Глава 10. На берлинских рубежах
Армия Венка должна была деблокировать Берлин, что могло затянуть войну. Немецкая армия чрезвычайно дисциплинирована. Немцы вообще очень дисциплинированный народ. И если отдан приказ прорвать оборону, то войска методически, не считаясь с сопротивлением противника и своими потерями, будут продолжать атаковать. Так действовала и 12-я немецкая армия.
Очень важными в такой обстановке были удары наших штурмовиков. Кроме того, что они наносили большие потери неприятелю именно в тех местах, где тот собирал мощные группировки для прорыва, и часто оказывались решающим фактором в отражении вражеской атаки, их действия деморализовывали противника, нарушали управление войсками и постоянно держали в напряжении всех, начиная от рядового и заканчивая командармом.
Мы часто переезжали с места на место. Помощь штурмовиков была нужна повсюду. Противник атаковал крупными силами, а боевые порядки были растянуты. Мощные удары с воздуха существенно помогали нашим наземным войскам. В одном месте я наблюдала, как наступала колонна немецких танков. Против них всего четыре тридцатьчетверки. Вот-вот сомнут. Одна уже горит. Но вызваны штурмовики. Стремительно несутся грозные боевые машины. Один заход. Взрывы, дым, гарь. Остановились танки с крестами. Несколько из них горят. Второй заход. Бьют пушки самолетов, сыплются ПТАБы. Налетела еще группа наших самолетов. Утюжат фашистов так, что только куски железа разлетаются в разные стороны. Они мечутся в беспорядке, пытаясь укрыться от губительного огня. Повернули назад. Но и по отходящим в суматохе врагам бьют наши летчики, не дают им опомниться, сосредоточиться, собраться для новой атаки.
Наши передвижения с места на место, переезды, были нелегкими. Столько везде мин понатыкано, каждую минуту рискуешь взорваться или столкнуться с противником, которого можно было встретить в самом неожиданном месте. Наши громоздкие фургоны были неповоротливыми и тяжело блуждали между развалин какого-то населенного пункта или на тех участках, где могли быть мины.
Резкий контраст с искореженной техникой вокруг, взорванными мостами, разбитыми дорогами, составляла пробуждающаяся природа, первая зазеленевшая трава, начинающие распускаться листья деревьев. Все в конце войны находились, наверное, в приподнятом и несколько возбужденном состоянии. Мы были счастливы, что дошли до Берлина. Местное население при нашем появлении пряталось, но мы не обращали на них внимания, - лишь бы не мешали. Спали урывками, сидя. Когда работает Татьяна, я дремлю, и наоборот. Питались сухим пайком, не разогревая его. Некогда было думать ни о сне, ни о пище. Рядом был Берлин - цель стольких дорог войны, стольких бессонных ночей, что ради него можно было не поспать еще немного.
Бои в районе Беелитца, где гитлеровцы наносили основной удар, были ожесточенными. Нам тяжело было спокойно работать даже короткое время. Нас непрерывно засекали, видимо, специальные пеленгаторные радиосужбы противника. Разворачиваем, например, радиостанцию на окраине Беелитца и начинаем работать. Почти сразу начинается ураганный обстрел, хотя кроме нас никаких других войск в этом месте нет. Значит, запеленговали. Приходится отбегать в сторону, залегать и пережидать огонь. Танкисты предупредили нас, чтобы мы были внимательны, постоянно осматривались по сторонам. - Немцы в любую минуту могут прорваться. Как только заметите немцев, немедленно сворачивайте радиостанцию, и - вперед, - сказали они.
Когда огонь немного утихает, поднимаем головы, осматриваемся, не видно ли немцев. Вроде все спокойно. И стрелять перестали. Только включаем передатчик - та же история. Шквальный огонь. Снаряды, мины рвутся - головы не поднять. Никаких условий для работы. Пришлось сворачиваться и переезжать, хотя место было удобное.
На новом месте мы залезли на чердак полуразрушенного дома на окраине Беелитца. Обзор прекрасный. Тогда мы работали с микрофоном, наводили самолеты на цели, и сверху было великолепно видно, как штурмовики, выстроившись в круг, ныряют один за другим к земле. Грохот взрывов, рев моторов. В том районе, который обрабатывают летчики, творится что-то страшное. Кажется, ничего не может уцелеть в таком аду.
Но нас снова засекли, хотя Коля Кобылин, радист еще с “гражданки”, настоящий ас своего дела, снайпер эфира, учивший нас с Татьяной своему искусству сразу после окончания нами радиошколы, во время формирования корпуса в Тушино, что-то подкрутил в передатчике и сказал, что так мощность будет поменьше и нас будет труднее запеленговать.
Антенну Коля тоже поставил как-то иначе, не так, как обычно, а нас предупредил, чтобы мы работали быстро, как только возможно. Но с микрофоном нельзя повышать скорость передачи без искажения смысла передаваемого. Это с ключом еще возможно, да и то вероятность ошибки намного возрастает при увеличении скорости передачи.
Мы протянули на чердак длинный шнур. Николай Ерошенко давал целеуказания. Чердак оказался прекрасным наблюдательным пунктом, и работа закипела. Мы слушали летчиков, говорили Ерошенко, кто на подходе, подкручивали ручки, подстраивая волну. Ерошенко увлеченно командует: - Высота прямо по курсу. Бей, бей! Но тут ударили по нам. Запеленговали точно, несмотря ни на пониженную антенну, ни на убавленную мощность, ни на прочие Колины ухищрения. Немецкие пеленгаторы, видимо, были не дальше наших самолетов, так что все наши старания были напрасными.
Снова по нам начали колотить почти из всех видов стрелкового оружия. Дом, кажется, разваливается на части. Все кубарем покатились с чердака, а я запуталась в проводах, раскинутых по полу. Суетишься, и чем быстрее стараешься выпутаться, тем больше запутываешься. Вокруг взрывы, лопаются, рушатся стенки и перекрытия. Пытаюсь сосредоточиться, дергаю за шнур, ищу его конец. Вот уже дошла до микрофона, сейчас можно будет развязать узел, но тут как рванет рядом. Балка с крыши упала, задев плечо. Пару сантиметров левее - и прихлопнула бы. Микрофон вылетел, снова тяну за шнур, щупаю, уже оглохшая, почти ничего не соображая. Ничего не видно из-за пыли и дыма. Снова взрыв. Меня приподняло и перебросило в другой конец чердака. Уже непонятно: жива ли, цело ли все.
Спас меня кто-то из наших. Заметили, что меня нет. Вернулись наверх, отыскали среди пыли, дыма и грохота, вытащили из силка проводов. Кто-то на себе снес вниз. Укрылись, и там я понемногу пришла в себя. Все вроде цело, плечо немного оцарапано и в ушах звенит, но не ранена.
Надо включаться снова. Штурмовики идут волна за волной. Летчики запрашивают нас. Опять переезжаем. Все вроде благополучно. Все живы и рация цела. Проблема - выбор нового места. Надо срочно разворачиваться, но так, чтобы нас не подавили. Где-то рядом нельзя. Здесь уже засекли и пристрелялись. Поехали за город. В какой-то рощице, изуродованной боями, останавливаемся. Быстро включаем передатчик, передаем радиограмму в корпус. Не успела я закончить передачу и переключиться на микрофон, - опять обстрел. За считанные минуты пеленгуют. Надо прятаться. Снова сильный обстрел.
Что делать, нам же работать надо. А немцы работают более оперативно. Надо их как-то перехитрить. Снова переехали, включились. На этот раз Кобылин соорудил направленную антенну, сказав, что если и это не поможет, то уже ничего не поделаешь. И снова почти мгновенно запеленговали, и начали обстреливать. Такое впечатление, что пеленгаторы работают непрерывно, ждут нашего выхода в эфир, и быстро засекая, тут же передают данные о нашем расположении артиллеристам, немедленно открывающим огонь. Ерошенко злился и ругался, клял немецких радиоразведчиков и их артиллерию, Гитлера и всю его свору. Еще несколько раз переезжали на другие места, и повсюду та же картина. Не успевали включаться, - обстрел. Не дают работать.
Этот день прошел в бесконечных разъездах. Работали мы урывками, в суматохе перемещений, чуть не подорвавшись на минах и едва не столкнувшись с нашим танком, разворачиваясь от заминированного участка. В таких условиях непрерывной пеленгации единственное, пожалуй, противодействие и возможность что-то сделать - это работа с постоянными переездами, что мы и вынуждены были делать. Но такой прием хорош, когда надо быстро передать и этим ограничиться. Если же надо управлять полетами штурмовиков, наводить их на цели, то частые переезды, отнимающие больше времени, чем передача, не годятся.
Те отрицательные, как нас учили в радиошколе, свойства радиосвязи, - возможность определения места, откуда проводится передача, доступность радиопередачи не только тем, кому она адресована, но также и врагам, - полностью зачеркнули для нас в тот день многочисленные достоинства беспроволочного телеграфа, как именовал свое изобретение А.С. Попов. Сейчас существует вид спорта, основывающийся на этом качестве радиоволн, - излучаться из определенной точки, которую можно найти, - радиоспорт или охота на лис. В тот апрельский день 1945 года немцы выиграли состязание.
Но этот их частичный успех не влиял на общее развитие событий. Хотя немецкая пропаганда и твердила, что в 1941 году они были так же близки к Москве, как сейчас мы к Берлину, и все так же может измениться, но порыв наших войск к победе был неукротим.
У меня был знакомый, человек уже преклонных лет, в молодости служивший в лейб-гвардии гренадерском полку. Почти всегда можно найти аналоги ныне происходящему даже среди того немногого, что люди помнят и знают о своем прошлом. В 1760 году лейб-гренадерский полк при осаде Берлина после кровопролитного штурма первым занял его предместье. В память этого события полку были пожалованы две серебряные трубы с надписью: “Первому гренадерскому полку за взятие Берлина 26 сентября 1760 г.” Почти через двести лет штурмовал Берлин и бывший гренадер, ставший в 1945 году заместителем командующего воздушной армией. Интересно, что летчики его воздушной армии сбросили тогда в боевые порядки нашей наступающей пехоты копии ключей от берлинских ворот, врученным русским воинам в 1760 г.
Навстречу армии Венка из окружения пыталась прорваться 9-я немецкая армия под командованием Буссе, франфуртско-губенская группировка. Район Беелитца оказался между двух огней. Как писал Рязанов в расширенной автобиографии, “бить приходилось на запад и на восток”. И.С. Конев в книге «Сорок пятый” писал, что “Сравнивая действия I2-й армии Венка и 9-й армии противника, прорывавшейся ему навстречу, должен оказать, что это сравнение в моих глазах в пользу 9-й армии.... А 9-я армия, пробиваясь из окружения, действовала смело, напористо, дралась насмерть.”
Мы сталкивались с жестокими боями. В условиях запутанных линий фронта, непрекращающихся атак гитлеровцев и умелого маневрирования наших оборонительных частей задача наведения штурмовиков становилась необходимой, и нам требовалось наладить работу, несмотря на обстрел. А работа под обстрелом тяжела не только из-за опасности. Звуки обстрела заглушают морзянку, выстрелы и взрывы путаются с группами знаков. Каждый исписанный листок радиограммы в таких условиях доставался неимоверным трудом.
Мы были зажаты даже не между двух, а, наверное, большим числом огней. Как пешеход, оказавшийся посреди проезжей части, где сплошные потоки автомобилей мчатся в разные стороны. Но мы не чувствовали себя потерянными или брошенными. Не было ощущения того, что мы сдавлены тисками и вот-вот будем уничтожены. Видимо, как-то передавалось нам общее настроение всех советских войск, штурмовавших Берлин, их победный настрой. Самое главное, - мы постоянно держали связь с корпусом, и все время прилетали “ИЛы”, непрерывно поддерживая наши сражавшиеся части, атакуя немцев с малых высот, расстреливая гитлеровцев с бреющего полета. Они чуть ли не рубили винтами фашистских вояк, забрасывали ПТАБами танки и самоходки, обстреливали и уничтожали вражеские бронетранспортеры, пушки, пулеметы. Мы были убеждены, что, как бы ни сложилась обстановка, какие бы мощные силы ни бросил враг, нас всегда выручат наши летчики, способные, казалось, на все, стоит им только захотеть.
Складывалась парадоксальная ситуация. Корпус Ермакова вместе с бойцами Пухова и приданными им частями как бы охранял Берлин, защищая его от наступления армии Венка. На языке военных специалистов, со стратегической высоты, это, конечно, выглядит совсем иначе. К тому же и направление удара гитлеровцев несколько изменилось. 12-я армия стремилась соединиться с 9-й армией Буссе. А наши войска представляли собой прослойку, тонкую, но прочную, не рвущуюся преграду, натянутую между массивами вражеских войск, не позволяющую им объединить свои усилия.
Самолеты требовались во многих местах. Немцы атаковали сразу на нескольких участках. Наземные войска запрашивали помощь штурмовиков. Мы постоянно переезжали с места на место, привыкнув уже и к своеобразию обстановки, и к опасностям дороги, требующим особой бдительности, чтобы не оказаться внезапно во вражеском расположении. Несколько раз возвращались в Потсдам, где многочисленный немецкий гарнизон оказывал упорное сопротивление. Особенно жаркие бои разгорелись у переправ через речку, протекающую по городу, где наша авиация, имеющая подавляющее преимущество в воздухе, очень помогла наступлению танкистов и стрелковых частей.
Рассеченные на части и окруженные различные группировки гитлеровцев уже не защищали Берлин, а стремились прорваться на запад, стараясь по возможности избегать боев, спасая свою жизнь. Но при отходе они сталкивались с нашими войсками, начинались кровопролитные сражения. При своих передвижениях мы рисковали столкнуться с этими блуждающими, дезорганизованными, но все еще представляющими немалую опасность, группами противника.
Зная по рассказам обстановку 41-го года, я могла сравнивать ее с нынешней. Немцы так же рассекались на части, окружались и пытались вырваться из окружения, как наши войска в 41-м. Но в то же время упорнейшие оборонительные бои, почти как в 4I-м на подступах к Москве, вели наши войска в нескольких километрах от Потсдама, где шло наше наступление. Отъехав же от Потсдама в район Беелитца, где было очень много работы, мы наблюдали непрерывные атаки армии Венка, прорывы отдельных частей армии Буссе.
Наши солдаты днем и ночью отражали их атаки, стояли несокрушимо, понимая, что прорыв армии Венка может если не спасти от гибели фашистский Берлин и гитлеровскую верхушку, то хотя бы продлить их агонию, затянуть борьбу, получить отсрочку гибели.
Самым напряженным выдался, наверное, день 1-го мая. Тогда мы не следили за датами. Это уже сейчас, читая воспоминания Д.Д. Лелюшенко и И.С. Конева и сопоставляя события, думаю, что это было 1-го мая. Да и Татьяна Лебедева в письме, приведенном ниже, пишет, что это было именно 1-го мая. Немцы пошли на отчаянный штурм. Мы попали под удар сейчас даже не знаю, каких гитлеровских частей, уничтоживших нашу радиостанцию.
В прореженном лиственном лесу под Беелитцем шум на ветру веток с набухшими почками и уже появившимися листьями на них мешался с непрерывной канонадой и звуками бомбовых разрывов. Мы на рассвете вроде нашли подходящее место, где нас пока не засекли, и уже часа полтора слушали наши самолеты, подходившие почти непрерывно, а Ерошенко давал им целеуказания. Работали на двух машинах. Неожиданно стрельба стала громче. Перестрелка явно приближалась. Мы продолжали работать. Вдруг кто-то закричал: - Немцы! Я подняла голову и увидела в открытую дверь приближающиеся к нам фигуры. Ерошенко крикнул: - Отступаем!
Их близость была настолько угрожающей, и надвигались они так стремительно, что я оцепенела. Даже не сделала совершенно машинального движения схватить винтовку и обороняться или хотя бы рвануться убегать. Силуэты вражеских солдат приближались с катастрофической быстротой. Из оцепенения меня вывел голос Ерошенко, приказавшего: - Немедленно отступать! Быстрее!
Некогда было сматывать кабели, телефонные шнуры. Мы быстро побросали все в фургоны, сами попрыгали туда; водитель, уже сидевший в кабине с включенным мотором, нетерпеливо нажимал на газ, заставляя машину рычать. Эти звуки слились с выстрелами. Нас обстреляли, но никого не ранили. Мы уже мчались по лесу, не придерживаясь дороги. Скорее оторваться от преследования!
Машина, ехавшая первой, благополучно выехала на шоссе и, взревев мотором, помчалась в сторону Беелитца. Мы же с Татьяной сидели во второй машине, которая, выезжая на дорогу, попала колесом в выбоину или воронку, или просто яму, залитую грязью, - времени разбираться в причинах не было. Некоторое время она буксовала. Мы выскочили из фургона и стали толкать автомобиль. Ни с места. Нас снова начали обстреливать. Машина загорелась. Мы еще потолкали прицеп, стараясь сдвинуть его с места. Безрезультатно. Ерошенко приказал: - Оставляем радиостанцию. Отходим! Я заскочила в кузов, схватила винтовку, выдернула из своего вещмешка парадную гимнастерку, на которой висели награды, а в кармане лежали документы. Кричу Татьяне: - Где твой мешок? Она взяла винтовку и уже выпрыгнула из кузова. Повернулась и кричит мне: - Брось все! Бежим быстрее! Я выскочила следом за ней. Вместе с радиостанцией сгорели татьянины документы и награды. После войны она восстановила документы, бумаги на орден и медали, но сами награды уже не выдали. Дубликаты, оказывается, не выдаются.
Мы отбежали немного от горящей машины. Вдруг Ерошенко разворачивается и бежит обратно. Мы кричим: - Ты что!? Куда ты?! Стой! Он на бегу: - Никто не взял шифры. Меня же расстреляют. Прикройте меня. Бросился в кузов. Выскакивает, - в одной руке чемоданчик с шифрами, в другой пистолет. Мы поджидали его в придорожной канаве. Я дергала затвор винтовки, целясь куда-то в лес, и жалела, что за время работы на ВПУ не было времени почистить оружие. Почему-то испугалась, что винтовка будет плохо стрелять. Вспомнила вдруг о штыке и о противогазе, которые я давно потеряла, и подумала: вдруг немцы применят газы, им же терять нечего. Ерошенко кричит: - Чего расселись?! Бегом в город! Мы вскочили и помчались в сторону Беелитца. Чтобы сократить путь и не попасть под прицельный обстрел, мы спрямляли изгибы дороги. По нам продолжали стрелять. Не заметив корень или ветку, я упала, и пули просвистели где-то над головой. Встала и побежала дальше, сжимая винтовку и изредка оглядываясь, нет ли рядом немцев. В дороге еще пару раз залегали, метров тридцать проползли, когда обстрел усилился. Но немцы не особенно нас преследовали.
Несколько отличный от приведенного вариант гибели нашей радиостанции сохранился в памяти у Кобылина. У него в рассказе возникает и повторяется слово окружение, имеется в виду, наверное, двухстороннее давление: со стороны армий Венка и Буссе. Кобылин говорит, что мы ехали по своему маршруту и в каком-то городке (видимо, Беелитц), столкнулись с нашими солдатами-танкистами, знавшими уже о своем окружении, тяжелом положении и при этом безмятежно слушавшими музыку, уже не в силах, видимо, повлиять на события. Кто-то из солдат играет на гармошке, другой заводит патефон. Без всякой суеты, без тени отчаяния. Спокойствию и выдержке их можно было позавидовать. Эпизоды с патефоном, вспоминаются и мне.
Нас они остановили и сказали, чтобы мы не ехали дальше, там немцы. Мы, конечно, поехали, - у нас приказ. Ну и натолкнулись на наступавших немцев. Пока разворачивались, радиостанция застряла в болоте. Немцы приближаются, а машина вязнет все глубже. Пришлось ее поджечь, забрав коды, уничтожить документацию, проследить, чтобы все сгорело. Сели во вторую машину и поехали обратно (хотя я точно помню, как мы бежали, а вторая машина была уже, наверное, в Беелитце). В общем-то, сходный рассказ, отличающийся не очень существенными деталями.
Прав оказался Кобылин. Он, оказывается, рассказывал почти по-писаному. В ответ на мою просьбу Таня Лебедева, Татьяна Александровна, прислала мне письмо с воспоминаниями, - оно приведено здесь, и акт о гибели радиостанции, подписанный и Кобылиным. Он, как выяснилось, тогда был ее начальником, и рассказывал все согласно документу, им подписанному.
Письмо Татьяны: “Здравствуй, Ира! Получила твое письмо. Но что я могу написать о днях войны? Ведь для нас это все было “так почти обычно” и много дней подряд одно и то же: дежурство на радиостанции по 8 часов и через 8 часов, не снимая наушников с головы, и бесконечные переезды в дни наступления наших войск. Движется пехота, движутся танки, и едем мы, не отставая, до тех пор, пока наши войска снова не будут с боем брать тот или иной пункт.
И снова мы связываемся с корпусом. Ириш, а связь с корпусом у нас ведь действительно была всегда на высоком уровне. Ты помнишь, как быстро мы связывались и почти всегда с первого раза передавали или принимали радиограммы (об этом, кажется, упоминалось на встрече) (имеется в виду встреча ветеранов 1-го ГШАК в августе 1982 г. в Москве, очень теплая, волнующая, где упоминалось о хорошей работе связистов (И.Р.)). А когда к нам приезжал Василий Георгиевич, и мы перестраивались на другую волну, чтобы он связывался с летчиками, когда они летели на задание, а потом снова переключались на корпус.
Ну, иногда бомбили нас, иногда обстреливали, сидели в окопах, а когда высунешься, пехота нас чешет, на чем свет держится. А где все это было - я не помню.
Вот когда ранило А.Минеева, то я что-то помню. Была какая-то деревня Пятихатки или село. И когда ее взяли, у танкистов было много трофейной еды, и после отправки Минеева мне на руки поливали шампанское, потому что они были в крови, а воды нигде не было. А где мы были 29 апрели 45 г., когда у нас погибли на машине Басир Н. (так его звали?) и другие, где, где, где и как все это было??? (29 апреля, оказывается, погиб наш экипаж и Наманов, которого, видимо, звали Басиром, а переиначили имя в более привычное - Борис (И.Б.))
Ведь мы еще когда-то «теряли” свою радиостанцию и очень долго по грязи и в дождь сутками выходили в какую-то Умань, а уж оттуда нас перебрасывали в наш корпус.
А помнишь ли ты 1-е мая 45 г. (по этому поводу у меня сохранился акт, который я посылаю)?
А вообще-то такая оперативная группа, организованная Василием Георгиевичем, была только в 1-м ГШАК. Поэтому так оперативно, быстро, появлялись наши штурмовики там, где это было необходимо. И когда уже наши войска передвигались очень быстро, наш батя по рации перенацеливал летчиков, чтобы не трахнули по своим. Однако и такой случай был. Наземники нас тогда здорово “благодарили”. А вообще-то одной плохо вспоминается. Надо нам восстанавливать что-то вместе. Все надеюсь на поездку к вам, но какая-то я домоседка, все боюсь оторваться от дома. Будем надеяться. Я все понимаю, что хочется больше подробностей, но я ведь вообще никогда никому о войне не рассказывала. Это что-то только во мне. Ириша, жду писем. Привет всем. Целую. Таня. 9.10.82г.”
Вот присланный Татьяной акт
“Утверждаю”
Начальник штаба
Воинской части №36605
(Парвов)
28 июля 1945 года
Акт.
20 мая 1945 года комиссия в составе: председателя помощника начальника связи воинской части №36605 гвардии капитана ВЕЩЕЗАРОВА, офицера штаба воинской части №36605 гвардии старшего лейтенанта ЕРОШЕНКО, начальника радиостанции гвардии старшины КОБЫЛИНА, составили настоящий акт в нижеследующем:
1 мая 1945 года подвижной КП командира корпуса с радиостанцией РСБ на автомашине “Додж-3/4”, согласно полученного от командира корпуса приказания, вышел с восточной окраины города Беелитц с заданием перейти в пункт Шенкендорф на новое место расположения КП. Машина двигалась по маршруту: город Беелитц-Шлункендорф-Штюкен. Когда машина подошла на 300-400 метров в пункт Шлункендорф в непосредственной близости была замечена немецкая пехота численностью 500-600 человек, которая своим правым флангом подходила к Шлункендорфу и обтекала его с юга вдоль шоссе на Беелитц. Ввиду того, что развилка дорог обстреливалась двумя немецкими танками, было принято решение свернуть с дороги и лугом выйти на шоссе Беелитц-Михендорф. Луг оказался заболоченным, машина, пройдя 50 метров, села на оба дифера. Все попытки вывести машину из болота ни к чему не привели.
Так как к этому времени немецкая пехота подошла на расстояние 500 метров и машина с радиостанцией неминуемо попала бы в руки противника, было принято решение об уничтожении радиостанции РСБ на автомашине “Додж-З/4” путем сожжения. Машина снаружи была облита бензином и подожжена. Находящиеся вещи, где были также орден «Отечественная война 2-й степени” и медаль “За отвагу” гвардии старшины ЛЕБЕДЕВ0Й в чемодане сгорели. Вынести чемодан с орденом и медалью не было никакой возможности.
Заключение комиссии: Комиссия считает: на сгоревшие орден и медаль выдать справки на дальнейшее получение ордена “Отечественная война 2-й степени” и медали “За отвагу”.
Председатель комиссии
гвардии капитан (Вещезаров)
Члены комиссии:
гвардии старший лейтенант (Ерошенко)
гвардии старшина (Кобылин)
Подписи скреплены гербовой печатью 1-го ГШАК. Этот документ нужен был Татьяне для восстановления наград. Не получилось. Жалко, конечно, но ничего не поделаешь.
Тогда, 1-го мая 45года, добравшись до Беелитца, - там было недалеко, - мы побежали к танкистам. Они стояли у танка. Мы, запыхавшись, переводя дыхание, начали рассказывать о наших злоключениях. Первая радиостанция, теперь единственная, была уже там. Мы рассказали о гибели радиостанции, о наступлении немцев, быстром их приближении. Нам все казалось, что те гонятся за нами по пятам и вот-вот появятся здесь. Но эти известия не были новостью для командира танкистов. Он как раз занимался организацией обороны и сказал, что обстановка ему известна и что положение тяжелое.
Никаких тактических планов он, наверное, не вынашивал, так как занимался тем, что с довольно беззаботным видом слушал пластинки у патефона, стоящего прямо на улице. Наше появление добавило ему хлопот. Но думал он недолго. Опытный командир в такой ситуации не имеет права на колебания. Он сначала приказал спрятать радиостанцию, а потом сказал: - Вот что! Нас мало. Город мы, наверное, удержать не сможем. А у нас приказ - город не сдавать, драться до последнего. А вам-то чего пропадать. Заводите машину и езжайте в штаб командарма. Там вы будете полезнее. Дорога пока свободна. Если увидите немцев, вернетесь.
Мы начали протестовать, но танкист резко оборвал все возражения. - Отставить разговоры! Исполнять приказания! Ерошенко обмолвился, что он не подчиняется ему, но был обруган с напоминанием того, что мы приданы танкистам и именно им подчиняемся. Положение в самом деле сложное. При попытке выполнить наше задание мы потеряли радиостанцию. Связаться пока с корпусом не могли, - надо было спокойно разобраться в хозяйстве первой радиостанции, в сваленных в беспорядке проводах, а времени не было.
Поэтому мы уселись в машину и, не теряя времени, пока дорогу не захватили немцы, поехали в штаб Лелюшенко. В кузове стало теснее. Но до штаба недалеко, - всего минут тридцать езды. В дороге настраивали радиостанцию. Когда мы добрались туда, Ерошенко пошел в штаб докладывать, сообщить об обстановке в Беелитце, попросить помощи. Мы копались в фургоне. Вдруг поблизости раздались возгласы: - Стреляй! Немцы! Доложи майору... Кто-то из наших выглядывает из машины, оглядываясь по сторонам. Началась стрельба вокруг. Мы услышали команду: - Всем занять круговую оборону!
Мы, уже не разбираясь, в чем дело, что происходит, повыпрыгивали с винтовками, бросились на землю и залегли прямо возле машины. Вокруг все суетятся, бегают перебежками, стреляют. Начало стрелять орудие где-то сбоку. Несколько самолетов носятся над головами и тоже ведут огонь. Суматоха, неразбериха. Я никак не пойму, что же случилось. Спрашиваю у кого-то: - Где немцы? - Да вон же! Ты что, слепая?! И действительно, совсем рядом колонна гитлеровцев, рассыпавшаяся в стороны. Немцы залегали, отстреливались. Позже выяснилось, что большая группировка немецких солдат и офицеров переправилась с острова Ванзее на материк именно в тот момент, когда наши основные силы, их атаковавшие, переправились на остров. Около двух тысяч человек из этой группировки и наткнулись на штаб Лелюшенко. Когда гарнизон Берлина складывал оружие, Лелюшенко руководил обороной своего штаба, как 15 октября 1941 года в бою под Бородино, в котором Лелюшенко был ранен. А неподалеку отчаянные атаки гитлеровцев, продолжавших упорно драться, сдерживал 5-й гвардейский механизированный корпус. Уехав от них к штабу, где должны были быть спокойствие и порядок, мы попали как раз к началу боя.
Открыла огонь группа охраны штаба. Для противника встреча тоже была неожиданной. Они заметались в беспорядке, не слушая обрывистых команд, пытаясь уйти из-под огня. Началась рукопашная схватка. Мы с Таней только водили винтовками из стороны в сторону, не зная, куда стрелять, боясь попасть по своим. Схватка была яростной. Я еще удивилась, что в штабе танковой армии нет ни одного танка, только одна пушка стреляет. Войск почти нет. Только одни штабные офицеры и рота охраны. Этот эпизод описан в книге Лелюшенко «Москва-Сталинград-Берлин-Прага» и в книге Конева «Сорок пятый».
Минут через двадцать подоспели войска, вызванные Лелюшенко. Группа наших бойцов зашла в тыл к немцам. Те разрозненные части противника, которые прорывались из окружения, и та колонна, что наткнулась на штаб Лелюшенко, даже в последние дни войны сражались с отчаянием обреченных. Так что героическим защитникам штаба мы в полном смысле этого слова обязаны жизнью.
Противник был разгромлен. Большое число гитлеровцев было взято в плен. Наши ребята-радисты подшучивали надо мной: - Как ты им, Борисовна, врезала! Они, как только узнали, что ты здесь, перепугались насмерть. А как увидели твою винтовку, как она из стороны в сторону ходит, тут же начали в плен сдаваться. Я обижалась, а они весело смеялись над моими обидами. 1-го мая до воссоединения войск армий Венка и Буссе оставалось всего пять километров.
Мы вернулись в Беелитц и продолжали там работать. Город танкисты отстояли, несмотря на превосходство сил противника. И в этом им снова помогли штурмовики. Мы обрадовались, увидев командира танкистов. Теперь многое в этом немецком городке казалось хорошо знакомым, почти обжитым. Вот разрушенный чердак, с которого нас выкурили немцы, и где я чуть не погибла. Вот разбитая витрина, возле которой мы совещались, прибежав в город после гибели радиостанции.
Побывали мы и на том месте, где оставили горящую машину. Нашли только обгоревший остов, кучу оплавившегося железа. Пытались найти танины награды, но где там, да и не было времени ковыряться в обугленных конструкциях, еще недавно бывших нашей машиной, за которой мы так тщательно и любовно ухаживали.
Гибель радиостанций на передовой была, если не массовым явлением, то все-таки и нередким. Б.И. Крассий из оперативного отдела вспоминает, как на Сандомирском плацдарме дотла сгорели обе радиостанции возглавляемой им оперативной группы, подожженные немецкими истребителями. С.А. Донченко рассказывает, как под Берлином погибла радиостанция с экипажем, которую за минуту до этого оставил Рязанов.
Снова мы работали, вызывая штурмовиков, поддерживая с ними связь, наводя на цели. Помех нам уже почти не было. Немцы начали капитулировать, складывать оружие. Это была последние удары наших самолетов под поверженным уже Берлином. Но бои продолжались.
Когда мы в очередной раз связались с корпусом, нам передали, чтобы мы прекратили работу, ждали указаний. Вылетов больше не будет. Через пару часов нас вызвал корпус, и поступила команда немедленно выехать в штаб. Ерошенко сбегал в штаб танкистов, предупредил, что мы уезжаем, получил разрешение.
Тронулись в путь. Дороги в Германии превосходные. Широкие, ровные, обсаженные фруктовыми деревьями. Ездить по ним одно удовольствие: ни качки, ни тряски. Недаром Покрышкин организовал аэродром на автостраде. Наш маршрут лежал по автостраде Бреслау-Берлин. Добираясь до этой дороги, мы пережили несколько неприятных минут. Какую-то часть пути наша машина ехала в лесу по грунтовой дороге. Когда она сворачивала с просеки на дорогу с твердым покрытием, ведущую к автостраде, шофер резко затормозил. Мы в окошечко из фургона в кабину водителя спрашиваем: - В чем дело? - Немцы! Что делать? Мне не развернуться…
Действительно, просека узкая. Наш громоздкий студебеккер с прицепом занимает ее почти полностью. Колеса вывернуты в сторону, откуда по дороге приближается большая колонна вооруженных немцев. Тогда мы не знали ни о падении Берлина, ни о капитуляции немцев. Пока шофер будет сдавать назад, как-то пытаться развернуться в другую сторону, немцы уже будут рядом и успеют нас расстрелять. Ерошенко говорит: - Давай вперед! Жми вовсю. Всем приготовиться к бою. Живыми не сдадимся. Будем сражаться до конца.
Он решил проскочить мимо них в надежде, что мы первые заметили колонну. А пока они разберутся, сориентируются, решат, что делать, мы, возможно, и прорвемся. Расчет был на внезапность и быстроту действий. Шофер дал газ. Машина рванулась вперед и понеслась мимо колонны. Они шли с отрешенными выражениями лиц, смотря прямо перед собой, словно не замечая нас.
Не знаю, какие чувства они испытывали, но вам было не по себе. Мы сжимали винтовки, направленные в сторону вражеских рядов и готовились дорого продать свою жизнь. Шофер положил на колени автомат и вел машину левой рукой, держа правую на спусковом крючке. Колонна была довольно длинной. Мы пронеслись мимо нее как ветер. Только отъехав километров пять, шофер перестал нажимать на педаль газа, сбавил скорость, и все вздохнули облегченно. Напряжение начало спадать. Возможно, эти войска шли сдаваться. Приказ о капитуляции уже был, а немцы - народ дисциплинированный. Но, во всяком случае, они были вооружены, и легко могли нас расстрелять.
Со стороны Бреслау доносилась непрерывная стрельба, над городом кружили самолеты. Гарнизон Бреслау капитулировал только 6-го мая. Дорога не обстреливалась, но мы, уже привыкшие к разным сюрпризам, были осторожны, опасаясь или шального снаряда, или проскочившей из окружения группы немцев, на всякий случай проехали этот участок побыстрее.
Когда мы прибыли в корпус, нас сурово отчитали за радиостанцию, погрозились отдать под трибунал. Потом сказали: мойтесь, приводите себя в порядок, отдыхайте, на рассвете поступит новое задание. У меня есть фотография, снятая 6-го мая, в штабе корпуса. У машины с радиостанцией стоит команда ВПУ. Я и Таня с двух сторон от Николая Ерошенко, высокого, статного. Мы ему по плечо. Между нами и Ерошенко выглядывает радист Сучков. Коля Кобылин, - совсем мальчишка на этом снимке, хотя для нас авторитет, умелец, мастер, снайпер эфира - сидит на капоте. Увидев недавно эту фотографию, он рассмеялся и сказал, что это же его внук. Радист Асеев рядом со мной, тоже юный, вид как у школьника. Все свежие после бани. Машина как новенькая. Обода колес покрашены свежей белой краской. Деревья вокруг покрыты молодыми листьями. На траве цветут маленькие цветочки. Почти все с наградами - торжественный снимок после падения Берлина, а у Татьяны только гвардейский значок, кто-то, наверное, дал. Я уже старший сержант, хотя погон не видно. 17 апреля, во время работы на ВПУ, мне исполнилось 20 лет. Об этом я вспомнила только в корпусе. Любопытно, что нашлась еще одна фотография с надписью: “Команда ВПУ. I5/IV-45г.“, перед выездом на Берлин. Между снимками три недели и взятие Берлина. Вся команда сидит на “виллисе”, погибшем в Потсдаме. Он стоит на краю автотрассы. На снимке 17 человек, а на фотографии от 6-го мая - 11. 6 человек погибли в Потсдаме. Сличаю фотографии, нахожу отсутствующих на более поздней. Пытаюсь вспомнить их имена, фамилии, - и не могу. Фотография маленькая, деталей не различить. Там же и вторая машина, сгоревшая под Беелитцем. Уродливый такой фургончик “Додж“, поменьше мощного “Студебеккера”.
Наш корпус получил благодарности Верховного Главнокомандующего и был отмечен в его приказах от 23, 25, 27 апреля, 2 мая и был удостоен почетного наименования Берлинский. Я, как и все участники операции, была награждена медалью “За взятие Берлина”. Высокое звание дважды Героя Советского Союза получили летчики нашего корпуса В.И. Андрианов, Т.Я. Бегельдинов, И.Х. Михайличенко, М.П. Одинцов и сам В.Г. Рязанов.
Глава 11. На помощь Праге. Конец войны
Новое задание было - срочно выехать на Прагу. Наш путь лежал через только что - всего несколько часов - освобожденный Дрезден. Жуткое впечатление производил город. Одни руины. Между ними расчищена узкая дорожка для движения транспорта. И одуряющий, рвотный, тяжелый трупный запах. Авиация союзников уничтожила город почти со всем населением. Под неразобранными развалинами покоились тысячи немцев. Когда я ходила по трупам под Белгородом, такого страшного запаха не было. Под руинами Дрездена было погребено сто тридцать семь тысяч человек.
Дрезден взяли 8-го мая. К овладению городом были причастны и наши штурмовики. Проезжали мы его в этот же день, когда еще гремели последние бои за город.
Вскоре начались горы. Снова мы шли с танками. Натужно ревели моторы, поднимаясь вверх, к перевалам. Эти горы, кажется, носят название Рудных. Склоны почти сплошь были покрыты лесом. Как везде в Германии, дороги и в горах находились в прекрасном состоянии.
Мы неслись, не сбавляя скорости, обгоняя иногда танки, если была такая возможность. Нас окликали знакомые танкисты из армии Лелюшенко. Мы, к стыду своему, их не узнавали. Такими похожими выглядели все они в своих черных комбинезонах и одинаковых шлемах.
Граница с Чехословакией обозначилась не только горными перевалами и начавшимися спусками, но и заметным ухудшением дорог. В Чехословакии дороги, хоть и тоже неплохие, но уже не те спокойные, какие-то ласковые и уютные немецкие автострады. Перевалы были только что отбиты у врага. Где-то в окрестностях, за обочинами, изредка слышалась стрельба. Мы продолжали движение.
Скорость продвижения замедлилась в чехословацких городах и селах. Население буквально засыпало нас цветами. Машины медленно пробирались через ликующую толпу. Нигде и никогда я не видела ничего подобного, такой восторженной встречи. Люди, одетые в праздничные одежды, размахивали национальными и советскими флагами, предлагали нам пиво, хлеб, молоко. Повсюду были свежие, только что нарисованные плакаты, лозунги, портреты, написанные наспех, но искренне и с любовью. Поневоле заражала атмосфера праздничности, огромного подъема, радости, торжества.
Наши танки вошли в Прагу ночью 9-го мая, по пути сломив сопротивление противника в далеко не бескровных боях. Первым посадил самолет на Пражский аэродром капитан Бегельдинов. На летном поле никого не было. Оно могло оказаться заминированным. Бегельдинов, дав команду, повел к земле один свой самолет. Следом сел весь полк. Из-за строений начали выглядывать люди и, видя звезды на крыльях, с криками “Наздар!” бросались к машинам.
Положение запутывалось нехваткой информации. Сообщали о подписанной 7 мая в городе Реймсе безоговорочной капитуляции всех немецких войск, а затем сообщалось, что в Берлине готовится подписание акта полной и безоговорочной капитуляции.
Вот что писал о Пражской операции В.Г. Рязанов: “Тотчас после занятия Берлина (2 мая 1945 года) войска 1-го Украинского фронта, в первую голову танки Рыбалко и Лелюшенко, ринулись на юг, на освобождение Праги, и 9 мая 1945 года в 5 часов утра мы были в Праге. Я в тот же день посадил на аэродром Прага свою авиацию, 10-го и 11-го летали на разведку и установили положение группировки Шернера, который не принял условия капитуляции и пытался продолжать войну.
В этой операции характерной является стремительность движения танков, и то, что вовремя были нащупаны авиацией основные пути по южным склонам Судет, где немцы пытались вырваться на запад, и основные пути сопротивления, которыми немцы прикрывали эти пути. Узлы сопротивления были ликвидированы и пути отхода перехвачены.
Правда, с утра 9 мая был некоторый момент замешательства, когда был объявлен праздник Победы, и сначала от командующего воздушной армией я получил распоряжение боевых действий не проводить. Потом лично маршал Конев приказал мне бить противника, который пытался пробиться на запад. Вечером 9 мая была потрясающая картина, когда я поднял полностью весь корпус, и стали бить немцев на переправах через реку Эльба.
11 мая 1945 года войска 1-го Украинского фронта соединились с войсками З-го Украинского фронта южнее г. Прага, группировка Шернера была окружена и пленена, и в этот день закончилась Великая Отечественная война.
Корпус закончил войну, именуясь: 1-й гвардейский штурмовой авиационный Кировоградско-Берлинский Краснознаменный орденов Суворова и Кутузова корпус. Я, по совокупности за Сандомирскую и Берлинскую операции, был награжден второй медалью “Золотая Звезда”, получив звание дважды Героя Советского Союза.»
И.С.Конев, выступая 4 июня 1945 года, после вручения орденов Суворова 1-му гвардейскому штурмовому авиационному Кировоградскому Краснознаменному ордена Суворова корпусу и 9-й гвардейской штурмовой авиационной Красноградской ордена Суворова дивизии, сказал: “Отмечая работу летчиков штурмовиков и истребителей вашего корпуса, мы не можем не отметить работу органов управления. Я особенно отмечаю хорошую работу по управлению боевыми группами над полем боя по радио. Использование радио в 1-м гвардейском штурмовом корпусе можно поставить в пример остальным по четкости и организованности. Я могу прямо заявить, что такой четкой постановки этого участка управления нет ни в одной из наземных армий. Отличное управление группами на поле боя, хорошая организация взаимодействия с наземными армиями, своевременный подход на поле боя боевых групп надо отнести к заслугам авиационных штабов”.
У меня сохранилась фотокопия грамоты врученной мне в числе других бойцов корпуса, в июле 1945г. Красивая виньетка с перекрещенными ружьями, профилем Сталина, знаменами, орденами, кремлевской стеной, звездами Героя, самолетами и надписями “За нашу Советскую Родину”, “Наше дело правое - мы победили”. В тексте говорится: «Великая Отечественная война Советского Союза победоносно завершена. Красная армия под руководством своего генералиссимуса великого Сталина одержала над врагом великую историческую победу.
Вы, прославленный воин-гвардеец, приложили немало труда, чтобы достичь полной победы над врагом.
Родина, наш великий Сталин, высоко оценили боевые дела соединения, в котором Вы служили.
За отличные боевые действия 56 благодарностей Верховного Главнокомандующего товарища Сталина получило наше соединение, а в том числе и Вы. В этих благодарностях великого Сталина отражен победный и славный путь гвардейского соединения. Слава соединения - это также Ваша слава. Велика честь быть воином такого прославленного соединения.
За самоотверженный труд и боевые дела, проявленные в Великой Отечественной войне за период пребывания в соединении, объявляю Вам благодарность и награждаю грамотой. Выражаю уверенность, что Вы высокое и прославленное звание гвардейца будете носить с гордостью и оправдаете его с честью. Будьте героем труда. Будьте всегда на страже интересов нашей социалистической Родины. Крепите связь со своими сослуживцами”.
Наша радиостанция 9-го мая до Праги не дошла. Получив приказ, мы остановились под каким-то селом, развернули радиостанцию и на рассвете начали работать. За селом не так мешал восторг жителей, а работы было много.
Не знаю даже, кем мы поддерживали связь, - радиограммы шли зашифрованными, - или с танкистами Лелюшенко или с командованием воздушной армии или с полками и дивизиями корпуса или прямо с Коневым, - а, скорее всего, - со всеми вместе, так как радиограммы шли непрерывно. Давно не было такой напряженной работы.
Часам к 10 утра Прага была освобождена, но многие части противника из почти миллионной группировки Шернера не складывали оружие, несмотря на то, что штаб Шернера был разгромлен и управление нарушено. Наши летчики непрерывно вылетали на разведку этих войск и бомбили их. У нас работы было очень много.
Я сидела в машине и работала. Кто-то окликает меня, дергает за рукав, хлопает по плечу. Я оттянула наушник, спрашиваю: - В чем дело? Мне кричат: - Победа! Победа!!!... Я разозлилась: какая победа, если столько работы. После небольшого перерыва пошла работа без передышки. И.С. Драченко, выступая на встрече ветеранов корпуса в 1982 году в Москве, рассказал, как летчики прямо с банкета в честь Победы по приказу Конева бежали к самолетам и летели в бой.
Особенно много работы было под вечер. На следующий день вылетов стало уже чуть меньше. Но и в этот и в следующий день мы еще работали, а наши летчики летали на задания. Так, пожалуй, конец войны внутренне я не почувствовала и свыклась с мыслью о том, что война закончена, уже позже.
Да и как-то не верилось до конца в то, что враг полностью разгромлен, что войны нет, и не будет, скажем, завтра или послезавтра. Все было настолько настроено на военный лад, весь образ жизни, все ощущения, мысли и чувства были так неразрывно связаны с войной, что требовалось время, чтобы привыкнуть к миру, перестроиться.
Как ни ждали Победу, ни стремились приблизить ее, все-таки она пришла внезапно. Ликовал весь мир. Радовались и жители того села, у которого мы остановились, и всех тех населенных пунктов, через которые нам довелось проезжать уже после 9-го мая. Они-то и создавали праздничное настроение среди нас, еще погруженных в военные заботы.
Трудно было свободно пройти даже несколько метров, чтобы тебя не схватили, не начали качать на руках, дарить цветы, угощать чем-то. Нам было неудобно за свои старые вылинявшие гимнастерки. Потом такие бурные проявления восторга стали немного надоедать. Они, оказывается, утомляют не меньше тяжелой работы. Тем более, что на меня случайно вылили кувшин с молоком, а после первого смущения развеселились еще больше, приговаривая «На здраве!” и еще что-то непонятное.
Когда нам поступила команда вернуться в Гроссрешен под Бреслау, где находился штаб корпуса, мы выехали туда. Но если по дороге в Чехословакию мы мчались стремительно, избегая восторженных встреч, то обратный путь занял намного больше времени, чем бросок под Прагу. Машину окружали люди, преграждая ей путь. Каждый хотел обнять нас, пожать наши руки, поблагодарить за освобождение и братскую помощь. Не только в городах и селах, а везде, на всем протяжении дороги, люди стояли живым коридором и кричали от радости и восторга.
Наш фургон почти полностью был заполнен цветами. Нам размещаться в этом цветочном царстве становилось все более неуютно. У Татьяны начались головные боли от резких запахов. Любая попытка подарить кому-то хотя бы часть цветов заканчивалась тем, что их число увеличивалось, - нам в ответ дарили еще больше. Мы решили поступить по примеру чехов и осыпать их цветами. Когда мы проезжали через очередное село и уже выезжали из него, выбираясь из толпы так, что дорога впереди была чуть свободнее, мы начали хватать заранее приготовленные и сложенные у дверей букеты и разбрасывать их в людей, стоящих по обочинам, крича при этом: - Победа! Победа! Братья—славяне! Так большую часть цветов мы разбросали. Из того, что осталось, мы с Таней сплели венки и бросили в ручей, который переезжали. В корпус, как задумывалось раньше, ничего не привезли. Но и без этого настроение у всех было приподнятое.
Мы стали работать, как обычно: дежурили на радиостанции, ходили в наряды. По-прежнему принимали и передавали шифровки. Разве что полетов стало меньше, хотя они не прекратились полностью, и нам уже не выпадало работать с микрофоном. Впрочем, мы недолго и были в корпусе и скоро со своим экипажем отправились на новое место, обеспечивать связь и поджидать остальных. На этот раз мы должны были добраться до Австрии, развернуться там и наладить связь с корпусом.
Снова проезжали через Дрезден с не разобранными руинами. Тот же город смерти, ужасающего зловония и разрухи. Трупы в завалах сжигались из огнеметов, но разрушенных домов было слишком много, и быстро избавиться от запаха трупов было сложно. Снова торжествующая Чехословакия. Казалось, энтузиазму населения нет конца. Они не работали, не отдыхали, а только радовались.
В Австрии мы присоединились к нашей стрелковой части. Встали у них на довольствие, но сами развернулись не на их территории, а поблизости, так, чтобы и не зависеть от командиров-пехотинцев, а в случае какой-либо опасности просить у них защиты. Развернули радиостанцию, держали связь с корпусом. За те несколько недель, что мы ожидали там наше управление, наконец, почувствовалось, что война окончена. Никаких нарядов, никто тобой не командует, дежурства устанавливаем сами, - так, конечно, чтобы поддерживать непрерывную связь, но и в то же время и так, как всем удобно.
Мы объедались фруктами, в основном, черешней. Сочные, мясистые, огромных размеров ягоды, можно было есть без конца. Рядом был сад. Австрийцы относились к нашим войскам дружелюбно и гостеприимно. Мы набирали огромные плетеные корзины, почти сундуки. Наедались так, что больше уже не можешь. А через некоторое время снова хочется, и снова ешь ее почти до отвращения, сказав себе на этот раз: “Все! Хватит!” Но до того красивыми были ярко раскрашенные ягоды, так хотелось укусить их сладкую мякоть, что нарушались все зароки, и мы снова объедались до отвала.
Когда приехал весь штаб, началась обычная армейская жизнь с нарядами, дежурствами, чисткой оружия, строевой, занятиями по специальности и прочими атрибутами военного быта.
Потом началась демобилизация. Нас долго не отпускали, объясняя это тем, что нельзя оставлять радиостанцию без экипажа, и нас отпустят, как только прибудет замена. Мы продолжали работать.
В мирное время сильнее стала тяга к культуре, искусству, ко всему мирному. Да и надо было занять бездействующие войска. Сплошные учения надоедали. Наших офицеров пригласили в Вену на концерт артистов Большого театра СССР. Его специально устраивали для офицеров Советской Армии, находящихся в Австрии. Выступали Уланова, Преображенский, Иванов, Шпилер, Капустина, Оборин и другие известные артисты. Концерт был очень хороший. После него Рязанов поднялся за кулисы к артистам, горячо поблагодарил их за прекрасный концерт и пригласил их в части корпуса. Артисты согласились выступить.
На другой день Рязанов вместе с офицерами штаба на машинах корпуса привез артистов в расположение штаба и устроил там торжественный прием. На вечере присутствовали командиры дивизий и полков, все Герои Советского Союза корпуса. Рязанов выступил с приветственной речью. А он умел это делать. Артисты дали большой концерт, вечер прошел очень хорошо. Торжества продолжались и на другой день. Был организован богатый стол: среднее между завтраком и обедом. Снова выступил Рязанов, поблагодарил всех. После завтрака на машинах штаба в сопровождении офицеров артистов отправили в Вену по маршруту с живописными местами.
Еще концерт давали московские артисты в Бадене. Помню конферансье Гаркави. На концерте в Бадене я не была, но после концерта Рязанов пригласил артистов в гости в корпус, они приняли приглашение, и им была оказана такая же теплая встреча, как и артистам Большого театра. У многих наших офицеров тогда завязались дружеские отношения с артистами, продолжавшиеся уже потом, когда летчики оказывались в Москве.
На приеме, устроенном для советского командования, Рязанов поразил главу временного правительства, а затем президента Австрии Карла Реннера, бывшего лидера 2-го Интернационала, идеолога австромарксизма. Генерал неожиданно начал обсуждать с президентом его работы тридцатилетней давности. Дело в том, что в 1920-1924 годах Рязанов учился и закончил Коммунистический университет им. Свердлова, высшее партийное учебное заведение, где он и познакомился с этими работами.
В конце августа прибыла смена. Мы обучали их, сдавали радиостанцию. А потом была демобилизация, сердечное прощание с остающимися и дорога домой.
В товарных вагонах мы ехали через все еще праздничную Чехословакию, Румынию, где цыгане тащили все, что плохо лежит, станцию Чоп, Закарпатье, Западную Украину.
Ранним сентябрьским утром эшелон прибыл в Москву. Торжественные и шумные встречи начались немного позже. Тогда еще не встречали, да и никто не знал о нашем приезде. Пустой перрон Белорусского вокзала. Все еще впереди. Все уже позади. Непрерывная связь.
Послесловие
Василий Георгиевич Рязанов умер в 1951 году в пятидесятилетнем возрасте. Маршал Конев в книге «Сорок пятый» писал: «Летчики корпуса Рязанова были лучшими штурмовиками, каких я только знал за весь период войны. Сам Рязанов являлся командиром высокой культуры, высокой организованности, добросовестнейшего отношения к выполнению своего воинского долга. Он умер после войны еще сравнительно молодым человеком, и я тяжело переживал эту утрату…»
Ирина Борисовна Рязанова, ставшая женой В. Г. Рязанова в 1947 году, осталась вдовой с тремя сыновьями. Замуж больше не выходила, хотя предложения были, она была очень красивой женщиной. Жила нелегко, ей помогала приехавшая к ней мать, Ольга Васильевна, - она умерла в 1985 году. Ирина Борисовна вырастила и воспитала детей, дала им образование. Трудилась она непрерывно. Старший сын работал в ООН. Младший стал доктором наук. Она была ветераном труда. Кроме боевых орденов, у нее были и трудовые награды. Умерла Ирина Борисовна 26 октября 2006 года. Как у Булгакова, сказала детям, - живите, - а сама умерла. Умерла от болезни, связанной с ее фронтовой службой. Как и ее муж, и как многие другие. По закону, они приравниваются к погибшим на фронте. В «Белой гвардии» Булгакова воины, в поле брани убиенные, попадают в рай. Хотелось бы, чтобы там она встретилась с мужем, - об этом мечтала Ирина Борисовна. Уже нет в живых и Тани Лебедевой и многих других героев этой книги. Но живет в Москве Люся, Людмила Ивановна Смирнова, входит в совет ветеранов 1-го ГШАК. Осенью 2006 года 85 лет исполнилось Михаилу Петровичу Одинцову.
Эти воспоминания были записаны в 80-е годы. Ирина Борисовна была великой труженицей, праведницей и очень скромным человеком. Она не раз говорила, чтобы эти ее воспоминания увидели свет после ее смерти. Хотела она еще быть похороненной рядом с мужем. Это ее желание исполнилось.
А ее могильную плиту под памятником мужу летом трудно найти. Гортензия почему-то разрослась невероятно, лезет из всех, кажется, каменных, забетонированных щелей. Белые шары с июня по октябрь закрывают плиту, склоняя свои головы над ее фотографией, выбитой на камне. Может, это какой-то знак?
