продвигались вперед. На ВПУ, пожалуй, было легче. Там поглощена работой, зная, что от тебя тоже что-то зависит. В минуты, когда дежурят девчонки, а ты отдыхаешь и, не отрываясь, следишь за огненными трассами, за тяжеловесными, несколько неуклюжими виражами “горбатых” по сравнению с юркими истребителями вокруг, почти явственно ощущается ниточка связи между радиостанцией на КП и бортовыми рациями самолетов. Работая при штабе корпуса во время боевых действий, мы тоже принимали и передавали боевые донесения, команды. Но это было слишком отвлеченно. Не чувствовалось горячее дыхание боя. На НП же все непосредственно перед тобой. Вот шестерка штурмовиков в левом пеленге. Самолеты разворачиваются на 90 градусов и, пикируя, начинают атаку. Ты подстраиваешь уходящую волну, а сама шепчешь: точнее, ну... огонь! И наши соколы не подводили. Прицельным огнем и бомбометанием они крушили передний край вражеской обороны.
Наверное, под влиянием слов Ротмистрова о решающей роли радиосвязи и превознесения им наших заслуг, я начала задумываться о радио, о природе радиоволн и прочих проблемах, связанных с радиотелеграфным делом. Мне страстно хотелось придумать, изобрести нечто, что могло бы помочь скорейшему разгрому врага. Я приставала к Тане. Но Таня увлеклась поэзией. В Кировограде начали работать книжные магазины и она, хотя в город и не отпускали, отпросилась в увольнение и купила сборник Маяковского и, поскольку из поэзии больше ничего не было, прозаическую книгу - исторический роман Евгения Ланна “Старая Англия”.
Вряд ли она прочитала роман из-за недостатка времени, но с книгой Маяковского не расставалась, благо, формат ее был небольшой, и томик помещался в кармане. Книга в бумажном переплете истрепалась, обложка и первые страницы оторвались. Но Татьяна знала их наизусть. Она часто читала мне отрывки из “Облака в штанах”. Она и сама начала сочинять. Мне, да и вообще, кажется, никому, она свои стихи не показывала, но часто взгляд ее становился рассеянным и, бормоча себе что-то под нос, она записывала строчки на обрывках бумаги.
Кировоград - крупный город и нам, горожанкам, москвичкам, было очень интересно, когда мы ехали сюда из Александрии. Ведь впервые за два года после Москвы мы попадали в город, если не считать проезда через Харьков. Разместились на окраине, чтобы легче было охранять и оберегаться от шпионов, диверсантов. Но Кировоград нас разочаровал. Он почти весь состоял и одноэтажных белых хаток, что нисколько не отличало его от Александрии, разве что хаток больше. Да и разрушен город был сильно. Те центральные районы, где, может быть, и были раньше большие дома, лежали в развалинах. Проехав по городу, я больше в него не ходила. Да и не отпускали. Татьяна еле отпросилась в книжный магазин. Ее отпустили с сопровождением. Предлагали и мне идти за компанию, но я отказалась.
В Кировограде мы пробыли до начала весны 1944 г. 2-й Украинский фронт продолжал наступление. Важно было не дать врагам оправиться от полученных ударов, собраться с силами. Тяжелые непрерывные бои продолжались в течение почти всей зимы. В начале марта 1944 г. началось новое крупное наступление советских войск, вошедшее в историю под названием Уманско-Баташанской операции. Силы авиации у нас и у противника были примерно равны. Но активные действия авиации затруднялись плохой погодой, перебоями в материальном снабжении и сложностями в подготовке аэродромов. Вскоре нам пришлось на себе испробовать, что такое весенняя распутица. Но наши летчики продолжали поддерживать начавшееся наступление.
Нас с радиостанцией послали на новое место - в Умань. Это было после 10-го марта I944 г. - дня освобождения Умани. На этот раз мы были без офицера. Он должен был прилететь самолетом, что из-за бездорожья было значительно проще, хотя и аэродромы были в таком же состоянии, как и дороги. Радисток было всего две: я и Татьяна Лебедева. Сержант - начальник радиостанции. Еще ехал механик радиостанции - молодой казах Борис Наманов, воспитанник детского дома, запомнившийся мне, как человек кристальной честности и редкой доброты. В конце войны, в Потсдаме, он погиб.
Из Кировограда мы выехали в прекрасном расположении духа. Я уже писала, что переезжать любили. Времени для того, чтоб доехать до Умани, казалось, вполне достаточно. Кроме радиостанции с нами ехала грузовая машина, везшая бочки с бензином. С горючим тогда было тяжело. Прибыв в Умань, мы должны были дать радиограмму о прибытии. А основной нашей задачей было доставить радиостанцию и добраться самим.
Но, не отъехав и нескольких километров от Кировограда, мы поняли, что выполнить задание будет не так-то просто. Из-за распутицы и весеннего таяния снегов дороги стали практически непроходимыми. К тому же они были разбиты только что прокатившимися по ним отступавшими немецкими и нашими наступавшими армиями. Если раньше я описывала грязь в Пальмире, представлявшую собой, как я думала тогда, осенью, последнюю степень бездорожья, то грязь, с которой мы столкнулись теперь, трудно описать. Поля и дороги больше были похожи на болота. Подобной грязи я не видела ни до этого, ни после, и всю жизнь поражалась, вспоминая эту грязь. Липкая, жирная черная масса заполнила все вокруг, засасывая в себя находящиеся на ней предметы, повозки, машины, людей. Стоило выскочить из кузова (а автомобиль застревал через каждые несколько минут, и приходилось спрыгивать в грязь и толкать его), и ты оказываешься по колено, а то и по пояс в грязи.
И.С. Конев в книге “Записки командующего фронтом.I943-I944”, книге сугубо военной, посвященной планам операций и их осуществлению, вспоминает об этой грязи с эмоциями, которые, наверное, никогда не забудутся путешественникам по тем дорогам: “В моей памяти неизгладимы картины преодоления солдатами, офицерами и генералами непролазной липкой грязи. Я помню, с каким неимоверным трудом вытаскивали бойцы застрявшие по самые кузова автомобили, утонувшие по лафеты в грязи пушки, надсадно ревущие, облепленные черноземом танки. В то время главной силой была сила человеческая”. В книге “Сорок пятый” И.С. Конев тоже не мог пройти мимо впечатлений о дорогах той весны: “На дорогах - сплошная непролазная грязь. С трудом двигались даже танки. Гусеницы вязли в месиве и наматывали грязь на себя так, что потом она отрывалась буквально пластами. По существу, танки ползли на днище, юзом”.
Колеса наших машин были обмотаны целями, но они помогали только в тех случаях, когда под них что-то подкладывали. В этих степных местах не было бревен или досок. Мы бросали в грязь лопаты, различные инструменты, запасные части радиостанции, свои телогрейки. Толкаешь машину изо всех сил. Она, натужно ревя, буксуя и забрасывая нас грязью с ног до головы, вдруг срывается с места, чтобы снова застрять метров через двадцать.
За трое суток мы не очень приблизились к Умани. В районе Шполы или Смелы были сожжены последние запасы бензина. В этой округе размещалось много сахароварен, небольших заводов для производства сахара. Сырья хватало, поля щедро плодоносили сахарным буряком. Самогона в деревне, где мы застряли, было, может, меньше, чем грязи вокруг, но вполне достаточно для того, чтобы запил наш начальник радиостанции. Обстановка этому благоприятствовала. Село, где мы остановились, было богатым. Война прошла мимо, почти не задев его. Нас приняли, как родных. Вкусно кормили, непрерывно угощая самогоном. Просыпаешься утром и нюхаешь, что это в чашке: самогон или вода. Чаще был самогон. Заботливые хозяева, видимо, думали, что мы не сможем отказать себе в удовольствии, еще не проснувшись, выпить по кружке крепчайшего, градусов под семьдесят, первака.
Мы с Таней не пили. Зато за нас старался сержант. В те, проведенные нами там несколько дней, его нельзя было увидеть трезвым. У нас не оставалось ни грамма бензина, чтобы завести движок и передать радиограмму в штаб с сообщением о том, что с нами и где мы находимся. Начальнику радиостанции здесь нравилось, и он говорил, что спешить некуда, нас отыщут. Так прошло дня три. Потом Борис Наманов заявил: - Все, девочки! Хватить ждать, ничего мы не дождемся. Надо своим ходом добираться до Умани.
Мы согласились с ним. Решили, что в этом злачном месте дольше оставаться не следует и пошли сообщить о нашем решении начальнику радиостанции. Он лежал пьяный, и в ответ на наши разъяснения, что нам надо дать знать о себе, что мы пойдем сообщим, а он останется с радиостанцией, только кивал головой и бурчал что-то невнятное. Мы оставили его в таком состоянии и пошли втроем. Около тридцати километров топали по грязи, добравшись до железнодорожной станции Знаменка.
Поезда тогда не ходили, но начальник станции сказал, что в сторону Умани скоро пойдет эшелон с бревнами. До Умани он, правда, не доедет, но все-таки будет ближе, чем отсюда. Мы забрались на бревна и немного проехались на них. Татьяна, помню, поскользнулась на мокром стволе и чуть не свалилась под колеса. Хорошо, Борис Наманов успел ее подхватить, сам чуть не упав вместе с ней. Затем снова пошли пешком, расспрашивая, где Умань, у местных жителей. В дороге одну ночь ночевали в селе в сарае. И, наконец, дошли до Умани, но в город не попали.
С той стороны, откуда мы собирались зайти в Умань, на нашем пути лежал аэродром. Только мы ступили на летное поле, как тут же увидели на нем знакомого полковника из штаба корпуса. Обрадовавшиеся, как потерявшиеся дети, вдруг нашедшие своих родителей, мы бросились к нему, чуть не плача от восторга. Он же, увидев нас, тоже бросился навстречу, но с такой бранью, какой нам на фронте еще не приходилось слышать. - Где радиостанция, так вас и так, - кричал он. - Я вас расстреляю. Вы что, не знаете, такие-сякие, что радиостанция для радиста, как винтовка для солдата! Под суд пойдете!
Закончил он, приказав: - Немедленно в самолет! - Таким грозным тоном, что я подумала: нас повезут сразу на расстрел или, в виде особой милости, в трибунал. На взлете стоял транспортный “Дуглас”. Мы забрались в него, самолет взлетел, и в полете выяснилось, что все уже из Умани перебазировались и, приди мы на десять минут позже, никого бы там не застали. Нам повезло. Этот “Дуглас” был последним самолетом. А разыскивать радиостанцию Рязанов послал командира роты связи Круглова, не раз, наверное, проклинавшего судьбу, вручившую его попечению таких подчиненных. Появился он только через месяц, и нашел нас уже в Молдавии. Но привез с собой и радиостанцию и ее начальника.
Наш “Дуглас” приземлился в небольшом селе недалеко от границы Молдавии. Пока не появилась наша радиостанция, мы временно работали на другой. В этом селе мы впервые ели мамалыгу и с любопытством смотрели на незнакомый быт, обычаи, наряды.
Когда мы рассказали начальству о наших приключениях, умолчав о самогоне, нам сказали, что, в общем-то, мы действовали правильно, но перспектива трибунала, если радиостанция не найдется, нам все равно угрожает. Однако все обрадовались нашему появлению в последний момент, когда уже перестали ждать. Даже тот полковник, который ругался в Умани, в самолете смягчился и укорял нас в том, что мы заставили всех волноваться.
Мы всячески старались загладить свою провинность. Заучили наизусть “Памятку радисту”, такую тонкую, карманного формата книжицу, и в любое время дня и ночи могли без запинки декламировать: “Связь нерв армии! Без связи не может быть управления войсками в современной войне, не может быть победы. Радиосвязь - основное - а иногда и единственное средство управления войсками в бою. Товарищ радист! Отлично овладей порученной тебе радиостанцией и умело используй ее в бою. Радиостанция - надежное средство связи в руках умелого радиста...” Никто у нас, впрочем, эту памятку не спрашивал. Командир роты связи обрадовался тому, что мы живы и здоровы. Надо ли говорить, что радость была взаимной, так как его появление с радиостанцией спасало нас от трибунала. Погода стояла прекрасная. Весеннее солнце, радостная земля, жадно дышащая, вбирающая в себя тепло солнечных лучей, пьянящий весенний воздух. Недели через две мы перебазировались в Молдавию, в село Багринешти. Наш корпус в мае 1944 г. участвовал в Ясской оборонительной операции, где массированные действия авиации сыграли свою положительную роль. И снова плодотворное сотрудничество с танкистами. Тогда работало множество радиостанций: штурмовые корпуса, истребительные. Бои были тяжелыми, и истребители часто помогали штурмовикам, которых немцы атаковали непрерывно.
Я теперь вспоминаю Молдавию, как благодатный край. Теплый, щедрый, населенный добрыми, отзывчивыми людьми. Село Багринешти лежало в лощине между холмами, привольно раскинувшимися под жарким солнцем, обдуваемыми ласковым ветерком. Легко дышалось в солнечной Молдавии. Весна. Цвела белая акация. Огромные гроздья, пряный густой аромат. Жили мы в Багринешты по хатам, причем свободно, человека по два в доме стояло на постое, не было духа казармы, скорее, это напоминало дом отдыха, - так принимали нас молдаване.
Никогда не забуду, как справляли там пасху. В тот день я, не подозревая ничего, вышла из дома, и пошла на радиостанцию сменить Таню Лебедеву. Но далеко уйти не удалось. Уже у соседнего дома меня остановили и пригласили войти внутрь. Объяснить, что я спешу, опаздываю, не удалось. Молдаване не понимали по-русски или делали вид, что не понимают, а я не разговаривала по-молдавски. “Нушти шти молдаванешти”, - “Не понимаю по-молдавски”, - этим мои познания в молдавском языке и ограничились.
Оказывается, существует обычай приглашать в дом всех, кто в праздник проходит мимо. Никого не пропускать. Отказ расценивается как обида. Да и отказаться нельзя, поскольку все твои аргументы отбрасываются, а прорваться не удается. Дом разделен на две половины: повседневная и праздничная - “каса маре”. Сами дома показались мне похожими на украинские: такие же мазанки и земляные полы. В праздничной половине собраны лучшие вещи: одежда, мебель, посуда, скатерти, полотенца. Они находятся там постоянно, как на выставке, в ход идут только по праздникам. Сегодня у молдаван двойной праздник: пасха и освобождение от фашистов. Поэтому я - человек в форме, гость, пользовалась особым вниманием и почетом.
Большие столы с праздничными скатертями. Огромное количество пирогов, различных национальных блюд, бутыли с вином, пушистый белый хлеб, очень вкусный, яйца, сало. Угощают хозяева очень радушно и активно. Заставляют попробовать все, что есть на столе, отпить всех вин. Я пытаюсь объяснить, что мне надо на дежурство, меня ждут. Они же пытаются объяснить (тоже, в основном, жестами), что служба подождет, а сейчас надо выпить, поесть, порадоваться вместе с ними. Пришлось покориться и, улучив момент, когда контроль за мной несколько ослаб, радушие хозяев перенеслось на другого гостя, я выскочила на улицу. Но у следующего дома повторилось то же самое. Сколько я не уверяла, что больше ничего не смогу съесть, что опаздываю на службу, что дела важнее, - ничего не помогало. Праздник есть праздник. Меня снова затащили в дом и угощали всем, что было на столе. А стол был огромный, и свободного места на нем не было. Уже было тяжело не только прикасаться еде, но и смотреть на нее, а щедрость и хлебосольство хозяев не ослабевали. Отчаянным усилием я вырвалась, но - уже опытная - улицей не пошла, а через огороды выскочила на задворки и, озираясь по сторонам, незамеченной проскочила на радиостанцию, в изнеможении свалившись перед удивленной Таней.
Не только в праздники, но и в будние дни к нам относились, как к дорогим гостям. За свои солдатские копейки мы покупали груды творога, сколько угодно молока, масла, сала и других продуктов. У меня есть снимок, где я сфотографирована через несколько месяцев после Молдавии, в Польше. Такого упитанного лица, сытых, круглых щек у меня не было больше никогда. А как красивы цветущие сады. Но больше всего запала в память, конечно, душевная щедрость людей молдавской земли, их готовность всегда помочь, поделиться всем, способность сочувствовать и сопереживать, стремление сделать лучше другому. В Молдавии мы были до июня. Уже появилась первая черешня.
В Молдавии сумел найти нас и вернуться в родную часть после госпиталей Леша Минеев. На радостях он так праздновал свое возвращение, что на следующий день Рязанов сказал ему: ”Чтобы ты, Лешка, в таком виде ко мне больше не являлся”. Но тоже обрадовался его возвращению и сделал Лешу своим адъютантом. Минеев полгода совмещал обязанности шеф-пилота с адъютантской должностью.
Рязанов любил летать сам и не расставался при всех переездах с маленькой польской авиеткой РВД (полосатые крылья, восьмицилиндровый мотор, сиденье широкое, скамейка для двух человек, сидящих рядом друг с другом, как на лавочке в парке, а не друг за другом, как обычно в самолетах), сам всегда перегонял ее с места на место при перемещениях, никому не доверяя. В 1944 году он только перелетал на ней на новое место, берег. А на Калининском фронте Рязанов все время летал на ней: по аэродромам, на передовую и т.д. Но техника не так вынослива, как люди. В Польше, под Жешувом, авиетку разбил при посадке летчик эскадрильи связи корпуса. Рязанов расстроился, что изменил прежнему правилу: никому не доверять этот аппарат. Остатки самолетика сожгли. Пришлось летать с шеф-пилотом на ПО-2. Когда несколько раньше, в этом же 1944 г., был составлен акт о списании авиетки по старости, Рязанов сказал: «Вот что, этот акт я повешу у себя над кроватью, а вы сделайте все, чтобы она летала”.
При полетах с Минеевым Рязанова несколько раз подстерегали опасности. Так, Леша рассказывал, как возле окруженной Бродской группировки противника под Львовом можно было лететь вдоль нашей территории, огибая “котел”, и можно было пересечь узкий перешеек, занимаемый противником. В последнем случае выигрывалось минут двадцать, и Рязанов, дороживший каждой минутой в те дни, когда каждое мгновение действительно было дороже золота, решая очень многое, приказал лететь прямо. Тут же начался ураганный обстрел. Минеев резко спланировал, перешел на скольжение. Рязанов еще отругал его сначала за такой резкий маневр, а затем извинился и похвалил. ПО-2 как сухой лист слетел к земле и на бреющем полете устремился к лесу. Ушли из-под обстрела. Пять дырок, пробоин от пуль и осколков нашел потом в самолете Минеев. В Молдавии, когда возвращались в Багринешти, попали под огонь “Мессеров”, гнавшихся за нашими штурмовиками, возвращающимися с задания. Потом и “Фоккеры” заметили командирский самолет и открыли огонь. Спаслись, нырнув в балку. Минеев говорит, что летали на высоте 5-6, максимум 20-25 метров.
После Молдавии мы разместились в селе на Западной Украине. В лесах вокруг бродили действующие бандеровские банды. Были случаи гибели наших солдат и офицеров от рук бандитов. Были и случаи, когда бандеровцы убивали жителей за то, что они оказывали гостеприимство нашим солдатам. Жители села были запуганы их зверствами. На наши вопросы не отвечали. Стоят и молчат, как глухонемые. После веселых, открытых молдаван они удивляли нас, заставляя затем остерегаться, вызывая подозрения.
У меня начался фурункулез, скорее всего, от грязи. Огромные чирьи вскакивали на лице, на шее, на груди, на спине. Воспаление давало высокую температуру - под сорок градусов. Фельдшер сначала мазал фурункулы ихтиолкой, но она не помогала. Тогда он дал совет: - Возьми соль покрупнее, разведи кипятком, сделай насыщенный раствор. И ставь компрессы из этого раствора. Я так и сделала. Эффект оказался блестящим. Соль разъедала кожу. Через час нарыв прорывало. Выходило огромное количество гноя. Сразу становилось лучше. Боли прекращались, температура падала.
Наступление сухопутных войск, надежно поддержанное авиацией, продолжалось. 16 июля была прорвана тактическая зона обороны противника на Рава-Русском направлении. Начался ввод в сражение подвижных соединений. Прикрытие с воздуха и поддержка танков и кавалерии стало основной задачей авиаторов. Штурмовики подавляли отдельные очаги сопротивления противника на маршрутах движения танков и кавалерии, действуя группами по шесть-восемь самолетов, боролись с резервами врага.
На Львовском направлении тактическая зона обороны противника была прорвана на участке шириной 4-6 км. Возле местечка Колтув образовался “Колтувский коридор”, куда двинулась З-я гвардейская танковая армия под командованием П.С.Рыбалко. Коридор простреливался с обеих сторон. Поддержка и прикрытие с воздуха играли важную роль. Эшелонированными ударами наши летчики уничтожали огневые точки противника на флангах.
Этот эпизод описан в книге члена Военного совета 1-го Украинского фронта К.В. Крайнюкова, в воспоминаниях маршала авиации С.А.Красовского, в книге “Советские военно-воздушные силы в Великой Отечественной войне. 1941-I945” . А вот что писал сам В.Г. Рязанов. “Июль I944г. Участие в Львовской операции в составе войск 1-го Украинского фронта. Начиная с этой операции, и до конца войны корпус главным образом взаимодействовал с танками. В начале этой операции сложилась такая обстановка, что был вбит узкий клин в оборону противника с одной дорогой и танки Рыбалко пошли в этот клин. Противник с флангов пытался подрезать этот клин, единственная дорога простреливалась противником. Создавалась напряженная обстановка. Если бы противнику удалось перерезать эту дорогу, то танки были бы отрезаны от наступающей пехоты. Я выбросил свой КП на 20 км вперед, выбрал удачную высотку, покрытую лесом, и непрерывно вызывал свои группы и нацеливал их на фланги, на те группы пехоты и артиллерии противника, которые к этому моменту проявляли наибольшую активность. Таким образом перерезать дорогу противнику не дали, танки пошли дальше, была окружена Бродская группировка противника, мы вместе с т. Рыбалко обошли Львов, выскочили к Перемышлю, в один день были взяты Перемышль и Львов, и в это же время была ликвидирована окруженная Бродская группировка”.
Наступление продолжалось. В книге “Советские военно-воздушные силы в Великой Отечественной войне. 1941-1945” написано: “1-й гвардейский штурмовой авиационный корпус в ходе боя продолжал успешно взаимодействовать с частями 3-й танковой армии. В те дни командир корпуса находился вместе с командующим танковой армией (как писал В.Г. Рязанов:, ”...мы вместе с т. Рыбалко обошли Львов...” И.Р.), командиры 8-й и 9-й гвардейских штурмовых авиационных дивизий подполковник А.С. Фетисов и генерал Агальцов со своими оперативными группами и радиосредствами перемещались вместе с командирами танкового и механизированного корпусов.
Штурмовики действовали по вызову и указанию с подвижных командных пунктов командиров дивизий или корпуса. Примером эффективных действий самолетов ИЛ-2, взаимодействовавших с подвижными соединениями, может являться бомбо-штурмовой удар 9-й гвардейской штурмовой авиационной дивизии по узлу сопротивления противника в районе Жолкова. После атак 36 самолетов ИЛ-2 части 9-го механизированного корпуса быстро и без существенных потерь овладели этим важным опорным пунктом врага”. Подполковник А.С. Фетисов вскоре погиб на Сандомирском плацдарме.
Можно привести еще
“Отзыв о боевой работе 1-го гвардейского штурмового авиационного Кировоградского корпуса во взаимодействии с 3-й гвардейской танковой армией за период с 14 по 27 июля 1944 г (Львовская операция).
1. Штурмовики-гвардейцы 1-го ГШАКК, командир корпуса генерал-лейтенант Рязанов, за период взаимодействия с войсками 3-й гв. ТА на поле боя работали отлично.
Личный состав частей и соединений, входящих в состав 3-й гв. ТА, только восхищался работой штурмовиков, когда последние находились над полем боя и уничтожали технику и живую силу противника, помогая частям 3-й гв. ТА овладевать крупными узлами сопротивления.
2. При активном содействии штурмовой авиации 1 ГIIIАКК, 3 гв. ТА овладела такими городами, как: Золочев, Сасов, Красное, Буск, Жолкев, Мачеров, Немиров, Яворов, Янув, Городок, Садовая Вишня, Перемышль, уничтожили крупную окруженную группировку в районе Сасов, Подгорцы, Бялы Камень, а также корпус вел большую работу по уничтожению окруженной группировки противника в районе города Львов.
З. Командир 1 ГШАКК генерал-лейтенант авиации тов. Рязанов во всех этапах боевых действий непрерывно находился на моем КП, откуда и руководил работой своей авиации. Благодаря чему штурмовая авиация использовалась наиболее эффективно по целям, которые препятствовали продвижению частей армии. В дни наибольшей напряженности боевой работы армии штурмовики непрерывно находились над полем боя, подавляя очаги сопротивления противника, расчищая путь для продвижения вперед наших танков.
4. Большая работа штурмовиками проведена по специальной воздушной разведке, а также по разведке непосредственно экипажами, которые вылетали на боевые задания.
Благодаря непрерывной радиосвязи штаба корпуса с НП командира корпуса, данные разведки от штурмовиков поступали в штаб армии не больше, как через час после посадки самолетов.
Кроме того, наиболее важные разведданные получались непосредственно от ведущих групп с борта самолета рацией наведения, что давало возможность своевременно принять меры для противодействия или истребления противника.
5. Надеюсь, что штурмовики 1 ГШАКК, во взаимодействиях с 3 гв. ТА, и в дальнейшем будут также своевременно обнаруживать противника и уничтожать его технику и живую силу на поле боя.
Командующий войсками З гв. ТА гвардии генерал-полковник Рыбалко,
Начальник штаба З гв. ТА гвардии генерал-майор танковых войск Бахметьев,
Член военного совета З гв. ТА гвардии генерал-лейтенант танковых войск Мельников”.
П.С. Рыбалко пользуется действительно всенародной любовью, как талантливейший полководец. Я на основе кратковременных встреч с ним во время описываемых дней могу добавить, что он производил впечатление добрейшего человека. Об этом же рассказывали и девушки-телеграфистки: как Рыбалко, приходя на узел связи вместе с Рязановым, не уставал делать комплименты связисткам: “Где ты, Василий Георгиевич, таких красивых девчонок набрал? Какие все ладные, чистенькие, как работают красиво! Какие сами красивые!” Тогда все были очень молодыми и симпатичными. Сам же Рыбалко своими войсками командовал жестко.
Верховный Главнокомандующий в своем приказе №152 от 20 августа 1944 г писал: “В битве с врагом наши летчики показали безграничную доблесть, героизм и мужество, а командиры и начальники - умение и военное мастерство в руководстве воздушными операциями».
Глава 8. За границей. От Вислы до Нейсе
Развивая наступление в Львовско-Сандомирской операции, наши войска вступили на землю Польши и освободили ряд ее районов. Мы перебазировались в Польшу в конце августа. В первый раз в жизни я оказалась за границей. Резкого отличия от Западной Украины не было. Те же села, почти ничем не отличаются одежда и быт жителей.
Фамилия Рязанова упоминалась в приказе Сталина от 18 июля 1944г. Наши войска должны были продолжить наступление в направлении на Ченстохов и Краков. На правом крыле фронта создалась благоприятная обстановка для захвата плацдарма на западном берегу Вислы, на участке Сандомир - устье Вислоки. На левом крыле фронта наши войска продвигались к Карпатам. 1 августа 1944 г. танковая армия генерала М.Е. Катукова начала форсировать Вислу. Был образован Сандомирский плацдарм, в боях за удержание и расширение которого значительную роль сыграла авиация 2-й воздушной армии, в которую вошел наш корпус.
В.Г.Рязанов писал в расширенной автобиографии: “Борьба за Сандомирский плацдарм. В период Львовской операции, после разгрома противника, войска 1-го Украинского фронта, стремительно продвигаясь вперед, с хода форсировали реки Сан и Висла. Образовался плацдарм на западном берегу реки Висла в районе Сандомир, Тарнобжег, Сташув.
Войска были сильно измотаны предыдущими боями. Снаряды были на исходе. Противник, понимая всю значимость имеющегося у нас плацдарма, собрал значительное количество танков и авиации и начал упорную борьбу за овладение этим плацдармом. Сначала были попытки разрушить переправы и подрезать основание плацдарма, потом танками били в лоб, чтобы сбросить нас на восточный берег р. Висла. В помощь наземным войскам маршал Конев создал авиационную группу из 4-х корпусов, приказал мне возглавить авиационную борьбу за удержание плацдарма. Мною на плацдарме было организовано три КП на вероятных направлениях удара противника, и в зависимости от того, где противник пытался наступать, я перелетал на соответствующий КП и там организовывал и руководил авиационной поддержкой войск, удерживающих плацдарм.
Плацдарм отстояли, укрепили, расширили и, как известно, он сыграл важную роль в последующем наступлении наших войск в январе 1945 г. на Одер, а в дальнейшем на Берлин”.
Ударный кулак из 4-х корпусов, которым Рязанов командовал на Сандомирском плацдарме, был представлен следующими соединениями: 2-м ИАК (командир Герой Советского Союза В.М. Забалуев), 5-й ИАК (Герой Советского Союза М.Г. Мачин), 6-й гвардейский ИАК (Герой Советского Союза А.В. Утин) и 1-й гвардейский ШАК. Есть фото, где они все четверо улыбаются, а Василий Георгиевич смеется и показывает рукой на фотографа. Все молодые, полные сил. Рязанову, старшему среди них, 43 года. Рязанов закрепил за каждым летчиком определенный кусок земли, за который тот отвечал, изучив его до мелочей, до каждого кустика.
Дежурства на радиостанции во время боевых действий были очень напряженными. Не успеваешь принять радиограмму, как тут же идет следующая. А надо еще передать радиограмму, например, из штаба корпуса в 9-ю дивизию, радиограмму в штаб армии и т. д. Работали с большой интенсивностью, изматываясь от нервного напряжения.
Еще в Западной Украине у нас застрелилась девушка, работавшая на почте. Телефонистки, всегда все знавшие, - разговоры проходили через них, говорили, что из-за несчастной безответной любви. На эту тему развернулись оживленные дискуссии, но из-за нехватки времени выдохлись и вскоре совсем прекратились.
В книге “Советские военно-воздушные силы в Великой Отечественной войне. I94I-1945” так описываются воздушные бои за Сандомирский плацдарм: “… было принято решение поддерживать войска на плацдарме эшелонированными действиями штурмовиков группами по 8-12 самолетов. Только в случае крайней необходимости для нанесения сосредоточенных ударов могли применяться бомбардировщики. Управление всеми авиасоединениями было централизованным, что позволило наиболее рационально применять авиацию для поддержки войск лишь на тех участках, где обстановка была особенно напряженной.
Штурмовики оказывали неоценимую помощь наземным войскам при отражении контратак противника. Меткими ударами они подавляли огонь артиллерии, уничтожали танки на поле боя, что зачастую приводило к срыву замыслов противника”.
Об упорстве боев за Сандомирский плацдарм, об их тяжести, когда нашим войскам не хватало горючего и боеприпасов, говорит хотя бы то обстоятельство, что маршал И.С. Конев приказал тогда награждать орденами летчиков за каждый сожженный танк. Танковая группировка противника, стремившаяся сбросить нас с плацдарма, была разбита.
Генерал-лейтенант авиации Михаил Григорьевич Мачин, командовавший 5-м истребительным авиационным корпусом, на встрече ветеранов 1-го гвардейского штурмового авиационного корпуса I3 августа 1982 г. в Москве вспоминал о боях на Сандомирском плацдарме, отмечая исключительные упорство и сложность тех боев. Мачин указывал на чрезвычайно важную роль авиации в уничтожении танков противника и, в конечном счете, в удержании плацдарма. Вспоминал Мачин эпизод, когда немцы чуть потеснили наши войска и заняли деревушку, бывшую до этого в наших руках. И.С. Конев приказал Пухову, командующему 1З-й армией, восстановить положение и вернуть деревню, проведя при этом исторические параллели с Суворовым и отругав Пухова, сел в машину и уехал. Тут же присутствовали и командиры авиационных корпусов. “Помогайте!” - говорит им Пухов. Рязанов отдает приказ. Идут две восьмерки штурмовиков с прикрытием истребителей. Следом танки пошли, пехота наша. Взяли деревню, приказ выполнили. Мачин говорил, что чрезвычайно эффективное взаимодействие нашей авиации с танками с переднего края координировал Рязанов. Мачин еще говорил, что Рязанов должен был быть трижды Героем. Его представили к этому званию за Сандомирский плацдарм, а затем – отдельно - за Берлинскую операцию. Но дали одну звезду – за промежуточные операции, усреднили. Конев потом говорил, что авиация отстояла Сандомирский плацдарм.
Чрезвычайно важной была роль авиации в борьбе за Сандомирский плацдарм (как, впрочем, и в других сражениях) не только в боях на переднем крае, но и в уничтожении резервов врага. О важной роли авиации в удержании Сандомирского плацдарма вспоминает и С.А. Донченко. Как он пишет: “1-й ГШАК Маршал Советского Союза Конев держал все время на ”взводе”. Немцы, понимая значение плацдарма, пытались его ликвидировать, применяя при этом те же методы наступления, которые описывались выше: вклинение в нашу оборону и вбивание клина. Но как только в каком-то месте намечался успех противника, 1-й ГШАК был там. Штурмовики Рязанова наносили удары по острию клина и громили подтягивавшиеся резервы врага».
К 29 августа бои на плацдарме стали утихать. Войска 1-го Украинского фронта перешли к жесткой обороне. В приказе Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза И.Сталина от 18 августа 1944 г. отмечается, что в боях при форсировании Вислы и за овладение Сандомирским плацдармом кроме других частей отличились летчики генерал-полковника авиации Красовского, генерал-лейтенанта авиации Рязанова, генерал-майора авиации Агальцова, генерал-майора авиации Баранчука, подполковника Фетисова.
Командир 8-й гвардейской штурмовой авиадивизии из нашего корпуса подполковник А.С. Фетисов погиб, не выйдя из пике и врезавшись в скопление танков и бронетранспортеров противника под Сандомиром. Вместе с ним погиб воздушный стрелок Саленко.
В Польше нас, девчонок, оказавшихся за границей, интересовало, конечно, как здесь живут люди, какие порядки, обычаи, вещи, нравы. Любопытству не было пределов. Воображение рисовало экзотические вещи, необычные ситуации. Казалось, все должно быть не так, как дома. Но, проехав границу, никакой разницы мы не ощутили. И если бы нам не сказали, что мы уже в Польше, то сами мы, наверное, и не узнали бы об этом.
Остановились мы сначала в небольшом городе Жешув. Но пробыли там всего около суток, так как в городе было неспокойно. Оставалось много врагов. Они нападали на наших военнослужащих, устраивали диверсии, а организовать охрану в городе тяжелее, чем в сельской местности. Поэтому для обеспечения нормальной работы решили не оставаться в городе, а переехали в село поблизости от Жешува.
Но и там была напряженная обстановка. В лесах бродили гитлеровцы, банды бандеровских националистов, отряды, организованные лондонским эмигрантским правительством Миколайчика, и просто диверсионные группы, засылаемые в наш тыл из-за линии фронта. Караульная служба организовывалась тщательнее обычного. Службу несли очень внимательно. Рассказывали, что в одном селе полностью вырезали роту связи. Одних девчонок не посылали патрулировать, а назначали вместе с ребятами. У нас в корпусе при передислокации на новое место сгорели две машины с фотоматериалами, экипаж погиб.
Село было большое, вытянутое поперек шоссейное дороги, пересекавшей его посередине. С одной стороны от дороги располагался штаб, а жили мы по другую сторону шоссе. Разместили нас в двух соседних бараках. В одном мужчины, в другом женщины. Между бараками была площадка, где стоял стол и всегда дежурил часовой. Даже в уборную не разрешалось ходить в одиночку. Ходили группой в сопровождении солдата с автоматом. В такой обстановке, естественно, было тяжело знакомиться с жизнью поляков, хотя большая часть жителей относилась к нам с дружелюбием.
В этом селе умерла наша телефонистка Саша Крук. У нее воспалилось ухо. Фельдшер лечил ее, как мог. Грел ухо, давал камфару. Мы ухаживали за Сашей, пытались как-то развлечь больную, заговорить боль. Она же стонала. Ни фельдшерская камфара, ни наши разговоры не помогали. Через несколько дней она сказала: - Я, наверное, умру, девочки. У меня сестра умерла от воспаления уха. Мы всполошились, побежали к фельдшеру, стали требовать, чтобы он немедленно отправил ее в госпиталь. Ему удалось достать машину и оформить все документы только к следующему утру. Сашу увезли в госпиталь, и к вечеру она там умерла.
В том же селе застрелился летчик из эскадрильи связи. Красивый, рослый, молодой, жизнерадостный, всеми любимый парень. Причина та же, что и в случае с девушкой с почты в Западной Украине - несчастная любовь. Володя Исаев из эскадрильи связи, которого я недавно видела, рассказывал подробности этого самоубийства. Он был в момент выстрела в одном домике с летчиком. Похоронили его без воинских почестей. Виновницей была телеграфистка, отвергнувшая летчика. Не знаю подробностей и степени ее вины. Возможно, она ничем не виновата, - сердцу не прикажешь. Как бы мы не были заняты службой, искренне считая при этом, что война забирает человека целиком, вся его жизнь подчинена службе, делам, но человек всегда остается человеком. И это человеческое начало помогало хорошо воевать.
Но нездоровые страсти, разгоревшиеся в нашем корпусе, надо было пресечь. Рязанов приказал: “Чтобы духу ее не было в корпусе!” Телеграфистку уволили из армии, выискав несуществующую болезнь, отправили домой, в Москву. Мне кажется, причина самоубийства была еще в постоянном нервном напряжении. Мы все были измотаны войной до предела. У меня началась бессонница, хотя я сильно уставала. А на дежурстве работаешь хорошо. Непрерывное возбуждение и то, что не спишь, никак не сказываются. К счастью, вскоре это кончилось. Молодость взяла свое. Я крепко спала, и на дежурства меня еле поднимали.
Смерть Саши и гибель летчика, последовавшие не в бою, а случившиеся, казалось, глупо и нелепо, угнетающе подействовали на нас. К тому же почти тюремная обстановка, часовой под окнами, постоянная угроза нападения из-за угла, - веселого мало. Нас постоянно инструктировали, чтобы мы были осторожны, бдительны. Ходили фантастические, кровавые истории, рассказываемые обычно так, что мурашки по коже бегают. После них идешь, а лопатки вздрагивают, кожа между ними цепенеет. Каждую секунду ждешь, что в спину вонзится нож или пуля. Самым неприятным участком дороги на радиостанцию была небольшая рощица возле шоссе, Обзор там был плохой, а шелест ветвей под осенним ветром мог заглушить поступь шпиона. Всякий раз, когда входила туда, сердце замирало. Потом маршрут изменили, в обход этой рощицы, но и на улице было не легче.
В Польше мы несколько раз переезжали с места на место. Почти все время мы с радиостанцией двигались первыми. Ехали готовыми к любым неожиданностям, не выпуская из рук винтовок. Простые поляки относились к нам дружелюбно, встречая как дорогих гостей. Когда мы въезжали село, они предлагали хлеб, молоко, яблоки, свое жилье для постоя. К привычным неудобствам походного фронтового быта, которые мы уже не замечали, присоединилось щемящее чувство тоски по родине. Наверное, каждый, кто в силу каких-то обстоятельств был оторван от родной земли, испытывает это чувство. Многое вокруг кажется чуждым и враждебным. Чужой язык, воздух, вроде, не тот, земля, небо, леса, - все не так, как дома. А как мы с Таней скучали по Москве! На Украине такой тоски не было.
Глядя на незамысловатый рисунок кремлевской стены и башни со звездой на плакате, чуть не плакали от того, что ничего похожего здесь нет, что нельзя сейчас пройтись по дорогим московским улицам, по тихим переулкам и бульварам. Москва снилась. Тихие дворики, небольшие, такие милые и уютные дома. Набережные, газоны, какие-то мальчишки, спешащие в школу. Мы с удовольствием дежурили на радиостанции, потому что почти такая же радиостанция была в нашей школе в Тайнинке. Солдатская каша, так надоевшая за два с половиной года, тоже казалась вкусной, потому что такой же кашей нас кормили и в Москве.
Почти водевильная история произошла с нами при очередном переезде. Сейчас смешно вспоминать, а тогда мы дрожали, как бы не попасть под трибунал. В одном из польских сел нам приказали с рассветом выехать на новое место, указали маршрут, дали задание. Мы с вечера собрались. Начальник радиостанции показал дом, где будут спать он, водитель, механик и офицер и сказал, что сейчас сюда подгонят радиостанцию, и чтобы мы, поскольку нам все равно делать нечего, ее охраняли. - Через пару часов рассветет, и мы поедем. Уже была ночь, и нам тоже хотелось спать. Мы возмутились: - Вечно нам достается дежурить! Не будем охранять! Начальник радиостанции подумал, потом махнул рукой и сказал, что за два часа ничего не случится, можно не охранять. Мы радостно согласились с ним. Теперь, возможно, мы бы так не поступили, но подобное знание приобретается опытом и возрастом.
Довольные, залезли в фургон радиостанции, затопили железную печку, стоявшую посередине, немного посидели, погрелись, глядя на огонь, а затем улеглись на лавки вдоль бортов кузова и заснули. Спали недолго, да и не успели, пожалуй, крепко заснуть, как проснулись от страшного грохота. Вскочив с лавок, мы сперва ничего не соображали. Сначала подумали, что обстрел, затем схватились за винтовки, потом поняли, что кто-то барабанит кулаками в закрытую нами дверь.
Возле двери было маленькое окошко, которое мы, разводя печку, зашторили для светомаскировки. Спали при свете керосиновой лампы. Мы ее погасили и осторожно, стараясь не шуметь, отодвинули штору окошка. Тихонько выглянув, увидели в темноте чью-то фигуру. Мужчина, надвинув на голову шинель, ходил возле дверей в фургон, бормотал по-немецки и время от времени начинал барабанить в дверь, приговаривая при этом: - Доннер веттер! И еще что-то непонятное. Мы с Татьяной, конечно, перепугались. Времени думать, что это за шальной немец забрел к нам в гости, не было. Когда он в очередной раз стал ломиться в дверь, мы схватили винтовки и отвечаем ему: - Кто там? Стрелять будем!
Он молча продолжает топтаться у дверей. Потом обошел вокруг машины и начал дергать дверь в кабину водителя. Она оказалась открытой, и тот тип залез туда, принявшись нажимать педали и включать рычаги управления. С нас сон окончательно слетел. Говорим друг другу: - Надо стрелять, если он поедет. Но то ли ключа зажигания не было, то ли он не собирался заводить машину. Он вышел, захлопнул дверь, и снова подошел к дверям в фургон, молотит в них и что-то приговаривает по-немецки. У нас была телефонная связь с дежурной телефонисткой. Мы вызвали ее, но, когда она ответила, решили все-таки сначала проверить, что это за субъект. И на вопрос телефонистки: - В чем дело? Ответили: - Ничего, связь проверяем. А этот человек на наши вопросы не отвечает и ломится в дверь так, что она того и гляди сломается. - Что же делать, Танька? - спрашиваю я подругу. - Надо тревогу поднимать! Это же немец! – Ну, давай, стреляй, - говорю. Последний раз крикнули ему: - Стрелять будем! Он никакого внимания на наши слова не обращает. Ясно: не понимает по-русски. Я снова кручу телефон и кричу дежурной: - На нас немцы напали! Таня в это время стреляет в потолок. Пуля пробивает фанерную крышу и летит в небо. Телефонистка тоже испугалась, услышав выстрел. Спрашивает меня: - Что делать? Тревогу поднимать? Я говорю: - Да, поднимай тревогу!
Телефонистка объявляет тревогу по всему гарнизону. Весь штаб и все вспомогательные службы подняты по тревоге. А человек у машины после выстрела сбрасывает шинель с головы, и мы узнаем нашего фельдшера. Он, оказывается, в ту ночь дежурил по части и, проверяя посты, увидел нашу машину без охраны и решил нас попугать. Теперь он сам испугался. - Вы что, девки, тревогу подняли? - Да, - говорим, - сейчас все сюда прибегут. - Да вы что?! Я же пошутил... Что же теперь делать? Фельдшер сокрушенно качал головой, ругая нас и себя за глупость, и вдруг неожиданно побежал в сторону леса. Мы с Таней подумали, что он сошел с ума. - Куда ты, - кричим. - Стой! Все равно догонят...
Но фельдшер уже возвращался назад, стараясь ступать в свои же следы. - Вот что! Говорите, что напал на вас немец, вы в него стреляли, и он убежал в лес. Это его следы. А я проверял посты и первым прибежал на выстрел. Принимаем его версию. - Хорошо, - говорим, - так и скажем. На нас тоже вина не маленькая. Радиостанцию не охраняли, подняли тревогу, не разобравшись. Прибегают солдаты, офицеры с пистолетами, автоматами, винтовками. Кто-то ручной пулемет тащит. - Где немцы? - кричат. Мы говорим: - В лес побежали. В суматохе забыли, что договорились только об одном немце выдумывать. Наши бросились в лес. Никого там, конечно, не нашли. Мы тем временам стали стучаться в дом, где спала наша команда. Изо всех сил колотили, - и совершенно напрасно. Ни стрельба, ни тревога, ни всеобщий переполох, ни наш стук их не разбудили. Если бы на нас действительно напали, угнали радиостанцию, то они и тогда бы продолжали спокойно спать.
Проснулись они, когда надо было вставать и ехать, а мы уже устали врать и готовы были рассказать всю правду. Начальнику радиостанции мы рассказали все, как было. Он изумился: - Да вы что?!!! Вас же теперь под трибунал... Ну и дела... Да, история... Изумлялся он так несколько минут и вдруг неожиданно сказал: - Знаете что! Задание у нас есть. Его никто не отменял. Пока тут будут разбираться, что к чему, мы сейчас быстро уедем, а потом все забудется. Мы так и сделали. Сели в машину и уехали. Когда через несколько дней переехал весь штаб, мы ждали расспросов, разоблачения и трибунала. Но все обошлось. Или нас простили или просто у начальства не было времени заниматься подобными глупостями. Только всезнающие телефонистки рассказывали, что нас действительно сначала хотели наказать. - Вы же все выдумали. Подняли переполох. Стыдно! Мы твердили, что кто-то был, может, хотел напасть, но убежал в лес. - Да что вы врете! Фельдшер все рассказал. Так эта история, во многом типичная для армейской жизни, и закончилась. Была передышка между боями. Никаких особенных событий не происходило, если не считать того, что война не была закончена.
В Польше я неожиданно встретилась с родственником. Еще в том нашем первом польском селе под Жешувом, где мы жили в двух бараках и дежурным между ними. Я возвращалась с дежурства. Кто-то из девчонок подбегает ко мне и говорит: - Ирка! Тебя там летчик ищет. - Какой летчик? - Не знаю, пойди посмотри. Я, недоумевая, что это за летчик может меня разыскивать, пошла и увидела Бенито. У моей мамы было три сестры и один брат. Младшая из сестер, тетя Валя, перед войной вышла замуж за испанца. Он был летчиком и, несмотря на дворянское происхождение, коммунистом. Сражался с франкистами и после поражения республики эмигрировал в СССР.
После женитьбы на тете Вале Бенито стал полноправным и любимым членом нашей семьи. Он был веселым, непосредственным, открытым, щедрым человеком. Его искренность, легкость, открытость, радушие, общительность, сразу располагали к себе. Про таких говорят: рубаха-парень, душа нараспашку. Но тактичность при этом была у него врожденной. В любой компании он сразу становился центром общества, много шутил, смеялся, веселился от души, несмотря на не очень хорошее поначалу владение русским языком и постоянную боль от разлуки с родиной. Он страшно тосковал об Испании. Собственные невзгоды, видимо, сделали его чутким к заботам других, и он всегда всем помогал, чем только мог.
Бенито умер вскоре после войны. Позже умерла и тетя Валя. После смерти мужа ей было нелегко. Трудно поверить, что эта хрупкая женщина работала грузчиком на заводе, выполняла и другие тяжелые работы. По завещанию тети Вали ее тело было сожжено в крематории, как и тело Бенито, и урны с прахом помещены рядом.
Настоящее имя Бенито было Франциско. Это фамилия - Бенито де Кордерари. Но все, включая и жену - тетю Валю, звали его Бенито, а он не жаловался, принимая это как должное. Бенито был истребителем. Но после ранения врачи не пустили на истребитель, и он летал на маленьком самолете связи. На этом самолете он и прилетел ко мне в Польше. Я страшно обрадовалась его появлению. - Как же ты меня нашел? - А я слышал, что ты у штурмовиков. Знал, что они сейчас здесь стоят. Пролетал мимо и решил сесть, повидаться с тобой.
Мы говорили о тете Вале, о моей маме, о других родственниках и знакомых, о Москве, о милой, дорогой, безвозвратно ушедшей довоенной жизни. Говорили и не могли наговориться. Потом вдруг Бенито отошел от меня на пару шагов, прищурился и состроил печальную гримасу. - Ах, Ирка, как ты плохо одета! Что у тебя за вид?! Такая красивая девушка и так плохо одета... Я была нормально одета, по форме, в шинели, о чем и сказала Бенито. - Нет, ты очень плохо одета. Я привезу тебе красивую меховую куртку, и тебе не будет холодно. Я стала уверять его, что не надо, мне и так хорошо, да и не разрешат ходить в куртке. Но он упрямо стоял на своем. Мы еще поболтали. Бенито пора было лететь дальше. Он пообещал заглянуть через несколько дней и улетел. А дня через два мы уехали на другое место. Девушки, приехавшие позже, говорили, что Бенито был, искал меня и обещал разыскать на новом месте. Это ему не удалось. Больше на фронте я его не видела.
В Польше мы сдавали на классность. И учились, как повсюду: стрельба, ползали по-пластунски, изучали материальную часть, тренировались. Кто сдавал на первый класс, получал звание старшины, кто на второй, - старшего сержанта. Раньше мне казалось, что я работаю быстрее Тани. Но Татьяна сдала на первый класс, а я только на второй, скорость передачи оказалась поменьше. Таня была в числе лучших связистов армии. Во всяком случае, я читала газетную заметку, где начальник связи 2-й Воздушной армии генерал Терский упоминает Татьяну Лебедеву в этом почетном ряду. Я стала усиленно тренироваться, увеличивая скорость, но больше сдачи на классность не 6ыло. Зато снова проводились занятия, учебные выезды на ВПУ. Снова нас гоняли на строевой и заставляли чистить оружие.
В Польше мы стояли до зимы, встретили новый, 1945 год. Двенадцатого января 1945 года войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов при активном содействии войск 2-го Белорусского и 4-го Украинского фронтов начали Висло-Одерскую наступательную операцию. Штурмовики поддерживали наступление наших войск, уничтожали войска противника, подавляли огонь артиллерии и минометов. В приказе Верховного Главнокомандующего от 17 января 1945 года говорится, что среди других войск в боях за овладение городами Ченстохов, Пшедбуж и Радомско особо отличились летчики генерал-лейтенанта авиации Рязанова, генерал-майора авиации Баранчука, подполковника Донченко. В приказе от 19 января 1945 года с благодарностью освободителям Кракова упоминаются летчики генерал-лейтенанта авиации Рязанова, подполковника Шундрикова, подполковника Донченко. Многое стоит за каждой строкой приказа. Успешными были действия нашей авиации по поддержке наземных войск, ведущих ожесточенные бои за Верхне-Силезский промышленный район. Фамилия Рязанова фигурирует в приказах Верховного Главнокомандующего от 21, 24, 25, 26, 27 и 28 января. О насыщенности боевых действий корпуса говорит тот факт, что за срок менее месяца корпусом было получено 10 благодарностей Верховного Главнокомандования.
В книге “Советские военно-воздушные силы в Великой Отечественной войне. 1941-1945” написано: ”На втором заходе на цель штурмовики встретили до 20 бомбардировщиков в сопровождении 16 истребителей противника. Звено старшего лейтенанта Шумского стремительно и смело вступило в бой. Командир звена в бою сбил два истребителя, а его ведомые сбили еще два самолета. Затем наши штурмовики, сблизившись с немецкими бомбардировщиками, атаковали их. При этом майор А.А. Яковицкий, старший лейтенант Н.Т. Пушкин и сержант Н.С. Нестеров уничтожили по одному бомбардировщику, а старшина А.П. Наумов один истребитель. Младший лейтенант П.П. Иванников, израсходовав все боеприпасы, таранил бомбардировщик врага”.
Вот где пригодился опыт воздушных боев штурмовиков, который отрабатывался еще до Курской битвы и приобретался над Днепром. Лейтенант Петр Иванников, погибший в этом бою, летчик с палочкой, выходивший к самолету раньше всех, чтобы успеть дойти вместе с другими. Николай Терентьевич Пушкин погиб уже после войны, в конце мая 1945 года, посадив горящий самолет, не покинув его, как приказывал по радио руководитель полетов, потому что в самолете был еще инженер без парашюта. Через два дня Николай Пушкин умер от ожогов.
Наши войска остановились перед последним рубежом, за которым была дорога на Берлин, у реки Нейсе. Мы двигались вперед вместе с фронтом. Мелькали незнакомые названия городов и поселков. В районе Ченстохова на наш штаб ночью вышла прорывавшаяся из окружения венгерская часть. За оружие взялись офицеры штаба, яростно сражался комендантский взвод. Один боец был убит. Рязанов в это время находился у танкистов. На следующий день для охраны штаба прибыл один танк.
Мы вступили в Германию. Хотелось запомнить первый шаг по земле врага, что-то символически торжественное, но ехали мы ночью, и только утром выяснилось, что находимся уже в Германии.
Первый увиденный нами немецкий город горел. Неприятное зрелище. Летит пепел, коробки уже сгоревших домов без окон. Ни одного человека. Мы с большим трудом отыскали уцелевший дом, где можно было бы остановиться. Все было брошено в суматохе. На столе стояла неубранная еда. Из-за спешки, видно, сборов не было. Встали, бросили все. Были случаи, когда мы видели на столах налитые и еще дымящиеся тарелки с супом. Немцы бежали в суматохе, услышав о приближении наших войск по радио или от отходящих немецких солдат. Брали, наверное, подготовленные заранее необходимые вещи. Как мы с мамой собирались бежать из Москвы в случае ее захвата. Первые немецкие города запомнились мне пустыми, со следами поспешного бегства, полные тревоги и ужаса, в огне и в дыму.
Кажется, будто хозяева рядом. В домах идеальный порядок (если дом не горел): красивые диваны, украшенные маленькими подушечками, в шкафах белье в стопках, аккуратно перевязанных ленточками с бантиками. Вскоре вышел приказ не заходить в дома. Были случаи, когда остававшиеся там немцы открывали огонь по нашим солдатам. Запомнилась мрачная картина, увиденная в одном доме. Старик со старухой, видимо, не могли уйти, не хватило сил или еще почему-то. Они покончили с собой и лежали рядом в аккуратно убранной комнате.
В отличие от Польши, в Германии мы размешались в городах. Чуть позже они уже не так горели, как сначала. Маленькие, уютные, чистенькие, ухоженные, комнатные города с аккуратненькими домиками, ровными аллеями вокруг них. Всё такое милое и домашнее. Через город проходит великолепная автострада. Дороги в Германии прекрасные. Ездить по ним - одно удовольствие. На главной площади - ратуша, обязательно - домик бургомистра и прочие атрибуты типично немецкого городка, воплощения порядка и аккуратности.
Нас, как и раньше, размещали на окраине, подальше от других, так как передачи обычно быстро пеленговали и начинали бомбить. Немцев по-прежнему не было видно. Нам даже было интересно, каким же образом и куда она так быстро и загадочно исчезают. Да и любопытно было посмотреть, как выглядят немцы, как живут, чем занимаются, о чем думают.
В одном городке я, подбив еще двух девчонок, пошла прогуляться. Чтобы не напали немцы, переоделись в гражданскую одежду, которую нашли в доме, где разместились на постой. Стали бродить по улицам, заходить в дома, рассматривать дворики, комнаты, их убранство, мебель, домашнюю утварь. Почти везде было открыто. Все вещи оставались на своих местах. Словно хозяева вышли на минутку, попросив гостей подождать. Комнаты чисто прибраны, дворики подметены, дорожки посыпаны песком.
В каком-то доме мы встали посреди большой комнаты, озираясь по сторонам. Вдруг входная дверь, которую мы за собой закрыли, начинает медленно, с протяжным скрипом, открываться. В образовавшуюся щель так же медленно просовывается рука с пистолетом. Мы оцепенели. Вслед за рукой появляется мужское лицо с полубезумными, воспаленными глазами. На лице обозначается злорадная улыбка и хриплый голос командует: - Хенде хох! А затем по-русски: - Руки вверх!
Мужчина полностью прошел в дверь и, помахивая пистолетом, начал, все так же злорадно усмехаясь: - А, попались голубушки... Шпионки проклятые! Все повсюду вынюхиваете. Но от меня не скроетесь, давно вас заметил. Сейчас за все ответите. Расстреляю на месте!
Только теперь мы заметили, что он в нашей форме. Но у нас в части мы его не видели. Потом мы спрашивали друг у друга, но никто не мог вспомнить, какого он рода войск. Наверное, его лицо, горящие глаза и рука с пистолетом приковали все наше внимание. - Да ты что, - говорим мы ему, - мы же свои, русские... Если до этого он был относительно спокоен, то тут рассвирепел: - Ах вы, такие-сякие! Ах вы, немецкие овчарки! Изменницы, предательницы! Родину предали! Сбежали сюда, служите немцам... Мы начали объяснять ему, кто мы, что здесь делаем. Но он не слушал: - Сейчас застрелю! Сволочи! Готовьтесь к смерти... Материл почем зря, с каждой секундой распаляясь все больше. И застрелил бы, наверное, если бы не счастливый случай. По улице проходил знакомый лейтенант из нашей части. Увидев его в окно, мы стали кричать, звать на помощь. Он подошел, немного успокоил психа, вызволил нас.
После этого случая мы боялись ходить одни, да и вообще выходить куда-либо. Не могли только удержаться от соблазна бегать за компотами. Кладовые в брошенных домах были забиты банками с консервированными фруктами самых различных сортов. Кроме компотов в подвалах были наборы продуктов, как в лучших магазинах. Большинство из нас никогда не видели ничего подобного. Полки ломились от обилия пищи. Здесь и ровные, крупные яйца, каждое из которых обернуто чем-то, колбасы и окорока, консервированные утки и курицы, шоколад разных сортов, крупы. Мы ничего не брали, удивляясь такому изобилию.
К.А. Белодед недавно привел мне следующую цифру: в Лигнице из 800 тысяч населения, когда мы его заняли, оставалось не более 20 тысяч. Я думаю, эти цифры преувеличены. Штаб с комфортом размещался на окраине в благоустроенных особняках, брошенных хозяевами. Мы же, как всегда, были в стороне. Но это имело и свои положительные стороны, позволяя ходить за компотами, хотя был приказ в немецкие дома не заходить. Мы брали сопровождающих мужчин и выбирали то, что нам нравилось больше всего, хотя хотелось перепробовать все, - столько стояло банок с заманчивым содержимым. Первые опасения о съедобности компотов, возможной их отравленности, оказались напрасными. Всегда, конечно, оказывались осторожные, не евшие сами и предостерегающие других. Но и отчаянные всегда находились. Махнув рукой: эх, была, не была, они уплетали фрукты с таким завидным аппетитом, что почти все набрасывались на банки, не подождав, не случится ли что со смельчаками. Да и весенняя нехватка витаминов подталкивала к давно невиданным плодам.
Вспоминаю эти немецкие городки, казавшиеся нам тогда идеалами чистоты и уюта, конечно, по контрасту с кочевой жизнью на фронте. Сейчас, глядя на фотографии, вижу, что тогда они не отличались особенным порядком. Улицы не убирались, и грязь, занесенная сапогами и колесами машин, быстро заняла проезжие части. Ветер гонит обрывки бумаг, прошлогодние листья, еще какой-то мусор. Воронка посреди улицы. Часть дерева то ли снесена осколком, то ли срублена. Разбитый и брошенный автомобиль.
Конец мягкой, почти бесснежной зимы. Март. Сырой, бесцветный, но уже весенний, а главное, - стоящий на пороге Победы месяц. Мы с Таней, одетые в телогрейки, неизвестно где добытые, боязливо оглядываясь, выбираемся на улицу. Но радость молодости, весны, побед над врагом, оказывается сильнее страха. Мы подмигиваем друг другу, улыбаемся, проходим метров сто по совершенно пустынной улице, а затем поворачиваем и бежим обратно. Прогулялись.
Мы обновили свой скудный гардероб. Гимнастерки, правда, были блеклыми от бесчисленных стирок, а сапоги сорок второго размера не гармонировали со складками плиссе. Именно в это время нам, как говорили, по приказу Рязанова перешили сапоги. Закончился срок годности старых, пришло время получить новые. Но наших небольших размеров среди них не оказалось. И нам перешивали кирзовые сапоги.
На улицах немецких городов повсюду валялись брошенные мотоциклы и велосипеды. Можно было садиться на любой и ехать. Так и поступали. Бросали транспорт там, где он уже не был нужен. Всегда можно было найти другой, - не хуже. Все ребята из нашей роты связи гоняли на мотоциклах. Рязанов вскоре строго запретил это делать, так как произошло несколько несчастных случаев. В Любине погиб, разбившись на мотоцикле, один из первых Героев Советского Союза корпуса, замечательный летчик Николай Евсюков.
Но приказ нарушался. На мотоцикл однажды уселась и Люся Смирнова. Ей рассказали, как надо ехать, показали, на какие педали нажимать. Она села и поехала. Нажала на педаль, - мотоцикл понесся. Люся испугалась, резко нажала на тормоз и вылетела вперед, через руль внезапно остановившегося мотоцикла. Подбежали летчики, подняли ее, она вся в синяках, но, к счастью, ничего не поломала.
Еще одна забавная история произошла в нашей роте связи в Германии чуть позже, в наше отсутствие, когда мы работали на ВПУ. Кто-то из разбитой аптеки неподалеку от штаба и узла связи притащил огромную бутыль перигидроля, стопроцентной перекиси водорода. И все девчонки поголовно решили покраситься, стать яркими блондинками. Красили волосы прямо концентрированным раствором, не разводили его. Через пару минут волосы стали неестественно белыми, потом начали сечься, вылезать и чуть ли не вылезли совсем. Кожа у корней волос покраснела, стала слазить. Вид совершенно жуткий.
А телеграфисткам приходится общаться с начальством. Приносят они телеграмму в штаб; там смотрят, открыв рот, на страшный облик еще вчера нормальных девушек. Весть об этом скоро дошла до Рязанова, Он, конечно, рассердился: еще отравятся. Вызвал Круглова, отругал его и приказал построить роту связи. Когда старшина построил роту, все оказались яркими блондинками с обожженными волосами. Зрелище было, говорят, удивительное. Потом уже волосы стали отрастать, становиться пегими, разноцветными.
Спали в Германии на пуховиках, под перинами, в чистом белье, на белоснежных простынях. Было такое изобилие, что некоторые девчонки меняли и постельное и нательное белье чуть ли не каждый день. Текла горячая вода. Часто и с удовольствием мылись. Одеяла, шелковые квадратики на них, были невиданными и удивительными. За все наши прегрешения доставалось Круглову. А он уже ругал старшину. Один раз, уже, наверное, после Победы, когда стало жарко, летом, телеграфистки поехали на велосипедах за город. Прогулялись компанией человек десять, искупались, нарвали огромные букеты цветов и, возвращаясь на велосипедах обратно, встретили Рязанова. Он вызвал Круглова, строжайше его отругал: ”Расстреляю, если еще повторится что-то подобное. Никакой дисциплины в роте связи. Они могут погибнуть из-за твоего попустительства и беспечности!” Мы тогда роптали на строгую дисциплину, а эти жесткие меры охраняли нас от многих опасностей.
После того, как мы чуть не погибли в пустом доме, мне несколько раз снились связанные с этим сны. Снилось, что мы с Таней бродим по брошенному дому, и видим в окно, что какие-то люди, явные враги, уже рядом, в двух шагах от дома. Мы пригибаемся, чтобы нас не было видно в окна. А дверь открыта. Сейчас они войдут и увидят нас. Я уползаю в другую комнату и гадаю, успеет ли Таня закрыть дверь или нет. На этом сон обрывался. Просыпаясь, я мучалась, что бросила Татьяну, но потом вспоминала: это же только сон. Другой сон на эту же тему: дверь медленно открывается, просовывается рука. Я одна стою в комнате и не могу сдвинуться с места. Ни туловища, ни лица не видно, только неестественно удлиняющаяся рука. Она медленно тянется ко мне, а я, как ни пытаюсь, не двигаюсь с места. Чувствую, что никак не защититься, не спастись от этой ужасной руки, которая вот-вот схватит меня за горло. А потом сны перестали сниться.
Мы переезжали с места на место. Но в крупных городах не останавливались. Чем меньше строений, народа, тем легче обеспечить безопасность. Самый крупный населенный пункт был, кажется, Лигниц. Но и там мы стояли на окраине. Начало появляться население. Но большая часть все-таки уходила в пока неведомые нам края. Мы перестали ходить за компотами, чтобы не столкнуться с хозяевами, попав в обитаемое жилище, да и самим не ввязаться в какую-то историю. Никаких контактов с немцами у нас не было. Они нас явно избегали, видимо, боясь и стараясь не попадаться на глаза. Возможно, поэтому и складывалось впечатление, что их очень мало. Мы, не владея языком, не могли с ними разговаривать. Как-то иначе общаться, объясняться жестами, не пытались. Они тоже не проявляли общительности.
Радист из нашего взвода Сергей Чертков вместе со старшиной Жаворонковым пошли зачем-то в какой-то дом. Дверь закрыта. Чертков начал выбивать ее прикладом. Ударил раз, другой. На третьем ударе дверь открывается, и прямо перед ними фигура тоже с винтовкой в руках. Жаворонков сразу падает на пол, а Чертков быстро перехватывает винтовку, стреляет и прыгает сам в сторону, но фигура стоит и двигается подозрительно синхронно с Чертковым. Тот снова стреляет, а старшина, лежавший на полу и выхвативший свой трофейный ”вальтер”, смеется: - Чего ты, Сергей, в зеркало стреляешь?
Первый прилив нашего любопытства был удовлетворен. И гордость тоже поутихла. Постояли на земле врага, походили по ней. Земля, как земля, разве что компотов больше. Мы перестали отрывать время от сна и отдыха для походов. Снова завертелась привычная карусель: дежурство, наряды, отдых.
Перед наступлением на Берлин наш штаб находился в городке недалеко от Бреслау. В Бреслау, превращенном в город-крепость, не сдавался крупный немецкий гарнизон. Его блокировала 6-я гвардейская армия, силы которой были примерно равны силам окруженных немцев. Наши воины были выключены из других военных действий, оставаясь под Бреслау и после взятия Берлина. Оттуда доносилась канонада, звуки боя. Мы опасались, что противник может, прорвавшись, выйти на нас. Но бойцы 6-й армии надежно прикрыли все пути осажденным.
Глава 9. Бросок к Берлину
Берлинская операция, как известно, началась 16 апреля 1945 г. Советская авиация должна была удерживать господство в воздухе, прикрывать наши войска от ударов вражеской авиации, провести авиационную подготовку и поддерживать сухопутные войска при прорыве зоны обороны противника, содействовать наземным войскам в форсировании рек Одер, Нейсе, Шпрее, обеспечить ввод в сражение танковых армий, прикрывать и поддерживать их, уничтожать резервы противника, вести воздушную разведку и наблюдение за полем боя. К тому же авиация должна была не допустить подхода резервов противника со стороны Берлина и Дрездена.
Большое значение придавалось взаимодействию авиации с танковыми армиями. Были разработаны планы взаимодействия. Нас откомандировали поддерживать связь с танкистами 4-й гвардейской танковой армии под командованием Д.Д. Лелюшенко. Перед началом наступления была поставлена дымовая завеса. Как отмечает И.С. Конев, летчики-штурмовики сделали это мастерски. Первую восьмерку ИЛов с подвешенными дымовыми приборами вел командир полка Степанов, вел точно по курсу и ставил дым с поразительной точностью, несмотря на ураганный заградительный огонь зенитной артиллерии.
Необходимость постановки дымовой завесы вызывалась тем, что важнейшая операция войск фронта начиналась с форсирования водной преграды без плацдарма на вражеском берегу. Это создавало неудобства, но и обеспечивало фактор внезапности. Неизвестно, где будут наступать. Неприятель должен держать свои силы рассредоточенными на всю ширину фронта, а не концентрировать их у плацдарма. После постановки дымов, отрепетированной тщательно заранее, Рязанов передал по радио: ”Молодцы! Восхищен вашими действиями. Благодарю!”
О постановке дымовой завесы И.С. Конев пишет: ”В конце первого периода артиллерийской подготовки были поставлены дымы. В полосе, доступной обозрению, дымовая завеса оказалась очень удачной, мощной, хорошей плотности и по высоте как раз такая, как нужно. Мастерски это сделали летчики-штурмовики! Стремительно пройдя на бреющем, они не пронесли ее, а поставили точно на рубеже Нейсе. А надо сказать, что ширина фронта, на котором ставилась дымовая завеса, равнялась ни много ни мало 390 километров. Такой фронт установки завесы в известной мере дезориентировал противника относительно пунктов наших переправ через Нейсе.
Мощная артиллерийская подготовка и дымы создали для неприятеля большое затруднение в управлении войсками, расстроили их систему огня и ослабили устойчивость обороны. Уже к середине дня из показаний пленных выяснилось, что и отдельные солдаты, и мелкие подразделения немцев довольно своеобразно использовали нашу дымовую завесу: они просто покидали свои позиции и уходили в тыл”.
А.С. Жадов в книге “Четыре года войны” пишет: “Неоценимую поддержку наземным войскам в боях 16 апреля оказала авиация фронта, особенно штурмовики. 1-й гвардейский штурмовой авиационный корпус генерала В.Г.Рязанова непрерывно наносил сосредоточенные удары по опорным пунктам и узлам сопротивления противника, его танкам, артиллерии, по подходящим резервам”.
3-я и 4-я танковые гвардейские армия к утру 17-го апреля закончили переправу через Нейсе, вошли в прорыв и устремились к Шпрее. Река Шпрее была форсирована на плечах отходящего противника. Противник пытался остановить продвижение танковых армий в районах Коттбус и Штремберг. Штурмовики уничтожали контратакующие танки и войска противника, боролись с огневыми средствами. Действия нашей авиации затруднялись лесистым характером местности, лесными пожарами. Трудно было находить цели, но наши летчики и в этой тяжелой обстановке наносили точные удары по врагу, отыскивали и метко громили танковые группировки противника.
17 апреля И.С.Конев отдал приказ командармам 3-й и 4-й гвардейских танковых армий генералам Рыбалко и Лелюшенко входить в глубокий прорыв на фронте 13-й армии, продвигаться вперед, не ожидая отстающих сухопутных войск и не опасаясь окружения. К концу дня 18 апреля армия Лелюшенко прошла за Шпрее вперед на сорок пять километров. В ночь на 18 апреля 3-я и 4-я гвардейские танковые армии повернули с юга на Берлин.
В.Г. Рязанов со своей оперативной группой переместился на КП танковой армии, оставив в общевойсковых армиях авиационных представителей. 75% сил воздушной армии было привлечено для поддержки танковых армий. Был отражен контрудар герлицкой группировки противника и устранена угроза левому крылу фронта. Хорошо поработали штурмовики. В танковые корпуса и бригады были выделены авиационные офицеры наведения с радиостанциями. В такую группу попали и мы с Таней Лебедевой.
Наша группа связи или передвижная команда ВПУ была снабжена всем необходимым. Пожалуй, первый раз за всю войну мы выезжали экипированными так мощно. Огромный “студебеккер” и ”додж” с радиостанциями на них. Прицеп, где размещался движок. Был еще автомобиль “виллис” для связи, очень похожий на наш “газик”. Ну, и экипаж из нескольких радистов, механиков, начальники радиостанций, водители, шифровальщики. Из девушек были только я и Таня Лебедева. Возглавлял всю группу Николай Ерошенко из оперативного отдела, бывший с нами в 1943 г. во время работы на ВПУ. Тогда он работал шифровальщиком.
Командир танкистов инструктировал нас перед выездом. Он объяснил, что танки, с которыми мы пойдем, будут двигаться быстро и в большом отрыве от стрелковых подразделений, фактически в тылу врага. Поскольку наша радиостанция не танк, то и уязвима, и небоеспособна она в той же мере. Поэтому от танкистов нельзя отрываться и в случае чего просить у них защиты. - Идете в середине колонны. Во время прорыва не отставать. Будьте внимательны. Останавливаться нельзя. Танкисты вас ждать не будут. Если что случится с машиной, - бросать.
Больше всего мы боялись поломки машины. Этого, к счастью, не случилось. Да и страхи, расписанные перед нами при постановке задачи, оказались напрасными. Танкисты относились к нам замечательно. Помогали, заботились, следили, чтобы нам было удобно и безопасно. Даже если что-то и случилось бы с машиной, они наверняка бы нас не бросили. Те два танка, которые шли впереди и сзади нас, получили задание прикрытия. И они беспокоились о нашей безопасности больше, чем мы сами.
Мы мчались вперед в клубах дыма и пыли, под рев танковых моторов и грохот гусениц. Это называется: танки пошли в прорыв. Ребята в черных комбинезонах приветственно махали нам со своих танков и кричали что-то, неслышное за шумом моторов. Одно чувство переполняло всех: торжество и ликование. Наконец-то. Мы близки к цели. Два-три перехода и - у стен Берлина, города, олицетворяющего сущность фашизма, власть его и силу.
Апрель - межсезонье, когда уже совсем ушла зима, а лето еще не наступило. Уже нет снега и еще нет зелени. Пустая природа стоит в нерешительности и кажется робкой. Зато решительностью обладали люди. Воздух прозрачен, только пыль, поднятая весенними ветрами с обсохшей после таяния снегов земли, носится в нем.
О том, как была организована связь в нашем корпусе во время Берлинской операции, я узнала, прочитав книгу “Военные связисты в дни войны и мира” (Изд-во МО СССР, М., I968). “Организацию связи в штурмовой авиации рассмотрим на примере 1-го гвардейского штурмового авиакорпуса, который обеспечивал боевые действия войск 1З-й и 5-й гвардейских армий. Командир авиакорпуса находился с оперативной группой на КП 13-й армии, а его представитель - командир 8-й гвардейской штурмовой авиадивизии - на КП 5-й гвардейской армии.
С вводом в прорыв 4-й гвардейской танковой армии и при действии ее в оперативной глубине основные усилия 1-го гвардейского штурмового авиакорпуса были перенесены на поддержку танковой армии. Поэтому командир корпуса со своей оперативной группой переместился на КП танковой армии, оставив в общевойсковых армиях авиационных представителей. В танковые корпуса и бригады были выделены авиационные офицеры наведения, в распоряжение которых по специальному приказу командующего 1-м Украинским фронтом командиры соединений сухопутных войск выделяли радиостанции. В ответственные периоды, сообразуясь с конкретной обстановкой, командир штурмового авиакорпуса выезжал на НП командиров танковых корпусов для непосредственного управления боевыми действиями штурмовиков.
Проводная связь штаба корпуса со штабом 2-й воздушной армии обеспечивалась по двум каналам с использованием подземного кабеля, со штабами подчиненных дивизий - по постоянным воздушным линиям, а со штабом 8-й гвардейской штурмовой авиадивизии, кроме того, по подземному кабелю. Эта связь по всем направлениям работала устойчиво.
Радиосвязь командира 1-го гвардейского штурмового авиакорпуса с командующим 2-й воздушной армией осуществлялась по радиотелефонной сети последнего. Со своим штабом он имел надежную связь по командной радиосети корпуса, в состав которой кроме радиостанций командира и его штаба входили радиостанции авиационных представителей при общевойсковых и танковых армиях. Штурмовиками и истребителями сопровождения на поле боя командир корпуса управлял по радиосети, организованной в масштабе соединения. Кроме радиостанций самолетов, в радиосеть корпуса входили радиостанции командира корпуса (главная), командиров подчиненных авиадивизий, офицеров связи авиации при стрелковых и танковых бригадах 4-й гвардейской танковой армии и аэродромов вылета. При необходимости в эту радиосеть включалась радиостанция командующего 2-й воздушной армией.
Заявки от танковых корпусов и бригад на поддержку авиацией поступали от офицеров связи авиации по радиосети управления самолетами авиакорпуса. Задачи на вылет подразделениям штурмовиков командир корпуса ставил по командной радиосети через свой штаб, а последний давал указания дивизиям чаще всего по проводам. Ведущие авиаподразделений штурмовиков, подлетая к полю боя, вступали в связь с командиром корпуса и получали от него необходимые указания”.
Судя по этой выписке, у нас была радиостанция офицера связи авиации при танковой бригаде 4-й гвардейской танковой армии. Офицером связи был Николай Ерошенко. Все радиостанции, входившие в радиосеть корпуса, могли слушать и принимать отдаваемые командиром приказы и распоряжения, а также информацию подчиненных. Мы получили необходимые радиоданные и радиосети танковой армии и могли входить в радиосеть танкистов. Так как у радиосети меньшая пропускная способность, несколько радиостанций не могут одновременно работать на передачу, то нас предупредили о необходимости особенно строго соблюдать дисциплину связи, установленный порядок работы радиостанции на передачу, неуклонно выполнять правила радиообмена.
Существовало сокращение, обратное НП - наблюдательный пункт - ПН - пункт наведения. Если при наступлении на Днепр мы работали, в основном, на НП и КП, то в Берлинской операции почти все время работали именно на ПН. Офицер наведения, - в данном случае это был Ерошенко, - должен был давать целеуказания нашим летчикам, предупреждать их об опасности, указывать направления, более удобные для атаки и маневры, которые лучше выполнить при заходе на цель, рекомендовать строй и давать информацию о противнике. Словом, задач немало.
Танки двигались вперед, оставляя за собой вооруженных врагов. Наши стрелковые части отставали, но надежно обеспечивали безопасность тылов танкистов. Танкисты избегали боев, обходя узлы обороны, маневрируя с целью сохранения себя и боевой техники для выполнения конечной задачи - штурма Берлина. Немцы были сломлены, но не складывали оружие. Населенные пункты, встречавшиеся на автостраде, проходились стремительно, почти без сопротивления, сопровождаемые чаще всего запоздалыми паникой и переполохом среди населения.
В каком-то большом поселке немцы нас просто не заметили. Не обратили внимания на то, что уже побеждены. Мы остановились на краю примыкавшей к автостраде центральной площади. На другом конце большой площади маршировали мальчишки. Наверное, “гитлерюгенд”. Или резервисты уже призывного возраста. Мы вышли из фургона на площадку в задней части кузова нашего громоздкого ”студебеккера” и стали смотреть, как офицер обучает молодежь. Он демонстрировал ружейные приемы, увлеченно объясняя и показывая. На нас не обращали внимания, уверенные, видимо, что это немецкие танки. Мы немного подождали, предполагая, что неприятель все-таки сориентируется в обстановке. Ничего подобного. Такое невнимание со стороны противника, полное игнорирование нашего присутствия, задело наши чувства победителей. Мы овладели этим городком, без боя, правда, но как-то продемонстрировать свое присутствие здесь было необходимо. Нам надоело ждать, и мы начали кричать: - Эй, фрицы!
Вокруг нашей радиостанции стояло несколько танков, и мы могли позволить себе отступление от этикета. Нас не знакомили с церемонией ультимативного предложения капитуляции и ведения подобных переговоров. Но немцы просто не расслышали невежливого обращения к ним, что было немудрено: площадь была, наверное, только чуть поменьше футбольного поля. Мы снова кричим: - Эй, фрицы, эй! Стали махать руками, пытаясь привлечь к себе внимание. Со стороны могло показаться, что мы встретили старых приятелей, которых давно не видели, и хотим их окликнуть, чтобы дружески поболтать о жизни. Немцы по-прежнему не замечали нас. У них была насыщенная программа военной подготовки, в которой все было до пределов сжато, уж ничего нельзя было опустить. И они торопились закончить занятие, провести его, чтобы перейти к следующему, не отвлекаясь на посторонние помехи. Нас это начало раздражать. Надо же было показать этим юнцам и их командирам, что они опоздали, все их труды напрасны и бессмысленны. Попросили танкистов: - Попугайте их, поверните башни в их сторону, направьте на них пушки.
Танкисты, с интересом наблюдавшие за этой сценой, посмеиваясь, развернули башни в сторону немецких отрядов. Никакого эффекта. Они был так поглощены необходимостью срочной подготовки к отражению наступления русских, так погружены в заботы, связанные с предстоящей обороной, что не заметили появления неприятеля и бесполезности их занятий. Мы уже не знали, что делать. Надо было ехать дальше. Уже как-то неудобно было уезжать, оставляя противника в неведении того, как развертываются события. - Хоть выстрелите, что ли? - Стали упрашивать мы танкистов. Но русские люди отходчивы. Они милосердны к поверженным врагам. - Чего в них, дураков, стрелять... - ответили нам. Мы снова начали кричать: - Эй, фрицы! Они заметили нас, когда мы уже, отчаявшись докричаться, собрались уезжать и начали заводить моторы. На мгновение застыли в оцепенении. Когда они после паузы моментально рассыпались в разные стороны, бросая в панике оружие, мы весело хохотали, удовлетворенные их бегством, столь явно демонстрирующим наше присутствие и его весомость.
Такие бескровные победы, к сожалению, длились недолго. Уже 20 апреля танкисты встретили сильное сопротивление противника. Прекратилось упоение движением, но не истощилось стремление вперед, жажда пространства. Все объяснялось просто. Танки, прорвав сначала оборону врага по Нейсе, двигались там, где не было войск и дошли теперь до мощных оборонительных рубежей, созданных вокруг Берлина. Вот тут появилась работа и для нас. Мы, переместившись к штабу, начали передавать заявки танкистов.
Во время движения наша радиостанция не работала. Связь держали танкисты. Им указывали маршрут движения, давали сведения о характере местности, возможности противодействия противника. Мы с Татьяной работали на ключе. Позже пришлось работать и с микрофоном. Для связи с самолетами служила вторая радиостанция. Николай Ерошенко при помощи микрофона наводил наши самолеты на цели, давал им указания, уточнял задачу, исходя из конкретной обстановки, сил противника и т.д. Мы не знали содержания передаваемых нами шифровок, но, видимо, там были данные танкистов о том, где, как, какими силами их поддерживать.
Мы были прикомандированы к 5-му гвардейскому механизированному корпусу танковой армии Лелюшенко, который прикрывал левый фланг своей армии, обеспечивая ей возможности поворота на север и продвижения с целью взятия Берлина в кольцо. Корпус должен был установить прочный заслон против неприятеля фронтом на запад.
В то время как части правого крыла армии Лелюшенко начали штурмовать Берлин, ведя кровопролитные бои на канале Тельтов, левое крыло продолжало двигаться вперед, охватывая Берлин с юга и запада, стремясь окружить его и соединиться с войсками 1-го Белорусского фронта. Мы продвигались вместе с этими частями. Противник оказывал ожесточенное сопротивление. Всюду требовалась поддержка штурмовиков. Крылья советских армий совместно с крыльями самолетов громили врага, таранили его, рубили крылья имперскому орлу нацизма.
Для нас наступила пора интенсивной работы. Мы переезжали с места на место, поддерживая связь. Ситуация была очень напряженной и более запутанной, чем, например, у войск, наступавших на Берлин с востока. Все смешалось как слоеный пирог. Непонятно, где фронт, в какой стороне противник. Мы получали приказ и, исполняя его, мчались туда, где по нашим расчетам должны были быть немцы, и находили там уже наши части, ведущие бой. В другой раз мы наводили удар штурмовиков туда, где только что стояли мы сами и где по всем понятиям уже должен быть наш тыл. Но там оказывались враги, и штурмовики беспощадно громили их.
Рязанов почти каждый день прилетал на маленьком самолете на наш КП и руководил боевыми вылетами самолетов. Наша оперативная группа была единственной, принадлежащей непосредственно корпусу. Все остальные группы, куда были направлены авиационные представители нашего корпуса, выделялись теми сухопутными войсками, с которыми мы взаимодействовали.
Противник рвался из Берлина на юго-запад. Надо было прикрыть пути выхода, но это не всегда удавалось, и разрозненные группы врагов просачивались, как вода сквозь песок, и блуждали по территории, уже занятой нашими войсками, непрерывно вступая в бои, исступленно пытаясь вырваться, прорваться из окружения. С запада на помощь осажденному Берлину двигалась 12-я армия Венка, снятая Гитлером с Западного фронта и брошенная на помощь погибающей столице.
Венк прикладывал все усилия, его солдаты делали все возможное и невозможное, пытаясь прорвать кольцо блокады. Кроме этих фронтов - внутреннего и внешнего сторон кольца, - через тыл армии Лелюшенко в районе Луккенвальде прорвались на запад остатки окруженной, но еще многочисленной, вооруженной и боеспособной 9-й армии Буссе. В такой обстановке окруженные и те, кто окружает, легко могли поменяться местами. Во всяком случае, когда я уже в мае вернулась в корпус, там все были убеждены, что мы были в окружении. Может, действительно было так. Помню только, что война была непонятной, непривычной для нас, свыкшихся с тем, что впереди враги, а сзади наши.
Группе гитлеровцев удалось прорваться в Луккенвальде, как раз на тылы 4-й гвардейской танковой армии и прежде всего 5-го гвардейского механизированного корпуса И.П. Ермакова, отражавшего яростные атаки 12-й армии Венка на рубеже Беелитц - Трёйенбритцен фронтом на запад. Теперь Ермакову пришлось вести бой с перевернутым фронтом, по-прежнему направляя свои основные силы на запад против армии Венка и часть сил на восток против прорывающейся группировки 9-й армии Буссе. Это, наверное, и было окружение.
В окружении, видимо, побывал командир корпуса. Рассказывали, что Рязанов попал в окружение и находился на КП вместе с доставившим его пилотом ПО-2. К КП приближались неприятельские танки. Никакого противотанкового оружия не было. Были уже вызваны наши самолеты, но мгновенно появиться они не могут. Рязанов командует летчику: “Стакан коньяка!” И выпивает залпом. Танки все ближе. Он приказывает налить еще стакан. В последний момент появляются наши штурмовики и отбивают атаки танков. Возможно, это сказка, а то, что сгорела под Берлином от прямого попадания радиостанция, только что покинутая Рязановым, экипаж погиб, - правда.
Помимо крупных, организованных и управляемых сил, сжимающих нас с трех сторон (армий Венка и Буссе, 200-тысячный гарнизон Берлина) в лесах было много раздробленных отрядов гитлеровцев. Они метались, как стаи волков, готовые на все, лишь бы не погибнуть и не сдаться в плен. Чаще они стремились не ввязываться в бой, а обходить стороной противника, избегая стычек.
Один раз такая группа наткнулась на нас. Мы работали в лесу, а точнее, - в небольшой рощице, лесочке. В наушниках посторонние звуки плохо слышны, да и сосредотачиваешься на работе, отвлекаешься от окружающего. Кто-то толкает меня. Я снимаю наушники. Кричат: - Тревога! Немцы! Я уже сама слышу приближающуюся перестрелку. Кто-то скомандовал: - Занимать круговую оборону!
Мы с Таней схватили винтовки, выскочили из машины и залегли прямо возле нее. Смотрим, действительно, на нашу машину бежит группа немцев. Сначала нам показалось - толпа. Чуть позже разобрались, что сравнительно немного. Откуда-то выстрелы доносятся. Кто-то за ними, видимо, гонится. И они несутся, сломя голову. Метров двести уже до нас. Кто-то из наших выстрелил. Только тут они разобрали, что выбегают на нас. И так же резко, как мне показалось, уверенно и мощно, развернулись на девяносто градусов и побежали в сторону, обходя нашу радиостанцию. Мы толком ничего и не успели сообразить: кто бежит, куда, что за немцы, кто за ними гонится. Проскочили мимо, и слава богу. Мы облегченно вздохнули и снова принялись за работу.
Но не всегда все заканчивалось так мирно. В Потсдаме погиб экипаж, шесть человек из нашей оперативной группы: шифровальщик, шофер, механик, три радиста. Среди погибших был Борис Наманов, о котором я писала. Они ехали в “виллисе” и в него попал фаустпатрон. Конечно, не просто попал, а был нацелен именно туда. Может быть, какой-то мальчишка из тех команд “гитлерюгенд”, над которыми мы так весело смеялись по дороге к Берлину, и выстрелил. Все погибли.
За Потсдам развернулись тяжелые бои. Город был расположен среди озер. Потсдам - место традиционных парадов и смотров прусского милитаризма, резиденция прусских королей. Здесь в 1933 году Гинденбург благословил приход Гитлера к власти. Наши войска захватили Потсдам, не повредив старинные замки. Знакомые, ездившие в туристические поездки по ГДР, восхищались красотой дворца Сансуси. В Потсдаме я тоже была. Но тогда было не до замков. Да и сейчас, спустя столько лет, меня иногда посещает мысль, что в том «виллисе» должны были ехать или я или Таня.
В тот день мы с Татьяной находились в деревне, где размещался штаб Лелюшенко, работали на радиостанции. Я дежурила, а Таня должна была меня сменить. Зашел Николай Ерошенко и сказал, чтобы Таня срочно собиралась, надо будет выехать на “виллисе”. Мы слышали что-то о Потсдаме и, не особенно разбираясь в географии, считали, что это уже Берлин. Побывать в Берлине или его предместьях - большей мечты тогда не было у наших солдат. И не только девятнадцатилетние мальчишки любыми правдами и неправдами отпрашивались у начальства, чтобы взглянуть на берлинские руины. Пожилые полковники и генералы отыскивали возможность и приезжали в разрушенный город, ступали по его земле, попирая камни, помнившие триумфы Гитлера. Поэтому Татьяна обрадовалась, схватила вещмешок и уже собиралась проскочить мимо меня на выход, но я была начеку: - Стой, Танька, ты же сейчас должна меня сменить! - Ну, видишь, меня же посылают. Потом за тебя отдежурю. - Нет, ты оставайся, а я поеду.
Так мы спорили некоторое время, пока не зашел Ерошенко и, сразу оценив обстановку, сказал: - Вот что, раз вы не можете договориться, сидите здесь, пошлю других. Мы стали упрашивать его послать нас. Но Ерошенко сказал, что пошлет в следующий раз. Так мы и остались, а “виллис” был разбит фаустпатроном.
